Я не очень удивился, когда в коридоре зажёгся свет. Честно говоря, я навсегда потерял способность удивляться в тот момент, когда увидел открытый люк там, где никакого входа не было и быть не могло. Поэтому просто собрал свои пожитки, надел рюкзак, повесил винтовку на шею и поднял на руки тяжеленное тело Тотигая. А потом вошёл. Люк закрылся у меня за спиной. Потом я упал, пройдя всего несколько шагов. А уж потом зажёгся свет.

Он был приятным, неярким — настолько неярким, что стоило закрыть глаза, как воцарялась темнота. Или свет выключался всякий раз, когда я глаза закрывал? Нет, не может быть. Я посмотрел вверх — светился потолок. Некоторое время раздумывал, откуда взялся потолок, — ведь когда входил, коридор был круглым, как труба. Потому-то и упал: затошнило, понесло вбок, равновесие удержать не удалось, а стена трубы оказалась очень твёрдой, и я ударился головой. Пощупал стену — теперь она стала мягкой. Не то чтобы очень, но…

Я стал ощупывать себя и вспомнил, что уже делал это. Когда пришёл в сознание после удара. Болело всё. Я-то думал сперва, что меня не ранило. Нет, зацепило целых два раза, а я и не заметил. Один разряд пропахал борозду в правом бедре, почти до кости. Рана вся спеклась — хорошо, что от выстрелов из ибогальского оружия невозможно истечь кровью. Второй разряд прошёл между левой рукой и боком, крепко зацепив то и другое. Как я с такой рукой умудрился поднять Тотигая, ума не приложу. Потрогав бок, я нащупал оголённые рёбра, испугался, и мне захотелось, чтобы стало светло, — а кому бы не захотелось? Кто знает, сколько во мне ещё дырок? Вот тогда и засветился потолок.

Не без труда вытащив искалеченную левую руку из-под тела Тотигая, я привалился головой к его спине. Хотелось есть, а рюкзак снимать не хотелось. И кто знает, смогу ли я его снять? Нет уж, пусть висит где висит. Пошарил обожжённой правой по жилетным карманам — окажется наудачу галета или нет? Да, есть. Несколько. Шесть синих, одна красная. Растерев по одной галете каждого цвета, я наблюдал, как быстро наполняется стакан. Гораздо быстрее, чем на Додхаре. Быстрее даже, чем на Старой территории, а в воздухе не чувствуется никакой сырости. Чистый воздух. Какой-то… стерильный. И то сказать — сколько корабль пролежал закрытым? Хорошо, что в нём вообще есть воздух, пригодный для дыхания.

Думал, что не съем и половины, но помаленьку съел и выпил всё, заснув вместе с последним проглоченным куском. Сколько спал — не знаю. Проснулся с трупом Тотигая под головой вместо подушки. От него пахло горелым мясом и смертью. Потолок коридора стал полукруглым, но всё так же лился с него ровный, сине-розовый свет.

Еда и сон придали мне чуть-чуть силы, и я решил, что пора куда-то двигаться. А куда? Коридор впереди стягивался в точку, словно был длиной в целый дневной переход. Никаких ответвлений по бокам не заметил. Ладно, поползу, там видно будет.

Я было пополз в обход тела Тотигая, но тут же остановился. Нет, не брошу тебя. Я уже всех потерял по пути к этому кораблю; а тебя не брошу, пусть ты и мёртвый, пусть сто раз мёртвый…

Труп Тотигая уже окоченел, это облегчало работу. Я полз, подталкивая его впереди себя, кряхтя от страшной боли в левой руке и боку, где на ранах лопалась покрывавшая их короста. Винтовка мешала. Попробовал стянуть ремень через голову. С первого раза не получилось, и я заплакал от собственного бессилия. Слёзы жгли глаза как кислота — я не плакал с самого Проникновения. А теперь ревел, по-бычьи упёршись лбом в истощённое походом по пустыне, но всё же слишком тяжёлое для меня теперь тело Тотигая. Ну как же ты так, старик? Ну немного же оставалось, всего полшага, четверть шага, а ты не дошёл! Ну хоть ты бы дошёл со мной — и мне сейчас не было бы так плохо…

А больше всего мне было плохо оттого, что Тотигай умер, думая, что никакого корабля нет. Решил, наверное, что я свихнулся от жары и подставил нас обоих под огонь яйцеголовых. Или, что ещё хуже, он мог посчитать, что я свихнулся уже давно и вёл наш отряд к несуществующему кораблю, галлюцинируя с Книгой в обнимку.

И нельзя ничего исправить, и нельзя ему объяснить. Книга уничтожила яйцеголовых, но слишком поздно. Она открыла вход, но тоже слишком поздно.

Почему всё, что тебе больше всего на свете нужно, происходит слишком поздно, после того, как ты потерял надежду, когда уже нет силы порадоваться? Когда рядом не осталось никого, кто мог бы порадоваться вместе с тобой?..

Все погибли, все. Один ты добрался, Элф. Положил всех своих друзей на этой дороге; сам жив, а они умерли.

Они могли погибнуть от чего угодно, слабо возражал кто-то внутри. Жизнь любого из них была полна опасностей.

Да, могли… Но погибли именно потому, что ты повёл их искать этот корабль. Ну вот, ты его нашёл. Чего же не рад? Нужен он был тебе?

Я прекратил себя жалеть, вытер глаза и пополз дальше. Должно же быть в Колеснице Надзирателей что-то ещё, кроме этого коридора? Но оглянувшись, чтобы оценить пройденный путь, я не увидел ничего. Борта корабля, в котором открылся люк и у которого я валялся без сознания, больше не существовало. Оба конца коридора уходили в бесконечность.

Я попытался перевернуться на спину, однако помешал рюкзак. Шипя от боли, выпутался из лямок, откинул его в сторону, всё-таки перевернулся и уставился в потолок. Просто так, чтобы не смотреть ни вперёд ни назад по коридору. Только потолка я не увидел. Стены сходились надо мной, продолжая светиться. Что-то было не так, а что, я смог определить только заново оглядевшись по сторонам. Теперь коридор имел треугольное сечение.

Заорав от ужаса, я вскочил, пытаясь дотянуться до того места, где сходились стены, совсем позабыв о канаве в мышцах правой ноги. Конечно, тут же свалился, но успел заметить, что коридор моментально принял прямоугольную форму, да так и остался. По ноге потекло что-то тёплое. Перевернувшись вниз лицом, я уткнулся в пол и почувствовал, что он мягкий как матрац, губчатый. Но только что он был гладким! Как бы я иначе Тотигая по нему тащил, да и себя самого?

Снова заплакав, я подумал, что Тотигай оказался прав. Точно, рехнулся ты, Элф. Или сам по себе рехнулся, или крыша поехала от бесконечных синих галет, которые тобой оприходованы во время последнего броска по пустыне… Лежишь сейчас где-то посреди Кайрори, с блаженной улыбкой на лице, а к тебе уже подбираются голодные пхаясо. На тебя им не понадобится тратить стрелы.

А где же тогда Тотигай? Да вот он, лежит мёртвый рядом. А ты обречён до самой смерти ползти по этой бесконечной прямой кишке Колесницы Надзирателей, то и дело меняющей форму.

Нет, погоди, странно это как-то. Борт корабля, люк, коридор… Всё очень настоящее, на галлюцинацию не похоже. Помнишь, как ты шваркнулся в трубе, едва вошёл? Можно ли так долбануться о собственное воображение? Голова до сих пор болит.

Друг мой, возразил я сам себе, если бы все галлюцинации были похожи на бред, то никто не галлюцинировал бы, кроме любителей этого дела. В том и штука, что они похожи на реальность.

Ощупав пол, я обнаружил, что он затвердел как надо для дальнейшего продвижения. Значит, поползу. Лучше предположить, что корабль настоящий; что Надзиратели создали его миллионы лет назад не для того, чтобы сводить с ума случайно попавшего внутрь трофейщика. Лучше считать, что они являлись существами разумными и устроили тут все для собственного удобства. Ну и для удобства гостей, если таковые заглянут. Тогда что получим?

— Не так мало получим, — сказал я вслух. — Например, ты не знаешь, как Надзиратели выглядели. Может, были круглыми как шар. Когда ты вошёл, коридор был трубой, они когда-то хорошо катались по нему. После стал привычным тебе, прямоугольным. А когда ты решил передвигаться в лежачем положении, он стал треугольным, стены внизу раздвинулись в стороны. Это чтобы тебе, дураку, ползти полегче было с трупом впереди. Ты только что упал, но уже на мягкое — тебе даже второй раз треснуться не дали, пожалели твою глупую башку. Ползи дальше и радуйся.

Не успел я сдвинуться с места, как заметил открытый, хорошо освещённый проём, ведущий налево, и замер с бешено колотящимся сердцем. Не было там проёма, не было! Ни проёмов, ни поворотов, ничего!

Так, Элф, — а зачем ты всё время жалуешься? Только что хныкал по поводу бесконечности коридора, теперь трясёшься от страха по поводу проёмов. Ты куда вообще попасть хотел, когда потащился прочь от люка?

Я хотел попасть в место, где мне хоть что-нибудь будет понятно, мрачно подумал я. В место, где можно отдохнуть, отлежаться, зализать раны. В убежище. Да и люка никакого не было! Была дыра в обшивке, и никакой заслонки к ней — ни изнутри, ни снаружи… кажется. Да нет, точно!.. Откуда взялась дыра и куда делась вместе с бортом корабля — не знаю. Остался коридор, а теперь ещё проём этот…

И сколько же ты намерен на него смотреть? Поползли, что ли?

До проёма оказалось недалеко. Вытолкнув труп Тотигая прямо к нему, я замешкался, не решаясь заглянуть внутрь. Эх, помощника бы мне, чтоб подсказал, что там находится. Есть Книга, но она осталась в рюкзаке, а рюкзак я бросил.

Оглянулся — далеко ли возвращаться? Нет, недалеко. Лежит он себе, и винтовка рядом. Немного дальше — конец коридора, борт корабля, никаких дыр в нём не наблюдается, но зато есть нормальный люк, и он заперт. А ты говорил — заслонки нет… Теперь есть, и какая! Мощная плита, как в бункере, почти квадратная, с закруглёнными краями. Посредине большой круглый барашек — открывать, значит. Специально для тех, кто предпочитает работать руками, а не головой. Для таких как ты, Элф.

Я всхлипнул от жалости к себе и ненависти к Надзирателям и заглянул в проём. Увидел большое светлое помещение с круглым подиумом посредине, и даже от входа было видно, какой он, этот подиум, мягкий, уютный, точно большая подушка. Сверху над подушкой висел огромный стеклянный колпак. Просто так висел, ни на чём. Потолка не видно, свет гораздо ярче, чем в коридоре.

Я пропихнул Тотигая в проём и пополз к подиуму. Забрался — и труп с собой затащил. Не мог я его оставить в коридоре. Вдруг корабль сочтёт мёртвого кербера ненужным отбросом и вышвырнет наружу? Нет, не дам вышвыривать. Потом придумаю, как его похоронить при нынешнем моем состоянии.

Оглядевшись и освоившись, я решил, что сделано не всё. Мягкая подушечка, просторная, двадцать человек уложить можно, только спи. Но мне опять захотелось есть, а красных галет в карманах не осталось. Собрав остаток сил, я дополз до рюкзака, поднял винтовку и тяжело встал, опираясь на неё, как на костыль. Ну вот, теперь человек как человек. Попробовал идти — получилось, хотя нога болела тупо и страшно, кружилась голова и подташнивало. Доковылял я до подиума, рухнул на него с размаху и отключился бы, но как только отступила тошнота, вернулся аппетит. Это хорошо. Жить, скорее всего, буду. И в условиях похуже люди выживали. А тут — чего не поправиться? Целый мешок галет под рукой, вокруг всё стерильно. Наверное, самое грязное место в корабле — это я.

Насытившись, я наконец успокоился и стал мыслить более упорядочено. Мёртвых не воротишь, что сделано то сделано. Нельзя усугублять прошлые ошибки истериками, ничего так не исправишь. Устал ты просто. И подлечиться нужно. Отдохни, дай себе передышку. Пустыня, бой с яйцеголовыми, смерть Тотигая, корабль этот… Хватит с тебя на сегодня.

Купол над подиумом вздрогнул и стал бесшумно опускаться вниз. Я следил за ним с отстранённым интересом. Стенки толстые, и сразу видно, что прочнейшие. Когда купол коснулся пола, его поверхность начала мутнеть и стала матовой. Хотел убежища? Вот тебе убежище. Надёжное. Непробиваемое.

И ведь не все погибли. У тебя осталась Лика, за которой ты обещал вернуться.

Лика… Лика! Я дёрнулся, собираясь сесть, но не смог даже оторвать голову от своего роскошного мягкого лежбища. Сколько пользовался Книгой, и не догадался посмотреть, как там Лика? А ведь мог бы…

Я закрыл глаза и без всякого перехода увидел ферму сверху и саму Лику прямо сквозь крышу и потолок её собственного дома. Она сидела за столом, подперев голову, и о чём-то думала.

Жива. Жива! Я вслепую подтянул к себе винтовку, обнял её, подружку свою железную, и тут же уснул. А когда проснулся, рядом, насмешливо глядя на меня, сидел Тотигай. Тоже живой. И даже очень.

— Горазд же ты стал дрыхнуть, трофейщик, — сказал он. — Я уж решил, что мне придётся скучать здесь одному до следующего Проникновения.

Тут уж я не просто дёрнулся — подскочил чуть не до самой верхушки купола.

— Ты умер, — сказал я убеждённо, снимая на всякий случай винтовку с предохранителя.

— Естественно, — подтвердил Тотигай. — Кто бы выжил с такой дыркой в боку? А потом в меня ещё раз попали, да?

— Так ты всё помнишь?

— До этого места. Толкнуло в грудь, и всё. Какая-то яйцеголовая сволочь меня добила.

Я сел и с сомнением посмотрел на кербера. Ни самих ран, ни даже шрамов от них не осталось. Более того — шкура Тотигая лоснилась, а сам он имел такой холёный вид, точно всю жизнь прожил во дворце, а не в мехране.

— Может, ты не настоящий? — спросил я напрямую. — Так, призрак, сотворённый кораблём, чтобы мне скучно не было?

— Я мог бы легко доказать свою подлинность, — сказал Тотигай, поднимая лапу и выпуская когти. — Но, боюсь, ты потом мне долго это не забудешь.

Только тут я ощутил, что и сам чувствую себя просто замечательно. Переводя взгляд на правую ногу, я уже знал, что увижу. Вот она, горелая дыра на штанине, размером в три ладони, а самой раны нет. Отложив винтовку, ощупал левый бок и руку — то же самое. Не удовольствовавшись, я распахнул жилет и осмотрел грудь и живот. Татуировка с мордой кербера на месте, но ни одной свежей царапины, а ведь я несколько раз падал на камни, когда мы карабкались по склону к кораблю. И ни одного старого шрама, которых у меня было предостаточно.

— Со мной то же самое, — подтвердил Тотигай, глядя, как я изучаю своё тело. — Нечем и похвастать перед щенками. А на Брачных боях лучше не появляться — на смех поднимут, опозорюсь навечно.

— Давно ты в сознании? — перешёл я к делу.

— Давненько, — ответил кербер. — Очнулся, как и ты сейчас. Гляжу — весь целый. Ты спишь. Осмотрел я тебя — дырка в штанах, дырка в жилете, а ран нет. Тут я и допёр, что ты остался жив после заварухи и затащил меня в корабль. А это — что-то вроде Хрустальной колыбели Нука, оживляющей избранных храбрецов во плоти… Реанимационная камера, наверное? Как тебе удалось заставить её работать?

— После расскажу… И что ты дальше делал?

— Сперва обругал тебя за то, что ты так хорошо затянул завязки на рюкзаке. Знал бы, чего мне стоило их распутать! Но до галет я добрался, хотя мне их трудновато растирать между лапами. Еда есть, а вот по нужде… Пришлось делать у дальней стенки купола. И знаешь, всё исчезает бесследно.

— Неплохо устроился, — сказал я.

— Неплохо, — согласился кербер. — Один вопрос — как отсюда выбраться? Ты в курсе?

Я покрутил головой, втайне мечтая, что на внутренней поверхности купола обнаружится люк наподобие того, что уже материализовался в коридоре, а на нём будет чудесный круглый барашек для грубого ручного управления процессом входа-выхода. Ничего подобного я не увидел, зато матовая поверхность купола стала прозрачной, и он поехал вверх.

— Ловко! — восхитился Тотигай. — И давно ты умеешь здесь всем управлять?

— С момента, который называется «только что», — ответил я. — А несколько раньше получалось гораздо хуже.

Тотигай пошёл к краю подиума, но я его поймал и обнял за шею.

— Ты и не представляешь, как я рад тебя видеть! Ты… Да ты самый лучший из всего вашего керберского рода — клянусь твоими молочными когтями!

— Да ладно, — смутился Тотигай. — Расскажи лучше…

— Погоди, — перебил я его. — Хочу кое-что проверить.

Забрав рюкзак с винтовкой, я вышел в коридор. Нет, всё по-старому. А я-то надеялся, что корабль изобразил нечто новенькое. Дверь в рубку управления, например.

— Слушай, Тотигай, — сказал я. — Ответь мне, какое помещение самое главное на любом космическом корабле?

— Столовая, — немедленно откликнулся кербер.

— Пока мы были под куполом, ты слопал половину запасов Имхотепа! И тебе нужна столовая?

— Да, — чистосердечно признался он.

— Ну что же, — сказал я, не найдя что возразить на такую откровенность. — Попробуем сделать столовую. Кажется, я начинаю понимать, как тут всё работает.

Не сразу, но у меня получилось. Напротив входа в реанимационную камеру, как её обозвал Тотигай, появился ещё один проём. Мы вошли. Такая же стерильная белая комната, но сколоченный из сосновых досок стол и такие же грубые табуретки я увидел ещё из коридора. Точь-в-точь как в Харчевне мебель, даже столешница изрезана именами и ругательствами, залита жиром и заляпана воском. На ней стояли: блюдо с тушёным кроликом, банка квашеной капусты, тарелка со стопкой кукурузных лепёшек и запечатанная бутылка. На полу Тотигая ждала миска размером с хороший таз, наполненная кусками варёного мяса.

— Здорово! — сказал он, потянув носом. — Наше, додхарское. Могли бы и не варить, кстати.

— Кто? — спросил я, отпечатывая бутылку и пробуя содержимое. Так и есть — самодельное виски Джонни Уокера.

— Что — «кто»? — не понял кербер.

— Кто мог бы не варить?

— Ну, те, кто здесь заправляет. — Тотигай замялся и понизил голос, вспомнив, у кого мы в гостях. — Надзиратели.

— Сомневаюсь, что они ещё тут, — сказал я. — И сомневаюсь, что это мясо.

— Пахнет как мясо, — ответил Тотигай. — Я тебе даже могу сказать, кто это был — конь нукуманской породы. Меня не обманешь.

— Давай попробуем.

Вскоре мне пришлось признать, что и у меня на тарелке лежит именно тушёный кролик, а не что-то другое. В банке действительно оказалась капуста, именно такая, как в Харчевне у Белянки. А лепёшки… Мог бы поклясться, что их готовила Лика. Для интереса я попытался сделать ещё бутылку самогона, которым торговал в Харчевне Синяк Тэш — уж его-то пойло ни с чем не перепутать. Но, видно, я отяжелел после обеда, и мозги стали работать хуже — бутылка появилась, однако не на столе, а на пустой табуретке сбоку, и была она высотой с меня и толщиной в обхват. Несуразная ёмкость постояла неподвижно, потом угрожающе дрогнула, табуретка жалобно заскрипела, и я поспешил снять бутыль на пол, причём едва не надорвался. Не без труда вынув огромную пробку, я понюхал содержимое. Нет сомнения — продукция Тэша. Пахло ацетоном, в котором разболтали добрую порцию отравы для клопов, и вкус, как я помнил, был соответствующим.

— Тебе не много будет? — поинтересовался Тотигай. Сам он, как ни старался, не смог опустошить свой тазик и наполовину.

— Многовато, — согласился я. — Зато теперь мы точно знаем, что не умрём здесь ни от голода, ни от жажды.

Следующие несколько дней я вовсю экспериментировал с внутренним содержимым Колесницы Надзирателей, создавая различные помещения дальше по коридору. Коридор этот был действительно бесконечен, как и само внутреннее пространство корабля. Чтобы проверить догадку, я создал одну особо большую комнату, внутри которой примыслил Харчевню в натуральную величину, со всеми деталями, какие помнил, но без людей. Сразу заметил, что не могу создать ничего такого — даже мышь, даже дохлую. Или опыта мне не хватало, или это вообще было делом невозможным.

Мы с Тотигаем побродили по Большому залу, зашли в мою комнату, в баню Кочегара, а потом я изничтожил всё, что насотворял, так как уже понял, что в любой момент могу сделать почти что угодно, и для этого мне не обязательно нужны новые комнаты. Оставил лишь реанимационную камеру — она была дорога моему сердцу. Только благодаря ей Тотигай снова со мной. Оставил и столовую — она была дорога сердцу Тотигая.

Покончив с опытами, я взялся за практические дела — сделал себе новые брюки и жилет, а ещё патронов к винтовке, которые тут же и опробовал. В корабле стрелять не стал, мы вышли. Выяснилось, что Тотигай по-прежнему не видит Колесницу, стоит ему оказаться снаружи. Э-эх, был бы с нами кто-нибудь знающий, хотя бы Генка, он бы, глядишь, и разобрался с устройством корабля, с его безразмерностью внутри и маскировкой снаружи. А я что? Я вот всерьёз опасался, что штаны с жилетом испарятся с меня, как только я покину корабль. Жилет — чёрт с ним, а как без штанов? Но нет, одежда осталась на месте, да и с патронами всё оказалось в норме. Пострелял я по трупам ибогалов, валявшимся на равнине, и мы вернулись. Больше не выходили, а за событиями снаружи я следил через Книгу. Сперва вокруг никого не было, но вскоре появились яйцеголовые. Они осмотрели сожжённую равнину, похоронили своих, несколько тел забрали с собой. Кентавры остались там, где погибли. Торчавший из склона борт ибогалы, как и Тотигай, не видели.

Я не мог избавиться от подозрения, что все мои опыты с машиной Надзирателей есть не что иное, как пресловутое раскалывание орехов компьютером, — даже невольная активация реаниматора, который воскресил Тотигая. И если ныне существующие компьютеры только и годились, что для указанной цели, корабль был способен на большее. Гораздо большее. А создавался он и вовсе не для пошива штанов обносившимся трофейщикам и откармливания прожорливых керберов.

Пришло время, когда я всё же решился запросить у корабля рубку управления. Тут пришлось помучиться. Никогда ведь я такую рубку не видел, и не представлял себе, какой она может быть на Колеснице Надзирателей. Думал-думал, но без толку, и решил положиться на судьбу. Пусть корабль сам решает, что мне выдать. Он выдал: даже не знаю, как описать эту штуку, — вроде большого кокона, набитого непонятным техническим дерьмом, — но посредине там стояло очень понятное кресло с экраном и пультом напротив. В центре пульта я обнаружил знакомое отверстие. Как на ибогальском разряднике.

— Будешь вставлять? — спросил Тотигай.

Я взвесил в руке Книгу, помедлил, и вставил штекер в отверстие.

Экран осветился. На нём замелькало что-то странное, многомерное, изображение обволокло меня вокруг, и я почувствовал страшную дурноту. Потом эта круговерть исчезла, дурнота отступила, и я увидел на экране звёздную карту. Масштаб плавно уменьшался, звёзды сливались в скопления, скопления — в галактики.

«Вселенная Додхара, — произнёс у меня в голове бесплотный и бесполый голос. — Пожалуйста, проложите курс».

— Ну что, Элф? — жадно поинтересовался сидевший рядом с креслом Тотигай.

— Точно не могу сказать, — ответил я, — но, кажется, сперва мне предложили программу для взрослых. В мире Надзирателей пространство точно устроено посложнее, чем у нас.

— И что ты сделал?

— А что я сделаю? Я там не то что ориентироваться — смотреть на это не могу. Сейчас вот предлагают проложить курс в космосе. Понятно предлагают — но такое ощущение, что кто-то вытягивает из меня мысли, превращая их в слова. Или заставляет вспомнить слова, которые я когда-то слышал… Интересно, а на Землю можно взглянуть?

Изображение на экране мигнуло, заметно изменилось, и голос сказал:

«Вселенная Земли. Пожалуйста, проложите курс».

— Клянусь Проникновением… — начал было я, и экран снова мигнул.

«Вселенная Парадиза. Пожалуйста, проложите…»

— Да погоди ты с прокладкой курса! Для начала бы просто подняться в воздух…

Не успел я договорить, как корабль дрогнул, а следом дрогнула и вся громада навалившегося на него сверху плато. Снаружи донёсся грохот обвала.

— Хватит! — заорал я, сжимая подлокотники кресла, и Колесница послушалась, замерла. Некоторое время я сидел, переводя дух, потом набрался храбрости и посмотрел на корабль снаружи своим вторым зрением.

Плато, против моих ожиданий, оказалось на месте, только обшивка теперь проступала из склона куском, гораздо больше первоначального. Равнину внизу разрезало километровой трещиной. Оттуда поднимался не то дым, не то пар. На будущее надо поосторожнее… Я ведь понятия не имел об истинных внешних размерах Колесницы, и что у неё за двигатели. Эдак можно половину Кайрори снести неудачным стартом.

Так и не опробовав ходовые качества, я стал выяснять, есть ли на борту оружие. Для начала, чтобы не рисковать, вызвал на экран карту Додхара — экваториальный пояс, где всё живое давно умерло. Изображение попрыгало, подёргалось, а потом на него легла прицельная сетка.

Что, вот так просто?.. Я попробовал подвигать перекрестьем и навёл — не знаю, какую пушку, но что-то навёл прямо на то место, где на Земле стоял вулкан Килиманджаро. На Додхаре здесь тоже был вулкан, только повыше, и активно действующий. Посмотрел я на него, посмотрел, да и убрал прицел от греха. Можно было не сомневаться, что пушка Надзирателей жахнет отменно. Если корабль, пролежавший миллионы лет и вросший в камень, мог запросто взлететь и отправиться в путешествие по любой вселенной, то и оружие на нём будет особенное. Долбанёт так, что от вулкана ничего не останется на Додхаре, и хорошо, если останется что-нибудь в остальных мирах Обруча.

Запросив карты северных широт Нового Мира, я нашёл столицу яйцеголовых. Вот оно, самое главное гадючье гнездо… Да что на него смотреть, если стрелять я всё равно не стану? В последнем бою у корабля, там — да, там я сто пятьдесят ибогалов истребил не моргнув глазом. Но то был бой, и я сам уже попрощался с жизнью. А вот так, сидя в кресле, в полной безопасности, нанести удар по городу, находящемуся где-то за тридевять земель, — нет, увольте. Конечно, я клялся Орексу, и это было его предсмертное желание; но я потому и поклялся, что желание было предсмертным, — не отказывать же! Я вообще много чего успел наобещать: Орексу — что истреблю всех яйцеголовых, Генке — что использую корабль на всеобщее благо, Бобелу — что заберу Лику и отвалю из Нового Мира, Коу — что никогда её не брошу, а Имхотепу — что распоряжусь кораблём мудро. Вот бы оказался тут любой из них и подсказал мне, как выполнить хотя бы часть пунктов. Помереть иногда проще, чем продолжать жить. Высказал последнюю волю, протянул ноги, — а ты тут расхлёбывай как знаешь…

Насупившись, я гонял Книгу взад и вперёд по известным мне и совсем неизвестным мирам. Передо мной возникали то неровные поверхности астероидов, то диковинные жёлтые джунгли под серым небом с огромными лунами, то ледяные пустыни с трещинами-ущельями.

Яйцеголовые хотели от Книги знаний и энергии. Веруны жаждали просветления истиной Первоевангелия. Иеремия хотел неизвестно чего — власти, наверное. И многие другие, попади Книга к ним, постараются найти ей применение в соответствии со своими желаниями. На самом же деле она была источником питания для Колесницы Надзирателей, её интеллектом, и ещё в ней содержалась информационная копия самого корабля, по которой он мог восстанавливать сам себя после любых повреждений, если представить, что такую штуку можно чем-то повредить.

Всё это я с трудом, но понял. Позже забрался в такие дебри, что едва ориентировался. Однажды Книга высветила мне на экране причудливую сетку, сотканную из серебряных нитей. Они сплетались, расплетались, бесконечно раздваивались и расстраивались, расходясь в стороны.

«Карта ветвления глобального хронопотока, — сказал голос. — Пожалуйста, обозначьте область своего интереса».

Что, и во времени путешествовать можно?

Нет, для меня это через край.

Я опять вспомнил Орекса, Генку, Имхотепа и разозлился. Да почему я всегда в одиночку должен всё решать? Вон и Тотигай сидит рядом — радостно щерит пасть, аж слюну пустил в предвкушении: что мы сейчас с кораблём будем делать; точнее, что я с ним буду делать. А вот хрен тебе под майонезом!..

Я вытащил Книгу из гнезда в пульте и вылез из кресла.

Хорошо в корабле, сытно, спокойно. Здоровье такое заполучил — сто лет проживу не охнув. А случись что — можно подремонтироваться, поспав под стеклянным колпаком. Любая жратва и выпивка на выбор, стоит захотеть. Что с того, что я пока не умею делать ни людей, ни животных? Потом научусь, трава и деревья у меня уже выходят как настоящие. Будет и компания, и гарем из сотни красоток. Если нет — плевать, хватит остального: миров Обруча, разных вселенных и хронопотоков. Сотворить любую обстановку ради большего уюта могу прямо сейчас. Подумаешь — Харчевня какая-то!.. Которую ночь мы с Тотигаем спим вроде как в мехране под открытым небом, в своём убежище у Каменных Лбов. Так натурально всё — простор бесконечный, небо додхарское, Луна, ручеёк журчит… Когда просыпаешься, приходится напоминать себе, что мы ещё в корабле. Я дверной проём поставил прямо напротив прохода между камней, чтобы не заблудиться, а то ведь потом не найдёшь коридор и прочее.

Да только не Каменные Лбы это, и не мехран, и не вольный воздух. Там не зажиреешь, как здесь, без хлопот и забот.

Тотигай вопросительно смотрел на меня.

— Слушай, дружище, — сказал я ему. — Как на счёт немного пройтись по пустыне?

Тотигай уставился в сторону, будто припоминая нечто давно забытое. Он зевнул, потянулся и сказал:

— Знаешь… я бы не против. Честно говоря, у меня уже кости ломит от безделья. А что, разве мы никуда не полетим?

— Потом, может, и полетим. А сейчас я вот до чего додумался. Ты был мёртв много часов, когда я затащил тебя под купол. И дырки в тебе были такие, что… И запах уже шёл. Можешь мне поверить.

— Охотно верю. К чему клонишь?

— Я хочу попробовать оживить в корабле Коу. Для этого её нужно сюда доставить, но ведь мы похоронили её совсем недалеко.

Тотигай вытаращился на меня так, будто у меня локаторы вместо ушей выросли.

— Да ну, Элф! Она мертва две недели! В неё яд попал, который…

— Я всё знаю про этот яд, — остановил я его. — И я представляю себе, в каком состоянии сейчас её труп. Но если корабль сможет оживить Коу, то он сможет оживить и всех остальных. Имхотепа. Орекса. Бобела. Генку тоже. И того пацанёнка, Сола. Пусть от них только мумии сухие остались или одни скелеты — всё равно. Не могу объяснить, но чувствую, что регенерация тканей тут ни при чём. Всё сложнее. И одновременно проще… Корабль не живое существо восстанавливает, а его идеальный образ, что ли. Дошло?

Тотигай смотрел на меня во все глаза.

— Дошло, — сказал он. — Ну ты даёшь, трофейщик.

— Давай попробуем, а? Должно получиться. Не может быть, чтобы не получилось! Потом заберём Лику с фермы. А уж тогда и подумаем все сообща, куда нам лететь, зачем, и что с кораблём делать.

Кербер непроизвольно выпустил когти, и они впились в пол рубки Колесницы Надзирателей. Покрытие упруго прогнулось и снова выпрямилось. На нём не осталось следов.

— Хорошо, — ответил Тотигай. — Давай, командуй.

— А что тут командовать? Надо лишь придумать, как переправить сюда тела. Я бы сотворил машину, но для неё горючее нужно. Не бензовоз же делать? И ещё я подозреваю, что двигатель перестанет работать сразу же, как только машина окажется снаружи. Надзиратели — они, конечно, Надзиратели. Но и рувимы со своим заклятием — это рувимы. Так что лучше вызвать моего слизняка. Позволял же он мне кататься на нём? Может, уговорю его поработать перевозчиком трупов. Разгребатель нам так и так понадобится. Коу, положим, лежит неглубоко. Генка тоже. А Имхотеп? На разбор того завала в ущелье тысячи человек не хватит… Хотя, что это я? Размечтался… Сперва — Коу. А там посмотрим.

Я думал, что нам придётся ждать целый месяц, но разгребатель оказался у подножия плато уже на следующее утро. Я не представлял себе, как он мог так быстро добраться до корабля оттуда, где мы расстались. Или это совсем не мой разгребатель?

Пройдя по коридору, мы остановились ненадолго, вроде как прощаясь с Колесницей, и я открыл люк. Пока спускались по осыпи, он бесшумно закрылся, и мы снова стали сами по себе.

Впереди лежала пустыня. Где-то там были пхаясо, вечно выслеживающие любую добычу. Где-то там были яйцеголовые, которые вскоре учуют Книгу, лежавшую у меня в рюкзаке. На поле боя у туннеля, прямо возле могилы Бобела раскинули лагерь умники во главе с Феликсом. Теперь их было девятнадцать, а то, что они ещё не сбились с нашего следа, свидетельствовало о присутствии в отряде хорошего следопыта. По другую сторону Границы по мехрану двигалась цепочка всадников и полтора десятка пеших. И это были уже уцелевшие от истребления ибогалами монахи в поисках своего Первоевангелия.

На равнине я остановился. Посмотрел, прищурившись, на красное додхарское солнце, и вдохнул в грудь столько воздуха, что чуть лёгкие не лопнули. Никогда я ещё не чувствовал себя так хорошо, даже после того, как меня подновил корабль. У меня была цель, впереди — дорога. Горы снова стали горами, а реки — реками.

Разгребатель подполз к нам вплотную и шумно вздохнул, выбросив из-под себя во все стороны облачка пыли. Нет, конечно, это мой разгребатель. Неужели знал заранее, что ещё понадобится, и полз потихоньку за нами, пока мы драпали от яйцеголовых?

О природе разгребателей я никогда серьёзно не размышлял, хотя наслушался о них всякого. Теперь же подумал — что если они вовсе не живые существа, а машины, оставшиеся после Надзирателей, как и их корабли? Биороботы какие-нибудь. Вечные…

Я свернул самокрутку, прикурил и пошёл вперёд. Какая разница, что представляет собой разгребатель? Главное, что он всегда был мне другом.

Мы миновали равнину с обгорелыми останками кентавров и пошли в сторону страны каньонов. Тотигай, принюхиваясь, бежал рядом. Вдруг он резко притормозил и приподнял лапу, глядя на северо-запад.

— Смотри-ка, Элф! Во-он, видишь?

Я посмотрел. Там, в стороне от нашего пути, посреди пустыни стояли два рувима. Я было подумал, что у меня в глазах двоится оттого, что воздух горячий над землёй дрожит, всё искажая, — никогда не видел их парами. Но рувимов действительно было двое.

— Это по нашу душу, — озабоченно сказал Тотигай, когда мы пошли дальше. — Клянусь Проникновением — по нашу. Уж эти-то видят корабль, готов поставить что хочешь. И они знают, что мы в нём были.

— Ну, знают и знают — какая разница? — ответил я. — Не трогают же нас пока. Они ведь обычно не вмешиваются.

Хотелось думать, что это действительно так. На самом-то деле мы с Тотигаем знали, что иногда рувимы вмешиваются, и тогда помоги бог тем, за чьё воспитание они берутся.

Я сплюнул в сторону торчавших посреди пустыни фигур — не из презрения, естественно, а просто вспомнил, что некоторые веруны так отгоняют нечистую силу. Или нужно было через левое плечо плевать?.. Конечно, я не особенно верю в предзнаменования и всякие приметы, но ведь глупо считать молнию предзнаменованием грома.

А рувимы не просто стояли, они разговаривали, хотя их губы оставались плотно сжаты, а лица — бесстрастны.

— Он действительно мог поднять Колесницу в воздух, — сказал первый. — Но не захотел.

— Он ещё не освоился с кораблём и боится его, — ответил второй. — Но, возможно, перестанет бояться, когда вернётся.

— Если вернётся, — поправил первый. — Он крепок, но и я, и ты видели людей покрепче него. И мы также видели, как эти люди погибали на пути к поставленной цели.

— Или сразу после её достижения, — согласился второй. — Но это не страшно. Всё дело в том, правильную ли ты выбрал цель. Подождём, пока он вернётся.

— Если вернётся…