Когда мясо сварилось, я вытащил из нашего тайника шампуры фабричного производства, раздобытые некогда в городе, и, насадив на них куски конины, приспособил над костром — обжариваться. Люблю с дымком. Решил, что сегодня вечером и завтра утром надо всё пережарить. Нас же Бобел из Харчевни выйдет встречать, а у него аппетит похлеще чем у Тотигая. Завтра опять пойдут лавовые поля, там дров днём с огнём не найдёшь.

Котелок я поставил охлаждаться на мелком месте в ручье, чтоб остыл бульон, подержал его там и отдал Тотигаю. В походе мы с ним харчуемся из одной посуды, чем я ничуть не брезгую. Керберы — они чистые. Более чистоплотны, чем наши собаки, да и зараза ихняя к нам не пристаёт.

Нукуманский жеребец оказался на вкус очень даже. Не часто доводилось мне пробовать додхарскую конину. Нукуманы своих коней берегут, относятся к ним с трепетом и уважением, которого, на мой взгляд, эти злобные монстры совершенно не заслуживают. На вид они красивы, ещё красивее земных лошадей. Высокие, сильные, выносливые, и могут не пить по неделе. Но своенравные, спасу нет. Протянешь такой животине горсть почек, угостить, а она уже норовит оттяпать тебе руку по локоть. Имхотеп говорил, что земные лошади произошли от нукуманских скакунов, которых ибогалы завезли к нам во время предыдущего Проникновения.

Пацаном я немало пообщался с умниками из Субайхи, наслушался их теорий, начитался всяких книжек, и в тот раз возразил Имхотепу, что лошади, мол, жили на Земле и раньше, что люди их приручили и одомашнили. Он ответил, что дикое животное одомашнить невозможно, если ты не умеешь его заклясть, а люди не умели. Или же нужно воздействовать на ДНК животного, как делают ибогалы. Они вывели нукуманскую породу от пегасов, а позже адаптировали её к земным условиям. То же самое яйцеголовые проделали и с керберами, убрав у них крылья, но керберы не прижились до конца, хотя и встречались на Земле ещё долго. Настоящие же дикие земные лошади просто постепенно вымерли, так и оставаясь дикими.

Тут я поинтересовался — а что с остальными домашними животными? Да то же самое, ответил Имхотеп. И коровы, и свиньи, и слоны с ламами — над всеми поработали в своё время ибогалы, только выводили их из местных пород. И когда люди говорят, что они кого-то там одомашнили, это значит лишь, что сперва ручные животные одичали, а потом они их заново приручили. Совокупность генов без вмешательства извне остаётся неизменной, и никакой заслуги в повторном одомашнивании нет.

Меня покоробило утверждение, что поганые яйцеголовые нас вроде как облагодетельствовали. Оставили нам всё готовенькое и ушли — нате, пользуйтесь.

Неправильно, сказал Имхотеп. Ибогалы — не благодетели, уходить не собирались. Они колонизаторы, и в прошлом проникли к нам с теми же целями, что люди на Парадиз в этот раз. Они не видели разницы между животными и людьми, иначе не разводили бы кентавров, и прочие, менее известные разновидности гибридов. Всё, что яйцеголовые делали, они делали для себя. Обучали людей строительству и земледелию, чтобы иметь более умелых и умных рабов. Вводили миролюбивые обычаи у диких племён, поскольку хозяевам невыгодно, когда рабочая скотина истребляет одна другую. Потом Проникновение завершилось, ибогалы на Земле оказались отрезаны от Додхара. Им волей-неволей пришлось приспосабливаться к новой обстановке, менять политику, чтобы не стать жертвами первого же бунта собственных рабов, искать союзников среди коренных жителей.

И не стоит забывать, напомнил Имхотеп, что в развитии человеческой цивилизации поучаствовали не только ибогалы. Кийнаки тоже спровоцировали развитие нескольких полноценных культур, а они искусством приручения животных владели в полной мере.

Позже инородцы смешались с земными народами или вымерли. А их помощники и надсмотрщики из местных ещё долго подражали бывшим господам, строили величественные сооружения, но уже без смысла и порядка, перебинтовывали детям головы, пытаясь придать черепам яйцеобразную форму, женились на собственных сёстрах… Но вытянутая форма черепа сама по себе не увеличит мозг вдвое и не изменит его свойств. Приёмы дрессировки не заменят искусства заклинания или умения управляться с ДНК. И пирамида, построенная наобум, не превратится в то, чем она должна быть. Представь себе точную копию автомобильного мотора, вырезанную из дерева — заведётся ли он?

Мне пришлось признать, что нет, не заведётся. И в остальном Имхотеп мог оказаться прав. Пытались ведь люди одомашнить африканских зебр? Ничего не вышло. А с первого взгляда дикая лошадь от зебры ничем не отличается. И по науке если смотреть — тоже не отличается. А вот поди ж ты…

Оставалось с приведёнными доводами согласиться, и это было нетрудно. Всё равно по Имхотепу выходило, что ибогалы, в конечном счёте, первостатейные гады, и я успокоился на сей привычной мысли. В том-то и дело, что они не видят разницы между животными и людьми…

Не успел я доесть первый шмат мяса, как Тотигай вылакал весь бульон, и теперь неприязненно смотрел на меня. Я сжалился и кивнул в сторону мешка с кониной. Кербер с достоинством поднялся, запустил в мешок лапу и выудил оттуда здоровенный ломоть. Бог с ним, пусть ест. Договор договором, но мне столько мяса не надо. До Харчевни остался один день пути. Пускай завтра нас встретит Бобел, но и ему не управиться со всем, что имелось, а мне сегодня будет меньше возни с варкой и жаркой.

Утолив первый голод, я выложил вымачиваться в ручей остальное мясо, оставив в мешке достаточно для того, чтобы Тотигай считал меня настоящим другом. Но завтра пусть не вздумает ныть, когда взвалю на него тюки… Вернувшись к костру, я снял мясо с шампуров и разложил над огнём новую порцию.

— Послушай, Элф, — сказал кербер, устав работать челюстями. — А правду говорят, что Имхотеп не кто иной, как один из уцелевших кийнаков?

Я не раз убеждался, что наши с Тотигаем мысли часто текут в одном направлении. Только что я думал про Имхотепа и кийнаков — и вот, нате пожалуйста. Но вопрос кербера меня немало удивил.

— Тебе должно быть виднее, — ответил я. — Ведь кийнаки — твои земляки, а не мои. Что касается меня, то я всегда считал Имхотепа человеком. По крайней мере, выглядит он как человек.

— Живьём я никогда кийнаков не видел, — возразил Тотигай. — И какие они мне земляки, если пришли на Додхар с Кийнака? Но запах у Имхотепа не такой, как у людей.

О владельце знаменитой Харчевни болтали всякое, и сам я знал за ним немало странного, но мне никогда не приходило в голову рассматривать вопрос с этой стороны.

Ребёнком он подобрал меня в мехране и привёл в свою обитель, которая больше всего напоминала величественный храм, но почему-то служила в качестве постоялого двора для бесчисленных скитальцев образовавшегося после Проникновения Нового Мира. Торговцы, трофейщики, нищие, странствующие бойцы; а кроме них — нукуманы, керберы, поводыри разгребателей, проститутки, калеки, обнищавшие фермеры… Бандюги, от которых отказалась даже их собственная шайка, бродячие проповедники, созерцатели — никто не знал у Имхотепа отказа. На путь до Харчевни у нас ушло больше двадцати дней по новому времени, и логично было предположить, что примерно столько же этот низенький лысый старик истратил на дорогу до места, где меня подобрал; но позже я убедился, что он не оставляет своё хозяйство и на день. Оставалось думать, что он или сделал именно для этого похода единственное исключение, или раздвоился.

Он никогда мне ничего не рассказывал, пока я не задавал вопрос. Ни разу не пригласил за стол, ни разу не приласкал. Вообще не обращал на меня никакого внимания. Так что приёмным отцом его можно было назвать только с большой натяжкой. В то же время, стоило мне попросить о чём-нибудь — он не отказывал. Подкармливал, когда мне не удавалось добыть обед самостоятельно. Давал что-то из одежды. Помог со снаряжением для моей первой экспедиции в город — мне исполнилось только двенадцать лет по земному счёту, но он меня не отговаривал, хотя далеко не все взрослые отваживались заходить в заброшенные со времён Проникновения города.

Я не раз слышал разговоры о том, что он один из кийнаков, но не придавал этому значения. И только теперь подумал, что так и могло быть. Фрески в замке нукумана Орекса изображали кийнаков существами, весьма похожими на людей, причём разных цветов кожи. Были среди них белокожие — высокие и бородатые; тоже белокожие, но низкорослые, коренастые; были узкоглазые, с жёлтыми лицами, похожие на японцев или монголов; чёрные, как африканцы и красные, как индейцы майя. Попадались изображения голубых кийнаков — очень неприятного оттенка, кстати. Орекс говорил, что они красили кожу. Когда я разобрался в нукуманском языке получше, то понял, что слово «красили» не совсем подходило к тому, что он сказал. Скорее, это означало: «умели придавать любой оттенок». Ну, и как это прикажете понимать? Меняли цвет, как хамелеоны?

Имхотепа я считал китайцем. Выглядел он как буддийский монах, а его лекарские приёмы отдалённо напоминали китайскую медицину, с азами которой меня познакомил один парень из Утопии. Лет семидесяти на вид, низенький, Имхотеп брил голову и ходил в длинном жёлтом облачении непонятного покроя. Впрочем, я не берусь с уверенностью сказать, как одевались настоящие буддийские монахи.

На лбу и щеках у него красовались кастовые додхарские иероглифы красного цвета, каких я больше ни у кого не видел.

— Ну, допустим, он кийнак, — сказал я, прожевав очередной кусок мяса. — И что дальше?

— Да ничего, — ответил Тотигай. — Просто это многое объяснило бы — что касается и его, и Харчевни.

— Почему бы тебе не спросить об этом самого Имхотепа?

— Ещё чего придумал, — недовольно буркнул кербер.

— Ага, поджал хвост! — сказал я.

Тотигай недовольно поморщился и с шумом втянул носом воздух, оглушительно фыркнув напоследок.

— Ты помнишь, что происходило сразу после Проникновения? — поинтересовался он, малость помолчав. — На вашей Старой территории?

— Слишком хорошо, — ответил я. — Но предпочёл бы забыть.

— И что было? — с жадностью спросил кербер. — Ты ведь жил в том самом городе, в который мы бесконечно таскаемся?

Иногда мне кажется, что главная причина, по которой Тотигай со мной ходит, это его неуёмное любопытство, преобладающее у него над всеми качествами в те периоды, когда он сыт. Когда Тотигай голоден, страсть к познанию сразу же уступает место стремлению набить брюхо.

— Сначала было землетрясение, — начал я. — Не очень сильное, так, балла четыре. Но трясло долго. Сперва все испугались, потом успокоились и вернулись в дома. В первый же день испортилась связь. Радио, телевиденье, Интернет — всё. Но временами связь налаживалась, и тогда по телевизору показывали невероятные вещи. Народ был в панике, но властям как-то удавалось держать ситуацию под контролем. Электричество у нас тоже было, потому что уцелела наша местная электростанция. Ты её знаешь, которая выше по реке. А на других Старых территориях творилось чёрт знает что. Кое-где электростанции отрезало от городов и посёлков, и они провалились на Парадиз. В других местах, наоборот, на Парадиз переместились города или их куски. Над Границами Соприкосновения висел густой туман, к ним никто не мог приблизиться, а кто отважился, тех просто испепелило на месте. У нас Граница проходила далеко, а на соседней Старой территории она разрезала пополам большой город… Был там?

— Да. В том месте все здания обуглены и рассыпаются в пыль. А дальше — сразу мехран.

— Вот… — продолжил я, подцепляя ножом ещё один кусок нукуманского скакуна. — Через неделю Границы стали проходимыми, и люди впервые увидели Додхар. Тогда и выяснилось, что у нас теперь два разных солнца, но дни ещё оставались прежними — на Земле свои, на Додхаре свои. А потом и началось самое плохое. Что-то случилось со всеми металлическими предметами. Они набрали в себя какую-то энергию. До них стало нельзя дотронуться, а к большим и подойти невозможно. Мелкие, типа монет — ничего, только пощипывало, когда коснёшься — как статический разряд. От большой чугунной сковородки уже могло прилично шарахнуть. Взрослый выжил бы, а вот мою сестру убило. Ей четыре года исполнилось… От вещей покрупнее убивало даже на расстоянии. Скажем, идёт человек по улице возле машины или стальной ограды — р-раз! — синяя молния в него, и он готов. Центральное отопление в многоквартирных домах и водопроводные трубы стали вроде высоковольтных линий. От них било метра на полтора. Понятно, что в квартирах многих поубивало. Электростанции встали, заводы тоже. Мы жили в частном секторе, в деревянном доме, но отца убило от колонки во дворе. И она никуда не исчезала, эта энергия. Десять раз возьмёшься за ложку — тебя десять раз и дёрнет. Народ всё побросал и рванул из города в леса и поля, а те, кто посмелее — на Додхар, в мехран. Около месяца к металлическим предметам нельзя было прикоснуться, многие погибли от разрядов, умерли с голоду или ещё с чего… Началась анархия, и люди шарахались друг от друга, как от чумы. А потом случилась настоящая чума, ведь повсюду было полно трупов. Бывшие наши государства вцепились друг другу в глотку. Остатки Индии набросились на клочки Пакистана — или наоборот — хотя, казалось бы, что им уже и делить нечего, ведь их спорные территории провалились в тартарары. Ну и остальные государства от них в этом деле не отставали… Но это произошло позже. А тогда, в самом начале, после смерти отца, мать увела меня из дома, спасаясь от синих молний. На нас напали какие-то подонки, хотели мать изнасиловать, но за неё вступился здоровенный дядька с вилами. Самое лучшее оружие в то время, потому что ручка деревянная, а сами железные. Воткнул он одному в пузо свои вилы, и чуть не поджарил его на них. Остальные, увидев такое, решили снять сексуальные притязания с повестки дня. Мы втроём ушли в мехран… Он был молодец, этот дядька. Прихватил из города рюкзак с консервами, завёрнутыми в одеяло, консервный ножик с деревянной ручкой и деревянную ложку. Оборачиваешь банку рубашкой, открываешь и ешь спокойно. Ещё у него был спальный мешок, расстёгивающийся сбоку. Мы его разворачивали, расстилали прямо под открытым небом и спали все рядышком. Дядька охотился со своими вилами на Земле на разбежавшихся из частных хозяйств коров и свиней, а ночевали мы на Додхаре. Месяца три дела шли нормально, мы уже собрались возвращаться в город, как тут обнаружилась эта звенящая зараза — ты же знаешь, что в панельных многоэтажках до сих пор лучше не ночевать. А поначалу любые бетонные конструкции с арматурой внутри работали как антенны. Посуди сам, сколько таких штуковин в любом городе. И перекрытия в кирпичных домах, и фундаменты в частном секторе… Да ещё всякие решётчатые хреновины из железа, вроде башенных кранов на стройках. Что за информацию они принимали и откуда — вопрос, но результат всем известен.

— А почему вы называете свои города просто городами, а не по названиям? — спросил Тотигай.

Я перестал жевать и призадумался. Действительно, а почему? Новые города называем полисами, а старые…

— Наверное, потому, что той нашей жизни больше нет и никогда не будет, — сказал я. — И названия прежние ни к чему. Умники из Субайхи верят, что всё можно вернуть обратно — они называют места и города по-старому. Но только там, в Субайхе, между собой. А пусть попробуют сделать так в другом месте, в той же Харчевне — быстро получат по соплям. Многим людям хотелось бы, чтоб Земля снова стала Землёю — без Додхара, но никто не хочет возвращения старых порядков. Обходимся же мы на своей Старой территории без правительства? Каждый и так знает, что нужно делать, и понимает, что в одиночку не выживешь. Если мы объединяемся для войны, то знаем, за что воюем: за себя, за свой угол, за свою землю, за безопасность на будущее — а не за какого-нибудь зажравшегося толстопуза или помазанника божия. Яйцеголовых мы считаем врагами потому, что они действительно враги — а не потому, что нам так сказали… Сейчас тоже полно всякого дерьма, но окунаться в старое никто не желает.

— И потому ты взял другое имя? — спросил кербер.

— Мне его дал Имхотеп. Это просто слово, поясняющее первую букву нукуманского алфавита. Помнишь поди — элф, нанга, боло… Не знаю, почему он меня так назвал. Мне было всё равно, потому что ко времени нашей встречи я своё настоящее имя уже забыл. Через год после Проникновения дядьку и мать растоптали пегасы. Я взял вилы и пошёл странствовать. Таскать мне их было тяжело, но и расставаться с ними не хотелось. Они нас троих целый год кормили. Я не раз пробирался в города, заходил в Бродяжий лес и успел немало повидать, пока Имхотеп меня не подобрал.

— А как… — начал было Тотигай.

Но я его оборвал:

— Заткнись. Я тебе всё, что знал, рассказал. А будешь много приставать — врежу по хрюкальнику.

Перевернув шампуры над огнём, я снова принялся за еду.

— Другие люди рассказывали то же самое, — удовлетворённо сказал Тотигай немного погодя.

— Тогда какого хрена ты меня пытаешь? — внешне равнодушно поинтересовался я.

— Чтобы знать наверняка, — ответил он. — Люди часто привирают. Приукрашивают, выдумывают небылицы. Ты не такой. Никогда не врёшь. За это тебя и уважают нукуманы.

Ага, счёл нужным напоследок сделать комплимент.

Кербер поднялся, покосился на меня одним глазом, и небрежно, как бы гуляючи, направился к мешку с мясом, но вдруг замер и прислушался.

— Что такое? — спросил я.

— Всадники на Большой тропе, — сказал он. — Много…

Я перестал работать челюстями и, конечно, тоже услышал.

Целыми отрядами верхом по мехрану ездили только яйцеголовые, нукуманы и умники из Субайхи, которые там, у себя, сумели создать небольшой конезавод. Кони были ещё у фермеров, но фермеры на додхарскую сторону редко заезжают. Трофейщики ездят поодиночке и небольшими группами. Караванщики предпочитают верблюдов. Сводные бригады Старых территорий, когда выступают в поход против яйцеголовых, бывают большей частью пешими…

— Насколько много? — уточнил я. Теперь я уже ясно различал еле слышимый, на самом пределе чувствительности, гул. И он становился всё громче.

— Очень много, — ответил Тотигай. — Это не очередная экспедиция умников.

— Тогда нукуманы. Или отряд ибогалов. Посмотришь?

Кербер даже спорить не стал, хотя только что набил брюхо, и это само по себе свидетельствовало о том, насколько серьёзно положение.

Он рысью добежал до прохода между валунов. Я пошёл следом. Выскочив наружу, Тотигай помчался по склону вниз, взбежал на следующий холм и подпрыгнул, расправив крылья. Такого прыжка я у него ещё не видел — он пролетел до вершины следующего холма шагов триста, опять оттолкнулся и пропал в сумерках. Я помедлил и возвратился обратно в убежище. Ждать кербера обратно слишком быстро не стоило. Ему нужно добраться до скалы, с которой видна Большая тропа, оценить обстановку и вернуться.

Однако он отсутствовал очень уж долго, и к тому моменту, как Тотигай наконец просунул нос в проход, я здорово беспокоился. Длиннейший додхарский вечер успел закончиться, и наступила полная темнота.

— Ибогалы, — сказал кербер подойдя к костру. — Вооружены до зубов. Двести пятьдесят уродов как на подбор.

— Сколько? — удивился я. Додхарцы после Проникновения имели у себя не меньше неприятностей, чем люди, население у них тоже сильно поредело, и сотня воинов уже считалась армией.

— Сначала я смотрел с нашего обычного наблюдательного пункта, — сказал Тотигай. — Они торчали прямо у входа в лабиринт. Подумал, что они как-то узнали про наше укрытие здесь, и решил подкрасться поближе.

— Ну?

— Похоже, яйцеголовые просто совещались. Когда двинулись дальше, я был рядом и пошёл за ними. Они нашли могилу нукуманов. Я всё ждал, что эти сволочи повернут по нашим следам, но они двинулись дальше по Большой тропе в сторону гряды и вскоре стали лагерем.

— Мы не оставили следов.

— Естественно, да и ночью им через лабиринт не пройти, но я хотел знать наверняка. И убедился, что ублюдки сделали из собственных наблюдений замечательно неправильные выводы.

Тотигай шлёпнулся перед костром и положил голову между лапами; но так ему было неудобно говорить, и он перевернулся на спину, задрав все четыре лапы кверху и разложив крылья по земле.

— Чего разлёгся? — прикрикнул я на него.

Тотигай чуть повернул голову и сморщил нос. Он был до крайности доволен.

— Творящий дела милосердия войдёт в Обитель Бога! — насмешливо произнёс кербер. — Ты похоронил нукуманов по их обычаю, и это нам помогло. Яйцеголовые недоумки не без труда разобрались, что произошло. Они разрыли захоронение. Я смотрел и слушал. Картавое бормотание этих детей Нечистого Феха никто не может понять до конца, но кое-что мне узнать удалось. Помучившись, ибогалы сумели довольно точно восстановить произошедшее до нашего прихода — засаду и прочее. Но они уверены, что где-то рядом есть другие нукуманы. И ещё. Они говорили про Книгу. Они называют её Зилар.

— Завтра они найдут своих у гряды.

— Ну и что? Там только винтовочные гильзы. Нукуманы как раз и обожают винтовки.

— Нашего костра снаружи не видно? — спросил я.

— Конечно нет. За пять шагов до прохода не поймёшь, что здесь кто-то ночует.

Я потянулся к рюкзаку, достал Книгу и задумчиво взвесил её в руке. Я знал, как эти штуки называли ибогалы, и все это знали; но никто не знал, для чего они их используют. Появились они, по всей видимости, недавно. Никто также не мог сказать, сколько Книг всего. Умники из Субайхи предлагали за любую из них награду в пять тысяч ибогальских галет — целое состояние. До сих пор Книга попадала в руки людей лишь однажды — та самая, которая погубила Утопию. Кое-кто полагал, что Книга вообще существует в единственном экземпляре.

На Земле похожие предметы были известны с древности. Они почему-то всегда считались либо наследием, либо даром богов, но на самом деле приносили случайным владельцам одни неприятности. Неприятности могли быть мелкими или крупными, и чаще всего случались крупные; а тот, кто слишком настойчиво пытался проникнуть в тайну данных предметов, мог совершенно твёрдо рассчитывать именно на неприятности второго рода.

Например, в египетских мифах встречалось упоминание о ларце, в котором бог Ра держал несколько принадлежавших ему магических предметов. Когда к власти пришёл бог-царь Геб, он приказал принести ларец к нему. Очевидно, Геб ничего не знал о Пандоре с её ящиком — если же знал, то не придал значения. Ларец вскрыли, после чего приближённые царя скончались на месте от «дыхания божественной змеи», а сам он получил тяжёлые ожоги, от которых и погиб в муках.

У евреев имелся ковчег Завета, который, по-видимому, от ларца бога Ра отличался только размерами. Там тоже хранились вещи, считавшиеся священными, и он тоже убивал тех, кто совал в него нос без надлежащей подготовки.

Стоило помнить и о ранее упомянутой Пандоре с её ящиком.

Подростком я немало времени провёл в библиотеке Имхотепа, а также в главном информхранилище Субайхи, которое частенько навещал, когда ещё общался с умниками. Умники искренне но тщетно пытались приобщить меня к систематическому образованию, поскольку считали, что учение — свет, а незнание — тьма. Они вовсю цеплялись за созданную ими из кусочков разбитой цивилизации культуру, которая совершенно не годилась для Нового Мира. За это, да ещё за их диктаторские замашки, их недолюбливали на Старых территориях; за это же в итоге их невзлюбил и я. Но набраться знаний от умников успел достаточно. Они предпочитали научную и узкоспециальную техническую литературу. Вся остальная занимала в хранилище скромный отдалённый уголок. Именно собранное в этом уголке казалось мне наиболее интересным. Там, на страницах старых книг, авторы излагали свои, а также позаимствованные ими из мифов и преданий Земли, не согласующиеся с официальными научными взглядами идеи.

Среди прочего я наткнулся и на единственное упоминание о Книгах: о них тогда никто не слышал, с Утопией ещё было всё в порядке. Умники не баловали вниманием содержимое дальнего уголка своего хранилища — а жаль, в противном случае Утопия могла бы благоденствовать до сего дня.

Один из авторов описывал найденные археологами не то в Месопотамии, не то в Южной Америке изображения — на них можно было видеть человека, державшего в руках книгу с вложенным в неё кинжалом. Объяснить, что это за предмет, учёные не смогли, да и не очень старались. Автор же считал, что сей артефакт явно технического назначения и, возможно, внеземного производства.

Рассмотрев иллюстрации, я пришёл к выводу, что указанный предмет мог быть чем угодно, только не книгой. Правда, ничего техногенного и внеземного я в нём тоже не увидел. На мой взгляд, он больше походил на плоскую шкатулку, имевшую ручку с крестовиной сбоку. К сожалению, я не запомнил имени автора, а когда пришёл в Субайху в следующий раз, моего любимого стеллажа не существовало. На мой вопрос хранитель ответил, что всё его содержимое ликвидировано как антинаучное. И если уж мне хочется чего-то отвлечённого, то лучше почитать классику в отделе художественной литературы.

Вскоре после чистки информхранилища в Субайхе в Утопию и принесли Книгу. Её доставила одна из экспедиций умников, которая на пути к своему полису останавливалась в Харчевне Имхотепа. Умники не хвалятся своими находками, как некоторые трофейщики, но меня они знали. Едва увидев Книгу, я опознал в ней ту штуку из Южной Америки или Месопотамии. Рассказал им, но они только пожали плечами, заявив, что забрали её на одной из баз ибогалов, только что разгромленной нукуманами. Сами шишкоголовые взять её почему-то не захотели. Несомненно, сказали умники, вещица из обихода ибогалов, и не имеет к археологии никакого отношения, тем более что я даже не мог вспомнить, у какого именно автора я о ней прочёл. А стоило мне заикнуться о прошлом Проникновении, когда Книга и могла попасть на Землю, вовсе подняли меня на смех.

Я не на шутку обиделся, дав себе слово больше никогда не ходить в Субайху. Провались они все, вместе с их наукой… Субайха, впрочем, осталась стоять, а вот её отдалённый выселок — небольшой полис Утопия, куда и направлялась экспедиция, вскоре перестал подавать признаки жизни. Мы в Харчевне слышали, что спасательная команда из Субайхи, посланная на помощь своим, туда не прошла. Тогда в полис задумали отправиться четверо трофейщиков, надеясь поживиться чем-нибудь интересным, но вернулся только один. Он рассказал, что в сорока километрах от Утопии начинается пустыня: деревья и кусты на месте, но стоят чёрные и стреляют синими молниями точно так же, как металлические предметы сразу после Проникновения. Выживший не догадался захватить с собой образец тамошней растительности, но уверял, что по мере приближения к поражённой зоне трава начинает вместо шелеста издавать противный лязгающий звук, точно она вырезана из жести.

А через неделю к нам вторглась целая орда яйцеголовых — штук триста, и двигались они прямо по направлению к этой пустыне. Мы уже собирали армию, но когда поняли, куда они идут, с радостью пропустили. Наверное, зря. Ибогалы не нападали на фермы, не брали пленников, как обычно. Они прошли напрямую, остановились на самом краю пустыни, простояли там три дня и повернули обратно. Вся наша Старая территория просто взвыла от разочарования. Мы-то уже представляли себе, как их молниями прожарит. Уходили яйцеголовые тоже мирно — ну, их и не стали трогать. Никому не хотелось за просто так налетать на такое вот скопище. И только дней через тридцать выяснилось, что чёрная пустыня стала безопасна. И умники, и остальные рысью рванули в Утопию, пробираясь по местности, где деревья рассыпались теперь прахом при одном прикосновении. Умники, я думаю, к тому времени сообразили, что всё дело в Книге — она погубила полис, и за ней же охотились ибогалы. Но Книги на месте уже не оказалось — яйцеголовые смогли её как-то обезвредить, потом послали гонцов и забрали с собой.

На том и кончилось. Умники назначили за Книгу награду в пять тысяч галет, да только все полагали, что долго им придётся искать дураков для охоты на безделушку, за которой ибогалы являются в таком количестве.

Теперь я сидел у Каменных Лбов посреди мехрана и держал в руках ту самую хреновину или её ближайшую родственницу. И мне вдруг подумалось, что сегодняшние яйцеголовые, устроившие засаду на нукуманов, могли убегать не от них. Точнее — не только от них. Раз Книга для ибогалов такая ценность, тогда они могли её просто украсть у своих же, верно? И в таком случае ибогальская дружина, раскинувшая шатры неподалёку от нас, есть всего лишь погоня за нашкодившими соотечественниками.

Я поделился своими мыслями с Тотигаем.

— Какая разница? — ответил он. — Вот доберёмся до Харчевни, отдохнём и двинем в Субайху. Пять тысяч галет…

Он облизнулся, и я понял, что кербер уже представляет, как мы без конца пируем у Имхотепа, или здесь, у Каменных Лбов, или в любом другом укромном местечке. С такой горой жратвы жизнь ему должна представляться раем посреди Земли и Додхара.

А я всё гадал, зачем нужна умникам Книга, что они с ней сотворили в прошлый раз, и для чего её используют яйцеголовые.

— А ну-ка, принеси мне один из разрядников, — сказал я наконец.

— Зачем ещё? — удивился Тотигай.

— Тащи без разговоров.

Он принёс, и я принялся эту штуку рассматривать. Странное оружие, честно. И ремень будто бы из него растёт… Внизу, между рукояткой и цевьём был выступ, напоминавший магазин или батарею. Я помнил, что однажды, добыв такой же разрядник, случайно взялся за этот выступ и обнаружил отверстие, закрытое круглой плавающей пластиной.

Выступ находился в неудобном для хвата месте, и надавить на пластину случайно было бы сложно, однако тогда у меня получилось, и теперь, перевернув ибогальскую стрелялку, я рассмотрел подозрительное место более внимательно. Ну да, вот он, небольшой кружок — словно маленький люк. Совсем незаметен, даже тонкого шва между ним и корпусом нет, но при нажатии легко уходит вглубь. Диаметр отверстия примерно такой, как у «рукояти кинжала», что торчит из Книги. Я стал давить рядом, прощупывая миллиметр за миллиметром, и нашёл впереди и сзади круглой дверцы ещё две продолговатых. В самый раз для «перекрестья кинжала». Ну, думаю…

Тотигай, следивший за моими манипуляциями, поглядел на меня озабоченно. Точнее — с испугом, но он ведь ничего не боится… Или, я бы сказал, не боялся до настоящей минуты. Когда я повернул разрядник боком у себя на коленях и взял в одну руку Книгу, он испугался.

— Эй, Элф, послушай, не надо! — эмоционально произнёс он неожиданным фальцетом взамен своего хриплого баритона. — Не знаю, что ты надумал, но это очень плохая идея! Вспомни, что случилось с Утопией!

Я задумчиво надавил на все дверцы тремя пальцами сразу. Отпустил и снова надавил.

— Вот, значит, чем ибогалы заряжают свои пушки, — сказал я. — То-то мне странным показалось, что «рукоять кинжала» больше всего напоминает штекер. Смотри — круглая, гладкая, а набалдашник хоть и отделён от неё бороздкой, но того же диаметра. Тогда перекрестье должно служить в качестве стопора, чтобы штекер не выскакивал. А я ещё раньше думал, что это за ручка? Книгу за неё носить неудобно, разве что взять и шарахнуть кого-нибудь по голове.

— Всегда знал, что твоя дружба с умниками не доведёт нас до добра, — пробурчал Тотигай. — Мне даже не надо глаза прикрывать. Я и с открытыми вижу, как такой же идиот в Утопии разглядывает разрядник, а потом втыкает в него эту хреновину.

— Глупости, — сказал я. — Ничего подобного не было. Они, наверное, пытались Книгу разобрать — посмотреть, как устроена, и сделать такую же. Смотри сам — отверстия и штекер точно соответствуют, и случайностью тут не пахнет. Яйцеголовые — не самоубийцы. И не возводи на меня напраслину. С умниками я больше не якшаюсь.

— Не буду возводить. Но умоляю тебя, положи Книгу и разрядник подальше друг от друга. Проверишь свою догадку, когда меня не будет рядом. Вот уйду на Брачные бои… Кстати, нужно подсказать своим, чтобы перенесли место их проведения подальше в мехран.

Устраивать эксперименты с прибором, способным уничтожить всё живое в радиусе сорока километров, мне хотелось не больше чем Тотигаю, но я не мог успокоиться — так и эдак вертел Книгу в руках, и разные беспокойные мыслишки лезли мне в голову. Если я не ошибся (а я был уверен, что не ошибся), на месте одного вопроса — что такое Книга — возникало сразу несколько. Если она служит всего-навсего источником энергии, то почему ибогалы так о ней беспокоятся? Аккумулятор, пусть даже очень ёмкий, не стоил усилий, приложенных яйцеголовыми для возвращения его из мёртвой Утопии. Мы вполне могли перебить их на обратном пути. При необходимости наш кусок Старых территорий способен выставить в общей сложности до тысячи бойцов. Трофейщики, умники, фермеры, веруны, анархисты… Собрать их вместе не так просто, но время у нас было. В таких случаях даже бандиты не особо артачатся и охотно вступают в ряды. Никто не откажется намять бока яйцеголовым, которые успели самостоятельно забраться внутрь боксёрского мешка.

Ибогалы уже знали, что умникам из Утопии с Книгой подружиться не удалось, а остальным до неё не добраться; следовательно, опасность применения людьми этого источника энергии против самих яйцеголовых отсутствовала. Мы потеряли приличный кусок земли, находящийся посреди наших владений, что тоже было им на руку: в случае крупномасштабных боевых действий ибогалам ничего не стоило прижать нас к смертельно опасной пустыне вокруг Утопии внезапным ударом из мехрана. Но они, напротив, предпочли избавить нас от неприятностей, забрав штуковину себе и заново открыв пострадавшую местность для освоения её людьми. Сейчас там уже повсюду растёт свежая трава, и успели поселиться самые храбрые фермеры… Нет, не в обычаях яйцеголовых творить добро врагам своим без очень веской причины.

Если Книга — всего лишь аккумулятор или портативная зарядная станция для ихних пукалок, они не должны её так ценить. Таких штуковин должно быть много, и одну из них, на месте ибогалов, я после катастрофы в Утопии подбросил бы в Субайху, чтоб и тамошние умники тоже накрылись варежкой.

С другой стороны, разрядники у яйцеголовых появились недавно. До наложения заклятия у них имелись лишь лучевые трубки, вроде слабеньких ручных бластеров, потому что они привыкли воевать с кораблей. И никакие их приспособления, включая летающие платформы и корабли, не нуждались в аккумуляторах, используя солнечную энергию, набирая нужные вещества прямо из почвы и расщепляя на составляющие сам воздух. Любая вещь у ибогалов сама себе аккумулятор.

И очень уж непохожа Книга на все остальные продукты ибогальских технологий.

Новые и новые вопросы крутились у меня в голове каруселью до тех пор, пока она не заболела. Почему трава в чёрной пустыне издавала металлический лязг? Когда она рассыпалась, никакого повышенного содержания железа в оставшейся пыли умники не обнаружили, это я слышал. Я бы ещё поверил в преобразование вещества, но в его преобразование туда и обратно? Впрочем, что я знаю-то… Нахватался верхушек, никогда толком не учился. Журналы да книжки старые… Но почему от деревьев вдруг стали бить такие же молнии, как после Проникновения от разных железяк?

Мысленно махнув рукой, я отложил Книгу, подбросил в костёр дров и дожарил оставшееся мясо, попутно прихватывая то один кусок поаппетитнее, то другой. Я умею есть про запас точно так же, как верблюд — пить. Хотя, само собой понятно, пить про запас я умею тоже, разговора нет. И спать. На Додхаре не очень-то выспишься, если рядом нет Тотигая, а он бывал рядом не всегда.

Конина после долгой варки, да ещё после обжаривания, получалась суховатой, и я то и дело зачерпывал горькой додхарской водицы из бочажка перед родником. Та-а-ак, из полусотни нукуманов, налетевших в тот раз на базу яйцеголовых, на сегодня осталось в живых не более десятка, и среди них — Орекс. Из экспедиции умников, добывших Книгу, уцелел Генка Ждан, который незадолго перед катастрофой окончательно раплевался с Колпинским и перестал ходить в Утопию. Вот их и стоит порасспросить о других Книгах.

А пока я достал из рюкзака самую обычную книжку в мягком переплёте, прихваченную вместе с несколькими другими из города, улёгся у костра так близко, чтоб только страницы не обгорели, и стал читать. Книжка называлась «Энергетика будущего», и в ней автор со вкусом расписывал, как вскоре после издания сего шедевра люди начнут вовсю пользоваться энергией ветра, приливов и отливов, солнечной, геотермальной и бог знает какой ещё, оставив в покое невосстановимые природные ресурсы. Н-да, посмотрел бы он сейчас на наш мир, где водяная мельница является верхушкой высоких технологий. Открыв титул, я глянул год издания. Что ж, автор вполне мог и посмотреть, если пережил Проникновение. Кое в чём он оказался пророком: истощение запасов угля и нефти человечеству теперь точно не грозит.

С готовкой я покончил не скоро и лёг спать позже, чем рассчитывал. Но после появления рядом с Каменными Лбами яйцеголовых я не захотел оставлять половину мяса наутро, как планировал вначале. А ну как ибогалам придёт в голову обшарить мехран в районе своего лагеря? Они видят в темноте как кошки, то есть получше меня и похуже Тотигая. Единственное, что их может удержать от такого шага — сравнительно плохое зрение кентавров в условиях кромешной тьмы, да собственные мысли о нецелесообразности подобных действий. Однако ночь будет лунной, а на счёт целесообразности — откуда мне знать, что у них в головах? Ибогалы могли выслать разведчиков в лабиринт перед нашим убежищем сразу же, как начнёт светать, а луна всё ещё будет на небе. Поэтому я решил выйти завтра в сторону Границы как можно раньше — не позднее чем через два часа после наступления утренних сумерек.

Тотигай уже привёл в порядок своё ложе из веток и сухой травы: керберы любят спать на голой земле не больше, чем люди. Мы по-хозяйски устроились у Каменных Лбов на первый же год — всё у нас тут есть, заранее приготовлено; а постепенно натащили сюда и кое-что для особого личного комфорта. В тайнике имелся хороший запас патронов на случай осады и запасные одеяла для гостей, буде таковые появятся. Своё-то я ношу с собой, как и Бобел. Тотигаю ничего не нужно, однако кроме нас троих про Каменные Лбы знал ещё и нукуман Орекс, и мы замечали, что он не раз проводил здесь ночь в компании нескольких соплеменников. Из двуногих только он один и мог разобраться в приметных знаках, которые я оставлял при изменении сетки троп в лабиринте. Больше никто. Даже Бобел не решался заходить в лабиринт без нас с Тотигаем, если знал, что я опять вызывал разгребателя.

Едва я устроился на своей охапке травы, как взошла Луна. В отличие от людей, которые уже были взрослыми в начале Проникновения, а затем всю жизнь или большую её часть проводили на Старых территориях, я никогда не чувствовал особой разницы между мехраном и нашими земными местами. И здесь и там я как дома. Может, потому, что мехран и стал моим домом с детства, а может, дело как раз в Луне. Она у нас одна и для Земли, и для Додхара, а в чём тут дело, никто не смог объяснить, даже сумасшедший умник, которого посадили на ящик с динамитом. Будь правдой то, что он рассказывал о хроновывертах и о будущем Земли, так ведь за то время, что Солнце превращалось в красного гиганта, Луна должна была давно упасть на планету или хотя бы приблизиться к ней. Но нет — у неё и видимый размер тот же самый, и период обращения вокруг Додхара. День и год у нас теперь усреднённый между двумя мирами, а Луна так и осталась Луною, из какого мира на неё ни смотри. Умники её всю обшарили с помощью своих телескопов, но разницы не обнаружили.

Имелись, на мой взгляд, и другие изъяны в теории того болтуна в ночной рубашке. Генка Ждан мне говорил, что превратись Солнце в красного гиганта, оно заполнило бы всю систему вплоть до венерианской, а то и нашей орбиты, и ничто на Земле не выжило бы. И вообще, жизнь на ней должна прекратиться ещё раньше. Но светило Додхара хотя и очень здоровое, даже до орбиты Меркурия не достаёт. Ну да это мелочи — допустим, Солнце всё ещё в процессе превращения, в самом начале. А вот где сам Меркурий? И Венеры тоже нет. Вообще в системе нет ничего, кроме Додхара, двойника земной Луны и дурацкой красной звезды, огромной до безобразия. Пускай близкие планеты притянуло, и они упали на неё; а Юпитер-то с Марсом и Сатурном куда делись?

Я бы расспросил Генку подробнее, да не очень-то я его люблю, как и всех, кто цепляется за прошлое. Вот он имя себе старое оставил — а зачем? Сейчас прозвища больше в ходу, и так лучше, потому что прозвище берётся не с потолка. Оно обычно отражает что-то, что есть особенного в человеке, присущее только ему. Или людям его профессии, но всё равно это интересней, чем трястись над какой-нибудь замшелостью, смысл которой давно потерян. Мне как-то попалась в руки книжка об именах, так я там посмотрел, что значит имя Геннадий. «Благородный» — во как! А какой он, к чёрту, благородный, если его отец и мать были простыми программистами? Даже в законном браке, и то не состояли, хотя по прежним законам полагалось. Назови он себя в Харчевне Благородным Жданом — так обсмеют и ославят, что потом до конца жизни не отмоется. И со всеми единоверцами Генкиными то же самое.

И чёрт бы с ними, да вся беда в том, что наука у них вправду стала вроде религии. Не зря ведь люди давно шепчутся, что они у нас всё равно как яйцеголовые на Додхаре. Ну, это, конечно, ребята перехватили через край, однако что-то такое в их сплетнях есть. Носятся умники со своей наукой, как поп с кадилом, и случай с Утопией их ничему не научил.

Фермеры им не доверяют, справедливо считая, что те хотели бы жить за их счёт, просиживая штаны в своих лабораториях над никому не нужными опытами; да сейчас никто никому не доверяет, потому что доверяться стало опасно. На шею сядут, ножки свесят и станут погонять. Впрочем, всегда так и было. И сейчас — то один провозвестник истины явится, то другой, то от науки, то от религии, а всё сводится к тому, чтобы бродить без дела и вешать народу лапшу на уши.

Одни продолжают верить в Магомета, другие в Кришну, третьи — в Иисуса. Все веруны старой закалки подняли головы, и утверждают, что именно их бог покарал людей за грехи Проникновением. Веруны новые от них не отстают. Оно понятно, что такая штука, как Проникновение, кому хочешь вывернет мозги наизнанку, но людьми-то надо оставаться? Поэтому те, кто в здравом уме, или принимают учение нукуманов про Обруч Миров, или вообще ничем не забивают голову.

Я сам не особо охоч до религии, но вот нукуманские сказки мне нравятся. С их помощью можно что угодно объяснить, в том числе и земную Луну над Додхаром. Конечно, я не противник науки. Да только не нужна она мне в том виде, в котором её преподносят умники. И никому не нужна. Так они, чего доброго, точно до уровня ибогалов докатятся. Керберы — и те умников недолюбливают. Тотигай, когда в плохом настроении, называет их не иначе, как шибанутыми технократами — подслушал у меня, когда я поспорил в Харчевне с Генкой и едва не набил ему морду…

На этой мысли я и заснул.