Уходя из Харчевни, мы захватили достаточно боеприпасов, но длительная экспедиция тогда всё же не планировалась. Теперь нам предстояло сделать неизвестно сколько дневных переходов в неизвестном пока направлении — возможно, по местам, где весь мой запас галет, доставленный Имхотепом, не будет иметь никакой ценности в качестве капитала. Владения нукуманов находились к югу и юго-востоку от нас, к востоку и северо-востоку лежали необитаемые земли Додхара и одна из незаселённых Старых территорий. Север контролировали яйцеголовые, и по большинству маршрутов там можно было пройти лишь с боями, в составе хорошо вооружённого крупного отряда.

Наш отряд крупным никто не назвал бы, от него ещё должен был отделиться Генка, которого предстояло снабдить хоть какой-то стрелялкой на дорогу. Отдавать ему один из разрядников я не хотел, и по всему выходило, что придётся свернуть с курса для того, чтобы навестить наше убежище у Каменных Лбов, где в тайнике, помимо патронов, лежали два новеньких автомата, завёрнутые в промасленную бумагу… Только тут я и спохватился.

Свернуть с курса? А с какого? С того, которым попрыгунчики гнали нас по мехрану? Даже если принять как данность, что мы ищем корабль Надзирателей, нужно ещё выяснить, где он находится.

Я прошёл по гребню холма и стал смотреть на юго-восток. Почему-то именно это направление казалось мне наиболее привлекательным, но я не мог не упрекнуть себя в том, что слишком понадеялся на Имхотепа. Я почему-то решил, что наутро, после ночной беседы он мне выдаст готовое решение и скажет, куда податься. Только утром я и понял, что он этого делать не собирается. Собственно, он даже не пообещал, что пойдёт с нами до конца.

Разговор состоялся только что.

— Прислушайся к голосу Ключа, Элф, — сказал Имхотеп. — Он сам поведёт тебя.

— Я думал, ты знаешь, где находится корабль, — опешил я. — Просто говорить не хочешь.

— Нет, не знаю, хотя и мог бы его найти. Но я не буду с вами всегда, тебе потом всё равно придётся искать дорогу самостоятельно, так что лучше начинай делать это сразу.

— Послушай, Имхотеп, — сказал я, понижая голос, хотя нас и так никто не мог бы услышать — мы стояли в стороне, Генка с Тотигаем завтракали, а Бобел на всякий случай старательно уничтожал следы нашей стоянки. — Я так думаю, ты всё знаешь о тех вещах, про которые мне вчера толковал — и на привале, и ещё по дороге. Почему ты сам никогда не пытался найти корабль Надзирателей?

— Он мне не нужен. У меня совершенно иные цели в жизни. Да, я вчера много о чём говорил тебе, но не упомянул главного. Главным и самым замечательным свойством Колесниц Надзирателей является то, что на них можно долететь до Обители Бога.

Я опешил:

— До Обители Бога? Я считал, что это что-то вроде нукуманского рая, и в действительности не существует.

— Нет, это реальное место, — возразил Имхотеп. — Находится оно там, где земные учёные предполагали точку Большого взрыва. Однако лететь так далеко необязательно. Одна из дверей в Обитель находится совсем рядом — по космическим меркам. — Имхотеп поднял руку и указал на бледный серпик, висевший в светлеющем утреннем небе. — Это вон там.

— На Луне? — изумился я, но тут же умолк. Согласно вере нукуманов, в центре Мироздания находится Луна, которую они называют Каракс — «Страж», или, скорее, «Привратник». В её недрах скрыты врата, ведущие в Обитель Бога, и она же является связующим звеном, объединяющим в единое целое миры Обруча. Раньше я считал, что это всё аллегории. Однако Имхотеп, по всей видимости, говорил серьёзно.

— Недавно ты спрашивал, не кийнак ли я, — сказал он. — Скажу тебе — да. Мои соотечественники попали на Додхар ещё в предыдущее Проникновение. Но для нас подобные скачки между мирами скорее несчастный случай, а вовсе не чудо. Мы могли совершать переходы давно, и совершали. Избранные путешествовали по всему Обручу. Но при этом мы не сотрясали миры перемещениями грандиозных материальных масс.

Имхотеп слабо повёл рукой, указывая на окружавший нас ландшафт:

— Ничего похожего на то, что ты видишь, не происходило, — добавил он. — Мы чтим законы природы и никогда не шли им наперекор. Мы выше всего ставим самосовершенствование, но оно в конце концов превратило нас в индивидуалистов. Общины, оказавшиеся на Додхаре, продолжали существовать столь же обособленно, как ранее — на Кийнаке, что и привело к поражению в войне с яйцеголовыми. А ведь мы способны черпать энергию из Источника Силы. Мы можем вот так.

Имхотеп вытянул руку, и я невольно отшатнулся, когда увидел паривший над ней голубой сверкающий шарик, подобный тем, что вылетают из ибогальских разрядников. Полюбовавшись произведённым эффектом, Имхотеп выбросил перед собой руку ладонью вперёд, и шарик, стремительно преодолев расстояние до ближайшего камня, ударил в него, выбив во все стороны мелкие осколки и что-то похожее на струи пара. На месте попадания осталась впадина, формой и размерами напоминавшая внутренность небольшой пиалы. Тотигай вскочил, оскалив зубы, Генка вытаращился на Имхотепа точно так же, как вчера в лесу, а Бобел дёрнулся было к своему пулемёту, но вовремя сообразил, что тревога ложная.

— Источником Знаний я тоже способен пользоваться без посредства специальных приспособлений, — продолжал Имхотеп, не обращая внимания на поднявшийся в нашем стане переполох. — Естественно, мои возможности с возможностями Книги не сравнить, но я предпочитаю их. Они всегда при мне. Я не могу их потерять. Их невозможно отнять. Мне, как и тебе, не нужны протезы, изобретённые цивилизацией. Если тебя удручает необходимость ими пользоваться, то для меня они табу.

Имхотеп сделал несколько шагов в сторону и снова повернулся ко мне:

— Единственная причина, по которой я мог бы попытаться найти Колесницу Надзирателей, мне видится в следующем — обычное любопытство, которое и кийнакам не чуждо. Также было бы интересно взглянуть, что представляет собой Обитель Бога. Но я сомневаюсь, что буду туда допущен. Попасть в неё способен лишь творящий дела милосердия — в точности так, как об этом сказано в нукуманских преданиях.

— Но тогда ты мог бы! — сказал я. — Да тебе десятки, если не сотни людей обязаны жизнью и здоровьем!

— Ты заблуждаешься. Я поступаю так, как поступаю, потому, что это сообразуется с законами Мироздания. А милосердным имеет право называться лишь делающий то же самое по велению сердца.

— А какая разница?

— С точки зрения получившего помощь — никакой. Во всех остальных отношениях — огромная. Самое главное различие в том, что совершая определённые поступки, направленные к благу ближнего, я приношу пользу в первую очередь себе. Всё остальное — просто побочный эффект моих действий, целью которых является личный духовный рост. Милосердный же в первую очередь имеет в виду именно чужие интересы, зачастую в ущерб собственным. Это, по вере нукуманов, и даёт ему благодать в глазах Предвечного Нука, даровавшего разумным существам свободу выбора и тем самым ограничившего собственное всемогущество. Он любит милосердных, как мы любим детей. Дети не обладают глубокими знаниями, у них мало сил — но и спрос с них невелик. Они часто совершают необдуманные или неправильные поступки, но мы прощаем их, потому что они чистосердечны и искренни в своих побуждениях. Если человеку приходит пора умирать, кому он завещает своё имущество? Великому мыслителю, достигшему высот познания? Справедливому правителю? Мужественному полководцу? Нет! Он завещает его своим детям — даже в том случае, когда они ещё малы и неизвестно, что из них получится. Надежда для него имеет гораздо большую ценность, чем действительные достижения чужаков, точно так и Предвечный Нук завещал всё тем, кто ему близок по духу… Приведу пример — я мог бы спасти распятого попрыгунчиками проповедника, ведь в Харчевне я действительно почти бог. Но не стал, и вот почему. Страдания несчастного являлись результатом его же собственных действий, слов, желаний, а если смотреть глубже — результатом всей предшествующей жизни, понимаешь? Он хотел учить людей, люди хотели его убить, другие не хотели заступаться, и каждый был в ответе лишь перед собственной совестью и свободной волей. Это было частное проявление взаимодействия совокупности причинно-следственных связей с окружающей средой, осложнённое некоторыми особенностями человеческого общества, нетерпимого к инакомыслию. Проповедник должен был умереть. Препятствуя этому, я нарушил бы цепь событий, следовательно, преступил закон. Проповедник мог воззвать о помощи, что открыло бы его карму для изменений, но он не захотел — или не верил в саму возможность вмешательства со стороны людей и Бога. Он не обратился ко мне, хотя знал меня как хозяина Харчевни. К тебе он тоже не обращался, но ты избавил его от страданий единственным способом, который был тебе доступен.

— Из чего следует, что добрее меня никого нет на белом свете, — проворчал я.

Продолжать разговор не имело смысла. Имхотеп почему-то решил убедить меня в том, что я являюсь сосудом добродетели. Я же полагал — и, как мне казалось, справедливо — что для обретения благодати в глазах Предвечного Нука нужно совершить нечто большее, чем просто пристрелить прибитого к кресту беднягу. Также я не забывал, что некогда Имхотеп отыскал меня в мехране и выходил без всяких просьб с моей стороны, кардинально изменив мою карму, по которой я загнулся бы от голода и болезни. Однако, попробовав с ним спорить сейчас, я узнал, что мой дух пребывает в младенческом состоянии; что мой разум замутнён предвзятыми мнениями, притом чужими; что я вижу истину в кривом зеркале искажённых представлений, накопленных за тысячелетия моей цивилизацией; что мои задатки настолько хороши, насколько они могут быть хороши у существа, всегда готового всадить пулю в своего ближнего или схлопотать её в ответ; что и в детстве моя доброта была заметна невооружённым глазом, а посему Имхотеп вполне мог оказать мне помощь в одностороннем порядке, не сотрясая при этом основ Вселенной. Напоминание о том, что при первом же знакомстве я попытался проткнуть Имхотепа вилами, а потом едва не зарезал опасной бритвой, впечатления на него не произвело. Я был болен, сказал он, болен и очень слаб. Моя попытка была лишь демонстрацией готовности защищать себя, а не произвольным проявлением агрессии, сознательно направленном вовне. Она заведомо не могла претвориться в действительность по причине крайнего истощения телесных сил, и моё подсознание было об этом осведомлено.

В итоге Имхотеп всё свёл к тому, что мне надо немедленно начать пользоваться Книгой, и я склонялся к той же самой мысли, поскольку другого выхода просто не оставалось. Разрядники ведь получилось заправить? Получилось. Лучше и дальше заниматься чисто практическими вещами, отложив рассмотрение моих прекрасных душевных качеств до лучших времён.

Выступив к Каменным Лбам, мы подошли к ним около полудня. Островок среди моря застывшей лавы изобиловал следами копыт кентавров и другими, похожими на нечёткие отпечатки босых ног. Последние могли остаться только от ибогальской обуви, столь же странной, как и остальная одежда яйцеголовых.

Помянув дьявола, я сплюнул в один из следов, разогнулся и посмотрел на Тотигая.

— Эти мягкотелые выродки были тут, — сказал он. — Всей толпой.

— Сейчас здесь никого нет, — заметил Имхотеп.

— Надеюсь, они не нашли тайник, — пробормотал я, направляясь в сторону нашего убежища. — Чёрт, я до следующего года не смогу спокойно спать у Лбов. Кажется, что весь воздух вокруг провонял ими.

Убитого мною бормотуна уже дочиста объели стервятники. Бобел подошёл, посмотрел на него и наступил на череп своей ножищей. Хрустнула кость, и на лице Бобела появилось нечто похожее на удовлетворение.

Тайник яйцеголовые не нашли, но на окружённой скалами площадке тоже было полно их следов и лежало несколько куч помёта кентавров. Одна из них почти свалилась в ручей.

— Чтоб вы сдохли, вонючие засранцы! — пожелал я от всего своего милосердия. — Будьте прокляты, пакостники!.. Бобел, они родник не загадили?

— Нет, Элф. Но они наверняка оттуда пили.

— Жаль, что я не отравил воду перед тем, как мы отсюда ушли. Но теперь это к лучшему. Хотя я предпочёл бы напиться из свиного корыта.

Достав из тайника автомат и подствольник к нему, я передал их Генке. Ждан боязливо помалкивал со времени демонстрации возможностей кийнаков, устроенной Имхотепом на холме, и весь путь держался сзади. Очевидно, ему оказалось нелегко привыкнуть к мысли, что можно стрелять не из оружия, а просто из пальца. Но сейчас Генка подал голос:

— Послушай, Элф… Я знаю, что у вас свои дела. Ты меня и так здорово выручил, и вчера вы меня опять выручили…

— О вчерашнем и разговаривать не стоит, — прервал его я. — А за спасение в Харчевне будешь должен мне сотню красных галет. Дуй в Субайху и зарабатывай. Мы ещё встретимся.

— Сотню?.. — опешил Генка. — Ты же заплатил всего двадцать пять! Из них пять синих!

— И ты сам сказал, что отдашь вдвое, — напомнил я. — За язык тебя не тянули… Кстати, о языке. У тебя сейчас его не было бы, и мне удивительно слышать произносимые им возражения. Ещё получишь в аренду новенький автомат с патронами, подствольник, галет на пять дней, что тебе топать… Господи, да я бы считал сделку очень выгодной! Один только автомат…

— Ладно, — неожиданно кротко согласился Генка. — Хоть двести. Только позволь мне пойти с вами.

— Это ещё зачем? — возмутился я. — Не заставляй меня жалеть о своей доброте. К слову, я вообще ничего с тебя не взял бы, ну разве что за автомат и патроны. Остальное это так, для порядка. Но если хочешь продолжать говорить глупости, я, пожалуй, набавлю. Сто пятьдесят красных галет или триста синих.

— Но Элф! Почему я не могу пойти с вами?

— Потому, что ты нам не нужен. Прекращай спорить, иначе скоро будешь стоить дороже, чем дюжина боевых коней в полной сбруе. У меня есть свидетели. Мы…

— Погоди! Всё что хочешь за то, чтоб я шёл с вами.

— Не погожу! Я ничего не хочу… То есть хочу — чтоб ты убрался! Я знаю, у тебя уже в заднице свербит от желания разобраться, как Имхотеп делает то или другое. Но вы и раньше к нему подкатывали — всей своей научной кодлой — и ничего не выяснили. Вспомни электрогенератор, что вы у него выкупили. Если полагаешь, что посреди пустыни он станет сговорчивее, то ты ошибаешься.

— А чем, собственно, он может нам помешать, Элф? — спросил подошедший сзади Имхотеп. — Передвигать ноги он способен не хуже любого из нас.

— Всё, что я съем, можешь записать на мой счёт, — быстро добавил ободрённый Генка. — Да я ведь и охотиться буду при случае. Сам знаешь, стрелять умею. И если дело дойдёт до заварухи, я не отступлю.

Что правда, то правда — драчуном Генка был хорошим, даром что тощий и маленький, так ведь в перестрелке это не имеет значения. В целом, у меня не было никаких причин ему отказывать.

— Тотигай? — спросил я.

— А что — Тотигай? — ответил кербер. — Пускай идёт. Кому и когда мешал лишний боец?

— Бобел?

— Мне всё равно. Он не слабак. И предателей среди умников я не припомню. Нормальные ребята.

— Тогда — ладно, — сказал я Генке. — Твоё счастье, что я тебя давно знаю. Но при встрече с другими умниками, если таковая состоится, попробуй хоть слово им сказать — прибью на месте.

— А может и зря, Элф, — вставил Генка. — Я вчера слышал ваш разговор… часть разговора. Про какой-то корабль. Да если есть такой корабль, который может летать — да ты только скажи! Мы бы тысячу человек собрали! Да мы тебе что угодно!.. Да мы со всех Старых территорий…

— Мне не нужна тысяча человек! — оборвал я его. — Вы только гляньте! Едва влез в команду — и уже тянет за собой дружков! Нет уж, из всех умников Нового Мира я согласен терпеть тебя одного. Да и то уже жалею, что согласился на твоё участие… Без споров! С кораблями потом разберёмся, есть ли они и где их искать. А сейчас, раз уж ты с нами, твой долг я списываю. Но цену автомата всё равно на тебя повешу до тех пор, пока не докажешь, не оправдаешь, не научишься затыкать уши, когда спишь, и так далее.

Мы быстро соорудили для Генки примитивный вещмешок из одного одеяла, взятого в тайнике, засунули в него второе, две пары камнеступов и все патроны, которые забрали на Каменных Лбах. Ещё одну пару камнеступов Генка сразу привязал к своим ботинкам — они тем и хороши, что берегут подошвы, а его обувь совсем истрепалась.

— Нитки с иголками у нас есть, мешок перешьёшь на ближайшем привале, — сказал я. — Флягу бери одну из наших. Нож вот возьми… Меча нет, так что держись поближе к Бобелу, когда станем проходить мимо деревьев.

Закончив с экипировкой Ждана, я подошёл к Имхотепу:

— Мне нужно знать все способы прятать Книгу. Есть такие?

— Немного, — ответил он. — Ключ становится почти невидим, если им долго не пользовались. Но ибогалы, захватив его после нападения на караван Цуя, специально заряжали им своё оружие. Ещё он будет неощутим в местах перепадов высот между мирами, возле непроходимых Границ. А из обычных мест его труднее всего почувствовать глубоко под землёй или сквозь толщу камня.

— И много у яйцеголовых… ну, как сказать — щупачей?

— Нет, это большая редкость. Только чисторожденные первой ступени, и далеко не все.

— Понятно. Предводители… Скажи, что ты думаешь о том, чтобы несколько дней отсидеться во Дворце Феха? Каменные толщи там — будь здоров. И он рядом. Я хочу передвигаться исключительно по лавовым полям везде, где это возможно. Яйцеголовые, чувствуют они Книгу или нет, вынуждены будут ходить там только по тропам, которые можно путать. Но для этого мне необходимо вызвать разгребателя.

— Ты правильно решил, — одобрил Имхотеп. — Дворец Феха — прекрасное место. Но всё зависит от того, насколько быстро ты найдёшь своего разгребателя.

— Мы можем перемещаться во Дворце под землёй. Это затруднит ибогальским щупачам работу?

— Несомненно.

— А ты сможешь там ориентироваться? Я знаю только самые известные ходы.

— Да, я помогу.

Получив согласие Имхотепа, мы даже воды набирать не стали. Дворец Феха — огромная, разветвлённая сеть пещер под Дангайским хребтом — находился рядом, у Большой караванной тропы, и там были подземные источники. Не зря ведь тропу возле него проложили — много воды и есть защита от хекату, когда они внезапно налетают.

Пройдя по лабиринту дорожек перед Каменными Лбами, мы вышли к хребту и оказались прямо перед одним из входов во Дворец — он чернел среди зелени кустарников выше по склону горы. Это была чудовищных размеров неровная щель, похожая на приоткрытую пасть дракона. Соответствующее название она и носила. Туда мы не полезли: дальше, вправо и влево, имелось достаточно других входов в более удобных местах. До Вороньих Окон было далековато, и я повернул назад, в сторону Харчевни, к Ласточкиным Гнёздам. Какая разница, куда идти, пока ничего не ясно с направлением? Что с того, что мне приглянулось юго-восточное? Корабль Надзирателей мог находиться где угодно.

Ласточкины Гнёзда тоже представляли собой входы во Дворец Феха, как и Пасть Дракона, с той только разницей, что их здесь были сотни — высоко вверху и у самой тропы — никакой противник не смог бы заблокировать их все.

Вперёд вышли Тотигай с Имхотепом. Кербер сунул голову в одну из пещер, постоял чутко прислушиваясь, и скрылся внутри, а Имхотеп остался снаружи, застыв на месте с полуприкрытыми глазами.

— Никого, — сказал он вскоре. — По крайней мере вблизи.

Тотигай, вернувшись, подтвердил его слова, и мы вошли. Здесь тоже повсюду лежали кучи помёта кентавров, сравнительно свежие.

— Тут яйцеголовые пряталась от хекату, в который мы тогда едва не попали, — сказал Тотигай.

— Интересно, есть ещё на Додхаре места, которые они не изгадили? — поинтересовался я. — Как бы нам найти клочок земли, не заваленный ихним дерьмом?

— Вглубь пещер они наверняка не совались. Только скажи, куда идём. Будем подниматься вверх или спускаться вниз?

Я вопросительно посмотрел на Имхотепа. Мне казалось, что надо вниз, поближе к источникам и поглубже под землю, но у него могло быть другое мнение.

— Скажи, Элф, доверишь ли ты мне на время Ключ? — спросил он.

— Какой ключ? — влез Генка.

— Заткнись немедля, — сказал я ему. — Конечно, Имхотеп, а почему нет? Только зачем?

— Затем, что ни к чему всем нам идти в пещеры. Придётся как-то решать вопрос с освещением. Из вас никто, кроме Тотигая, не видит в темноте.

Из сказанного следовало, что сам Имхотеп видит впотьмах не хуже кербера. Но в последние несколько дней я узнал о нём так много нового, что уже не удивлялся. Да что там — и старого хватало. Я только сказал:

— Бери Ключ и делай что хочешь. Даже если ты с ним исчезнешь, ещё неизвестно, буду ли я горевать. По Ключу, я имею в виду.

— Не исчезну, — ответил Имхотеп. — Я буду в пещерах пять дней. Найдёшь своего разгребателя — я узнаю. Потом идите к Вороньим Окнам. Я сделаю то же самое, но только вы пойдёте по тропе, а я — под землёй. Ещё через пять дней двинемся тем же способом к Чёртовой Деревне.

— Возьми галеты, — начал я, но Имхотеп меня остановил, указав на свой вещмешок.

— Кроме одеяла в нём только галеты, — сказал он.

Я наскоро прикинул, сколько там может оказаться, и пришёл к выводу, что в дорогу Имхотеп собирался всерьёз. Содержимым такого мешка можно было кормить отряд вчетверо больше нашего в течение долгих лет. Без дальнейших разговоров я достал из рюкзака Книгу. При взгляде на неё Ждан потерял дар речи, и призывать его к тишине не пришлось.

Имхотеп небрежно взял Книгу подмышку, кивнул головой и пошёл в глубину пещеры. Какое-то время мы слышали лёгкий шорох шагов, а потом всё стихло, словно гора его проглотила.

— Проклятое место, — сквозь зубы сказал я. — Давайте наберём воды — желательно там, где не нагадили кентавры — и встанем лагерем в мехране по соседству.

Входы во Дворец Феха попадались на склонах гор вдоль Большой тропы, от Ласточкиных Гнёзд вплоть до Чёртовой Деревни и ещё дальше, на расстоянии в два дневных перехода. Точной протяжённости всех коридоров, объединяющих пещеры, не знал никто, и уж тем более не существовало никакой карты этого грандиозного подземного королевства темноты и пустоты. Нукуман Орекс говорил мне, что один из входов во Дворец находится прямо под его замком, а это четырнадцать полных дневных переходов от Ласточкиных Гнёзд. Люди подземных лабиринтов боялись, керберы их недолюбливали, и все считали, что там водится всякая дрянь, с которой лучше не связываться. Караванщики набирали в подземных озёрах воду, стараясь не заходить слишком далеко от хорошо известных внешних пещер; никто и никогда не останавливался в них на ночлег, если только снаружи не бушевала песчаная буря. Но и тогда все внутренние коридоры старались заваливать камнями или выставляли возле них усиленные караулы. И всё равно время от времени в пещерах исчезали отдельные путники и целые отряды.

С одной стороны в этом не было ничего удивительного. Стоило зайти слишком далеко и заблудиться, и неосторожный исследователь никогда не нашёл бы дороги назад, разве что случайно. Но с другой…

Говорили, что семь лет назад торговцы, возвращавшиеся из Никки, обнаружили в источнике у Вороньих Окон полуразложившийся труп грифона. Из второго известного им источника вода куда-то ушла. Тогда они пошли вглубь горы большой компанией, растягивая по коридорам верёвки и выставляя часовых через каждые пятьсот шагов. Никто из них не вернулся назад, а их товарищи, решившие идти на выручку, обнаружили обрыв верёвки буквально в двух шагах от шестого по счёту часового. Парень клялся, что ничего не слышал, и ему поверили, поскольку голова у него поседела буквально на глазах, когда он увидел эту перекушенную обслюнявленную верёвку, завязанную на камне аккуратным узлом.

Нукуманы использовали бесконечные пещеры Дворца Феха ещё во времена первых войн с яйцеголовыми и были щедры на жуткие истории. Ибогалы пытались строить под Дангайским хребтом подземные города, спасаясь от потепления на планете, но они все стояли пустыми. Яйцеголовые прорезали в скалах ещё сотни и сотни километров искусственных туннелей, объединяя их с естественными, и кто его знает, каких тварей они выводили в своих подземных лабораториях и какие монстры могли попасть в пещеры с Кийнака в предыдущее Проникновение.

Я не раз останавливался в пещерах, и могу точно сказать, что человек чувствует себя там не более уютно, чем в подвалах зданий и в подземных коммуникациях наших собственных заброшенных городов. Что здесь, что там лучше не находиться подолгу и желательно устраиваться так, чтобы ты всегда видел выход.

И вот теперь в пещеры ушёл Имхотеп. За него я не слишком переживал, поскольку не верил, что он даст себя в обиду. Тем не менее мне было очень не по себе, когда я думал, что он будет почти непрерывно бродить там с места на место в течение пяти, а то и десяти суток, останавливаясь только на ночлег.

Ночлег… Мысль о том, что можно спокойно заснуть в этих пещерах в одиночку, за километры от ближайшего выхода, навевала думы о вечном покое загробного мира. Впрочем, может быть и правда, что Имхотеп не нуждается в отдыхе и никогда не спит. Что я о нём знаю? Да, в десять раз больше, чем любой другой, но фактически — что? Принесёт ли он Книгу обратно?

Хотя последнее меня и вправду волновало меньше всего — я его не обманывал. Если сочтёт, что Ключ от корабля Надзирателей лучше похоронить на самом дне самой нижней пещеры Дворца — так тому и быть. Даже спрашивать не стану, почему он так решил.

Набрав воды, мы пересекли тропу и углубились в лавовые поля. Теперь уже не только Генке, а нам всем пришлось одеть камнеступы, чтобы не калечить подошвы ботинок и оставлять менее заметные следы. И, конечно, камнеступы создают куда меньше шума при ходьбе, чем шипованные ботинки. Они шьются из двух слоёв толстой кожи, например — с бычьих хребтин, причём нижний слой поворачивают шерстью наружу, что делает шаги даже очень крупного человека почти неслышными. Хватает их ненадолго, но всегда можно выкроить новые из шкуры добытого в пищу животного. И любой опытный путешественник в наших краях всегда имеет в запасе одну или две пары в своём рюкзаке.

Поблизости от Ласточкиных Гнёзд не имелось хороших мест для стоянки, и поэтому на нас четверых мы разбили целых три лагеря. В главном, в трёх тысячах шагов от тропы, должен был непрерывно дежурить Бобел, в обязанности которого также входило наблюдение за тропой; здесь мы сложили те вещи, которые не требуются каждую минуту. Второй лагерь планировался передвижным, его предстояло переносить на новое место каждый раз после разведения костра для приготовления пищи, дабы не привлекать ненужного внимания ни к пещерам, ни к основной стоянке. Им должны были заниматься Генка с Тотигаем, которые сразу же отправились на охоту. А я отошёл ещё на пять тысяч шагов, забрался в мешанину лавовых складок и наплывов и устроился на краю небольшого кратера, оставшегося от лопнувшего вблизи от поверхности лавы газового пузыря. На дне его лежал скелет. Стенки кратера были пологими, и я спустился вниз, чтобы посмотреть.

Кости покрывала полуистлевшая одежда, на нижней челюсти сохранился клок бороды. Человек умер давно — наверное, сразу после Проникновения. Останки не раз заливало водой, скапливающейся в кратере во время дождей. Рядом лежала заржавленная двустволка. Не похоже было, что парень сюда упал и не смог выбраться: это сделал бы и калека. Я попытался развернуть скелет стволом винтовки и увидел пролом с правой стороны черепа. Или его прикончили наверху и сбросили вниз, или он получил по голове неподалёку отсюда и сам заполз в кратер, чтобы умереть.

Я не верил, что покойник двадцатилетней выдержки сможет набраться сил и покусать меня ночью, а посему менять место не стал, просто расчистил площадку подальше от края кратера, раскидав в стороны куски вулканического шлака, расстелил одеяло, лёг на него, закрыл глаза и стал думать о разгребателе.

Генка молил взять его с собой, уговаривал ещё один денёк протянуть на галетах, но призывание разгребателя — дело интимное, и я послал Генку… на поиски дичи. Умники почему-то считают, что стоит знающему человеку свиснуть, как разгребатель тут же свалится на них прямо с неба, хотя у них самих никогда так не выходит. Я не говорю, что никто из умников на это не способен, но если уж кому доведётся наладить контакт с одним из чёрных слизняков, так он сразу перестаёт быть умником и уходит от своих. Потому что, брат Генка, это совсем другие отношения с животным миром, с окружающим миром вообще, но, самое главное, с самим собой — вот что, брат Генка, основное здесь…

Мой разгребатель мог находиться где угодно — и у меня под боком, заполняя своим желеобразным телом расселину где-нибудь вон за той скалой, и в десяти днях пути отсюда. Или мог уже умереть. Хотя никому пока не удалось выяснить, умирают ли разгребатели, от чего такое бывает, что после них остаётся, и остаётся ли что-то.

Время тянулось медленно… всё медленнее, ещё медленнее. Потом оно остановилось. Я оказался в мире, где времени нет, где нет ничего, только я, камни вокруг, и странная тварь около меня, вон за той скалой, а может, на другой стороне планеты, но всё равно рядом, ибо расстояний тоже больше не существовало. Минуты по-прежнему продолжали складываться в часы, но меня это совсем не касалось. Меня это касалось ещё меньше, чем любого человека в Новом Мире, где время минутами считать почти отвыкли, а считали днями и временами года; где расстояния мерили шагами и дневными переходами; где драконы из сказок бороздили небо над Додхаром, изредка залетая на Старые территории; где русалки, дриады и лешие были всего лишь продуктами чужих биолабораторий; где пегас перестал быть символом творческого вдохновения и превратился в символ злобы и смерти…

Под вечер того дня, когда время исчезло, со стороны гор послышался одиночный автоматный выстрел, за ним второй. Там, на крутых склонах Дангайского хребта, заросших драконьей травой и гигантским чертополохом, охотился Ждан. Не попал с первого раза — мазила. Впрочем, у Генки же автомат новый, никто его не пристреливал, а свою винтовку я ему отдать отказался. Во второй раз-то хоть попал?

Спина совсем онемела, и я встал, намереваясь размяться. Скелет в кратере лежал на своём месте, но я не сразу вспомнил, как он там оказался.

— Надо же — никуда не ушёл? — Я погрозил ему пальцем. — Смотри, не уходи, мне тут скучно будет одному…

Где-то далеко над мехраном в воздухе дрожала еле заметная прозрачная змейка. Генка уже разжёг костёр — следовательно, со второго раза он попал. Надеюсь, в кого-то стоящего попал, а не в троерога, состоящего из одних сухожилий… В любом случае, скоро будет мясо, но и это меня мало заботило.

Разгребатель услышал зов и уже двигался сюда. Я снова лёг на одеяло. Что-то сухое и быстрое коснулось моей руки. Змея-чернобог вздёрнула голову высоко над землёй, совсем рядом, и пристально смотрела мне в лицо злыми немигающими глазками. Вот она опустилась, коснулась раздвоенным язычком голой кожи на груди, в распахнутом вороте рубашки, быстро скользнула вперёд, переползая через моё тело, мазнула хвостом по шее. Ей не было дела до меня, как и мне до неё, и лишь по самому краешку сознания прошла мысль, что от её укуса человек умирает раньше, чем успел бы выкурить самокрутку. Вот сейчас змея спустится в кратер к моему соседу-мертвецу, заберётся в пустой череп и станет ждать, пока какой-нибудь дурачок не захочет забрать себе ржавую двустволку… И тогда она его укусит. Ей не нужна двустволка, она просто не хочет, чтобы тревожили её покой. Но никакому дурачку ржавая двустволка не нужна, поэтому её покой никто не потревожит…

И я бы не хотел, чтоб мой покой тревожили, но тут припёрся Генка с мясом.

— Осторожно, — предупредил я его. — Тут где-то чернобог.

— Знаю, — сказал он. — Только что пристукнул.

Лучше было бы змее сползти в кратер и постеречь ружьё моего соседа.

— Добыл двух диких осликов, — похвалился Генка. — Двумя выстрелами — представляешь? Но мне просто повезло — Тотигай их выгнал точно на меня.

— А я думал, что ты промазал в первый раз.

— Я и сам так подумал. Первый ослик пробежал шагов пятьсот, пока свалился. А вот второй — сразу.

— Они всё чаще заходят на Старые территории. Поди-ка, шли в сторону Харчевни.

— Скорее, оттуда. Очень упитанные, в мехране такие бока не наешь.

— Ну и как на вкус?

— Не знаю, не пробовал. Ты же сказал, тебе сейчас и сырое пойдёт. Ну, я обжарил чуток, да и принёс.

— А-а-а… Ну иди, вари себе.

— Разгребатель?..

— Не было. Ты иди, иди, Гена.

Ждан ушёл, а я принялся жевать мясо, машинально отметив, какое оно сочное. Интересно, когда люди окончательно привыкнут к додхарскому мясу, чтоб не варить его по нескольку часов? Весь вкус ведь отбивает. Ладно, мне-то сейчас ничего не повредит.

Сейчас я мог совсем ничего не есть — и ничуть не отощал бы, или мог питаться чем угодно, хоть травой с дёрном. Мог не пить, поскольку моё тело, словно галета, впитывало влагу прямо из воздуха вместо того, чтобы её испарять… Есть два способа призывания разгребателей — быстрый и медленный. При медленном ты просто думаешь о разгребателе, занимаясь обычными делами. Сейчас я использовал быстрый, и меня не тронули бы дикие звери, очутись они вдруг рядом, как только что не тронул чернобог. Серьёзным недостатком способа было своеобразное состояние, при котором начинаешь чувствовать себя круглым дураком и ведёшь себя соответственно. Долго так нельзя, иначе превратишься в блаженного и, чего доброго, совсем поселишься в мехране. Станешь жить, слоняясь по самым диким местам. Многое узнаешь, никто не сможет причинить тебе зла, но толку-то от этого…

Хотелось верить, что разгребатель близко и мне не придётся затягивать своё уединение. В любом случае я не собирался продлевать своё теперешнее состояние дольше, чем до утра. Слизняк уже услышал, он знает, что нужен мне. Я мог бы уже идти к своим, но надеялся, что увижу его появление.

Ночь настала незаметно. Длинный додхарский вечер я пропустил — наверное, заснул. Лавовое поле подо мной вздрагивало мелкой, почти незаметной, но противной дрожью. К чему бы это? По опыту я знал, что не могу сейчас вполне доверять своим ощущениям. Глаза были открыты, и перед ними вставали картины цветущего, ещё не выжженного солнцем Додхара. Города окружали живые стены, засеянные поля стерегли проросшие там и сям гидры. Когда-то они жили исключительно в низменных местах, по берегам озёр и в болотах. Теперь — где угодно.

Вплотную к полям примыкали леса. Крылатая мартышка спланировала с крайнего дерева в посевы, но одна из гидр успела её схватить. И вот уже щупальце другой твари посреди поля метнулось вниз, к земле, выхватив из гущи растений верещавшего додхарского суслика. Посевы был неприкосновенны. До поры.

Картина перед моими глазами поплыла, её сменила следующая — урожай созрел, и его собирали не то животные, не то биомеханизмы, похожие на четвероногих пауков с огромным отвисшим зобом. Когда зоб наполнялся, они шли прочь с поля, а гидры стояли неподвижно, впав в межсезонную спячку, прижав щупальца к стволу и выбросив на верхушке единственный бутон. Двуногие чудища с круглым глазом на лбу снимали бутон-куколку щупальцами, внимательно изучали. Большинство неокрепших ещё куколок просто втаптывалось в голую после уборки урожая землю слоноподобными ногами; избранных бережно несли с поля в лабораторию. На Додхар надвигалось потепление, всюду оживали вулканы, и гидрам спешили придать новые свойства, дававшие куколкам возможность, покинув материнский ствол, проходить не только сквозь грунт, но и сквозь камень…

Лавовое поле подо мной дрожало всё сильнее. Я ощутил отчётливую вибрацию где-то в районе копчика и поспешил подняться. Когда свернул одеяло, лава уже трескалась.

— Вот дрянь, — сказал я и пошёл вдоль края кратера расчищать себе новую площадку.

А за моей спиной раздался треск, в воздух взлетели камни, и пробившаяся к поверхности гидра тут же выбросила вверх первый толстый и длинный росток, которому предстояло в недалёком будущем стать главным стволом. Растут эти мерзавки необычайно быстро. Утром лже-дерево успеет вымахать до высоты в два человеческих роста и выпустит первые щупальца. Через два-три дня здесь будет стоять гидра, способная слопать пегаса, и её тонкие, прочные как стальная арматура корни уйдут под лавовым полем вниз на пятьдесят, сто, а то и сто пятьдесят метров, добираясь до водоносного слоя. Пока же она втягивала влагу из воздуха — совсем как я сейчас. Тварей такими сделали яйцеголовые, а вот как подобное в отношении меня проделывает разгребатель, я не знал.

— Спасибо, дружище, что предупредил, — сказал я ему в ночь. — Ещё немного, и она проткнула бы меня.

Устроившись на новом месте, я снова лёг, но картин из прошлого Додхара больше не видел. Разгребатель сказал всё, что хотел. В полночь он появился сам. Я услышал тяжёлый вздох, и тёмное небо надо мной совсем почернело от поднявшегося облака пыли, закрывшего звёзды. Слизняк спешил, полз поверх камней, обтекая их, как большая капля чёрной ртути, и вот теперь опустился на землю и обмяк.

Я встал, чтобы поприветствовать его. Разгребатель вспучился вверх, ещё раз шумно вздохнул, и… тоже встал. Передо мной поднялся во весь свой четырёхметровый рост человек, будто бы сделанный из жидкого чёрного металла. В обычной одежде трофейщика — брюки, высокие ботинки, рубашка, жилет со множеством карманов. В правой руке была винтовка, почти касающаяся стволом земли. За спиной — рюкзак. Даже свою катану, закреплённую сбоку на станке, я разглядел. Единственное, чего не хватало в экипировке, так это шляпы — но я не люблю шляпы и прочее, чем люди спасаются от солнца. На Додхаре слишком много всякой летающей сволочи, которую можно не заметить из-под широких полей. В мехране я с детства, к солнцу давно привык, достаточно не стричься слишком коротко. Здесь чем лохмаче, тем лучше.

— Хорошо, что ты был близко, — сказал я, и гигант напротив осел вниз бесформенной массой, подняв ещё одно облако пыли. — Нам предстоит большая работа.

Разгребатель понимающе ухнул и раздался в стороны, образовав посредине себя что-то вроде зубоврачебного кресла. Такой чести я не ожидал, но был слишком утомлён, чтобы скромничать или возражать, и просто уселся в это кресло, тихо поражаясь, до чего же оно удобное и мягкое. Закрыв глаза, я перестал думать о чём-либо, и разгребатель, почувствовав мою усталость, отпустил мои мысли. Сон рухнул на меня, словно сорвавшийся с церковной звонницы большой и гулкий колокол, накрыл, заглушил все звуки, и я видел Имхотепа, сидящего у костра на вершине холма, Лику, доящую корову, и свою мать, собиравшую сухое, вкусно пахнущее чистотой бельё с верёвки во дворе нашего дома.