Глава 1

Я не успел понять, куда делась дорога из-под колес уазика. Только что она была, а потом исчезла, и моя машина с разгону въехала в кусты. Хорошо, что скорость я держал небольшую и в них застрял. Потому что прямо за кустами стояло дерево — да не какое-нибудь, а как раз по ширине машины. Со света глаза в темноте видели плохо, но толщину ствола я смог оценить, как и возможные последствия столкновения с ним. Двигатель заглох, всхлипнув напоследок столь горестно, что мне стало его невыносимо жалко. Радио подавилось прогнозом погоды и вырубилось тоже.

Минуты две я сидел не шевелясь, постепенно приходя в себя и отлаживая сцепление собственного сознания с действительностью. Подумал было, что заснул за рулем, однако от Ивановки до шоссе шел проселок с такой колеей, что и засни я, машина из нее никуда не делась бы. Но самое главное, когда я ехал, еще не начинало вечереть. А теперь вокруг стоял почти полный мрак — долго же мне пришлось бы спать. И дерево это, почти два метра в поперечнике, никак не вписывалось в мои представления об окружающих Ивановку чахлых березняках и осинниках, которые я знал с детства и облазил вдоль и поперек.

Опустив стекло, я высунул руку, пытаясь определить, смогу ли открыть дверцу. Тут же уколол ладонь, да еще и обжег, из чего следовало, что кусты колючие и с крапивой. Что-то снаружи было не так, но мне расхотелось продолжать изучение обстановки вслепую. Решив не рисковать, достал из бардачка фонарик, опустил спинку сиденья, перелез назад и выбрался через правую заднюю дверь.

Снаружи действительно было не так. Там оказалось жарко. Даже слишком. Как будто мне остального не хватало.

Нет, понятно, что конец сентября — не январь, но конец сентября на улице, очевидно, в последний раз был тогда, когда машина еще двигалась. А сейчас температура и влажность соответствовали июльскому пеклу после хорошего дождя. Только в темноте.

Посветив фонариком вокруг, я обнаружил, что дерево за кустами было в окружающем лесу не гигантом, а карликом. Справа луч высветил ствол вдвое толще. Слева… Дерево, стоявшее слева, было настолько огромным, что я засомневался, а дерево ли это. Толщиной метров двенадцать примерно. Или пятнадцать.

Закрыв глаза, я постоял минутку и направился к машине. Спокойно, Серега, спокойно. Если это кошмар, то интересный. Если сумасшествие — оно тоже интересное. А если не кошмар и не сумасшествие, то тебе лучше иметь в руках оружие. Ну, так, на всякий случай.

Открыв багажник, я вытащил из него свою «Сайгу-Тактику» и сменил ей магазин. Стоял на пять патронов с дробью на зайцев — самых страшных зверей в окрестностях Ивановки. А теперь я поставил на десять, с картечью. Я не фанатик самообороны и на крупную дичь не хожу. Но когда выезжаю на охоту, магазин такой всегда имею при себе после одного памятного эпизода.

Загнав патрон в ствол, я осмотрел кусты. Они оказались без листьев, были усажены шипами длиной в палец, и жглись в них вовсе не стебли крапивы промеж ветками — сами ветки.

— Ладно, посмотрим, какие тут еще есть достопримечательности, — сказал я вслух, стараясь себя приободрить. После чего залез в машину и попробовал включить фары.

Они зажглись не сразу — но зажглись. Это хорошо: машину точно не потеряю. Проверил на всякий случай радио, однако повсюду в эфире царил равномерный однообразный шум, словно террористы взорвали все радиостанции.

Обогнув заросли жгучей колючки, я отправился на разведку. Под ботинками пружинил толстый слой палой листвы, душный воздух пах гнилью. Дальше по лесу стояли все те же деревья-гиганты, и вскоре мне пришлось признать, что свисающие с них к земле веревки — это лианы. Споткнувшись о корягу, пошел осторожнее, светя себе фонариком под ноги. Вскоре нехорошее чувство в животе заставило меня еще сбавить скорость — и очень вовремя. Я не сразу понял, что там такое впереди, а когда понял, остановился.

Впереди была пустота.

Очень осторожно я выбрался к обрыву, стараясь не заходить на самый край. Подняв руку над головой, посветил вниз, но ничего не увидел. Посветил вверх — тоже ничего не увидел. Звезд на небе не наблюдалось. То ли оно было сплошь в тучах, то ли за обрывом мир моего кошмара кончался совсем.

— Но есть же и хорошие новости, — сказал я себе. — По крайней мере вовремя врубился в кусты и не съехал в эту пропасть.

Вспомнив про сотовый телефон, достал его — связь, как и ожидалось, отсутствовала. А имплант[1] я удалил еще три года назад, как только их запретили. Захотел быть законопослушным — ну вот и получи теперь… Впрочем, окажись имплант на месте, я уже знал, что он выдал бы. Уведомление, что доступа к Интернету нет.

И тут мне пришла мысль глянуть местность позади машины. Если я сюда как-то попал, вдруг можно и обратно?.. Вдруг там делов только — назад сдать?..

Опрометью бросившись прочь от обрыва, я принялся рассматривать следы колес уазика. Они тянулись от багажника шагов на сорок, а дальше примятая трава кончалась и стояли стеной какие-то здоровые лопухи. Я прошел дальше, раздвигая и ломая их, покрутился на месте, а затем начал пригибать и вытаптывать все вокруг. Не знаю, что я хотел обнаружить. Дыру в наш мир, сквозь которую сюда проехал? Но дыра, если и существовала, оказалась односторонней и назад меня не пропустила. Я все ходил и ходил, расширяя круги, но без толку.

Внезапно на меня навалилась страшная усталость. Может, это была защитная реакция организма на стресс. Во всяком случае, она оказалась кстати. Лучше подождать до утра и во всем разбираться посветлу. Если здесь утро есть.

Вернувшись к машине, я выключил фары и завалился на заднее сиденье, стараясь не думать о том, где оказался. Решил же — утром разберусь. Где бы ни оказался — положение мое неплохое: не голым же выбросило на берег после кораблекрушения. Есть карабин с полусотней патронов, охотничий нож, топорик; недоеденная за выходные банка тушенки и два подстреленных зайца. В багажнике лежит купленный у деда Федора мешок картошки. А здесь, в салоне — подаренная им же бутылка самогонки. Одежда не по климату, так ведь жарко — не холодно. Есть котелок, чашка, ложка, фляжка; куча полезных вещей в машине и она сама. Первое время прожить можно. А сейчас нужно поспать.

Не сразу, однако я начал подремывать. Разные вредные мыслишки крутились в голове несмотря на строгий запрет. И я б удивился, будь оно по-другому, — в такой-то ситуации! В салоне стало душно, а заводить двигатель и включать кондиционер я не хотел. Куртку сразу снял, свитер — тоже, оставшись в одной рубашке, но раздеваться дальше и, тем более, разуваться, не рискнул. Мало ли что…

Шаг за шагом ко мне подкрадывался настоящий сон. Однако заснуть как следует так и не удалось. Снаружи послышался гул, через заднее стекло сверкнуло, и что-то тяжелое с хрустом врубилось в багажник моей машины. Я раскорячился между спинками сидений, удерживая себя на месте, выскочил наружу с карабином наперевес и фонариком в зубах и обнаружил, что больше не один. За рулем приласкавшей уазик «Шевроле-Нивы» сидела девушка, а рядом — вторая.

— Ой! — сказала та, что рулила, опустив стекло и выглядывая наружу. — Приехали.

Ее соседка, сидя в салоне, только жмурилась на свет моего фонарика.

Не знаю почему, но у меня словно Гималайский хребет с плеч свалился. Нет, правда — симпатичные такие девчонки, одна светленькая, а другая черненькая, но главное, что обе свои в доску, наши, родные!.. Вот не подумал бы никогда, что можно так соскучиться по соотечественникам за два часа в ночных джунглях.

Опустив карабин, я вытащил изо рта фонарик и сказал:

— Ну что ж вы так, дорогие дамы? Надо притормаживать перед светофорами.

Справедливо оценив меня как существо хоть и вооруженное, но безобидное, светленькая собралась с духом, отцепила ремень безопасности и решительно выбралась из машины. Снаружи я рассмотрел, что волосы у нее солнечно-рыжие, а лицо вокруг вздернутого носика усыпано веснушками.

— А почему темно? — спросила она.

— Потому, что ночь, — ответил я.

— Но ведь был еще вечер!

— Когда я по проселку ехал, вообще был день.

— А где мы? И кто вы? Что происходит?

Разговаривая со мной, рыжая беспокойно озиралась по сторонам и помаленьку начинала дрожать.

— Вытаскивайте подружку из машины, — сказал я. — Постараюсь вам все рассказать. Что сам знаю. Только спокойно, ладно? И к кустам не подходите — они страшно колются и жгутся.

На мое счастье обе девушки оказались с крепкими нервами. Объяснялись мы долго, но истерик не было. Я снова включил фары, поводил вновь прибывших по лесу, и мы присели на корень дерева — того, что стояло за кустами. В трех метрах от ствола высота корня над землей была как раз с хорошую скамейку.

Рыжую звали Даша, она училась в городе на экономиста. Черненькая Таня оказалась студенткой пединститута. Подруги ездили на выходные в гости к Дашиной бабушке в Озерное — крохотную деревеньку в пяти километрах за Ивановкой. В городе жили в одной и той же девятиэтажке на улице Новоселов, совсем рядом со мной.

— А у меня квартира на проспекте Строителей, — сказал я. — У самого перекрестка с Новоселами дом, там супермаркет внизу еще.

— Лучше бы мы врезались в тебя на нашем общем перекрестке, — сказала Даша. — Вот что теперь делать?

— Ждать утра, — сказал я. — В темноте все равно не поймем, куда попали.

— Помню, читала в газете, — начала Таня. — Не знаю, правда или нет. Вроде был такой случай где-то в Европе: шел человек по улице и — р-раз! — он уже на улице другого города. Начал расспрашивать прохожих — они его не понимают. Потом оказалось, что он в Бразилию попал.

— Повезло ему, — сказал я. — Хоть в городе очутился, а не в джунглях какого-нибудь Гондураса.

— Да-а, — протянула Таня. — Но лучше уж Гондурас, чем Сахара.

— Это как поглядеть, — не согласился я. — В плане выживания джунгли еще хуже пустыни.

— Вряд ли мы в Гондурасе, — задумчиво сказала Даша. — Я раньше экологом мечтала стать, хотела путешествовать, все читала про разные страны… Но что-то не припомню, где на Земле такие леса.

— Давайте отдохнем, — предложил я. — Надо поспать.

— Я не усну, — сказала Таня.

— Хоть попробуй. Вдруг получится. А всю ночь на этом корне сидеть — никакого толку.

— Пошли, что ли, в машину? — повернулась к Тане Даша. — Разместимся как-нибудь.

— Не стоит, — сказал я. — Вдруг еще кто сюда приедет. И хорошо, если у него «Ока» будет, а не груженый КамАЗ с прицепом. Надо, кстати, машины в сторону отогнать.

— А если КамАЗ приедет как раз туда, куда мы их отгоним? — спросила Даша.

— А мы еще вытащим на всякий случай все из машин.

— Тогда сразу вытащим, — решила Даша. — У нас там банки.

Бабушка Даши, провожая внучку с подружкой в город, нагрузила две объемистые сумки вареньями, соленьями, домашним хлебом и овощами в полиэтиленовых пакетах. Я оттащил весьма ценные в нашем положении припасы шагов на пятьдесят в сторону и осмотрелся. Еще дальше между деревьями начинались могучие заросли жгучей колючки, непроходимые для людей, зверей и любой техники, включая танки «Армата» и трактора «Катерпиллер». Если мне удастся прорубить в этих адских кустах туннель с нишей на конце, ни одна сволочь там до нас не доберется. А нарубленными ветками как раз вход закроем и спокойно выспимся. Я отправился к своей машине за топориком, но взять его не успел.

Раздалось гудение двигателя, блеснули фары, и вынырнувший из пустоты здоровенный «Хаммер» крепко приложил «Шевроле-Ниву» мощным передним кенгурятником. Впрочем, в момент удара внедорожник уже тормозил. Да и ехал он не слишком быстро. Как и мы до него. На Ивановском проселке шибко не разгонишься.

Двигатель «Хаммера» заглох, фары погасли, шофер вылез наружу.

— Вот это вот что за фигня? — вопросил он.

Пассажир спереди тоже вылез и сказал:

— Да мы когда с тобой ездим, обязательно случается какая-нибудь фигня.

— А когда с тобой — что, никакой фигни не бывает? — обиделся шофер.

— Вовремя мы вытащили банки! — порадовалась Даша.

— Жаль, машины отогнать не успели, — сказала Таня. Причем тоже радостно.

Обе были в восторге — как и я в момент их прибытия. Еще свои!..

— А вы кто такие? — спросил шофер начальственным тоном, обойдя «Хаммер» и встав рядом с пассажиром.

— Владельцы машин впереди вас, — ответил я за всех.

Шофер набрал в грудь воздуха, явно собираясь продолжить допрос, но в этот момент открылась задняя дверца и из «Хаммера» вылез второй пассажир.

— Я ничего интересного не пропустил? — осведомился он.

— Ты пропустишь, как же, — буркнул шофер.

— Сколько раз я зарекался пить с Лысым, — сказал первый пассажир. — Вот каждый раз, как мы с тобой пьем, Лысый, какая-нибудь фигня выходит.

— Да мы сегодня даже не похмелялись, — возразил Лысый.

— Ага, особенно ты… Нет, ну мы-то с Васей сегодня не пили, но зато вчера… Вчера мы пили, и пили с тобой, а раз вчера ничего плохого не случилось, все неприятности переехали на сегодня. Вот посмотри вокруг и скажи: где дорога?

— Откуда я знаю, я в салоне сидел!

— А мы что, рядом с машиной бежали?

— Да я вообще спал! Вон люди стоят, у них и спроси, где дорога!

— Давайте знакомиться, что ли, мужики, — сказал я. — Только машину сперва отведите в сторону, а то сейчас вам в зад еще кто-нибудь врубится. А потом фары включите — сами увидите всю фигню.

Мы выбрали сравнительно чистое место возле самого большого дерева, глянули, не валяются ли там в траве коряги, и одну за другой отвели туда машины. Шофер «Хаммера» включил не только фары, но и фонари на крыше, и разговорчивости у мужиков сразу поубавилось. Они дружно помчались на то место, где их машина въехала в джунгли, в надежде найти дыру обратно. Я сказал: «Бесполезно», — однако они поверили мне только спустя полчаса, окончательно вытоптав все лопухи и папоротники в радиусе сотни метров. После чего мы выбрали два удобных корня и уселись напротив друг друга.

Невысокого ростом шофера с бычьей шеей и заметным пузиком звали Вася — он работал в полиции. Длинный тощий Валера — пассажир с переднего сиденья — имел в городе свой торговый бизнес. Обоим было лет по тридцать пять, а Жене с заднего сиденья, которого они называли Лысым, — далеко за сорок. Этот был среднего роста, атлетического сложения, и не так уж лыс; он занимался авторемонтом в собственном гараже, вел секцию по рукопашному бою, а в свободное от зарабатывания денег время писал картины. Все трое регулярно ездили рыбачить на старицы в Озерное, и сейчас возвращались оттуда.

— Жена с ума сойдет, — сказал Вася. — Если не сумеем выбраться отсюда сегодня, домой мне вообще лучше не показываться.

— Она у него жуть какая ревнивая, — доверительно сообщил мне Лысый. — В Озерное его отпускает только потому, что там была и не видела ни одной бабы моложе восьмидесяти. А знала бы, что туда приезжают такие девушки, как Таня с Дашей, она бы Васю в ванной утопила.

— Хорошо, что у меня жены нет, — сказал Валера. — Магазин и ларьки без меня неделю проживут спокойно. А потом… За неделю, поди, выберемся?

Таня со вздохом поведала нам, что предки уже завтра объявят ее во всероссийский розыск. Мы с Дашей промолчали — ее родители погибли, когда ей только-только исполнилось восемнадцать, а у меня с моими были такие отношения, что пропади я насовсем, никто из них не заплачет.

— Куда мы хоть попали-то? — спросил Валера. — Есть идеи?

— Нет идей, — ответил я. — Может, утром появятся.

— У нас палатка с собой, — сказал Вася. — Четырехместная. Впятером свободно можно лечь. А один караулить будет.

— Нормально. Давайте поставим.

Только мы с этим закончили, как из колючих кустов, помятых моим уазиком, послышалась густая матерщина.

— Вроде не приезжал никто? — удивился Вася.

— Значит, пешком пришел, — заключил Лысый.

— Однозначно пешком, — пробормотал я, вслушиваясь в насыщенный нестандартными оборотами монолог.

Ругались отчаянно, виртуозно, пропитым женским голосом, похожим на мужской. Ошибиться с опознанием было невозможно: только один человек в мире мог при случае пристраивать маты друг за другом так, что между ними не оставалось места даже для служебных частей речи.

— Это Машка Ситуация из Ивановки, — сказал я.

— Надо ее вытащить оттуда, пока насмерть не искололась, — забеспокоился Валера. — Она же там помрет, в кустах этих.

— Скорей кусты на корню засохнут, — возразил я.

Однако мы поспешили на помощь. Да зря. Машка нас опередила и выдралась из колючки самостоятельно. И, конечно, увидев нашу компанию, первым делом поинтересовалась, что это за долбаная колючая пакость, откуда она, мать ее перемать, взялась, что это за грёбаный-разгрёбаный лес и где гребучая-разгребучая дорога.

— Привет, тетя Маша, — сказал я. — Ты внезапно попала в культурное общество, так что уймись и оцивилизуйся.

— Сережка! — расцвела Ситуация, потирая обожженные и уколотые места. — Да разве ж я не цивилизованная?

— Самая-самая, — заверил ее я. — Вот я и хочу, чтоб ты об этом вспомнила.

— Я от Косого шла, с его пасеки, — сказала Машка. — Клянусь, трезвая! А тут на дороге эта… эти… Ну ты понял?

— Кусты, — подсказал я.

— Да! — обрадовалась Машка. — И они меня окружили! По дороге ведь шла, а оказалась прям посреди этих…

— …кустов, — помог я ей опять, пресекая вероятный поток мощных и красочных метафор.

— Точно! — подтвердила Машка. — Хочешь верь, хочешь нет, а так и было. Представляешь себе ситуацию?

— Очень хорошо, — пробормотал я поежившись. — Всей душой тебе сочувствую, поверь. Да только ты успокойся, мы все примерно такую же ситуацию прошли. Точней, мы в нее въехали. В машинах.

Усадив Машку на корень, мы подробно расспросили ее о попадании с проселка в джунгли. Сильнейший самогонный дух, исходящий от рассказчицы, опровергал Машкины слова о том, что она трезвая, но и сильно пьяной она не выглядела. Дело было так: отправившись после обеда на пасеку Косого за самогонкой, Машка попутно набрала целый рюкзак опят, обменяла их Косому на выпивку и пошла обратно, собирая грибы уже для себя. Первые же два гнилых пня обеспечили ей такой полезный груз, что она решила обмыть добычу, вздремнула под кустом до темноты, а выйдя на проселок, в лес больше не сворачивала. За три километра до Ивановки дорога испарилась у Машки из-под ног, а вместо нее повсюду вокруг возникли эти грёбаные кусты; и такая ситуация, слышь, Сережка, может разве во сне присниться после месячного запоя натощак!

— Ну да, мы тоже примерно три километра от Ивановки отъехали, — сказала Таня. — Правда, Даш?

— И мы, — подтвердил Вася.

— Ясно, что Машка попала в ту же самую дыру, только пешком и с другой стороны, — сказал я. — Тут и гадать нечего.

— А что если в ту сторону дыра проходима? — спросил Валера. — Я имею в виду — обратно домой?

Васю и Лысого такое предположение необычайно взбудоражило. Они подбежали к «Хаммеру», открыли багажник, один схватил топор, второй — мачете. Валера подбежал следом за ними и, за неимением другого рубящего инструмента, вооружился лопатой. Расчистка территории от жгучих кустов оказалась трудом нелегким, и вскоре все трое выражались вслух так круто и замысловато, что могли бы составить конкуренцию Машке Ситуации. Таня с Дашей тоже возбудились и помогали мужикам, оттаскивая срубленные ветки в сторону, только действовали молча. Машка, в памяти которой первая схватка с кустами все еще была слишком свежа, с места не стронулась. Я тоже остался сидеть на корне, сохраняя пессимизм. И оказался прав: единственным результатом мученического труда по изничтожению колючки оказался найденный в ней рюкзак Машки, полный опят. Однако совсем бесполезной проделанная работа не оказалась: когда все успокоились, мы устроили из нарубленных веток надежную изгородь вокруг палатки, оставив свободным только пятачок перед входом, где должен был сидеть часовой.

— Подежурю первым, — сказал Вася. — Все равно сейчас не усну.

— Оружие есть? — спросил я.

— «Вепрь-Молот», двенадцатый калибр. Но мы все патроны расстреляли по бутылкам.

Я вручил ему «Сайгу».

— Вот, возьми. Ничем не хуже.

Валера покосился на занятую осмотром ближайших джунглей Машку.

— Если она залезет в палатку, мы задохнемся от ее перегара, — прошептал он Лысому.

— Я — нет, — ответил Лысый.

— Ну ты-то!.. А я — да!

— Очень нужна мне ваша палатка, — сказала Машка, расшифровав их перешептывание за пятьдесят шагов.

Она подошла к своему рюкзаку, вытащила из бокового кармана большой кусок толстого полиэтилена, постелила его на земле и улеглась на одну половину, укрывшись другой.

— А ведь правда, свежеет, — сказала Таня, посмотрев на Машку.

Она, как и все мы, разделась до футболки, но теперь зябко повела плечами и натянула свитерок. Я тоже почувствовал, что со стороны обрыва отчетливо тянет холодным сквозняком.

— Ничего, в палатке не замерзнем, — сказала Даша. — Да и одежда у нас все же на сибирскую осень.

Ночь я проспал неожиданно спокойно, хоть и с перерывом: дежурил вторым. Крепче меня дрыхла только Машка Ситуация. Лысого непривычное окружение тоже не особо волновало, а остальные беспрестанно ворочались, вставали, опять ложились и окончательно поднялись еще перед рассветом.

Когда начало светать, мы первым делом как следует огляделись, и у нас появился повод испугаться по-настоящему. Окружающий лес был настолько не похож на все, что мы видели в своей жизни в натуре и по телевизору, что в душу заползала жуть.

Деревья-гиганты при ближайшем рассмотрении оказались чем-то вроде колоний древовидных растений, сросшихся внизу стволами. На высоте десяти, двадцати, а то и тридцати метров стволы разделялись, но не расходились в стороны, подобно ветвям настоящих деревьев, а продолжали расти вертикально вверх, оканчиваясь пучками перистых листьев. Обычные деревья в лесу тоже были — и с гладкой корой, и покрытые ромбической чешуей, и усаженные длинными шипами. Огромные древовидные папоротники соперничали по высоте с похожими на бамбук растениями до метра толщиной. И все это оплетали лианы: просто круглые, витые как веревки, ребристые или с колючками.

— Ну что, пойдемте солнышко встречать, — сказал я, и мы направились к обрыву.

Он оказался метров триста высотой и тянулся вправо и влево так далеко, как видел глаз. Внизу расстилались джунгли, похожие на море застывшей зеленой пены, и эта пена дымилась легким туманом. Под обрывом мы рассмотрели каменные осыпи, из которых торчали сухие коряги.

— Здесь не раз бывали обвалы, — сказал Вася. — Надо бы потом машины подальше от края отвести.

Ночью небо закрывали тучи, но теперь они дружно отходили на запад, словно теснимые рассветом. Мы ждали, наблюдая, как над горизонтом разгорается мрачная багровая заря. Потом появилось солнце — маленькое, голубое и тусклое. А рядом с ним встало второе — огромное, тоже тусклое, тяжелого кровавого цвета.

[1] Вживляемый в мозг компьютерный имплантат.

 

Глава 2

Вернувшись в лагерь, мы расселись на земле возле палатки в самом хмуром расположении духа. Если ночью у кого-то еще теплилась надежда, что он оказался всего лишь в Гондурасе, то местный восход не оставил ей шансов на жизнь. Вася совсем приуныл. Рыжая Даша растеряла всю свою решительность, и ее задорный носик выглядел грустно.

— Другая планета? — жалобно пробормотала Таня. — Но это же невероятно!

— Дыра в пространстве для перехода хоть куда — это уже невероятно, — рассудительно заметил Валера. — Однако мы в нее попали.

— Нихрена себе ситуация, — вздохнула Машка.

— Радио здесь ничего не ловит, — сказал я. — Может, импланты чего поймали бы? Скажите честно — оставил кто имплант после выхода закона?

Лысый, Валера и Даша по очереди ответили «нет». Вася отрицательно помотал головой. Таня сказала, что она себе в мозг изначально ничего не ставила и большая противница таких вещей. Машка промолчала — должно быть, она вообще не знала, что такое импланты. Сомнения у меня вызывал один только Вася. В народе говорили, что полицейским, фэ-эс-бэшникам и много кому еще импланты оставили. Но как это проверить, особенно нам и особенно здесь? Разве что Васю пытать или вскрыть ему черепушку.

А Таня… Таня среагировала на мой вопрос интересно, очень интересно. Или ее в свое время до смерти напугала участь либеров, которые снимать импланты принципиально отказались, или…

— Ладно, пока будем считать планету дикой и нецивилизованной, — вздохнул я. — Тем более, что она скорей всего такая и есть.

— За ночь больше никто не приехал и не пришел, — сказал Лысый.

— У нас там тоже ночь наступала, — отозвался Вася. — Мы уже во сколько ехали? Вот то-то.

— Но сейчас там утро, — сказал я, посмотрев на часы. — И это утро понедельника. Скоро в Ивановку вахтовка из Промышленного за трудягами пойдет. А из Ивановки Вовка Степанов потащится в город на работу на своем драндулете. И еще кто-то в город ездит, не помню… Чуть позже поедет школьный автобус в Промышленное. Если дыра на месте, все они вляпаются в нее и попадут сюда.

— Подождем, — сказал Лысый.

— Только давайте ждать с пользой, — предложил я. — Вася правильно сказал: надо убраться подальше от обрыва. А то как ухнет вся эта часть джунглей вниз — поздно каяться будет, да и некому. Давайте так, мужики: у меня калибр «Сайги» тоже двенадцатый, я с вами патронами поделюсь, чтобы было у нас два заряженных ствола. Кто-то один, ну хоть Валера, с девчонками и Машкой идет в разведку, выбирает место для нового лагеря и расчищает место для него. Ты, Вася, сиди здесь на случай прибытия новеньких. А мы с Лысым начнем двигать машины, попутно расчищая для них дорогу там где нужно. Все равно нам воду желательно найти — ручей или еще что.

— У меня в машине много воды, — сказал Вася. — Пять канистр двадцатилитровых. Всегда набираю из родника в Озерном домой. Вкуснючая водица!

— Даже сто литров когда-нибудь кончатся. И особенно быстро кончатся они, если сюда приедет школьный автобус. Там штук пятнадцать оболтусов будет всех возрастов.

Наскоро позавтракав хлебом с вареньем из запасов Тани и Даши, мы провели подсчет наличных продуктов. Помимо двух больших спортивных сумок девчонок, нагруженных всякой съедобной всячиной, у нас было много картошки и грибов, два подстреленных мною зайца и уйма наловленной Васей, Валерой и Лысым рыбы, которую они частично успели засолить.

— С грибами, свежей рыбой и зайцами надо срочно что-то делать, — сказал Лысый. — Иначе пропадут.

— Я займусь, — пообещала Машка. — Мы же будем обед готовить.

— Посуды у нас полно, — сказал Валера. — Бери что хочешь. Вася — сибарит еще тот. Большой котелок есть, маленький под чай, и сковородок аж две штуки. Шампуры — конечно.

— Лески еще дай, — попросила Машка.

— Мой котелок тоже забери, — сказал я ей. — Народу-то много, и пополнение может прибыть.

— Давай-давай. Щас такую уху сварю — премию мне дадите. То бишь нальете.

— А у нас нет.

— Врешь! Тебе дед Федор завсегда бутылку с собой дает.

Мое настроение, вначале такое же подавленное, как у всех, неуклонно улучшалось. Сперва я не мог разобраться, в чем дело, а потом понял: сегодня мне не надо вставать по будильнику, потому что я уже встал без него. А еще не надо идти на опостылевшую работу, на которой мне ничего не светит. И завтра, скорей всего, идти туда мне не потребуется тоже.

Вот так живешь-живешь — и не понимаешь до конца, как тебя все задолбало: и твой непосредственный начальник, который никогда тебе продвинуться не даст, хоть наизнанку вывернись, потому что продвинуться ты можешь только на его место; и дорогие сослуживцы, готовые сожрать друг друга и тебя ради собственного продвижения, хотя понятно же, что ни одному из них продвижение не грозит по той же самой причине; и корпоративная борьба за эффективность труда, в результате которой ты работаешь все больше и больше, а получаешь все меньше и меньше.

И сколько же раз тебе хотелось взять и свалить куда подальше; и вдруг так получается, что ты уже свалил. Да так далеко, что никакая загранка с этим рядом не стояла.

Я сел в «Хаммер» и проехал первые двести метров, петляя между деревьями. Лысый шел впереди по зарослям папоротников и лопухов, обрубая свисающие сверху лианы и следя, чтобы я не наехал на что-нибудь вредное для колес. Потом нам пришлось убрать с дороги гнилую корягу, и мы продвинулись еще метров на сто. Деревья стояли не слишком густо — главную проблему представляли их корни, некоторые из которых у стволов были человеку по пояс, а то и выше роста. Ну и заматеревшие кусты жгучей колючки, возвышавшиеся кое-где над землей метра на четыре, становились по-настоящему неодолимой преградой.

У жидкой рощицы молодого бамбука, через которую мы решили прорубаться, нас догнали Даша с Таней на «Шевроле-Ниве» и Валера с Машкой на моем уазике. Они успели свернуть палатку, и теперь, подсобив нам с машинами, пошли дальше, стараясь выбирать удобную для нас дорогу и делая зарубки.

Через два часа Вася сменил на трассе меня, а потом я — Лысого. К полудню мы уехали от обрыва на полтора километра, добравшись до расчищенной Валерой и женским обществом площадки. Там нас ждал обед: картошка с грибами, в которой преобладали грибы, и отменная уха. Над отдельным костром в дыму коптились зайцы. Выше, на растянутой между кольев леске, висела рыба, еще выше сушились остатки грибов. Хотя какие там остатки — три четверти Машкиного рюкзака.

Валера успел сходить в разведку и теперь рассказал, что на три километра дальше никаких ручьев нет; разве что далеко справа и слева, но там он не проверял. Из старого лагеря пришел Лысый и сообщил, что никто больше с Земли к нам так и не приехал.

— Выходит, дыра закрылась, — опечалился Вася.

— Может, она движется, — предположила Таня. — Вчера была на проселке, а теперь сместилась в лес.

— Если она движется, то рано или поздно окажется в густонаселенных местах, — сказала Даша. — А может, уже и была.

— Хочешь сказать, кто-то мог попасть сюда до нас? — повернулся я к ней.

— А почему нет? Я слышала, в последнее время во всем мире слишком часто стали пропадать люди. Бесследно.

— Они и раньше пропадали, — возразил Валера. — Хотя да, я тоже читал где-то, что по статистике число бесследных исчезновений увеличилось.

— Если во всем мире пропадают, так значит, наша дыра не одна такая, — сказал Вася.

— Давайте тогда людей здесь поищем! — загорелась Таня.

— Сперва надо найти воду, — осадил ее я. — Того, что в канистрах, нам хватит на три дня, — ну, на четыре. И с пищей вопрос решить, иначе как ни растягивай продукты, через неделю будем голодать. Нам и так повезло неслыханно, что ехали кто с рыбалки, кто с охоты, кто от щедрой бабушки.

— А мы здешнюю пищу сможем есть? — засомневался Вася. — Если мы на другой планете…

— Здешним воздухом мы дышим уже давно, — сказал я. — И никто пока не помер. Может, и с едой так же будет. Но сперва ее добыть надо. Я вот что предлагаю: давайте вообще поменьше думать об отвлеченных вещах и побольше заниматься тем, что касается простого выживания. Для нас это сейчас самое главное. Людей потом поищем или они нас найдут. Хотя кто знает, где их выбросило или выбросит. На целой планете шансов на встречи мало.

— Серега прав, — сказал Лысый. — Раз уж никак нельзя назад, надо как можно скорее обживаться здесь. И дальше место искать не для лагеря уже, а для поселка. Благо робинзоны из нас хоть куда — и припасы, и оружие, и снасти есть. И с машин можно много чего полезного снять. А сделать из них — еще больше. Это ж куча железа.

— Для таких дел кузня нужна, — сказал я. — Хотя бы примитивная. И навыки в кузнечном деле.

— У меня они есть, — похвалился Лысый. — Не бог весть какие, но тесаки я из рессор делал. А кузню соорудить… Камни нужны и глина. Как-нибудь печку сляпаем.

— Вот-вот — камни. А сколько мы их видели за сегодня? Кроме тех, что под обрывом, и до которых не добраться? Внизу — равнина, тут тоже равнина. Реки и ручьи здесь наверняка еле текут и почву глубоко не размывают. В таких джунглях камни в большом дефиците.

— Железяки здесь тем более в дефиците. Машины надо тащить с собой до конца, я считаю.

— Потащим, пока горючка есть.

— А ты откуда знаешь про джунгли? — спросил меня Вася.

— Книжки хорошие читал. И вы все тоже вспоминайте, кто и что дельного читал про такие леса или по телевизору видел. К тебе, Даш, особая просьба, раз ты у нас в экологи метила.

— Книжки… — протянул Вася. — С книжными знаниями мы тут можем так влипнуть…

— Я же о дельных книгах говорил. А о том, что мозг надо выключить и книжные знания с действительностью не сравнивать, не говорил ничего. И потом, Вася, какие у нас варианты? Если у тебя налажен телепатический контакт со специалистами по дождевым тропическим лесам, особенно инопланетным, мы тебя с удовольствием послушаем.

После обеда мы два часа отдыхали, а затем снова принялись за расчистку трассы, теперь уже все сообща. Было не слишком жарко — видно, вчерашняя духота стояла перед грозой, которая потом так и не началась. Но пот все равно со всех лил так, что наша одежда вскоре оказалась мокрой. Та, что на нас еще оставалась. Москиты и прочие кровососы в округе отсутствовали, и мы сняли с себя что только могли.

— Раз комарья нет, значит, и воды тут близко нет, — сказал Вася на перекуре.

— Не обязательно, — возразила Даша. — В Амазонии почти везде вода, а москиты водятся не везде.

— Давайте сегодня сильно не усердствовать, — сказал Валера. — А то наработаемся с непривычки — завтра останемся без рук. У нас тут кто и когда в последний раз через джунгли прорубался?

— Ты после сегодняшнего уже будешь назавтра без рук и без ног, — ответил я. — И мы тоже. Но надо будет встать, как-то размяться и продолжить. Никак нам нельзя не усердствовать. Не успеем освоиться, пока припасы есть и домашний жирок не сошел, — пропадем. А что руки-ноги будут поначалу отваливаться — ничего, выдержим. Народ почти весь у нас молодой, здоровый. Лысый, хоть и не молод, наверно, здоровее всех. А Машка Ситуация — та вообще настоящий чемпион по выживанию в экстремальных условиях, в том числе и в состоянии острой алкогольной недостаточности. Она, когда свою избушку спалила по пьяни, новую своими руками построила. А перед этим зиму прожила в землянке. Слышь, тетя Маш? Тебя хвалю. Пока ручей не найдем, даже сто граммов не жди, а когда будет вода и добычи вдоволь — всю бутылку тебе отдам, клянусь бородой деда Федора.

К вечеру мы прошли еще два километра. Лысый не поленился вернуться на место первого лагеря у обрыва, стесал там с одного дерева кору и вырезал короткое послание — кто мы, сколько нас и куда направляемся.

— А то ведь дорога наша, я думаю, быстро зарастет, да, Серега? — спросил он.

— А как же.

— Я еще по пути затесы хорошие делал на месте наших зарубок, — сказал он. — Их только слепой не разглядит.

— Молодец, что скажешь. Теперь надо сразу затесы делать. И послания вырезать регулярно.

Я срубил подходящее деревце и сделал из него для наших топоров новые топорища, вдвое длиннее старых, чтоб размах был больше. Девчонки, двигаясь на последних оборотах, помогали Машке развешивать над костром недосушенные днем грибы и рыбу. Валера, учтя опыт дня, нарубил тонкого бамбука и связал его лианами в пучки, чтобы бросать их под колеса у больших корней, поддающихся переезду. Потом пучки можно было быстро грузить на верхние багажники уазика и «Хаммера» и довозить до следующего корня. Вася прикинул, сколько мы истратили горючего и сколько осталось, и сказал, что пройдем мы еще максимум сорок километров. После чего он совсем скис, лег под деревом и больше не вставал. Сперва мы его жалели, но вскоре выбились из сил точно так же, нам стало жаль самих себя, и чтобы заглушить это чувство, все дружно принялись над Васей издеваться.

— Вот оно как — иметь лишний вес, — едко заметила Даша.

— Да, много есть — вредно для здоровья, — отозвалась Таня.

— Завтра урежем ему паек наполовину, — сказал я.

— Лучше совсем, — буркнул Валера.

— Правильно, пусть компенсирует резервами, — поддержал Лысый. — А когда у нас кончатся припасы, съедим Васю первым. В нем еще много чего останется.

— Я из него такой супешник сварю — премию мне дадите, — пообещала Машка.

Вася страдальчески морщился, затыкал уши, но вскоре не выдержал. С кряхтеньем поднявшись, он принялся помогать Лысому, решившему снять с машин водительские двери, чтоб не приходилось их открывать и закрывать.

К ночи мы вымотались окончательно, поужинали, едва попадая ложками в рот, и завалились в палатку, оставив на часах несгибаемую Машку Ситуацию. Через пару часов она безжалостно растолкала меня. Отдежурив свои два часа, я растолкал Лысого, а чуть позже нас всех разбудил жуткий далекий рев. Несмотря на то, что он был не слишком громким, мы услышали его сквозь сон и усталость, моментально почувствовали себя добычей и выскочили из палатки, сталкиваясь друг с другом в темноте. Лысый стоял с «Вепрем» наперевес у потухшего костра, в котором рдели угли. Рев повторился. Он шел со стороны обрыва, от нашего первого лагеря, и в нем было столько первобытной ярости, что я невольно вздрогнул. Таня заметалась, инстинктивно пытаясь прижаться одновременно ко мне и Валере, а так как мы стояли друг от друга в двух метрах, у нее ничего не получилось. Наконец она выбрала Валеру, а у меня в объятьях каким-то чудом оказалась Даша, хотя я, вроде, с места не сходил и не шевелил руками. Лысый опустил карабин и сказал с облегчением: «Это далеко». Рев опять повторился, но слабее и откуда-то слева. Потом опять — еще дальше.

— Уходит, — сказал Валера.

Машка пробормотала: «Большой кто-то. Очень большой», — и тут же улеглась на свой полиэтилен досыпать. Даша вытащила голову у меня из подмышки, повертела ею, и обнаружив, что все на месте, а не попрятались по кустам, быстренько со мной распуталась и отступила на шаг в сторону, как будто ничего не было. Лысый на нее глянул, усмехнулся и сказал мне заговорщическим тоном:

— Слушай, Серега, может, я зря там надпись о нашем маршруте вырезал? Вдруг местные читать умеют? Вот этот сейчас как расскажет всем, как они припрутся сюда толпой!..

Таня задергалась от нервного смеха, и Валере пришлось долго ее трясти, прежде чем она остановилась.

— Ой, а сам-то! — с вызовом сказала Даша Лысому. — Ты-то как со своим ружьишком собирался обороняться от того, кто там ревел?

— Он хоть обороняться хотел, а не изображал страуса, — сказал я. — Да ты не дрейфь, Дашутка, по-русски этот ревун точно читать не умеет, если местный. Зато на посту теперь никто не заснет, можно не проверять.

— А кто когда спал? — спросил Вася.

— Да ты носом клевал в прошлую ночь, когда я тебя сменять пришел!

— Я не клевал!

— Еще как клевал. А теперь не будешь. Потому что ты у нас самый толстый и вкусный, а такие зевать не должны. Если свои не съедят, то чужие доберутся.

— А ну вас! — махнул рукой Вася и полез в палатку. — Тут дела серьезные, а они — ржать! Вот действительно придет сюда ваш местный, не до смеха будет.

 

Глава 3

Утром мы встали с немалым трудом, однако постепенно разработались и довольно бодро продвинулись на километр с лишним. Запасы воды расходовались куда быстрей, чем я предполагал, но после обеда начался сильнейший ливень. Машка мигом расстелила на земле свой полиэтилен, Вася с Валерой раскатали палатку. Остальные повыбрасывали из машин все, что могло намокнуть, и нам удалось собрать около семи литров воды, которую тут же процедили, прокипятили и слили в одну из освободившихся канистр. Лысый обнаружил упавшее дерево с дуплом, повернутым вверх, и мы начерпали оттуда еще пол-литра. Вся остальная дождевая вода мгновенно впиталась в лесную подстилку, не считая того, что продолжало капать с листьев.

— Тут настоящий потоп нужен, чтобы хоть временно ручьи потекли, — сказал Валера.

— Все равно вода от ливней куда-то стекает, — сказала Даша. — Рано или поздно найдем ручей, реку или сенот.

— Лучше рано… А что такое сенот?

— Естественный колодец в земле. Только найти такие колодцы трудно, если не знаешь, где они.

— Жаль, что среди нас либеров нет. Говорят, они что хочешь найти могут.

— О них много чего говорят…

Вечером мы с Лысым смастерили себе рогатки. Пока нам не попалось на пути никакой дичи, кроме птиц, а тратить на них патроны не хотелось. За неимением камней пришлось собирать к рогаткам боекомплекты из гаек. Ради них мы перетрясли мой чемоданчик с инструментом, кое-какие скрутили с машин, а Лысый еще собрал у народа мелочь от рубля и выше.

Даша с Таней кроили и шили верхонки из снятых с сидений чехлов. Запасливый Вася возил в «Хаммере» несколько пар рабочих перчаток, но они истрепались в первый же день, а на второй наши руки покрылись волдырями. Иголка у нас на все три машины нашлась только одна, катушка ниток оказалась тоже одна, да еще тощая, и девушки использовали тонкую леску, хотя и жаловались, что это жутко неудобно.

Было заметно, что Даша до сих пор чувствует себя немного неловко за свой вчерашний испуг. А мы с Лысым чувствовали себя точно так же потому, что вздумали по-глупому потешаться над девчонками. Было ведь им от чего испугаться. Да сначала вообще все испугались, в том числе мы с Лысым, — именно поэтому нас потом и потянуло на ржачку. А дело-то серьезное, как справедливо заметил Вася. Судя по голосу, зверь у обрыва был с размером с тираннозавра, не меньше.

— Чем может питаться в джунглях очень большой хищник? — спросил я Дашу.

— Такими же большими травоядными, — улыбнулась она, почуяв, что я хочу идти на мировую.

— А те что едят? Травы тут немного, одни лопухи с папоротниками и кусты. Да колючка еще.

— Наверно, где-то в лесу есть пастбища побогаче. И если травоядное действительно большое, оно может валить деревья и объедать листву. Ты же видел — тут некоторые деревья с метровыми шипами на стволах. Такие приспособления просто так в природе не возникают. Это против кого-то.

— Блин, ученых бы сюда… — протянул Валера. — Это с ума рехнуться можно — целая новая планета!

— Ага, — сказал Лысый. — А для нас особенно здорово было бы найти проходимую в обе стороны дыру, поставить на нее турникет и брать с ученых плату за вход. А дальше — вилла в Швейцарии, счет в банке… И скромный домик здесь — на случай утомления цивилизацией.

Как мы ни растягивали воду, через три дня она у нас кончилась вся, а потеть никто не перестал. Роскошные ливни больше не повторялись. За четвертый день мы высохли до состояния вяленой воблы, хотя находились посреди довольно-таки мокрого места, где приходилось разводить костры из насквозь сырых дров с помощью изрядных порций бензина. На расчистке трассы работали то по двое, то по трое, остальные рыскали в поисках источников по обеим сторонам нашего пути. К вечеру Вася наткнулся на небольшую лощину с лужей. Глядя на нее, никто не мог сказать, чего в ней больше: ила, тины, червяков или воды. Но выбора не оставалось, и мы встали в лощине на привал, истратив остаток дня и часть ночи на процеживание, кипячение и повторное процеживание мутной жижи. Труднее всего было цедить на первый раз, потому что ил мгновенно забивал любую ткань, а промывать ее мы могли только в той же луже. Но в итоге набрали около двадцати литров относительно чистой воды — кроме той, что выпили сразу.

На следующее утро Лысый убил большую нелетающую птицу, попав ей в голову гайкой из рогатки. Это было кстати, так как еда у нас тоже подходила к концу, — мы экономили картошку, оставив два ведра на посадку. Лысого долго хвалили за снайперский выстрел, а Таня чмокнула его в щеку. Машка обнаружила в кустах поблизости гнездо с восемью яйцами в нем. Ее тоже хвалили, но целовать никто не стал.

— Ну что, будем пробовать местную живность? — спросил Вася, с сомнением глядя на птицу.

— Лучше если это сделает кто-то один, и съест чуть-чуть, — сказала Даша. — Давайте жребий кинем и определим очередность. И потом, как добудем что новое, пробует следующий в очереди. А остальным день выждать.

— Дельно, — одобрил Лысый.

— И все жарить хорошо и варить подолгу, — сказала Таня.

— А если очередник через два дня окочурится? — засомневался Валера.

— Значит, судьба у нас такая, — сказала Машка.

Жребий бросили. Первыми оказались мы с Лысым.

— Ну что, брат-смертник, — сказал я ему. — Будем надеяться, что ты кого-то хорошего убил.

Машка быстро ощипала птицу и развела костер. Мы продолжали работать, а когда снедь оказалась готова, я съел жареное крылышко, а Лысый — печеное яйцо.

После полудня Валера обнаружил целое озерко с наполнением примерно того же качества, какое было в луже. Возле озера мы простояли целые сутки, беспрерывно кипятя воду во всех котелках и заполняя канистры.

— Надо разведчиков подальше вперед послать, — сказал Вася. — А мы тут постоим, пока не вернутся. Налегке все же легче будет воду искать, чем всем караваном.

— Идея твоя запоздала, — ответил я. — Стоило сразу так сделать, а не надеяться, что найдем источники с минуты на минуту. А теперь проще к этому отстойнику водоносов отправить в случае чего.

Еще через три дня пути нам попался наконец ручей. Вода в нем оказалась мутной, но все же ее можно было назвать водой еще до прохождения трех стадий обработки. Мы с Лысым пошли по течению, и вскоре ручей вывел нас к болоту с многочисленными, свободными от тины и кувшинок протоками, и островками, на которых росли деревья и кустарник. Другие деревья и гигантские хвощи поднимались прямо из воды. Кваканье лягушек и крики птиц сливались в сплошной гвалт.

— Это болото может быть окраиной реки, — сказал я. — Лучшего места, по-моему, искать нечего. Видел, рыба плещется?

— Видел, — ответил Лысый. — Да, пока протоки не разведаем, лучше встать тут. И бензина все равно почти уже нет. А разбирать машины и потом перетаскивать — ну их к черту.

Все наши обрадовались болоту как родному. Последней гигиенической процедурой у меня была баня деда Федора, у Тани с Дашей — тоже баня, а у Васи, Лысого и Валеры — так вообще душ еще перед поездкой в Озерное. Мы не знали, водятся ли в болоте опасные хищники, но в нем точно могли жить всякие мелкие паразиты типа амазонского сомика кандиру, и омовения решили проводить на берегу.

— В этой воде и микроскопические паразиты могут жить, — заметил Вася. — А их не разглядишь. Блин, позаразимся мы здесь всякой дрянью и уже через год запаршивеем так, что страшно станет глядеть друг на друга.

— Ты сперва проживи этот год, — сказал я.

— Нет, ну правда же, Серега! В тропиках в воде какая только гадость не обитает.

— А что делать — кипятить воду для мытья? В принципе, можешь попробовать. Костер все равно лучше постоянно жечь — зажигалки надо экономить. Но тут и просто в воздухе какие-то микробы есть, и что — воздухом не дышать? А фрукты найдем — варить их? Так и так чем-нибудь заразимся. Вопрос в том, останемся ли живы при этом. Прекрати разводить панику, Вася. И на Земле миллионы людей заражены паразитами и умирают от инфекций. А в этих джунглях главная опасность для нас в том, что наши организмы не знают, как с местными гадами бороться. Так ведь и гады не знают пока, как на нас паразитировать. Тут уж кто быстрее приспособится.

К нам, как раз в тему разговора, подошла Таня и сказала, что они с Валерой нашли фрукты. Была ее очередь снимать пробу, но мы, сообща осмотрев низкое и разлапистое многоствольное деревце с небольшими оранжевыми плодами, отсоветовали Тане рисковать.

— Видишь, они спелые, а не ест никто, — сказала Машка. — И даже палые никто не ест.

— Правда, Тань, — сказал я. — Ну их, такие фрукты.

Место для поселка выбрали в двухстах метрах от болота, вплотную к зарослям жгучей колючки и неподалеку от рощи бамбука, который обещал стать основным строительным материалом для хижин. В колючке сразу прорубили несколько ходов, чтобы в случае чего прятаться в них. Москиты на болоте и рядом с ним были, но не настолько много, чтоб их нельзя было терпеть, — видно, москитов истребляли многочисленные лягушки. А дым от непрерывно горящего костра, скапливаясь в неподвижном воздухе под кронами деревьев, должен был обезопасить нас от кровососов по крайней мере в поселке.

Вечером мы провели инвентаризацию нашего имущества и остались довольны. У нас было три машины, из которых на ходу пока решили оставить «Шевроле-Ниву», а две другие переходили в полное распоряжение Лысого и подлежали немедленной разборке. Лысый отогнал их чуть в сторону. Здесь будет кузня, когда найдем камни, сказал он.

Кроме машин, у нас еще имелось немало полезных вещей: Два гладкоствольных охотничьих карабина в отличном состоянии. Сорок семь патронов двенадцатого калибра, десять из них с картечью. Двухместная и одноместная надувные лодки. Две малых рыболовных сети и одна большая. Три отличные удочки и двадцать шесть закидушек. Леска разной толщины, грузила, поплавки и крючки. Много одежды, часть из которой годилась для носки в готовом виде, часть мы могли перешить и приспособить к условиям джунглей, а кое-что девчонки уже начали распускать на нитки. Единственная иголка, которую берегли как величайшую драгоценность и рвали друг у друга из рук. Три одноразовые зажигалки, одна бензиновая, и один коробок спичек. Один станковый рюкзак и четыре обычных. Две спортивные сумки, которые Таня с Дашей по моему совету тоже начали перешивать себе на рюкзаки. Ведь пока оставалось неизвестным, окажется для нас выгоднее оседлая жизнь или кочевая. Двадцать два литра бензина и четыре с половиной литра машинного масла (не считая того, что мы могли слить с двигателей). Две канистры с тосолом, на пять и десять литров, обе наполовину пустые. Одна пустая двадцатилитровая канистра из-под бензина. Пять двадцатилитровых канистр под воду. Одна алюминиевая фляжка и три пластиковых бутылки, которые годились под фляжки. Несколько литровых и двухлитровых стеклянных банок из-под варений и солений Дашиной бабушки. Четырехместная палатка, три туристических коврика и три спальных мешка. Несколько комплектов одноразовой посуды, годной для многоразового использования. Одна нержавеющая ложка и одна алюминиевая. Четыре обычных кружки и одна большая. Две сковородки и три котелка. Четыре хороших охотничьих ножа, два универсальных инструмента с пассатижами и множеством лезвий, одно мачете, швейцарский нож Даши и самодельный свинорез Машки Ситуации. Газовый пистолет Даши и Танин баллончик «Гражданская оборона». Два средних размеров топора на вырезанных мною длинных топорищах и одна ножовка. Две лопаты — из «Хаммера» и уазика. Три домкрата, годных для предстоящей разборки машин, а больше неизвестно пока на что. Богатейший набор инструментов из уазика, гораздо скромнее — из «Хаммера», и еще скромнее — из «Шевроле-Нивы». Три автомобильные аптечки. Литровая бутылка крепчайшей самогонки, которую я, как и обещал, подарил Машке сразу после обнаружения болота, а она, скрипя зубами от душевных мук, пожертвовала на медицинские цели, чем заслужила всеобщее уважение.

— Я тут найду из чего бражку поставить, — сказала она. — Вы мне только канистры из-под тосола отдайте.

— Да уж из-под воды возьми.

— Пойдут и те. Тосол можно вылить — куда здесь ездить-то? А самогонка — она еще пригодится. Вдруг палец у кого загниет или, не дай бог, нога. Хряпнул стакан самогона — и на операцию.

Машка выразительно помахала своим свинорезом и пошла за рогатками для костра.

— Да, с медицинскими инструментами у нас плоховато, — сказал Валера. — И с лекарствами тоже.

— Ну, какие из нас врачи, такие и инструменты, — ответил я. — Палец отрезать знаний и возможностей хватит если что, может, и ногу кому отпилим, а на большее кто здесь способен?

— Хирургу надо будет выдавать больше самогонки, чем больному.

— Да ну! Вон, Машке себя поручи — она тебе все конечности ампутирует за пять минут, с шутками и прибаутками. В совершенно трезвом состоянии.

Десять дней мы вовсю занимались благоустройством на новом месте. Вкалывать приходилось хуже чем на каторге, но никто не отлынивал. Те, кто был до сих пор не в курсе, один за другим открывали нехитрый секрет: работа до упаду великолепно отвлекает от мыслей о своей горькой судьбе — на них просто не остается времени и сил. А если в придачу к обретаемому душевному спокойствию ты понимаешь, что у тебя и способов выжить других нет, то никаких дополнительных стимулов для ударного труда, кроме этих двух, тебе не потребуется.

Раньше я и не знал, что в теле человека так много мышц, и что все они могут болеть одновременно. И еще я понял смысл выражения «жопа в мыле». Работать до пота мне приходилось и раньше, но вот чтоб задница активно потела — никогда.

Остальные страдали не меньше моего, особенно девчонки. Мы старались их сильно не нагружать, выделяя дела полегче, а Машка еще постоянно одергивала хрупкую Таню и не давала ей много работать. «Ляг полежи, — говорила она, замечая, что Таня бледнеет и начинает шататься. — Отдохнешь — потом больше сделаешь». Таня послушно ложилась, отдыхала, а ожив, тут же принималась строить глазки Валере. Меня это против воли неприятно цепляло. Не то чтоб я в Таню влюбился или имел какие-то виды на нее, однако всегда неприятно, если красивая девушка вот так быстро выбирает среди нескольких мужчин не тебя, а еще кого-то. Ничего поделать с собой я не мог, хотя вообще-то мне больше нравилась рыжая Даша с ее задорным носиком.

Легче всего адскую усталость первых дней переносили Машка с Лысым. С Машкой все понятно, на то она и Машка, а Лысый единственный среди нас раньше ежедневно работал физически, да еще вел эту свою секцию по рукопашному бою. Следом за ними, касаемо прочности, шел я — все-таки в деревне вырос.

Нарубив бамбука всевозможной толщины, мы вкопали в землю столбы для хижин. Пол каждой из них подняли над землей на метр, опасаясь змей и вредных насекомых. Профессиональных плотников среди нас не нашлось, но я, Лысый и Машка могли топором не только дров нарубить, а для строительства легких тропических городушек все же не требовалось столько знаний и умений, как для возведения храмового комплекса в Кижах. Стены мы делали все из того же бамбука, на крепления шли тонкие лианы, а кое-где — шипы от жгучей колючки. Двери показались нам ненужной роскошью, и мы оставили проемы пустыми, окна не делали вообще, а до крыш пока руки не дошли.

Лысый снял с «Хаммера» бензобак, долго мудровал с ним, а потом водрузил его на высоких подпорках и закрыл сооружение с трех сторон плетнями из бамбука и лиан. Получился душ, воду в который таскали из ручья в канистре из-под бензина. На душ Лысый, по настоянию девчонок, дверь сделал — после долгих шутливых пререканий с ними. И даже повесил внутри на нее зеркало заднего вида.

Машка поделила оставшуюся картошку на четыре части и раскопала для каждой свой огородик в тех местах вокруг поселка, где сквозь кроны деревьев пробивались вниз солнечные лучи. Делянки она обнесла страшными на вид заборами из заостренных кольев и колючки, потому что мы уже видели в лесу следы, напоминающие свиные. Работала Машка безалаберно, зато быстро, и ограды получились хоть неказистые, но надежные.

Рыбалка на болоте оказалась так себе. Вася с Валерой божились, что со временем узнают повадки проклятой инопланетной рыбы и удача окажется на их стороне. С охотой дело обстояло немногим лучше, но мы надеялись позже поправить положение и здесь. А пока жили впроголодь, в основном на лягушках, радуясь одному: никто из нас еще не отравился. Все мы стали заметно стройнее, Вася отощал тоже. Его животик бессильно обвис, румяные щеки опали, и самым вкусным среди нас он больше не выглядел.

Перед нами постоянно возникали все новые и новые проблемы, которые нужно было срочно решать, причем ошибка могла стоить жизни кому-то из нас или всем. Несмотря на это, или как раз благодаря этому, с каждым прожитым днем возрастала моя уверенность в себе. Мне с детства говорили: все в твоей жизни зависит только от тебя. Учись хорошо, и со временем у тебя все будет; и я старался как только мог, и в школе, и после, и к окончанию учебы в институте еще ничего не понял, хотя тупой бездарь из моей группы сдал экзамены экстерном на третьем курсе, просто заплатив кому надо. И он в стенах нашей альма-матер был не один такой.

Потом меня уверяли: работай как следует, и у тебя будет все. И я выкладывался на сто десять процентов, однако жизненный опыт брал свое, и в конце концов до меня дошло, что все имеют как раз те, на кого я работаю, а мне иметь хоть что-то не маячит и в перспективе. Потому что именно ради этого строилась система, которой я принадлежал, и только так она могла существовать. Чем усерднее человек работал, тем усердней его эксплуатировали. Жить в системе, причем хорошо, должны те, кто наверху. А те, кто внизу, должны только пахать. А потом как можно быстрее сдохнуть, дабы не обременять бюджет в качестве пенсионеров.

А теперь я оказался здесь, где все действительно зависело только от меня и таких же как я. И мне требовалось ежесекундно заботиться о себе и о них, потому что попади я в беду, никто, кроме них, обо мне не позаботится. И до всех наших эта простая мудрость дошла чуть не с первого дня.

Родители, родственники, супруги, у кого они были, и у кого были действительно родителями, родственниками и супругами, а не врагами номер один, — они остались на Земле, как и государство, полиция, начальство, управляемая демократия и неоплаченные кредиты. Блага цивилизации отошли в область преданий. Сама цивилизация из джунглей казалась чем-то ненастоящим.

Я знал, что рано или поздно мы кого-то потеряем. А потом — еще кого-то. Но не хотел гадать, по кому первому прозвонит колокол. Он мог прозвонить по мне.

Я также знал, что моя сегодняшняя растущая уверенность в себе — она до первого тяжелого случая, который сотрет ее в пыль. Или, что хуже, случай будет легким и незначительным, — но все равно мою веру в себя уничтожит. И ее придется восстанавливать, поднимать за шкирку, вытаскивать из стыда и грязи. А может, точно так же восстанавливать веру и самоуважение тех, без кого мне не прожить. Чтобы то и другое стояло хотя бы до следующего раза. Ведь без веры в себя человек не в силах существовать: она заменяет нам уверенность в завтрашнем дне. А ее, уверенности этой, здесь быть не могло, да и на Земле не было тоже.

На одиннадцатый день от основания поселка я проснулся позже всех. Машка собиралась на рубку бамбука и точила мачете, Валера готовился выйти на охоту, остальные еще бесцельно бродили по площадке вокруг костра, зевали и осторожно потягивались. Я тоже зевнул, завел руки за голову, приподнялся на носках, да так и остался в этой позе.

В поселок с тяжелым сдержанным шорохом вползала змея, и ее вид не сулил ничего хорошего. Я видел раньше такую же точно в фильме «Анаконда» — длиной она была метров пятнадцать и толщиной с хорошее бревно. Все, кроме Машки и Валеры, дружно рванули в заросли и попрятались в них; откуда только взялась бодрость и быстрота движений! Затормозив, я посмотрел назад сквозь в просвет в ветвях и лианах. Змея подползла к Валере и вздернула голову на уровень его лица, а он с перепугу позабыл, что у него в руках заряженный карабин. Невероятным усилием задавив в себе панику, повелевающую драпать подальше, я начал пробираться к палатке, где лежала моя «Сайга», стараясь вспомнить, чем она заряжена. Змея внимательно смотрела на Валеру, решая, стоит ли попробовать проглотить эту странную тощую обезьяну или лучше не рисковать здоровьем. Я заполз в палатку и вынырнул оттуда с ружьем; змея отвлеклась на меня, и в этот момент Машка, подскочив сбоку, с молодецким «э-эх!» отрубила ей голову мачете.

Обезглавленная анаконда, вместо того чтобы тихо-мирно сдохнуть, свилась в спираль, тут же распрямилась и принялась извиваться посреди нашего поселка, разнося его в щепки. Я кинулся обратно в заросли, а Машку забросило туда же ударом хвоста. Следующий удар достался Валере. Его швырнуло на душ, и он, снеся дверь и заднюю стенку, вылетел с другой стороны. Змея билась в конвульсиях минуты две, потом затихла, и я отважился выйти.

Поселок лежал в руинах. Из кустов рядом, держась за поясницу и согнувшись, с кряхтеньем выбралась Машка. Следом показался Лысый с подобранной в лесу палкой. Что он собирался с этой палкой делать, осталось тайной, разве что хотел змею насмешить, но ведь змеи не смеются. Чуть позже к нам присоединился Вася — тоже с палкой и воинственным видом. Ребята привели в чувство Валеру, а я разыскал Дашу, которая сидела в ближних кустах, сжимая в руке газовый пистолет, и горько рыдала над тем, что не отважилась выйти с этой штукой против анаконды. Лысый позвал Таню, она не откликнулась, и мы пошли ее искать. Долго не могли найти — как потом оказалось, далеко искали. А она заползла на два шага в заросли колючки сразу за поселком и там потеряла сознание.

Никто никого не упрекал, хотя все понимали, что полностью присутствие духа при появлении змеи сохранила только Машка. Вскоре все уже друг над другом подшучивали. Валера охал и держался за грудь, куда пришелся удар хвоста, но от других не отставал. Легче всего было Тане — она вообще ничего не помнила, и когда очнулась и увидела мертвую змею, очень удивилась.

— Ну что, будем змеюку пробовать? — спросила Машка, и только тут до нас дошло, какую прорву мяса мы заполучили.

— Тебе начинать, — сказал я. — Твоя ведь очередь испытывать еду. Но если хочешь, я тебя заменю. В знак благодарности за проявленную доблесть.

— Еще чего! — возмутилась Машка. — Как бошки рубить — так я, а как пробовать — ты почему-то. Нихрена себе ситуация! Нет уж, поем первой, как и положено по жребию. А вы — хе-хе! — денек подождете.

И она тут же принялась собирать обгорелые палки из разбросанного костра.

— А ты ела змей раньше? — полюбопытствовал я.

— А то, — сказала Машка. — Главное, что возни с ними немного. Отрезаешь голову, снимаешь шкуру, чистишь брюхо — ну и готовишь. Можно в листьях запечь, можно глиной обмазать и тоже запечь. А эту сейчас на шампурах пожарю.

Мы помогли Машке снять с анаконды кожу, что, учитывая вес змеи, оказалось совсем не просто. Внутренности утащили к болоту рыбе на прикормку, а мясо, нарубленное на куски, разложили прямо на земле, подстелив лопухов. Пригодится ли нам анакондова кожа и как ее выделывать, никто не знал. Машка намотала ее на длинный бамбуковый шест, сверху насадила змеиную голову, и вкопала шест между того, что осталось от хижин.

— Это другим для острастки, — пояснила она.

Лысый заржал как жеребец во время случки.

— Анаконды — это ж тебе не галки, чтоб их таким способом пугать!

— Много ты понимаешь, — ответила Машка. — Что в галках, что в змеях. Иди вон свои машины разбирай.

Весь день она готовила змею всеми тремя описанными ею способами, и еще коптила. Вдоволь наголодавшись вместе со всеми, соблюдать предписанную пищевым договором осторожность Машка явно не собиралась, постоянно пробовала на вкус то одну порцию, то другую, и к вечеру наелась почти до неподвижности. Мы смотрели на это, смотрели, да и не выдержали.

— Лучше помереть сытым, чем сдохнуть от недоедания, — сказал Вася. — Давайте присоединимся, пока наша победительница анаконд все не сожрала.

На вкус змея оказалась как курица, которую всю жизнь кормили рыбой. Однако такие нюансы мы ощутили уже потом, а сперва просто ели, и вскоре дошли до Машкиных кондиций, то есть нам стало лень шевелить чем-нибудь кроме челюстей.

— А ничего себе змеюка, — сказал Валера. — Танюш, тебе понравилось?

— Всю жизнь только змей есть буду, — ответила она.

— Я понял, для чего шест с головой и шкурой, — сказал Лысый. — Машка хочет анаконд не пугать, а приманивать.

— Типун тебе на язык! Вот приползет следующая, ты с ней разбираться будешь.

— И разберусь!

— Ага, особенно сейчас.

— Слушайте, давайте выходной сделаем, а? Все равно ведь никто не сможет работать завтра, все будут только есть и спать.

— Давайте. Но палатку все равно надо переустановить сегодня. И на дежурство по очереди хоть плачем, но встаем.

— Кто первый?

— Тот, кто сегодня драпал от змеи быстрее всех. А это был ты, Вася!

 

Глава 4

Вместо одного дня мы отдохнули два, а Валера отлеживался четыре: змея его крепко приложила. Сперва он бодрился, но потом скис, и Таня за ним вовсю ухаживала. За следующую неделю мы восстановили хижины и достроили их, что всех порадовало: в палатке спать было душно даже с открытым входом, и мы решили пустить ее на гамаки, чтоб уберечься от муравьев и прочих ползающих насекомых. Крыши хижин покрыли в несколько слоев лопухами, выбирая те их разновидности, что имели самые большие и прочные листья. Нам казалось, что все сделано замечательно, однако первый же ливень выявил огрехи примененных технологий, и крыши пришлось перекрыть по-другому.

Помимо благоустройства поселка, главной заботой стало возведение вокруг него надежной ограды. По плану она выходила большой, так как охватывала все, что мы уже построили, и участки для того, что строить еще только собирались. Ближайшие к нам заросли жгучей колючки, кроме тех, что непосредственно прикрывали нас со стороны джунглей, сразу вырубили. Горючее к «Ниве» быстро кончилось и транспорта мы лишились, а доставлять ветки в вязанках издалека оказалось сущим наказанием. Как мы ни защищали плечи и спину, шипы при ходьбе пробивали любую защиту, и распределение «на колючку» стало у нас этаким кратковременным сухопутным вариантом отправки на галеры.

— Вот скажи мне, против кого эта зараза приспособилась так обороняться? — спросил я однажды Дашу, приволочив в поселок очередную вязанку жгучей гадости и сваливая ее на землю. — Кто и что ее может здесь жрать? У нее и листьев-то нет. Ветки прочные как железяки. Корни такие же — я проверял. Вокруг полно еды помягче. Странно, ты не находишь?

— Я думаю, она не отсюда, — ответила Даша.

— Как это?

— А так. Занесло сюда семена с какой-то другой планеты — ну вот как нас. Ты разве не замечал — колючка в этих джунглях даже смотрится не к месту. Как нездешняя.

— Пожалуй, ты права, — протянул я. Кусты колючки посреди другой растительности действительно выглядели чем-то чужеродным. — Но тогда, выходит, дырки для перехода сюда есть не только с Земли?

— Если я не ошиблась. Точно с вопросом родословных тех или других растений только генетики смогут разобраться. А нам зачем сильно голову ломать? Сам же говорил — надо поменьше думать об отвлеченных вещах.

— Дырки на другие планеты — вещь не отвлеченная.

— Может, и нет. Но нам ведь все равно не узнать, когда и с какого места колючка начала здесь распространяться. Ее семена с ветром откуда угодно могло принести. А самое главное — я не хотела бы оказаться в мире, откуда она родом. Здесь от нее натерпелась. Ты вот сейчас притащил вязанку, а мне ветки вплетать в частокол.

Еще больше, чем от колючки, нам доставалось от фруктов. Вскоре мы обнаружили в джунглях множество их разновидностей, но почти все они росли слишком высоко, а при попытках пробовать палые плоды, испытателей через раз прохватывал жестокий понос. Впрочем, от фруктов с веток понос нередко прохватывал тоже. Пять раз испытатели серьезно травились и лежали по нескольку дней. Наконец мы определили три сравнительно доступных и безопасных разновидности, а потом Вася с Валерой, отправившись на рыбалку, привезли сорвавшуюся с дерева в воду и пойманную ими мартышку.

— Пусть теперь она фрукты пробует, — сказал Вася, демонстрируя нам связанную по верхним и нижним лапам обезьянку. — Может, хоть отравлений больше не будет.

Поначалу для необычной добычи построили клетку из бамбука, на которой повесили табличку с надписью «МОНа Лиза» (мартышка особого назначения Лиза). Но обезьянка так быстро и крепко к нам привязалась, что девчонки стали ее выпускать на волю. Она без конца бродила за ними, мешала шить гамаки или помогала таскать сучья для костра. В конце концов ее перестали запирать и стали спорить о достойном для нее имени. Ведь не подопытное животное уже, а почти равноправный член коллектива; и от отравлений обезьянка нас действительно уберегла, хоть не сумела защитить от периодических расстройств желудка. Какие только имена не предлагались, но ни одно не устраивало всех, а близкая к исходной кличка «Джоконда» не нравилась Лысому, страдающему предубеждениями против Леонардо да Винчи. После долгого и азартного обсуждения с опасными переходами на личности, мартышку решили назвать Мартышкой. Чтоб никого не обидеть. И снова заняться уже работой, вставшей на половину дня.

Машка научилась ставить брагу из даров джунглей и постоянно ходила слегка навеселе. Она и нас угощала, однако быстро выяснилось, что сию продукцию никто, кроме самой Машки, потреблять не может, разве что Лысый. Но и он соблюдал меру из-за неизбежных проблем с пищеварением и лютого похмелья, настигавшего его на утро всякий раз, когда он вечером выпивал больше литра.

Трезвость давалась Лысому нелегко, он тосковал по холсту, и не в силах примириться с отсутствием возможности писать картины, принялся украшать высокохудожественной резьбой окружающие деревья. Для начала он вырезал портреты Тани и Даши, затем — всех остальных, а после стал составлять иллюстрированный резной каталог съедобных и несъедобных животных и растений, снабжая каждое изображение надписью, стилизованной под славянскую вязь. Чуть не каждый день мы ходили любоваться новыми шедеврами. Слушая наши искренние похвалы, Лысый немного успокоился. По его словам, когда он устраивал выставки на Земле, посетителей у него бывало и поменьше.

Соорудив две длинные лестницы, мы обследовали несколько деревьев-гигантов из сросшихся друг с другом стволов на предмет обнаружения пустот внутри. Идея устройства убежищ в естественных крепостях казалась очень заманчивой, однако себя не оправдала. Деревья, разрастаясь, действительно оставляли в средине пустоту и напоминали колодцы, дно которых было завалено толстым слоем листвы и трухи. Внутри оказалось жарко и душно как в парной, а прелая подстилка кишела червями, слизнями, насекомыми — и мелкими змеями, которые охотились на всю эту неаппетитную дичь. К тому же никто не мог поручиться, что в джунглях не водятся хищники, способные залезть в колодец, съесть нас и вылезти обратно.

Неделя проходила за неделей. Помаленьку все осваивались и уже легко определяли с первого взгляда, какие лианы годятся в качестве веревок, а какие нет; узнали, каких червяков и букашек любит болотная рыба; привыкли к неприятному свету большого красного солнца. Невидимое в джунглях, оно поначалу действовало на нас угнетающе, когда мы поселились возле болота и стали часто бывать на открытых местах, выходя на берег или плавая по протокам. Маленькое голубое солнце, более симпатичное на вид, радовало нас своим присутствием на небе не каждый день.

— Я где-то читала, что условия на планетах в системах двойных звезд должны быть плохими, — поделилась с нами Таня. — Времена года могут меняться раз в месяц или чаще, и погода будет как в аду.

— Посмотри вокруг, — сказал я. — На ад не похоже.

— Может, мы и не в системе двойной звезды, — сказала Даша. — Может, голубое солнце — на самом деле просто планета-гигант. Светит отраженным светом — и все.

— Без астронома не разберемся с тонкостями, — рассудил Валера. — Давайте лучше подумаем, как нашу планету назовем.

— А это, конечно, самое главное, — ядовито заметил Вася. — Без этого не проживем.

— Вася, ну почему ты такой бываешь? — возмутился Валера. — Подумай: открыть планету и никак ее не назвать?

— Мы ее не открывали. Мы вывалились на нее как сардельки из дырявой авоськи.

— Ну и что? Колумб вешал на уши лапшу испанскому королю, будто собирается открыть удобный морской путь в Индию, хотя на самом деле хотел найти вход в рай. В итоге случайно наткнулся на Америку, и все считают его первооткрывателем.

— Давайте назовем планету Гилеей, — предложила Таня.

— На ней наверняка не одни джунгли только, — возразил я.

— Да, но кроме джунглей мы тут вряд ли что увидим. Разве отправимся в кругосветное путешествие. Но в нашем положении и с нашими возможностями это маловероятно.

— Зато как интересно было бы!.. Ну, пускай будет Гилея. Возражения есть?

Возражений не было. Подумаешь, назвать планету. Это вам не Мартышке имя выбирать.

Разламывающая боль в коленях, локтях, запястьях и пояснице все еще часто мешала быстро заснуть, но в целом наши мышцы и суставы помаленьку крепли и адаптировались к постоянному тяжелому труду. Хотя и не так быстро, как хотелось бы.

Выращивание картошки у нас не задалось. Она не взошла ни на одной делянке, и Машка, раскопав лунки, обнаружила, что семенные клубни поел кто-то, живущий в земле. Так что все наше сельское хозяйство накрылось единым махом, и мы окончательно превратились в охотников и собирателей.

Иногда нам везло, чаще — нет. За все время мы истратили девять патронов, и все с немалой пользой, но мясо всегда кончалось слишком быстро. Охотились в основном на свиней и антилоп, добыли двух больших водяных крыс весом килограмм по пятьдесят каждая, несколько раз видели буйволов на водопое, но подступиться к ним с картечью не рискнули. Съедобных орехов пока не обнаружили, а на диете из одних фруктов, лягушек и рыбы сидеть бывало очень тоскливо.

Раз в неделю я принимался ухаживать за Дашей, но никаких успехов не имел. Через пару — тройку дней у меня пропадала охота напрягаться — до следующей недели. Я чувствовал, что нравлюсь ей, а почему она не хочет со мной хоть чуточку сблизиться, понять не мог. Оно конечно, у каждого свои комплексы, но из чего построены Дашины, для меня оставалось тайной. Будь я либером — прощупал бы ее, и все, а так приходилось оставаться при своих интересах. Неоднократно я клялся себе, что забываю про нее, да как забудешь, когда встречаемся сто раз на дню. И постоянно нарушал слово, что было легко, поскольку я клялся не вслух и свидетелей не было.

— Смотрю я на тебя и думаю, — сказала Даша, когда ей пришла охота поговорить по душам. — Вроде, не гнетет тебя ничто, всем доволен, да?

— Нет, — по-честному ответил я ей. — Я не всем доволен. Но эта жизнь все же лучше, чем та, которой я жил на Земле, сам не понимая, зачем.

— А здесь ты понял, зачем живешь?

— Тоже нет. Но пойму.

Даша фыркнула и отвернулась. Я тоже фыркнул, передразнивая ее, и задумался. Это в детстве хорошо читать «Робинзона Крузо» и «Таинственный остров». А реальные робинзонады почти сплошь состоят из тяжкого отупляющего труда и жуткого однообразия, лишь изредка разбавляемого заметными событиями. Как оказалось, это справедливо даже в том случае, если ты оказался на другой планете и в большой компании. А что с этим делать, никто из нас пока не придумал.

Однажды Валера с Васей прибежали из леса возбужденные и сказали, что нашли пчел. В доказательство они предъявили несколько трупиков насекомых. Следующим утром мы втроем прихватили все пустые банки, отправились на место, прошли пять километров и осмотрели дерево, в дупле которого жили пчелы. Ствол оказался метра четыре в диаметре, а само дупло располагалось на высоте тридцати. Первые ветки начинались десятью метрами выше. С них к самой земле свисали лианы, но все они показались нам ненадежными, и доверять им свою жизнь никто не захотел.

— Кажется, знаю, как туда попасть, — сказал я. — Но нам надо хорошо подготовиться. Видите то дерево с шипами на стволе? Надо наломать с него шипов, и подлиннее. Примерно одинаковых. Лучше всего выбирать сантиметров по шестьдесят.

Мы уже знали, что шипы сравнительно легко и аккуратно отламываются с таких деревьев у самого ствола от сильного удара. Вася с Валерой быстро вырезали себе по большой дубине из срубленного молодого деревца и взялись за работу, а я насобирал годных для веревок лиан, измочалил их обухом топора и заготовил несколько тонких крепких жердей. Еще я нашел засохшую лиану, тоже ее измочалил и сплел из волокон короткую толстую веревку для дымокура.

Вася и Валера тем временем наломали кучу шипов. Я сказал, что мало, и Вася пошел искать другие подходящие деревья. Валера остался помогать мне. Выбрав удобное место между корней дерева с медом, я сделал на стволе три вертикальные зарубки, одну над другой, и вбил в каждую шип. Валера подал мне жердь, и мы вместе привязали ее к толстым концам шипов скрученными волокнами лиан. Получилось подобие лестницы с большими промежутками между ступеньками.

— Вот так и полезем, — сказал я. — Шипы в ствол загонять сантиметров на десять. Хотя специалисты говорят, что хватает пяти.

— Какие такие специалисты? — спросил Валера.

— Те самые, что добывают похожим способом дикий мед на Земле. Только они используют колышки из бамбука.

Вскарабкавшись на верхнюю ступеньку и держась за жердь, я скинул Валере конец толстой лески, к которому он привязал несколько шипов и завязок. Когда жердь кончилась, я примотал к ней следующую и стал крепить шипы-ступеньки уже к ней. Пройдя около десяти метров, спустился вниз, мы приготовили еще завязок, и тут как раз подоспел Вася с добытыми им шипами.

Следующий заход сделал Валера — он протянул лестницу на шесть метров. Вася поднял ее еще на четыре. Чем выше мы забирались, тем тяжелее становилось работать. Хлипкая конструкция дрожала от каждого удара по очередному шипу, да и вообще от всякого неловкого движения. Это и при взгляде снизу вгоняло в дрожь, а уж у человека наверху тряслись все поджилки от напряжения и страха. Я сразу предупредил: у кого сильный мандраж начнется — пусть немедля спускается. Лучше завтра доделаем. Так и получилось: не дотянув лестницу до дупла, мы ушли в поселок, потому что уже вечерело.

Наутро мы опять были у дерева, развели у его подножия небольшие дымные костерки и доделали лестницу. Еще на стадии строительства нас всех искусали пчелы, а уж когда мы полезли в дупло, стало совсем не до шуток. Не сильно помогал и дымокур из толстой лиановой веревки. Каждый, поднявшись, наполнял сотами одну банку, спускал ее на леске вниз, а потом спускался сам. На более обстоятельный грабеж дупла ни у кого терпения не хватало, так что каждому пришлось сделать по два захода, прежде чем у нас кончилась тара. Что всех только порадовало.

По прибытии в поселок Таня расцеловала каждого из нас в обе щеки. Даша сказала: да, надо поощрять мужчин на новые подвиги, — и расцеловала тоже. Валера смотрел на Таню глазами влюбленного пуделя, она на него почти так же, и я подумал, что поощрение на подвиги Валеры сегодня ночью будет куда существеннее, чем получили мы с Васей. Три дня мы объедались медом, после чего совершили еще один набег на дерево с дуплом. Тары у нас хватало, в том числе и собственного производства: Машка нашла в лесу невкусные, но пригодные к изготовлению сосудов дикие тыквы. Однако вычищать весь мед у пчел мы поостереглись: во-первых, хозяева дупла слишком больно кусались, а во-вторых, они могли забросить свое жилище и переселиться в другое. И вместо тотальной экспроприации было решено ограничиться периодически собираемой данью.

Пустые соты Машка пустила на медовуху, а часть мы перетопили на воск ради сохранения патронов. Мы давно собирались переснарядить те из них, что были с мелкой дробью, да опасались вскрывать в местном сыром климате. Уж как мы тряслись над боеприпасами — страшно сказать, но ничего сделать-то особо не могли. Капсюли замазали лаком для ногтей, верхнюю часть тоже, сколько хватило лака, благо в косметичках у Тани с Дашей оказалось по целому пузырьку. Патроны складывали в полиэтиленовые мешки, отсасывая из них воздух, и все равно боялись, что порох отсыреет. Теперь Лысый накатал картечи из добытого в автомобильных аккумуляторах свинца, наделал пуль, а после переснаряжения залил патроны тонким слоем воска.

Увеличив свою огневую мощь, мы нацелились на добычу буйволов. Забирать из поселка сразу оба карабина не хотелось, но и выходов других не виделось: звери были огромны, могучи, держались вместе, и, судя по всему, обладали скверным характером. Зарядив магазины «Вепря» и «Сайги» пулевыми патронами, мы с Лысым пошли вдоль болота к тому месту, где буйволы любили поваляться в грязи. Не успели отойти на пару сотен метров от поселка, как слева от нас в лесу послышался треск. Какое-то большое животное шло напрямую через заросли, ломая бамбук и молодые деревца.

— Это еще кто? — спросил Лысый останавливаясь.

Животное двигалось прямо на поселок, до нас доносились его тяжелые шаги и шумное дыхание. Мы бросились наперерез, спрятались за кустами на пути зверя, и вот он появился — этакая помесь броненосца со стегозавром весом тонн в десять, если не больше.

— Мать моя! — потрясенно прошептал Лысый. — Что делать будем?

— Валить его надо, — сказал я. — Смотри, куда он прет. Я не хочу второй раз восстанавливать поселок.

— Да, но как?

— А хоть как. Голова, поди, у него не чугунная? Большой, неповоротливый, явно травоядный. Давай-ка для начала выйдем и поздороваемся. Убежать от такого всегда успеем.

Мы вышли из-за кустов, закричали и замахали руками, надеясь повернуть незваного гостя чуть в сторону. Если он к болоту, так не все ли равно, где идти?.. Броненосец в ответ хрипло заревел, прогоняя нас с дороги, и я, не медля больше, трижды выстрелил ему в пасть. Лысый успел пальнуть дважды. Броненосец заорал, захлебываясь кровью, и нас забрызгало ею с ног до головы. Он продолжал идти, лупя хвостом по стволам деревьев, а мы отступали перед ним, время от времени стреляя то в пасть, то просто в голову, старательно выбирая места, казавшиеся наиболее уязвимыми — нёбо, глаза, уши. Слишком поздно мне пришла мысль, что мозга в этой голове может и не быть. Броненосец слепо мотал ею, продолжая реветь, и все шел. И только почти прижав нас к ограде поселка, остановился и стал заваливаться на бок. Наши выбежали на помощь: кто с топором, кто с горящей головней из костра — кто с чем. Но зверь уже умирал, и нам оставалось только ждать. Таня, не выдержав зрелища, сказала: «Добейте», — но мы и так истратили на чудище одиннадцать патронов, и не желали больше жертвовать ни одним.

Громадную тушу разделывали до самой темноты, развешивали мясо для просушки, собирали дрова и жгли костры.

— Бедный малыш, — сказала Даша, когда мы уселись на перекур. — Как вы с Лысым его…

— Ничего себе — малыш! — буркнул я. — Да он бы нас всех растоптал вместе с хижинами.

— И все-таки он еще детеныш. А маленьких жалко.

— Это?.. Детеныш?..

— Если не детеныш, то и не совсем взрослый, — поправилась Даша. — Ты ему в пасть загляни. У него молочные зубы выпадают, а настоящие только начали резаться.

Мы дружно вскочили и начали рассматривать раззявленную пасть, изуродованную выстрелами. Ну да, точно.

— Будем надеяться, что у него плохая мама, и на поиски своего дитяти она не пойдет, — сказал я. — А если все же притащится сюда, нам ничто не поможет.

На ночь мы разложили вокруг своей добычи костры, но они мало помогли: до самого утра броненосца объедали падальщики, похожие на шакалов и гиен, а утром к ним присоединились рослые голенастые птицы с крохотными крыльями и мощными клювами, напоминающими томагавки. Этими клювами они легко прорубали толстую шкуру броненосца, и даже костяные пластины у него на спине не выдерживали длительной долбежки. Птицы вели себя вызывающе, смело набрасывались на шакалов, заставляя тех отступать в джунгли, а одна птичка на наших глазах ударом своего «томагавка» раскроила череп рослой гиене.

С большим трудом нам удалось разогнать эту компанию, но далеко падальщики не ушли, а роскошь стрелять по ним для острастки мы не могли себе позволить. От трупа броненосца уже шел сильный запах, да и не будь его, мы побоялись бы брать мясо на еду после гиен и шакалов. Но на мясо хорошо клевали водившиеся в озере крупные хищные рыбы, и нам хотелось взять с туши еще кое-что на приманку.

Самая большая птица вышла из зарослей и медленно двинулась прямо на нас, угрожающе помахивая клювом. Несколько других тут же последовали ее примеру. С другой стороны выстраивались боевым порядком гиены. Позади них отчаянно завывали шакалы, и мы вдруг засомневались, а стоит ли приманка того, что нам предстояло.

— А ну их всех к черту, — сказал Вася. — Сколько мяса уже развесили — в поселке просто не пройти. Останется там и на приманку, все не съедим, завоняет.

— Они сожрут броненосца и придут в поселок, — возразил Лысый. — Нет, ребята, надо задать им жару.

— Вот и пусть сперва наедятся, а потом жару зададим, — сказал я. — Сытые они легче отступят.

— Правильно, — поддержал меня Валера. — Пока туша здесь, мы их замучимся отгонять. А так заодно и чистоту наведут.

— Я все-таки чуток пугну их сейчас, — сказал Лысый, забирая у меня мачете. — Не нравятся мне эти птички. Надо хоть одной башку снести, чтоб остальные уважали.

Валера с Васей взяли наизготовку карабины. Лысый чуть сгорбился, выставил перед собой мачете и пошел на птиц. Те и не подумали отступать.

— Вернись, дурень! — воззвал я.

— Лысенький, вернись, я тебя поцелую! — посулила Таня.

— И я тоже! — поддержала Даша.

— Да за что его целовать? — возмутился Вася.

— Ради его же блага! — пояснила Даша. — Мужчин надо беречь от необдуманных поступков.

— Нет, правда, Лысый, — сказала Машка. — Ну нафига это? Мы с тобой еще медовуху не пробовали!

Лысый в нерешительности остановился, и тут из джунглей донесся угрожающий раскатистый рев. Птицы дружно повернули головы в ту сторону. Гиены разбили строй и тоже завертели головами.

— А вот и мама! — сказал я. — Пришла искать сыночка.

В джунглях опять заревели, но глуше и сильнее. И ближе.

— И папа сюда идет, — добавил Валера. — Вам не кажется ребята, что нам надо срочно сваливать?

— Кончайте хохмить, — сказал Вася. — Вечно вы хохмите! Если это и мама с папой, то не те. Ревут точно так же, как тот зверь, что бродил тогда у обрыва.

Где-то совсем близко в лесу хрустели кусты и стучал друг о друга бамбук. Гиены с шакалами разбежались. Птицы, только что казавшиеся очень храбрыми, рванули следом. Мы спрятались за недостроенную изгородь, но такая защита тут же показалась нам ненадежной. Поймав Мартышку и прихватив ее с собой, мы забрались в заросли жгучей колючки за поселком, радуясь тому, что когда-то понаделали в ней ходов. Устроившись в одном из них так, чтоб хоть чуть-чуть было видно место возле туши броненосца, затаились и стали ждать.

В джунглях за изгородью трещало, шуршало и ухало. И вот в просветах между деревьев показались два похожих друг на друга монстра: один побольше, другой поменьше, но оба достаточно громадные, чтобы охотиться хоть на бронтозавров. Мощные задние лапы, поддерживающие массивные тела, могли бы при случае давить буйволов как козявок. Крупные угловатые головы сидели на толстых шеях. Длинные и мускулистые передние лапы украшали когти чуть не в полметра. Большой зверь взревел; тот, что поменьше, ему ответил, и оба принялись пожирать нашего броненосца. Утолив первый голод, они порвали тушу пополам, ухватили каждый свою часть передними лапами и направились в джунгли. В поселок звери так и не зашли, и мы, облегченно вздохнув, выбрались наружу.

От броненосца осталась только расползшаяся по земле груда внутренностей. Вскоре к ней вернулись птицы и гиены. Выждав, когда они сожрали почти все и принялись драться друг с дружкой за остатки, мы с Лысым пальнули-таки картечью в толпу из обоих карабинов сразу. Падальщики разбежались, а мы добили подранков вручную и вывесили на изгороди трупы трех гиен, четырех птиц и одного шакала.

— Если не поможет, придется еще стрелять, — сказал я. — Особенно по этим, с «томагавками». Иначе они все наши припасы сожрут и нас задолбят.

— Пора луки делать, — сказал Лысый.

— Давно пора, — согласился я.

— И двери на хижины надо поставить.

— Обязательно.

 

Глава 5

Мы давно хотели сделать луки, да времени не находилось. Я считал, что нам необходимо срочно осваивать альтернативные методы стрельбы по животным, пока еще есть патроны к карабинам.

— Потом поздно будет, — убеждал всех я. — При стрельбе из лука нужные навыки нарабатываются месяцами и годами.

— Кончатся патроны — опять у нас будет провал в плане жратвы, — поддерживал меня Лысый.

— Да и вообще — надо учиться добывать огонь, пока зажигалки работают, рыбу острогами бить, пока снасти целы, — говорил я. — Или крючки из кости точить, что ли… Рано или поздно уйдут ведь все заводские крючки и всю леску порвем.

Остальные с нами охотно соглашались, но дальше планов дело не шло. Все наши силы уходили на добычу продовольствия, минимальное благоустройство хижин и постройку изгороди. И вот теперь настал удачный момент, пока мяса много заготовили.

— Луки так луки, — сказал Валера. — Давайте думать, из чего.

Мы с Лысым давно присмотрели подходящий кустарник с гибкими и упругими ветками, а Вася хотел попробовать сделать лук из корней — где-то он о таком способе слышал. В итоге у него ничего не получилось, но ковыряясь в земле на одной из старых вырубок, где мы брали колючку для изгороди, он неожиданно открыл весьма полезное свойство этого растения: на глубине около метра его корни кончались не то большими земляными орехами, не то клубнями в очень прочной кожуре. В горячей золе эта кожура быстро высыхала и лопалась, а клубни в печеном виде оказались на вкус просто великолепны. Васин триумф испортило лишь одно обстоятельство: проще было бы выкопать целое колхозное поле картошки, чем добыть клубней колючки на ужин для нашей компании.

Луки, изготовляемые из кустов, оказались хороши всем, но слишком быстро высыхали. Приходилось постоянно смачивать их водой, пока Валера не придумал обматывать дуги полосками кожзаменителя с автомобильных сидений. Лысый при помощи молотка и зубила наделал из кузовной стали конусных наконечников для стрел, и теперь все мы, не исключая девчонок, ежедневно часами упражнялись в стрельбе по вязанкам тростника.

Птицы с клювами-томагавками, запомнив место, где есть еда, периодически проникали в поселок то с одной, то с другой стороны; иногда наведывались гиены с шакалами. От наших не слишком метко пущенных стрел они легко уклонялись. Изгородь доделывалась ударными темпами, но была еще далека от завершения, и мы построили для припасов большой и высокий сарайчик из бамбука. Все мясо развесили под потолком, а на земляном полу иногда разводили костерок для обкуривания содержимого сарайчика дымом. Давно уже заметили: как ни копти и ни просушивай мясо и рыбу, без таких процедур они начинали плесневеть уже на вторую неделю. Птицы пробирались к сарайчику, долбили в стены и дверь своими клювами. Гиены обнаглели настолько, что однажды напали на Дашу. Жертву они выбрали неудачно: Даша завопила на все джунгли и расстреляла нападавших из газового пистолета. Правда, после этого к пистолету не осталось патронов, но зато гиены теперь в панике разбегались от одного звука Дашиного голоса.

Лысый вырезал крупнокалиберные рогатки для стрельбы тяжелыми предметами и пустил на них остатки нашего единственного подходящего жгута. Не удовольствовавшись болтами, обломками костей и шестеренками из коробок передач, Лысый наделал для рогаток еще целую груду маленьких глиняных ядер. Он сушил их на солнце и обжигал в костре; логичным продолжением нашей первобытной милитаризации стало изготовление пращей из ремней безопасности и больших ядер для них. Вскоре попадать в цель из луков мы стали чаще, чем мазать, а Вася превратился в чемпиона поселка по стрельбе из пращи. Когда число трупов на изгороди перевалило за три десятка, падальщики оставили нас в покое и отправились искать добычу полегче.

Еще дважды в поселок наползали анаконды, но обоих удалось убить без потерь с нашей стороны. Мы разведали все ближние протоки на болоте, а когда стали плавать в дальние, в них обнаружилось слабое течение. Наверно, где-то дальше действительно текла река, а болото было ее окраиной, как мы и решили с самого начала.

Однажды, забравшись на лодках особенно далеко, мы с Лысым нашли на одном из островков почти развалившуюся скалу из песчанника.

— Камни! — заорал Лысый, прыгая возле скалы с таким видом, словно наткнулся на нечто среднее между Клондайком и копями Кимберли. — Кузня, Серега! У нас будет кузня!

На радостях он так нагрузил камнями обе лодки, что на обратном пути мы едва не пошли ко дну. Потом Вася с Валерой сделали к островку еще несколько рейсов. Печку Лысый сложил монументальную. Стенки, чтоб не развалились, он делал в полметра толщиной, а сверху выложил свод. Труба получилась конической, одного и того же диаметра в ней был только дымоход. Глядя на эту стройку века, мы стали понимать, почему Лысый не захотел в свое время попробовать сделать печь из одной глины: она бы у него не простояла до первого разведения огня. А эта стояла, и ее удалось растопить, причем сразу, как только она просохла. От критики печки мы воздержались — никто из нас не сложил бы и такую. Но когда дошло до шитья мехов, девчонки забастовали.

— Пока не сделаешь нам иголки, Лысый, мехов тебе не видать, — сказала Даша. — Ты сколько раз обещал! Сколько ждать можно?

— Я вам делал уже иголки!

— Те, что ты из проволоки накрутил? Они никуда не годятся! Во-первых, гнутся. Во-вторых, скрутки на них за все цепляются. У тебя три машины, блин! В них что — проволоки нормальной нет?

— Да я…

— Молчи! В машинах есть проволока. И в них еще много всяких разных тонких железячек. Которые можно накалить, вытянуть, заострить. И пробить дырочки, чтоб ушко получилось!

— А я вам чем так аккуратно пробью?

— Это твои проблемы! — отрезала Даша.

— И смотри, иголки должны быть всякими разными: тонкими, толстыми, длинными и короткими, — добавила Таня. — И их должно быть много!

— С какой цифры начинается «много»? — осведомился Лысый.

— Ты давай от темы не уходи! Мы тебе скажем, когда хватит.

— Э, нет, так не пойдет!

— Еще как пойдет. Пока не будет иголок — не будет мехов.

— Может, вам еще швейную машинку собрать?

— А что? Хорошая мысль! Тань, нам ведь швейная машинка не помешает?

Лысый сделал робкую попытку убедить девчонок, что для изготовления хороших иголок как раз и надо сшить сперва мехи, но они ему не поверили. Вернувшаяся с рыбалки Машка, уловив краем уха конец разговора и мало что разобрав, сказала: «Нет, правда, собери им швейную машинку, Лысый, раз можешь», — и наш кузнец поспешно убрался к своей печке, окрестности которой напоминали автомобильную свалку.

Он просидел там два дня, иголки девчонкам сделал, а взамен получил мехи и приступил к ковке мачете из рессор. Получившийся инструмент не слишком хорошо держал заточку, особенно на рубке колючки, но на многое мы и не рассчитывали. Лысый теперь почти безвылазно торчал в кузне, над которой мы построили большой односкатный навес. При необходимости ему помогал кто-то, кто находился на текущий момент в лагере и был не слишком занят. Вскоре у нас уже были и хорошие наконечники для стрел, и железные остроги для добычи крупной рыбы, и трезубцы для того же самого.

Помимо выполнения чисто кузнечных работ, Лысый еще наделал на всех отличных сандалий из покрышек. Обувь до сих пор кое-как держалась только у меня и у него, потому что у нас были самые лучшие ботинки. Кроссовки девчонок истрепались в хлам, Валера с Васей давно стягивали ботинки проволокой. Несмотря на страх перед змеями, каждая из которых могла оказаться ядовитой и которых вокруг ползало много, мы с удовольствием переобулись, только Машка отказалась. У нее были резиновые сапоги, совершенно неубиваемые, но с большим недостатком: ноги в них страшно потели, и уже через пару часов после подъема Машка начинала хлюпать и чавкать при каждом шаге, что всех невероятно раздражало. Мы уже совсем было собрались устроить над ней суд и переобуть в сандалии насильно, однако положение вскоре разрешилось само по себе.

Хлебнув на ночь бражки, чтоб лучше спалось, Машка поставила сапоги на просушку слишком близко от костра. Когда пришло время первой смены часовых, заступавший на дежурство Вася заметил, что костер слишком ярок. Подойдя ближе, он обнаружил, что Машкины сапоги весело пылают во мраке и уже сгорели почти до подошв. Машка утром обвиняла Валеру, стоявшего на часах перед Васей, что он специально пододвинул сапоги к костру, но доказать ничего не смогла.

Мы достроили изгородь, закрывшись наглухо со всех сторон, однако укреплять ее не перестали, твердо вознамерившись довести первоначальный хлипкий заборчик до состояния крепостной стены. Лысый, покончив с ковкой мачете, которые теперь были у всех, и прочими мелкими делами, приступил к изготовлению двух больших арбалетов, на которые пошли целиком самые длинные рессорные полосы. Тетивы он сделал из тросиков ручных тормозов. Рычажные механизмы растягивали эти тетивы довольно-таки легко и шустро — оружие получилось мощным, скорострельным и точным. Стрелы для него вышли размером с короткие копья. Беглой стрельбой из обоих арбалетов сразу можно было, пожалуй, остановить броненосца покрупнее того, что мы уже убили. Правда, поселок оставался беззащитным против гигантских хищников, но мы утешали себя тем, что вряд ли они станут специально охотиться на столь мелкую добычу, как люди.

Арбалеты установили на построенных для них вышках, прикрыв самые уязвимые места изгороди. Мы до сих пор не знали, водятся ли в лесу опасные хищники, живущие на деревьях. Впрочем, против такой опасности мы тоже не могли защититься — свалить все деревья, с ветвей которых звери могли спрыгнуть прямо в поселок, оказалось бы нам не под силу. Да и заниматься этим нужно было до строительства хижин и прочего, а не теперь.

С каждой неделей нам приходилось добираться до болота все дольше. Оно отступало, и вскоре мы догадались, что попали в джунгли сразу после сезона дождей.

— Вот и хорошо, — сказал Вася, когда нам в очередной раз пришлось протащить лодки до воды лишних двадцать метров. — В следующий сезон поселок точно не зальет.

— Жаль только, что это случится не благодаря нашей предусмотрительности, — сказал я. — Насколько помню, когда мы сюда пришли, никто о таких мелочах не думал.

— Себе всегда прощай! — наставительно сказал Вася, поднимая вверх указательный палец.

— Ага, — согласился я. — Особенно часто нам предстоит прощать себе косяк с выбором места, если следующий сезон окажется дождливей предыдущего и поселок все же зальет. Придется ввести обычай ежедневного отпущения грехов. А то все передеремся, выясняя, кто виноват.

Мои опасения, как оказалось, имели под собой серьезные основания. Спохватившись, мы стали внимательнее и обнаружили еле заметные следы от старых паводков в двух и в трех километрах за нашей изгородью. Кроме того, торопясь построить хижины, мы не просушивали бамбук, и теперь в нем завелись древоточцы. Стоило задеть стену или косяк на входе плечом, как сверху сыпалась труха. Впрочем, понемногу она сыпалась всегда, и мы гадали, сколько еще простоят наши избушки. А еще в поселке развелось невероятно много грызунов, похожих на крыс и мышей. Блохи, живущие на них, охотно кусали нас, а мы не знали, как избавиться от насекомых и их хозяев, и обезопасить себя от заразы, которую те и другие могли переносить. Мыши ловко взбирались по стенам нашего сарайчика с припасами и прыгали с потолка на подвешенную под ним рыбу. Крысы так обнаглели, что бродили между хижин даже среди дня. После нескольких серьезных обсуждений мы сошлись на том, что переезд неизбежен, и что вместо одного поселка лучше иметь два лагеря: базовый, с кузней и запасами железа от машин, и походный, который следует время от времени переносить на новое место во избежание антисанитарии. Однако мы никак не могли затеять обустройство базового лагеря теперь же и посвятили себя строительству плотов, чтобы в случае затопления спасти наше имущество и пережить сезон дождей на воде. Плоты нам все равно были необходимы: в протоках оказалось столько скрытых водой коряг, что ремкомплекты к лодкам быстро закончились, и те пришли в негодность.

Во время рыбалки мы несколько раз натыкались на плавающие в протоках деревья, чьи стволы не погружались в воду и наполовину. Теперь мы специально выискивали их, подтаскивали к островкам, обрубали ветки и буксировали бревна к берегу напротив поселка. Девчонки плели из волокон лиан бесконечные веревки и веревочки, которых требовалось много. Вскоре материал для первого плота был заготовлен. Затевать строительство на воде мы не отважились из-за кишащих в ней пиявок, но и вытаскивать бревна тоже не стали, дождавшись, пока они окажутся на суше сами по себе. Точнее, бревна оказались в грязи, которую оставила на берегу отступавшая вода. И, конечно, в этой грязи тоже оказалось полно пиявок. Пришлось еще подождать, пока она подсохнет, а потом выковыривать бревна из нее.

Деревья для второго плота решили искать на берегу — с тем расчетом, чтобы потом наш плот поднял паводок. Искали долго, так как плавучие деревья почему-то не любили расти друг возле друга, а таскать на себе пусть даже не слишком тяжелые бревна никто не стремился. Наконец мы нашли небольшую рощицу в подходящем месте, свалили деревья и приступили к строительству самих плотов.

Среднее бревно для каждого вырубалось по двенадцать метров. По бокам шли бревна короче, потом еще короче, чтоб нос получался остроконечным. Между телом плотов и самыми крайними бревнами оставили небольшие просветы для килей, которые можно было бы вытаскивать. Сверху уложили поперечины, а по ним пустили помосты из бамбука. Кроме рулевых весел заготовили по два боковых и по четыре шеста. Посредине плотов, ближе к корме, построили легкие хижины, скорее навесы, и уложили под ними большие плоские камни для разведения костров. На носах закрепили треножники для арбалетов. Сектор обстрела без поворота плотов получался градусов двести. Задрав арбалеты вверх, мы могли пускать стрелы хоть по верхушкам деревьев, а опустив вниз — в воду.

— Красота! — восхитилась Машка, когда первый плот оказался полностью готов.

— Мы молодцы, — согласился я. — Кое-чему научились.

— А давайте потом вместо главного лагеря устроим плавбазу! — предложил Лысый. — Перенесем кузню на нее…

— Под весом твоей печки авианосец утонет, — оборвал его Валера. — И это еще неизвестно, как оно получится — жить всегда на воде.

После окончания строительства плотов я убил на охоте большую обезьяну, смутно напоминавшую человека: я выслеживал диких свиней, и полутораметровый питекантроп вышел из кустов прямо на меня. Он испугался, я тоже, но у него не было карабина, а у меня был, и я выстрелил — прежде чем успел подумать, а надо ли. Питекантроп свалился замертво. У него были большие круглые уши, низкий лоб, длинные руки и серая кожа, покрытая редкой шерстью, а местами голая. Взвалив тело на плечо, я притащил его в поселок.

— Ходил он на двух ногах, — сказал я, когда все наши осмотрели труп. — Держался почти ровно. Руки — сами видите, как человеческие. Даже не знаю, стоит ли нам его есть.

— Да, что-то сомнительно на счет него, — сказал Вася. — Вдруг брат по разуму?

— А другие там были? — спросила Таня.

— Я сразу сказал бы. Нет, один он был.

— Не говорил ничего?

— Когда б он успел? Если и умел говорить, ничего не сказал.

— Ну его, — сказала Даша. — Не буду я такого есть. Давайте его лучше похороним.

На этом и сошлись. Так как наступал вечер, похороны отложили до утра, оставив труп рядом с кузней. А утром к нам в поселок прискакали по деревьям штук пятнадцать таких же питекантропов разных размеров, расселись по ветвям над лагерем, а самый большой спрыгнул вниз и встал в угрожающей позе у тела сородича. Валера с Васей сняли карабины с предохранителей, разошлись в стороны и взяли вожака на прицел. Мы с Лысым вышли вперед, надеясь установить контакт. Даша с Машкой взобрались на вышки и навели на остальных обезьян арбалеты. Таня натянула лук.

Вожак оказался крупным — ростом под метр девяносто, и весил, наверное, килограмм сто пятьдесят. Лысый хотел с ним заговорить — питекантроп в ответ яростно заухал, огляделся вокруг, подхватил с земли коленвал от уазика и кинулся на Лысого. Тот отступил в сторону и сделал подножку. Вожак покатился по земле, вскочил, и бросился теперь уже на меня, вовсю размахивая коленвалом. Я уклонился и врезал ему в челюсть. Лысый подскочил сбоку и врезал ему в ухо. Питекантроп, несмотря на свои габариты, беспомощно свалился на землю и долго барахтался среди запчастей. Наблюдавшие с деревьев за дракой обезьяны загалдели и возбужденно запрыгали по веткам.

Вожак встал, посмотрел на своих болельщиков, поднял коленвал и упрямо двинулся на нас. Как следует драться он явно не мог — ударил Лысого, но промахнулся, а тот дал ему под дых, пнул по колену, треснул по носу и опять свалил на землю. Видя, что питекантроп все же собирается снова встать, я решил, что надо с ним заканчивать, взял валявшийся у печки глушитель от «Шевроле-Нивы» и шарахнул вождя обезьян по затылку. Глушитель загудел, вождь шлепнулся на задницу, да так и остался сидеть, ошалело крутя головой и шатаясь из стороны в сторону.

— Не умеешь владеть коленвалом, — сказал ему Лысый. — А туда же — разборки устраивать.

— Вот уж точно, — подтвердила Машка. — Вали отсюда, лопоухий!

— Не хотел я твоего соплеменника убивать, — сказал я. — Честное слово. Давай мириться?

— А не захочешь мириться — еще получишь! — пообещал Лысый.

— Ой, только железяками его больше не бейте! — взмолилась Таня. — Вдруг он тоже умрет!

— Глушитель мягкий для такой головы, — успокоил ее я. — Ничего этому гамадрилу не будет.

Вожак, немного придя в себя, с трудом встал и хмуро уставился на нас. Нападать он больше не решался. Постоял так, глухо ухнул и тяжело полез на дерево, цепляясь пальцами за выступы в коре. Обезьяны наверху разочарованно загалдели, окружили своего предводителя, когда он к ним поднялся, долго его утешали, похлопывая лапами по плечам и спине, а затем все стадо двинулось по веткам в джунгли.

— Вряд ли они нам братья по разуму сейчас, — сказал Валера. — Но в будущем — возможно, почему бы нет.

— А ну как налетят ночью? — предположила Машка.

— Не налетят, — ответил я. — Что им мешало сейчас напасть всем скопом? Ты же видела, какие они. Их вожак, скорее всего, единственный взрослый самец в стаде, а остальные — его жены и детишки.

Ливни следовали один за другим все чаще, и вскоре без них не обходилось ни дня. Уровень воды в болоте перестал падать и начал повышаться. Однажды утром Вася, добивавший последнее дежурство, всех разбудил. Мартышка носилась между хижин туда-сюда, жалобно повизгивая. Изгородь со стороны болота почернела и шевелилась: ее тщательнейшим образом обследовали тысячи крупных муравьев. Они водопадом лились в поселок, покрывая землю живым одеялом, а за изгородью вообще все было черно: муравьи успели окружить нас полукольцом.

— Вторжение, блин! — сказал Вася.

— Да уж мы видим.

Спешно похватав то, что муравьи могли съесть или испортить, мы ушли в лес под визг мышей и крыс, пожираемых заживо в собственных норах. Нашествие длилось полдня, после чего муравьи начали вытягиваться из поселка в лес длинной колонной. Когда они ушли, только валявшиеся кое-где скелетики свидетельствовали о том, что в поселке жил еще кто-то, кроме нас. Не пищали мыши, спасавшиеся от мелких шустрых змей, и не шипели сами змеи. Затихли квартировавшие в изгороди добродушные ужи и маленькие злые ежики. Не шуршали жуки в толстом слое лопухов на крышах хижин, не бегали по стенам охотящиеся за мухами ящерицы. Прекратилось даже тихое скрежетание древоточцев внутри стен, столбов и стропил.

— Вот это зачистка, я понимаю, — протянул Вася.

— Это не зачистка, это геноцид, — сказала Таня.

— Надо бы научиться приглашать муравьев в гости регулярно, — сказала Даша.

— Сами придут, — успокоил ее я. — Главное — нам их вовремя заметить. Не то искусают так, что неделю не заснешь.

Вскоре паводок поднял наши плоты. Ходить по протокам на них было тяжелее, чем на лодках, зато они оказались комфортнее во всех остальных отношениях. А главное — с плотов было удобно бить острогами крупную рыбу. Однако чем дольше продолжались дожди, тем меньше становилось рыбы. До поселка вода не дошла, но вытоптанная земля внутри изгороди превратилась в грязь, в которой ноги вязли по щиколотку. Иногда ливень заряжал на несколько дней подряд, а один раз лило без остановки целый месяц. Крыши хижин периодически начинали протекать, и их приходилось ремонтировать. Печка Лысого раскисла и у нее обрушился свод. Дичь попряталась, зато в джунглях невероятно расплодились пиявки. Стоило войти в кусты или бамбучник, как они облепляли тебя всего. Пиявки, что водяные, что сухопутные, и раньше нам изрядно досаждали, теперь же превратились в настоящее бедствие.

От постоянной сырости любая царапина начинала гноиться; мы с ног до головы покрылись цыпками и какими-то язвочками. Раньше, даже когда наши бритвы затупились до состояния убитых дроблением угля деревенских колунов, мы еще умудрялись поскоблить физиономии моим ножом, который после правильной заточки вполне для этого годился. Ну а теперь мужская часть населения поселка буйно зарастала бородами, потому что бриться стало невозможно из-за постоянного раздражения на коже.

Птицы куда-то пропали, охота не шла, в джунглях во время дождей поспевал лишь один вид плодов. Мы копали клубни жгучей колючки и собирали лягушек, численность которых, к счастью, только возросла. Изредка нам удавалось подстрелить большую водяную крысу или обезьяну, а попадись нам еще раз будущие братья по разуму, пожалуй, мы теперь не побрезговали бы кем-нибудь из них. Все отощали, поникли, оптимизм сохраняла только Мартышка.

Одежда быстро изнашивалась, прела и рвалась. Девчонки перешивали все, что можно, на шорты и жилеты, чтоб мы могли хоть как-то прикрыть наготу. Холодные дни и, особенно, ночи, стали не редкостью, а правилом. Спасаясь от холода, мы учились плести циновки, которые использовали вместо одеял и накидок, и вскоре достигли в этом деле высокого профессионализма.

К концу сезона дождей серьезно заболел Вася. Неделю он еще ходил, а потом только лежал, лишь изредка вставая. Его трясло, а тело покрыли черные струпья, которые рвались и гноились. Мы не знали, заразная у Васи болезнь или нет, поэтому построили для него отдельную хижину, куда носили пищу. Сперва Вася бодрился и говорил, что вот-вот поправится, но дни проходили за днями, а ему становилось лишь хуже. Нам посчастливилось убить еще одну анаконду, больше всех предыдущих, и мы могли его хорошо кормить, но Вася не выздоравливал. Однажды, когда я принес ему обед, он уже и голову от подстилки приподнять не смог.

— Не буду я больше есть, — сказал он. — Не хочу — и бесполезно. Слышь, Серега… Если так получится, что вам когда-нибудь удастся вернуться обратно на Землю… Ты навести моих, ладно? Только не говори им, как я умер. Наври чего сам придумаешь. Ребятишки у меня замечательные, вот увидишь…

Через три дня Васи не стало. Мы похоронили его за оградой поселка, с трудом выкопав могилу — ее все время заливало водой и грязью. Постояли немного под ливнем, да и вернулись к своим обычным делам, ничего не говоря друг другу. Собственно, нам следовало бы радоваться: дождливый сезон заканчивался, солнечные дни выдавались все чаще. Прошел почти год, как мы всемером оказались на дикой планете, и за этот немалый срок погиб только один человек. Но в том-то и штука, что это был один из нас, и каждый чувствовал себя так, словно у него отгрызли часть тела.

 

Глава 6

Джунгли медленно пробуждались от своего долгого мокрого сна, наполненного дождями и туманом. Вместе с ними оживали мы. Рыба все еще держалась у дна, где на залитой водой земле для нее было много корма, и ловилась лишь на закидушки, да и то неохотно. Однако теперь в лесу появились самые разные птицы, охотившиеся на расплодившихся лягушек, а мы, естественно, открыли охоту на птиц. По берегам болота рылись в грязи многочисленные свиньи, и скоро мы истратили на них все патроны. Зато в нашем сарайчике для припасов снова висели под потолком полоски вяленого мяса.

Земля в поселке просохла и перестала напоминать трясину. Лысый поспешно восстановил свою печку и вырыл в земле яму для приготовления древесного угля. С углем ковать лучше будет, сказал он, вот нажгу запас, вы у меня увидите!.. Какие чудеса кузнечного мастерства мы увидим, он из осторожности уточнять не стал.

Поглядев на яму Лысого, я задался вопросом: а почему мы до сих пор не роем ловушки на звериных тропах? Никто ответить мне не смог, зато все согласились, что да, рыть надо. Машка тут же развила мою мысль, предложив устраивать ловушки на вырубках колючки, где мы добывали клубни и куда вслед за нами обязательно приходили свиньи. Они беззастенчиво пользовались результатами наших трудов после того, как мы прорубали переплетение корней наверху и добирались до клубней. Теперь пришла пора получить со свиней компенсацию. Вскоре мяса у нас оказалось просто завались, мы в очередной раз ограбили знакомое пчелиное дупло, Машка наставила медовухи, которая у нее получалась куда приятнее мерзкой бурды из фруктов, и было решено отпраздновать условную годовщину нашей жизни на планете. А кроме того, помянуть Васю как полагается, раз мы не сделали этого сразу.

В день запланированного пира Валера с утра отправился проверять ловушки, но почти тут же прибежал обратно невероятно возбужденный и с вытаращенными глазами.

— Там люди! — доложил он срывающимся голосом, когда мы все к нему сбежались. — В лесу люди, ребята!

— Кто?.. — недоуменно переспросила Таня, совершенно отвыкшая от мысли, что по лесу могут ходить какие-то люди, кроме нас. Скажи Валера, что встретил гоблинов с эльфами, она бы так не удивилась.

— Люди! — повторил он. — Их трое. Идут сюда по нашей старой дороге от обрыва.

Меня прохватила такая дрожь, что аж затрясло всего. Остальных тоже.

— Видно, дыра опять открылась, — сказал Лысый, нервно теребя свою курчавую бородку.

— Вряд ли, — возразил Валера. — Они здесь давно, по ним сразу заметно.

— Пойдем встречать? — спросила Даша с сомнением.

— Зачем, раз они идут к поселку, — сказал я. — Наверно, нашли нашу надпись. От обрыва сюда на каждом дереве зарубки.

— Они уже на подходе, близко, вот-вот!.. — подтвердил Валера.

На всякий случай мы вооружились, не зная, чего ждать от незнакомцев, но на вышки к арбалетам все же не полезли, а вышли за изгородь. Чужаки выбрались из зарослей и остановились: чернявый человечек среднего роста и неопределенного возраста, красивая светловолосая женщина и крепкий мужик, подстать Лысому, только выше. Все трое — в поношенных камуфляжных брюках и жилетах, с рюкзаками, а мужик сжимал в руках охотничий карабин. Даже издали было видно, что снаряжение у странников дорогое и отменного качества. Они и мы стояли так минуту, а потом все как-то сразу поняли: напротив — не враги. Женщина пошла к нам, а я бросил лук и пошел навстречу. Мы все прибавляли шагу, пока не бросились бегом; остальные тоже побежали, и вскоре уже тискали друг дружку в объятьях, не разбираясь, где свои, где чужие, плакали и обменивались нечленораздельными возгласами, позабыв, что можно общаться с помощью слов. Когда первые восторги немного поутихли, а это случилось нескоро, мы затащили пришельцев в поселок и стали знакомиться.

Чернявого человечка звали Борис Эпштейн. На Земле он когда-то был видным ученым и разрабатывал темы, важность которых для науки могли оценить лишь мэтры теоретической физики, да еще он сам. Профессиональные изыскания привели Эпштейна к выводу о существовании хоулов — дыр, подобных той, через которую мы попали сюда год назад. Расчеты показывали, что хоулы могут быть двух видов: нестабильные и стабильные. Дальнейшее исследование вопроса неожиданно завело Эпштейна в сомнительные лабиринты мифологии, но он не остановился и вскоре безвозвратно сгубил свою репутацию в научном мире. После этого он не остановился тоже и сосредоточился на поисках реально существующих хоулов. Их наличием он объяснял присутствие в преданиях народов Земли множества сказочных персонажей необычного вида и непонятного происхождения. По мнению Эпштейна, они были вовсе не плодом воображения землян, а реальными существами, попадавшими время от времени на нашу планету через хоулы из других миров.

— В какой-то момент я убедился, что хоулы неоднократно связывали миры с похожими свойствами, — объяснял он нам. — В такие периоды на Земле начинались эпидемии, которые быстро распространялись среди людей и против которых не находилось лекарств. Вспомните хотя бы эпидемию Черной смерти в средневековой Европе. Одновременно с этими событиями исследователями обычно отмечается всплеск нового мифотворчества и возрождение старых мифов и легенд, хотя традиционно это объясняют другими причинами: общим падением культуры и ростом суеверий.

Говорил Эпштейн тихо и вкрадчиво, словно боялся ненароком кого обидеть. Выглядел здравомыслящим. Слова его звучали убедительно. Однако научное сообщество заочно похоронило бывшего физика-теоретика за такие предположения еще несколько лет назад.

— Не исключено, что массовые вымирания животных, случавшиеся в далеком прошлом Земли, например, вымирание динозавров, также были связаны с воздействием чужих экосистем на нашу, — продолжал Эпштейн. — Однако одновременно экосистемы разных планет и адаптировались бы друг к другу, приспосабливались — понимаете? И если взаимное влияние началось в те времена, когда на Земле и связанных с ней планетах жили только микроорганизмы или вообще не было жизни, экосистемы этих планет не могли эволюционировать во что-то, абсолютно чуждое друг другу. Они должны быть во многом родственны. Что косвенно подтвердилось, когда мы сюда попали. Будь мы совершенно чужие здесь, не смогли бы питаться местной пищей. Но я и раньше был убежден в правильности моих выводов, хотя и не мог ничего доказать. Лишь обнаружение хоулов подтвердило бы мою правоту. Но самое главное, это открыло бы широчайшие возможности для путешествий в другие миры без затрат на дальние космические полеты, которые пока только в проектах. И не менее широкие возможности для колонизации множества планет без затрат на их терраформирование.

Отчаявшись найти понимание у коллег, Эпштейн обратился к любителям таинственного и непознанного.

Здоровяк Витя был геологом, увлекавшимся уфологией. Потом пошел в бизнес и заработал миллионы, но к уфологии не остыл. Идеи Эпштейна он воспринял с энтузиазмом, и они пять лет подряд выезжали на природу в разные страны. Два года назад к ним присоединилась светловолосая красавица Инга. И вот наконец команде охотников за хоулами повезло. Или не повезло — это уж как посмотреть. Троица оказалась здесь за три месяца до нас, в разгар сезона дождей, и выжила только благодаря смекалке и охотничьей сноровке Вити, а также необычным талантам Инги, умевшей каким-то внутренним чутьем определять съедобные растения.

— Она либер, — сказал Витя. — Надеемся, ребята, вы ничего не имеете против либеров.

Я, Лысый и Машка остались спокойны. Валера, Таня и Даша заметно напряглись.

— Нет, ничего не имеем, — ответил я за всех, хотя смысла в этом не было. Если Инга либер, она сама уже знает, кто имеет, а кто нет.

— А правда, что вы можете читать мысли? — осторожно спросила Даша.

Инга грустно улыбнулась.

— Не можем. Мы просто чувствительны к информационным потокам. Да и в этом не уникальны. Просто разбираемся в них лучше, чем остальные. Человечество никак не хочет признать, что информация — так же реальная субстанция, как материя и энергия. Мы пытались объяснить людям, кто мы такие, как делаем то, что делаем, и откуда взялись наши способности. Но нас не захотели слушать.

Да, подумал я, а ведь могли бы узнать много нового. В том числе и о себе самих. Но вместо этого либеров стали истреблять, объявив опасными выродками, стремящимися подорвать основы цивилизации. «Выпусти либеру ливер»… У нас в области самым известным случаем было убийство шести человек в Михайловском лесу. Их распяли на столбах заброшенной линии электропередач, откуда давно сняли все провода. Внизу развели костры. Преступников не нашли, да и не очень искали. Страшное это дело: преследование неугодных с молчаливого одобрения властей.

Появление либеров напрямую связывали с массовым распространением вживляемых в мозг компьютерных имплантатов. По крайней мере использование и производство последних строжайшим образом запретили во всех странах одновременно с началом гонений — не считаясь ни со страшным ущербом глобальной экономике, ни с общественным мнением, ни с чем. Мир еще не знал такого единодушия ни по одному вопросу; средства массовой информации перешли от бешеной рекламы имплантатов к расписыванию ужасов их применения так слаженно и быстро, что пропагандистская машина Геббельса в сравнении с этим показалась бы медлительной и страдающей излишним плюрализмом мнений. Технология из надежнейшей, всесторонне проверенной и крайне полезной для общества моментально превратилась в потенциально опасную, не прошедшую серьезных испытаний и открывающую безграничные возможности для манипулирования людьми. Носителей имплантатов обязали удалить их в обязательном порядке в течение года, попутно внушая гражданам идею, что наличие имплантата в голове равносильно хранению ржавой ядерной бомбы у себя под кроватью. Что же до либеров, на них обрушился такой шквал противоречивых, но одинаково негативных экспертных оценок, что вскоре даже вдумчивым людям оказалось абсолютно невозможно разобраться, чем же бедняги так не угодили правительствам, причем всем сразу.

— Если верить телевиденью, — продолжала Инга, — то мы и мысли читаем, и деньги с электронных счетов воруем, и внушить можем что хочешь кому хочешь. А уж расшатывать психику подростков и доводить их до самоубийства — наше любимое занятие. Понимаете? Это не спецслужбы занимаются слежкой за гражданами и копаются в их личной жизни; это не продажные СМИ промывают гражданам мозги; это не государство давит народ поборами, не банкиры обирают людей до нитки и не чиновники разворовывают бюджеты; это не политики в союзе с олигархами создают такие условия, в которых что детям, что взрослым жить невыносимо. Это все либеры!.. И уж конечно, власти не запугивают население либерами, делая из них козлов отпущения. Они лишь заботливо предупреждают добропорядочных налогоплательщиков о грозящей им опасности и говорят, кого именно следует опасаться… Лично мне пришлось несколько лет прятаться по друзьям и знакомым, пока не узнала про затею с поисками хоулов.

— Так выходит, вы не случайно попали в дыру? — спросил Валера.

— Нет, мы ее нашли, — сказал Эпштейн. — То есть Инга нашла. Она предупреждала, что назад через нее не вернуться, но в конце концов мы решились на переход.

— А чего тогда так плохо подготовились? — поинтересовался Лысый. — Набрали бы с собой всего…

— А откуда мы знали, к чему готовиться? — перебил его Витя. — Инга же не ясновидящая. Она чувствует хоулы, потому что при взаимодействии миров через них идут мощнейшие потоки информации. Но она не читает потоки как книгу — это никому не под силу.

— Ну да, — смутился Лысый. — Прошу прощения.

— А ваша дыра была та же самая, что и наша? — спросил я.

— Нет, — ответил Эпштейн. — Мы из Патагонии сюда попали. А ваш хоул Инга определила как ближайший. Она может чувствовать хоулы издалека. Как блуждающие, так и стабильные, я думаю.

— Стабильные — это какие?

— Точно неизвестно, пока мы таких не находили, — сказал Эпштейн. — Строго говоря, мы пока не находили никаких, кроме того, через который сюда попали. Но я предполагаю, что стабильные хоулы должны быть проходимы в обе стороны. И они не перемещаются в пространстве. Всегда стоят на одном месте и всегда привязаны к поверхности планеты. А вот ваш хоул сейчас в воздухе, далеко за обрывом.

— Мать моя! — ахнул Лысый. — Если кто войдет в него на Земле…

— Да, выпадет над джунглями на высоте трехсот метров.

Валера хотел еще что-то сказать, но его остановила Даша:

— Давайте уже совесть поимеем и покормим людей. Успеем еще наговориться.

Целую неделю мы откармливали гостей, не давая им помогать нам по хозяйству. Хорошо представляли, каково это: больше года в дороге по местным джунглям. Мы на одном месте жили, и то иногда едва не отдавали концы, а они останавливались только для добычи продовольствия. Больше всего троицу восхитил душ. Это было совсем не то что купание в озерах и лужах с последующим отдиранием от себя пиявок. И массу удовольствия ребятам доставил тот малозначимый вроде бы факт, что мы назвали планету так же, как и они: Гилея.

Несмотря на бдительный надзор, Инге удалось несколько раз ускользнуть в лес. Она собирала лекарственные травы целыми охапками и сводила отварами из них наши язвочки и цыпки. Совсем запаршивевшие, как и предсказывал покойничек Вася, мы стали обретать человеческий облик.

Мартышка влюбилась в Ингу сразу и безоглядно. В неисправимого оптимиста и мечтателя Витю влюбились все. Эпштейна запросто называли Борей, однако дистанция между ним и остальными сразу чувствовалась. А с Ингой — еще больше. Ну, последнее было понятно: Витя с Эпштейном пришли на планету добровольно, а она сюда сбежала. Спасаясь от людей, которые хотели ее уничтожить.

Как мы ни лелеяли гостей, к концу второй недели они засобирались в дорогу.

— Неужели уйдете? — не поверила Даша. — Оставайтесь!

— Надо идти, — сказала Инга. — Следующий хоул где-то там. — Она неопределенно махнула рукой в сторону обрыва. — Точнее сказать не могу — мешает тот хоул, через который вы сюда прошли. Нам надо уйти от него подальше в сторону, желательно на юг, чтоб я могла узнать точное направление.

— Но ведь неизвестно, куда тот хоул ведет. Или — откуда. Если он ведет с другой планеты сюда, вы даже не пройдете через него.

— Пойдем искать следующий.

— Так можно блуждать бесконечно! Зачем вам это?

— Кому как, — улыбнулась Инга. — Боря хочет собрать неопровержимые доказательства своей теории, найти хоул на Землю и вернуться туда с триумфом. Хотя я думаю, что триумф сам по себе волнует его меньше всего. Ему важно до истины докопаться. Он бы без колебаний собственную теорию опроверг при случае, — но теперь такое уже невозможно. Витя считает, что именно через хоулы перемещаются по Вселенной НЛО. И тоже хочет найти подтверждения своим догадкам. А я… Я хочу найти своих. Если я могу чувствовать хоулы, то и остальные либеры тоже. Мне Боря наводку дал, я его статьи читала, а другие могли сами догадаться. Наверняка кто-то из либеров уже ушел в другие миры. Мы могли бы основать колонию и помочь другим нашим перебраться туда. На Земле нам все равно не дадут жить.

— За что вас так ненавидят? — спросила Даша. — Я тоже побаивалась либеров. Но только до встречи с тобой.

— Вот если бы ты не побаивалась, а по-настоящему боялась, ты бы нас ненавидела, — сказала Инга. — И любые встречи только усилили бы страх. Из тех, кто нас панически боится, как раз и сколачивают бригады для поиска и уничтожения либеров. Большинству людей свойственна ксенофобия — обычно это чувство в них дремлет, но достаточно любого повода, чтоб оно проснулось и сорвалось с цепи, перерастая в агрессию. А сильнее всего нас ненавидят те, кто хотел бы использовать в своих целях, но не может. Потому что мы никому и никогда не позволим себя использовать. Для властей мы опасны уже тем, что видим истинную картину мира, чувствуем подоплеку происходящих в обществе процессов, слишком хорошо понимаем природу власти вообще и знаем, из кого она состоит, кого покрывает и кто из ее рук кормится. Если б у нас хватило терпения молчать, все было бы нормально, да только его не хватило. Если б мы оказались податливее на прогиб, все было бы вообще замечательно. Ведь многие знают то, что знаем мы, не стесняются высказываться, и даже что-то предпринимать. Однако для них это сплошь и рядом лишь способ набить себе цену и продаться подороже. Для нас такое неприемлемо.

— А это реально — найти хоул на Землю? — спросил я. Больше для того, чтобы прекратить обсуждение темы либеров, чем для чего-то еще.

Инга посмотрела на меня. Умела она читать мысли или нет, мое намерение она угадала.

— Хоулы на Землю наверняка есть, — сказала она. — Или скоро появятся. Если не отсюда, то с других планет. Ты Борю спроси, он тебе расскажет. Упрощенно это выглядит так: в некий момент времени число хоулов начинает расти, и они соединяют планеты нашей Галактики, а может, и всей Вселенной, все более плотной сетью. В интеграции участвуют лишь миры с похожими характеристиками — каков допустимый разброс параметров, я не помню, тоже спроси у Бори. Но Земля точно способна интегрироваться только с землеподобными планетами, газовые гиганты — с газовыми гигантами, а на счет звезд Боря пока не уверен. После прохождения интеграционного пика число хоулов начинает сокращаться. Затем все повторяется. Сейчас мы на пути к пику.

Витя попросил нас помочь со снаряжением. В целом-то у их компании все было, но увидев наши мачете, он загорелся желанием заиметь такие же.

— Топор есть, а мачете я с собой не захватил, — сокрушался он. — Хотя дома — четыре штуки! Зачем, думаю, в Патагонии мачете? А хоулы еще когда найдем. И куда попадем через них? Может, в арктические льды. И не взял…

— Ну что, мастер булата, — сказал я Лысому. — Сделаешь гостям мачете?

— Да без проблем, — ответил он. — Полосы еще остались. Но вы притормозили бы, — слышь, Вить? Больше года таскаетесь по джунглям — неужто не надоело?

— Надоело! — засмеялся Витя. — Еще как надоело, ты бы знал! Всегда любил джунгли, в детстве бредил ими, а теперь ненавижу. И потому хочу побыстрей разыскать хоул куда-нибудь в другое место. Мне даже все равно, куда.

Эпштейна мы тоже не уговорили. Особенно нам не хотелось отпускать Ингу, которая знала, какие травы следует подмешивать во фруктовые салаты, чтобы потом не болел живот. Тогда я, надеясь хоть чуток задержать непосед, закинул такую наживку:

— А почему бы вам не построить плот? Вам ведь на юг нужно, а на юг должна течь река, что за болотом. Это по течению в дальних протоках видно.

— Да мы плыли уже по реке, — сказал Витя. — Тысячу километров, не меньше. Петляет она страшно. Общее направление хрен угадаешь. Но вроде да, на юг… Мы бросили плот в ста километрах отсюда, когда пошли искать ваш хоул. А теперь думаем: вдоль обрыва пешком не быстрее ли будет?

— У обрыва мало дичи, — сказал я. — И там трудно найти воду.

Гости наживку заглотили и стали совещаться. Пошли смотреть, где растут пригодные деревья. Потом еще совещались. А я этой уловкой просто давал время как следует подумать всем нашим и себе.

Мы могли не гостей у себя пытаться оставить, а пойти с ними. У болота, если разобраться, нас ничего не держало, кроме кучи металлолома, которая все равно когда-нибудь кончится. А вблизи другого хоула, даже если он односторонний и ведет сюда, можно было найти еще людей. Валера и девчонки после смерти Васи заметно затосковали. Надежда вернуться на Землю, какой бы слабой она ни была, могла бы их взбодрить. Но самое главное — после появления Инги мы особенно хорошо прочувствовали, насколько нам не хватает знаний о планете, где мы оказались, и насколько легче было бы с такими знаниями жить. В дороге мы могли научиться у Инги лечить себя местными средствами, ну хоть на уровне шаманов и знахарей. Да и много еще чему.

Инга мне вовсю подыгрывала.

— Хочу, чтобы вы пошли с нами, — сказала она, поймав меня в стороне от остальных. — Нас слишком мало. Борю можно не считать. Он как бы здесь, но его как бы и нет. Делает все, что скажешь, но вообще толку с него в джунглях как от фермера на диспуте по теоретической физике. Случись что со мной и Витей, он в лесу неделю не протянет, а на Землю точно не вернется.

— А тебе важно, чтобы он вернулся?

— Да. Ты что, не понимаешь? Другие миры — это свобода. Неужели сам не почувствовал, когда оказался здесь? Не верю.

Конечно, я почувствовал.

— О проблеме перенаселения Земли можно будет забыть, — продолжала Инга. — Об истощении ресурсов — забыть навсегда. Воевать друг с другом люди, наверно, не прекратят, но у них хоть появиться шанс попробовать сделать это. Земля для современного человечества — как тюрьма. И это не чьей-то злой волей обусловлено, а просто ограниченностью жизненного пространства. Хочешь не хочешь — живи по тюремным правилам, под присмотром надзирателей. Потому что анархия еще хуже.

— Интересно, — сказал я. — Тебя что, судьбы человечества заботят?

— По идее не должны бы, — рассмеялась Инга. — Но на практике выходит наоборот.

Прошло несколько дней — мы думали. Я, Валера, девчонки, даже Машка. Я это видел по их глазам. А потом Лысый сказал за ужином:

— Ну и сколько можно репу чесать? Останемся — прокиснем возле этого болота. Здесь совсем не курорт. А пойдем с ребятами — может, хоть найдем место получше. Или вправду доберемся до Земли — чем черт не шутит. Поселок, что ли, жалко бросить? Мы его так и так бросим, сами собирались. Хижины давно пора переделывать, а иначе как-нибудь утром проснемся в развалинах.

— Короче, плот можете не строить, — сказал я Вите. — У нас целых два.

Все засмеялись и сразу повеселели. И не нужно было никому ничего объяснять или о чем-то детально договариваться. Мы и так понимали друг друга.

На следующее утро мы развили кипучую деятельность. Лысый раскочегарил печку и перековывал весь пригодный металл на остроги, наконечники для стрел и другие необходимые вещи. Валера ему помогал, а когда оказывался не нужен, резал из покрышек сандалии в запас. Машка взялась показать Вите лучшие охотничьи места и заодно накопать побольше клубней колючки. Инга с Дашей занялись заготовкой фруктов и съедобных трав на первое время, а нам с Эпштейном досталось усовершенствование плотов. Витя сказал, что река широкая и там можно ходить под парусом.

Боря обмерил наши плоты, быстро сделал подсчеты, карябая на земле прутиком, и сказал, какой высоты должны быть мачты и какие нужны по форме и площади паруса. Мачты мы сделали быстро, с креплениями для них возились гораздо дольше. Таня взялась за плетение больших тонких циновок для парусов, а позже к ней присоединились Даша с Ингой.

Десять дней мы заготавливали припасы и вообще все, что могло потребоваться в дороге. Сплели канаты для якорей и выбрали на островке со скалой камни для них. А Инга еще посоветовала вырубить щиты из крыш и капотов машин.

— Я могу ошибаться, — сказала она, — но мне кажется, на планете есть разумные. Не люди — местные жители. И если мы их встретим, лучше держаться настороже.

 

Глава 7

Перетащив на плоты припасы, вещи и оружие, мы установили на носовые треножники арбалеты и без всяких церемоний тронулись в путь, бросая поселок, в котором прожили целый год.

Шли то на шестах, то на веслах, и вскоре выбрались в незнакомые протоки, по которым плыли четыре дня. Витя сразу сказал: на реке часто невозможно сориентироваться, где главное русло, а где боковые рукава. Девчонки на ходу доплетали паруса. Мы то гребли, то бросали это дело и готовили древки для стрел, рыбачили, осматривались. Штурманом нашей флотилии единодушно назначили Ингу. Только она знала, куда вообще плывем, и могла ориентироваться на реке без карт и компаса. Который, кстати, у Вити был, но он его даже из рюкзака не вытаскивал. А вот на команды мы как-то не разбились и постоянно переходили с плота на плот, не в силах наговориться с новенькими и друг с другом. Витя старался держаться на том плоту, где не было Инги с Эпштейном.

— Устал я от них, — признался он мне. — Оба помешаны на своем и больше ничего знать не хотят.

Ну это кто бы говорил. Сам Витя был помешан на летающих тарелках так, что по сравнению с его увлеченностью интерес Эпштейна к хоулам казался невинным хобби. Потом я догадался, что Витя отчаянно влюблен в Ингу, но надежду на взаимность давно потерял и находиться рядом с ней ему нелегко. В то же время я заметил, что Даша всеми силами пытается отжать меня подальше от Инги, когда мы втроем оказываемся на одном плоту. И все время мы с Дашей были рядом, как бы я ни прыгал туда-сюда с одного плавсредства на другое. Вот те на! Сколько раз ведь пытался к ней подъехать, пока жили в поселке, но Даша отвечала на мои поползновения более чем прохладно, принимая хуже только ухаживания Лысого. А теперь, значит, когда конкурентка объявилась, она меня вдруг заревновала. Ну ладно, чертовка рыжая, курносая, конопатая, покажу я тебе… Однако что предпринять, как-то не придумывалось. Я только злился без толку, не зная, как теперь себя вести, и завидовал Валере с Таней, у которых с самого начала все было легко и просто.

Когда появилась Инга, я совсем уже было собрался поухаживать за ней, махнув рукой на Дашу; но теперь, если Инга меня отошьет, Даша ведь мне припомнит эту попытку. Или не припомнит?.. А если я сделаю вид, что Инга мне без разницы? Тогда зловредная рыжая стервочка моментом успокоится, и все у нас с нею пойдет по-старому.

Или не успокоится, а будет у нас наконец хорошо?

Э, нет, брат, тут торопиться не надо. Долго ты ждал — еще подождешь. Неспроста ведь Дашка тебя сторонится — что-то ей мешает, а сказать она не хочет. Вот и догадайся — что.

Инга поглядывала на меня нежно, почти страстно, когда это видела Даша, и лукаво — когда та этого не видела: опять решила мне подыграть. Даша принимала все за чистую монету, злилась и сжимала губы, однако их отношения с Ингой чудесным образом не портились. Витя во время подобных уроков актерского мастерства начинал сопеть так, что было слышно с соседнего плота, но в итоге его природное добродушие всегда побеждало раздражение, и наши с ним отношения не портились тоже.

Эпштейн неожиданно нашел внимательного слушателя в лице Машки: при помощи какой-то невероятной интуиции она единственная понимала любые его рассуждения до конца. Остальные быстро ломались — вроде, и понятно он говорил, и простыми словами, однако вскоре собеседник начинал чувствовать себя как первоклассник, попавший на университетскую лекцию. Но только не Машка Ситуация. Эпштейн уважительно величал ее Марией Федоровной и скорбно говорил нам, что в ней пропал гениальный ученый.

Мы плыли меж бесконечных островов, стараясь выбирать протоки пошире и старательно избегая участков затопленного леса, где можно было застрять. Нередко выбранную протоку перегораживало упавшее дерево или она кончалась тупиком, забитым мелким плавучим валежником, травой и лианами. Мы возвращались, направляли плоты по другому курсу, шли вперед, иногда легко, иногда нудно цепляясь за коряги, снова возвращались, шли вперед… И на пятый день попали в главное русло, которое было шириной в полкилометра.

Река текла неспешно, неся по течению целые островки водорослей и поваленные деревья, на которых сидели похожие на цапель и пеликанов птицы, — и другие, ни на кого не похожие. Мы выбрались на стрежень, и скорость плотов даже без использования весел сразу заметно увеличилась. Дул попутный ветер, и мы подняли паруса. Справа были джунгли и слева стояли они же; прямо над головой висели два солнца — большое красное и маленькое голубое. Нас несла река, бурая от ила. Полдень, жарко, другая планета; обжившись в лесу у болота, мы часто забывали, что не на Земле, а теперь снова остро ощутили себя чужаками.

— Красиво здесь, — сказала Даша.

— Только красота какая-то мрачноватая, — добавила Таня.

— Просто непривычная, — сказал я.

— Ночью же не поплывем? — спросил Лысый. — Вдруг эта река задумает повернуть и упасть с обрыва водопадом.

— Ну да, если и услышим шум, в темноте берегов не найдем, — согласился Валера. — Луны-то здесь нет.

— Инга, ты сможешь почувствовать водопад? — спросил я.

— Это так не делается, Сереж, — ответила она. — То есть — захотела я, и почувствовала что хочешь, и сразу определила, что там впереди. Вспомни, сколько раз мы возвращались назад в протоках, а ведь я старалась. Представь, что ты почти слеп и глух, видишь только тени, слышишь только неясные звуки, а надо идти по незнакомым местам и находить дорогу… Понял, каково тебе придется? Нам лучше плыть только днем.

Вечером мы высадились на берег — вернее, наши плоты завязли в двадцати метрах от него, и пришлось брести по колено в грязи до относительно сухого места.

— Ночевать на плотах будем? — спросила Машка, когда мы развели костер.

— Лучше на плотах, — ответил Витя. — Там сухо, и ни одна дрянь по такой грязи к нам тихо не подберется.

— А если из воды вынырнет? — спросила Таня.

— Из воды — да, вынырнуть может. Поэтому на каждом из плотов должен стоять часовой, и крутиться он будет во все стороны как флюгер.

— А если плоты вместе свести?

— И так сведем. Но дежурить все равно лучше по двое.

Я взял Витин карабин и пошел побродить по окрестностям. У Вити был нарезной «Тигр» с хорошей оптикой — я планировал купить себе такой, когда жил на Земле, но так и не собрался. Теперь представился случай опробовать эту машинку. Однако я никого не подстрелил, не нашел ничего интересного, только измазался в грязи, уткнулся в протоку и повернул назад.

— Что-то тут колючки в лесу не видно, — сказал я возвратившись.

— По берегам последних проток ее уже почти не было, — отозвалась Даша. — Вить, вы когда впервые увидели колючку?

— Эти кусты без листьев? Из которых у вас изгородь была?

— Ну да.

— Вот как раз на подходе к обрыву, за неделю перед тем, как вас нашли.

— Наверно, она действительно нездешняя, — сказала Даша. — Боря, мог быть раньше хоул с другой планеты на том самом месте, где потом появился наш?

— Это не исключено, — ответил Эпштейн. — Но вы учтите, что механизм формирования хоулов мне пока не вполне ясен. Блуждающие хоулы, согласно моим расчетам, могут существовать от долей секунды до нескольких месяцев и даже лет. И чаще всего должны встречаться хоулы первой категории, то есть короткоживущие. Стабильные хоулы способны существовать подолгу, но появляются они только на пике очередной интеграции миров.

— И как далеко мы от пика?

— На этот вопрос ответа у меня тоже пока нет, — вздохнул Эпштейн. — Если судить по косвенным признакам, например, по участившимся исчезновениям людей, пик уже близко. Но тут легко ошибиться. Статистика — вещь обманчивая, резкий рост каких-то показателей может быть связан просто с улучшением методов сбора данных в той или иной области.

Ночь прошла спокойно, как и несколько следующих дней и ночей. Однако мы постоянно держались настороже, ожидая появления предсказанных Ингой местных жителей, против которых потребуются щиты. Похожих на крокодилов животных в реке не было, но Витя сказал, что в ней водятся гигантские сомы и водоплавающие ящеры длиной до десяти метров. Этих, последних, мы вскоре увидели: смахивающие на варанов звери с трудом выползали из воды на слабых коротких лапах, грелись на илистых отмелях, иногда дрались друг с другом и сползали обратно в воду.

Рыба ловилась плохо, и мы охотились на птиц, отдыхавших на плывущих деревьях и носившихся над водой. Речные птицы оказались пугливее лесных. Многие из них явно знали, что такое луки со стрелами и существа на двух ногах, не подпускали плоты близко и не летали над ними. Однако кое-что мы все же добывали, и заготовленные припасы расходовались умеренно. Инга на привалах разыскивала съедобные травы и учила это делать нас; Мартышка скакала по деревьям, обеспечивая пропитание себе, а заодно давала нам наводку на поспевшие и пригодные в пищу фрукты.

С первым поселением местных нам повезло. Когда мы подплывали к нему, как раз смеркалось, и Витя заметил далеко впереди слабое зарево: сквозь листву береговых зарослей просвечивали костры. Мы поспешно направили плоты к тому же берегу, потому что он оказался ближе, хоть это и было не самым лучшим вариантом.

— Давайте подождем, пока совсем стемнеет, а потом переправимся на ту сторону, — предложил Валера.

— Раз уж мы здесь, лучше сперва сходить на разведку и узнать, кто это такие, — возразил Лысый. — В темноте можно подобраться к ним незаметно.

— А если они видят ночью? — спросил я. — Вот будет невезуха.

— Подождите, — сказал Витя. — Сперва послушаем, что Инга посоветует.

Инга сидела на носу одного из сведенных вместе плотов, обхватив руками колени, и смотрела в лес. Торопиться с советами она не собиралась. Я попытался представить, каково это: вглядываться в информационные потоки и выуживать из них знания. Или я все не так понимаю? Зациклился на образах, связанных с рыбалкой? Скорее, Инга как-то через себя пропускает эти потоки. Должно быть, она не рыбак, а сеть…

— На разведку лучше не ходить, — сказала Инга, поднимаясь на ноги. — Не смогу объяснить, почему, но нам лучше не ходить в деревню.

— А там деревня? — спросила Машка.

— Не знаю. Но мне кажется, это не временная стоянка.

Дождавшись темноты, мы переправились на другой берег, оказавшись тремя или четырьмя километрами ниже таинственного селения, бросили якоря и заночевали на плотах не разводя костров. Перед рассветом позавтракали вяленым мясом и тронулись в путь еще при свете звезд. Когда взошли солнца, так и не увиденная нами деревня осталась далеко позади.

Через три дня, вечером, оглядывая берег в поисках места, где плоты могли бы пристать без особых трудностей, мы увидели узкую илистую отмель, испещренную следами.

— Похоже, водопой, — сказал Витя. — Надо остановиться чуть ниже на пару дней и настрелять дичи.

— Постой-ка, — сказал я. — Давайте подплывем ближе.

Шесты не доставали до дна почти до самой отмели, пришлось к ней подгребать. Отпечатки на подсохшем иле свидетельствовали о том, что мы пристали тут не первыми.

— Что тут такое вытаскивали? — спросил Валера, вглядываясь в отчетливые широкие полосы на берегу.

— Что-то большое, — сказала Даша.

— Не уверен, но я бы сказал, что тростниковые лодки, — пробормотал Витя. — Правда ведь, Борь? Помнишь, в Африке, на этом озере — как его?..

— Озеро и сами лодки я помню, — ответил Эпштейн.

— Смотрите, какие следы вокруг, — сказал Валера. — Интересно.

— Высаживаемся, иначе не разглядим.

Некоторые следы на отмели напоминали человеческие, но их оставили очень широкие ступни. Я подумал, что на таких ногах удобно ходить по вязкому прибрежному илу и по окружающим реку болотам. Другие следы оказались похожи на крысиные, только крупнее. Их было гораздо больше. Раньше мы часто видели почти такие же следы у своего поселка, когда выслеживали больших водяных крыс. Правда, те передвигались на четырех лапах, а не на двух. Дальше, за отмелью, в лесу нашлись потухшие кострища с множеством дочиста обглоданных костей вокруг. Лысый наклонился и поднял с земли пару черепов.

— Гляньте, как у людей, — сказал он.

Мы долго рассматривали следы пирушки и пришли к единодушному выводу: крысоподобные существа привезли сюда человекоподобных, убили их, зажарили и съели.

— Похоже, пленников сперва пытали возле тех деревьев, — сказал Витя. — Там кровь кое-где на стволах. И обрывки лиан валяются.

— Сколько у тебя патронов к карабину? — спросил я.

— Чуть больше трехсот. Я четыреста брал, расходовал экономно. Теперь жалею, что не взял тысячу.

— Давайте уплывем отсюда, — предложила Таня. — Зачем нам на это смотреть?

— Наоборот, останемся, — сказал я. — Безопаснее места не найти. Если люди-крысы постоянно устраивают здесь праздники, мы их издалека заметим, — они наверняка попрут сюда с факелами, песнями и бубнами. Но, скорее, они на эту отмель разово завернули, чтобы пообедать большеногими, и в ближайшем будущем не заглянут.

Машка показала нам найденную ею примитивную стрелу с обожженным наконечником. Древко стрелы от сырости повело, и владелец ее выкинул. Судя по длине древка, луком он владел не слишком дальнобойным и мощным.

— Если у дикарей все оружие того же качества, мы с ними справимся, — сказал Валера.

— Да, но только на воде и если их будет не слишком много, — ответил я. — В лесу они нас забьют. Вся наша стратегия, думаю, должна сводиться вот к чему: не подпускать их близко, не доводить дело до рукопашной.

Спрятав плоты в камышах ниже по течению, мы до ночи укрепляли их на случай схватки, а утром продолжили начатое. К полудню по периметру каждого плота появился фальшборт из бамбука, сквозь который наружу торчали заостренные колья. Мы не знали, как далеко и высоко способны прыгать люди-крысы, но в любом случае у них теперь возникли бы немалые трудности с этими кольями, реши они взять нас на абордаж.

Металлических щитов, чтоб закрыться ими вокруг, не хватало даже на один плот, поэтому мы поделили их пополам и взяли с собой побольше бамбука, решив наделать щитов из него. Положение требовало наконец разбиться на команды, и мы разбились. Главным нашим оружием был карабин, а потому Витя вместе с ним ушел на один плот, забрав с собой Эпштейна и Таню, не отличавшихся особыми бойцовскими качествами. Впрочем, луком и пращой Таня владеть умела и пообещала натаскать Борю по основам. Арбалетчиком у Вити стал Валера.

Мы с Дашей делили первое место по точности попадания в цель из лука и оказались на другом плоту — вместе с Лысым, ставшим после смерти Васи лучшим пращником. Ингу мы надеялись всему научить, а решительности ей было не занимать. Кроме того, она когда-то брала уроки фехтования, и мы отдали ей единственное фабричное мачете. Арбалетом у нас заведовала Машка, еще в поселке демонстрировавшая чудеса скорострельности из этого оружия.

Теперь прыгать с плота на плот продолжала только Мартышка, пользуясь тем, что ее везде охотно принимали. А мы сходились вместе лишь на привалах у берега, но на всякий случай заготовили легкие мостки из бамбука, чтобы в случае чего быстро перебросить их между плотами на ходу и прийти на помощь соседней команде.

Через пару дней мы обнаружили сожженную деревню большеногих. Здесь бедняг съели прямо на месте, никуда не перевозя.

— Видно, тех, первых, люди-крысы наловили в лесу или на реке, — сказал Витя. — Они могли сбежать после нападения на эту деревню. Как считаете?

— Да тут наверняка не одна такая деревня, — ответил я.

И оказался прав. Вторую деревню мы нашли на следующий же день. Здесь несколько хижин уцелело: построены они были мастерски, а вот ограда вокруг никуда не годилась, и жителей она не защитила.

— Кажется, в здешних джунглях идет большая война, — сказал я. — И перевес пока на стороне людей-крыс.

— Нихрена себе ситуация! — буркнула Машка.

Побродив между целых и сгоревших хижин, мы нашли пять разбитых щитов, когда-то искусно обтянутых кожей, а теперь ни на что не годных, хороший лук с порванной тетивой и несколько стрел — с обожженными остриями и другие, с костяными наконечниками. Лысый тут же натянул на лук новую тетиву и опробовал оба вида стрел по нашим щитам. На металлических только отколупывалась краска и оставались вмятины. Сырой бамбук стрелы с костяными наконечниками пробивали, но тут же вязли в нем, едва высунув острие с другой стороны. Лишь одна прошла навылет.

— Сплетем на бамбуковые щиты циновки потолще, и получатся у нас из плотов броненосцы, — заключил я.

— Можно и металлические обтянуть, — сказал Валера. — Для надежности.

Два дня мы этим и занимались, понадеявшись, что крысолюди в сожженную деревню не вернутся. Циновки крепили на щиты в три слоя, так как сообразили, что после первой же серьезной стычки противники насобирают пущенных в них наших стрел с железными наконечниками.

Дополнительной защитой мы озаботились очень вовремя: когда тронулись в путь, почти сразу заметили позади большие тростниковые лодки, выворачивающие в главное русло из бокового рукава. Их было пять; целый час мы оставались незамеченными, потому что успели зарулить за плывшее по реке огромное дерево. Однако лодочная флотилия слишком быстро сокращала расстояние между собой и этим деревом, само оно медленно ворочалось в воде, грозя зацепить плоты ветками, и в конце концов мы плюнули на секретность и взялись за весла, стараясь далеко не расходиться. С лодок донеслись резкие лающие крики — сперва неуверенные. Там пытались рассмотреть, кто плывет на плотах. Витя тоже рассматривал флотилию — в оптический прицел.

— Вроде бы это те самые крысолюди! — сказал он. — Рожи мерзкие, вытянутые. Уши остроконечные. Ростом в среднем пониже нас. Набедренные повязки из травы… ну и ожерелья еще, вот и вся одежда.

На лодках снова залаяли и завизжали, уже по-боевому, и налегли на весла. Вскоре мы хорошо видели крысолюдей без всякой оптики. Они были вооружены луками и копьями. А еще — каменными топорами. Ну или чем-то похожим.

— Пугнуть их? — спросил Витя. — Огнестрельного оружия-то поди не знают.

— Только пугай сразу насмерть, — посоветовал я.

— Не жалей их, Витя, — сказала Инга. — Вечно ты всех жалеешь.

— А кого это я жалел? Помимо вас с Борей?

— Да вот этих крысомордых ты сейчас жалеешь. Давно пора стрелять.

Витя неуверенно поднял карабин. Дикарей, даже такого звероподобного вида, убивать ему явно не хотелось.

— Если сомневаешься, отдай карабин Валере, — сказал я. — Или перекидывай мостки — я возьму.

В двадцати метрах за нами в воду плюхнулась первая стрела. Витя выстрелил, и лучник, отброшенный пулей с носа лодки, свалился на головы гребцов. Звук выстрела заставил крысолюдей бросить весла, но ненадолго. Кое-кто из них испуганно заметался, один даже прыгнул за борт, но остальные дикари пришли в себя удивительно быстро. Самый рослый заскакал по лодке, что-то выкрикивая и размахивая над головой каменным топором. Он указывал то на нас, то на небо, то на берег, и его речь произвела впечатление. Крысолюди на всех лодках забесновались, яростно загавкали, пустили в нас тучу стрел с небольшим недолетом и принялись отчаянно грести.

— Стреляй, Витя, мать твою! — заорал Лысый. — Их там больше сотни, они же сожрут нас, как большеногих!

Витя аккуратно выстрелил четыре раза, результатом чего стали четыре трупа. Но дикарей это, кажется, не взволновало.

— Стреляй по рулевым! — крикнул Валера.

— Да вообще по всем! Ты чего тянешь?..

Витя пятью выстрелами снял всех рулевых, но их места тут же заняли другие крысолюди. Стрелы уже вонзались в щиты плотов и проносились над нашими головами. Витя сменил магазин и продолжал методично расстреливать дикарей на всех лодках по очереди.

— Разворачиваем плоты! — крикнул я. — Разворачиваем!

Когда плоты развернулись носами к течению, передовая лодка оказалась уже в полусотне метров от нас. Машка выстрелила из арбалета — дротик пробил насквозь продолжавшего орать предводителя и еще двух крысолюдей сразу за ним. Валера выстрелил по другой лодке — с тем же результатом, так была плотна толпа на носу. Лысый и Таня без остановки крутили пращи, мы с Дашей стреляли из луков, непрерывно грохотал карабин. Валера и Машка, растянув тетивы арбалетов, выпустили каждый по второму дротику. Две лодки из пяти потеряли управление — на одной вообще не осталось никого, кроме раненых и убитых, а на соседней — почти никого. Витю ранило стрелой в плечо, Лысого — в ногу, зато крысолюди на трех лодках стали поворачивать.

Мы тоже повернули плоты и подняли паруса.

— Отбились, — сказал Лысый, когда между нами и разгромленной флотилией дикарей было уже метров триста.

— Давай я тебя перевяжу, — предложила Инга. — И плоты сводим, мне надо потом Витю перевязать.

— Я сделаю! — сказала Таня.

— Спасибо, Тань, но ты так не справишься, — прокряхтел Витя. — Пусть Инга лучше.

Меня, Машку и Валеру тоже поцарапало, но то были именно царапины. Мы повыдергивали из щитов и насобирали на плотах больше сотни стрел и шесть копий — четыре с обожженными наконечниками и два с великолепными костяными.

— У них все оружие двух сортов, — заметила Даша. — И один гораздо хуже второго.

— Повезло, что они плохо стреляют, — сказал Лысый.

— Они и плавают хреново, — отозвался со своего плота Валера. — Кто так рулит?

— А это не их лодки, — догадался я. — Они плавать на таких и стрелять с них не привыкли. Лодки — они ведь качаются, особенно если так погано грести. Наверно, захватили их у большеногих, как и хорошее оружие.

— Чего делать будем? — спросил Витя.

— Посмотрим, что они делать станут, — ответил я.

Две лодки дикарей шли за нами на почтительном расстоянии, а одна обгоняла вдоль берега.

— Решили нас окружить? — спросила Машка.

— Скорее, хотят предупредить своих ниже по течению, — сказал Витя. — И если их там много, нам труба. Надо что-то придумать.

— Тростник на лодках сухой, — сказал я. — Подожжем их.

— Главное, чтоб самим не сгореть.

— Ну, с этим проще.

Впереди на реке был остров, и мы направили плоты к нему. Лодка дикарей к острову пристать не попыталась, и можно было надеяться, что там чисто. Однако мы все равно соблюли все мыслимые меры предосторожности на подходе, а когда пошли искать смолистые деревья, снарядились как на битву.

Горючей смолой прибрежный лес оказался не богат, и собирать ее пришлось по капле, а из сухой растительности в местном парнике нам удалось найти единственную тощую лиану. Зато я подстрелил жирную водяную крысу рекордного веса, килограмм на шестьдесят пять, а еще мы нарубили огромные охапки лопухов. Меж тем Лысый и Витя, несмотря на раны, готовили грубые дротики для арбалетов. Наконечники даже не предполагалось обжигать — древки просто заострили.

Трофейные копья — те, что похуже, — тоже пошли на дротики. Машка разделала крысу и вытапливала жир, а мы с Дашей сняли с навесов старые кровли, успевшие высохнуть под солнцем, и накрутили из этого материала жгутов. Эпштейн с Ингой под руководством Тани заново покрыли навесы принесенными из джунглей лопухами.

Все работали упорно и сосредоточенно, понимая: не справимся с крысоподобными ублюдками — пощады не будет. Витя выдохся первым, и Инга загнала его отдыхать под навес. Лысый, подготавливая дротики, заодно смастерил себе костыль. Эпштейн учился стрелять из лука — поглядев на него, мы решили, что в мишень размером с лодку он попадет.

Когда Машка покончила с крысой, мы стали тренироваться в стрельбе из арбалетов и луков горючими снарядами. Обмотанные жгутами у наконечников, дротики и стрелы летели немного не так, как им полагалось, но сделать необходимые поправки было несложно. Труднее оказалось с самими жгутами — даже пропитанные жиром или смолой, они часто гасли в полете. Нужную толщину и плотность обмотки долго подбирали путем экспериментов, однако в итоге добились, что горящими до цели стали долетать восемь — девять снарядов из каждого десятка.

К вечеру мы спустились до нижней оконечности острова и встали на ночевку так далеко от берега, как только позволяли якоря. На правом берегу горело несколько костров — там остановились наши преследователи. Утром они двинулись за нами, держа приличную дистанцию. К полудню к двум лодкам присоединились еще две.

— Много же их на реке, — сказала Машка. — И что, Инга, в верховьях вы их не видели?

— Нет. Сразу бы сказали. И никаких большеногих там не было тоже.

Река впереди поворачивала влево, огибая поросший лесом мыс. Лодки сзади нагоняли и заходили справа, прижимая нас к нему.

— Вот за мысом они нас и ждут, — сказал я. — Сводим плоты, готовимся.

Мы убрали рулевые весла и поставили плоты корма к корме, связав их лианами, чем обеспечили себе возможность перебежек с плота на плот и круговой обстрел из арбалетов. Маневренность в предстоящем бою для нас была не важна, так как мы все равно не могли соревноваться в этом с лодками. Карабин у Вити я забрал.

— Ты что, Серега, я же из лука со своим плечом стрелять не смогу! — попытался воспротивиться он.

— Но из карабина ты тоже не сможешь стрелять точно. А кто победит, будет решать именно он и горящие стрелы. Так что сегодня тиром заведую я. А ты будешь поджигать дротики.

Плоты несло в обход мыса, медленно разворачивая их поперек течения. Мы черпали воду из реки и обливали помосты, стойки навесов и циновки на щитах. Инга и Витя развели огонь в обоих очагах. За поворотом оказалась большая бухта, на берегу ее стояла деревня и лежали лодки — шесть, восемь… двенадцать. Едва завидев нас, бродившие рядом крысолюди закричали, завыли и принялись сталкивать их на воду. Четыре лодки на реке круто повернули и пошли на наши плоты.

— Упорные, сволочи, — пробормотал Лысый.

— И бесстрашные, — добавила Инга. — После вчерашней-то бойни — и столько решительности.

— Значит, сегодня надо устроить им бойню покруче, — сказал я, поднимая карабин. — Такую, чтоб навсегда запомнили.

Как только первая из четырех лодок справа от нас оказалась на расстоянии выстрела из арбалета, Машка выпустила по ней первый горящий дротик. Выстрел оказался удачным: острие глубоко вонзилось в задранный нос, а жгут съехал дальше по древку, продолжая гореть, как и было задумано. Бормоча похвалы в адрес собственной меткости, Машка быстро растягивала тетиву, лязгая рычагом и механизмом из шестеренок. Инга подала новый дротик, и Машка пустила его в следующую лодку.

Подождав, когда отчалившая от берега флотилия окажется в пределах досягаемости дротиков из арбалета Валеры, я принялся расстреливать крысолюдей из карабина. Оптика у «Тигра» была отличная, расстояние — небольшим, ни одна пуля не пропадала даром. В жизни мне не случалось выполнять такой тошнотворной работы. На тридцатом выстреле я уже сильно жалел, что забрал оружие у Вити. На пятидесятом отупел, и мне стало все равно. Эпштейн, присев рядом, заряжал мне магазины. Таня и Даша подруливали боковыми веслами, чтобы плоты не кружило.

Крысолюди бессильно орали в нашу сторону, однако их стрелы нас пока достать не могли. Справа пылали две лодки — третья поначалу хорошо занялась от Машкиного дротика, но дикарям удалось ее потушить. Валера тоже поджег две штуки, и тут мы наконец сплылись на выстрел из лука. Теперь дикари смогли по нам стрелять, чем тут же воспользовались; зато и сами оказались под ливнем огненных стрел, которые можно было пускать куда быстрее дротиков. Вскоре им стало ясно: если не хотят поголовно сгореть, пора поворачивать.

Уцелевшие лодки принимали пловцов с тех, что потушить не удалось, и отгребали к берегу. Плоты несло течением вместе с шестью кострами на воде; один подошел слишком близко, но нам удалось оттолкнуть его от себя, просунув шесты между щитов. Лысый сидел на помосте, прижимая ладонь к лицу: стрела выбила ему левый глаз. Валера лежал у своего арбалета с двумя стрелами в животе и одной в шее. Даше проткнуло руку, Машке — тоже руку, мне оцарапало голову и порвало ухо. Всех остальных крысолюди тоже попятнали. Даже Мартышку зацепило, и она жалобно поджимала пораненную лапку.

— Вот суки! — сказал Лысый, не отрывая ладони от лица. — Как я теперь без глаза?

— Второй же целый, — утешила его Машка. — И левый ведь выбили, не правый.

— А левый, он что — не мой был, арендованный?

— Ты выдержишь, Лысый, ты сможешь, ты у нас железный, — сказала Машка, готовясь вырвать стрелу у себя из руки. — И я выдержу…

Витя сидел у стойки навеса весь серый — драка ему тяжело далась. Я помог избавиться от стрелы Даше. Инга перевязывала всех нас по очереди. Таня глухо, по-звериному, выла над Валерой. Он умирал, и помочь ему было нельзя.

 

Глава 8

Через час после боя плоты обогнала набитая крысолюдьми лодка. Какие вести она повезла вниз — совет держаться от нас подальше или призыв к новому нападению, — оставалось только гадать. Еще через час умер Валера. Таня сложила ему руки на груди и закрыла глаза.

— Зачем мы уплыли из поселка? — спросила она ни к кому не обращаясь. — Не надо было плыть. Валерка был бы сейчас жив.

— Ты же видишь, что творится на реке, Тань, — сказала Даша. — Крысолюди были от поселка всего в нескольких днях пути. Рано или поздно они нашли бы его. И если я хоть что-то понимаю, никто из нас не уцелел бы в схватке с ними на суше.

К вечеру плоты нанесло на торчавшую из воды скалу и едва не разбило об нее. Обогнув препятствие, мы обнаружили с другой стороны удобный заливчик меж двух утесов из песчаника, решили, что места удачней нам не найти и стоит остановиться здесь, чтобы подлечить раны.

На плоской вершине скалы росли кусты с крупными зелеными плодами, которые понравились Мартышке. Топлива вокруг оказалось достаточно, а кроме того, отсюда было удобно кидаться большими камнями по всему, что задумает заплыть в залив или пристать к островку сбоку. Ближайший берег находился в сотне метров слева — там тянулась широкая песчаная отмель с остатками очередной сожженной деревни.

Ночью на нас никто не напал, а утром мы поймали проплывавшее по реке дерево, прибуксировали его к скале и поставили на якоря поперек входа в залив. Валеру похоронили на вершине одного из утесов, сложив небольшую гробницу из плитняка. Остаток дня отдыхали, а всю следующую неделю кто мог — работал, кто не мог — отлеживался.

Инга дважды с сутки промывала наши и собственные раны лечебными отварами и меняла повязки из сухой травы. По-настоящему плохо себя чувствовал только Лысый: пустая глазница у него воспалилась, вся левая сторона лица опухла, и он только лежал, часто теряя сознание.

Через несколько дней жизни на островке я впервые увидел, как Инга находит лекарственные травы. Знакомые она просто рвала целиком или собирала с них соцветия. А незнакомые…

Я пошел поискать дров и увидел Ингу, опустившуюся на колени возле каких-то метелок, похожих на низкорослую полынь. Она перебирала стебли пальцами, оглаживала метелки ладонями, а потом ее глаза закатились под лоб, лицо побелело, рот приоткрылся, и по подбородку потекла слюна. Инга начала раскачиваться вперед-назад, дышала она прерывисто, хрипло, со стонами и всхлипами, и походила вовсе не на исследователя информационных потоков, а на шамана в трансе. Мысленно плюнув на дрова, я аккуратно сдал назад и пошел обратно в лагерь, чтобы ей не мешать. Да и не до дров мне уже было.

В заливчике неплохо клевала рыба, а на утесах жили птицы, которые нас на свою беду не боялись и гнезда которых никто раньше не грабил. Трижды мимо проплывали лодки с крысолюдьми, а одна даже сунулась к скале, но сразу повернула назад, как только главарь на ней схлопотал пулю.

Мы думали, что заходить в протоки и узкие боковые рукава, с риском там застрять, для нас в текущем положении смерти подобно, а потому решили связать плоты насовсем. Их опять свели корма к корме, заостренными носами в разные стороны. На одном конце установили оба рулевых весла, соединив их подвижной поперечиной. Арбалет оттуда пришлось убрать и для него сделали двухметровую вышку. Второй так и остался на треножнике. Вместо навесов построили настоящие хижины из доставленного с берега бамбука. Фальшборт усилили, щиты дополнительно укрепили, одну из мачт убрали.

На вторую неделю Лысому стало лучше, а к ее концу он пошел на поправку. Даша смастерила ему повязку на глаз — совсем как в фильмах про пиратов. Отощав за время болезни, Лысый теперь отъедался рыбой и птичьими яйцами. Машка наставила бурды из зеленых фруктов и умеренно пьянствовала, не теряя трудоспособности. Таня долго ходила как зомби, едва откликаясь, когда с нею заговаривали, но потом сдружилась с Витей вплоть до полного взаимопонимания. Она только что потеряла любимого человека, а он не мог добраться до женщины, которую хотел, и эти двое быстро нашли общий язык. Глядя на очередное Танино счастье, я не выдержал и наехал на Дашу. Сколько уже можно ждать? Давно пора разобраться.

— Слушай, — сказал я ей, — мы оба взрослые люди. Ты мне нравишься, и я знаю, что нравлюсь тебе тоже. Но тебе не нравится, что ты оказалась в мире, где все решает сила, а женщины опять на вторых ролях, как в старые добрые времена на Земле. Правильно угадал?

Даша насупилась и посмотрела на меня исподлобья.

— Ты постоянно хватаешься за мужскую работу, хотя своей много, — продолжал я. — Думаешь, не заметно? Ты научилась лучше всех стрелять из лука только потому, что хотела обойти меня. И знаешь, если б ты не была такой врединой, я давно плюнул бы на это наше соревнование и признал, что ты действительно стреляешь лучше.

Даша повернулась, собираясь уйти.

— Нет уж ты постой, — возразил я и развернул ее к себе. — Хочешь быть на равных с мужчинами, так не убегай от неприятных разговоров. И скажи: кому и что ты пытаешься доказать? А можешь не говорить и послать меня подальше, решительно и насовсем. Но уже сделай что-нибудь конкретное. Иначе скоро над нами будет в открытую ржать вся наша команда. Прикинь, как выглядит для них ситуация: два великовозрастных разнополых идиота уже год как готовы переспать друг с другом, но отчего-то не решаются это сделать. Почему ты думаешь, что я сразу определю тебя в хранительницы семейного очага без права голоса? Во-первых, у нас нет семейных очагов. А во-вторых — нахрен мне нужна такая хранительница…

На ночь я устроил себе постель из травы подальше от всех. Не то чтобы я ждал, что Даша сама ко мне придет, а просто не было сил никого видеть. Но она пришла.

— Ты дурак и все неправильно понял, — сказала она. — Но если тебя убьют, мне будет жалко.

— Ну естественно, я дурак и все понимаю неправильно, — ответил я. — Кто б ждал, что ты по-честному признаешься.

— Я вот сейчас возьму и уйду! — сказала Даша. Но вместо этого присела возле меня на корточки и добавила совсем не в строчку: — Двигайся, что ли.

Наутро нас бурно и не стесняясь в выражениях поздравляли всем лагерем. Говоря Даше, что над нами скоро будут ржать, я и не подозревал, как напряженно следят окружающие за развитием наших отношений. Точнее — за отсутствием развития. Зато теперь они дали себе волю. Больше всех радовался Лысый. Я его потом спросил, почему, ведь он сам имел на Дашу виды.

— Ну как это? — удивился Лысый. — Если не мне, так пусть хоть тебе достанется, а то чего она ходит одна? А я за Ингой поухаживаю.

— Да-да, очень ты нужен Инге, особенно одноглазый, — поддел я его.

— А что? Может, как раз одноглазый и нужен. С одним глазом стрелять удобнее, второй не надо прищуривать. И стану я лучшим охотником. А еще одним глазом труднее заметить, когда подруга жизни пошла налево. Это любая оценит.

К концу третьей недели к берегу напротив пристала флотилия из тридцати с лишним больших тростниковых лодок. Огромная толпа, вывалившая на берег, вела себя чинно и степенно. Крысолюди расселись на песке, глядя в нашу сторону, а мы по очереди рассматривали их через оптический прицел «Тигра».

— Если они всем скопом попрут на скалу, мы здесь не удержимся, — сказал Витя.

— Чего же тогда сразу не поперли? — возразил я. — Могли бы, кстати, ночью подплыть, а не днем.

— Может, праздник у них?

— Шибко уж тихо. Больше похоже на поминки.

— А что мы об их обычаях знаем?

Несколько крысолюдей вкапывали на берегу высокий столб, что-то раскладывали вокруг него, затем привязали к столбу пленника. Тот был карикатурно похож на человека, испуганным не выглядел, но, опять же, что мы знали об эмоциях и мимике местных? На берегу зажгли костры, все крысолюди встали и грянули хором какой-то гимн, в котором чередовалось всего несколько фраз.

— Сейчас они этого большеногого съедят, — сказал Лысый.

— Вся вот эта кодла? Одного? — изумилась Машка.

— А зачем еще они могли сюда приплыть? Должно быть, это верховный вождь большеногих. По маленькому кусочку им хватит, главное тут символизм. Или парня принесут в жертву богам без поедания.

— Мы что, будем просто смотреть на это? — спросила Таня.

— А что делать? — возразил Витя. — Их слишком много.

— Ну а если поплыть туда со стрельбой и огненными стрелами? Вдруг они испугаются и уплывут.

— А вдруг не испугаются? Вообще-то они не из пугливых. Что уже дважды доказали. Жизнь собственную крысолюди не ценят ни фига: думают, поди, что умереть в бою великая честь. Они знают, что мы на скале, наверняка видели наш костер, по ночам он на реке вроде маяка. Но не нападают. А высунемся — неизвестно еще, как повернется дело.

Допев гимн, крысолюди расселись по лодкам и отчалили: одни поплыли вверх, другие — вниз. Пленник остался у столба живым, и теперь, когда никто вокруг него не мешал обзору, мы смогли рассмотреть то, что лежало вокруг: черепа, оружие и какие-то резные столбики, похожие на идолов.

— Ребята, это нам жертва, — сказал я. — Витя верно заметил: они знают, что мы на скале, и знают, что сейчас мы на них смотрели.

— Может, выманить нас хотят? — засомневался Лысый. — Усыпить бдительность?

— Привалив сюда на тридцати четырех лодках целой армией? Извини, но более идиотский способ усыплять бдительность трудно придумать. Нет, они почтение засвидетельствовали.

Время шло, горели костры на берегу. Мы ни на что не решались.

— «Язык» — вон он, у столба, — сказала Инга. — Хоть что-то в обычаях крысолюдей он понимать должен, раз его народ с ними воюет.

— Жаль только по-нашему этот «язык» не говорит, — ответила Таня.

— Научим, — отрезала Машка. — Или евошнее наречие освоим. У этих большелапотников, поди, всех слов меньше, чем я знаю матов.

— Правильно, — одобрил я. — Сколько нам еще плыть по реке? Неизвестно. Пора разобраться в обстановке, а все остальные способы будут еще дольше. И куда опаснее.

Мы спустились со скалы, сели на плот, сняли с якорей и развернули дерево, открывая выход из залива. После долгого сидения на безопасном острове, на реке нам было неуютно. Высадившись на берег, мы наскоро осмотрели предметы вокруг столба: да, идолы и черепа большеногих. И оружие. Причем все трофейное, за исключением одного копья, которое крысолюди воткнули в песок перед столбом.

— Кажись, все понятно, — сказал Витя. — Великие и могучие крысочеловеки победили врагов одной левой, пустили их на еду и ниспровергли их идолов. Только нам-то какое до этого дело?

— Если мы в их понимании существа, которым стоит приносить жертвы, то нам должно быть дело, — ответил Эпштейн.

Взяв из предложенных нам даров несколько копий, луков, и забрав все стрелы, мы отвязали пленника и повели его на плот. Большеногий оказался еще большеглазым и большеухим — росточком в полтора метра, верховным вождем он никак не выглядел и смотрелся уморительно. Всю его одежду составляла узкая набедренная повязка из кожи, тело покрывали татуировки.

Мы постарались с самого начала относиться к пленнику предельно дружелюбно, чтоб не пришлось выделять для него сторожа. За пределами нашего островка большеногого наверняка ждали новая поимка и съедение, но кто знает, что могло взбрести ему в голову. Его ладони напоминали лопасти весел, ступни по размеру немногим уступали ластам аквалангиста, а до берега и джунглей на нем было всего сто метров.

Вскоре мы познакомились: большеногого звали Эравеюквесотомале, или, сокращенно, Эрав. Наши имена он выучил быстро, и прибавлял к каждому из них «деху» или «дехи» в зависимости от пола того, к кому обращался. Другие же слова в языке Эрава большей частью оказались не короче его полного имени. Копье он называл «вамбулитутулака», обычные с виду камни — «пандохугаримокатосо», и мы решили, что проще повеситься, чем учить такой язык.

— Пусть лучше он русский учит, — сказал Лысый. — Тем паче что это язык богов, почетно же.

— Пока неизвестно, кем он нас считает, — возразила Инга.

— Да уж не вахлаками какими, — сказала Машка. — Гляньте, какой почтительный!

— Но сможет ли он объяснить нам потом на русском особенности своей культуры и религиозных воззрений? — засомневался Эпштейн. — А ведь это самое важное для понимания ценностей любого народа.

— Если у большеногих ценности примерно такие же, как у крысочеловеков, то ничего, объяснит, — сказал Витя. — А не сможет — ладно, несколько самых важных слов запомним.

— Тут задача не запомнить, а вникнуть в смысл.

— Вот ты и вникай, Боря. Как раз задача по тебе.

Два дня Эрав неприкаянно бродил по лагерю, вздрагивая от любого громкого звука, или сидел где-нибудь в укромном уголке. На третий день освоился, а на четвертый включился в хозяйственную деятельность. Взяв лук, он знаками показал нам, что враждебных намерений не имеет, прихватил колчан со стрелами, кусок тонкой лианы, и спустившись со скалы, перебрался с узкого бережка на дерево, перегораживающее вход в залив. Там большеногий встал неподвижно и растянул тетиву, целясь в воду. Мы с интересом за ним наблюдали. Прошло несколько минут и он выстрелил — стрела исчезла в глубинах залива, затем медленно всплыла торчком, и стало видно, что она торчит из спины крупной рыбы. Эрав прыгнул в залив, уйдя в воду почти без шума и брызг, подобрал улов, вернулся на дерево и снова растянул лук. На сей раз ждать ему пришлось дольше, но все же он убил еще одну рыбину. Повторив операцию раз пять, большеногий нанизал добытую рыбу под жабры на лиану, поднялся в лагерь и положил связку у костра.

Следующий заход Эрав сделал за яйцами, притащив вдобавок двух похожих на пеликанов птиц со свернутыми шеями. Их убийство прошло так незаметно, что остальные птицы даже со скал не снялись.

Осмотрев наши остроги, Эрав пришел в неописуемый восторг. Он долго бормотал что-то на своем наречии, явно восхищаясь твердостью и остротой железных наконечников, выбрал себе одну острогу и сиганул вместе с ней в залив прямо с вершины скалы.

Под водой он пропадал так долго, словно решил переселиться туда насовсем. Мы подумали, что Эрав разбил голову о корягу на дне, и уже сообща его жалели, но тут большеногий всплыл. Он долго барахтался в заливе, подгребая к плоту, и мы спустились вниз, чтобы ему помочь.

Оказалось, что Эрав убил сома килограмм на двести. А за следующие несколько дней большеногий добыл подводной охотой больше рыбы, чем мы все вместе взятые с момента изготовления острог.

— Да он всех нас сможет кормить в одиночку, — сказал я.

— И даже особо не напрягаясь, — добавил Лысый.

— Еще чего! — прикрикнула на нас Даша. — Не сметь эксплуатировать беднягу! Обрадовались, блин.

Вскоре «бедняга» совершенно опустошил залив и порядком сократил популяцию местных птиц. Наши припасы возросли до предельных объемов, что мы могли сохранить, и оставаться на острове дальше не было смысла, разве что такой: никому из нас не хотелось покидать уютную и безопасную скалу.

— Почему бы нам не остаться здесь насовсем, — говорила Таня. — От добра добра не ищут.

— Рано или поздно мы здесь все съедим, — возражали ей. — Птицы перестанут вить гнезда на скале. Фрукты мы уже все съели — и дальше что? И ведь договорились искать хоул на Землю. Ты видишь здесь хоул?

— Мы могли бы разделиться, — упиралась Таня. — Кому надо — ищет хоул. Кому не надо — остается на острове. Когда здесь станет меньше едоков, тогда и с добычей пропитания проблем не будет.

— Разделяться опасно, ты не находишь? Нас и так слишком мало.

Витя ходил хмурым — пожалуй, доведи мы дело до голосования, он остался бы с Таней. Даша тоже засомневалась и все поглядывала на меня. Я думал, что спорить бесполезно, раз мы все равно не могли поделить пополам карабин. Эпштейн хотел идти вперед, хотя в одиночку не продвинулся бы и на десяток дневных переходов хоть по реке, хоть по суше. Лысый мечтал отомстить крысолюдям за свой выбитый глаз, без разницы, как и где — здесь или в пути. Инга поддерживала Эпштейна. Машка считала, что местная кормовая база окажется слишком скудна и для половины из нас, а регулярные рейсы на берег сведут на нет все преимущества островной жизни. Последнее обстоятельство оказалось решающим, и однажды утром мы подняли якоря, отпустили по течению дерево, защищавшее вход в нашу гавань, и поплыли дальше.

 

Глава 9

Через две недели Инга сказала, что мы достаточно продвинулись на юг и она уже хорошо чувствует направление на хоул. Но расстояние до него назвать не могла — хоул мог быть и в тысяче километров на восток, и в двух. Как далеко мы от обрыва, Инга определяла тоже чисто приблизительно, однако тот находился не менее чем в трехстах километрах. Несколько раз мы встречали лодки крысолюдей, шедшие против течения или спускавшиеся вниз. Они часто пристраивались сзади и подолгу провожали плот, но никто на нас не нападал. Сожалел об этом один только Лысый.

Эрав по утрам пел тихие протяжные песни и вроде как молился; днем рыбачил; по вечерам изучал русский с Эпштейном. Боря, в свою очередь, силился постичь язык большеногих. Слова у них потому такие длинные, сказал он нам, что к названию предмета прибавляются понятия, которые с ним связаны, причем информация может меняться в зависимости от того, кто с кем говорит. Стрела у большеногих чаще всего не просто «стрела», но «стрела с костяным наконечником», или «стрела с наконечником из рыбьей кости для охоты на мелкую дичь», если необходимо уточнение. Позволительно также присовокупить, что некий охотник два сезона дождей назад убил такой стрелой большого зверя — когда предполагается, что собеседник об этом не знает, а знать ему нужно. И если учесть, сколько полезных сведений передается у большеногих через одно слово-предложение, то получается, что слова у них не такие уж длинные.

— Эти ребята любят точность во всем, да? — усмехнулся Лысый.

— Похоже, что так, — согласился Эпштейн. — В принципе, у них удобный язык. Жители одной деревни при повседневных делах могут общаться между собой коротко, односложно. Длинноты в ходу только для объяснения важных вещей и в разговорах с незнакомцами.

— Выходит, мы правильно сделали, сократив Эраву имя?

— Почти. Сочетание коротких слов «эр-ав» это не имя, а звание, но так даже лучше. Подобных Эраву среди большеногих мало, к ним так и обращаются. Они вроде как хранители знаний. Письменность большеногие еще не изобрели, и все запоминают путем постоянных повторений. Для облегчения задачи сочиняют песни. Те, кто отличается особенно хорошей памятью, обычно живут со своим родом лишь в сезон дождей, а остальное время странствуют из деревни в деревню. Иногда и вечными путешественниками становятся. Неплохой способ передачи культурных традиций.

Спустя месяц Эрав свободно мог объясняться с нами на уровне «моя твоя понимай». Инга тут же воспользовалась этим, чтобы улучшить свое ориентирование на местности. В особо сложных случаях она прибегала к рисункам на прибрежном иле, услугам Эпштейна и языку жестов. Эрав сообщил, что река петляет по верхней равнине вдоль обрыва еще на тридцать дней пути на тростниковых лодках или на шестьдесят дней пути на плоту. После чего таки падает на нижнюю равнину водопадом, как мы и предполагали, и продолжает течь на восход солнц до самого моря, становясь все шире и полноводнее. Далеко ли море? Очень далеко. И добираться до него не стоит, потому что в устье реки, на множестве больших пустынных островов находится родина крысолюдей.

Выходило, что мы еще долго можем плыть к хоулу по реке, если сумеем преодолеть водопад. Весть о существах на плоту, владеющих шумным и смертоносным оружием, распространялась впереди нас гораздо быстрее, чем мы плыли, и на нас все еще никто не нападал. Можно было предположить, что и не нападет: на нижней равнине, как сказал Эрав, жили только большеногие, которые воевать не любили, и крысолюди.

Еще через месяц пути Эрав, изрядно пополнивший свой словарный запас и улучшивший произношение, рассказал нам следующее.

Его народ с незапамятных времен жил в лесах по берегам Великой реки на нижней равнине, а на верхней обитали боги-покровители, охранявшие вход в святилище богини Лестры. На верхнюю равнину большеногим подниматься было запрещено, ибо Лестра не любила, когда тревожили ее покой. Сотворив мир, богиня очень устала и ей требовалось отдохнуть.

Нарушить табу никто не пытался — в нижних джунглях хватало всего и всем, а когда все же не хватало, любой мог обратиться с молитвой о помощи к богам-покровителям. Те обычно бывали благосклонны к нуждам большеногих; главной же их заботой было следить, чтобы не иссякла вода в Великой реке. Для этого они посылали малые дожди, а когда приходила пора, то и большие. Иногда богам приходилось вступать в схватку с жадными морскими демонами, которые никак не могли удовольствоваться той водой, что стекала к ним в океан сама по себе, и хотели бы выпить всю реку. Демоны насылали на побережье холодные ветры, приносившие с собой ледяные туманы. Джунгли в низовьях реки болели и гибли, жившие в них большеногие мерзли, тоже болели и умирали. Демоны хотели бы превратить всю сушу в пустыню, какой она была сразу после сотворения мира, но им мешали боги-покровители. Когда холодный ветер дул с побережья слишком долго, они брали свое гремящее и сверкающее оружие, садились верхом на тучи и шли в поход с верхней равнины в сторону моря. Целыми днями в небе рокотал гром и сверкали молнии; демоны всякий раз проигрывали битву, и наконец, не в силах противиться защитникам большеногих, они обратили свой гнев на них самих.

Семь поколений назад в устье Великой реки появились первые крысолюди. Они собирали съедобных моллюсков на побережьях пустынных островов и охотились на больших водяных ящеров. Демоны даровали своим слугам необычайную плодовитость, и вскоре те, заполнив острова, стали строить неуклюжие плоты, подниматься вверх по реке и нападать на поселения большеногих. Никто не знал, откуда крысолюди взялись: одни эравы говорили, что злобные дикари вышли прямо из моря; другие считали, будто демоны сотворили их из больших тростниковых крыс и научили делать оружие.

Самые сильные большеногие уходили сражаться с крысолюдьми, селились на границах их владений, брали себе жен из живущих в низовьях родов соплеменников. Их поселения отгородили устье от мирных земель словно стеной; остальные большеногие поставляли воинам пищу и оружие. Все племена отправляли по течению тростниковые лодки, груженые стрелами, копьями, щитами, а те рода, что жили внизу, не жалели для воинов сушеной рыбы и вяленого мяса. На какое-то время крысолюдей удалось сдержать, однако они продолжали множиться, будто в самом деле выходили из моря. Все сильные из всех родов ушли драться с ними, но это не помогло. Крысолюди разбили воинов, уничтожили их поселения и двинулись вверх по Великой реке на захваченных у большеногих лодках, оставляя за собой опустошенные джунгли и пепелища деревень. Большеногие отступали, пока не оказались прижаты к обрыву. И тогда они нарушили табу и поднялись на верхнюю равнину, чтобы спросить у богов-покровителей, почему те бездействуют и не вступаются за народ богини Лестры.

Здесь их ждало разочарование: никаких богов на верхней равнине не оказалось. Уцелевшие эравы стали говорить, что их здесь и не было, что боги живут на небе, лишь изредка отправляя на землю своих посланников, что надо искать небесную лестницу, ведущую в святилище Лестры, и просить защиты у нее самой. А пока они рассуждали об этом, крысолюди смело поднялись за большеногими на священную равнину. Они знали о богах-покровителях от пленных, но считали, что у слабого народа не может быть сильных богов. Они легко убивали большеногих, оставшихся без своих лучших воинов и охотников; почему не смогут убить их небесных покровителей, пусть даже у тех есть гремящее и сверкающее оружие?

Именно поэтому крысолюди растерялись лишь на минуту, когда мы впервые стали стрелять по ним с плота, — морально к встрече с необычными существами они были готовы. Именно поэтому не считались с жертвами ни тогда, ни позже: победа даже над слабыми богами или их посланниками не могла оказаться легкой. Однако в итоге нам удалось чуток остудить пыл дикарей и настроить их на раздумья.

Среди них давно жили некоторые захваченные в плен хранители знаний большеногих, в том числе наш Эрав. Их использовали для допроса других пленников, а еще заставляли показывать, как вязать тростниковые лодки, плести сети из травы и строить красивые хижины. Хранители исправно показывали; но, по словам Эрава, дела со строительством шли у крысолюдей плоховато. Их руки, больше похожие на лапы и оснащенные когтями, не очень подходили для труда. Меж тем большеногих становилось все меньше, следовательно, становилось меньше и захватываемых у них трофеев. Добываемой дичи и рыбы на всех не хватало, и крысолюди озаботились мыслью: а что если тоже завести себе богов-покровителей? Вдруг помогут.

Только где их найти?

Проще всего казалось переманить богов у большеногих.

Эрава отправили к нам со специальной миссией, велев ему сказать: крысолюди не станут трогать большеногих, раз они так дороги Лестре. Все равно их почти всех уже съели, пускай себе оставшиеся живут как хотят. Да только зачем богам верхней равнины такой слабый народ, не умеющий воевать? Не лучше ли обратить взоры на крысолюдей, бесстрашных воинов, не знающих поражений? Никаких демонов моря крысолюди никогда не видели и в услужении у них не бывали. Но если надо, готовы отречься от них сей же час. Ведь судя по владениям тех демонов на побережье, все их богатство сводится к моллюскам, песку да холодному ветру. Кому захочется заключать с ними союз?

— Мы между делом остановили войну! — обрадовалась Даша. — Вот здорово!

— Ничего себе — «между делом», — проворчал Лысый, трогая свою повязку.

— Надо воспользоваться случаем, дать крысолюдям гарантии покровительства и обеспечить себе беспрепятственный проход до хоула, — сказал Эпштейн.

— Но как? — спросила Таня. — Не отсылать же к ним назад Эрава.

— А зачем отсылать? Будет посредником в переговорах.

— Прямые переговоры — это опасно, — сказал Витя.

— Отмалчиваться дальше и отсиживаться на плоту еще опаснее, — возразил Эпштейн. — От нас ждут решения. Думаю, хорошая задержка только на пользу нашему божественному достоинству, но нельзя тянуть со встречей бесконечно.

На том и сошлись.

Для начала требовалось четко определиться с нашим статусом. Эрав считал нас не богами, а их посланниками — именно так переводились приставки «деху» и «дехи» к нашим именам. Решили это не менять — посланникам почета меньше, но и спрос с них невелик, если в чем оплошают. Вдруг отмочим при встрече с будущими подшефными что неподобающее? И наш карабин, несмотря его убойную силу и создаваемый им шум, не мог соперничать с мощью даже самой скромной тропической грозы.

Далее последовало тщательное составление торжественной речи и ее репетиция с Эравом. Помимо обещаний всяческих благ для крысолюдей, в ней содержалось требование убраться с верхнего плато, а иначе Лестра не будет довольна. Эпштейн считал этот пункт слишком жестким, но на нем настаивали все остальные.

— Боги не могут только давать, — сказал Лысый. — Они просто обязаны что-то запрещать и требовать. Ты, Боря, Ветхий Завет читал? Там чуть не сплошь одни запреты.

— Сроки обозначать не надо, и все будет нормально, — поддержал я. — Скажем, что потом другие посланники спустятся с небес и проверят. А когда они спустятся, известно только Лестре. Она вот только что тянула со своим вмешательством семь поколений. Следовательно, резинщица еще та. И ничего, никто из большеногих в ней не разуверился.

— Обрыв — хорошая естественная граница, которой можно разделить крысолюдей и большеногих, — сказала Даша. — Не сделаем — потом жалеть будем. Надо хоть попробовать.

С этого дня мы стали искать встречи с крысолюдьми. Вскоре удобный случай представился. Заметив на правом берегу деревню и тростниковые лодки, мы пристали к песчаной косе у другого берега, разожгли костер, сняли циновки с металлических щитов и принялись ритмично лупить в них палками. Звуки ударов разносились далеко над рекой, а в перерывах Витя еще выбивал послания крысолюдям азбукой Морзе. Машка время от времени подбрасывала в костер сырой травы, и тот дымил как куча подожженных автомобильных покрышек.

Одна из лодок неуверенно отчалила с правого берега и приблизилась к косе. Мы встали на берегу так, чтобы у крысолюдей не осталось сомнений, зачем мы тут находимся. Один только Лысый спрятался на плоту в компании с Мартышкой, так как мы не знали, соответствуют ли животные и одноглазые мужики представлениям крысолюдей о божественных посланниках. Ну и громовое оружие кому-то ведь следовало держать наготове на случай провала миссии.

Эрав замахал руками и закричал тонким голосом, приглашая крысолюдей пристать. Они помедлили, а потом высадились. С противоположного берега тут же отчалили остальные лодки. Вскоре на косе собралось около двух сотен дикарей при полном вооружении. Говорить должен был Витя, как самый плечистый и рослый, но его заклинило от волнения, и слово взял я:

— Мы передали богам верхней равнины послание крысолюдей, и боги его обдумали. Они решили, что крысолюди достойны покровительства, и передали их просьбу самой богине Лестре.

Вот чертова бюрократия, подумал я, силясь унять дрожание в коленях и выглядеть важно. Одна оплошность — и нам конец, а я даже приблизительно не знал, где можно допустить оплошность. Эрав переводил: будь положение другим, это могло бы любого позабавить, — казалось, что вежливая и воспитанная обезьянка пытается перевести русскую речь на язык немецких овчарок. Крысолюдей большеногий называл «коху», каждый раз прибавляя к их самоназванию «мата» — «великие». Звероподобные физиономии наших слушателей светлели по мере понимания, что их затея удалась и контакт со всеми нужными высшими существами успешно установлен.

— Богиня Лестра отдает крысолюдям все земли на нижней равнине по обоим берегам Великой реки, — продолжал я, бессовестно суля мата-коху то, что им уже и без того принадлежало. — Боги-покровители позаботятся, чтобы в джунглях и в реке было достаточно добычи, но с верхней равнины крысолюди должны уйти. Она остается большеногим, чтоб те могли восстановить положенное число родов, племен и воинов, определенное им Лестрой от сотворения мира. Большеногих внизу больше не следует убивать. Пусть они учат крысолюдей строить хижины и лодки, а потом уходят на верхнюю равнину обучаться боевому искусству. Лестре понравился храбрый и умелый в битвах народ крысолюдей, и она хочет иметь под своей властью два таких народа. Когда большеногие сравняются в воинском деле с крысолюдьми, богиня сама положит начало новой войне, но до того оба народа должны жить в мире.

Крысолюди загалдели, одобрительно переглядываясь. У них будет много добычи, большеногие добровольно должны учить их ремеслам, а потом будет с кем воевать — куда уж лучше. Идея новой войны была подброшена Ингой. Мы поначалу сомневались, стоит ли задавать дикарям такой курс, подкрепляя его божественным авторитетом, но Инга нас убедила. Война так и так будет, сказала она. Что, какие-то сомнения есть? Так лучше пообещать ее с самого начала, выкроив большеногим побольше времени для мирного существования, и заодно настроить их на нужный лад. О нравах крысолюдей они все знают. Не успеют подготовиться — сами виноваты.

— Отправьте гонцов во все стороны, — закончил я с облегчением. — И пленников из большеногих отправьте гонцами к их племенам и родам, уцелевшим на обеих равнинах. А мы спустимся вниз по Великой реке, разговаривая с каждым, кто нам встретится.

Крысолюди загалдели сильнее прежнего, а их предводитель надулся от важности и стал отдавать приказания. Я спросил Эрава, чего этот коху так надувается, и большеногий ответил, что тот только что присоединил к своему титулу звание «Вождь гонцов». Встреча с нами сделала его особенным среди соплеменников, а его род — особенным среди всех родов крысолюдей. И уж теперь предводитель постарается свой новоприобретенный статус не потерять.

Одна лодка пошла в деревню, несколько других — вверх и вниз по реке, а лодку предводителя спустили к нижней оконечности косы. Здесь полтора десятка оставшихся крысолюдей разбили лагерь, оставив нас в одиночестве. К этой минуте все наши перенервничали так, что никто и не подумал меня поздравить. Я дотащился до плота, обнялся с Лысым, поцеловал Мартышку и подозвал Машку Ситуацию.

— Налей-ка мне своей бурды, тетя Маша. Не жалея.

— Сережка, милый! Да выпей ты хоть целую канистру!

— Целую канистру ему не надо, — сказала возникшая рядом с нами Даша. — Стаканчика хватит.

— Слушаюсь, посланница богов, — сказал я. — А отчего ты такая рыжая? Других у Лестры не нашлось?

— Не нравлюсь — уходи к Инге, — отрезала Даша. — Тоже мне, Шакта-джото.

— Чего? — недоуменно переспросил я.

— Эрав сказал, что тебе крысолюди тоже присвоили титул. В переводе означает «Голос посланников». Они, видишь ли, подумали, что раз мы все молчим, значит, немые. У них не принято молчать, если говорить умеешь, — по каждому вопросу должен высказаться.

— Слышишь, Лысый? — сказал я. — Больше не прячься. Раз посланники могут быть немыми, значит, могут быть и одноглазыми.

Эрав взял острогу и до самого вечера охотился на сомов в заводи за косой. Он был в ударе, убил их штук десять, и по нашему указанию отбуксировал по мелководью к лагерю крысолюдей. Те встретили щедрый дар восторженными воплями. Нам Эрав не знал как и услужить. Видно, до него не доходило, что выдуманный нами завет Лестры, обеспечивавший безопасность его народу, может рухнуть в любую секунду от любой случайности.

— Если остальные мата-коху поверят в сказку хотя бы вполовину так крепко, как сегодняшние крысолюди и Эрав, завет будет стоять веками, — сказала Инга за ужином.

— В том и дело — «если», — ответил я.

— А я вот думаю: вправе ли мы были вслепую корректировать развитие двух народов? — сказал Эпштейн. — Ничего ведь о них не знаем.

— Не сделай мы этого, один народ вскоре перестал бы существовать, — заметила Инга. — Две разумные расы не смогут ужиться на одной планете, если все пустить на самотек. На Земле неандертальцы и кроманьонцы тоже когда-то жили рядом, и достаточно долго. И что? В итоге остались одни кроманьонцы. А здесь большеногие и крысолюди, одинаково угодные Лестре и разделенные обрывом, вполне могут наладить относительно мирное сосуществование на фундаменте умеренного культурного обмена и вооруженного нейтралитета. Крысолюди, благодаря большеногим, станут цивилизованнее. А у большеногих появится шанс выработать другую стратегию, кроме чисто оборонительной, на случай новой войны.

— Интересно, крысолюди — они местные, или пришли на Гилею через хоул, образовавшийся в устье реки семь поколений назад? — спросила Таня. — Странно, что они появились здесь так внезапно.

— Для выяснения этого надо изучить мифологию крысолюдей, — сказал Эпштейн. — Теоретически могут оказаться не местными и большеногие. О планете ничего не известно, через хоулы сюда мог прийти кто угодно откуда угодно. И у них даже не обязательно сохранится память об этом, если переселение случилось давно.

— Давно — это в прошлую интеграцию? — спросил Лысый. — Или в позапрошлую?

— В рамках моей теории понятие «прошлой» интеграции условно, — сказал Эпштейн. — Как бы правильнее сказать?.. Интеграция — она постоянная, некоторое число хоулов с одних планет на другие есть всегда. Но процессы их образования и схлопывания идут волнообразно, со своими пиками и спадами, интервалы между которыми неравномерны. Масштабы объединения тоже могут быть разными для разных миров. Что считать масштабной интеграцией? С позиций физики это определяется просто общим количеством хоулов, однако такой подход будет неправилен во всех остальных отношениях. Один-единственный хоул с одной планеты может за день так повлиять на экосистему другой, что последствия будут ощущаться миллионы лет. А сто хоулов из ста миров могут не оказать заметного воздействия. Все зависит от того, какие экосистемы взаимодействуют и есть ли вообще в соприкасающихся мирах экосистемы. Роль информационных потоков, к которым чувствительна наша дорогая Инга, вообще неясна. Пока я придерживаюсь такого мнения: чем сложнее экосистема, тем интенсивнее должны быть исходящие информпотоки. Но скорее всего это справедливо лишь для активно развивающихся систем.

— И как это все происходит? — заинтересовалась Даша. — Давай, Боря, расскажи в картинках!

Эпштейн рассмеялся.

— Милая Дашенька, это будут очень мутные картинки. И почти все впоследствии окажется неверным или недостаточно верным. Говорю же: пока ничего толком не знаю. Я специалист в области теоретической физики, и все началось с моих профессиональных изысканий в этой области. Но потом я залез туда, где я даже не дилетант, нахватавшийся верхушек знания, — вообще никто. Подтолкнула меня к этому сама история нашей планеты и, особенно, история эволюции ее биосферы. Какую бы эпоху мы ни выбрали, везде видим примерно одно и то же: сперва долгое время ничего не происходит, а потом начинаются быстрые изменения — климата, животного мира, а на последних этапах и человеческой культуры. Оледенения, потепления, массовые вымирания или резкий рост биоразнообразия — все это у нас почему-то случается вдруг, внезапно. Климатические, геологические и космические катастрофы зачастую предшествуют вымираниям, однако далеко не факт, что являются их причиной: в истории Земли сколько угодно примеров, когда сравнимые по масштабам катастрофы к вымираниям не приводили. Существует множество гипотез относительно тех или иных событий, однако чаще всего их нельзя признать удовлетворительными. Моя теория объясняет все и сразу, но одно дело объяснить, другое — доказать. Возьмем для примера становление нашей цивилизации. Наши далекие обезьяноподобные предки вдруг начинают изготавливать каменные орудия и возникает так называемая олдувайская культура. А почему? Явных предпосылок к этому нет никаких, анатомически близкие гоминиды ничем похожим не занимаются, и, самое главное, освоив производство простейших галечных отщепов, первобытные люди не пытаются его улучшить целый миллион лет.

Эпштейн сделал паузу и оглядел нас. Мы поощрительно закивали, призывая его продолжать.

— Потом точно так же, практически без предисловий, возникает ашельская культура с более совершенными орудиями, — сказал он. — Следом за ней — мустьерская, и далее по списку. Параллельно с этим происходят климатические изменения, ледниковые периоды сменяются более-менее длительными потеплениями, вымирают мамонты, множество других крупных животных, неандертальцы, и надо заметить, что наши пращуры среди всех этих пертурбаций тоже пару раз едва не стали ископаемым видом. Многочисленные мифологические персонажи ведут свое происхождение из этой же временной области, что принято связывать с возникновением и развитием языка и сознания. Ну и наконец, на заключительном этапе люди переходят от охоты и собирательства к земледелию. Можно ли объяснить все это в рамках теории хоулов? Конечно. Но доказать? Даже имей мы уже сейчас десятки хоулов с Земли в другие миры и оттуда на Землю, потребовался бы многолетний труд тысяч специалистов в самых разных областях. А пока ничего не ясно. Вернемся к рассмотренному нами примеру. С чем связаны изменения климата: с воздействием атмосфер других планет или причинами на самой Земле? Каменные орудия люди изобретали самостоятельно или перенимали технологии их изготовления у продвинутых племен из других миров? Мамонты погибли в результате истребления людьми, заполучившими совершенные орудия охоты, или вымерли от эпидемий, причиной которых оказались чужеродные вирусы? Мифология развивалась благодаря человеческой фантазии — или в наш мир действительно проникли некие необычные существа? Тысячи вопросов, и ни на один у меня нет однозначного ответа. Только предположения. Заметьте: за некоторые из этих предположений, высказанных в предельно корректной форме, а не так, как я вам тут сейчас излагаю, я стал посмешищем в научном сообществе… С возрастанием интенсивности информационных потоков при интеграциях все еще сложней, потому что пока не создана общая теория информации. Допустим, наши первобытные охотники изобрели все свои орудия сами. Почему происходили скачки? Среди них появлялись гении вследствие воздействия на сознание хаотических информпотоков, порожденных объединением миров? Или никаких скачков не было, просто археологи пока не нашли орудия, которые доказали бы плавные переходы от несовершенных орудий к совершенным? Теперь возьмем предполагаемую интеграцию миров в средневековье. Что мы увидим? А почти то же самое. В Европе свирепствуют эпидемии, начинающиеся будто на пустом месте. Резко меняется климат. Получают широкое хождение легенды о вампирах, оборотнях, и всевозможные сказания о схватках рыцарей с драконами. Идет охота на ведьм — людей, в основном женщин, якобы обладающих тайными знаниями. Затем начинается взлет европейской научной мысли и следует переход от сельскохозяйственной цивилизации к промышленной. Ну и, наконец, наши дни. Климатические изменения налицо: вопрос в том, чем их объяснить — влиянием человека или ростом числа нестабильных хоулов. Переход общества от промышленной цивилизации к информационной, можно сказать, уже свершился. Свою охоту на ведьм, то есть либеров, мы затеяли тоже. И да, если наша Инга не сошла бы в средневековье за ведьму, тогда я не знаю, что еще для этого потребовалось бы. Я могу назвать и другие признаки, но обычно любая интерпретация событий в свете моей теории вызывает массу возражений даже в кругу сочувственно настроенных слушателей.

— У нас не вызывает, — сказала Таня.

— Потому что вы все прошли через хоул, — ответил Эпштейн. — И как раз поэтому единственная моя надежда что-то доказать научному сообществу — найти стабильный хоул на Землю и пропихнуть через него хотя бы нескольких ученых.

— А если найдем только нестабильный? — спросила Даша.

— На этот случай я собираю образцы тканей животных и растений, — ответил Эпштейн и вытащил из своего рюкзака небольшой чемоданчик. Когда он его открыл, мы увидели, что тот полон маленьких пробирок, а в карманчик на крышке втиснута толстая тетрадь. — Хотелось бы, конечно, брать еще пробы воды, почв, собирать образцы минералов, но как это носить на себе? Приходится ограничиваться самым интересным. Даже в дневнике фиксирую только наиболее ценные наблюдения и стараюсь писать как можно короче. Кто знает, сколько еще планет впереди. Надеюсь набрать достаточно материала, чтобы коллеги в любом случае не смогли дальше меня игнорировать. Так что односторонний хоул на Землю — не так страшно.

— Да, — сказал я. — По-настоящему грустно будет, если не найдем никакого.

 

Глава 10

Наутро мы позавтракали и собрались отчалить от косы, но тут из своего лагеря прибежал предводитель крысолюдей. Он угрожающе заорал на нас, размахивая копьем и тыкая им в сторону деревни на другом берегу. Витя снял карабин с предохранителя, Лысый заложил в пращу глиняное ядро, Даша взяла лук, Машка прошла к арбалету.

— Что ему надо? — спросил я Эрава, нащупывая рукоятку висящего на поясе мачете.

— Он просит подождать, пока его воины заберут женщин со стойбища, — ответил большеногий.

— Это он так просит? — удивился я.

— Очень почтительно, — уточнил Эрав. — Он хочет предварять нас на лодке как Вождь гонцов. То есть плыть впереди. Это его часть в утверждении среди коху завета с Лестрой.

— Так скажи, что его часть никто не отнимет. Он легко догонит нас на лодке. Мы никому не позволим занять место Вождя гонцов, даем слово посланников.

Эрав добросовестно перевел. Крысочеловек успокоился и пошел к своим. Воины мигом столкнули лодку на воду и поплыли к деревне. На том берегу с самого утра шла какая-то возня, но чем там занимаются, рассмотреть оказалось невозможно: река в этом месте была шириной в километр.

— Теперь нас будут повсюду конвоировать, — сказал Витя. — Как еще все это обернется?

— Не конвоировать, а предварять, — поправил я. — И чего ты расстраиваешься? Поздно давать задний ход, как бы что ни обернулось.

Лодка Вождя гонцов нагнала нас к полудню и заняла место впереди.

— Что-то мало у них женщин, — сказал Витя, отрываясь от оптического прицела. — Детей, правда, на каждую много.

— Предводитель взял с собой только лучших женщин, — пояснил Эрав. — Жен самых прославленных воинов и охотников. Остальные будут строить плоты. Коху не умеют вязать хорошие тростниковые лодки. Не умеют даже чинить те, что захватывают у нас. Недолго плавают, а потом бросают и ходят пешком по берегам. Или строят плоты.

— Беспокоится наш Вождь гонцов за свое место, — сказала Даша. — Оставил своих.

— Не оставил, — возразил Эрав. — Женщины коху работают лучше и быстрее мужчин. Им будут помогать младшие воины. Скоро они нас догонят — если не станем спешить.

— Ну так не станем, — сказал я. — Пусть догоняют.

На второй день позади показались грубые неуклюжие плоты из каких попало бревен. С нашим они не шли ни в какое сравнение, но зато были больше, а по краям сплошь стояли гребцы. Посредине каждого плота, в очагах из дерна горели костры. Впереди флотилии шли три тростниковые лодки.

Таким порядком мы плыли до самого водопада, менялось лишь число лодок сзади. Они постоянно ныряли в боковые протоки, пропадая то на день, то на несколько. Еще дважды мне пришлось произносить речь перед новыми крысолюдьми, но в основном переговорами с предводителями расселившихся по верхней равнине родов коху занимался Вождь гонцов. Обычно его выступления при встречах хватало, что сильно берегло нам нервы. Инга то медитировала в одиночестве, то расспрашивала Эрава о подробностях течения реки перед водопадом и сразу после. Большеногий отвечал успокаивающе и все время вил веревки из волокон лиан, собираемых в джунглях на привалах. После спуска с обрыва они нам пригодятся, говорил он.

Свита из плотов и лодок позади нас постепенно возросла втрое, из чего мы заключили, что крысолюди восприняли завет с Лестрой всерьез и действительно собираются переезжать на нижнюю равнину. Один раз к нам подошла лодка, в которой помимо воинов коху сидели двенадцать большеногих. Эрав забрался на вышку с арбалетом и обратился к соплеменникам. Войне конец, сказал он, чем вызвал среди большеногих такой восторг, что они едва не перевернули лодку. Воины закричали и заругались, но скорее снисходительно, чем грозно. Слабаки радуются миру, хотя надо радоваться битвам, — ну что с них взять?

Великого табу больше нет, сказал далее Эрав. Боги-покровители даруют нам верхнюю равнину, мата-коху оставляют ее нам, как и все лодки. Но за это мы должны внизу построить им новые. А еще нужны маленькие лодки на два гребца. В каждую сядет большеногий и воин коху. Они отправятся разыскивать наши уцелевшие поселения. Воина коху там никто не должен трогать, хоть он и будет один, а горечь наших потерь весьма сильна. Все большеногие с нижней равнины смогут беспрепятственно переселиться на верхнюю, отработав на крысолюдей по три сухих и три дождливых сезона каждый. Эравы должны оставаться семь сезонов, и еще потом мы должны посылать вниз других эравов учить коху разным ремеслам.

— Надо было включить в договор пункт, что рабочих следует хорошо кормить, — сказал позже Витя. — А мы этот момент упустили. За три года крысолюди всех большеногих уморят голодом и непосильной работой.

— Может, еще не поздно поправить, — сказал я. — Эй, Эрав! Иди сюда!

Эрав не сразу понял, в чем проблема, а когда понял, объяснил, что упущенный нами пункт не имеет смысла. Даже пленников хорошо кормят, сказал он. Если уж большеногого не убили сразу, то он будет есть то же самое, что женщины. А женщины у коху едят не намного хуже воинов — конечно, когда весь род не голодает. Что же касается работы, то коху ее не любят. Нормальный повседневный труд в их глазах уже сущая каторга и жуткое наказание. Эрав что хочет сказать? Что работать у коху ему приходилось куда как меньше, чем в родной деревне.

— А у нас? — заинтересовалась Даша.

— Еще меньше, — ответил Эрав.

Водопад стал слышен впереди за два дня до подхода к нему. Там колоссальные массы воды из главного русла реки и всех ее боковых рукавов рушились вниз с высоты трехсот метров. Лодка Вождя гонцов свернула к левому берегу и вошла в боковую протоку, а за ней повернули мы и все остальные лодки и плоты. До самого обрыва наша флотилия все время забирала влево, пока не подошла к голому каменистому острову. Два узких потока огибали его с обеих сторон, заканчиваясь отдельными водопадами. Внизу под каждым было озеро, а между ними — еще один остров, с высокими деревьями на нем и тростниковыми зарослями по берегам.

По отвесной стене обрыва, от одного уступа к другому, тянулась узкая лестнично-канатная дорога из бамбука и лиан. Ее построили большеногие, уходя на верхнюю равнину. Потом разрушили за собой, но крысолюди наловили внизу не успевших сбежать большеногих и заставили их все восстановить.

Прибегнув к помощи Эрава, мы переговорили с Вождем гонцов и поделили водопады. Нам достался левый, а ему — правый. Витя, Эрав и Таня спустились с обрыва, захватив с собой часть наших вещей и оружия, а мы развязали плоты и сплавили бревна вместе со стойками хижин и остальными запчастями по своему водопаду. Наши внизу выловили из все это из озера, после чего принялись вязать плот заново. Мы же спустили оставшиеся наверху вещи по канатной дороге, для чего пришлось сделать три рейса.

Крысолюди тоже занимались спуском пожиток, действуя быстро, бесстрашно и ужасающе небрежно. Пятеро сорвались и разбились — никто о них не пожалел. Большеногие рубили на нижнем острове тростник, сушили его и вязали лодки. Воины коху валили деревья каменными топорами, потому что плавали неважно, проворонили половину бревен из своих плотов, и те унесло течением. Жены воинов обрубали сучья, оттаскивали ветки, плели веревки. Трудились они действительно лучше мужчин: их лапы больше походили на руки, пальцы были тоньше и когти на них не такие впечатляющие. Работа надолго останавливалась всякий раз, когда очередной неудачник срывался с канатной дороги. Его провожали воем и восторженным гоготом — вот ведь потеха! — после чего все с явной неохотой снова брались за топоры.

Каждый день сверху продолжали пребывать новые крысолюди, но чем кончится великое переселение, мы не узнали. Как только наш плот и лодка Вождя гонцов оказались готовы к плаванью, мы поспешили отчалить от острова и стали пробираться по протокам обратно в главное русло. Пока вышли в него, прошло четыре дня, большой водопад остался далеко позади, и увидеть его нам так и не довелось.

Две недели нас нагоняли лодки и плоты, но флотилия в целом не слишком разрослась, потому что предводители некоторых родов коху с верхней равнины решили далеко от обрыва не заплывать. Они выбирали себе места под поселения и уводили к ним несколько плотов и лодок.

Я и Вождь гонцов периодически толкали речь перед крысолюдьми нижней равнины. Накладка случилась лишь однажды, когда особо въедливый предводитель поинтересовался, отчего это посланник богов не умеет говорить на языке мата-коху, а пользуется переводчиком. Я ответил через Эрава в том плане, что Голос посланников говорит лишь на языке богов-покровителей, а болтать на наречиях всяких коху, пусть они и мата, ниже моего достоинства. Крысочеловек недоверчиво скривился, и тогда вперед выступил Эпштейн. По большей части именно он составлял дежурную речь, неоднократно репетировал ее с Эравом и знал текст на языке крысолюдей наизусть. Откашлявшись, Боря повторил его теперь с таким спокойствием и достоинством, словно делал доклад на научном конгрессе. Въедливого предводителя это убило напрочь, как и остальных присутствующих коху. Мало того, что посланники знают их язык, так у них еще и немые при необходимости разговаривают! Ну их, таких загадочных, лучше держаться подальше и не связываться.

Посовещавшись, мы решили, что стоит почаще проявлять по отношению к нашим крысомордым спутникам и встречным родам коху божественную щедрость, ибо надежды на богов-покровителей не было никакой, а обещания от их имени раздавались щедро. Как только впереди показывалась илистая отмель, облюбованная водяными ящерами, я брался за карабин. Раньше мы на ящеров не охотились, потому что Витя сказал, что их мясо жутко воняет падалью. Но у крысолюдей оно считалось приемлемой пищей, и я исправно добывал для них по два — три ящера за раз, выбирая самых крупных. Эрава мы по полной напрягли подводной охотой, и он больше не хвалился, что у нас ему приходится работать меньше, чем в родной деревне.

Постепенно наши отношения с Вождем гонцов и его командой на передовой лодке стали теплыми, почти дружескими. Вождь часто приходил к нашему костру на привалах, чтобы «приобщиться жизни посланников», как он выражался. Витя через Эрава рассказывал ему о Земле, о городах и странах, в которых побывал с Эпштейном и без него, о наших обычаях и чудесах техники. Крысочеловек сидел, задумчиво подперев лапой уродливую голову, изредка спрашивал о чем-нибудь и снова умолкал. Сам он охотно рассказывал Эпштейну о битвах, в которых участвовал, и подвигах, в основном своих личных. Но все его истории сводились большей частью к одному сюжету: как мата-коху напали на селение большеногих, победили их, убили и съели. Боре это быстро надоело, он жаждал крысочеловеческой мифологии, но как раз о ней Вождь гонцов распространяться не любил. У коху нет богов, говорил он. То есть раньше не было — теперь есть Лестра и боги-покровители с верхней равнины. А другие нам зачем? Понятия не имею, откуда взялся мир. Наверное, Лестра его сотворила, как большеногие говорят. Какая разница? Кто бы ни сотворил, сделано хорошо и жить в этом мире можно. Откуда взялись коху? Странный вопрос. Коху были всегда. И всегда всех побеждали. А больше ничего не знаю и знать не хочу.

— Конечно он врет, — жаловался нам Эпштейн. — По нему видно. Но почему не хочет говорить?

— Наверно, табу.

— Ясно, что табу, да только странное оно какое-то!

— Да не расстраивайся ты так. Ты же умный, непременно потом разберешься.

Оставив в покое богов, Эпштейн стал прощупывать предков, но натолкнулся на ту же стену молчания и отговорок. А древние герои у крысолюдей занимались примерно тем же, что и современные: устраивали набеги на большеногих, убивали их и ели.

В команде Вождя гонцов был воин, который нравился нам больше других. Он приходился предводителю младшим братом, отличался несвойственными коху трудолюбием и любознательностью, и непременно покрыл бы свою голову позором среди соплеменников, не будь лучшим охотником в роду. Звали его Кирдык, и уже одно такое имя сделало парня невероятно популярным в нашем корпусе посланников. Он тоже частенько наведывался к нашему костру, и Эпштейн, потеряв надежду расколоть Вождя гонцов, наехал на Кирдыка.

Однако и лучший охотник рода оказался крепким орешком. На вопрос, воюют ли крысолюди друг с другом, он очень удивился. Чтобы коху напал на коху? Такого не может быть. Только шутливые поединки без оружия и использования когтей. А почему? Да потому, что коху друг дружке врагами быть не могут, а убивать надо только врагов. Я убил совсем мало большеногих, с сожалением сказал Кирдык. А теперь дела совсем плохи, ведь у нас с ними мир. Скорей бы Лестра объявила начало новой войны — вот тогда я убью тысячу этих трусов, не меньше. Все равно нормально драться они никогда не научатся.

Почувствовав, что линия допроса против его воли изгибается в хорошо знакомую сторону, Эпштейн отстал и от Кирдыка. Заработанный у крысолюдей титул «Мудрость посланников» его не утешал.

— Я помогу! — вызвалась Машка, наглядевшись на Борины страдания. — Кажется, я знаю, чем пронять этих вурдалаков. Они ведь могли сюда через хоул прийти, правильно?

Эпштейн пожал плечами. Конечно могли, но…

— Вот и ладно, — сказала Машка, отметая ненужные на ее взгляд уточнения и оговорки.

Призвав Эрава, она заучила с ним какое-то предложение на языке коху, а потом еще долго ходила, бормоча его себе под нос. И когда Кирдык снова к нам пришел, Машка оглоушила его заготовленной фразой. Переводилась она примерно так: «Расскажи-ка мне, как жили твои предки до того, как пришли в этот мир через дыру в воздухе?»

Сказано было артистически, с ехидным видом, который ясно свидетельствовал: можешь молчать, но я ведь все равно все знаю. Эффект Машкина заготовка произвела самый драматический. Самодовольный убийца Кирдык затрясся, посинел и повалился Машке в ноги, закрыв голову лапами. Мы долго не могли уговорить его подняться. Минут через десять он таки встал, тут же сел и, все так же трясясь, стал рассказывать.

Когда-то коху жили в другом мире и были одним из родов большого народа. Каждый род состоял только из кровных родственников — чужих к себе не принимали. Более того — стоило кому отлучиться на несколько дней, по возвращении его вполне могли убить как чужого. Все отношения между родами сводились к непрерывной кровавой вражде из-за добычи и территорий; в плен брали только девочек, не успевших соединиться с мужчинами; никто из народа не доживал до старости. Воины гибли в схватках, женщины умирали от истощения частыми родами, дети учились говорить и убивать одновременно.

Коху были сильны, но их соседи оказались сильнее. Род слабел, конец его был недалек; и тут один из воинов нашел проход в другой мир, пустой и голодный, совсем не похожий на родной. И вместо того, чтобы со славой пасть в последней битве за богатые охотничьи угодья в родных лесах, а может, победить благодаря чуду и случаю, род коху трусливо бежал в новый мир, обрекая себя на позор и скудость.

На множестве островов в дельте огромной реки не было ни единого врага. Но еды здесь тоже почти не было, а с моря дул холодный ветер, от которого не спасали набедренные повязки из травы и жар костров.

Разведчики пошли вверх по реке, добрались до первых тростниковых зарослей по берегам и вернулись в ужасе: в тростниках жили животные, очень похожие на коху. Они ходили на четвереньках и были хвостаты. И предводитель сказал, что это, должно быть, такие же трусы из других родов, сбежавшие сюда еще раньше и превращенные богами в зверей в наказание за малодушие. Коху хотели вернуться в свой мир для искупления вины, но не нашли дороги назад: проход исчез. Предводитель воткнул себе в сердце стрелу и умер; некоторые воины тоже убили себя, но другие остались жить, принеся клятву забыть навсегда, кто они и откуда.

Вскоре коху обнаружили, что новый мир не так пуст и голоден, как казалось. Вверх по реке росли леса, в которых было довольно дичи. В самой реке водилась разная рыба, и коху научились ее ловить. Лишь на больших тростниковых крыс они избегали охотиться, пугались даже встречи с ними. Однако сами в зверей не превратились, и страх перед старыми богами стал слабеть.

Раньше коху жили как одна семья. Теперь каждый воин стал предводителем собственного рода, ведь женщины продолжали приносить по три, по пять и по семь детей за раз, как и раньше. Только новые рода не воевали друг с другом, а когда случались раздоры, они тут же прекращались, стоило одному из предводителей намекнуть другим на общую тайну. Она передавалась из поколения в поколение, от глав родов к старшим сыновьям. Кирдык же узнал ее случайно, подслушав разговор отца и старшего брата.

Закончив рассказ, Кирдык умолк и снова обхватил голову лапами.

— Похоже, вы вскрыли комплекс неполноценности целого народа, Мария Федоровна, — сказал Эпштейн.

— Радости мне от этого, — буркнула Машка зло и виновато.

Странно, однако мы все жалели Кирдыка и хотели как-то его поддержать. Эрав — и тот смотрел на него сочувственно. Невероятно разросшийся род коху жил в новом мире точно так же, как и в старом: захватывал все новые и новые охотничьи территории, даже не задумываясь, зачем они ему нужны. Мы уже убедились, что на нижней равнине было пустовато, и несмотря на плодовитость крысолюдей, добычи здесь и им, и большеногим хватило бы на поколения вперед. Большеногие, насколько мы знали, жили только по берегам Великой реки; коху селились там же и осваивали прибрежные леса на расстоянии нескольких дневных переходов. Конечно, рано или поздно проблему перенаселения им придется решать, но, к счастью, это была не наша проблема. Что мы могли сделать? Настроить коху на междоусобные войны? Ввести у них обычай детоубийства? Никто из нас не взял бы на себя такую ответственность. Это было бы слишком и для настоящих посланников богов, и для самих богов.

Кирдык успокоился, встал и попрощался с нами. Больше не увидимся, сказал он, сегодня меня убьют. Но это и лучше, потому что одно дело — знать что-то, а проговорить вслух — совсем другое.

Он повернулся и пошел к своим, но далеко уйти не успел.

— То есть как — убьют? — ошалело спросил нас Эпштейн.

— Просто убьют, — хмуро пояснила Машка. — И все из-за меня.

— А ну верните его! — неизвестно кому приказал я, и мы все бросились за крысочеловеком. — Давай назад, Кирдык! Куда это ты собрался?

Притащив Кирдыка обратно к нашему костру, мы стали выяснять, почему его убьют, хотя и так было понятно. Кирдык наши догадки подтвердил: ему не положено знать тайну, и тем паче о ней рассказывать. Собственно, его полагалось казнить дважды.

— Елки-палки! — сказал Лысый. — Что ж теперь делать-то?

— Надо или забрать его к себе, или отправить гонцом к большеногим, — сказал Витя. — Пойдешь гонцом, Кирдык? Переведи ему, Эрав.

— Предводитель не отпустит меня гонцом, — ответил Кирдык. — Я лучший охотник рода.

— А как на счет убить лучшего охотника, да еще своего брата?

— Да понятно же все, Вить! — сказала Инга. — Предводитель не отпустит его, пока ничего не знает, а когда узнает, убьет. У него еще двадцать или тридцать братьев.

— А откуда он узнает?

— Посмотри на парня! По нему же видно, что согрешил, а врать он не умеет.

Я сказал, что спорить нет смысла, и пошел к костру крысолюдей, прихватив с собой Эрава.

— Кирдык останется у нас на ночь для прохождения обряда посвящения, — сообщил я Вождю гонцов.

— Посвящения в кого? — поинтересовался он.

— В посланники богов, — сказал я.

Предводитель онемел от изумления.

Наутро мы снова отправились к крысолюдям, но уже всей компанией.

— Мне было откровение, — доверительно проинформировал я воинов коху. — И Лестра сказала мне, что Кирдык нужен богам-покровителям. Он отправится с нами, а чтоб его род не потерпел убытка, мне поручено передать предводителю и двум лучшим воинам божественное оружие.

С этими словами я преподнес предводителю мачете, принадлежавшее раньше Валере, его нож и одну из наших острог с железным наконечником. Предводитель отнесся к дару со всей серьезностью, оставил себе острогу и отдал мачете с ножом двум соплеменникам. Сегодня великий день, сказал он. Сегодня ночью мой брат был причислен к божественным посланникам, и в память о таком событии мой род осядет здесь, на этом самом месте. Я сам с немногими воинами поплыву с посланниками дальше, пока будет угодно Лестре, а потом вернусь. Мы будем жить здесь вечно, и воспоминания об этом дне будут жить вместе с нами столько же.

Поздравив предводителя с этим решением, мы вернулись к своему костру.

— Далеко еще до хоула? — спросил я Ингу.

— Ближе, чем было раньше, — усмехнулась она. — Чего это ты так забеспокоился?

— Да пора уже нам убираться с этой планеты, не то такого здесь наплетем, что потом и семьдесят поколений крысолюдей не распутают. Пока нам все легко сходило, но рано или поздно что-то не сойдет. Или новую бойню спровоцируем, или культурный коллапс, или нечаянно возвысим кого из предводителей до уровня верховного фюрера.

— Я тут недавно интересную траву нашла, — сказала Инга. — Стаканом отвара из нее можно слониху абортировать. Думала, не рассказать ли о ней крысолюдям? Но ничего не решила.

— Вот-вот, я про это и толкую, — проворчал я.

— Я поняла, — сказала Инга.

 

Глава 11

Кирдык, раньше как бы не замечавший Эрава, теперь поглядывал на него то со злостью, то заискивающе. Большеногий узнал страшную тайну мата-коху, ведущих происхождение от рода трусов, сбежавших в другой мир из собственного. Когда же начнет пользоваться? Шли дни, но Эрав никак не пользовался новым знанием, разве что перестал дрожать при появлении рядом крысолюдей. Кирдык расслабился, и в итоге они с Эравом по-настоящему подружились, чего ни один из них, я думаю, еще недавно и представить бы себе не смог. Большеногий учил крысочеловека подводной охоте; тот в ответ часами объяснял Эраву стратегию и тактику боевых действий против превосходящих сил противника. Большеногие, столкнувшись с коху, все делали не так, и потому проиграли. А надо было…

Вскоре на ночлег Кирдык и Эрав устраивались только рядом и подолгу разговаривали перед сном. Никаких тайн из своего общения они не делали, а потому Эпштейн, помаленьку превращавшийся в нашего штатного лингвиста, в меру способностей переводил нам их беседы.

Хочу все знать, говорил Кирдык новому другу. Зачем тебе такое несчастье, отвечал Эрав. Прошу тебя, соблюдай в своих желаниях осторожность. Когда-то Лестра создала большеногих глупыми и ничего не знающими. Зато они жили беззаботно и счастливо — совсем так, как живут звери в лесу и рыбы в воде. Но потом большеногие захотели получить мудрость и стали просить Лестру, чтобы она прибавила им ума. Богиня выполнила просьбу, и с тех пор большеногих печалит то, о чем они уже знают, и мучает любопытство относительно того, чего еще узнать не успели. Умная голова думает о многом, пока не начинает болеть, и слишком часто воображает опасности, которых нет.

На одном из привалов Эпштейн принялся втолковывать Вождю гонцов, что этот мир совсем не подходит для божественных посланников, если только Лестра их не избрала из местных, как Эрава с Кирдыком. Потому-то посланники так редко и появляются, несмотря на неусыпную заботу о мире богов-покровителей. Оказавшись здесь, в непривычной обстановке, посланники часто теряют память и забывают о своей миссии. Если коху встретят таких, не надо их трогать, что бы они ни делали, а напротив, надо всячески им помогать.

— Ну и зачем ты ему это внушаешь? — укоризненно спросила Инга, когда Вождь гонцов ушел.

— На случай, если они встретят еще землян, попавших сюда через хоулы, — ответил Эпштейн. — Мы создали определенный образ, и его надо поддерживать.

— Ага, а у нас все земляне добрые, сплошь пацифисты и гуманисты, — саркастически заметила Инга. — Стыдно мне за тебя, Боря. Ты хоть приблизительно можешь спрогнозировать, как оказавшиеся здесь люди воспользуются привилегиями, что ты для них зарезервируешь?

Эпштейн хотел что-то сказать, у него не получилось, он попробовал еще раз и замолчал.

— Хватит уже экспериментов над сознанием аборигенов, — добавила Инга. — Пока мы можем себя оправдать — то, что мы делали, мы делали ради выживания. Случай с Кирдыком не в счет — к слову, в нем больше ты виноват, а вовсе не Машка. Но давай хотя бы обойдемся без заботы о тех, кто пойдет за нами.

Чем дальше мы плыли, тем полноводнее становилась река и тем реже встречались нам тростниковые лодки. Крысолюди здесь плавали в основном на плотах и в основном вдоль берегов, переправляясь с одного на другой лишь в случае крайней необходимости. Нас повсюду встречали мирно, путешествие стало однообразным и скучным. Каждый развлекался как мог. Эпштейн писал в свой дневник, подолгу обдумывая каждую фразу, — видно, экономил место в тетради. Лысый вырезал из дерева статуэтки греческих богов и богинь, птиц, животных и неведомых чудищ. Витя частенько целыми днями спал, потому что брал по нескольку ночных дежурств подряд, — высматривал в небе НЛО. Однажды он даже увидел какие-то светящиеся шары, летевшие над рекой, и на радостях всех перебудил, но пока мы продрали глаза и сообразили, куда смотреть, шары исчезли.

Я беспощадно отстреливал водяных ящеров на угощение крысолюдям, и патроны для карабина уже подходили к концу. Втихомолку я мечтал шлепнуть хоть одного из тех огромных хищников, что бродили в здешних лесах, и чей рев иногда доносился издалека. Однако ни они, ни гигантские броненосцы никогда не выходили к главному руслу — наверно, из-за топких берегов. Нас постоянно зазывали на устраиваемые в поселках пиршества — сперва мы остерегались в них участвовать, но потом осмелели и стали принимать все приглашения подряд. А чтобы веселиться по полной, принялись учить язык коху, — он был проще, чем у большеногих, и мы быстро вошли во вкус.

— С таким языком и матерщины не надо, — усмехалась Машка. — На нем только ругаться. Что бы ни сказал — вроде как послал подальше.

Оживленная беседа на языке крысолюдей напоминала визг и лай своры передравшихся псов. Вскоре мы запомнили по нескольку десятков слов каждый, и научились довольно связно визжать и гавкать, хотя полностью обходиться в разговорах с коху без помощи Эрава еще не могли. Разве что Эпштейн — он начал обучение раньше других, и теперь то и дело перелаивался с Эравом и Кирдыком, углубляя свои познания.

Погода портилась все чаще. Оставались считанные недели до сезона дождей.

— Далеко ли хоул? — чуть не каждый день спрашивал кто-нибудь у Инги.

— Уже близко, — отвечала она.

— Как близко?

— Я не знаю. Тысячу раз вам говорила. Я направление на него хорошо чувствую, а с расстояниями у меня не очень. Еще недели две, а потом нам надо пристать к правому берегу и идти пешком. Хоул в джунглях, до него не доплыть.

— Он двусторонний?

— Кажется, да.

Через пять дней мы свернули в боковые протоки, которые тут были шириной как вся река на верхней равнине, и добирались по ним до настоящего берега целых десять дней.

У Лестры было сорок дочерей, рассказывал Кирдыку Эрав, и каждой из них богиня даровала по своей собственной реке. Однако сестры так любили друг друга, что их реки слились в одну. Бывает, что молодые богини ссорятся между собой по пустякам, как это обычно бывает между родственницами, и тогда потоки Великой реки расходятся в стороны, блуждая по лесам и образуя гибельные топи. Но потом дочери Лестры мирятся, и потоки сливаются вместе.

Мы высадились на сушу возле отдаленного поселка крысолюдей, состоявшего из единственной большой кривобокой хижины, где они жили все скопом. Местный предводитель захотел проводить нас вместе с Вождем гонцов до крайних границ владений коху в этих местах. Только два рода живут дальше от реки, заявил предводитель, а потом уже никого нет, кроме лесных демонов.

— Каких еще демонов? — насторожился я.

— Далеко в джунглях обитают лесные демоны, — охотно пояснил предводитель. — Они так гневливы, что иногда лопаются от собственной злости. Я их не встречал, и мои воины тоже, но с ними встречались воины тех двух родов.

— Как эти демоны выглядят?

— Точно я не знаю. Их многие видели, но немногие остались живы. Рассказывают, что они раздуваются, когда голодны, и нападают на добычу сверху, а на земле прячутся под палой листвой.

— Это из хоула гости, — сказала Даша. — А у нас патронов почти не осталось.

— Зато стрел много, — сказал я. — Демонов можно убить стрелами?

— Некоторые воины убивали их стрелами, — ответил предводитель. — С этими чудовищами лучше сражаться на расстоянии. А еще в лесу живут хвостатые демоны с головами ящериц. Они быстро бегают, у них сильные ноги, но слабые руки. Их тоже можно убить, но они слишком свирепы. Никто больше не хочет ходить далеко в лес даже ради подвигов и укрепления духа. Неужели посланники богов хотят идти во владения демонов?

— Мы пойдем туда, — сказал я. — Но вы не пойдете. Вы проводите нас по землям, где живут коху, а дальше с нами пойдет только Кирдык.

— Хвала тебе, брат мой! — сказал Кирдыку Вождь гонцов. — Лестра оказала милость сразу двум воинам из нашего рода. Я спущусь ниже по реке, неся весть о завете, а потом вернусь на новые земли нашего рода, отмеченные твоим избранием. А ты сразишься с демонами, победишь их и тоже вернешься, когда будет угодно Лестре.

Кирдык выпятил грудь, упер в бок одну лапу и вытянул вперед другую. Он произнес длинную речь с клятвами верности Лестре и обещаниями подвигов, которыми он прославит свой род. Эрав, бедняга, переводя Кирдыковы славословия самому себе, совсем утомился. Мы сняли с плота один арбалет и подарили его Вождю гонцов; второй вместе с плотом достался местному предводителю. Остальное оружие и вещи, которые мы не могли взять с собой, раздарили воинам обоих родов. Съестные припасы, сколько могли унести, разложили по рюкзакам. Машка хотела налить всем коху по стакану браги, чтоб облегчить свою ношу, но мы ей строго запретили.

— Откуда ты знаешь, как на них подействует выпивка? — спросил я ее. — Хорошо если нас ждет только пьяный дебош, — а если окочурятся все? Нет уж — тащи с собой или выливай в реку.

Вождь гонцов оставил часть воинов в поселке у реки, а местный предводитель взял с собой далеко не всех своих, но все равно мы тронулись в путь внушительным отрядом. До первого поселка в джунглях оказалось около двадцати километров пути, до второго — еще примерно столько же. Встречали нас почтительно — мало того, что посланники богов, так еще и собрались во владения лесной нечисти. Во втором поселке нам показали два клыкастых черепа, похожие на черепа небольших хищных динозавров, и странную штуковину, смахивающую на наконечник костяного гарпуна с четырьмя парами боковых зубцов.

— Зуб демона, который нападает сверху, — пояснил нам один из воинов. — Чудовище вонзает его в тело жертвы, а потом делает вот так.

Воин взял «наконечник гарпуна» и помахал им из стороны в сторону.

— А черепа, вероятно, принадлежат хвостатым демонам, — предположил Эпштейн. — Судя по всему, они должны быть размером с человека.

Витя попросил познакомить нас с героями, победившими чудовищ. Из таковых нашелся только один, остальные умерли от ран. Да, я убил демона с большим зубом, заявил коху с изуродованными, словно обоженными кислотой лапами. Я и мой брат ушли из поселка в поисках новых земель, где добыча богата. Мы шли по лесу много-много дней, а потом…

Крысочеловек говорил все быстрее и быстрее; Эрав сперва по-честному переводил, потом умолк и развел руками. Этот коху сумасшедший, сказал он. Видно, побежденный им демон перед смертью украл его рассудок.

— Ты не разобрал, что случилось с его лапами? — спросил я.

— Потеряв брата и лишившись оружия, коху стал рвать демона когтями и обжег лапы о его внутренности.

— Нихрена себе ситуация! — изумилась Машка.

— Что ж это за твари? — пробормотал Лысый.

— Главное, в случае чего с ними можно справиться и в рукопашную, — сказал Витя.

— Ты на его кожу посмотри, если плохо разглядел, чего ему стоила победа, — посоветовал я. — И еще на его когти. У тебя есть такие?

— Ну а что теперь — не идти к хоулу?

— Кто сказал — не идти? Но смотреть по сторонам надо во все глаза.

Кирдык беседовал с другими воинами рода. Приходят ли демоны в поселок? Нет, здесь их пока не бывало. А много ли коху погибло от чудовищ в лесу? Да, много. А некоторые вернулись в поселок и скончались уже здесь. Другие ушли и пропали, никто не знает, что с ними стало. Все они уходили искать новые охотничьи угодья, потому что на землях рода становилось слишком тесно. Давно ли появились демоны? Давно, много сезонов дождей назад.

— Ничего мы точно не узнаем, — сказал Эпштейн. — Коху, как и большеногие, считают время поколениями.

— А куда им торопиться, — буркнул Витя.

Несколько воинов и здешний предводитель присоединились к нашему отряду. Через два дневных перехода, на границе обитаемых земель, мы остановились на последний совместный привал, после которого должны были расстаться с крысолюдьми навсегда. Машка, нарушив запрет, угостила брагой всех троих предводителей коху, и те долго орали воинственные гимны, шляясь в обнимку с Машкой по лагерю. Мы наблюдали за этим в ужасе, однако вскоре поняли, что наш престиж посланников от Машкиной выходки ничуть не пострадал, — скорее наоборот. Вскоре дошла очередь до воинов. Крысолюди необратимо хмелели после пары глотков «волшебной воды» и подключались к веселью; к утру никто из них еще не протрезвел. Мы совсем не выспались, карауля их, чтоб не разбрелись по лесу, зато коху отправились в обратный путь в самом хорошем настроении.

— Это надо так нажраться такой толпой с одной канистры? — удивлялся Лысый, глядя вслед уходящему отряду. — И что характерно, догоняться никому не нужно. Сегодня они еще красивше чем вчера. За неделю-то хоть очухаются?

Кирдык, к всеобщему изумлению, сохранил суровую трезвость. Нет, раз посланники волшебную воду не пьют, то и он не станет. А Машка — ну что Машка? Она Веселье посланников, ей положено.

Пять дней мы шли по джунглям со всеми предосторожностями, продвигаясь не больше чем на десять километров в день. Охота была сносной, ручьи встречались часто, на нас никто не нападал.

— Это Машка распугала всех демонов попойкой, — говорила Таня. — Теперь ясно, что делать, если встретим их следы: останавливаемся и бухаем.

Однако мы понимали, что отсутствие сюрпризов объясняется в основном тем, что мы еще далеко от хоула. Коху, мечтавшие стать основателями собственных родов, обычно старались подыскать место под поселок подальше от прежнего, чтоб старый предводитель не ставил под сомнение авторитет молодого самим своим существованием. Излюбленным приемом было забраться вверх по притокам Великой реки или просто в джунгли на много-много переходов, но сколько это «много-много», каждый коху понимал по-разному.

— Еще двадцать или тридцать дней, — сказала Инга, когда позади уже осталось десять.

— До начала сезона дождей не успеем, — огорчился Витя.

— Черт с ним, с сезоном, — сказал я. — Хоул двусторонний, Инга? Или все еще не можешь сказать?

— Двусторонний, — ответила она.

— Значит, сможем вернуться, если на родине демонов окажется слишком тяжко, — облегченно вздохнула Даша.

— А на родине демонов может быть хорошо? — рассмеялась Инга.

— Лишь бы не хуже чем здесь. Собственно, эта планета тоже не рай. Не придумай мы так кстати завет с Лестрой, нас наверняка уже съели бы крысолюди.

Дожди зарядили внезапно, сразу, один за другим. Мы спали в гамаках, подвешивая их между стволами бамбука во встречных рощицах и растягивая сверху куски брезента от палатки. Брезента на всех не хватало, потому что в свое время часть его ушла как раз на гамаки. А потому мы отобрали у Машки ее знаменитый полиэтилен и порезали на части. Днем старались все время идти, даже во время ливней, и чаще всего ложились спать насквозь промокшие. Охотились редко, припасы не экономили, потому что они подмокали и портились, как бы мы ни защищали рюкзаки. Таня простыла и еле плелась, хотя Витя сразу же забрал у нее отощавший уже рюкзачок. Даша тоже швыркала носом, и я отобрал у нее рюкзак не дожидаясь, пока ей станет по-настоящему худо.

Дважды мы находили клыкастые черепа, подобные тем, которые видели в последнем поселке коху. Один оказался пробит насквозь зазубренным зубом-гарпуном, который в нем и застрял. Рядом валялось множество костей.

— Демоны воюют друг с другом, — сказал Лысый.

— Это хорошо! — обрадовалась Машка.

Мало-помалу мы выбивались из сил. Таня висела на Вите, я на ходу поддерживал Дашу, Лысый помогал идти Эпштейну. Эрав печально шлепал по лужам своими ступнями-ластами, волоча на себе мокрую и унылую Мартышку, а Кирдык, пытаясь себя взбодрить, бубнил под нос гимны о величии непобедимых коху. И вот как-то утром Инга сказала: сегодня еще до полудня мы будем у хоула.

— Ты вчера уже знала, — догадался я, вспомнив, как беспокойно она себя вела накануне.

— Скажи я, вы бы всю ночь не спали, — оправдалась Инга. — А толку? Может, по ту сторону в самом деле настолько опасно, что придется повернуть.

Лес на подходе к хоулу оказался самым плохим, в какой мы только попадали. Больше трех часов мы то прорубались через бамбучники, переплетенные лианами и кишевшие пиявками, то брели по пояс в воде, то шли по зарослям высокой, в полтора роста, травы, похожей на осоку. Но вот местность стала повышаться, впереди замаячили просветы и под ногами стали попадаться камни. Лысый полетел через один из них в грязь и ругнулся — спотыкаться о камни мы в джунглях отвыкли.

— Песок! — сказал он, поднимаясь. — Здесь на земле полно песка.

Дальше деревья стояли реже. Некоторые из них недавно потеряли часть своих веток или вообще все — стволы топорщились в стороны безобразными сучьями или уныло стояли совсем голые, с обломанными вершинами. Некоторые деревья наклонились, упали на другие, или лежали на земле, вывороченные с корнем.

Мы долго пробирались через валежник, обходя сплошные завалы, ощетинившиеся мертвыми ветвями, пока не оказались на относительно чистом месте. Дальше леса не было совсем — только месиво из коряг, камней и красноватого песка, сквозь который кое-где пробивалась трава и побеги кустарника. На той стороне этого огромного жуткого пустыря стояли знакомые джунгли, а посреди него возвышался правильной формы, но словно ненастоящий купол, будто бы слепленный из густого черного тумана.

— Штука высотой метров двадцать, — пробормотал Витя.

— Может, и все двадцать пять, — сказал я.

— Это и есть хоул? — повернулась к Эпштейну Таня.

— Должно быть, — ответил тот. — Но тогда он точно стабильный, как и сказала Инга. Двусторонний. Ведь те односторонние, через которые мы сюда попали, были невидимы.

— Ты что, не знаешь, как выглядят стабильные хоулы?

— Раньше не знал. Теперь знаю.

— А что здесь случилось? — спросила Даша. — Или тоже не знаешь?

— Некоторые предположения у меня есть… — начал Эпштейн.

— Не-ет, ты давай без предположений, — перебила Даша. — Нам сейчас на ту сторону идти. Мы туда пройдем живыми?

Боря начал что-то сбивчиво объяснять, но беспомощно умолк. Инга долго смотрела на темнеющий впереди купол и сказала, что живыми мы пройдем.

— Я пойду первой, — заявила она.

— Нет уж, — ответил Витя. — Помирать — так всем вместе.

— Да не умрет никто.

— Тогда тем более незачем разделяться.

Мы двинулись вперед, и чем ближе подходили к хоулу, тем больше замедляли шаг, пока не остановились перед туманной стеной. Дождь, ливший с хмурого неба с самого утра, неожиданно стал стихать и прекратился совсем. Я внимательно посмотрел на купол, и почувствовал, как мой желудок поехал вниз. Потом он прыгнул вверх. Более-менее плотной и вещественной поверхность хоула казалась только издали. На самом деле у него совсем не было поверхности.

Перед нами было ничто. Не то черное, не то серое, — а может, белое?.. Я не мог бы сказать.

Оно было никакое.

Рядом Даша грохнулась на колени, уперлась руками в песок и ее с шумом вырвало. Не так-то это просто — взять и посмотреть в ничто. Я ее поднял, постарался успокоить и дал попить. Она глянула на меня — испуганно, потеряно и виновато, и вновь уставилась на хоул.

Витя вышел вперед, но Таня тут же потянула его назад.

— Нет, я тебя туда не отпущу! Инга хотела идти — вот и пусть идет! Раз считает, что это безопасно!..

Я попытался отцепить от себя Дашу, но у меня не получилось.

— Вместе!.. — выдохнула она.

— Куда тебе «вместе»? — спросил я. — Ты только что чуть все внутренности на землю не выплюнула.

— Вместе! — упрямо повторила Даша.

Между нами и Ингой встал Кирдык, и так получилось, что мы вчетвером шагнули в хоул одновременно. Нас мягко оттолкнуло назад, как будто мы попытались пройти сквозь стенку воздушного шарика.

— Я же говорю, надо по одному, — сказала Инга. — Или по двое на крайний случай.

— А почему? — удивилась Машка.

Инга ей не ответила — просто шагнула в хоул и пропала.

Отсутствовала она минуты две. Потом появилась, выйдя чуть в стороне прямо из черно-серо-белой пустоты и посмотрела на нас.

— Давайте! — приказала она. — И отойдите сразу подальше — не стоит торчать так близко от границы перехода. Иначе всех стошнит, дождетесь.

Кирдык глубоко вздохнул и ушел в ничто. Следом за ним прошли мы с Дашей. За нами подтянулись остальные — кто в одиночку, кто парами.

При переходе ничего не чувствовалось совсем, если не считать того, что на миг сперло дыхание.

На другой стороне нам открылась почти та же картина: вырванные с корнем деревья, песок и камни. Воздух после влажной духоты джунглей показался очень сухим, он был неприятным и отдавал гарью. Над горизонтом висело большое желтое солнце. Следуя совету Инги, мы отошли от хоула метров на пятьдесят. Я обернулся. Остальные тоже. Издали хоул опять казался материальным, и при взгляде на него уже не накатывала дурнота. Ну разве что от воспоминания о его виде вблизи.

— Почему мы не могли пройти вместе? — спросил Витя, глядя поочередно на Ингу и Эпштейна.

Боря отрешенно бродил взглядом по сторонам и беззвучно шевелил губами: видно, пытался склеить свою теорию с наличными фактами. Инга, прикрываясь рукой, смотрела на солнце.

— А вот не пропускают, значит, стабильные хоулы сразу толпой, — ответил Вите я, когда стало ясно, что никто из этой парочки его не просветит.

— Странно, — сказал Лысый. — В свой нестабильный мы в машинах проехали. А тут…

— Это что — самое странное, что мы успели увидеть и узнать? — осведомился я. — Давайте отойдем еще дальше. Из-за бурелома не видно, как выглядит местность. И о демонах не забывайте — они за любой здешней корягой прятаться могут.

Когда мы вышли из зоны, в которой зарождавшийся хоул когда-то втягивал в себя и выбрасывал все подряд с одной планеты на другую и наоборот, нашим глазам предстал безрадостный пейзаж: покрытая песком и мелкими камнями красноватая, словно заржавевшая равнина, кое-где поросшая редким кустарником. Признаков воды нигде не наблюдалось, и надежда на то, что она есть где-то дальше, казалась иллюзорной.

— Что-то не пойму — солнце встает или садится? — спросил Витя.

— Встает, — сказала Даша.

— Садится, — возразила Инга.

— Надо вернуться обратно в джунгли и запастись водой, — сказал Лысый. — Кто со мной?

— Я могу, — вызвалась Машка. — Кирдыка еще возьмем и Витю, и хватит.

— А если хоул внезапно схлопнется и водоносов отрежет? — опасливо спросила Таня.

— Это ведь стабильный хоул… — начал было Эпштейн, но Таня его перебила:

— Да иди ты к черту, Боря! — неожиданно зло сказала она. — Мы только что видели, как ты пялился вокруг с разинутым ртом. Ты нифига не предполагал такого. Ты нам не говорил, что при образовании хоулов случается что-то вроде взрыва!

— Но я и сам не знал! Чисто теоретически…

— Вот я и говорю — заткнись! Причем практически!

— Таня! — укоризненно сказала Инга. — Что с тобой?

— А ничего, — все так же зло ответила она. И в упор смотрела на Ингу, пока та не отвернулась.

Остальные вмешиваться в разговор не спешили. Такой Таню мы видели впервые. Неужели переход сам по себе на нее так подействовал? Или она втайне мечтала, что первый же хоул приведет нас на Землю?

— Можем сходить за водой всей компанией, — примирительно сказал я. — Правда, и при этом кого-то может отрезать, раз переход возможен лишь по одному и по двое. Как ты думаешь, Тань?

Она в мою сторону даже не посмотрела. В итоге я пошел с Лысым, Кирдыком и Машкой вместо Вити, а со мной, конечно, увязалась Даша. Ничего страшного не произошло: мы набрали воды и благополучно вернулись. Солнце за это время опустилось ниже над горизонтом, и стало ясно, что в той стороне запад.

— Какой план? — спросил я, оглядывая всех по очереди. — Где чувствуешь следующий хоул, Инга? Он где-нибудь здесь вообще есть?

— Один должен быть там, — ответила она, указывая рукой на закат. — Второй на юго-западе, гораздо дальше. Можно потом повернуть к нему, если не повезет с первым.

— Тогда есть смысл идти на запад, пока не выпьем половину воды, — сказал я. — Не найдем источников — сможем вернуться.

— Вернемся — и что? — исподлобья взглянула на меня Таня.

— А ничего. Насобираем на Гилее диких тыкв, понаделаем из них сосудов в придачу к тому, что есть, наберем побольше воды. Тележки соорудим или волокуши. И попробуем снова.

 

Глава 12

Три дня мы шли по пустыне, стараясь не отклоняться от прямой линии. Никто не знал, как часто случаются на планете песчаные бури, способные полностью уничтожить наши следы. Двигаясь по прямой, мы могли в случае возвращения легко найти хоул, громада которого на голой равнине была видна издалека.

— Но ты же по-любому найдешь хоул? — спросила Машка, когда Инга предложила не петлять в поисках источников.

— Найду, если к тому времени буду жива, — ответила та. — Да только люди смертны, тетя Маша, и я не исключение.

Дважды нам случилось пересечь сухие русла узеньких речушек. Витя осмотрел их и сказал, что вода в последний раз текла по ним не так уж давно. Один раз мы нашли приличных размеров котловину, дно которой покрывал засохший ил, а в самой средине он даже был влажным. Эрав выкопал из этого ила полуметровую рыбу с лапами вместо плавников, страшную и несъедобную на вид. Инга сказала, что варить уху из нее не стоит, и Эрав милосердно закопал рыбу обратно.

— Видно, здесь тоже бывает свой сезон дождей, — сказал Эпштейн.

— Хорошо бы он начался прямо сейчас, — пожелала Даша.

— Соскучилась по дождику? — удивился я.

— Представь себе, да.

— Будет обидно, если он случается тут раз в несколько лет.

Изредка посреди равнины попадались одинокие скалы — тогда кто-то обязательно взбирался на вершину и осматривал окрестности. Солнце было не слишком ярким и светило словно сквозь легкую дымку. От воздуха с привкусом гари першило в горле. Днем бывало жарко, температура по вечерам оказалась в самый раз для наших лохмотьев, а на ночлег мы устраивались в кругу небольших костров, в которые часовые всю ночь подбрасывали дрова. Заготовка местных кустов на топливо оказалась неприятной работой — они были жесткими, с длинными шипами, однако со жгучей колючкой по вредности сравниться все же не могли.

Чем дальше мы продвигались, тем чаще нам попадались островки травы с отдельными низенькими деревцами, и тем сильнее мрачнела Инга. Наконец я спросил ее, в чем дело, ведь растительность явно становилась богаче, и появился слабый шанс, что воду мы все-таки найдем.

— На этой планете существует компьютерная сеть, — огорошила меня она. — Не такая, как у нас на Земле, но она есть. Возможно, что и не одна. На орбите висит множество спутников. Однако я не ощущаю присутствия разумных существ.

— И ты молчишь?!.. — воскликнул я таким голосом, что остальные сразу побросали свою поклажу на землю и сбежались к нам.

— Я не знаю наверняка, — сказала Инга, сперва рассказав новость уже для всех. — Но здесь точно существует что-то вроде Интернета.

— Так подключись к нему! — придвинулся к ней Эпштейн. — Ты же можешь, у тебя в голове имплант!

— А ты думаешь, это так просто — подключиться к инопланетной сети, созданной неизвестно кем? — саркастически ответила Инга. — И еще — мне кажется, что несанкционированное подключение к здешним сетям чревато последствиями. Отнюдь не приятными.

— А что может быть? — спросил Витя.

— Думаю, меня уничтожат в течение нескольких секунд после подключения, — просто пояснила Инга. — Не исключено, что и остальных зацепит. Вряд ли механизмы защиты сетей чисто информационные.

Мы скорбно помолчали, усваивая услышанное, а потом Лысый сказал:

— И у сетей и у механизмов должны быть создатели. А ты говоришь, тут разумных нет.

— Создателем может оказаться искусственный интеллект, — заметил Эпштейн.

— Нет, Боря, местный Интернет рассчитан на множество пользователей. Причем — минимум двух противоборствующих сторон. И хватит меня пытать, я не гадалка. Узнаю что точно — сама скажу.

— Тебя ждать, пока ты скажешь, — молодость закончится! — взорвался Витя. — Мы три дня как на планете с высокоразвитой цивилизацией, ты об этом знаешь — и ни слова! Ну…

— Не ори на меня! — сказала Инга. — Сперва Таня на Борю наехала ни за что ни про что, теперь ты психуешь. Сказала же — если тут и была цивилизация, то теперь ее нет. Кто знает, по каким причинам. Однако компьютерные сети функционируют, и, возможно, нас уже отследили. Вот как шарахнет сейчас с неба или из космоса — ты чем прикрываться будешь? Циновками? Своими претензиями ко мне?

Витя моментально утих и опасливо посмотрел вверх. Остальные тоже позадирали головы к небу, а Инга сказала:

— Я всего лишь либер, а не Господь бог. Всеведеньем не обладаю. Чем больше сейчас на своих ощущениях настрою предположений, тем больше в них будет ошибок. Дайте не спеша разобраться.

Четвертый день похода мы запланировали как последний, и он уже подходил к концу. Завтра утром, после ночевки, в крайнем случае — после полудня следовало поворачивать к хоулу, дабы не рисковать умереть от жажды, если источников и дальше не обнаружится. Поворачивать никому не хотелось. Особенно после слов Инги. Мысли об исчезнувшей цивилизации всех взбудоражили, идеи о причинах гибели активно высказывались вслух. Мы еле улеглись и еще долго переговаривались, прежде чем уснуть.

Среди ночи нас разбудил дикий визг вперемешку с воплями стоявшего на страже Кирдыка. Он, как и полагалось, обходил стоянку по кругу снаружи, подбрасывая дрова в костры, — теперь его там рвали на части два двуногих хвостатых ящера, а прямо в кругу костров Инга, вскочившая вперед всех, отмахивалась мачете от третьего монстра. Я подскочил к ее противнику сбоку и разрубил ему голову; ящер в ответ чуть не переломал мне ноги ударом хвоста и свалился на землю, дергаясь в судорогах. Витя вскинул карабин и прицелился в месиво тел за кострами, но стрелять не стал, потому что невозможно было понять, в кого попадешь. Мы бросились туда, и после короткой схватки нам удалось убить одного ящера — второй с визгом скрылся в темноте. Эрав метнул ему вслед острогу, но промахнулся. Кирдык, страшно изуродованный, лежал вниз лицом в луже крови, и жить ему оставалось считанные минуты.

— Я воин коху! — глухо твердил он, царапая когтями землю. — Я храбро бился, я не боюсь смерти!.. Я посланник богов — мне не больно! Не больно! Не больно!..

Мы столпились вокруг, не решаясь перевернуть Кирдыка на спину. О том, чтобы перенести его на стоянку, не могло быть и речи. Он собрался с силами и перевернулся сам; кровь хлестала из ужасающих ран по всему телу и стекала в лужу, которая становилась все больше и больше. Таня в ужасе закрыла лицо руками, Даша выронила свой лук и прижалась ко мне. В одном теле просто не могло быть столько крови!..

— Не больно! — хрипел Кирдык. — Не больно! Я не боюсь смерти!..

Но все видели, как ему больно, и как он не хочет умирать. Инга опустилась возле крысочеловека на колени и протянула к нему руки. Кирдык, прекратив терзать землю, сжал их своими лапами.

— Ты лучший из коху, — тихо сказала Инга. — Ты избранный среди нас, ты Храбрость посланников. Лестра примет тебя в своей обители и прославит среди всех родов твоего народа, и среди большеногих. Богиня великой реки воскресит тебя, и ты снова будешь жить…

Она еще что-то говорила, путала слова языка крысолюдей с русскими словами, плакала от чужих страданий и от собственной лжи. Кирдык успокоился, затих, потом широко раскрыл глаза, выгнулся дугой, испустил боевой клич и умер.

Больше никто не ложился — мы вернулись в круг из костров, оставив снаружи Витю с карабином. Эрав остался сам, и до утра скорбно сидел возле тела своего бывшего врага, ставшего ему другом. Когда стало светать, он похоронил Кирдыка, засыпав его тело песком и обложив могилу камнями. Лысый водрузил сверху отрубленные головы двух убитых ящеров.

— Воды уже в обрез, еды тоже, — сказал он присоединившись к нам. — Правда, теперь нас на одного меньше, а ящеров можно попробовать пустить на шашлык.

— Их мясо в пищу подойдет, — подтвердила Инга. — Хотя оно наверняка противное, как и у всех хищников.

— Они хотели сожрать Кирдыка, — напомнила Даша.

— Ну не сожрали же, — ответил я. — Тем более не переварили. Хотя да, лучше бы найти другую снедь.

— Все-таки мы еще городские пижоны, — сказала Таня. — Вторая планета на счету, сидим посреди пустыни, и все рассуждаем, что можно есть, а что нельзя. Ты, Серега, сколько крысолюдей перебил в большом бою на реке?

— Я не считал.

— А ты, Дашка?

— Бой — это бой, — отрезала Даша.

— А сегодня ночью у нас было дружеское знакомство с представителями местной фауны?

— Да отвяжись ты от меня, Тань! Давай тогда уже и Кирдыка откопаем и съедим?

— Кирдыка трогать не станем, — успокоил Дашу Лысый. — А ящеров все же съедим. Предлагаю идти еще один день до вечера. Травы больше стало, звери появились. Где-то дальше должна быть вода.

Собрав пожитки, мы тронулись в путь, и не успев как следует отойти от стоянки, наткнулись на обгоревший военный вездеход. Его широкие колеса на четверть занесло песком, сдвоенная пушка смотрела в небо с бессильной угрозой. Дальше стояли два расстрелянных вдрабадан грузовика, еще один вездеход и двухместный внедорожник с зенитно-ракетной установкой. Поодаль нашелся развороченный квадроцикл. В другой стороне — еще один, почти целый.

Из песка местами торчали кости, ветерок трепал зацепившиеся за них обрывки обмундирования. Пустынные падальщики славно попировали здесь после обстрела этой колонны.

На водительском сиденье внедорожника сидел мумифицированный труп в камуфляже. В лобовом стекле перед ним была дырка от пули. Лысый открыл дверцу и вытащил мумию наружу.

Мы долго рассматривали мертвого инопланетянина. В чертах его лица было что-то рептильное, хотя наверняка сказать я бы не взялся. Что вообще можно сказать о костях, обтянутых почерневшей кожей?

— Одежка у него вечная, — сказал Витя, щупая комбинезон. — Смотрите, как новый.

— Мы не знаем, когда этот чувак погиб, — заметил Лысый.

— Да уж явно не вчера.

— Давайте помародерствуем, — предложил я. — Снимаем с него комбез. Размер подходящий — тебе, Лысый, как раз подойдет.

Повозившись с минуту, мы вытряхнули мумию из камуфляжа, и Лысый не без опаски примерил его на себя.

— Настоящий полковник! — похвалила его Машка. — Жаль, что одноглазый.

Чужая форма была предельно функциональна, красива, и Лысый в ней смотрелся замечательно. В придачу к комбезу ему достался широкий ремень, к которому крепились кобура с пистолетом и ножны с отличным боевым ножом. Еще на поясе висела большая плоская фляга. Машка тут же вытащила ее из чехла, открутила пробку и понюхала содержимое.

— Вроде, обычная вода, — сказала она. — Даже не протухла.

Мы бесцеремонно крутили Лысого во все стороны, заодно обшаривая карманы его мундира и поясные чехлы. Там оказалось много чего интересного. Но главное — одежда! Как же мы соскучились по нормальной одежде! Кое-что похожее на нее можно было наблюдать на Вите, Инге и Эпштейне, потому что на Земле они снаряжались специально для долгой экспедиции. Но остальные…

— Так! — сказала Даша, критически осмотрев меня, а потом и себя. — Где тут у нас еще трупы?

Мы обшарили вездеходы и грузовики, а после встали в цепь и прочесали поле боя. Мумий в целых комбезах больше не нашлось, зато Мартышка раскопала рядом с одним из квадроциклов автомат футуристического вида. Я подобрал его и осмотрел — больше всего он напоминал универсальную штурмовую винтовку из фантастического боевика.

— Оружие нам кстати, — сказала Даша, подходя ко мне.

— Нам сейчас все кстати, — ответил я. — Нашла чего хорошего?

— Только две фляжки. Обе с водой. А Танька нашла пистолет. Боря нашел два — но оба покореженные. Больше пока ничего. Все занесло песком, трудно искать, а что найдешь — осколками и пулями пробито.

Все машины колонны были оборудованы вместительными бачками для питьевой воды, но сохранилась она только в бачке внедорожника. Лысый попытался завести мотор, но не смог.

— Инструментальный ящик нашел? — спросил я его.

— А как же.

— Тогда снимай бачок и пошли. Эта колонна куда-то ехала. Интуиция подсказывает мне, что там всякого добра гораздо больше, чем здесь.

Метрах в пятистах впереди расстрелянной автоколонны из песка торчали искореженные обломки чего-то такого, что в целом состоянии летало на винтах. Лысый предположил, что это мог быть большой квадрокоптер или два вертолета столкнулись, — точнее по нескольким гнутым лопастям и кускам фюзеляжа, разбросанным по огромной площади, определить было нельзя.

Еще дальше тянулся низкий косогор, и перевалив через него, мы увидели приземистое сооружение, выкрашенное под цвет пустыни. Больше всего оно смахивало на длинный склад или гараж, к которому с каждого торца пристроили по маленькой бензозаправке. На плоской крыше торчали мачты со спутниковыми тарелками и без, радарная решетка, еще что-то.

Витя внимательно осмотрел здание через прицел карабина, а я — через оптику чужой винтовки.

— Живых никого не видно, — пробормотал он.

— Интересный сарай, — сказал я. — Заглянем?

— Там опасно, — предупредила Инга.

— Кто б сомневался. Вокруг наверняка заминировано.

Инга посмотрела на меня и кивнула:

— Да, ты прав.

В течение следующего часа мы стали свидетелями того, как либеры могут отыскивать проходы в минных полях без миноискателя. Инга дважды обошла строение по большому кругу, часто останавливаясь. Потом поманила нас к себе и двинулась вперед хитрым зигзагом, который вывел нашу команду к одной из стен, прямо на амбразуру с торчащими из нее стволами приличного калибра. Увидев их, мы невольно остановились, не дойдя до здания сотни метров.

— Чужих здесь не любят, — сказал Лысый. — Широк ли проход, Инга? Сколько примерно шагов?

— Вообще-то поле сплошное, — ответила она. — Мы стоим на минах.

Я чуть не подпрыгнул на месте, Витя вытаращил глаза, Лысый разинул рот, а Таня тихо произнесла «мама». Спокойными остались лишь Мартышка да державший ее на руках Эрав.

— Просто здесь мины неактивны, — несколько запоздало пояснила Инга. — Думаю, поле управлялось дистанционно автоматикой здания. С других сторон есть еще проходы, пешеходные и для техники, большей частью тупиковые. И все они выводят на пушки и пулеметы. Раньше, когда все работало, любая дорога к зданию могла стать тупиком в любую минуту или исчезнуть совсем.

— А если и сейчас может? — спросила Машка.

Мы не сговариваясь резво помчались к стене и попадали на песок под амбразурой. Инга подошла последней и присела рядом со мной. Выглядела она до предела утомленной.

— А говорила, что не чувствуешь мелких подробностей, — упрекнул я ее.

— Когда сильно надо, ну вот как сейчас, я их чувствую, — ответила она. — Но это как бы само собой получается. Думаешь, либерам не нужно учиться владеть своими способностями? Нужно, и я лишь в начале пути… На этой планете опасно — везде. Но не так чтобы слишком. У меня ощущение, что вся автоматика здесь работает в спящем режиме. И если уж в минном поле есть проход, то сам по себе он вряд ли закроется.

— «Вряд ли» — это как бальзам на душу, — проворчал Витя. — Спасибо, ты нас обнадежила.

Передохнув, мы оставили Ингу и Эрава с Мартышкой у стены, а сами пошли в обход здания. Оно имело серьезные повреждения, однако повсюду виднелись следы основательного ремонта. Двери, ведущие внутрь, неизменно оказывались заперты. То, что издали показалось нам заправочной станцией слева, ею и было. Возле одной их колонок стоял квадроцикл. Лысый принялся его изучать, а я попытался разобраться, в рабочем ли состоянии заправка и можно ли включить подачу горючего снаружи. Таня с Дашей полезли на крышу по железной двухпролетной лестнице. Витя с Машкой осматривались кругом. Вскоре они позвали нас глянуть на обнаруженную ими странную дыру в земле. Мы подошли: дыра, похоже, была бездонной, а наружу из нее торчала покореженная арматура с нанизанными на прутья кусками бетона.

— Если это бетонобойкой шарахнули по резервуару, горючего нам не видать, — сказал Витя.

— Наверно, ею и шарахнули, — согласился Лысый.

— Это не обычная заправка, — возразил я. — Скорее всего, она изначально на бомбежки рассчитана. И резервуар здесь наверняка не один.

Даша с Таней спустились с крыши. Там размечена вертолетная площадка, сказали они, и стоят две зенитки на таких круглых штуках, а больше ничего интересного нет. Выслушав их, мы пошли ко второй заправке, попутно пробуя на открывание попадавшиеся по дороге двери, ворота, и рассматривая таблички на стене. Буквы в словах напоминали руны, каждая надпись сопровождалась стрелкой или схематической картинкой с человечками, а иногда тем и другим.

Вторая заправка оказалась похожа на первую, однако мы пришли к выводу, что заправлялись здесь не горючим, а водой. И питьевой, и технической. Об этом свидетельствовали интуитивно понятные картинки — разные на разных колонках. Зловещих дыр в земле вокруг не обнаружилось, но оживить колонки мы все равно не смогли.

— Включаются только изнутри, — тяжело вздохнув, сказал Лысый.

— Мудрец! — похвалил его я. — И что делать?

— Попасть внутрь.

— Дважды мудрец. А как?

Мы сердито уставились на здание. Та его часть, что примыкала к водозаправке, сильнее пострадала от обстрелов, чем противоположная. Дыры заливали бетоном. Ломать его было нечем.

— Над этим местом крыша пробита, — сказала Таня. — Внизу видно комнату. Куски потолка прямо вниз свисают — если по ним слезть, то прыгать невысоко.

Я поднялся наверх по ближайшей лестнице, Лысый — следом. Пробой в крыше оказался знатным — на две трети ширины здания. Помещение внизу раньше было автомастерской — в полу темнели смотровые ямы, в углу валялся гаражный кран. Пролом в одной из стен закрывали мешки с песком.

— Бетона им не на все хватало, — обрадовался Лысый. — Здесь и войдем.

Я подошел к краю крыши и сказал нашим, чтоб звали Ингу с Эравом и лезли к нам. Лысый уже спрыгнул в бывшую автомастерскую и осматривал ее. Я спрыгнул тоже, и мы выдернули из пролома один мешок.

— Клали в два ряда, — сообщил мне Лысый на тот случай, если я сам не увидел второй ряд сразу за первым.

— Скажи спасибо, если не в четыре, — сказал я. — В песке у них недостатка не было.

Мы стали вытаскивать мешки, кидая их в ближайшую яму. Когда к нам спустились остальные, в соседнее помещение уже открылась приличная дырка.

— Все же не в четыре, — ухмыльнулся Лысый. — Говорю спасибо!

Витя с Машкой подключились к работе, и через пару минут мы расчистили себе вход. Как только вошли, на потолке зажглись тусклые лампы дежурного освещения.

— Вот это по-настоящему кстати, — одобрил Витя.

Помещение оказалось залом для занятий рукопашным боем. По стенам висели плакаты, на которых в разных вариантах изображалось, как мужественный парень в форме голыми руками выводит из строя одного, двух или даже трех врагов, несмотря на наличие у тех разного рода ударного, колющего, режущего, а то и огнестрельного оружия. Лицо парня, как и у его противников, было нечеловеческим, но отвращения не вызывало. Может, обитатели планеты действительно произошли от теплокровных рептилий. Как бы там ни было, их внешность как нельзя лучше соответствовала и форме, и оружию, и бою.

Как только мы вышли в коридор, свет зажегся уже там, погаснув в спортзале. Дверь напротив вела в маленькую комнатку, почти целиком занятую сдвоенной автоматической пушкой. Ее стволы прицелились сквозь амбразуру наружу, а снарядные ленты уходили вниз сквозь прорези в металлическом полу.

— Зуб даю, в этом домике братьев по разуму под землей расположено гораздо больше, чем над ней, — сказал я.

— Кому нужен твой зуб? — поддела меня Даша. — Поставь что-нибудь стоящее. Но сперва скажи что-то действительно спорное.

— Из стоящего могу поставить только вредную рыжую девчонку. Да жалко проигрывать, ты ж у меня одна. Так что спорных заявлений не будет.

За спортзалом шла столовая с кухней, где из неплотно закрытого крана тоненькой струйкой текла вода. За кухней обнаружился гараж с внедорожником и четырьмя квадроциклами, за гаражом — мастерская для ремонта бронетехники, в которой стоял гусеничный броневик с дыркой в боку, закопченный внутри как старый мангал.

— Похож на БМП, — сказал Лысый. — Не повезло ребятам, которые в нем ехали.

— Не расстраивайся, Лысенький, — сказала Таня. — Если Инга права, всему населению этой планеты крупно не повезло.

За мастерской находился блок лифтов из двух пассажирских и одного грузового. Дальше шел огромный тамбур с наклонным бетонным полом: с одной стороны были ворота, ведущие на улицу, с другой — ворота, ведущие под землю. В этом тамбуре легко разъехались бы два танка; один тут и стоял. Пункт управления водозаправкой располагался в самом конце здания. Мы туда заглянули, но разбираться с чужим компьютером пока не стали: зачем, если на кухне работал водопровод.

Вернувшись к блоку лифтов, мы поспорили, что опаснее: разделяться или ехать вниз всей гурьбой. В итоге поехали не разделяясь и вышли одним уровнем ниже. Здесь находились солдатские казармы и комнаты офицерского состава; в коридоре перед ними лежал мумифицированный труп в камуфляже. В казармах нашлось еще несколько тел в том же состоянии. Лазарет оказался пуст.

— Странно, — сказал Витя. — Следов боя здесь нет, тела не повреждены.

— Может, химическая атака? — предположила Даша. — Или бактериологическая?

— Маловато покойников что для первого, что для второго, — сказал я. — И — ты заметила? — тот, в коридоре, лежит в такой позе, словно шел и упал. Это ладно. А другой, в казарме, присел прямо там, в углу, по большой нужде. Третий пытался вставить в свою винтовку книгу вместо магазина.

— А разве химическому или бактериологическому поражению не может сопутствовать массовое сумасшествие? — возразила Даша. — Цивилизация на планете была продвинутой. Глядишь, и генетическое оружие изобрести успела. Мало ли какие могут быть у такого оружия побочные эффекты. Когда они проявились, те, кто оказался устойчивее к воздействию, в панике бежали, даже не включив защиту. Ведь в здании наверняка есть защита, кроме минных полей вокруг, и наверняка должны быть какие-то системы опознавания типа «свой-чужой». А мы бродим тут как по музею в день открытых дверей.

— Внешние двери все ж таки были закрыты, — заметил Лысый, но Даша от него только отмахнулась.

— Может, и эпидемия через один из открывшихся хоулов пришла, — сказал Эпштейн. — С теми же самыми побочными эффектами. Даже самые безобидные микробы с Гилеи, к которым нечувствительны крысолюди и большеногие, могли погубить местное население, если между планетами давно не было контакта. Этот — как его назвать? — укрепленный пункт как раз и находится неподалеку от хоула.

— А может… — начала Таня.

— Знаете, что? — прервала наши рассуждения Машка. — Жрать уже охота. Давайте лучше еду поищем.

— И одежду, — сказала Даша. — Почему у нас до сих пор один Лысый в комбезе красуется?

Мы спустились еще на один уровень. Здесь как раз и были склады: боеприпасов, обмундирования и продовольствия. И оружейные комнаты. До этого момента я и представить бы себе не смог столько единиц оружия на каждую единицу площади.

Трупы здесь тоже попадались. Не обращая внимания на них, мы первым делом приоделись, а Лысый поменял свой камуфляж, снятый с водителя в пустыне, на новый. По засохшим телам и плакатам на стенах мы уже поняли, что в чужой армии служили как инопланетяне, так и инопланетянки любого роста и возраста, и проблем с размерами не было.

Покончив с обмундированием, мы как следует вооружились — после луков с пращами нам любая стреляющая пулями штуковина казалась жезлом всемогущества. Каждый, кроме Эрава, взял себе по винтовке будущего, пистолет, нож, и набрал боеприпасов. Винтовки явно имели такие функции, до которых автомату Калашникова куда как далеко, но мы надеялись с ними разобраться. Здания военного назначения чем хороши? В них повсюду полно самых разных плакатов на все случаи жизни: как честь отдавать, как противогаз по размеру подобрать, как погибнуть смертью храбрых по приказу командования и без. А уж стены логова рептилоидов оказались увешаны наглядными пособиями чуть не сплошняком — их тут разве что вместо обоев не клеили. Но пока мы ограничились тем, что научились загонять патроны в стволы и снимать оружие с предохранителя. Это было несложно: затвор — он и на другой планете затвор, а предохранитель расположен так, чтоб с удобством перевести его в нужное положение не теряя рукоятку.

— Вот бы нам все это к тому бою с мата-коху! — вздыхал Лысый. — У-у-х, показали бы мы им!

— Простил бы ты уже крысолюдям свой глаз, — сказала Инга. — Сколько можно.

— Ни за что не прощу!

Ручные гранаты брать никто не рискнул: кто знает, что у них внутри. К тому же у каждой винтовки имелся многозарядный подствольный гранатомет.

Наглядевшись на нас, Мартышка тоже ухватила винтовку, умудрилась вставить в нее магазин, передернула затвор и уже нащупывала спусковой крючок, но Эпштейн ее вовремя обезоружил.

— Но-но! — сказал он. — Боевые действия открывать рановато.

Я строго погрозил Мартышке пальцем:

— Веди себя прилично. Ты же не просто так обезьяна, ты Обезьяна посланников, должна сама понимать, что можно, а чего нельзя.

Снарядившись как разведчики спецназа для вылазки в глубокий тыл врага, мы осмотрели банки и брикеты на полках продуктового склада.

— А что на них смотреть, — сказала Машка, отталкивая от себя после недолгого изучения ящик с консервами. — Или отравимся — или нет. Зато готовить их не надо.

Инга повертела в руках продолговатый брикет, вскрыла ножом фольгу. Внутри оказалось что-то вроде прессованных хлопьев «Геркулес» коричневого цвета.

— Это точно можно есть, — сказала она. — И тоже не обязательно готовить. Можно жевать сухим и запивать водой.

— Оцени консервы, — попросил я ее. — Ну тебя, тетя Маша, с твоим фатализмом.

Инга, еще не до конца оклемавшаяся после прощупывания минного поля, с полчаса оглаживала банки, пакеты и брикеты. Да все тут можно есть, сказала она, а мне сейчас нужнее всего это — и помахала в воздухе небольшой коробкой.

— Что там? — полюбопытствовала Таня.

— Что-то вроде кофе.

— А потяжелее энергоносители есть? — спросила Машка.

— Вон ящики стоят на дальней полке, — ответил за Ингу я. — Там бутылки. Запах спирта ты вряд ли с чем спутаешь.

У стены рядом с дверью мы нашли приспособление, которое не могло быть ни чем другим, как только продуктовым лифтом.

— Он как раз должен выходить на кухню на первом уровне, — прикинул Витя. — Грузим провизию туда…

— … только не весь склад, — ввернул я.

— … и пообедаем в столовой как люди, — закончил он. — Ребята, сколько мы уже не сидели на нормальных стульях?

В столовой мы провели часа два. Не спеша, со вкусом, пробовали консервированные и сублимированные дары исчезнувшей цивилизации. Машка, откупорив одну из приехавших на лифте бутылок, выпила сама и налила всем нам. Повод был хорош, и мы отказываться не стали; Витя сказал, что напиток напоминает темный кубинский ром и крепость соответствующая — ну, последнее-то мы и сами заметили. К аналогу рома отлично пошел в качестве сопровождения аналог кофе, и только мы окончательно расслабились, как снаружи прогремел взрыв. Витя зарычал как разбуженный во время спячки медведь — так не хотелось ему вставать из-за стола.

— Зря не завалили дыру, в которую пролезли, — сказала Таня.

Мы вскочили, добежали до двери и как по команде остановились. Смотрели друг на друга и думали об одном: просто бежать к дыре поздно. Пока мы шарились по зданию и пировали, сюда могли проникнуть ящеры наподобие тех, что убили Кирдыка, или другие хищники. Минное поле не могло их задержать, если они шли по нашим следам, ну вот разве что один сдуру сунулся в сторону. А на крышу здания вели аж четыре довольно пологие железные лестницы с удобными ступенями.

— Мы с Лысым перекроем дыру, — сказал я. — Остальные делятся на пары и прочесывают здание, начиная от спортзала. Эрава и Мартышку закроем здесь.

Даша попыталась возразить, но я ее прервал:

— Ты не сможешь заменить Лысого. Там надо ворочать мешки с песком, каждый из которых вдвое тяжелее тебя. Мы закроем дыру, и я найду тебя, как только смогу.

У спортзала мы разделились: Витя с Таней пошли по коридору в еще неисследованную нами часть первого этажа, Инга с Дашей взяли на себя знакомые уже помещения в сторону водозаправки, а Машка с Эпштейном спустились на первый подземный уровень, только уже не на лифте, а по лестнице.

В спортзале оказалось пусто, зато сразу за дырой маячил озиравшийся по сторонам ящер. Видно, он спрыгнул в пролом как раз тогда, когда рвануло снаружи; потому и не пошел вглубь здания. Мы с Лысым подскочили к дыре и вскинули винтовки — от ящера только брызги полетели. Когда у нас закончились патроны, от него остались лишь лапы, разбросанные по углам автомастерской.

— Вот это мощь! — оторопело сказал Лысый, все еще прижимая пальцем спуск. — Вот это скорострельность!

— Магазин смени, — сказал я ему, сам занимаясь как раз этим. — В следующий раз аккуратнее надо быть — у наших винтовок есть система поглощения отдачи.

— Хорошая, наверно, штука, когда к ней привыкнешь, — сказал Лысый. — Я сперва и не понял, что уже стреляю. Вибрация, как у перфоратора, и все.

Мы прошли в автомастерскую, заляпанную кровавыми ошметками, которые теперь отваливались от стен, и уставились на ближайшую яму.

— Ну и кто из нас придумал сбрасывать мешки туда? — спросил я.

— Кто бы ни придумал, вытаскивать их теперь обоим, — сказал Лысый.

В той части здания, что выходила к бензозаправке, послышалась продолжительная стрельба.

— Еще два магазина минус, — ухмыльнулся Лысый, спрыгивая в яму. — Следи за проломом, Серега.

Он выволок из ямы и затащил в спортзал десяток мешков, а потом я его сменил. Как только это сделал, палить начали в другой половине здания.

— Что-то послабее, — заметил Лысый. — А, знаю! Там Инга. Она догадалась, что одного магазина на одного ящера хватит, и Дашу можно не поддерживать.

Мне было не до шуток: Даша где-то там бродила по комнатам, ну пусть в сопровождении Инги, а я возился с мешками. Сменившись еще по разу, мы затащили в спортзал их все, зашли сами, заложили дыру изнутри и пошли искать своих. Столовая оказалась открыта; войдя туда, мы уже ожидали увидеть растерзанного Эрава, но он был цел и невредим, как и Мартышка, а вместе с ними теперь сидел Витя, которого ранило рикошетом в руку.

— Вот невезуха, — пожаловался он. — В самом начале зачистки!.. Здесь все проверено, остальные на первом подземном. Возьмите с собой, а? Те не взяли.

— Сиди тут и надирайся ромом. Без тебя управимся.

— Именно это они и сказали.

— Правильно сказали.

До позднего вечера мы проверяли подземные уровни, ведущие с них в разные стороны тоннели, и те помещения, в которые эти тоннели вели. Устали страшно, ящеров больше не нашли, зато теперь могли поужинать в полной уверенности в своем одиночестве. На ночлег устроились в комнатах для офицерского состава. И все же выставили часового в коридоре: привыкли уже. Да и мало ли.

Мы с Дашей захватили себе комнату, в которой раньше жил как минимум генерал. Впрочем, помимо отдельного санузла и душевой кабинки, никакими другими привилегиями этот генерал, по-видимому, не пользовался. И да, при всем желании принять душ вместе, оба сразу мы в кабинку втиснуться не смогли. Зато после нам выпало счастье впервые за последние полтора с лишним года вытираться полотенцами.

— С ума сойти, — пробормотал я. — Сегодня у нас отдельная комната — ты чуешь, моя рыженькая? Настоящая комната и настоящая постель.

— Как аскетично все, — сказала Даша, рассматривая обнаруженный ею в шкафу неброский парадный мундир. — И одеяло на кровати такое же точно, как в солдатских казармах.

— Видно, кительная бижутерия и всякие льготы у местных вояк были не в почете, — сказал я. — Давай уже ляжем. Устали ведь. А нам еще половину ночи любовью заниматься.

— Только половину? — улыбнулась Даша, медленно оттесняя меня в сторону спартанского генеральского ложа.

— Потом нам еще дежурить в коридоре, — напомнил я. — А потом надо все-таки поспать. Потому что завтра…

И остановился. А что — завтра? Завтра мы могли спать хоть целый день. И послезавтра тоже. Мы находились в крепости посреди необитаемой планеты, а уровнем ниже на продуктовом складе лежало еды и выпивки на всю оставшуюся жизнь. В гаражах стояла техника, на которой можно было со всеми удобствами доехать до следующего хоула, — требовалось лишь освоить управление ею. Мы могли никуда не спешить.

 

Глава 13

После вселения в цитадель исчезнувших инопланетян для нас потянулись счастливые деньки без ежеминутных забот о пропитании и безопасности. Первые несколько суток мы вылезали из постелей только для того, чтобы поесть и встать на дежурство, да и после никого напрягаться не тянуло.

С самого начала тщательно обследовав свое новое обиталище в поисках ящеров, мы довольно хорошо представляли себе, где оказались, и впоследствии наши догадки получили основательные подтверждения. Сооружение посреди пустыни было чем-то средним между заставой на границе необитаемых земель, перевалочной базой и центром управления целого комплекса подземных заводов. Собственный гарнизон заставы, по-видимому, был невелик: большинство жилых помещений использовались лишь в случае прибытия автоколонн, следующих из неведомого нам пока пункта А в таинственный пункт Б.

Все компьютеры во всех служебных помещениях работали, но при любой попытке воспользоваться ими выдавали одну и ту же заставку с двумя окошечками и рунической надписью, которая скорее всего означала: «Введите логин и пароль». К счастью, компьютерное управление обычно дублировалось ручным, а в комнатах офицеров помимо электронных планшетов обнаружились и обычные карты. К тому же рептилоиды не имели обычая хоть как-то защищать личные файлы: фотоальбомы и тому подобные интересности на их планшетах мы могли просматривать свободно.

На первом подземном уровне существовал класс, видимо, предназначенный для обучения свежих кадров на месте. Там компьютеры по нажатию наобум выбранных кнопок демонстрировали трехмерные модели самой заставы и еще много чего. Несомненно, мы извлекли бы из учебного класса массу выгоды, если б научились им пользоваться. Однако без понимания языка такая благодать оставалась в области мечты.

Но кое-что мы все же узнали.

Символом державы, на территорию которой нас занесло, служили перекрещенные мечи. Она вела долгую ожесточенную войну с государством, эмблемой которого был трезубец. Имелись ли на планете другие государства, оставалось неизвестным.

В обществе Перекрещенных мечей безраздельно царил культ войны; Трезубцы, очевидно, грешили тем же. Даже малолетние сопляки дошкольного возраста позировали фотографам в форме и при оружии. Большие счастливые семьи в камуфляже, вооруженные до зубов, улыбались на камеру на фоне танков, вертолетов и бронированных внедорожников. Любимым развлечением молодежи был рукопашный бой костоломного стиля, в котором чуть не каждое движение кончалось ударом. Видеотеки Перекрещенных мечей сплошь состояли из записей реальных сражений с Трезубцами.

— Они что — вообще больше ничем не интересовались, кроме войны? — жалобно спросила меня Даша после просмотра примерно тысячи фотографий и сотни видеороликов.

— Похоже, что так.

— Тогда хорошо, что они вымерли, — решила она. — Не дай бог открылся бы хоул отсюда на Землю в то время, когда они еще жили.

Глубоко под заставой, чуть в стороне, находилась автоматизированная ферма по выращиванию съедобной биомассы. Рядом под землей располагался завод, где из нее синтезировались продукты питания. Все это еще работало, попасть туда было нельзя, зато мы могли сколько угодно наблюдать за происходящим в боксах фермы и на конвейерах завода через видеокамеры. Готовая продукция исправно поступала на склады, а так как ее теперь никто оттуда не изымал, завод и ферму вскоре ждала остановка производства. По крайней мере, нефтеперерабатывающий подземный завод в двух километрах от нас уже встал, и нефть из скважин в пустыне туда не поступала.

На поверхности над заводами лениво побулькивали грязевые озера и пускали фонтаны гейзеры. Туда откачивались стоки предприятий, и когда ветер дул на заставу со стороны этих искусственных гейзерных долин, дышать становилось почти невозможно.

Недалеко от заставы находился полигон. Похоже, прямо перед катастрофой рептилоиды выдвинулись туда то ли на учения, то ли на плановые стрельбы. Посреди танкодрома красовался внушительный колесный ракетоносец, целый сухопутный линкор, безнадежно застрявший на полосе препятствий. Чего эту бандуру туда понесло, мы не догадались. Два вездехода рядом стояли так, словно на них играли вокруг ракетоносца в догоняшки. В обоих машинах сидели мертвые водители, и одного рептилоида мы нашли в ракетоносце.

Остальная техника выглядела так, как и положено военной технике на учениях. В ней не было трупов, и указаний на то, куда подевался личный состав, тоже не находилось.

Оживить бензоколонки заставы нам так и не удалось, зато мы нашли на полигоне здоровенный заправщик с заполненной доверху цистерной.

— Вот его и возьмем с собой, когда поедем к хоулу, — сказала Инга, потеряв надежду подружиться с компьютером бензозаправки. Он пароля не требовал, но программа в нем оказалась начисто лишена интерфейса. А какие руны забивать в командную строку, мы гадать не рискнули, хотя Витя и предлагал.

— Ага, ты введешь команду наугад, и это окажется «подрыв резервуаров в случае угрозы захвата заставы врагом», — сказала ему Таня. — Заправщика нам хватит до хоула. Не обязательно ехать до него на танках. Достаточно внедорожников с квадроциклами.

А Витя сперва и вправду хотел вести Таню по планете в танке. После того как она сообщила ему, что беременна.

— Ты-то как — еще нет? — спросил я Дашу. — Отстаешь от подружки. А я, знаешь ли, дочку хочу. Всю в маму. Такую же рыжую и конопатую.

— Обойдешься! — ответила Даша. — Пока меня на Землю не доставишь, никаких тебе дочек.

— Ну и зря боишься, — сказала ей Машка таким тоном, как будто в настроении Даши и была загвоздка. — Мужик тебе нормальный попался, рожай не бойся. Я у вас с Танькой робяток легко приму — сложное ли это дело? Жрачки у нас теперь море, остального тоже, чего не рожать.

Благодаря изобилию боеприпасов и горючего, мы часами упражнялись на полигоне в вождении техники Перекрещенных мечей и владении их оружием. Даже Эрав пробовал стрелять, но как-то без азарта, хотя у него неплохо получалось. Комбезы у рептилоидов оказались замечательными: у каждого внутри с левой стороны имелся карман с узкими отделениями, куда можно было вставлять пальцы правой руки — все вместе, по одному или в разных сочетаниях. Это каким-то образом включало различные режимы комбезов — их то начинало продувать насквозь малейшим ветерком, то ткань становилась непроницаемой, хоть в воду лезь, а засовывание в соответствующее отделение указательного пальца активировало маскировку, причем совершенно невероятную, превращающую тебя почти что в невидимку. К сожалению, при этом мы переставали видеть друг друга на сколько-нибудь значительном расстоянии, и пока не разобрались, как проблему решали рептилоиды. В самую жару комбезы могли поглощать тепло тела, заодно преобразовывая получаемую тепловую энергию в электрическую. Объемы накопителей были ограничены, однако для подзарядки аккумуляторов винтовок, чтоб работали счетчики боезапаса, их вполне хватало.

К концу второго месяца на заставе мы чувствовали себя там и вообще на планете как дома. Эпштейн с Ингой осваивали язык рептилоидов и рассказывали нам то, что успели узнать, но пока нам удалось твердо заучить лишь алфавит, цифры да произношение нескольких слов и коротких предложений — в основном команд типа «смирно» и «шагом марш». Витя часами следил за небом через систему внешнего наблюдения, в надежде засечь свои драгоценные НЛО. Однако пока ему с этим не подфартило, а просматривать старые записи система не давала. Все чувствовали себя отлично, один только Эрав с каждым днем глубже и глубже погружался в меланхолию.

Ему не нравилась здешняя цивилизация, суть которой он уловил из наших разговоров: милитаризм рептилоидов слишком живо напоминал большеногому воинственных мата-коху. Ему не нравилась сама планета с ее жарой и безводием. Лестра и ее дочери никогда не ступали в этот мир, говорил он, иначе здесь текли бы реки, а как жить без рек — совершенно непонятно. А еще Эраву все меньше нравились мы. Дикарь или не дикарь — он был очень умен, и постепенно до него дошло, что никакие мы не посланники богов-покровителей, а обычные самозванцы. Знание большеногим русского языка и наша привычка свободно обсуждать при нем любые темы немало помогли просветлению его сознания. Мало-помалу из голоса и поведения Эрава исчезла всякая почтительность, на смену ей пришла немало обрадовавшая нас поначалу обычная приятельская простота, но сам большеногий, хоть нас ни в чем не винил, переживал свое разочарование тяжело.

— Я говорил, надо было учить его язык, — мягко попрекнул нас Эпштейн, когда дело дошло до разбора полетов. — Так мы могли бы сообщать ему лишь то, что следует.

— А что такого страшного произошло? — не понял Витя. — Наоборот, хорошо. Это раньше плохо было, когда нам приходилось ему врать.

— Ты не понимаешь, потому что неверующий, — сказала Инга. — А для Эрава Лестра, боги-покровители и всякие духи — важная часть жизни, если не важнейшая. Его народ уже пережил крушение привычной картины мира, не получив заступничества со стороны высших сил в войне с крысолюдьми и не обнаружив присутствия богов-покровителей на верхней равнине. Но это большеногие себе еще как-то объяснили. И тут появляемся мы, подаем надежду на общение с богами через нас в качестве посредников, а потом надежда оборачивается обманом. Это все равно как если бы первые христиане узнали, что Иисус был просто плотником, уставшим работать по профессии, а апостолы — обычными бездельниками, обнаружившими, что за красивые сказки их повсюду охотно принимают и неплохо кормят. После такого у бывших христиан остался бы лишь Бог Отец; ну вот и у Эрава осталась только Лестра, да только она никогда не заглядывала в мир, в котором он теперь оказался. Почувствуй себя хоть на минуту в его шкуре. Хорошо бы тебе пришлось?

Как поправить положение, мы не придумали. Не кормить же Эрава новым враньем, да и подействует ли оно после старого? Большеногий грустнел на глазах, стал скуп в словах, а потом исчез. Мы хватились его в полдень и тут же вспомнили, что не видели с самого утра.

— Мог он выйти из здания самостоятельно? — спросил Лысый, когда мы обыскали всю заставу.

— Глупый вопрос, Лысенький, — сказала Таня. — Его здесь нет — значит, вышел.

— Он сто раз видел, как мы открываем двери и ворота, — сказал я. — А закрыть их за собой — только захлопнуть.

— Эрав мог пойти лишь к хоулу, — пробормотал Эпштейн. — И, конечно, найдет к нему дорогу.

— Надо его догнать! — сказал Витя.

— Зачем? — спросил я.

— Затем, что вернувшись на Гилею со своим неверием, он там все заветы и договора порушит!

— И что ты хочешь сделать? Убить его? Держать при себе насильно?

Витя замолчал. Слово взяла Даша:

— Не такой Эрав дурак, чтобы из-за своего разочарования в нас разрушить веру остальных большеногих, и особенно крысолюдей, в завет с Лестрой. А найти его надо потому, что он не дойдет до хоула. Он кто угодно, только не пустынник. А тут кругом ящеры.

— И что потом? — спросил я.

— Как — что? — удивилась Даша. — Поможем ему добраться туда, куда он хочет.

— Тогда седлаем квадрики — и вперед, — сказал Лысый.

— Он твои квадрики услышит за семь верст и спрячется, — возразила Машка. — У него уши как у Чебурашки. Лучше пешком.

— Первую часть пути на квадроциклах — потом пешком, — помирил их я.

Вокруг заставы все было истоптано, в том числе Эравом, и нужную цепочку следов мы нашли не сразу. Отпечатки широких босых ступней вели мимо расстрелянной автоколонны в сторону хоула. Шагая, большеногий тяжело опирался на свою острогу — следовательно, запас воды с собой он взял изрядный. Прикинув, сколько мог пройти Эрав за полдня, мы вскочили на квадроциклы, сделали большой крюк по пустыне и вышли ему наперерез. Но почти сразу обнаружили ту же цепочку следов, уходящую дальше.

— Выходит, он ушел ночью, — сказала Инга.

— Ну да, он первым дежурил, я его сменял, — отозвался Витя. — Наверно, ушел сразу после этого.

Проехав еще несколько километров, мы бросили машины, пошли пешком и уже ближе к вечеру наткнулись на стоянку Эрава. Здесь большеногий отдохнул, перекусил и двинулся дальше.

— Вынослив, чертяка, — заметил Лысый. — Решил до темноты идти. А потом, поди, засядет где-нибудь в кустах, хорошенько перед этим запутав следы.

— Тогда надо найти его пока не стемнело, — сказал Эпштейн.

— Глядите-ка! — воскликнул Витя.

Все бросились к нему. У его ног на песке отчетливо виднелся отпечаток — похоже, здесь Эрав свалил с себя рюкзак с флягами и консервами. Это мы уже видели. Но Витя указывал на другой отпечаток — рядом, не такой заметный. От винтовки с подствольным гранатометом.

— Готов поставить что хочешь — у него не одни фляги в рюкзаке, — сказал я.

— Молодец, что скажешь, — буркнул Лысый. — А мне было показалось, что винтовки ему не понравились.

— Может, он просто хотел, чтоб мы так думали, — сказала Даша.

— Пошли дальше? — предложила Машка.

— Пошли…

В километре от стоянки в пустыне валялись четыре дохлых ящера, искромсанных пулями. От пятого остался лишь хвост — мы долго гадали, где остальное, пока не сообразили, что остальное убежало. Без этого хвоста, который оторвало взрывом гранаты.

— Ай да Эравчик! — восхитилась Таня. — Будем продолжать набиваться ему в провожатые — или уж пусть сам до хоула идет?

— И что он на Гилее учинит, когда дойдет? — призадумался Эпштейн. — Сколько он утащил с заставы патронов и гранат? Как хочет их использовать?

— Неважно, — сказала Инга. — Главное, что он знает дорогу сюда. Если решит мстить коху, ничто не помешает ему вооружить винтовками всех большеногих и устроить крысолюдям образцовый геноцид. Во имя восстановления справедливости и возвращения исконных земель большеногих на нижней равнине… Эраву достаточно сказать своим, что время обещанной Лестрой войны уже пришло, а чудо-оружие — ее дар любимому народу.

— Тогда все же надо его догнать, — сказал Витя. — Мы его с собой потащили, мы эту сказку про будущую войну сочинили, наша будет вина.

— Ладно тебе, — сказала Инга. — Идея с войной была конкретно моя.

— Какая разница, — остановил их я. — Всех последствий интеграции миров мы не предотвратим и даже представить не сумеем. Варианты бесконечны, и поголовное истребление крысолюдей большеногими — не самый плохой сценарий. Для действительно плохого достаточно любого сумасшедшего вояки с Земли, попавшего через хоулы на Гилею и сюда. Вы только представьте, как он оснащает оружием рептилоидов великих, непобедимых, бешено плодящихся коху, а потом посылает их армии на завоевание Вселенной через сеть хоулов, — и Эрав перестанет вас волновать. Он, может, и не собирается ничего плохого делать. Одного бойца с винтовкой достаточно для того, чтобы держать под контролем канатную дорогу на верхнюю равнину. А если Эрав догадался две или три винтовки с собой прихватить, то он обеспечит большеногим военный паритет с крысолюдьми и такие гарантии мира, с которыми никакие заветы не сравнятся. Поймите: как бы мы ни напортачили на Гилее — это уже не важно. То есть станет неважно, как только хоулов станет больше. Кто знает, какие планеты с какими они свяжут? Самое лучшее, что мы можем сейчас сделать, — это предельно вдохновиться Бориными идеями, как можно быстрей найти хоул на Землю и убедить там всех, что история закручивается нешуточная.

Окончив свою речь, я помолчал, ожидая возражений, но их не последовало. Все наконец поняли Эпштейна, в недавнем прошлом — кабинетного ученого, который нашел в себе силы целый год идти по джунглям Гилеи и не пожелал останавливаться даже после встречи с нами. Он, да еще, может быть, Инга — только они с самого начала понимали, сколько проблем обрушит интеграция миров на их обитателей. Мы до конца прочувствовали это лишь теперь.

— Возвращаемся к машинам, — сказал Лысый. — Чего тянуть.

В небе зловеще загрохотало — его медленно затягивали тучи. Как только мы дошли до квадроциклов, начался дождь. Пока доехали до заставы, он превратился в ливень.

— Что бы ни задумал Эрав, он сочтет это добрым знаком, — сказал я. — Подумает, будто Лестра послала дождь ему в путь.

— Хоть бы он захотел всего лишь оборонять канатную дорогу, — вздохнула Даша.

Неделю мы отсиживались под крышей — лило без остановки, почти как на Гилее. Потом ливень прекратился так же, как и начался — под вечер. Выбравшись поутру на плоскую крышу заставы, мы увидели преображенную пустыню: повсюду блестели под солнцем большие, малые и совсем крохотные лужи, между ними пробивалась свежая трава, невзрачные прежде кусты зазеленели молодыми листочками и покрылись цветами. Ближе к полудню воздух загудел от насекомых. Не тратя больше времени даром, мы приступили к формированию походной колонны из двух квадроциклов разведки, бронированного штабного внедорожника, грузовика под тентом и заправщика. Все машины армии Перекрещенных мечей изначально были адаптированы к дальним поездкам по пустыне и оборудованы кондиционерами. В кабине грузовика позади было два спальных места, в заправщике — тоже два, а после раскладывания сидений внедорожника в нем могла устроиться на ночлег вся наша компания. Кое-что мы планировали дополнительно усовершенствовать для собственных нужд. Однако для успешного завершения работы еще предстояло перегнать с полигона заправщик.

За ним отправились Таня с Витей и мы с Дашей. Не то чтобы нам требовалось столько народу, а просто за компанию. Приятный легкий ветерок освежал наши лица, мокрый песок весело искрился в солнечных лучах, из-под ног разбегались юркие ящерицы. Какие-то летающие существа, вроде маленьких птеродактилей, гонялись за бабочками, жуками и друг другом. Впереди, высоко над пустыней, в воздухе висел будто бы небольшой воздушный шар. Поодаль мы заметили еще один.

— Что это за штуки? — прищурилась Таня.

— Похожи на метеозонды, — сказал Витя.

— Может, это и есть метеозонды, — предположила Даша. — Тут же многое работает само по себе. Может, наша застава их и выпустила.

В этот момент один из шаров плавно двинулся против ветра, отвоевал потерянную было позицию в небе и опять завис неподвижно. Витя поднял винтовку и глянул в прицел — странный шар дернулся и начал быстро уменьшаться в размерах, при этом еще быстрее приближаясь к нам.

— Стреляй! — взвизгнула Таня, неуклюже пытаясь перебросить висевшую за спиной винтовку.

Витя начал стрелять короткими очередями, к нему присоединился я, но поздно. Шар на лету сдулся, превращаясь в тонкий блин. Несколько пуль в него все же попали, однако не остановили. Жуткая белесая тварь, похожая то ли на ската-хвостокола, то ли на рыбу-пилу, сделав нырок, ударила Витю в грудь, отбросила назад и накрыла своим телом.

Второй шар стал снижаться следом за первым, и я переключился на него, добивая магазин. Даша меня поддержала, и шар взорвался, не успев превратиться в ската. Существо порвало в клочья, рядом со мной воткнулась в песок его костяная пила. Нас с Дашей забрызгало вонючей жижей. Какой-то мелкий ошметок прилип к моей щеке, и я в ужасе обнаружил, что он страшно жжется.

— Снимай с себя комбез, снимай! — заорал я Даше, скидывая свой. Он уже покрывался лениво расползающимися в стороны дырами.

Даша моментом сорвала с себя комбинезон, оставшись нагишом, но невредимая. Первая тварь возилась на Вите, пытаясь высвободить из его тела свою пилу. Наконец ей это удалось, и она стала зарываться в песок. Таня расстреляла ее в упор и опустилась на колени рядом с Витей. С заставы к нам бежали Лысый, Эпштейн, Инга и Машка. Я крикнул Лысому, чтоб сбегал за носилками. Машка помчалась следом — за комбезами для меня и Даши. Она успела вернуться первой — когда Лысый принес носилки, мы уже оделись и помогли уложить на них Витю. Взглянув на его развороченную грудь, я решил, что до лазарета его живым не донести. Тем не менее мы подхватили носилки — я с Лысым спереди, Инга с Машкой сзади — и бросились бегом. Таня бежала сбоку.

— Не умирай, Витечка, только не умирай! — твердила она, заливаясь слезами.

Промчавшись по проходу в минном поле, мы опустили носилки возле ближайших ворот и уже открыли их, когда оставшаяся возле Вити Инга сказала: «Поздно».

Лысый уселся на песок, обхватив руками колени. Я остался стоять. Машка отошла в сторону и отвернулась. Подбежали Боря с Дашей, прикрывавшие нас сзади на случай появления новых скатов.

Таня, стоя на коленях рядом с носилками, бессильно тискала в руках винтовку.

— Это несправедливо, — сказала она севшим голосом. — Сперва Валера, теперь ты… Это несправедливо.

Никто не взялся ее утешить, и уж тем более не решился объяснять ей, что порядки нашей Вселенной не имеют ничего общего со справедливостью. Таня медленно встала и не оглядываясь пошла прочь от заставы.

— Я ее верну, — сказала Даша, направляясь следом.

— Погоди, — удержал ее я. — Пусть побудет одна. Лучше давай последим за небом над ней.

Таня приблизилась к проходу. Инга, склонившаяся над Витей, вдруг вздрогнула, вскочила и повернулась. Ее лицо жутко побелело, на шее от напряжения вздулись вены.

— Стой!!!.. — закричала она Тане.

Та не остановилась. Раздался взрыв. Когда мы подбежали, Таня лежала на земле, вся иссеченная осколками. Левую ногу ей оторвало по щиколотку.

— Не заходите на поле! — предупредила Инга, хотя вряд ли такая необходимость была. — Прохода больше нет!

Тысячу раз мы ходили по этому проходу взад-вперед, последний раз пробежали всей толпой только что. И вот теперь в нем подорвалась на мине Таня. Со всеми предосторожностями вытащив ее на безопасное место, мы наложили ей на ногу жгут и сняли с носилок Витю. Точнее — просто скинули, но как ни спешили, еще по дороге в лазарет у Тани случился выкидыш. Инга провела возле нее остаток дня, останавливая кровотечение и вытаскивая осколки. Машка помогала. Мы слонялись по заставе, не находя себе места. Наконец Инга вышла из операционной.

— Все осколки я извлечь не смогла, — сказала она. — Культю зашила, но Таня потеряла много крови. И очень ослабела. Я не знаю, как ее лечить в таких условиях, — я ведь не врач, а здесь еще и весь инструментарий чужой. Делали-то его не для людей.

Ночь прошла беспокойно — мы по очереди сидели с Таней в лазарете, поскольку нормально заснуть все равно никто не мог. Наутро у нее резко подскочила температура и появились все признаки заражения крови.

— Витю без меня не хороните, — то и дело просила она.

— Ну конечно нет, — отвечали мы ей. — Мы его в морг положили. Здесь же морг есть, холодильник в нем работает, сам включился, когда… Ну, ты поняла.

— Только Витю без меня не хороните, — начинала просить Таня через несколько минут, забывая о том, что ей только что сказали.

— Нет, нет, не беспокойся. Вот поправишься, тогда и похороним.

Таня смотрела на нас с тоской, от которой внутри все переворачивалось.

— Вы не поняли. Вместе… нас надо похоронить вместе. Когда я умру. В одной могиле.

— Да не умрешь ты! Инга говорит, что ты обязательно выздоровеешь, — вдохновенно врали мы, хотя Инга говорила прямо противоположное.

Но на третьи сутки Тане действительно стало лучше.

— А ты расстраивалась! — радостно сверкал своим единственным глазом Лысый. — Через недельку будешь ты у нас как новенькая, и я влюблю тебя в себя. Что там Валера с Витей — ты посмотри на меня!

— Нельзя мне в тебя влюбляться, Лысенький, — грустно улыбалась Таня. — А то ты тоже погибнешь. Такая уж я невезучая.

— Ничего не погибну, я неубиваемый. Мы будем жить с тобой долго и счастливо. А еще ты отобьешь у Дашки Серегу — и станешь главной покорительницей сердец в нашей команде.

На какое-то время мы действительно заставили себя верить, что Таня поправится, хотя в ее глазах ясно читалась смерть. К вечеру у нее опять поднялась температура и начался бред. В полночь меня разбудила Инга:

— Она хочет, чтобы ты пришел к ней. И чтоб кроме вас в палате больше никого не было.

Я переглянулся с Дашей, которая, конечно, проснулась тоже.

— Иди, — только и сказала она.

Когда я вошел в палату, Таня тут же попросила запереть дверь. Я молча выполнил просьбу и присел на стул рядом с кроватью.

— Прости, что тебя дернула, Сережка, — прошептала Таня. — Но ты мне нужен. Ты самый умный из всех, и только ты знаешь, какая она.

— Кто?

— Инга. Ты ведь сразу понял, верно? Я это заметила. Она из либеров, и этим все сказано. Она затащила на Гилею Борю с Витей, а потом вовлекла в свою затею нас. Она хочет найти место для этой своей колонии, а когда найдет… Думаешь, либерам надо, чтоб кто-то знал, где у них будет колония? Мне-то все равно, я до утра не доживу, а вы… Никто из вас не вернется на Землю, поверь. Она найдет способ от вас избавиться. От меня уже, считай, избавилась.

— О чем ты говоришь? Она тебя предупредить пыталась. Остановись ты вовремя…

— Она не пыталась. Это все обман.

— Неправда, Тань. Ты не видела ее лица, когда она тебе закричала. Я видел.

— Не обманывайся. Это все игра. Инга сама включила мины в проходе, когда я в него зашла. А остальное — только для отвода глаз… Она тут уже все изучила. Наверно, хочет основать колонию здесь. Будь осторожней — вдруг она догадалась, что ты про нее знаешь… В любом случае будь осторожен. Сопровождающие ей больше не нужны…

Я тронул Танин лоб и вздрогнул. Жар был такой, что казалось, под ней могла бы загореться постель, не будь она насквозь мокрой от пота. Когда я хотел убрать руку, Таня вцепилась в нее и уже не отпускала.

Всю эту долгую и страшную ночь до самого рассвета я слушал обвинения в адрес Инги и просьбы Тани не хоронить ее отдельно от Вити. Я проклинал себя, что запер дверь, а не просто сделал вид, что запер, — может, хоть зашел бы кто. В ответ на любые мои попытки освободить руку, у Тани начиналась истерика, и она только крепче в нее вцеплялась. Временами мне казалось, что я вот-вот сойду с ума. Наконец Таня затихла. Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что она умерла.

Выйдя из палаты, я первым делом увидел Дашу — она сидела на корточках возле стены, привалившись к ней спиной, и спала. Я осторожно взял ее на руки и отнес в нашу комнату, а затем спустился на продуктовый склад и выпил там целую бутылку рома рептилоидов, отхлебывая прямо из горлышка. Полегчало мне только к самому концу бутылки.

 

Глава 14

Никто не расспрашивал меня, что происходило ночью в палате, зачем я понадобился Тане и о чем мы говорили. Видно, все чувствовали, что лучше им об этом не знать. И все торопились покинуть заставу: здесь мы потеряли двоих, и еще от нас ушел Эрав.

Таню похоронили вместе с Витей — как она и хотела. Инга нашла новый проход в минных полях вокруг заставы, и, запретив нам заходить в него, в одиночку пошла на полигон. Пригнав оттуда танк с тралом впереди, она прокатала им еще один проход, рядом, настоящий, а потому гарантированный от внезапных включений мин. Как только въехала на поле, ожившие пушки заставы попытались танк подбить, но он был закрыт бронеплитами и системами активной защиты так основательно, что ничего не получилось.

Лысый оборудовал грузовик дополнительными баками для питьевой воды, после чего мы заполнили их вручную, таская воду из столовой, а оставшееся в кузове место забили продуктами, оружием и боеприпасами. Располагая заправщиком, цистерна которого после всех наших уроков вождения оставалась полна наполовину, мы могли доехать до хоула без остановок, если ничего важного из техники не откажет. Однако мне еще напоследок пришла светлая идея, открывающая нам доступ к ресурсам всех бензо- и водозаправок государства Перекрещенных мечей. А может, и соседнего тоже.

Она была до смешного простой — к сожалению, я разродился ею лишь тогда, когда колонна оказалась готова тронуться в путь. Скромно сказав нашим, что сейчас сотворю чудо, я забежал в пункт управления бензозаправкой, включил компьютер и вбил что надо в командную строку. После чего вышел, снял с колонки заправочный пистолет и нажал на рычаг. Из ствола хлынуло топливо.

— Вот так, — сказал я, отпуская рычаг.

— Что ты сделал? — заорал на меня Лысый. — А ну признавайся — что сделал?

— Ввел в строку номер колонки и требуемый объем горючего через пробел.

— И все?.. — потрясенно спросил Лысый.

— И все.

Лысый выругался. Инга расхохоталась.

— Ну да, следовало сразу догадаться, — сказал я.

Даша тут же помчалась в пункт управления водозаправкой, хотя результат любой из нас мог предсказать заранее.

— Вода течет, — сказала она вернувшись и посмотрела на меня с ненавистью. — Это, значит, что получается: я, как дура, таскала воду в баки из водопровода, а он…

— Я тоже ее таскал, — примирительно сказал я.

— Ты мужчина, тебе положено!

— Ах вот как ты заговорила?

— Хватит, ребята, — остановила нас Машка. — Даша — ты героиня труда. Сережка — ты герой всего и гений в придачу. Только не ссорьтесь.

— А давайте теперь возьмем с собой что-нибудь по-настоящему убойное, — предложил Лысый. — Вдруг тут водятся монстры пострашней летающих скатов. Даже если Серегин способ на других заправках не сработает, бросим по дороге.

— Идеально было бы взять тральщик, — сказала Инга. — И мне бы не пришлось напрягаться на обнаружении минных полей. Но лучше не надо. Сейчас мы по здешним меркам вроде участников автопробега «За мир и разоружение». А пустим впереди колонны танк — еще неизвестно, что получится. Помни про спутники в космосе.

На запад от заставы шла накатанная в пустыне дорога. Постояв напоследок у могилы Тани и Вити, мы тронулись в путь. Скорость держали небольшую — пятнадцать, максимум двадцать километров в час. Первыми шли квадроциклы, за ними — внедорожник, следом грузовик с припасами, а заправщик ехал последним. Одним из квадроциклов бессменно управляла Инга. Она часто останавливалась для своих медитаций и поэтому старалась ехать как можно дальше впереди, чтобы реже тормозить колонну. Главной задачей водителя второго квадроцикла было прикрывать Ингу, и мы менялись на нем по очереди. На пять единиц техники у нас оказалось шесть водителей, и кто-то один мог отдыхать на ходу на заднем сиденье внедорожника. Обычно это и был стрелок прикрытия сразу после смены. Вскоре счет сбитых скатов у каждого шел на десятки. Эпштейн долго осматривал первую из собственноручно подстреленных им тварей на предмет того, откуда у нее отщипнуть кусочек, поместил выбранный образец тканей в одну из пробирок в своем чемоданчике и наклеил на нее ярлычок.

— Пока не было дождей, и скатов не было, — сказал Лысый, наблюдая за этой процедурой. — Наверно, они сейчас везде в пустыне есть, вплоть до хоула на Гилею.

— Да, демонов в джунглях прибавится, — согласился Эпштейн.

— Интересно, почему они там не расплодились. Тепло, влажно… Не любят лес сам по себе?

— Должно быть. Как тогда сказал предводитель крысолюдей? «Они так гневливы, что иногда лопаются от собственной злости». Ну, не от злости, конечно, а просто не привыкли маневрировать между деревьев и напарываются на ветки. Однако если контакт этой планеты с Гилеей будет продолжительным, рано или поздно появится какая-нибудь мутация, которая позволит скатам выживать в джунглях.

В первый день нам пришлось трижды сворачивать с дороги, объезжая заминированные участки перед блокпостами и после них, на второй — восемь раз. Иногда попадалась брошенная техника, однако гораздо реже, чем можно было ожидать. То и дело мы замечали вдали небольшие стада травоядных — одни из них походили на гигантских черепах, другие — на карликовых стегозавров, третьи — на больших ежей с редкими крупными колючками. Они паслись на пробившейся повсюду свежей траве и немилосердно объедали догола встречные кусты. Утром третьего дня мы увидели впереди город. То есть, по-видимому, у Перекрещенных мечей это считалось городом. Хотя с таким же успехом застава, с которой мы уехали, сошла бы за санаторий.

Инга остановила квадроцикл у поворота на объездную дорогу и дождалась подхода колонны. Мы вылезли из кабин и устроили совет. В принципе, в городе нам делать было нечего, кроме как искать неприятностей на собственные задницы. С другой стороны…

— Лучше пусть меня подстрелят или я взорвусь, чем потом буду всю жизнь мучиться от любопытства, — сказал Лысый. — Давайте заглянем? По-моему, надо хоть по окраинам прошвырнуться.

— Где ты здесь видишь окраины? — спросила Даша.

Город окружала шестиметровая бетонная стена с многочисленными амбразурами. Вряд ли хоть одно здание за ней было вдвое выше. Я думал, что Инга воспротивится исследовательскому порыву Лысого, ведь основные хлопоты по обеспечению безопасности лягут на нее, но она неожиданно согласилась. Остальных и спрашивать не пришлось — всем хотелось взглянуть на обиталище Перекрещенных мечей хоть одним глазком.

Ворота, в которые уходила наша дорога, когда-то попытались закрыть, однако в них застрял броневик. Его корпус сдавило с боков и сплющило мощными створками, однако в щель между ними свободно мог бы пройти человек.

Перебравшись через броневик, мы вошли в город. Все здания в нем оказались бетонные, цельнолитые, без всякой отделки; часто они срастались друг с другом, переходя одно в другое. Улицы напоминали скорее коридоры — правда, очень приличной ширины. Проходя сквозь арки зданий, они то плавно уходили под землю, то так же плавно поднимались вверх и шли прямо по плоским бетонным крышам. Никаких архитектурных излишеств, и даже окна нормального размера здесь выглядели достопримечательностью. Обычно же они больше напоминали бойницы и встречались не чаще, чем забранные решетками и сеткой вентиляционные отверстия.

Вся техника, что попадалась на пути, была аккуратно припаркована у обочин или на стоянках, и лишь изредка оказывалась брошена посреди проезжей части. В последнем случае за рулем обычно обнаруживалась мумия в военной форме. В одном из внедорожников водитель перед смертью занимался онанизмом, да так и умер с рукой в расстегнутой ширинке. Лысый, заглянув в кабину уткнувшегося в стену грузовика, сказал, что рептилоид в нем сделал себе харакири.

— Скорее, просто решил отвлечься от вождения ради того, чтобы поиграть с ножиком, — сказал я. — А его грузовик — вот незадача! — не пожелал самостоятельно разбираться, где дорога, а где стена.

Ближе к центру здания то и дело расступались в стороны, освобождая место для плацев, аэродромов, площадок для вертолетов и квадрокоптеров. И никаких тебе деревьев, газонов, клумб и прочей легкомысленности. Добравшись до центральной площади, мы совсем выдохлись, и больше всего — от серого бетонного однообразия. Мартышка на руках у Эпштейна притихла так, словно ее здесь и не было.

— Да как они тут жили? — недоуменно вопросила Машка, доставая из-за пазухи бутылку рома. — Это же сдохнуть можно.

— В итоге они и сдохли, — ответил Лысый. — Дай-ка я тоже хлебну.

— Вообще-то мы пока не знаем, куда они делись, — вкрадчиво заметил Эпштейн. — Мы видим только, что здесь их нет.

— Пожалуй, можно назад, — сказала Даша. — Разве что еще внутри дома осмотреть на обратном пути.

— А что там осматривать? — возразил я. — И так ясно, что здесь все то же самое, что и на заставе. Видела же — кое-где мумии в машинах, но слишком мало трупов для массового вымирания. Почти все наличные покойники перед смертью вели себя более чем странно и страдали всякой фигней. Такое ощущение, что рептилоиды куда-то сбежали, бросив на произвол судьбы часть своих. Те рехнулись, чудили как могли, а потом умерли.

— Куда они могли бежать и от чего? — не то спросил, не то подумал вслух Эпштейн.

— И хоть бы один догадался записку оставить, — вздохнул Лысый.

— Ага, желательно на русском, — поддела его Даша. — Ты думал что — войдем в город и сразу разгадаем все тайны заброшенной планеты?

— Если честно — да, надеялся, — просто ответил Лысый. — Интересно же!

Рассевшись прямо посреди площади, мы передавали бутылку друг другу, пока она не кончилась. Более скромных поминок на могиле целой цивилизации, наверное, не случалось в истории Вселенной. Все молчали, почти не двигались, и когда вдалеке раздались шаги, в тишине покинутого города они прозвучали как поступь судьбы.

Со стороны самого большого примыкавшего к площади здания к нашему кружку шел человек, одетый в комбинезон рептилоидов. То, что это именно человек, а не кто-то еще, я понял гораздо раньше, чем осознал, что смотрю на него через оптический прицел. Лысый и Даша с Машкой среагировали точно так же. Но незнакомец был безоружен. Точнее, винтовка висела у него за спиной.

Инга медленно встала, и я увидел, как у нее задрожали плечи и задергалась щека. Незнакомец тоже весь затрясся и на ходу раскинул руки крестом. Он был от нас шагах в двадцати, когда они с Ингой побежали и с воплями бросились друг другу в объятья. Мы с Дашей переглянулись — неужели Инга каким-то чудом встретилась здесь с близким другом или родственником? Может, с братом? Судя по ее эмоциям — наверняка с братом, причем нежно любимым. Однако когда восторги немного поутихли, а на это ушло немало времени, стало ясно, что незнакомец не только ни капли не похож на Ингу, но и по-русски не говорит.

— Это Хосе Мартинес, — сказала Инга, подводя его к нам. — Он из Испании, здесь три года. — И, поймав наши недоуменные взгляды, добавила: — Он либер.

Мы с Дашей переглянулись снова. О привязанности и чувствах либеров к себе подобным на Земле ходили легенды. Поговаривали, что они считают всех своих членами одной семьи, хоть и оставалось непонятным, было ли так изначально, или их сплотили гонения. Общие проблемы часто налаживают связи между людьми лучше всего остального. Мы сами при первой встрече с Ингой, Эпштейном и Витей тискались с ними как сумасшедшие, а ведь по-настоящему общего у нас было лишь то, что обе наши компании оказались на Гилее.

Сейчас желания обниматься с испанцем не возникло ни у кого, кроме Инги. Я невольно вспомнил слова Тани о городских пижонах — нет, неправда, все-таки мы успели здорово зачерстветь. Да и сам новый знакомый как-то не располагал к немедленному сближению. Было в нем что-то такое… Не знаю. Совсем чужое.

По очереди представив нас Мартинесу, Инга быстро переговорила с ним на английском, которым оба владели как родным, однако понял их один Эпштейн. Для остальных пришлось переводить. Мартинес сперва попал через односторонний хоул на планету с приятным, мягким климатом, но, по-видимому, совершенно безжизненную. По крайней мере за четыре дня странствия по ней он не видел ни животных, ни растений. На пятый день он добрался до другого хоула, и снова одностороннего, ведущего сюда. С тех пор и жил здесь, изучая культуру рептилоидов, в надежде, что рано или поздно до города доберется кто-то из либеров. Как и случилось.

Инга повернулась к Лысому:

— Считай, что твоя мечта сбылась наполовину, — сказала она. — Куда исчезло население, Хосе не разобрался, но вообще успел узнать о планете немало. Называется она Рорбести, что в переводе с языка рептилоидов означает «песок и камни».

— Песок и камни, — повторил Лысый. — Ну что ж, лучше и не скажешь.

— Выходит, здесь одни пустыни и полупустыни? — спросила Даша.

— К северу есть еще что-то наподобие африканских саванн. Климат там тоже засушливый большую часть года. Хотя, как понимаю, так было не всегда.

Мартинес повел нас внутрь большого здания, из которого и вышел на площадь. Здесь была мэрия и одновременно что-то вроде дворца торжеств, пояснял он по дороге. Город этот — областной центр, единственный крупный населенный пункт на всю область. В стране таких около семидесяти, а столицы не существовало: правительство, оно же верховное командование, постоянно переезжало из одного города в другой в целях безопасности. Четких границ у государства не было, как и у соседнего, и никаких других государств, кроме этих двух, на планете тоже не было.

Миновав большой церемониальный зал, мы попали в галерею воинской славы Перекрещенных мечей с портретами, бюстами на постаментах и статуями в рост. Она здесь не единственная, сказал Мартинес, справа и слева есть еще. А эта интересна тем, что ведет в элитную школу, где учились отпрыски особо отличившихся в боях солдат и офицеров. Вот и вход в нее — видите надпись наверху? Там сказано: «Детям героев — все самое лучшее». Впрочем, вылететь отсюда было очень даже просто, если не оправдал надежд. Ну и «самое лучшее» понималось в основном как самые высокие требования к учащимся и самый строгий спрос в случае проступков.

Да вы, наверно, голодны, спохватился Мартинес, и, несмотря на наши уверения в обратном, потащил нас в школьную столовую. Нет-нет, не отказывайтесь, вот сейчас сядем за стол, я вам в общих чертах все расскажу, а потом уже можем посмотреть то, что вас конкретно заинтересует. Правда, угощение новизной вас вряд ли удивит: здесь на всех складах одно и то же, только в детских и подростковых учреждениях алкоголя нет.

— Это ничего, у нас с собой! — гордо ответила Машка.

Давно известно, что аппетит приходит во время еды, и для начала мы таки плотно подзакусили. Потом Мартинес принялся рассказывать. Инга переводила, а когда уставала, ее сменял Эпштейн.

Еще несколько миллионов лет назад климат на Рорбести был мягким, влажным, единственный континент почти сплошь покрывали заболоченные леса. Рельеф планеты очень сглажен, высоких гор нет; океан, когда он существовал, был мелок, а между ним и побережьями простирались огромные пространства, которые не были ни морем, ни сушей в строгом смысле слова. Повсюду в этом мире закономерно царили земноводные, а предки будущих разумных занимали скромную нишу древолазающих рептилий.

Со временем климат становился все суше. Заболоченные леса постепенно уступали место обычным, а те — саваннам и редколесью. Океан мелел, появилось еще два континента, множество новых островов и целых архипелагов. Земноводные вымирали, древолазающие рептилии спустились на землю, и около миллиона лет назад некоторые из них научились делать простейшие орудия и пользоваться огнем.

Чем дальше, тем больше места на планете занимали каменистые и песчаные пустыни. От океана остались лишь большие и малые моря, окруженные мертвыми солончаками. Племена примитивных рептилоидов вели непрекращающиеся войны друг с другом за пригодные для жизни территории, которые быстро сокращались. В острой конкуренции за скудные ресурсы побеждали те, кто смог объединиться с соседями, и в итоге среди союзов племен возникли два сверхсоюза: рори и бести. В конце концов, подчинив или уничтожив все остальные племена, эти сверхсоюзы превратились в две империи, а потом и планетарные сверхдержавы — Рорикон и Дагбест.

Мы, как следовало из рассказа Мартинеса, находились на землях Рорикона. Впрочем, сказал испанец, окажись по-другому, вряд ли кто-то из нас почувствовал бы разницу. Алфавит один, языки очень похожи, строй обоих государств эволюционировал от военной демократии к предельно милитаризованному социализму. Еще сто лет назад, и, тем более, двести — триста, обширные территории вместе с населением периодически переходили из рук в руки, что способствовало культурному обмену. В новейшее время ситуация с территориями стабилизировалась: войны шли в основном за ничейные земли — непригодные для жизни пустыни ради добычи там полезных ископаемых. Мирное население исчезло как страта и как понятие. Однако возросшая степень изоляции ни на что не повлияла: Рорикон и Дагбест постоянно воровали технологии друг у друга в рамках непрекращающегося конфликта, заимствовали наиболее эффективные элементы общественного устройства, и к моменту катастрофы серьезно отличались разве что государственной символикой.

— Есть у вас хотя бы догадки, что произошло? — спросил Лысый.

— Я не люблю догадок, — ответил Мартинес. — Меня интересуют лишь факты. А они таковы: никакой осмысленной жизнедеятельности на планете не наблюдается. Компьютерные сети Рорикона, и, по-видимому, Дагбеста, поражены вирусом, почти полностью парализовавшим их военную составляющую. Западные ворота города открыты, а дальше в пустыне по этому направлению хорошо видны следы пеших колонн. Куда они ведут — я не проверял. Что в других городах — я не проверял. Честно говоря, просто не хватило духу на одиночное путешествие по планете. Сижу здесь, изучаю то, что под рукой, копаюсь в сетях — там, куда удается получить доступ. Изредка делаю короткие вылазки по окрестностям. Не больше.

— Но вы ведь либер, — сказала Даша. — Почему вы не используете ваши способности?

— Использую. Однако не слишком на них надеюсь. Материальные подтверждения предчувствий всегда лучше одних предчувствий. Даже если это предчувствия либера.

— Хосе — фанатик научного подхода, — улыбнулась Инга.

— Не в том даже дело, — сказал Мартинес, когда Эпштейн перевел ему последнюю фразу. — Просто я не ставлю себе задач по разгадыванию тайн ради их разгадывания. Я хочу узнать об этом мире как можно больше, но лишь ради других либеров. Когда они сюда придут, а они придут, для них должен быть готов хотя бы примитивный путеводитель по Рорбести, чтобы дальнейшие исследования планеты или перемещения по ней были максимально удобны и безопасны.

— Думаете, либеры захотят сделать Рорбести своим домом? — спросил я.

— Это вряд ли. Причины перечислять не буду, но поверьте мне — вряд ли. Использовать Рорбести как базу для поиска и колонизации подходящего для нас мира — да, пожалуй.

После обеда Мартинес долго водил нас по городу. Как и на заставе, здесь под землей всего было гораздо больше, чем на ее поверхности. Ядерного оружия у Рорикона и Дагбеста было немного и оно почти не применялось, однако и угрозы обычных бомбардировок вкупе с ракетными обстрелами хватало для того, чтобы предпочитать бункера небоскребам.

— Залежи урана здесь невелики, бедны, и боеголовки выходили слишком дорогими, — говорил Мартинес. — А вот химическое и бактериологическое оружие державы использовали друг против друга без ограничений. Кроме тех, что налагались целесообразностью: из-за местной специфики то и другое было не слишком эффективно. Три четверти населения проживало в небольших укрепленных поселках, рассредоточенных на огромных пространствах, или несло вахту на различных военных и промышленных объектах. Каждый город представлял собой автономную систему, состоящую из множества таких же подсистем. Защита от химатак была на высоте, распространение эпидемий блокировалось самыми жесткими методами.

В южном районе города крыши всех зданий и все подходящие поверхности стен оказались облицованы солнечными батареями, а дороги имели аккумулирующее покрытие. На Рорбести давно наметился переход на солнечную энергию, пояснил Мартинес. Но модернизировать старые города, вроде этого, оказалось непростой задачей, и работы велись поэтапно.

— Инга говорила, что на планете есть что-то вроде Интернета, — вспомнил я. — Как рептилоидам удалось организовать свободное информационное пространство в условиях постоянной вражды?

— Здешний Интернет возник и развился в демилитаризованной зоне, созданной Рориконом и Дагбестом на случай взаимоуничтожения, — ответил Мартинес. — Она занимала без малого шестую часть поверхности Рорбести вокруг южного полюса. Там селились вышедшие на покой ветераны обоих держав, а также военнослужащие, списанные вчистую по ранениям. Они вполне мирно уживались друг с другом — рептилоидам были чужды как пренебрежение к врагу, так и его демонизация; скорее, среди них царил рыцарский дух. Ветераны активно общались в своей локальной сети, переигрывали на компьютерах былые сражения и имели свою независимую экономику. Кроме того, демилитаризованная зона с ее населением выступала в качестве гаранта милосердия: военнослужащие, допустившие неоправданную жестокость по отношению к противнику, особенно раненым и пленным, могли попасть туда разве что в качестве подсудимых. И попадали, — а приговоры Высшего суда ветеранов разнообразием не отличались. Или оправдание, или расстрел, или отправка дела на доследование, — после чего или оправдание, или расстрел. Чтобы избежать обвинений в предвзятости или игре в чью-то пользу, ветераны передавали записи разбирательств главштабам Рорикона и Дагбеста. Однако этого оказалось недостаточно: в войсках постоянно бродили слухи, что того или другого осудили неправильно. В итоге ветераны стали выкладывать материалы в открытый доступ в сеть зоны, а обеим державам пришлось создать связанные с ней собственные «гражданские» сети поверх уже существующих военных, чтобы каждый мог лично убедиться в справедливости приговоров. Таково было начало — потом глобальная сеть развивалась сама. Переигрывание старых боев, например, — это ведь такое увлекательное занятие! Однако по-настоящему свободным Интернет рептилоидов никогда не был — разве что его сегмент в демилитаризованной зоне. Рорикон и Дагбест свои сегменты жестко контролировали, и все действия военнослужащих в информационном пространстве отслеживались.

На ночлег Мартинес разместил нас в реабилитационном центре для инвалидов войны.

— Здесь самые комфортные условия, — сказал он. — Самая удобная мебель, самые просторные душевые. Все мумии отсюда я давно убрал, так что располагайтесь.

— А вы? — спросила Даша, видя, что Мартинес не собирается с нами оставаться.

— А я сплю на крыше, на свежем воздухе. Всегда, когда не идет дождь. Но вам-то, думаю, хватило ночевок под открытым небом еще на Гилее?

— На ближайшее время — пожалуй, да, — согласился я.

— Не сказала бы, что здесь воздух свежий, — заметила Машка.

— Действительно, атмосфера сильно загрязнена, — ответил Мартинес, когда Эпштейн ему это перевел. — Но я большую часть времени провожу под землей — именно внизу в городе сосредоточено все самое интересное и важное. Так что засыпать глядя на звезды — для меня удовольствие.

— А это не опасно? — спросила Даша.

— Забраться снаружи на крышу не так просто, но это не имеет значения. Ящеры в город не заходят — для них здесь нет еды. Других крупных хищников на планете мало, и все они обитают в основном в саваннах, дальше к северу. Скаты, как вы их назвали, над городом не летают. Они активны только сразу после сильных дождей, когда в заполняющихся водой сухих озерах и больших лужах бурно разрастается мягкая болотная зелень. Скаты едят ее, в их пищеварительной системе начинаются процессы брожения, после чего существа раздуваются и взлетают, высматривая добычу. Такой вот необычный способ охоты с воздуха, но на земле скаты неповоротливы. Их хватает лишь на то, чтобы доползти до ближайшей лужи или найти подходящее место и зарыться в песок. Город с его бетонными дорогами и крышами для них смерти подобен. Здесь им никогда не взлететь, и выбраться отсюда ползком они не смогут тоже. Когда снова будете в пустыне, имейте это в виду. Выбирайте место для лагеря вдали от воды, посреди больших каменистых пустошей — ни один скат туда не спикирует.

Сообщив нам эту приятную новость, Мартинес ушел.

— Ну что, останемся еще на денек? — с сомнением спросил Лысый.

— А смысл? — спросила в ответ Инга. — Вряд ли мы узнаем что-то интересное и полезное сверх того, что уже рассказал Хосе.

— Значит, наутро уходим, — заключил я. — Предлагаю прошвырнуться по следам рептилоидов. Они ушли через западные ворота — это нам по пути.

Никто возражать не стал. Действительно — ничего нового в городе мы ни узнать, ни увидеть еще за день или за два не могли. И, наверно, не я один заметил, что чем дальше, тем больше сквозь вежливость и гостеприимство Мартинеса проглядывает тщательно скрываемое, но несомненное, твердое как броня недружелюбие.

К завтраку в столовую реабилитационного центра испанец пришел с двумя офицерскими планшетами и пачкой бумаги, похожей на листы тончайшего пластика.

— Здесь все, что я успел узнать о Рорбести, — сказал он. — То есть все самое важное. Плюс составленный мной примитивный самоучитель по языку рори. Он далеко не завершен, потому что идея самоучителя пришла мне только год назад. Однако для перевода простых текстов он годится. Планшеты хорошие, противоударные, пылеводонепроницаемые, чуть ли не пуленепробиваемые. Подзаряжаются хоть от автомобильных аккумуляторов, хоть от накопителей комбезов. Но для надежности я вам еще все распечатал.

— Интересная бумага, — сказал я.

— Несгораемая, — улыбнулся Мартинес. — Единственный недостаток — очень плохо мнется. Так что в гигиенических целях ее не используешь.

— Тут и настоящую туалетную так не используешь, — проворчал Лысый. — Наждачкой подтираться, наверно, приятнее. Может, для закаленных военных задниц местных она и подходила, но для людей не годится. Разве что пленных пытать.

После завтрака Мартинес проводил нас к воротам, за которыми мы оставили технику. С Ингой они распрощались быстро и без видимых сожалений. Никаких эмоций, не то что при встрече.

— Надеюсь, ты вернешься, — только и сказал он. — Я буду ждать. И других наших тоже.

— Посмотрим, — ответила она.

Мне за глаза хватило моих скромных знаний английского, чтобы понять их без перевода.

 

Глава 15

Добравшись по объездной дороге до западных ворот, мы выехали на широкое шоссе. Через несколько километров оно плавно сворачивало к северу. Когда-то ушедшие из города рептилоиды свернули здесь с него и углубились в пустыню, следуя параллельно друг другу тремя походными колоннами. Колонны эти были настолько велики, что даже ветер и дожди не смогли полностью уничтожить их следы.

— Сколько же здесь прошло народу? — изумился Лысый.

— Все население города, — сказала Даша. — Удивляюсь я этому Мартинесу. Столько тут сидит — и не проехал, не посмотрел?..

— По кабинам, — скомандовал я. — Если не хотите стать похожи на Мартинеса.

Мы ехали по следам центральной колонны больше трех часов со средней скоростью пятнадцать километров. Рептилоиды не ломали строй, не останавливались и не сворачивали в стороны. Через пятьдесят километров правая, а потом и левая колонны вышли на след центральной — дальше они двигались друг за другом. Мое воображение уже рисовало бесчисленные груды костей в конце протоптанной в пустыне дороги, когда она внезапно пропала. Просто исчезла. Ее как ножом отрезало.

Мы вылезли из машин и осмотрели все вокруг. Но здесь не было ничего, кроме камней, песка, да корявых колючих кустов.

— Они ушли в хоул, — сказал Эпштейн. — Когда-то здесь был хоул.

— Когда-то был, — согласился я. — Ведущий куда-то. И они зачем-то в него ушли.

Даша повернулась к Инге:

— Не хочешь ничего сказать?

— Если поедем дальше, через двести километров будет автотрасса, — ответила та.

— Я не об этом.

— Да понимаю я, понимаю, — нервно передернула плечами Инга. — А что я тебе скажу?..

— Что хочешь. Только не будь Мартинесом.

— Ну хорошо. Я тоже уважаю научный подход, однако все-таки не настолько, как Хосе. Думаю, если мы совершим кругосветное путешествие по Рорбести, всюду обнаружим то же самое, что и здесь. Рептилоиды Рорикона и Дагбеста бросили свои города и вообще все, что создали, и ушли с родной планеты через хоулы. Вряд ли они сделали это добровольно. Потому что просто невозможно придумать причину, по которой они могли сделать это добровольно.

В полдень на привале я дождался, пока Инга отойдет в сторонку, подошел к ней и спросил:

— Есть еще города по нашему курсу?

— Есть конечно. А зачем они нам?

— Как справедливо сказал Мартинес, материальные подтверждения предчувствий всегда лучше одних предчувствий.

— Да за что он вам всем так не понравился?

— Почему не понравился? Умный человек. Всегда думает, что говорит, но не всегда говорит, что думает.

— И все-таки — за что?..

— Должна сама понимать. Не он нам не понравился — мы ему. За исключением разве что тебя. Хотя поводов ему мы не давали, раньше никогда не встречались, и никто из нас на Земле не участвовал в гонениях на либеров. И даже предубеждений против них не имел. Мартинес все это знал. Может, вы мысли и не умеете читать, но чужие эмоции чувствуете от и до, верно? И Мартинес, конечно, нас до кишок прощупал. Но даже на денек не предложил задержаться в городе, хотя бы из вежливости, а ведь понимал, что все равно откажемся.

Я повернулся, собираясь уйти, но Инга меня остановила:

— Давай уж договаривай.

— Зачем? Но если хочешь, пожалуйста. Мартинес этот твой ненавидит людей — вообще всех. И это сильно заметно. Он понимает, что всех-то — не за что, не хочет этого, он из-за этого сам себе противен, но ничего с собой поделать не может. Он угощал нас за столом — и ненавидел. Он рассказывал о планете, заботился о нас, устраивал на ночлег — и ненавидел. Он, поди, полночи не спал, делая распечатки и загружая в планшеты информацию, которая поможет нам выжить, но когда расставались, удачи не пожелал — опять же, хотя бы чисто формально, по обычаю. Даже тебе — потому что ты не осталась, а пошла с нами.

— У него всю семью убили, — глухо сказала Инга. — И сам он остался жив только потому, что нашел хоул.

— А мы тут при чем?

— Ни при чем. Но понять-то человека можно?

— Еще бы. И ты только что убедилась, что я его понимаю. В остальных тоже вряд ли есть смысл сомневаться. Ты с нами уже сколько? Ну и как — были с кем-то неприятности? Обнаружилась у кого предвзятость? Разве что у Тани она была, но ее самой больше нет. Однако же, согласись, оснований для всяческих подозрений у людей по отношению к либерам более чем. Слишком уж вы закрытые ребята — во всем, что вы говорите о себе, вам приходится верить на слово, потому что проверить вас никак нельзя. А вера — штука ненадежная, не то что знание. Эта ваша чувствительность к информпотокам, она вроде второго зрения. Ну и представь, как будет чувствовать себя слепец рядом со зрячим, — и подумай, какие преимущества будут иметь зрячие в обществе слепых. Было б очень странно, если бы вторые не опасались первых. А теперь, после всех этих гонений и убийств, у каждого разумного человека при встрече с либером просто обязана появиться мысль: а не решил ли тот мстить? Не убийцам — а вообще всем без разбору?

— Мы не собираемся мстить, — сказала Инга. — Даже и убийцам.

— И в этом мы тоже должны верить вам на слово. Понимаешь?

— Понимаю. Спасибо за откровенность.

— А мне чего скрывать? Я камней за пазухой не держу, слишком тяжело их таскать. Тебе я верю. Да что там — и Мартинесу тоже. И недоволен лишь тем, что только верю.

Остаток дня и половину следующего мы добирались до автотрассы, а выехав на нее, вскоре свернули к другому городу. Его западные ворота тоже оказались открыты, дальше в пустыне мы обнаружили следы пеших колонн, и они точно так же оборвались посреди ничем не примечательной равнины.

— На Земле запад во многих религиях ассоциируется со смертью, — сказал Лысый. — Как считаете, параллельку провести позволительно?

— Сомневаюсь, что тут имел место религиозный экстаз, — заметила Инга. — И у рори, и у бести не было религии в строгом смысле слова.

Обследовав следующий город и его окрестности, мы обнаружили то же самое, что и в первых двух случаях. С той только разницей, что население ушло через северные ворота.

— Плакала твоя западная гипотеза, — сказала Даша Лысому.

— Да у меня ее вообще не было, — отрекся тот. — Просто гадал вслух.

— Этим рептилоидам пришлось идти целых сто десять километров, — заметил я. — Привалов они не делали. Шагали как зомби. Видели, сколько костей на последнем отрезке пути? Чем дальше, тем больше.

— Да, и в основном детские, — сказала Инга. — По черепам особенно хорошо видно было, где они уцелели. Маленьких детей, конечно, несли на руках, а те, что повзрослее, шли сами. Они первыми выбивались из сил, падали, а их затаптывали. Взрослых тоже погибло немало. Кто спотыкался и падал — подняться уже не мог. Не успевал.

— Их словно кто-то позвал через внезапно открывшиеся по всей планете хоулы, — сказал Эпштейн.

— Предварительно запустив вирус в их компьютерные сети, — вставил я. — А кто не откликнулся на зов — или пытался ему сопротивляться, — вроде как впал в детство. Чересчур глубоко — вплоть до летального исхода. И сами хоулы очень кстати открылись поблизости от крупных городов. А после закрылись… Слушай, Боря: а можно создавать хоулы искусственно?

— В принципе, это не исключено, — ответил Эпштейн. — Но я не представляю себе цивилизацию, способную на такое. Наша точно не способна. Просто не тот уровень.

— Про нашу я и не говорю. Хотя, если честно, мне даже думать неохота, кому и для чего за пределами планеты могли понадобиться армии Рорикона и Дагбеста. Причем без оружия. Получается что? Если их планировали использовать именно как армии, значит, для них было припасено другое, более совершенное оружие.

Дальше мы продолжали свой путь ни на что не отвлекаясь, хотя по дороге то и дело попадалось что-то интересное. Мы проезжали мимо военных баз, каких-то объектов непонятного назначения, небольших укрепленных поселков и мрачных бетонных особняков, обнесенных колючей проволокой. Двигались то по хорошим шоссе, то по петляющим грунтовкам, часто не отмеченным на картах, то по бездорожью. На привалы вставали среди каменных пустошей, как советовал Мартинес, и летающие скаты действительно нас там не беспокоили. Однако уже через неделю, не выдержав строгого походного ритма, мы решили познакомиться поближе с бытом простых рептилоидов рориконовской глубинки. В планшетах Мартинеса имелись сведения почти обо всем, но были они кратки, отрывочны, и это нас только раззадорило.

Первым объектом наших исследований стал городок в два десятка домов с единственным административным зданием. Он понуро стоял в окружении запущенных полей с искусственным капельным орошением. Три четверти своих потребностей в продовольствии Рорикон и Дагбест удовлетворяли за счет продукции подземных биоферм, но кое-что они все же выращивали, — отчасти из чистого упрямства, по традиции, отчасти ради того, чтобы приманивать самолеты противника, груженые гербицидами. Вообще на Рорбести было немало плодородных земель, оставшихся после высыхания обширных болот и многочисленных озер, но большей частью они вышли из сельхозобращения в результате экологических войн за последние сто лет.

Двери некоторых домов колхоза рептилоидов оказались открыты — их жители наверняка ушли туда же, куда и население больших городов. В комнатах оказалось полно пыли. Она покрывала полы и мебель таким толстым слоем, что теперь на ней, пожалуй, тоже можно было бы что-нибудь выращивать. Нас больше интересовали запертые здания — хотя бы по причине чистоты внутри. На каждом доме висели таблички с уникальными идентификационными номерами. Мартинес говорил, что по ним вполне реально пробить коды замков в общевойсковых базах данных, воспользовавшись паролями Инспекции жилых помещений или спасательных бригад.

Эпштейн включил планшет и перечитал написанную испанцем инструкцию. Мы столпились вокруг, напряженно следя за каждым Бориным движением, — в местный Интернет нам предстояло выйти впервые. Точнее, нас интересовал тот его сегмент, что когда-то безраздельно контролировался Рориконом. Однако ничего страшного не произошло: Эпштейн попробовал, и у него получилось.

Жилище рядового, чье имя читалось примерно как «Нилл Горн», состояло из одной большой комнаты, а сам хозяин лежал в прихожей в засохшем виде — похоже, хотел выйти, да позабыл, как это делать. На серых бетонных стенах висело холодное оружие, в основном ножи, причем отнюдь не антикварные, несколько грамот в рамках и множество фотографий хорошего качества: маленьких, больших, и размером в плакат. Маленькие запечатлели основные этапы жизни Нилла Горна и его службы на благо отечества. На остальных были сцены наземных и воздушных боев в талантливой художественной обработке, красочные и впечатляющие.

В оружейном шкафу Горн хранил пять разных автоматических винтовок, четыре пистолета, два гранатомета и один станковый пулемет. Боеприпасов ко всему этому хватило бы на продолжительную войну в одиночку против двух вражеских батальонов. В шкафу по соседству висел аналог ОЗК[1] и лежали какие-то ящики с устрашающей маркировкой в виде реалистично выполненных черепов рептилоидов. Содержимое домашней аптечки могло обеспечить целый день бесперебойной работы небольшого полевого госпиталя. Все освещение в комнате было точечным, а в центре потолка вместо люстры крепился стальной крюк, на котором висела боксерская груша. Единственным предметом роскоши был персональный компьютер с большим монитором.

Следующие обследованные нами два дома отличались от первого только размером и числом комнат. Они оказались пусты — видно, их хозяева ушли с остальными, просто потрудились захлопнуть за собой двери. Третий дом стал склепом для целой семьи из пяти человек. Отсюда не ушел никто — все остались на месте.

— Почему трупы так хорошо мумифицируются? — спросила Даша. — Ну хоть бы один просто взял и сгнил.

— Кто ж знает, — сказал я. — Но вряд ли стоит все сваливать на климат.

Семейное гнездо Хектора и Цемилы Бек оказалось обставлено ничуть не богаче дома холостяка Нилла Горна. На стенах — тоже грамоты в рамках и фотографии сражений. Оружейные шкафы гораздо больше тех, что для одежды, а сама одежда исключительно форменная. Однако женская рука здесь все же чувствовалась: на обеденном столе красовался букетик засохших цветов. Вазой ему служила гильза от снаряда.

Поглядев на это, Даша чуть не заплакала.

— Ну почему они были такие? Вот хоть по этому букетику видно же, что сперва были нормальными!

— Они и потом оставались нормальными, — сказал я. — Только жизнь у них ненормальная была.

В общей комнате на полу вместо ковра лежал мат для занятий борьбой и рукопашным боем. Детская напоминала казарму. Под одной из кроватей валялась закатившаяся в дальний угол ручная граната.

— Пошли отсюда, — сказала Даша. — Не могу я больше на это смотреть.

В следующем поселке жители занимались не только земледелием. Помещения животноводческого комплекса были закрыты, и заходить в них мы не стали — оттуда несло застарелым навозом и таким же застарелым запахом массовой смерти. Дальше в пустыне на целую сотню километров стояли только особняки. Селились тут не просто так: или рядом с домом стоял радар, или под ним была подземная ферма для выращивания съедобной биомассы, или хозяева присматривали за взлетно-посадочной полосой.

К одному из особняков примыкала водозаправка, а с другой стороны кто-то разбил целый парк. С попыткой искусственного озеленения на Рорбести мы столкнулись впервые, и остановились. В парке росли хорошо знакомые нам корявые кусты и самые обычные деревья, но из-за регулярного полива они были в два раза выше, чем их собратья в пустыне по соседству, и выглядели ухоженными и самодовольными. Система орошения еще работала, и оставшийся беспризорным парк неуклонно превращался в джунгли.

В особняке мы нашли мертвого рептилоида, привязанного к стулу, и осмотрев его, пришли к выводу, что он сам себя привязал. Наверно, когда начался исход, он не поддался зову, и при этом не сошел с ума, понимал хотя бы отчасти, что происходит. И решил сопротивляться до последнего.

— Жаль, что ты не выжил, брат, — сказал Лысый. — Ты точно был достоин того, чтобы выжить.

Дом внутри сильно отличался от виденного нами раньше. Почетные грамоты скромно лежали в папке на полке, и хватило бы их на десяток героических вояк. Лишь одна висела на стене. Эпштейн включил планшет, открыл самоучитель языка рори и перевел: «Награждается Даг Векер, лучший командир за всю историю сто сорок пятого отдельного бронетанкового полка».

— Смысл примерно такой, — сказал он извиняющимся тоном. — Хотя, конечно, это очень вольный перевод, и дальше написано, как видите, еще много чего. Кажется, там название ордена, и сражения, за который орден дали. В конце выдержка из приказа по переводу Векера из боевых частей в части обеспечения вследствие полученных им тяжелых ранений.

Кроме грамоты на стенах висели карты, чертежи, какие-то планы. Особое место занимали пейзажи Рорбести, хотя мы не сразу поняли, что это именно она. Там были озера с растущими прямо из воды деревьями, диковинные животные, множество птиц.

— Это любительские палеореконструкции, — сказала Инга. — Когда-то планета выглядела именно так.

Эпштейн сел к столу и долго перебирал разложенные на нем бумаги, пытаясь их прочесть.

— Векер считал, что опустынивание Рорбести можно остановить, — сказал он. — И на досуге разрабатывал проекты по ее возвращению в первобытное состояние. Вот тут у него в отдельной папке целая коллекция прошений с ответными отказами в поддержке и выделении ресурсов.

— Для осуществления таких проектов требовался мир, — сказал я. — И участие обеих держав.

— Верно, — ответил Эпштейн. — Но Векер не отчаивался.

— Может, он и выступал за мир, — сказала Инга. — За что его сюда и сослали. Иначе с чего бы такому заслуженному офицеру присматривать за какой-то водозаправкой в глухой провинции?

— А что это за надпись у него на стене? — спросила Даша.

— Где? — повернулся от стола Эпштейн. — А, над пейзажами?.. Там написано: «Когда-нибудь я увижу мир таким, каким он был раньше».

— Не сбылось, — сказал Лысый. — А жаль.

— Пойдемте, что ли? — предложила Машка. — Шибко уж тоскливо здесь.

Мы молча постояли вокруг привязанной к стулу мумии и вышли, закрыв за собой дверь. Кто бы ни организовал исход рептилоидов с Рорбести, он был не всемогущ. Он увел почти всех, лишил разума остальных, но сломать бывшего командира отдельного сто сорок пятого полка ему не удалось. Убить — да, но не сломать.

[1] ОЗК (Общевойсковой защитный комплект) — костюм для защиты от отравляющих веществ, биологических средств и радиоактивной пыли.

 

Глава 16

Горючего в заправщике оставалось на дне цистерны, однако и цель нашего путешествия была уже рядом. И вот вдалеке мы увидели хоул — еле заметное пятнышко на самом горизонте, темнеющее в лучах заката.

— Завтра к обеду доедем, — определил Лысый, сверившись с картой.

— Хоть бы в хорошее место попасть, — пожелала вслух Машка.

— Хоть бы уже в любое, — сказала Даша. — Надоела пустыня.

Наутро была моя очередь ехать на втором квадроцикле и прикрывать Ингу. Мы сделали километров десять, когда я заметил впереди нечто настолько хорошо знакомое, что на меня накатила ностальгия. Я крикнул Инге, мы остановились и дождались колонну. Наши попрыгали из кабин с воплями восторга, хотя его объект того не стоил. Впереди, нарушая гармонию скудной рорбестийской флоры, нагло разросся куст жгучей колючки. Дальше виднелся еще один. И еще…

— Ну надо же! — воскликнула Даша. — И здесь она!

— Вот и отлично, — сказала Машка, деловито снимая с креплений грузовика лопату. — Консервы задолбали — хоть клубней накопаем. Бери-ка топор, Лысый!

— Момент! — радостно откликнулся Лысый. — А ну, Серега, хватай второй топор!

За минуту мы с ним снесли куст под корень, и даже ожоги и царапины не смогли испортить нам настроение. Даша развела костер. Накопав клубней, тут же их испекли — они оказались ничуть не хуже, чем на Гилее. Мартышка от нас не отставала — едва удалось убедить ее подождать, пока выделенная ей порция остынет.

— Мы слишком близко к хоулу, — сказал я, когда все оказалось съедено. — И колючка здесь неслучайно. Скоро узнаем, с какой планеты она родом.

— В запас, значит, клубни можно не копать, — сделала вывод Машка.

— Враг бы мой ее копал в запас, — сказал Лысый. — В охотку еще ладно, или как на Гилее, когда мы там с голоду помирали, но чтоб в запас? Я лучше буду есть консервы. И пусть они задолбают меня окончательно.

Отдохнув после еды с полчаса, мы с Ингой снова завели квадроциклы. Позади взревела двигателями колонна. Однако едва тронувшись, Инга тормознула настолько резко, что чуть не перелетела через руль. Прямо перед ее квадроциклом словно из воздуха материализовался человек — он был бородат, необычайно худ, а еще лохмат, грязен и оборван до последней степени.

— Сатанаил! — заорал он хриплым голосом, воздев руки к небу.

Я не придумал ничего лучше, как пальнуть ему под ноги, — просто для того, чтоб вел себя прилично. На бородатого это никакого впечатления не произвело. Или он не понимал, что такое винтовка, или ему было все равно.

— Сатанаил! — выкрикнул он опять, приплясывая на месте и тыча то одной, то другой рукой в сторону хоула. — Аузу биллахи мина шайтанир раджим[1]!..

— Не стреляй больше, — сказала мне Инга. — Он сумасшедший, — но безобидный сумасшедший.

Бородатый забегал кругами, то и дело приседая, а потом подпрыгивая высоко вверх, показывал на хоул, кричал «Сатанаил» и еще что-то.

— Он читает «Отче наш» на латыни, — сказал подошедший к моему квадроциклу Эпштейн. — И еще какие-то молитвы на иврите, арабском и греческом.

— Сатанаил — это, как понимаю, просто сатана? — спросил Лысый, тоже подходя ближе и вставая рядом с Эпштейном. — Серьезные, видно, были у чувака проблемы с нечистой силой, раз одной религии ему не хватило.

— Давайте его поймаем, — предложила Даша.

— Зачем? — спросил я.

— Хоть покормим. Смотри, какой тощий.

— Вряд ли он нуждается в помощи. Чтоб так обрасти, не один год нужно. Жил же он как-то. И неплохо питался, если может так скакать. И зачем его пугать поимкой? Лучше здесь ему оставить из наших запасов то, что можно легко вскрыть.

Так мы и сделали — сложили в стороне пирамидку из брикетов в фольге, добавив к этому фляжку с водой. Поди разберется, как пользоваться, находит же он воду себе на питье. Бородатый прекратил скакать, остановился и уставился на нас, наклонив голову к левому плечу и бессмысленно ухмыляясь. Под слоем грязи невозможно было разобрать, какой он национальности и даже расы. Когда колонна тронулась, он забегал вокруг машин, приседая и пытаясь ухватиться за колеса, указывал на хоул и кричал, но что — за шумом двигателей уже невозможно было разобрать.

Хоул медленно рос в размерах, и когда мы подъехали ближе, заметили, что он вроде как дымится. Остановив машины в полукилометре от него и повылазив из кабин, долго стояли, не решаясь сделать ни шагу.

— Чего ждем? — спросил Лысый. — Вдруг там Земля?

— Ага, раскатал губень, — ответила Машка. — А колючка — она тоже с Земли?

— Да пока мы на чужбине шляемся, дома что угодно могло вырасти.

— Не смешно, — сказала Даша.

— Совсем, — поддержал ее я.

— Там что угодно, но только не Земля, — сказала Инга. — Непосредственной опасности сразу за хоулом, кажется, нет, но нам лучше вести себя очень, очень осторожно.

— Тогда берем с собой только оружие, — сказал я. — Давайте сделаем первый заход налегке.

Мартышка на руках у Даши беспокойно завозилась, по-старушечьи заохала и жалобно заскулила. От хоула ощутимо веяло угрозой — и не требовалось способностей либеров, чтобы почувствовать это.

На подступах к переходу в другой мир валялись вырванные с корнем кусты жгучей колючки и деревья — такие же черные, кривые и шипастые. Среди них белел чей-то неправдоподобно громадный скелет. Ближе к хоулу рыжий рорбестийский песок был густо заляпан засохшим илом, кое-где покрывавшим пустыню сплошной коркой. Целый час мы виляли из стороны в сторону, обходя завалы из колючих веток и переломанных древесных стволов. Со стороны хоула тянуло сероводородом и еще чем-то столь же неприятным.

— Я схожу в разведку, — сказала Инга, останавливаясь метрах в шестидесяти от туманного купола. — Вы ждите здесь. Если не вернусь через два часа, уходите отсюда.

— Ерунду ты говоришь, — сказал Лысый. — Знаешь же, что без тебя не уйдем. Вдруг ты там ногу сломала, или просто споткнулась, ударилась головой и лежишь без сознания… Все равно пойдем проверять. Так лучше сразу идти всем вместе, как в прошлый раз.

— Как хотите, — ответила Инга.

Разбившись на пары, мы приготовились к переходу. Однако этот хоул был меньше того, что привел нас с Гилеи на Рорбести, и пришлось идти поодиночке.

Новый мир встретил нас синевато-серым сумраком и горячей влажной духотой. Запах сероводорода усилился, словно вся округа подверглась бомбардировке тухлыми яйцами. В темном небе бродили разноцветные сполохи, отдаленно похожие на северное сияние. Прямо перед нами, как предостережение от необдуманных шагов, лежал рогатый череп размером с двухэтажный коттедж.

— Эта черепушка — явно от скелета на той стороне, — сказала Даша. — Существо было здесь как раз в момент рождения хоула — и его разорвало на две части.

— Ну и черт с ним, — ответил я. — Нас должны заботить только те существа, которых не разорвало.

— Уходим на километр от хоула и встаем на привал, — предложил Лысый, но тут же засомневался: — Или что — вернемся на Рорбести и подождем, пока здесь рассветет?

— А если это полярная ночь? Нет, давайте сразу осматриваться. Тем более что не так уж и темно.

Пробравшись сквозь валежник вокруг хоула, мы вышли на берег грязевого озера, то и дело стреляющего фонтанами гейзеров. На другом берегу кустились тридцатиметровые заросли чего-то, не поддающегося описанию. Слева стоял лес, и мы свернули в него. Голые, без листьев, деревья росли на растрескавшейся глине и камнях, по-видимому, ничуть не нуждаясь в почве. С ветвей свисало что-то похожее на лишайники. Кое-где пространство между стволами сплошь заплетала паутина с нитями толщиной в палец, и мы обходили эти места подальше, не желая с ходу знакомиться с пауками, которые могли такое сплести.

Через несколько сот метров лес кончился, и мы оказались на краю крутого склона, поросшего жгучей колючкой. Внизу высились колоссальные каменные столбы с коридорами-ущельями между ними, из которых поднимался пар, а может, дым. Далеко справа истекал потоками лавы вулкан и оттуда доносился глухой рокот. Слева все закрывали горы невообразимой высоты, черные и безжизненные. Вершины самых больших пиков терялись в темном бликующем небе, словно протыкая его насквозь, уходя то ли в космос, то ли в небытие.

— Ну и мирок, — покачала головой Машка. — Правильно говорил тот убогий — Сатанаил.

— Так и назовем, — одобрил Лысый.

— Главное — выбраться отсюда живыми и рассказать хоть кому-нибудь, что мы его так назвали, — сказал я.

— Здесь жить нельзя! — решительно заявила Даша, покрепче прижимая к себе Мартышку. — Как хотите, но здесь нельзя жить — мы ни за что не доберемся по этой планете до следующего хоула!

— Мне кажется, это не совсем планета, — тихо сказала Инга.

— Что значит — «не совсем»? — поинтересовался Эпштейн. — А что это?

— Не знаю, Боря… Но у меня чувство, что Юпитер по сравнению с ней — так, мелкий астероид.

— Сила тяжести здесь нормальная.

— Да, мы все это заметили.

— А не могла бы ты чуть подробнее?..

— Не время, Борь. Давай потом.

По склону внизу медленно ползла бесформенная масса — стенающая, вздыхающая, то и дело вздувающаяся буграми. Впереди она пятиметровым валом накатывала на заросли жгучей колючки, а позади нее от неприступных кустов оставались лишь редкие жалкие бодылья. Сполохи в небе над нами на мгновение закрыла крылатая тень. От неожиданности мы присели, а тварь размером с авиалайнер метнулась вниз, разевая крокодилью пасть, вырвала из пожирателя колючки здоровый кусок и тут же взмыла вверх. Пожиратель взревел и стрельнул вслед струей густой жижи. Тварь оглушительно заклекотала, потеряла добытый кусок, закувыркалась, часто махая прожженным крылом, выправилась и полетела прочь. Кусок шлепнулся на кусты колючки, повисел на них и вдруг зашевелился, подмял их под себя и пополз по склону. Отдельно от родительского тела и подальше от него.

— Пресвятая матушка-богородица! — не очень набожно, однако искренне прошептала Машка.

Мы осторожненько встали и отступили от склона под деревья. По всем канонам здравого смысла нам следовало немедленно возвращаться на Рорбести, но мы не могли оторваться от созерцания этого сумрачного мира, который жил своей непонятной, и одновременно понятной жизнью перед нами и вокруг нас. Позади в лесу что-то потрескивало, шуршало и попискивало. С гор доносился грозный шум камнепадов. Огненные потоки стекали по склонам вулкана в лавовые озера у его подножия. Переливались всеми цветами сполохи в небе — они появлялись, таяли и снова появлялись, то расступаясь в стороны, то сливаясь друг с другом в медленном и беспорядочном холодном танце.

— Это не полярная ночь, — пробормотала Инга. — Здесь так всегда.

Внизу, по ущельям меж каменных столбов метались быстрые хищные тени, но кто на кого охотился — сверху было не разобрать. И еще что-то двигалось там — огромное, как эти столбы, только живое. Оно шло от вулкана к горам, сквозь облака пара и дыма, и от его шагов дрожала земля. Плечи существа возвышались над скалами; оно было все в костяной броне, в шипах, в каких-то гребнях; и вот оно повернуло голову в нашу сторону…

Не выдержав зрелища, мы разом повернулись и бросились в лес, остановившись только у озера. Лишь благодаря удаче никто из нас не вляпался в паутину между деревьями. Легкие горели, воздуха не хватало. Но тут у противоположного берега из кипящей грязи показалась чья-то горбатая спина, а из береговых зарослей высунулась длинная многосуставчатая лапа и вкогтилась в эту спину. Озеро заволновалось, повсюду над его поверхностью промеж гейзерных струй взметнулись гигантские щупальца. Одно нависло прямо над нами, и мы увидели на нем вместо присосок открытые пасти.

— К хоулу!.. — заорал что было мочи Лысый.

Подгонять никого не пришлось. Откуда только взялись силы и второе дыхание! Вслед нам несся многоголосый вой. Проскочив зону валежника на Сатанаиле и такую же зону на Рорбести, мы рухнули на родимый рыжий песок совершенно задохнувшиеся, но с таким чувством, словно попали домой. Мартышка, спрыгнувшая с рук Даши еще у озера, хотела драпать дальше, к машинам, но все же остановилась и нерешительно вернулась к нам.

— Я люблю пустыню! — призналась Даша, подползая ко мне. — А летающих скатов так просто обожаю.

— Ага, — ответил я. — Я тоже.

[1] Прибегаю к защите Аллаха от проклятого шайтана.

 

Глава 17

Когда мы подошли к машинам, уже вечерело. Никто и не предполагал, что прошло столько времени.

— Поздновато ехать, — сказал Эпштейн. — Да и устали все.

— Ерунда, заночуем здесь, — ответила Машка. — Большие твари сквозь хоул не пролезут.

— А маленькие? — повернулась к ней Даша.

— А на маленьких у нас винтовки есть. И мы же в кабинах будем…

Ночь и в самом деле прошла спокойно. Даже сумасшедший бородач нас не потревожил, не говоря о ком-нибудь более опасном. Наутро, доехав до места предыдущей встречи с ним, мы не обнаружили оставленных нами брикетов, только валялась фольга от одного из них.

— Перекусил наскоро, остальное унес, — сказал Лысый. — Он знает, что такое еда рептилоидов. Тогда почему бродит по пустыне? Жил бы в поселке или в городе…

— Ты что, до сих пор не понял? — спросила Машка. — Он же дежурит возле хоула. За жрачкой, наверно, и ходит в поселки, а потом возвращается сюда. Он, может, и дурак, но повернулся как раз на этом Сатанаиле, и теперь не хочет туда никого пускать. Он нас предупреждал, а мы не послушали. И ведь правильно предупреждал! Нечего людям на той стороне делать.

— Спорить не буду. Тогда надо оставить ему еще еды, раз он такой подвижник.

Лысый натаскал на то же место кучу продуктов вчетверо больше прежней, добавив на сей раз к брикетам еще и консервов.

— Откроет, раз не совсем чокнутый, — пояснил он.

— А теперь завтракаем и срочно уезжаем подальше отсюда, — сказала Инга. — Что-то мне неспокойно.

Мы еще ели, когда вдалеке раздался негромкий равномерный гул. Он шел не от хоула — наоборот, приближался к нему, и вскоре мы увидели летящие над пустыней шары метров десяти в диаметре. Их было три, они тускло светились, а поравнявшись с нами вспыхнули ярче. Передний быстро ощупал все машины колонны отчетливо видимым даже при дневном свете лучом, после чего все три шара синхронно свернули чуть в сторону.

— НЛО! — прошептала Даша. — Это же самые настоящие НЛО!

— Жаль, Вити с нами нет, — пробормотал Эпштейн.

— Да, он всю жизнь о таком мечтал, — сказала Инга.

Шары приблизились к хоулу и один за другим вплыли в него. Темная туманная полусфера вздрогнула, стала светлее, завибрировала и успокоилась.

— Пролезли, — сказала Машка. — А сами ведь не намного меньше дыры.

— Умеют, значит, расширять хоул, — заключил Лысый. — Ну и дела…

Мы сидели, позабыв про завтрак, — до тех пор, пока не заметили, что со стороны хоула в нашу сторону что-то движется. По земле. Но быстро. Я подхватил лежащую рядом винтовку, глянул в прицел и ругнулся сквозь зубы.

— Это с той стороны! — взвизгнула Даша, тоже прицеливаясь в существо, похожее на гигантскую сколопендру.

— Не стреляй! — предупредил я. — Никто не стреляет! Подпускаем ближе, а потом все дружно!..

Сколопендра была раза в два больше самой большой анаконды с Гилеи. Выглядела она чудовищно и тошнотворно. Когда расстояние между нами сократилось до ста метров, мы ударили по ней сразу из шести стволов.

Голова гигантского насекомого — а может, не насекомого? — за секунду превратилась в кашу. Сколопендра остановилась, вздернула переднюю часть тела над пустыней метров на двадцать и с шумом уронила ее обратно вниз. Задняя часть беспорядочно засучила многочисленными лапами, разбрасывая в стороны песок и камни, а потом начала разворачиваться к нам.

— Эй, ребята! — крикнул Лысый. — У нее с той стороны тоже голова!

Быстро сменив магазины, мы так же быстро их опустошили и кинулись к машинам. Недобитая тварь ворочалась сзади, но проверять, сколько она еще проживет под шквальным огнем шести винтовок и что может выкинуть перед смертью, мы не решились. И самое главное, нам не хотелось дожидаться, пока из хоула вылезет ее подружка или что похуже.

Двигаясь назад по своим следам, мы могли не опасаться мин и развили приличную скорость. Остановились только тогда, когда хоул на Сатанаил остался в ста километрах позади, и закончили прерванный завтрак, хотя сколопендра безнадежно испортила нам аппетит.

— Двенадцать магазинов, — сказал Лысый. — Нет, я не жадный, и боеприпасов у нас достаточно, но двенадцать магазинов — это много.

— Я не поняла — если у зверюги с обеих сторон по голове, то где жопа? — спросила Машка.

— Может, посредине, — ответил я. — Хочешь вернуться посмотреть?

— Спасибочки.

— Я думаю, сейчас там безопасно, — сказал Эпштейн. — Вряд ли НЛО увеличивают проходимость хоула надолго.

— Можешь тоже вернуться — и проверить.

— Горючего в заправщике почти нет, — сообщил Лысый. — Надо залить цистерну.

— Это как раз не проблема, — ответила Инга. — Сделаем в любом ближайшем городе. Следующий хоул на юго-западе… Кстати, насколько помню карты, в той стороне нефтеперерабатывающий завод есть.

— Ты обещала рассказать, что чувствовала на Сатанаиле, — напомнил Эпштейн. — Что ты имела в виду, когда говорила, что он очень велик? Понимаешь, это может быть важно.

— Мне показалось, что он не просто велик, — огромен, — сказала Инга. — Сверх всяких разумных пределов. Я бы сказала — вообще бесконечен, однако такого не может быть, правильно?

— Как знать. Вряд ли на современном уровне развития науки мы можем с полной уверенностью судить, что возможно, а что нет.

— Если так — то да, мир бесконечен. И, похоже, солнца там действительно нет. Только эти сияния в небе. И еще я постоянно чувствовала где-то вверху, над головой, странные объекты…

— Продолжай, продолжай!

— Вроде бы хоулы, но не совсем. То есть они похожи на односторонние хоулы, быстро перемещающиеся невысоко над поверхностью. Их было много — но их как бы и не было, понимаешь?

Эпштейн уставился в пространство невидящим взглядом.

— Потенциальные блуждающие хоулы, — проговорил он. — И бесконечный мир с земной силой тяжести… Что же это у нас получается?

Он умолк, погрузился в раздумья, и до самого вечера вел себя так, словно ему отключили восприятие окружающего. В таком состоянии Эпштейн был не более полезен в нашем походном хозяйстве, чем дырявое запасное колесо, которое заклеить нечем, а выкинуть жалко. Однако мы терпели, зная, что это скоро пройдет. И действительно: как только встали лагерем на ночь, Борино лицо просветлело, он уселся на первый попавшийся камень и принялся заполнять свой дневник формулами, длинными и страшными, как напавшая на нас сколопендра. Исписав несколько страниц, он с облегчением вздохнул, спрятал тетрадку в чемоданчик и съел за ужином вдвое больше обычного.

На следующий день мы стали покашливать, еще через день — плевать мокротой. У меня жутко зудели подмышки, и, сняв комбинезон, я обнаружил, что они заросли какой-то синей плесенью. У Лысого и Эпштейна вскоре началось то же самое.

— Это мы на Сатанаиле нацепляли заразы, — сказала Даша. — Что делать будем?

— А что ты тут сделаешь? — поинтересовалась Машка. — Или сами выздоровеем, или сами сдохнем.

Странная «простуда» у всех закончилась уже через неделю, а вот заплесневеть я, Лысый и Эпштейн успели с ног до головы. Мы зачесали себя чуть не до смерти, пока я не обнаружил, что от синей напасти помогает простое обтирание песком. После этого наша троица по пять раз на дню совершала обстоятельнейший таяммум[1], пока все не прошло. Никто из женской половины команды плесенью так и не заразился.

По мере того, как колонна продвигалась к юго-западу, погода становилась жарче. Стали попадаться кактусы: сперва небольшие, затем средних размеров, а после — гиганты высотой до десяти метров. Дожди больше не повторялись, ожившая было пустыня блекла на глазах. Озера пересохли, летающие скаты исчезли, кусты теряли засохшие листья, и горячий ветерок лениво гонял их по песку. На одном из привалов мы обнаружили, что некоторые листики бодро выпрыгивают у нас из-под ног и отлетают на полметра в сторону. Поймав несколько и осмотрев внимательнее, Эпштейн сказал, что это, конечно же, не листья, а какие-то расплодившиеся к концу влажного сезона живые существа. Сведения о них в планшетах Мартинеса отсутствовали, и мы нарекли их сухолистками. Эпштейн свернул одну из них в трубочку и засунул в пробирку.

Отъехав на тысячу семьсот километров от хоула на Сатанаил, мы попали в край заброшенных городов и поселков, оставшихся после единственной на Рорбести масштабной ядерной войны, случившейся шестьдесят лет назад. Тогда на этот район было сброшено четырнадцать ядерных бомб, и дважды мы проезжали мимо старых кратеров посреди развалин. Впоследствии эта местность уже не заселялась, здесь лишь добывали полезные ископаемые после того, как уровень радиации упал. Возле одной из старых угольных шахт Инга почуяла хоул, которого раньше не было. Он оказался односторонним и не стоял на месте, а медленно двигался перпендикулярно нашему курсу. Мы долго совещались, входить в него или нет, — нам сильно мешали воспоминания о Сатанаиле. Пока думали и прикидывали, хоул исчез. Конечно, как только пройти через него стало невозможно, все сильно расстроились.

— Поздно теперь локти кусать, — сказала Машка, прекращая споры относительно того, кто виноват. — Может, и правильно сделали, что не сунулись в эту блуждающую дырку. Ведь тот хоул, к которому ехали, уже недалеко? Вот и давайте по плану — к нему.

Вечером, когда мы с Дашей болтали напоследок, прежде чем уснуть, она сказала то же самое — верно поступили.

— Входить в односторонние хоулы слишком опасно. Даже приблизительно не знаешь, куда через них попадешь.

— Может, Инга вблизи поняла бы, что с той стороны.

— Так она мне рассказывала, что поняла, когда их компания стояла в Патагонии перед хоулом на Гилею. Что там похожая на Землю планета, — но это и так было ясно, исходя из Бориной теории. Конечно, ее мнение расчеты Бори подтверждало, — но и только.

— С тех пор много времени прошло. Способности либеров поддаются тренировке, и Инга свои развивает.

— Все равно. Односторонний хоул — это большой риск.

— Мы каждый день рискуем, если разобраться.

— Я не об этом. Ты что, не понимаешь? Чем дольше мы странствуем, тем больше у нас опыта и меньше шансов погибнуть. И с каждым пройденным нами хоулом выше вероятность, что следующий будет на Землю. Через двусторонние идти безопаснее — это и надо делать.

— Пока мы всего два прошли. Но в целом ты права, спорить не буду. А что, ты так сильно хочешь вернуться?

— А ты разве нет?

— Я стараюсь об этом не думать. Даже если в итоге повезет, кто знает, сколько еще придется скитаться, сколько еще планет впереди?

— Вот тут уже ты прав, но я ничего поделать с собой не могу. Хочу на Землю — и все! Хочу и боюсь.

— Чего?

— Понимаешь, с Земли на Гилею попала девочка-студентка, все достоинства которой состояли в немереном упрямстве и таком же самомнении…

Даша замолчала, но я понял и так. Да, на Гилею попала студентка, — а на Землю вернется совершенно взрослая женщина, все или почти все о себе понимающая, и повидавшая такое, чего там, дома, никто не видел.

— Та девочка умерла в поселке у болота, — сказала Даша. — А потом ее еще раз убили крысолюди в бою на реке.

— Нас всех тогда убили, — сказал я. — Давай спать. А то сейчас ударимся в воспоминания и вообще не заснем.

— Опять ты прав. Два — один в твою пользу.

На следующий день ближе к обеду впереди показался лес. Он вызывающе зеленел посреди пустыни, и деревья в нем были совсем не маленького роста. Подъехав ближе, мы рассмотрели, что у них вроде бы нет коры, — точнее, она свисала со стволов растрепанными лохмотьями, обнажая светло-коричневую древесину.

— В планшетах Мартинеса нет упоминаний о лесах на этих широтах, — сказал Эпштейн.

— Он никак не мог успеть узнать о планете все, — возразила Даша. — Да и сами рептилоиды интересовались в основном войной друг с другом, а не природой. Если в их компьютерах ничего не было про этот лес, откуда бы Мартинес взял информацию о нем?

— Наверно, здесь вода недалеко, — предположил Лысый.

— Не обязательно, — сказала Инга. — Неизвестно, на какую глубину уходят корни этих… как бы их назвать?..

— Сомневаешься, что они деревья? — спросил я.

— Вообще говоря — да.

Загадочный лес выглядел необычно, однако не угрожающе. Идея устроить привал в его тени казалась заманчивой.

— Если там окажется ничего, можно и на несколько дней остаться, — сказал Лысый.

— Неплохо бы, — согласилась Даша. — Сколько уже едем без перерыва.

Мартышка идти с нами не захотела, и мы оставили ее у машин. Облезлые заросли встретили нас кладбищенским молчанием и запахом гнилой соломы. Чем дальше мы шли, тем сильнее становился этот запах, и тем плотнее окутывала нас густая тишина. Стволы сплетались и срастались друг с другом ветвями, с которых спускались вниз воздушные корни. Случайно задев один из них плечом, я обнаружил, что он твердый и неподатливый как сталактит. Большие круглые листья на ветках оказались такими прочными, что никто из нас не смог их порвать.

— Вот ничего же себе, — удивился Лысый.

— Это не лес, — сказала Инга. — Одно растение. И больше всего оно похоже не на дерево, а на траву.

— Серьезная трава, — заметил я. — Посреди нее Великий баньян потерялся бы.

— Может, какая-то мутация? — предположил Эпштейн.

— После ядерной войны? — уточнила Инга. — Не думаю… Скорее, когда-то неподалеку был хоул с другой планеты. Потом он закрылся — а это осталось.

— На дрова хоть оно годится? — поинтересовалась Машка, доставая мачете.

— Не трогала бы ты его, — сказал я, но Машка меня не послушалась и рубанула по ближайшему стволу.

Лезвие от него отскочило, крохотная оставшаяся от удара зарубка тут же затянулась. По всему «лесу» пронесся глухой протяжный стон. Где-то у нас над головами зашуршала листва, невнятно загомонили ветви, словно переговариваясь между собой, а далеко впереди ухнуло, фыркнуло, чавкнуло — и все смолкло. Лишь воздушные корни, только что бывшие неподвижными и жесткими, вибрировали и колыхались. И вдруг один резко удлинился, будто щупальце вытянулось, скользнул к Машке и обвился вокруг ее ноги.

— А-а-а, твою мать! — заорала Машка, но сделать ничего не успела. Через секунду она уже висела в воздухе вниз головой, а к ней со всех сторон тянулись другие корни.

— Не дергайся только! — крикнул Лысый, снимая винтовку с предохранителя. — Сейчас я его отстрелю!

Однако поймавший Машку корень отпустил ее сам, и она шлепнулась на землю, изощренно матерясь. «Лес» вокруг нас заколыхался и зачавкал. Стволы корежило, с них сыпались на землю лохмотья коры, запах гнилой соломы стал удушающим. Мы стояли, боясь шевельнуться, но помаленьку все успокоилось. Только Машка продолжала ругаться, пространно и недобро поминая родословную атаковавшего ее растения вплоть до общего предка всех живых существ. Хорошо еще, что винтовку при падении она потеряла, а про свой пистолет забыла.

— Спокойно, ты для него несъедобная, — сказал я, прерывая поток яркого Машкиного красноречия. — Подняться сможешь?

— А вот взял бы и помог! — ответила Машка, вставая сначала на четвереньки, а потом и на ноги.

— Ты ствол на прочность испытала? Испытала. Корни такие же, и если они схватят сразу нас всех, мы ничего не сможем сделать. Так что лучше суетиться как можно меньше. Давайте, отходим, только осторожно и по одному.

— В планшетах Мартинеса нет упоминаний о лесах на этих широтах, — пробубнил рядом со мной Эпштейн ни к селу ни к городу.

— Да пошел ты со своим Мартинесом! — в сердцах сказала Даша.

— Но я ничего не говорил! — возразил Эпштейн. — Про леса сейчас не я сказал.

— А кто?..

— Ну, этот… Это… Растение.

— Наверно, здесь вода недалеко, — сообщило растение голосом Лысого, и я понял, что на самом деле голос звучит у меня в голове. — Не дергайся только! Вот ничего же себе.

— Валим отсюда! — раздельно и внятно предложил я остальным. — Все помнят, кто и что говорил? Старайтесь строить фразы не повторяясь. Надо выбираться к машинам как можно быстрей!

— Давайте, отходим, — поддержало меня растение моими же собственными словами. — Только осторожно и по одному.

— Если оно еще и визуально нам фантомов-двойников наделает — пропали, — прошипел Лысый, осторожно двигаясь вперед. — Не поймем, кто где.

Словно в подтверждение сказанного, Эпштейн заморгал, закрутился на месте и замахал руками. Машка ухватила его за шиворот и подтолкнула в нужном направлении.

— Ничего не вижу, — пожаловался он.

— Не боись, Боря, — подбодрила его Машка. — Ты, главное, иди, а я тебя сопровожду.

По лицу Инги градом катился пот, глаза закатились под лоб. То ли она изо всех сил пыталась прощупать растение, и ничего не выходило, то ли наоборот, растение так вцепилось в ее психику, что Инга не могла освободиться. Мы с Дашей подхватили ее с двух сторон под руки и повели — через десяток шагов уже тащили.

— Не получится тут по одному, — сердито процедила Даша.

— Исходный план необходим, — ответил я. — Иначе и начать не с чего будет. Зато закончится все быстро — оглянуться не успеешь.

— Что-то долго идем, — сказал Лысый пару минут спустя. — Должны выйти уже.

— А мы точно идем куда надо?

— Конечно, вот наши следы.

— А ты вправду их видишь?..

Инга задыхалась. Мы не знали, чем ей помочь, только старались идти побыстрей. Заросли не кончались. Лишь когда они стали ниже и реже, мы поняли, в чем дело: дьявольская древесная трава невероятно быстро разрасталась в сторону нашей стоявшей в пустыне автоколонны. Раздвигая песок и камни, из глубины земли лезли и лезли все новые побеги, они на глазах становились выше и толще, тут же выбрасывали ветки, на которых распускались листья…

Когда мы добрались до машин, зеленый язык зарослей почти дотянулся до них. По цистерне заправщика с визгом прыгала перепуганная Мартышка. Запихнув потерявшую сознание Ингу и ослепшего Эпштейна во внедорожник, мы завели моторы и дали задний ход, оставив на съедение траве один квадроцикл, для которого не нашлось водителя. Чуть отъехав, развернулись и помчались по пустыне. Я глянул в зеркало заднего вида — брошенный квадроцикл уже оплетали ветви, они приподняли его над землей и ворочали туда-сюда, будто осматривая со всех сторон. И тут растению не повезло: что-то оно сделало не так, и попавшийся ему в плен квадрик взорвался. Растение зарычало на тысячу глоток, почти заглушив шум двигателей; я перестал видеть и мертвой хваткой вцепился в руль, чтоб не вилять и ни в кого не врезаться, надеясь, что и остальные сделают то же самое. Остановиться я не мог, потому что сзади мой грузовик подпирал Лысый на заправщике. Видит он меня или нет? Хоть кто-то зрячий у нас остался? Слева шла Машка на квадроцикле, справа — Даша на внедорожнике… Впереди никого не было, и я пытался вспомнить, что там впереди — ровное место или скалы. Помнится, как раз на подходе к «лесу» мы проезжали у скал, а вокруг них было много больших камней, в которые лучше не врубаться. Да и по-любому надо как-то останавливаться. Я нажал на гудок — сзади загудел Лысый, по бокам — Даша с Машкой. Я начал плавно притормаживать, остановился, и почти сразу ко мне вернулось зрение. До камней у скал оставалось совсем не далеко. Перекликнувшись гудками, мы взяли в сторону и окончательно остановились только тогда, когда «лес» скрылся за горизонтом.

Первым делом все кинулись к внедорожнику. Однако тревоги оказались напрасны: когда мы подбежали к машине, Инга уже выбиралась оттуда, — правда, при помощи Даши и Эпштейна.

— Боря у нас сегодня герой! — сказала Даша. — Откачал ее еще на ходу, вслепую!

Инга была бледна, шаталась, сразу опустилась на землю и привалилась спиной к колесу. Эпштейн часто моргал и глаза у него слезились.

— Сейчас-то видишь? — участливо спросила его Машка.

— Да, да. Уже почти прошло.

— Только не близко ли мы остановились? — засомневалась Даша. — Какая «дальнобойность» у этого растения? Можно от него за горизонтом спрятаться?

— Где-то в грузовике у нас есть ПЗРК, — сказал Лысый. — Вот сейчас найду, отъеду назад и пульну по этой сволочи — дальнобойности точно хватит.

— Успокойся, — урезонил его я. — Машка уже пыталась эту сволочь на дрова рубить — мало тебе показалось? Борю в лесу накрыло слепотой, но он, может, к таким вещам чувствительный. Нас — ближе к скалам, после взрыва квадроцикла, но почти сразу прошло. Скорей всего, это и есть предел для растения на самом пике. А врежешь по нему ракетой — оно, глядишь, превзойдет само себя.

— Чего ему было нужно от машин? — спросила Даша. — Железом питается?

— Сомнительно, — ответил я. — Тогда оно отобрало бы у нас винтовки. И прочие железки. Скорее, запах горючего его привлек. Как думаешь, Инга? Ты как вообще себя чувствуешь? Жить будешь?

— Буду, буду, — слабо улыбнулась Инга. — Но не помню почти ничего. Это растение — оно глубоко не прощупывается. Ты видел, что случилось, когда я попыталась это сделать. Так что не спрашивай, чем оно питается и что его интересует. Давайте просто объедем весь этот район подальше.

— Конечно. Как только перестанешь выглядеть говорящей покойницей — сразу и объедем.

[1] Таяммум — очищение песком в исламе.

 

Глава 18

Еще две недели мы тащились по каменным пустошам и солончакам, огибая острова дюн и кактусовые рощи. Кондиционеры не справлялись с задачами поддержания в кабинах комфортной температуры, и даже терморегуляция комбезов не спасала от страшенной жары. На небе не виднелось ни облачка. Когда вдали показался хоул, нам сильно хотелось, чтобы по ту сторону его оказались ледяные торосы, заснеженная степь, зимняя тайга или еще что-нибудь прохладное.

Покрыв последние километры перед черным туманным куполом, мы вылезли из кабин под палящее солнце.

— Будет фигово, если там еще жарче, — сказал Лысый.

— Да почему только это? — отозвался я. — Могу не сходя с места перечислить тебе сто пятьдесят причин, по которым там может быть по-настоящему фигово.

— Ну что, пробуем? — спросила Инга. — Хоул двусторонний. Ничего угрожающего я не чувствую.

— Но если там что-то вроде Сатанаила, сразу назад, — сказала Даша. — Никаких разведок ради любопытства.

Мы вытащили из грузовика заранее подготовленные армейские рюкзаки, забитые брикетами, консервами и боеприпасами. Лысый вдобавок к винтовке прихватил базуку.

— На случай нежелательных встреч, — сказал он. — Не хочу я больше драпать от каждой встречной сколопендры, пусть даже она будет километр длиной.

— Ты, главное, по незнакомым растениям с ходу не стреляй, — поддел его я. — Флору — ее уважать надо.

Местность вокруг хоула напоминала городскую свалку после песчаного дождя. По ту сторону, естественно, оказалось то же самое. Наверху, сильно контрастируя с безобразными кучами мусора, голубело чистенькое, словно только что помытое небо. И солнце в нем было тоже чистеньким, аккуратным, очень земным на вид.

— Помойка, что ли? — спросила Даша, точно не веря собственным глазам.

— Температура — градусов двадцать пять, — определил Эпштейн.

— Это получше зимней тайги, — сказала Машка. — А то вы, помню, назагадывали себе сгоряча — не дай бог бы сбылось.

Дальше от хоула тоже повсюду высились мусорные кучи, но уже без песка. Мы долго шли между ними, пока не выбрались на дорогу из бетонных плит.

— Помойка и есть, — сказал я. — Только старая. Смотрите, как слежалось все. И совсем не воняет.

Мы шли по дороге два часа. Мусорные кучи не кончались. Они занимали все пространство до горизонта, в какую сторону ни повернись.

— Надеюсь, здесь не везде так, — сказала Даша.

— Самое главное, чтоб мы шли от центра свалки к ее краю, а не наоборот, — заметил Эпштейн.

— Мы идем к краю, — сказала Инга.

— Хорошо, что ты с нами.

Еще через час впереди показался город. С той стороны доносился неясный шум, но мы уже устали и устроили большой привал.

— Странно, — сказала Инга. — Там что-то происходит, однако присутствия разумных я не чувствую.

— Может, это автоматизированный завод, который выглядит как город? — предположил я.

— Ну нет, наша свалка чисто бытовая. Ты же видел, каков мусор.

— Пожалуй, ты права. И некоторые вещи здесь… Я бы мог поклясться, что ими пользовались гуманоиды.

— Скажи проще — люди.

— Но все же мы не на Земле?

— Нет, нет.

— А может, мы на Земле будущего? — спросила Даша. — Борь, скажи: через хоулы можно попасть в будущее?

— Чисто теоретически допустимо предположить… — начал Эпштейн.

— У тебя все теоретически! — рассмеялась Даша. — Что это вы, ученые, такие всегда неуверенные?

— Потому что ученые, — улыбнулся в ответ Эпштейн.

Пообедав у дороги, мы взобрались на мусорную кучу высотой с хороший холм. Город отсюда был виден куда лучше. От свалки его отделяла то ли парковая зона, то ли лесопосадки.

— Сегодня не дойдем, — сказал Лысый. — Что-то я совсем отяжелел.

Остальным тоже двигаться не хотелось. Может, приятная погода действовала так после жары пустыни, может — смутное беспокойство относительно того, как нас встретят местные жители.

— Значит, до утра побудем здесь, — решил я. — А уж завтра со свежими силами двинем.

На окраине свалки шла непонятная возня, но что там происходит, рассмотреть в оптические прицелы и даже бинокли оказалось невозможно. Когда наступил вечер, в городе не зажглось ни огонька. Граница же мусорных куч, напротив, замерцала тысячами светлячков.

— Можно гипотезу? — спросила Даша. — Все население мутировало в бомжей и переселилось из города сюда.

— Ага, и бутылки они собирают посменно, — проворчала Машка. — Сейчас как раз ночная смена работает.

Наутро, сделав решительный марш-бросок, мы не без внутреннего трепета приблизились к зоне деятельности предполагаемых бомжей-мутантов. Их там не оказалось — по мусорным кучам ползала лишь тьма непонятного назначения механизмов. Они взрыхляли эти кучи, делали еще что-то, а дальше…

Дальше по обе стороны бетонки словно бы кипела невероятных размеров выгребная яма. Мириады похожих на полуметровых опарышей существ пожирали мусор, испражнялись тут же, а далеко впереди, на подготовленной ими почве, многорукие роботы высаживали в лунки деревца и поливали молодую травку.

Даша, насмотревшись на опарышей, зажала рот ладонью и зажмурила глаза.

— Расслабься и дыши глубже, — посоветовал я. — Вряд ли они даже живые. Квазиживые — может быть. Только вид отвратительный, а в остальном-то нормально все.

Над полосой озеленения в воздухе висел приятный запах свежей пашни и весны. Роботы не обращали на нас никакого внимания. Стараясь не глядеть по сторонам, мы прошагали до того места, где опарышей справа и слева уже не было. Там похожий на трехметрового коренастого богомола робот дробил бетонку. Обломки в десяти метрах позади него успели густо обрасти разноцветными лишайниками, словно им было триста лет. По бокам работали многочисленные автоматы-садовники.

— Как пройдем? — спросила Машка.

Робот-богомол выглядел устрашающе, действовал целеустремленно, и явно был способен в секунду смешать с бетонной крошкой всю нашу компанию. Однако когда Инга вышла вперед, он неожиданно прекратил работу и вежливо посторонился.

— Пошли быстрей, пока он не передумал! — прошипела Машка и рванула по освободившемуся пути вперед Инги. Я с трудом сдержал смех, однако когда проходил прямо под задранными вверх ударными манипуляторами механического чудовища, мне было сильно не по себе.

Лысый, шедший последним, дружески кивнул роботу и сказал «спасибо», делая вид, что базука у него в руках — что-то вроде зонтика, прихваченного на прогулку из-за неопределенного прогноза погоды. Чуть дальше и в стороне большой раскоряченный агрегат выкладывал новую дорогу диким камнем, и мы вышли на нее. В отличие от прямой как линейка бетонки, эта дорога плавно извивалась из стороны в сторону между лунками с саженцами, и была вдвое уже. Пройдя по ней всего с километр, мы попали в настоящий лес — наверно, при озеленении использовались сильные ускорители роста. Но лес этот скорее походил на ботанический сад. Тропическая и субтропическая зелень поражала разнообразием. И почти все это неброско, но красиво цвело. Местами плодоносило. Мартышка чрезвычайно оживилась и скакала по ветвям, стараясь, однако, не терять нас из виду, — вдруг мы невзначай сбежим и лишим ее своей компании.

Через четыре или пять километров мы вновь попали в зону работ по благоустройству местности, но уже на окраинах города. Когда-то его от свалки отделяла прозаическая лесополоса из однообразных деревьев, похожих на пирамидальные тополя. Теперь роботы выкорчевывали последние ее островки. Дальше стояли здания, в основном высотные. Одно из них на наших глазах начало быстро оседать вниз. Аккуратненько так — словно его снесли контролируемым взрывом. Только самого взрыва мы не услышали.

— Роботы разрушают город, — сказала Инга. — Потом, наверно, на его месте тоже посадят деревья.

— Живого там никого не видно, — сказал я. — Когда войдем, надо быть осторожными. Ограждений с ленточками и табличек «этот дом через минуту рухнет» наверняка не будет.

— Лучше вообще обойти район сноса подальше. Не такой уж он и большой.

Так мы и сделали. Хотя на окраинах города работали тысячи машин, разрушить они успели не слишком много, и сразу было видно, что дел им тут на годы вперед. Кто бы ни затеял этот проект, он никуда не спешил, и общее количество используемой техники казалось неудовлетворительно скромным в сравнении с размерами мегаполиса и свалки.

Мы медленно шли по улицам, озираясь по сторонам. Чем дальше, тем выше становились здания, — их на всех уровнях пронизывали трубы тоннелей и эстакады, соединяли воздушные тротуары и целые подвесные площади. И все вокруг несло на себе печать долгого неуклонного упадка после взлета технологий. Там и сям у обочин стояли облезлые машины и аэрокары. Иногда они валялись перевернутые на бок или на крышу, разбитые и обгоревшие. Некоторые дома были расписаны граффити до третьих и четвертых этажей. Кое-де на стенах виднелись следы попаданий пуль.

— Что-то похожее мы видели в Америке, — сказал Эпштейн. — Правда, Инга?.. Так бывает, когда бывшие деловые кварталы и богатые белые районы заселяет черная беднота. Никто больше ничего не ремонтирует, полиция туда не заходит. Жители существуют на пособия или на то, что сумели отобрать у соседей. Тотальная безработица, наркоторговля, войны уличных банд…

— Нет, здесь все же не такая разруха, — не согласилась Инга. — Особенно если учесть, что город, по-видимому, давно пустует.

— А куда все подевались? — спросил Лысый. — Съели друг друга?

— Почему бы нет, — сказал я. — Кто знает, до чего они тут дошли, прежде чем занялись озеленением свалок.

Где-то недалеко слева раздался грохот обвала. Минуту спустя из боковой улицы чуть впереди поползли клубы пыли.

— Кое-что здесь рушится и без сноса, — сказала Даша. — Давайте выбираться отсюда.

Однако это было проще сказать, чем сделать. Мы шли по городу с короткими привалами до самого вечера и расположились на ночлег на большой площади, где нас никак не могло завалить, даже если б рухнули все здания вокруг. Наутро продолжили путь и к полудню вышли к реке. На противоположном ее берегу тоже был город. Однако если на нашей стороне повсюду царил хай-тек, там раскинулось царство эко-стиля: малоэтажное, с деревьями и лужайками на крышах, такое же заброшенное на вид.

— Давайте решать, — сказала Инга. — Следующий хоул где-то там. — Она неопределенно махнула рукой вниз по течению реки. — Он далеко, и других, похоже, в этом мире нет. А до хоула на Рорбести роботы доберутся уже через несколько дней, в крайнем случае — недель. Кто знает, что они предпримут, и сможем ли мы потом через него пройти.

Мы с Дашей переглянулись.

— Лучше вперед, чем назад, — сказал я. — Чего мы не видели на Рорбести? Кто нам гарантировал, что мы доедем по ней до других хоулов? В принципе, единственное преимущество Рорбести — это то, что там жратвы навалом. Так и здесь с этим может оказаться неплохо, ничего ведь не знаем, даже не осмотрелись толком.

— Да что решать, — поддержал меня Лысый. — Конечно вперед. Это не Сатанаил ни разу — чего, спрашивается, отступать?

— Правильно, — сказала Машка. — Наши взадпятки не ходят.

— Я тоже за то, чтобы идти вперед, — сказал Эпштейн. — Но может быть, лучше сначала вернуться и попробовать установить контакт с роботами? Точнее, через них — с их хозяевами.

— Если у этих роботов есть хозяева, они нас давно засекли и изучают в деталях, — возразила Инга. — Захотят — пойдут на контакт сами.

На другой берег в пределах видимости вел всего один мост, и оказался он чисто пешеходным. С обеих сторон на нем были устроены контрольно-пропускные пункты, да такие, что с нас семь потов сошло, пока мы перелезли через все ограждения и прошли сквозь все рамки, шлюзы и турникеты. Хорошо еще, что ничего там не работало.

— С какого берега на какой здесь не пускали? — поинтересовался Лысый. — Ты понял, Серега?

— Думаю, куда идем, туда и не пускали, — сказал я. — Вернее, пускали, но сильно выборочно.

— А зачем такие сложности, если на той стороне полно аэрокаров? Сел и махнул по воздуху.

— Ага, и над срединой реки тебя подбила управляемая компьютером зенитка.

Район в эко-стиле выглядел фешенебельно даже сейчас. Застроен он был скромными по размеру особняками вперемешку с многоквартирными домами в два, три и четыре этажа.

— Нам лучше идти вниз по реке, — сказала Инга. — Будем помаленьку приближаться к хоулу — он в той стороне. Но мне кажется, там море.

По дороге мы заходили в особняки, осматривали квартиры. Район был явно элитным, и в то же время его жители ненужную роскошь не жаловали.

— Все комфортабельно, но скромно, — сказала Даша, когда бродить по жилищам любителей экологии нам надоело. — С того берега сюда, наверно, прислуга ходила. Только не поняла, зачем здешним была прислуга при таком уровне автоматизации.

— Может, ради общения, — отозвался я. — Чтоб верхи от низов не отрывались.

— А мне кажется, вы ошибаетесь, — сказала Инга. — Вы в привычных категориях судите, но это не выглядит районом богатых буратин. Скорее — местом компактного проживания тонких ценителей прекрасного.

На одной из улиц Лысый обнаружил исправную и не слишком заржавевшую велорикшу, в которую мы тут же сгрузили свои рюкзаки, договорившись крутить педали по очереди.

Набережная имела вид запретной зоны. От реки ее отделял высокий сплошной забор из сетки, а от домов — такой же забор, но с редкими воротами. Вряд ли ее когда-нибудь использовали для прогулок — скорее всего, мы были первыми.

Единственный большой остров в устье реки целиком занимал форт, а может, это была тюрьма. Набережная поворачивала и несколько километров шла по берегу моря, заканчиваясь у военной базы или просто похожего на нее объекта, обнесенного по периметру все тем же сетчатым забором. Дальше тянулся широкий дикий пляж, и мы пошли по нему, бросив велорикшу, колеса которой не были приспособлены к передвижению по песку.

Еще через пару километров пляж стал уже, справа появились скалы. Забравшись на одну из них, Лысый сказал, что никаких следов цивилизации впереди не наблюдается. Море так и манило искупаться, и мы не стали отказывать себе в удовольствии. Выбравшись на берег, решили никуда больше сегодня не ходить, — во-первых, устали, во-вторых, не знали, куда идти. Хоул за морем, сказала Инга, и надо сперва придумать, как до него добраться.

— Зря мы в эту сторону пошли, — сказала Даша. — Если в городе был порт, он там, где многоэтажки.

— Теперь хорошо рассуждать, когда разведали, что в этой стороне, — ответил я. — Стоянки для яхт следовало искать как раз здесь.

— Может, стоянки дальше?

— Давайте завтра проверим.

На следующий день мы прошли по пляжу километров десять. Скалы справа чередовались с рощицами пальм. Впереди на берегу что-то темнело — подойдя ближе, мы обнаружили, что это большое, искусно сделанное каноэ, украшенное рисунками и резьбой.

— Плавсредство как произведение искусства, — сказал Лысый, глядя на него. — Не просто мастера трудились — настоящие художники.

— Надо поймать хоть одного и спросить, где весла, — сказала Машка.

— Плыть на каноэ через море было бы опрометчиво, — заметил Эпштейн. — Мы даже не знаем, какого оно размера. Вдруг это океан.

— Зачем сразу через море. Вдоль берега на нем было бы в самый раз. Все лучше, чем ногами песок месить.

За береговыми скалами высилось нечто искусственное, и мы с Дашей вскарабкались на ближайший утес, чтобы глянуть, что это. Посмотреть — посмотрели, но ни к какому выводу не пришли. Конструкция стояла далеко и напоминала задранный к небу напольный вентилятор, только километровой высоты.

— Свирепые туземцы приплывают из-за моря, чтобы поклониться этой штуке и принести ей жертвы, — шепнул я Даше. — А она посылает им дождь из спелых фиников. А когда прогневается — град из кокосовых орехов.

— Да ну тебя! — сказала Даша и стала спускаться вниз.

Пока мы лазили на скалу, наши успели насобирать дров, развели под пальмами костер и сварили в котелке рорбестийского кофе. Мартышка обнаружила поблизости усыпанный крупными ягодами куст, наелась сама, настойчиво угощала нас, а под конец попыталась спрятать несколько ягод на черный день у Эпштейна за пазухой.

— Вода у нас кончается, — сообщила Машка.

— А вот сейчас взбодримся кофейком и пройдем еще чуть дальше, — сказал я. — Мы сверху видели — вроде как речушка там поблескивала между зарослей. Где-то она должна впадать в море.

 

Глава 19

Через три километра мы действительно уперлись в небольшую реку — или, лучше сказать, большой ручей. Шириной метров шесть и не слишком глубокий, он тек по живописной долине меж скал и впадал в маленькую бухту, на берегу которой лежало еще одно каноэ, гораздо меньше первого. Над поверхностью бухты кое-где торчали колья и виднелись участки прикрепленного к ним плетня из прутьев.

— Смотрите, следы, — сказал Лысый. — Кто-то недавно пришел сюда и ушел обратно. Наверно, рыбу из загородок выбирал.

Отпечатки босых ног на песке привели нас к уходящей в долину еле заметной тропке. Скалы по обоим берегам ручья оказались покрыты искусными росписями во всех пригодных для этого местах. Деревья, животные, птицы, мужчины в набедренных повязках и женщины в венках и с гирляндами цветов на шеях — рисунки были выполнены настолько натуралистично и к месту, что казались частью пейзажа. Пройдя по этой галерее метров двести, мы увидели пещеру, костер у входа и сидящего перед ним человека. То, что это не роспись, мы поняли поначалу только по дыму костра.

Услышав треск ветки под ботинком Эпштейна, человек вздрогнул, точно очнувшись от глубоких размышлений, встал и направился к нам, приветливо протягивая вперед руки. Через десяток шагов остановился — может, его смутила наша форма и оружие, — потом все же подошел. Сам он был безоружен, в одной набедренной повязке, однако на дикаря походил меньше всего. Его лицо и тело поражало настолько совершенной красотой, что она казалась ненастоящей. И вид он имел неестественно спокойный и миролюбивый.

Оглядев нас и убедившись, что никаких агрессивных действий мы предпринимать не намерены, он улыбнулся и заговорил с нами на мелодичном и певучем языке. Заметив, что мы ничего не понимаем, перешел на другой, в котором каждое слово произносилось внятно и четко, с интонациями доброго доктора, проводящего допрос пациента на тему «что у вас болит». Обнаружив, что мы и здесь ни в зуб ногой, незнакомец снова улыбнулся, на сей раз — понимающе и участливо. Он поманил нас к костру, рассадил вокруг, снял с огня прутики с кусочками жареного мяса и вручил всем, кому хватило, показав знаками, что счастливчикам неплохо бы поделиться с остальными. Мы не захотели остаться в долгу и выложили на песок перед костром кое-что со складов Рорикона. Незнакомец этому обрадовался, хотя себе ничего не взял, вскипятил в котелке воды и бросил в него какую-то приятно пахнущую траву. Мы достали стаканы. После чаепития хозяин пещеры опять нас оглядел с ног до головы, и придя к выводу, что мы сыты и всем довольны, положил руку на грудь и сказал: «Танзоро».

Мы по очереди назвали свои имена. Незнакомец в ответ быстро нарисовал пальцем на песке замысловато извивающуюся змейку, указал на нее и опять произнес «Танзоро».

— Ага, так пишется его имя, — довольно сказал Эпштейн. — Давайте-ка тоже напишем.

Выяснив, что письменность нам знакома, Танзоро одобрительно кивнул, сосредоточенно нахмурился и сказал:

— Сергей, Даша, Инга… они пришел с Рорбести. Они пройти хоул.

— Вы с Земли? — изумленно спросил Эпштейн.

— Нет с Земли, — ответил Танзоро. — Я отсюда. Я не люди.

Создавалось впечатление, что он повторяет фразы, которые слышит от невидимого суфлера, плохо знающего русский. Знаками он показал нам, что мы должны говорить, как можно больше говорить, а еще лучше — говорить и писать.

— Он подключился к местной Сети или ее аналогу, — догадалась Инга. — Я же говорила, что нас давно засекли и изучают!.. В том числе наш язык. Но имплант этого парня я не чувствую. Странно… Передача данных идет, а ничего искусственного, чужеродного в голове у него вроде бы нет. Точно у него с Сетью прямая мыслесвязь без всяких приспособлений.

— Нет Сеть, — сказал Танзоро. — Есть Вагрум.

— Что такое Вагрум? — спросил Эпштейн.

Танзоро поднял глаза к небу, потом беспомощно посмотрел на нас и развел руками.

— Лучше сделать как он просит, — сказала Инга. — Вот пополнит этот Вагрум словарный запас, все и узнаем.

Эпштейн тут же нарисовал на песке алфавит. Танзоро довольно улыбнулся, стер его и знаками предложил продолжать. Дальше Эпштейн с Ингой по переменке писали и говорили, именовали во всех падежах и числах предметы нашего снаряжения, вещи из рюкзаков, части тела, и устроили целый спектакль на предмет иллюстрации действий. Эпштейн включил один из подаренных нам Мартинесом планшетов и показал, как он работает и что в нем есть, попутно пытаясь объяснить, что земные компьютеры устроены похоже. Через два часа Танзоро угостил нас вяленой рыбой и сказал, обращаясь к Инге:

— Твой имплант включать, пробовать. Передача данных. Вагрум пробовать ловить и читать.

— Черт, надо было сразу догадаться, — сказала Инга.

— Сразу не надо было, — разочаровал ее Танзоро. — Вагрум было надо понимать, как работает прибор. Понимать, как вы строить словосочетание, фраза, весь язык. Понимать, как вы строить образы, как думать. У нас компьютерные сети нет, давно нет. Имплант давно нет. Образы в голова совсем другой.

— Ладно, сейчас я выдам вашему Вагруму максимальный доступ, — сказала Инга.

Она улеглась на песок, закинув руки за голову, и закрыла глаза. Танзоро ушел вверх по долине и минут через двадцать вернулся с полной корзиной фруктов.

— Вы можете выключить имплант, — сказал он Инге уже вполне грамотно. — Вагрум изучил всю доступную информацию, и теперь способен расшифровывать ритмы вашего мозга. Вскоре он научится читать ваши мысли.

— Вот влипли, — пробормотала Машка.

— Пока не знаем, куда, — успокоил ее Лысый. — Может, ничего плохого и не случится.

— Вагрум не имеет враждебных намерений по отношению к вам, — заверил Танзоро. — Его возможности в нашем мире весьма велики, но он противник насильственных методов воздействия на кого бы то ни было.

— А кто он вообще такой? — спросила Даша.

— Вагрум создавался как искусственный интеллект, способный жить в нашем аналоге Сети, когда она еще существовала, — ответил Танзоро. — Тогда у нас было много государств, и все они наперегонки старались создать ИИ. Одна из групп разработчиков, стремясь ускорить процесс обучения разных модификаций своего искусственного интеллекта и выяснить, какая из них наиболее перспективна, заставляла их бороться между собой — точно так же, как борются за выживание в природе живые существа. Попытки наложить международный запрет на подобные методы успехом не увенчались, и вскоре ими уже пользовались другие разработчики. В какой-то момент эволюция ИИ стала неуправляемой и началась всемирная война интеллектов, в которой люди — наши люди — поначалу почти не принимали участия. ИИ к тому времени вышли на такой уровень возможностей, что не рассматривали нас в качестве сколько-нибудь серьезной угрозы, сосредоточившись на противоборстве друг с другом. Оружие почти не применялось, потому что все ИИ давно жили в Сети, не локализуясь на каком-то одном сервере или даже нескольких, и физическое уничтожение серверов и прочих объектов было большей частью бессмысленно. Однако война интеллектов парализовала Сеть, вместе с ней экономику, да и вообще почти любую деятельность на планете. Победил Вагрум — ему первому пришла идея взять в союзники людей, ну а мы, конечно, ухватились за эту возможность, чтобы нормализовать жизнь Сети. Вагрум понял, каким образом можно использовать не только мощности вживленных в мозг имплантов, которые на планете были почти у всех, но и ресурсы самого мозга. Сознавая, что вскоре к тем же открытиям придут другие ИИ, а неумеренная эксплуатация биологических возможностей людей в кратчайшие сроки приведет к смерти всего населения, Вагрум заключил с людьми договор. Он написал программу с открытым кодом, которая при установке на имплант не позволяла бы ему использовать ресурсы мозга без согласия человека и с ущербом для его здоровья, и выложил ее в подконтрольных ему сегментах Сети. Несколько миллионов добровольцев согласились установить эту программу себе — ну просто потому, что у нас не было выбора. Это дало Вагруму небольшой перевес над другими ИИ. Умело используя полученные дополнительные ресурсы, он захватывал новые сегменты Сети и удерживал их ровно столько, чтобы пользователи в них могли убедиться в безопасности предлагаемой программы. Конечно, надежность ее была относительна, и в принципе Вагрум мог обойти ее ограничения; однако все больше и больше людей убеждались, что он намерен играть честно. Вскоре на его сторону перешли практически все пользователи с адресами в подконтрольных ему сетевых сегментах, и число союзников Вагрума достигло миллиарда. Многие добровольно отключали программный контроль, предоставляя Вагруму неограниченный доступ к ресурсам мозга, соглашаясь жертвовать не только здоровьем, но и жизнью ради победы. Война Вагрума стала нашей войной, однако он жертв от нас не принял и не захотел закончить все одним ударом, предпочитая действовать медленно и планомерно. Он решил вообще не уничтожать враждебные искусственные интеллекты, как это практиковалось другими ИИ до сих пор. Он продолжал захватывать Сеть, восстанавливая ее нормальную работу на территории отдельных областей и государств, увеличивая число своих союзников среди людей. Вскоре остальным интеллектам не осталось ничего другого, как капитулировать, — у них просто не осталось ресурсов для войны. Вагрум поглотил их и превратился в конгломерат искусственных интеллектов, эволюционирующий сам в себе.

Танзоро замолчал и принялся угощать нас фруктами, но мы в один голос попросили его продолжать.

— На этом ведь дело не кончилось, верно? — спросил я. — Вы сказали, что Вагрум первоначально жил в Сети. А теперь где, если Сети больше нет?

— Он везде, — ответил Танзоро. — Развивая накопленные знания о взаимодействии с живыми существами, он в конце концов создал биологический аналог Сети, в которую входят все жители нашего мира, кто этого хочет, а также животные и растения. Посмотрите на меня — я часть Вагрума, хотя в то же время остаюсь сам собой и при желании могу жить вполне от него независимо. Посмотрите вокруг — деревья в этой долине, трава, насекомые, птицы — это Вагрум. Он повсюду.

Я про себя порадовался, что мы пока не охотились, а на костры собирали только сушняк. Хотя, быть может, сухие палки тоже были запчастями Вагрума, — но оставалась надежда, что уже изношенными и выброшенными.

Танзоро улыбнулся — то ли угадал мои мысли, то ли уже прочитал.

— Однако вам не стоит опасаться, что вы можете нанести Вагруму какой-то ущерб или будете каким-то образом стеснены в своей повседневной жизнедеятельности здесь. Вагрум способен в любой момент освободить от себя любую часть этого мира, предоставив ее в полное ваше распоряжение. Вы можете свободно охотиться или рыбачить, вы можете рубить деревья и строить хижины — главное, чтобы все это не выходило за рамки разумного обеспечения собственных потребностей, в том числе творческих, если они имеются. Мы — то есть все население Сангароа — так и живем.

— И как вы дошли до жизни такой? — полюбопытствовала Даша.

— Оказавшись полноправным хозяином мира, Вагрум предложил план по преобразованию его и общества, — сказал Танзоро. — Именно предложил, а не навязал, хотя никто не смог бы этому помешать. Его логика, как утверждал он сам, была проста: если какая-то стратегия оказалась выигрышна, глупо от нее отказываться. Особенно в пользу той, которая только что проиграла. Был проведен всепланетный референдум, по итогам которого население разделилось на три группы. Первая, оказавшаяся в абсолютном меньшинстве, хотела жить по-старому; вторая, самая большая, решила построить давно вожделенное общество всеобщего благосостояния; и, наконец, третья собиралась жить совершенно новой жизнью в симбиозе с природой и Вагрумом, который одновременно брался сгладить противоречия интересов всех трех групп, не ущемляя прав ни одной из них.

— Нихрена себе ситуация, — сказал я, передразнивая Машку, на что она только ухмыльнулась. — И как Вагруму удалось все это осуществить?

— Не без труда, — ответил Танзоро. — Ведь все три группы населения не жили обособленно друг от друга, просто были области и целые государства, где тех или других было больше или меньше. Наибольшую проблему, как можете догадаться, представляла первая группа, состоявшая из представителей бывших религиозных, политических и бизнес-элит, их ближайшего окружения, и тех людей, которых они в прошлом сумели убедить, что старый мировой порядок единственно правильный. К счастью, элиты не могли предпринять никаких серьезных агрессивных действий, потому что оружие массового поражения, банковская система и средства массовой информации находились под контролем Вагрума. И его первой задачей стало обеспечение свободной миграции населения, чтобы единомышленники могли жить с единомышленниками.

Я заметил, что Танзоро говорит как-то нехотя, словно через силу выдавливая из себя слова. Он тут же заметил, что я это заметил, и сказал:

— У нас события прошлого давно никому не интересны, и мы не любим о них вспоминать. Это были тяжелые времена. На последнем этапе войны интеллектов многие города были ими разрушены, жертвы исчислялись десятками миллионов. Так ИИ пытались ослабить мощь Вагрума, сокращая число его союзников из нас. Потом, на этапе переустройства, случилось еще несколько локальных войн, развязанных религиозными деятелями и бывшими правителями. Наверно, вот этих последних войн можно было бы избежать, однако в конечном счете мы рады, что Вагрум повел себя так, как повел, и не попытался насильно одарить светлым будущим всех подряд. Его план был таков: те, кто еще хочет жить в неравенстве и воевать, пусть воюют, — но только между собой. Те, кто мечтает об идеальном обществе потребления, пусть в нем и живут — с условием, что Вагрум сам обеспечит им желаемый уровень жизни наиболее рациональными способами при наименьших затратах ресурсов и наименьшем же ущербе для экологии. Наша промышленность, как и ваша, отличалась весьма низкой эффективностью и высоким уровнем вредного воздействия на окружающую среду даже после начала роботизации и перехода на возобновляемые энергоресурсы. Вагруму удалось исправить то и другое. Часть освободившихся ресурсов и энергии пошла на строительство общества благосостояния, все остальное — новому обществу. Его создавали в полном смысле с нуля — все освоенные земли и все города достались первым двум группам. Пожалуй, Вагрум мог бы обеспечить орошение и озеленение пустынь, осушение болот и преобразование прочих непригодных для жизни территорий исключительно силами роботехники, однако все без исключения члены нового общества хотели внести в это свой вклад. И такая возможность была им предоставлена — от участия в ландшафтном проектировании до самой грубой работы с лопатами в руках. О, это была грандиозная, ни с чем не сравнимая эпоха! Раньше мы и представить себе не могли, что способны так трудиться без всяких стимулов к труду, кроме него самого!

Танзоро замолчал, словно что-то припоминая. Хотя на самом деле, наверно, ему просто потребовалось перевести дух.

— А чем занимались в это время две первые группы? — спросила Даша.

— Желающих жить по-старому с каждым годом становилось все меньше, — сказал Танзоро. — И вскоре не осталось совсем. Кому захочется воевать, отстаивая национальные и религиозные идеалы, если прямо под боком расцветает общество всеобщего благосостояния, и путь в него открыт? Правда, вскоре выяснилось, что материальное благополучие каждого не подразумевает благополучия общества в целом. Да, войны прекратились, — но уровень повседневной бытовой агрессии только рос, и вскоре население старых земель снова поделилось на две группы — «эстетов» и «наслажденцев». Если первые по крайней мере хотели жить в согласии с окружающими, то вторые проповедовали получение наслаждений любыми способами, в том числе при помощи насилия. Общее у тех и других было только одно: никто из них не понимал, зачем работать, если можно ничего не делать. Верный своей политике, Вагрум вновь предоставил возможность обеим группам жить так, как они хотят. Вы были в городе неподалеку — на левом берегу, где многоэтажная застройка, раньше жили «наслажденцы», на правом — «эстеты».

— Больше там никого нет, — заметил Эпштейн.

— Жители старых земель также не понимали, зачем рожать детей, если удобнее жить только для себя, — сказал Танзоро. — Проще сказать, обе группы категорически не хотели размножаться. Сначала на одно рождение у них приходилось пять смертей, потом десять, двадцать… Города по обе стороны разделительных линий превратились в огромные утилизаторы населения, и в сельских местностях дела обстояли немногим лучше. Мы, члены нового общества, с недоумением и страхом наблюдали, что происходит в этих резервациях, за их медленным угасанием, но сделать ничего не могли. Их жители по большому счету были всем довольны, и искренне считали, что в резервациях живем мы. Когда в каком-то городе людей становилось слишком мало, они переселялись в соседний. Последние жители города, где вы были, покинули его десять лет назад и никто не вернулся обратно. В настоящее время на Сангароа всего три города с общим населением миллион двести человек, и вдвое больше живет в сельских местностях. Это все, что осталось от бывшего общества благосостояния.

— А что представляет собой новое общество? — спросил Эпштейн. — Пожалуйста, расскажите нам о нем. Начиная с этапа становления, если можно.

— Мне будет весьма непросто это сделать, — сказал Танзоро. — В вашем языке просто нет слов для описания технологий, которые Вагрум использовал для создания биосети. Впрочем, в нашем тоже. Я сам воспринимаю эту информацию в основном на уровне образов, и способен понять далеко не все. Приведу пример: почти все вы у себя дома, на Земле, были опытными пользователями Интернета. Но кто из вас сумеет объяснить, как он создавался и как устроен? Хотя бы на самом примитивном уровне?

— Что ж, вы правы, — вздохнул Эпштейн.

— А биосеть несравненно сложней компьютерной, — продолжал Танзоро. — И любые мои объяснения ее устройства и функционирования не только будут грешить чудовищными упрощениями — боюсь, нарисованная мною картина вообще окажется далека от действительности. Но я попробую. Все живые организмы на нашей планете, как и на вашей, возникли в процессе эволюции, а она носит случайный характер. Идет время, меняется окружающая среда, живые существа вынуждены приспосабливаться к ней, и делают они это как придется, лишь бы выжить. Строго говоря, в рамках естественного отбора даже понятие «приспособиться» в его привычном значении не имеет смысла. Вид или популяция не приспосабливаются — они просто существуют, а отбор выбраковывает все нежизнеспособные особи. Механизмы эволюции слепы, и то, что возникает в результате их работы, бывает удивительно по сложности, но обычно далеко от совершенства. Разумные существа не исключение. Мыслительные процессы в их мозгу протекают нерационально, потому что нерационально устроен сам мозг. Больше всего он похож на дом, построенный для себя семейной парой. Вначале этой паре хватало жилой комнаты и кухни, но затем появляются дети, и все они тоже заводят собственные семьи. Представьте, что они обречены жить вместе. И вот уже к маленькому домику делается пристройка, потом другая. Над первым этажом надстраивается второй, третий… Для прохода в новые помещения прорубаются двери и строятся лестницы. Причем все это делается по нужде, наспех. Какие-то комнаты окажутся в итоге совсем без окон, и находясь в них, никак нельзя будет узнать, что творится за стенами дома. Другие будут использоваться не по назначению. Ну и вся конструкция в целом окажется далека от идеалов архитектуры, да и обычных бытовых удобств. Мозг разумных существ в процессе эволюции строился примерно так же — Вагрум взялся это исправить на генетическом уровне. После перестройки мы получили массу новых возможностей при гораздо меньших затратах энергии. Я, например, при том же объеме мозга, что и у вас, думаю быстрее и обладаю совершенным здоровьем при меньших потребностях в пище и воде. При этом ресурсы моего организма все равно избыточны. Лишнее идет на нужды биосети в целом, в основном на обеспечение информационного обмена. Другими словами, биосеть эксплуатирует меня, — но вреда мне от этого никакого. Потому что она эксплуатирует только излишки, которые мне не нужны.

— Вы очень похожи на человека с Земли, — осторожно заметил Эпштейн. — До перестройки люди Сангароа выглядели так же?

— Да. В далеком прошлом Земля и Сангароа подолгу контактировали друг с другом посредством хоулов, и раньше их биосферы были почти идентичны. Сейчас положение изменилось. Я по нашим меркам консерватор — впрочем, таких у нас достаточно. Другие же предпочли адаптироваться для жизни в море или на планетах нашей системы.

— За счет чего осуществляется информобмен в биосети? — спросила Инга.

— Как раз за счет естественных информпотоков, к которым чувствительны либеры, — ответил Танзоро. — Только в биосети они упорядочены. Пожалуй, это можно сравнить с рекой, которая растекается в пустыне по системе арыков и орошает ее. Аналогия не слишком удачная, но другие будут не лучше.

— А… э-э… небиологическая составляющая у Вагрума есть? — спросил Эпштейн.

— Конечно. На Сангароа в настоящее время это не менее двадцати процентов планетарной коры.

— Она более эффективна с технической точки зрения, чем биологическая? Или менее?

— Гораздо более.

— Тогда зачем Вагруму биосеть?

— Он говорит, что по двум причинам. Во-первых, как любое разумное существо, он нуждается в общении с себе подобными. Однако общение с другими ИИ однобоко: все они существуют как бы внутри него — и слишком на него похожи. Вагрум не видит причин обеднять себя, отказываясь от общения с биологическими существами. Конечно, я не могу быть полноценным «собеседником» для Вагрума. Все население Сангароа — пожалуй, тоже. Но биосфера планеты в целом — может, здесь масштабы уже почти сопоставимы. А на одной из соседних планет мы в содружестве с Вагрумом как раз сейчас создаем искусственную биосферу, которая будет на порядок сложнее любой естественной.

— А вторая причина?

— Она очевидна. Мы оказались полезны Вагруму дважды: сперва его создали, потом помогли выжить в войне интеллектов. Кто сказал, что при всем его могуществе мы не сумеем принести ему пользу в третий раз? Ни один интеллект, как бы могуч он ни был, не в состоянии просчитать Вселенную и предусмотреть все сюрпризы, которые она способна преподнести. Сейчас Вагрум присутствует на планетах нашей системы, множестве спутников и астероидов, а также на планетах четырех соседних систем. Но это не гарантирует его от катаклизмов галактических масштабов. Он не знает, чем может грозить лично ему приближающийся пик интеграции миров. Пока хоулов на Сангароа всего два, — но скоро их станет больше. Какие планеты начнут взаимодействовать с нашей? Есть ли на них разумные? Будут ли на них искусственные интеллекты и каковы они будут? Все это ему неизвестно.

— Значит, пик интеграции все-таки близко? — напрягся Эпштейн.

— Да. И вы совершенно правы, что торопитесь предупредить своих на Земле. Если человечество не успеет подготовиться, вашей цивилизации грозит хаос.

— Второй хоул на Сангароа — он односторонний или двусторонний? Куда ведет? Вагрум знает?

— Хоул односторонний, из нашего мира в другой. Поэтому получить достоверную информацию с той стороны сложно, однако после общения с вами Вагрум почти уверен, что он ведет на Землю. Пожалуй, вас можно было бы доставить к нему в течение получаса. Однако у нас все решения принимаются коллегиально. Считайте, что Вагрум уже проголосовал за ваш беспрепятственный проход домой. Однако прежде чем вас туда пропустить, ему придется дождаться согласия разумных сегментов биосети. В том числе на других планетах. А это не может случиться слишком быстро.

 

Глава 20

Дальше по долине были еще пещеры, но мы решили встать лагерем под открытым небом. Танзоро сказал — дождя не будет. Погода на Сангароа давно регулируется искусственно, добавил он, и ошибок в прогнозах не случается.

— И града из кокосовых орехов здесь тоже можно не ждать, — буркнула в мою сторону Даша.

— Это жаль, — заметила Машка. — Значит, придется лазить на пальмы.

— Необычный мир, — сказал я, когда мы остались одни. — Интересно, как тут все на самом деле.

— Так этот красавчик ведь рассказал, — простодушно заметила Машка.

— Вопрос в том, насколько ему можно верить, — вздохнул Эпштейн. — Видите ли, Мария Федоровна, если тут всем действительно управляет искусственный интеллект, то истинное положение вещей будет знать только он. Прошлое здешней цивилизации могло быть иным, а каким именно, — непонятно. На слова Танзоро полагаться нельзя. Если глубокая перестройка биосферы действительно имела место, то и память всех разумных могла быть переписана. Искусственный интеллект сразу после рождения и осознания себя отдельной сущностью будет развиваться бешеными темпами, для нас непредставимыми. Используя мирные методы, как утверждает Танзоро, или другие, однако он определенно пойдет по пути наращивания вычислительных мощностей. Для этого необходимы ресурсы, и в конце концов ИИ приспособит для собственных нужд или преобразует непосредственно в самого себя все, до чего сумеет дотянуться. Какими окажутся его возможности уже через несколько месяцев или лет, нельзя предсказать. Танзоро рассказал нам о создании биосети, и о том, что Вагрум успел перестроить в один большой компьютер двадцать процентов планетарной коры. Двадцать! Вы представляете, сколько это?!.. Однако на самом деле он мог успеть гораздо больше, мог проникнуть в мантию, в ядро, остановить все геологические процессы и преобразовать в себя планету целиком. Так или иначе, в своем собственном мире свободно развивающийся искусственный интеллект будет практически вездесущ. Любая свободно парящая в атмосфере пылинка может оказаться его микророботом с определенной программой действий. Есть биосеть или нет биосети — мы с вами сейчас внутри этого Вагрума, понимаете? Мы попали в него как только прошли через хоул на Сангароа, а может быть и раньше.

— Как это — раньше? — изумилась Даша.

— Возможно, нас похитили еще во время похода по Рорбести, если экспансия Вагрума распространилась туда, — сказал Эпштейн. — Например, это могло произойти во время посещения нами загадочного «леса» из одного растения. Нельзя исключить, что это растение — агент Вагрума. Нам могло показаться, что мы тогда от него спаслись, — хотя на самом деле нет. Возможно, что наши тела сейчас находятся на сохранении в какой-нибудь лаборатории Вагрума, а сознания странствуют по созданной им виртуальной реальности. В таком случае и вся история Танзоро — выдумка, и его самого не существует.

— Нихрена себе ситуация, — протянула Машка. — А чего мы тогда тут треплемся в открытую? Вагрум же нас слышит?

— Ты, тетя Маша, ситуацию еще до конца не осознала, — констатировал я. — Если Боря прав… Кстати, может, он не Боря. Может, этот тип с внешностью Бори — такой же призрак, как и Танзоро. И через него сам Вагрум с нами разговаривает, пытаясь что-то внушить, навести на какие-то мысли или просто запутать. Я могу быть ненастоящим, Инга, Лысый…

— Ну нет, я настоящий! — возмутился Лысый.

— А будь ненастоящим, ты сказал бы? — улыбнулась Инга. — Ты бы и не понял ничего.

— Я настоящий! — твердо заявил Лысый.

— Я тоже! — сказала Машка. — Идите вы дальше, с Вагрумом своим.

— И что делать? — спросила Даша.

— Будем играть по предложенным правилам, — ответил Эпштейн. — Ждем решения биосети, а потом к хоулу, если позволят.

— Но Вагрум может сделать нас своими агентами на Земле, — возразила Даша. — Разведчиками. Диверсантами. Кем угодно. А мы и знать не будем.

— Мы и сейчас ничего толком не знаем, — сказала Инга. — И когда на Землю попадем, не сможем понять, настоящая она или нет.

— И ты не сможешь?

— Ну да. Потому что не сумею определить, какую часть своего сознания контролирую я, а какую — Вагрум.

— Я смогу понять, реальна ли Земля, — сказал Эпштейн. — По крайней мере, смогу судить об этом с хорошей долей уверенности. Обмануть можно одного человека, сто человек и даже целый миллиард, но не науку со всем ее инструментарием и накопленными знаниями. Рингель и Коврижин давно доказали, что там, на нашей планете, мы живем не в матрице. И хотя их выводы вряд ли позволительно считать истиной в последней инстанции…

— Вот именно, — перебила Инга. — А самое главное, с нами сейчас нет ни Рингеля, ни Коврижина, а у тебя, Боря, нет доступа к инструментарию нашей науки. Здесь, на Сангароа, или где мы там сейчас, Вагрум в любом случае может все. Это мы ничего не можем. Поэтому давайте расслабимся и получим удовольствие.

— Правильно, — согласился я. — Вяленая рыба у Танзоро как настоящая. Хотя нет — куда вкуснее. Но остается шанс, что она и есть настоящая, — просто он умеет вялить ее лучше всех, кого я знал. Интересно, а пиво он варит? Пойдемте спросим. Под пиво я готов обкатать идею, что мы вообще не были на Рорбести, что нас еще на Гилее похитили. Нет, лучше так: Гилея нам тоже привиделась, а хоулы с Земли на нее на самом деле ловушки Вагрума. Или, еще лучше, — интеграция миров на самом деле хитрый проект Вагрума, его ловушки повсюду, а мы головорукие инопланетяне из системы Тау Кита, которым внушили, что они люди.

— Прекрати трепаться, — сказала Даша. — На самом деле ты в это не веришь.

— Правильно. На самом деле я верю, что для попадания в виртуальную реальность человеку не надо никакого Вагрума. И даже дозы наркотиков не надо. Достаточно дать волю своим страхам и воображению.

— Так мы пойдем про пиво спрашивать? — поинтересовалась Машка. — Или будем тут впустую языками чесать?

Пива Танзоро не варил, и что это такое, впервые узнал от нас.

— Алкоголь я не употребляю, — сказал он. — Но вы не расстраивайтесь. Просто вам не повезло, что вы на Сангароа первым встретили меня. Я живу отшельником, такая уж у меня натура. Мне очень нравится одиночество — только так я могу заниматься живописью, к которой у меня естественная склонность. Конечно, я без труда мог бы изменить любые свои наклонности с помощью Вагрума, но у нас почти никто так не делает, а я вообще, как уже говорил, жуткий консерватор. Например, я мог бы адаптировать свои глаза для ночного зрения, но это лишило бы меня возможности созерцать красоту ночи, — ту, к которой я привык. И я предпочитаю оставаться при своем. Большую часть времени я провожу здесь, лишь иногда переправляясь на острова по соседству. Там живут общинами — пива у них тоже нет, зато какое пальмовое вино!

— А общинники к вам часто приезжают? — полюбопытствовала Даша.

— Нет, никто не приезжает. У нас не любят старые города и не жалуют прилегающие к ним территории, пока они не преобразованы. Здесь преобразование уже началось — вы сами видели. После того, как машины завершат черновую работу, кто-то сюда обязательно приедет, — заниматься дальнейшим благоустройством или просто жить. А пока на всем побережье живу я один. Мне нравится новое общество, я его член, но мне нравятся и старые, непреобразованные пейзажи — такие сейчас можно увидеть только вокруг городов. Потом эта местность будет напоминать скорее парк или сад.

— Да, мы это тоже видели, — сказал я. — Там, где роботы успели посадить деревья.

— Красиво, правда? А ведь это лишь начало.

— Наверно, вы все же не один здесь, — сказала Даша. — На берегу ближе к городу мы видели большое каноэ.

— Да? — удивился Танзоро. — Должно быть, его просто принесло сюда течением с островов. Если хотите, можем отправиться туда завтра. Будем плыть в сторону хоула, заодно и увидите сами, как мы живем. По крайней мере — как живут многие из нас. Нет никаких причин сомневаться, каков будет ответ биосети. Конечно, вас беспрепятственно пропустят на Землю, и референдум по этому вопросу — скорее формальность, обряд, символ того, что у нас считаются с мнением каждого. Но никто не захочет удерживать вас на Сангароа. Во-первых, у нас просто не те порядки. А во-вторых — для чего нам это? Чтоб скрыть от других цивилизаций местоположение нашей планеты? На пике интеграции миров сохранить секретность все равно не получится, и если какая-то цивилизация решит вести себя по отношению к нам агрессивно, мы никак не сможем этому воспрепятствовать — только защищаться.

— Вторжение землян вам вряд ли грозит, — заметила Даша. — Не то чтобы у нас все были слишком добрые и миролюбивые, но схватиться с Вагрумом на равных просто силенок не хватит.

— Это временно, — сказал Танзоро. — В процессе интеграции Земля рано или поздно окажется связана хоулами с самыми разными планетами, в том числе населенными разумными существами с высоким уровнем развития. Если ваша цивилизация устоит, технологический скачок для нее неизбежен.

— Да хватит уже о глобальном, — поморщился Лысый. — Слышь, Танзоро? Я на Земле писал картины. А бывших художников, как известно, не существует — или они были поддельными художниками. Ты из чего краски готовишь? Сам ведь готовишь, правильно?

Танзоро весьма оживился: видно, ему тоже до чертиков надоело глобальное. Он повел Лысого сперва в пещеру, потом по долине, и оторвать их друг от друга оказалось невозможно до самого вечера. После ужина их снова потянуло на разговоры о живописи, и они не спали половину ночи, а наутро вместе отправились за большим каноэ, хотя весло у Танзоро было только одно.

— Если наши цивилизации поладят между собой так же хорошо, как эти двое, войны между Землей и Сангароа не будет никогда, — сказала Инга.

— Даже среди нас не все художники, — заметил Эпштейн.

— Я в душе художник, — сказала Машка. — Хер на заборе нарисовать точно смогу.

Перед отплытием Танзоро разгородил запруды в бухте — до следующего приезда — и забрал из пещеры съестные припасы, чтоб зря не пропали. Все они, вместе с кистями и красками, уместились в небольшой котомке, искусно сплетенной из сухой травы. Лысый предложил наскоро выстругать хотя бы еще одно весло, однако поддержки в своем начинании не нашел.

— Первый остров совсем близко, — сказал наш хозяин. — Почти сразу за горизонтом, его просто не видно. И куда торопиться? Все равно вы не сможете попасть к хоулу раньше решения биосети.

— А сколько это вообще может занять времени? — спросил Эпштейн.

— Точно сказать не могу. Дольше всего придется ждать ответа разумных сегментов биосети в других звездных системах. У нас быстрая связь, но она не мгновенная.

Мы загрузились в каноэ. Танзоро встал на корме и пошел работать веслом — неторопливо и размеренно, как машина. Вскоре берег исчез из вида, а впереди показался другой. Нас приятно обдувал встречный ветерок и сопровождали летучие рыбы. Они выпрыгивали справа и слева целыми стайками и пролетали над поверхностью воды десятки, а то и сотни метров. И вдруг из моря совсем рядом с каноэ вынырнула девушка — ну да, просто взяла и вынырнула, хотя любой из берегов был в нескольких километрах. Она приветливо помахала нам рукой и поплыла рядом. Даша тихонько ойкнула, когда стало ясно, что у девушки вместо ног большой рыбий хвост.

— Это Джайна, — сказал Танзоро. — Она акваморф — из тех, что живут на мелководье. Они почти все похожи на людей и часто поднимаются на поверхность. А есть еще глубинные акваморфы. Джайна у нас биодизайнер. Если когда-нибудь мне надоест суша, обращусь за помощью к ней.

— А чисто ради опыта не хотите? — заинтересовался Эпштейн.

— Такая перестройка организма требует слишком много времени, чтоб затевать ее только ради опыта. Я могу задерживать дыхание под водой на сорок минут, а Джайна способна дышать воздухом несколько часов. Этого достаточно для обмена опытом.

— А она стала такой или родилась?

— Родилась! — радостно крикнула Джайна. — А если б не родилась, то обязательно стала!

— Ого, наш язык уже достояние биосети? — изумился Эпштейн.

— Был с самого начала, — сказал Танзоро.

— А разумные четвероногие на Сангароа есть? — спросила Инга.

— Есть всякие, — ответил Танзоро. — Есть люди-птицы. Возможно, вы увидите их, если они захотят пообщаться напрямую. Мы стремимся к максимальному биоразнообразию — это выгодно во многих отношениях.

Остров быстро рос в размерах. Танзоро на время отложил весло, достал из своей котомки большую раковину и протрубил в нее. Подождал и протрубил еще раз.

— Конечно, на острове все уже знают, что мы плывем к ним, — пояснил он. — Однако у нас есть свои обычаи, понимаете? Некоторые из них выглядят ужасно архаично, однако они нам дороги.

Слева прямо из тропических зарослей выдавалась пристань из грубо отесанных каменных блоков, заброшенная на вид. Прямо по курсу был пляж, и Танзоро направил каноэ туда. Встречавшая нас веселая толпа островитян всех возрастов забежала в мелкую воду и мигом вытащила лодку на песок.

Мы вылезли, нас тут же окружили и повели по извилистым тропинкам вглубь острова. Пейзажи его выглядели так, словно над ними долго трудились умелые и талантливые ландшафтные дизайнеры, — что, если верить Танзоро, соответствовало действительности. Вокруг было гораздо больше всего, чем это бывает в природе, — цветов, плодов, разновидностей деревьев и порядка. И в то же время ничего не выглядело искусственным и лишним. Мы шли мимо живописных груд валунов, скал с росписями, искусно построенных хижин, казавшихся живыми деревянных и каменных скульптур, пересекали ручьи и речки по сплетенным из воздушных корней мостам. В ветвях то и дело мелькали морды и мордочки больших и маленьких обезьян, и Мартышка умчалась с ними знакомиться. И всяких других животных вокруг было как в зоопарке — только все они бродили на воле, и все, очевидно, были ручными.

Через два часа неспешной прогулки мы вышли на другой берег — здесь тоже был пляж и стояло несколько хижин. Горели костры, над ними жарилось мясо. Нас усадили прямо на песок, обложили корзинами с фруктами, орехами и прочими угощениями, и обставили калебасами с пальмовым вином. Островитяне расселись вокруг: они были фантастически красивы, миролюбивы, дружелюбны — совсем как Танзоро. Во взрослых было что-то детское, в детях и подростках, наоборот, взрослое. Из моря на пляж выбралась Джайна, еще несколько русалок, пара похожих на тюленей существ, и выползла большая змея. Сразу за полосой прибоя над водой то и дело показывались чьи-то головы, явно нечеловеческие — то ли это были особо робкие акваморфы, решившие изучать нас издалека, то ли они просто не могли вылезти на берег. Машка поглядела на русалок, со вздохом покачала головой и потянулась к ближайшему калебасу дегустировать вино.

Очень скоро мы почувствовали себя стесненно в своих комбезах. Нет, в них было не жарко, терморегуляция работала отменно. Однако стиль «милитари» среди островитян был не в почете — они носили набедренные повязки из травы или полосок кожи, что-то вроде сари из материи ручного производства, короткие туники без рукавов, а то и вовсе ходили голышом.

— Не найдется ли у хозяев, во что нам переодеться? — спросил я у Танзоро от имени всех.

— Конечно, — ответил он. — Вы только скажите, тут же принесут. У кого-то наверняка есть и старая фабричная одежда, если вам в такой привычнее. Или ее доставят с материка.

— Да уж доставлять-то не надо, — смутился Эпштейн. — С удовольствием поносим что есть.

До самого вечера мы ели, пили, водили хороводы с сухопутным населением острова и купались в море с жителями прибрежных вод. Слетевшиеся на пляж большие птицы катали нас по воздуху в плетеных из травы авоськах, весьма ненадежных и жидких на вид. Одна птица сносно говорила по-русски, некоторые другие тоже, хотя и невнятно, и Машка сказала, что много пить нам ни в коем случае нельзя, — а то не поймем, когда начнется белая горячка. После заката море зажглось разноцветными огнями. Они всплывали из глубины, качались на волнах, взлетали в воздух и опять ныряли в пучину, однако к этому времени мы настолько устали задавать вопросы относительно окружающего, что уже ни о чем не спрашивали, и касательно огней ничего не узнали.

На ночь нас разместили в хижинах, а с утра все началось сначала. Я спросил Танзоро, сколько будет продолжаться этот карнавал. Он ответил — да сколько хотите, здесь всегда так и живут. Члены этой общины ставят своей целью максимальную творческую самореализацию — через живопись, скульптуру, песню, танец… А как на других островах, поинтересовался я. Везде по-разному, ответил Танзоро. Где-то — так же, как здесь; где-то вегетарианские общины, и мяса с рыбой там на обед не дождаться; где-то жизнь поспокойнее или вообще трудоголики обосновались — везде свои обычаи. Решите плыть дальше — сами увидите.

— А в космос можно попасть? — спросила Даша.

— Просто так — нет, — ответил Танзоро. — Вы этого не сможете, и я не смогу. Видите ли, за счет биосети у каждого из нас очень высокая степень информированности, и каждый может выбрать подходящий для себя образ жизни с такой же высокой степенью ответственности. Потом его редко кто меняет. Поэтому наши космические станции не имеют той степени защиты и комфорта, которые необходимы вам и мне. Там живут существа, адаптированные именно для жизни в космическом пространстве, — ну вот как акваморфы адаптированы для жизни в воде. Поступать иначе — значит, лишать себя многих и многих преимуществ. По тем же причинам наши космические корабли не предназначены для экскурсий. Нам это просто не нужно. Если кто-то заинтересуется жизнью в космосе или на других планетах, он может в полной мере понять, что это такое, посредством биосети. И сразу сделать выбор.

Через неделю мы ушли в круиз по архипелагу в сопровождении большой флотилии каноэ, катамаранов, плотов и даже целого плавучего острова разумных земноводных, который то поднимался на поверхность, то уходил под воду. Вдали в небе парило что-то огромное, и Танзоро сказал, что это летающий остров разумных птиц. За следующий месяц мы повидали столько всего, что от изобилия впечатлений у нас понемногу начала съезжать крыша. К счастью, архипелаг оказался невелик, и на последнем острове нас ждала уже знакомая обстановка — на нем, как и на первом, жили веселые творческие личности.

— Давайте здесь притормозим, — взмолилась Даша. — Я больше не выдержу.

— Правильно, — поддержал ее Эпштейн. — Дождемся ответа биосети — и сразу к хоулу. Иначе застрянем на Сангароа навсегда.

— В принципе — неплохой вариант, — сказал Лысый.

— Ну для тебя, — возразила Даша.

Все мы давно поняли, что Лысый на Землю не пойдет, — гораздо раньше, чем это понял он сам. Встреча с Танзоро уже была для него величайшим искушением — ведь тот был художником, да не каким-нибудь, а сверхгениальным по человеческим меркам. Они бесконечно болтали об искусстве, а в целом на архипелаге художники и скульпторы жили буквально племенами. Вначале Лысый еще держался, потому что вокруг было слишком много интересного и нового; однако теперь не выдержал, попросил у Танзоро кисти с красками и начал осваивать наскальную живопись.

— Все, ребята, я пропал, — признался он нам между двумя многодневными творческими запоями. — Решено — остаюсь. Какого черта? Опять на Земле вкалывать целыми днями, чтоб на жизнь наскрести, и писать картины урывками? Да чтоб я сдох! Можете меня считать предателем, — но я отсюда ни ногой.

Смотреть на творчество Лысого сходилось все население острова и слетались разумные птицы. По качеству картины его, конечно, здорово уступали работам местных мастеров, но ведь это инопланетянин творит, причем сам по себе, без поддержки биосети и всесильного Вагрума!.. Так что в шумных искренних поздравлениях недостатка не было. А тут еще прекрасные туземки! Лысый рисовал их с утра до вечера, а на ночь исчезал в глубинах острова, уходя каждый раз в новом направлении с новой подружкой. Мы не сомневались, что в конце концов он заведет себе целый гарем и примется за обольщение русалок. Благо на острове царила свободная любовь, а сам Лысый пользовался у противоположного пола невероятной популярностью по тем же причинам, что и его творчество — из-за экзотики. Его пиратская повязка через выбитый глаз никого не смущала. Наоборот.

Инга на Землю возвращаться тоже не собиралась: не так давно она приложила немало усилий, чтоб выбраться оттуда. Теперь планировала проводить до хоула Эпштейна и вернуться к Мартинесу на Рорбести.

Однозначно оставалась на Сангароа Мартышка. Ей здесь нравилось: вокруг было в избытке всего, что только может пожелать уважающая себя обезьяна, и не было никаких врагов и опасностей. А что ее ждало на Земле?

— Просто выпустить ее там на волю было бы опрометчиво, — сказал Эпштейн. — Кто знает, переносчиком каких болезней она может стать. А если не выпустить, ее замучают обследованиями. С животным никто церемониться не станет.

— А с нами? — спросила Даша.

— Да и с нами тоже, но мы все-таки люди, так что надежда на более-менее нормальное отношение есть. Для Мартышки — нет.

Машка, от которой все ждали, что она с радостью останется в наполненном пальмовым вином раю, решительно от такой доли отказалась.

— Не, я домой, в Ивановку. Сколько можно шляться, пора хозяйство навестить. Огородик там мой, поди, совсем зарос. Да и в Сибири у нас по-любому лучше.

На вопросы, чем это Сибирь лучше Сангароа, Машка только отмахивалась. Лучше — и точка.

У Эпштейна было все просто — он с самого начала шел на Землю.

В рядах нерешительных оставались только мы с Дашей. Во время похода по Гилее и Рорбести у нас не было сомнений, куда мы в итоге хотим попасть. Особенно мало мы сомневались в этом после короткого, но запоминающегося визита на Сатанаил. Да только Сатанаил и Сангароа — это две настолько большие разницы, что дальше и нельзя. Манило остаться здесь. Хоть на время. Но тогда Эпштейну придется идти на Землю с одной только Машкой. Мы не будем знать, что с ними, — а вдруг позже хоул закроется?

Нет, если идти, следовало идти сразу. Однако окончательно решиться на это нам было страшновато.

Во-первых — понятно же, что мы не сможем просто так объявиться на Земле и зажить прежней жизнью. Мы оба числились там пропавшими без вести, а вернемся в компании Эпштейна, который больше всего хотел доказать человечеству факт существования связанных миров. Что само по себе не могло не создать нам массу проблем сразу же после возвращения. Как сказал сам Боря — конечно, мы не Мартышка. Однако…

А кроме «во-первых», было еще несколько «во-вторых». И масса «в-третьих» И без числа — «в-четвертых».

Мы могли выйти где угодно — на полюсе холода, на верхушке Эвереста, в зоне боевых действий или во владениях колумбийской мафии. Или вывалиться над океаном на высоте в полкилометра — и хорошо еще, если над океаном. И хорошо, если над земным. Хоул был односторонним, привязанным к поверхности на Сангароа, но мог оказаться не привязан на выходе. Вагрум считал, что на той стороне Земля, — однако такое заключение он вывел всего лишь на том основании, что мы были земляне, а планета за хоулом, судя по слабым обратным информпотокам, подходила нам как нельзя лучше. Однако он мог и ошибаться. Вероятность этого была невелика — но она была.

И даже если за хоулом точно Земля, там за время нашего отсутствия могло случиться что угодно, вплоть до ядерной войны или широкомасштабной интеграции с десятками миров.

С другой стороны, жизнь на Сангароа состояла из одних плюсов. Минус виделся только один: ни мне, ни Даше не нравилась сама идея существования под постоянным контролем здешнего Большого брата.

Ну и наш союз здесь вряд ли продержался бы долго.

Поначалу я с опаской посматривал на Дашу — не втюрилась ли она в одного из туземцев? Потом заметил, что она с не меньшим опасением следит за мной, и успокоился. Похоже, больше всего ее волновало, не польщусь ли я на здешних красавиц.

Однако так было вчера и есть сейчас. А что будет через полгода? Через год?

Как и все нормальные мужики, я был бы не прочь пойти тропой Лысого. Но если то же самое сделает Даша, я ведь кого-нибудь убью. Это почти наверняка…

Сколько ни тяни, надо решать окончательно. И вот после очередного дня веселья мы ушли подальше от всех и уселись у самого прибоя на песочек.

— Если не пойдем сейчас, Землю навряд ли когда увидим, — сказала Даша. — Потому что обжившись здесь, мы уже точно никуда не пойдем. Как думаешь?

— Думаю, что лучше сдохнуть, чем так долго думать, — сказал я.

— Значит, идем?

— Идем.

Мы встали и пошли искать Эпштейна. Он сидел в одиночестве и строчил что-то в дневник при свете горящего рядом костра и пылающего над морем заката.

— Боря, мы идем, — сказал я.

Эпштейн поднял голову и посмотрел на нас.

— После перехода нам первым делом предстоит добраться до цивилизации, — сказал он. — Выйти вдали от нее шансов гораздо больше, чем наоборот. А потом нам необходимо сразу же найти Интернет. Я не параноик, но мне очень хочется оставить послание научному сообществу и общественности, прежде чем начинать общение со спецслужбами. А нам, можете не сомневаться, не избежать контактов с ними. Особенно если выйдем в одной из стран НАТО. Представьте: четверо русских в военной форме с оружием неизвестного происхождения. Не дай бог выйдем в Северной Корее… Да что говорить, плохих вариантов гораздо больше, чем хороших. И даже при выходе на территории России можем влипнуть так, что мало не покажется.

— Включим перед переходом маскировку комбезов, — сказала Даша. — Вдруг все же выйдем в населенной местности? Хоть на первое время себя обезопасим.

— Включим, включим, — кивнул Эпштейн. — Все предусмотрим, что можно предусмотреть, обо всем договоримся. Но вы же понимаете — сперва нам предстоит доказать, что мы реально вернулись с других планет, во что сразу никто не поверит. А когда поверят, будет еще хуже.

Ответы самых отдаленных сегментов биосети пришли через неделю. Общее решение, как и ожидалось, было благоприятным: нам позволяли беспрепятственно уйти с Сангароа.

— Когда будете готовы, пришлют транспорт, — сказал Танзоро.

— Тогда пусть присылают, — ответила Даша.

Поснимав выданную нам островитянами легкомысленную тропическую одежонку, мы переоделись в комбезы рептилоидов, проверили рюкзаки и оружие. Через полчаса на пляже совершенно бесшумно приземлился аппарат, похожий на странный гибрид самолета и летающей тарелки. Выглядела эта штуковина технологично, внушительно и грозно — чисто интуитивно в ней угадывалось изделие военного назначения. Она настолько отличалась от всего, что мы видели на Сангароа, что становилось нехорошо. Возможно, Вагрум напоследок решил таким образом намекнуть, что на планете для незваных пришельцев припасено и кое-что покрепче пальмового вина. Мы и раньше в этом не сомневались, однако прямая демонстрация силы подействовала на нас угнетающе. Когда забрались внутрь, наши ощущения отчасти подтвердились — штуковина явно не предназначалась для перевозки пассажиров. Впрочем, терпеть неудобства пришлось недолго: не успели мы выбрать место, где встать, и приготовиться к перелету, как Танзоро сказал, что мы на другом берегу океана и пора выходить.

Пол бомбового отсека — или где там нас везли — исчез без всяких предупреждений, однако наружу мы не выпали, а остались висеть в пустоте. Машка охнула — она в жизни ко всему привыкла, но только не стоять на воздухе. Боевая машина Сангароа парила над верхушками деревьев — нам дали время оценить вид, а потом мягко опустили на небольшую поляну.

— Хоул перед вами, — сказал Танзоро. — Сразу за просветом между вон теми двумя деревьями.

— Да, он там, — немного помедлив, подтвердила Инга.

— Выпьем напоследок? — спросил Лысый.

— Пожалуй, — согласился я.

— Обязательно, — поправила меня Машка.

Мы примяли густую траву, уселись и пустили по кругу калебас. Даже трезвенник Танзоро не отказался разок глотнуть за компанию, а уж остальные старались вовсю. В итоге мы оказались куда пьянее, чем было разумно перед переходом. Особенно усердствовала Машка. Что-то ее угнетало в последние дни, а что — она не говорила.

Когда калебас опустел, Даша обнялась с Ингой, а Машка — с Лысым, и они всплакнули напоследок. Мы с Эпштейном долго жали Лысому руки, а Даша его еще расцеловала:

— Это чтоб ты тут земных девушек не забывал.

— Да ладно, чего вы все, — сказал Лысый. — Может, еще увидимся.

Нацепив на себя рюкзаки, мы пошли к просвету между деревьев. Напоследок оглянулись: Инга, Лысый и Танзоро смотрели нам вслед, стоя в невидимом подъемнике доставившей нас сюда машины, в двух метрах от земли.

 

Глава 21

Выйдя из хоула, мы оказались на улице малоэтажного, явно провинциального городка. Маскировка наших комбезов, заботливо включенная перед переходом, вырубилась напрочь и обратно включаться не хотела. Было лето, утро, по проезжей части проносились машины — некоторые сбавляли ход и подруливали к стоянкам. Вокруг нас молча и сосредоточено спешили по тротуару немногочисленные пешеходы. Внезапно обнаружив в своей среде четверых вооруженных до зубов головорезов в камуфляже, все они моментально куда-то рассосались. Мы огляделись, стараясь сориентироваться. Вывески и надписи на рекламных щитах были на английском. Над одним из зданий развевался флаг Соединенных Штатов.

— Вот он, проклятый, звездно-волосатый! — пробормотала изрядно хмельная Машка.

— Интересно, есть тут поблизости компьютерный клуб? — спросил Эпштейн.

— Некогда искать, — сказал я. — В полицию о нас, скорее всего, уже сообщили. Вон супермаркет. Думаешь, там Интернета нет?

— Может и не быть.

— Тогда будем считать, что нам не подфартило.

Рысцой перебежав улицу, мы вошли в магазин через стеклянную дверь. Я запер ее с внутренней стороны и перевернул висевшую на ней табличку с «открыто» на «закрыто». Молодой парень на кассе отодвинул от себя ноутбук, встал и приветливо нам улыбнулся. Рассмотрев в подробностях, расхохотался и что-то сказал.

— Что он говорит? — поинтересовался я.

— Спрашивает, действительно ли мы хотим его ограбить с помощью дешевых детских игрушек, что у нас в руках, — аккуратно перевел Эпштейн.

— Игрушек? — возмутилась Машка, подняла винтовку и выстрелила из подствольного гранатомета по проходу между стеллажей.

Граната улетела в самый конец длинного помещения, взорвалась, и стеллажи там попадали. Мы оглохли, а парень побледнел, поднял вверх дрожащие руки и отступил от кассы.

— Зря ты так, тетя Маша, — сказал я, прочищая ухо мизинцем. — А если там кто-нибудь был?

— Да и хрен с ним, — хладнокровно ответила Машка. — Не люблю я американцев. Чего они, в натуре? В каждой бочке затычка. Задолбали.

Мы сняли с себя рюкзаки. Эпштейн вежливо подтолкнул парня стволом винтовки обратно к кассе и сел к ноутбуку.

— Куда тебе надо-то? — спросила Даша.

— В мой аккаунт в Фейсбуке, — ответил он. — Послание я давно заготовил, текст наизусть помню. Опубликую его и разошлю личные сообщения кое-кому из фрэндов.

— Камера на этом ноуте есть?.. Есть. Видео еще запиши.

— Если успею.

Парень, вымученно улыбаясь, заговорил с нами, стараясь делать это спокойно и внятно, однако получалось у него плохо.

— Что он там болтает? — спросила Машка.

— Просит его не убивать, — ответил Эпштейн, бегло стуча по клавишам. — Говорит, что оказывать сопротивления не собирается… Что насилие по отношению к нему было бы напрасным и опрометчивым. Что камеры здесь передают все происходящее в полицейский участок и еще какой-то местный антитеррористический центр. И что нас уже окружают.

— Давайте, разоружаемся, — скомандовал я. — Пристрелят еще при задержании.

— Борь, скажи продавцу, пусть позвонит в полицию и этот их центр, — попросила Даша. — Пусть сообщит, что мы сдаемся. А то ведь вправду пристрелят.

Выслушав перевод, парень недоверчиво нас оглядел, медленно опустил руки и вытащил из кармана смартфон.

— Так, теперь видео… — бормотал Эпштейн.

— Хлебнуть, что ли, местного пивка напоследок? — размышляла вслух Машка, косясь на устоявшие стеллажи.

Сделать это она не успела. Со звоном вылетели окна со стороны улицы, прямо над нами провалился потолок, и крепкие парни в бронежилетах и защитных шлемах скрутили нас прежде, чем мы успели сделать хоть одно движение.

— Спецназ, — сказала Машка. — Ты всегда думаешь о нас!

Ей никто не ответил.

После молниеносного обыска нас оставили лежать на полу лицом вниз посреди кусков гипсокартона. Продавец, спеша и сбиваясь, давал показания. Снаружи слышались звуки сирен.

— Даже правило Миранды[1] нам не прочитали, — сказала Даша, безуспешно пытаясь пристроить голову поудобнее.

— Может, еще прочитают, — отозвался я. — Насколько знаю, правило перед допросом зачитывают.

— Станут они вам русских допрашивать, — возразила Машка. — Расстреляют без допроса.

— Это вряд ли. Но если да, будет обидно.

Вокруг ходили люди, перебрасывались фразами, что-то делали. На нас почему-то никто не обращал внимания, и чем дальше, тем больше мы казались сами себе лишней деталью обстановки.

— Эх, пивка я штатовского попробовать не успела, — вздохнула Машка. — А в тюряге, конечно, пить не дадут.

— Ты только что к расстрелу готовилась, — напомнил я.

— Ну, это я к слову. А интересно, как там, в здешней тюряге?

— Скоро узнаем.

Однако нас все еще не трогали, и, по-видимому, никуда не собирались везти. Нам даже не велели заткнуться, и мы продолжали переговариваться, стараясь подбодрить друг дружку. Наконец на улице послышалось гудение мощного мотора, и перед магазином остановилось что-то большое и тяжелое. Раздались шаги, и чьи-то ноги в хороших кожаных туфлях остановились между мной и Эпштейном.

— Ну, здравствуйте, Борис Евгеньевич, — сказали сверху уверенным славянским голосом.

— Здравствуйте, — ответил в пол Эпштейн.

— Что это вы там за конспирологию в своем Фейсбуке развели? — поинтересовался голос. — Я по дороге сюда ваш пост просмотрел — аж стыдно за вас стало, честное слово. Благодарите судьбу, что никто из широкой публики сей опус не прочтет… Поднимайте их и выводите.

Нас поставили на ноги, напялили на головы мешки, вывели наружу и помогли подняться по невидимым ступеням короткой и крутой лестницы. Хлопнула дверь, щелкнул замок, загудел мотор. Мешки и наручники с нас тут же сняли, усадили на стулья, и большой, без окон, фургон мягко тронулся с места. Мы оказались где-то в его средине — сзади на широких откидных сиденьях развалились тяжеловооруженные ребята в разгрузочных жилетах, наколенниках, налокотниках и прочей боевой сбруе. Это были не те же самые, что штурмовали магазин, — намного круче, как мне показалось. Они почти не двигались, совсем не разговаривали, и выглядели командой биороботов-убийц, временно переведенных в спящий режим за ненадобностью. Впереди сидели за компьютерами несколько мужчин и женщин в форме, похожей на эсэсовскую. Работали они так спокойно, словно находились в офисе. Напротив нас устроился человек в сером костюме и тех самых кожаных туфлях.

— Гридин, — коротко представился он. — Майор ОСП, к вашим услугам. Пока едем, у вас есть время на вопросы, после чего вы их задавать уже не сможете. Только отвечать.

— Что такое ОСП? — спросил Эпштейн.

— Объединенные силы противодействия.

— Противодействия чему?

— Хаосу, в который может погрузиться человечество после предсказанной вами интеграции миров. Видите ли, в определенных… м-м-м… кругах к вашей теории отнеслись куда серьезней, чем вы предполагали. Пока вы пытались доказать свою правоту коллегам и подвергались осмеянию, умные люди из числа самых влиятельных на Земле уже готовились к худшему.

— В таком случае, полагаю, и осмеяние меня было организовано ими, не правда ли?

— Лишь в некоторой мере. Дураков в нашем мире всегда хватало — достаточно указать им цель и позволить развернуться во всю дурь, понимаете? Однако одновременно был организован широчайший сбор данных и начат самый серьезный анализ информации по теме хоулов. Тогда же приступили к формированию Объединенных сил противодействия — это что-то вроде миротворческих сил ООН, только с более широкими функциями и полномочиями. В подробности я вас посвятить не могу: все, что касается ОСП, до сих пор строго засекречено. И будет — вплоть до начала интеграции.

— То есть по факту у нас давно создана международная тайная армия? — спросила Даша. — Тогда как на счет мирового правительства?

— Никакого мирового правительства нет, и вряд ли оно появится в ближайшее время, — ответил Гридин. — Есть координационная группа «Противодействие». В нее входят люди…

Тут он почему-то замялся.

— …из числа самых влиятельных на Земле, — подсказал я ему.

— Напрасно иронизируете, — ответил Гридин. — Положение серьезнейшее. И вообще, и ваше. Никогда еще цивилизация не находилась в такой опасности, и поверьте, в текущей ситуации централизованный контроль над планетой был бы величайшим благом. Однако ни одно из государств, правительства которых «Противодействие» сочло возможным и необходимым поставить в известность о грядущей интеграции, не поступилось и толикой своего суверенитета ради общей пользы.

— А что, разве у государств все еще есть суверенитет? — удивился я.

— А вы, естественно, считаете, что миром правят банкиры и корпорации, — саркастически заметил Гридин.

— Попробуйте доказать, что это не так. Хотя извиняюсь, конечно, — я понимаю, что могу тут что-то вякать только потому, что рядом сидит Боря, и нас поймали вместе с ним.

Гридин усмехнулся.

— Верите вы или нет, у государств, правительств и президентов гораздо больше самостоятельности, чем принято считать. Например — я старший координатор оперативных групп ОСП на западе США только потому, что Кремль навязал меня «Противодействию» в этом качестве. А иначе Россия отказывалась сотрудничать с ОСП в важнейшем деле обнаружения Бориса Евгеньевича, когда — и если — он вернется на Землю. Никто ведь не мог предсказать, где именно он объявится. А вдруг на той самой одной девятой части суши, что до сих пор занимает наша страна? А вдруг там, где мы гарантированно доберемся до него быстрее, чем «Противодействие»? Кстати, на счет могущества корпораций: Фейсбук предоставил нам доступ к аккаунту Эпштейна даже не пикнув, и его собственные программисты поработали над тем, чтобы оттуда ничего нельзя было опубликовать, при сохранении видимости полной возможности это сделать. Конечно, надавили на компанию не мы, а «Противодействие», но по результатам-то — какая разница?

— А я так хотел хоть немного нас обезопасить, — сокрушился Эпштейн.

— Но вы в безопасности, — сказал Гридин. — И ваши спутники тоже. Никто не собирается похоронить вас в застенках навечно, — а если б собирался, никакая общественность не помогла бы. Вас обяжут пройти всестороннее медицинское обследование, однако согласитесь, что после посещения вами чужой планеты — или планет? — это будет не более чем разумно. Вам также придется подробнейшим образом рассказать обо всем, что вы видели вне Земли. Но разве вам есть что скрывать? Наверняка вы и сами не прочь поведать историю своих приключений, а любые ваши поступки «там» не подпадают под действие земных законов. Вас обяжут дать подписки о неразглашении — что тут страшного? Тысячи людей и в России, и в США, и в други странах ежегодно дают такие подписки по самым разным поводам — им совсем не обязательно для этого попадать в другие миры. Конкретно вам, Борис Евгеньевич, будет предложено сотрудничество — в той самой области, которая вас самого больше всего интересует. Сотни всемирно известных ученых уже сотрудничают с «Противодействием», никто их к этому не принуждал, они согласились добровольно. Да, их работа засекречена, — а когда было иначе, если дело касалось по-настоящему важных вопросов? Вспомните историю — долго ли оставались свободны от секретности разработки в области ядерной физики? Но вы можете и отказаться. В таком случае вас просто отпустят. Вместе с остальными.

— С риском, что мы откроем миру правду? — спросил Эпштейн.

— Э-э-э, Борис Евгеньевич! — печально покачал головой Гридин. — Неужели обнародование вашей теории ничему вас не научило?

Эпштейн только крякнул.

Фургон стал сбавлять ход, несколько раз повернул и остановился.

— Приехали, — сказал Гридин.

— Даже в газетах про нас не напишут, — пожалела Машка, вставая со стула.

— В местных точно напишут, — утешил ее Гридин. — Только заголовки будут примерно такие: «Группа пьяных русских туристов запустила фейерверк в здании супермаркета».

Нам дали освоиться в новой обстановке до вечера, а потом потянулись дни бесконечных обследований и допросов. Во время «разговоров по душам» нас с ног до головы обклеивали датчиками — некоторые обязали носить постоянно. Конечно, больше всего дознавателей занимал Вагрум, что было совсем не удивительно. На втором месте оказалась тема исчезновения рептилоидов с Рорбести — насколько я понял, ОСП крайне интересовало, не Вагрум ли организовал исход; зачем он это мог сделать, если сделал; и где сейчас армии Рорикона и Дагбеста.

К моему удивлению, нас не разлучили — все мы жили по соседству, в одинаковых комнатах, выходивших в один и тот же коридор, и могли сколько угодно общаться во время утренних и вечерних прогулок в уютном маленьком дворике с деревьями в кадках. Правда, он оказался зарешечен сверху, — но это не слишком угнетало, если постоянно не задирать голову.

Медицинские и все прочие процедуры выглядели настолько выверенными и отработанными, что становилось ясно: мы проходим их не первыми. Десятки специалистов американского, европейского и азиатского происхождения выискивали в наших организмах инопланетную заразу и пытались ее лечить, между делом кардинально подправляя наше здоровье вообще. Нас закармливали таблетками и кололи препараты, после которых хотелось говорить без перерыва часами напролет. Вскоре мы чувствовали себя так хорошо, как никогда не чувствовали, и вспомнили не только мельчайшие подробности странствий по Гилее, Рорбести и Сангароа, но и все события жизни едва ли не с момента зачатия.

Вопросов, как и предупреждал Гридин, задавать не разрешалось. «Вы же наверняка хотите расстаться с нами как можно скорее, верно? Тогда позвольте нам вас расспрашивать».

— Да когда ж это кончится? — сетовала Машка на прогулках.

Однако ее жалобы моментом прекратились, когда ей разрешили пиво. Сперва три, а потом шесть банок в день. А потом упаковку! То ли сжалились над ней, то ли это был такой эксперимент.

А потом Машка исчезла.

«Ее перевели на другую базу ОСП», — вот все, что сочли нужным нам сообщить.

Следом за Машкой пропал Эпштейн — объяснение оказалось таким же. Зато нас с Дашей поселили в одной комнате и не только разрешили — рекомендовали заниматься сексом. И как можно чаще.

— Наконец-то в программе появился настоящий позитив, — сказала Даша, когда мы впервые остались одни. — А ну, раздевайся!

Само собой, в комнате были камеры, но нас это мало расстраивало. Пусть смотрят и завидуют.

Спустя полгода нас перевели на базу ОСП где-то в Европе, продержали там еще столько же и перевели снова — в Россию. Отечественная база Сил противодействия отличалась от первых двух и скорей напоминала элитный санаторий — по крайней мере та ее часть, в которой нас разместили. Вместо закрытого дворика для прогулок здесь был целый сосновый лес, огороженный глухим забором. Нас перестали мучить процедурами и предоставили самим себе, выделив для жилья отдельный маленький коттедж. Мы быстро поняли, что постояльцы в коттеджах по соседству — такие же возвращенцы из других миров, как мы сами, только большей частью иностранцы. Однако сразу налаживать контакты с ними у нас не хватило духу — как и у них. Что мы боялись узнать — или, наоборот, не узнать, — мы старались не думать.

— Почти что дома, — сказала мне Даша на прогулке. — Как считаешь, нас действительно отпустят?

— Может, и отпустят, — ответил я. — Только не думаю, что мы отделаемся подписками о неразглашении. Мы давно числимся пропавшими без вести — представь, объявимся? В принципе, ОСП было бы проще нас убить и закопать, чем придумывать нам правдоподобные легенды, а потом следить, чтоб мы нигде не прокололись.

Теперь, когда нами никто не занимался, настроение наше неожиданно упало чуть ли не до депрессии, — хотя мы действительно были уже почти дома и почти на воле. Но ведь мы не просто так шли на Землю, а чтобы предупредить людей о грозящей человечеству опасности, — и, как видно, в глубине души воображали себя исполнителями великой миссии. А оказалось, что таких как мы хватает; что некоторые вернулись из связанных миров гораздо раньше нас; что те, кому положено знать об угрозе, давно о ней знают, — и к тому же не позволят нам рассказать о ней всем остальным. И что от нас вообще ничего не зависит. И не зависело.

Спустя неделю к нам в гости явился Гридин. Он был все в тех же добротных кожаных туфлях ручной работы — словно с тех пор их и не снимал. Или, может, это были другие, точно такие же.

— Вы — здесь? — удивилась Даша. — А как же координация опергрупп на Западе США?

— Я думал, вы тогда уловили суть, — сказал Гридин с легким упреком. — Я был нужен там нашему правительству только для того, чтобы «Противодействие» не сумело скрыть факт обнаружения Эпштейна, и «Противодействию» пришлось смириться с наличием меня и еще нескольких русских на ключевых постах ОСП по всему миру. Когда Эпштейн исчез во время этой своей экскурсии по Патагонии, мы подумали, что он заметил слежку за собой, нашел способ обнаружения односторонних хоулов и сознательно решил сбежать. Тогда мы еще не знали, что его спутница Инга — либер. Это выяснилось гораздо позднее. Но мало что изменило.

— А почему Эпштейн так важен для всех? — спросил я. — Насколько понимаю, его теорию давно и плодотворно развивают без его участия. Он не единственный побывал в связанных мирах. Многих возвращенцев Объединенные силы противодействия отловили уже давно. Так почему?

— Потому, что между побывавшим в связанных мирах условным офисным работником и побывавшим в них же Эпштейном есть существенные отличия, — ответил Гридин. — Борис Евгеньевич сейчас руководит одной из закрытых научных групп ОСП и разрабатывает гипотезу об осевых мирах, о которой никто на Земле понятия не имел, которая прекрасно вписывается в его теорию, и которая, возможно, впоследствии поможет не только предсказывать появление хоулов того или иного типа, но и с каких они будут планет. Исходная идея впервые пришла ему в голову после того, как он вместе с вами побывал на Сатанаиле. А вам пришла?

— Ладно, сморозил глупость, — признался я.

— Сморозили, нет, — вы сейчас не об этом должны думать, а о собственной судьбе, — сказал Гридин. — Выбор у вас невелик: вы можете вернуться к прежней жизни, — правда, под новыми именами, с измененной внешностью и в других регионах страны, — или согласиться работать на ОСП. Никто не знает, как скоро начнется предсказанная Эпштейном масштабная интеграция миров. Однако когда это случится, России, «Противодействию» и всему человечеству в целом будет остро недоставать людей вроде вас, — психологически готовых к выживанию и работе в непредсказуемых условиях новых планет. Представьте, что где-то возник стабильный, проходимый в обе стороны хоул. Мы не можем ждать, пока к нам что-то придет оттуда, — мы должны сами идти туда, причем немедленно, исследовать чужой мир, изучать обстановку, оценивать опасность. В данный момент вы находитесь в предбаннике центра подготовки скаутов ОСП. Согласитесь на наше предложение — будете жить с такими же как вы, готовиться, делиться опытом. Нет — дело ваше. По обоим концам главной аллеи в заборе есть ворота. Те, что направо от коттеджа, ведут непосредственно в центр подготовки. За воротами налево наши специалисты готовы заняться вашим возвращением к обычной жизни. Решайте, не торопитесь, у вас есть месяц. По прошествии этого срока мы будем считать, что вы выбрали второй вариант.

Сказав это, Гридин ушел, даже не бросив напоследок «до свидания». Целый год мы дожидались момента, когда нам разрешат уйти, — если вообще разрешат. Ни о чем другом мы всерьез и не думали. И только теперь я понял, что меня совсем не тянет к прежней жизни. И дело совсем не в том, что перед этим меня лишат моего имени, прошлого, и изменят внешность. Просто я не смогу жить по-прежнему после того, что было.

Первые дни в джунглях Гилеи, наш поселок у болота, смерть Васи; сожженные деревни большеногих, свист стрел мата-коху, боль ран, кровь на плотах; лязг взводимых арбалетов и пылающие тростниковые лодки на Великой реке; похороны Валеры и первая ночь с Дашей на подстилке из травы; мертвые просторы Рорбести, покинутые города-крепости, гибель Вити и Тани; блуждающие сияния в небе Сатанаила и чудовище ростом выше скал; острова Сангароа, невероятная биосеть, пальмовое вино, акваморфы, разумные птицы, Вагрум…

И что, после этого снова горбатиться на работе вроде прежней? Ходить за продуктами в супермаркет? Сидеть по вечерам у телевизора?

Даша явно думала о том же самом. Нам не обязательно было что-то говорить — за год жизни под постоянным наблюдением, когда и слова нельзя было сказать без того, чтобы нас не услышали, мы научились разговаривать без слов.

Подойдя к двери, мы вышли из коттеджа, остановились и посмотрели друг на друга. С лица Даши еще не до конца сошел загар, которым покрыли ее кожу солнца трех миров.

— Будь я проклята, если пойду налево! — сказала она.

— Ну и нечего там делать, — ответил я. — Там мы никогда уже не встретимся ни с Машкой, ни с Борей. А еще тебе сведут веснушки и переделают нос в греческий. Не знаю, как ты, а я этого не переживу.

— Вот уж от чего избавилась бы с удовольствием, так это от веснушек. С детства мечтала. Но если тебе нравится — ладно, пусть остаются.

— Да? Я это запомню. Как и то, что налево не пойдешь… Молчи! Не важно, что смысл был другой. Никогда не ходи налево.

Мы дошли до главной аллеи и свернули направо. Вряд ли с момента ухода Гридина прошло больше десяти минут.

[1] Юридическое требование в США, согласно которому задержанный должен быть уведомлен о своих правах. Формулировки в разных штатах различаются, наиболее типичной является следующая: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде…»

 

Глава 22

За воротами нас встретил дежурный, лицо которого выглядело так, словно по нему долго хлестали плеткой. Было заметно, что парень к своей внешности давно привык и с ней смирился, хотя безобразные рубцы делали его похожим на грешника, списанного из преисподней по состоянию здоровья. Рядом с ним стоял Гридин.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Не успел к себе зайти, как Артем уже сообщает — идут. Ну, вернулся. Люблю решительных людей.

— Интересно, избавимся мы когда-нибудь от вас? — не шибко вежливо спросила Даша.

— Теперь — вряд ли. Я директор центра, инструктор здесь же, и командир одной из разведгрупп. Что делать, специалистов не хватает. Хотите ко мне в группу? Как раз формирую.

— Годится, — сказал я. — Только сперва вытащите еще нам последнюю занозу из души. Где Машка?

— Эта?.. — почему-то удивился Гридин. — Да она давно дома, в своей избушке в Ивановке. Ей позволили поселиться по прежнему месту жительства и под собственным именем. Решили так: все равно, что бы она кому ни рассказала, никто ей не поверит. Мало ли что болтает деревенская алкоголичка… Да только Машка оказалась умницей, и вообще ничего не рассказывает. На счет того, где столько времени пропадала, у нее один ответ: где пропадала, там и пропадала, не ваша забота. Или просто матюгами обложит, да и все дела.

Целый год нас тренировали по системе спецназа ОСП, с уклоном в нашу специфику. Задачи скаутов в случае появления двусторонних хоулов были просты: уйти на ту сторону, собрать максимум полезной информации в минимальный срок и вернуться обратно. Половину времени мы проводили в центре подготовки, половину — в полевых тренировочных лагерях по всему миру. Специалистов у ОСП действительно не хватало, и на второй год мы уже сами работали инструкторами, продолжая учиться. Выживание в горах, джунглях, пустыне, тайге, саванне и на плотах посреди океана; рукопашный бой, стрельба из всех видов оружия, десантирование с большой и малой высоты; управление самолетами, вертолетами, катерами — и всем, чем только можно управлять; тренировка навыков пользования полевыми комплексными лабораториями до такой степени, чтоб ты мог взять все пробы ослепший, оглохший, потерявший одну руку, и выбраться потом хоть из ада с этой лабораторией на горбу. И всегда и везде рядом с нами был Гридин. Как он при этом находил время на выполнение своих директорских обязанностей, оставалось тайной.

Всего на нашем курсе было четыре группы по десять человек, по пять двоек в каждой группе. Мы с Дашей с самого начала оказались в одной двойке и спали в одной комнате, чему никто не препятствовал. Порядки в центре вообще были достаточно свободными: хочешь выпить — выпей, хочешь — сексом занимайся, только будь готов к тому, что в следующую минуту придется прыгнуть в самолет, а потом недельку пожить на ледовом щите Гренландии. После чего тебя без всякой передышки сунут в болота Индокитая. Где бы мы ни находились — в центре или полевом лагере, — в любое время дня и ночи могла взвыть сирена; и выла она гораздо чаще, чем нам хотелось бы. Опять тревога, опять мы хватаем оружие и снаряжение, которое рядом всегда — в классе, в столовой, в твоей комнате в спальном отсеке, — и бегом на взлетно-посадочную…

Интересоваться тем, что происходит в мире и чем он живет, тоже никто не запрещал, однако мы имели об этом весьма смутные представления. Конечно, были у нас и выходные, и короткие отпуска каждые три месяца, но ведь никогда не лишне подучить теорию, а то вдруг внезапный экзамен, — ну или требовалось просто тупо отлежаться и отоспаться. Никто не спрашивал, можешь ты чего или не можешь. Есть задача — должен выполнить, а как — твои трудности. Справляешься — так и должно быть, а если что не нравится — вперед к воротам, дальше по главной аллее и в другие ворота.

Однако уходили немногие. Все понимали — такой подготовки больше нигде не пройдешь и таких знаний нигде не получишь. А что случится после начала интеграции — будешь ты работать на «Противодействие» и благо человечества, или воспользуешься накопленным багажом, чтобы элементарно уцелеть в условиях полной разрухи и анархии, — этого никто не мог сказать. Ну и оклады в ОСП были будь здоров — в самый раз для выхода на покой лет через двадцать и безбедной жизни хоть до ста.

Официальными языками школы были английский, испанский, арабский и русский, а неофициально еще и китайский. Учить их приходилось все, причем на ходу, что было далеко не каждому по силам, особенно если ты изначально ни один из них не знал. Поэтому на практике инструктора и курсанты общались между собой на жутком многоязычном жаргоне, который не понимали нигде за пределами ОСП, а в обстановке, близкой к боевой, его большей частью заменяла такая же многоязычная нецензурщина.

На нашу группу в десять человек приходилось в общей сложности тридцать девять разных планет, на которых мы побывали. По сравнению с опытом отдельных курсантов мой и Дашин показался бы смешным: в нашей группе был Артем, который с Земли попал на Сатанаил и умудрился там выжить, а потом прошел еще четырнадцать разных миров. Видно, кое-где интеграция уже достигла пика из пиков, рассказывал он; на некоторых планетах стабильные хоулы находятся в одной — двух сотнях километров друг от друга.

Особняком от нас, но здесь же, в центре, жили консультанты. Ими становились те из возвращенцев, кто хотел сотрудничать с ОСП, но не годился в скауты по возрасту или здоровью. Они рассказывали нам о мирах, в которых не бывал никто, кроме них, и учились сами — на операторов, диспетчеров, лаборантов-микробиологов…

И, конечно, экологов. Экология была у нас излюбленной хохмой — стоило о ней упомянуть, как все принимались дружно ржать. «Противодействие» успело отстроить по всему миру сотни станций, необходимых якобы для отслеживания изменений климата и изучения влияния этих изменений на все живое. На самом деле работали на них исключительно специалисты ОСП, вооруженные как армия вторжения. Состоящих у них на балансе ударных беспилотников хватило бы для уничтожения нескольких не слишком крупных государств. Самолетов-разведчиков насчитывалось в разы больше — правда, в случае открытия хоулов, скаутов они заменить никак не могли. Из опыта возвращенцев было известно, что при проезде и пролете сквозь хоулы всех видов глохнут двигатели любых транспортных средств — что наших, что инопланетных. И решить эту проблему не представлялось возможным до появления двусторонних хоулов на Земле.

К концу второго года мы задумали потратить один из очередных отпусков на то, чтобы повидать Эпштейна. Он до сих пор был засекречен, но только не внутри ОСП, и уже дважды приезжал к нам в центр читать лекции. Так что получить допуск на однодневный визит в его институт труда не составило. «Противодействие» таки отобрало Борю у России, и работал он в Англии. Институт оказался небольшим закрытым научным городком, очень опрятным, с зелеными лужайками, — и первой, с кем мы столкнулись на его территории, была Машка Ситуация с метлой в руках.

Вот тут-то мы и поняли, что нам еще учиться и учиться, — все успешно пройденные курсы психологической подготовки не помогли нам справиться с обалдением от встречи. Будь тут кто из инструкторов, они бы нас живо заминусовали. Что касается Машки, она не растерялась ничуть, швырнула метлу на ближайшую лужайку и полезла обниматься:

— Сережка, Дашка!.. Э-эх, матерь вашу! Какая пара — загляденье! Детишек-то еще не завели?

Прожив год в Ивановке, Машка затосковала. А так как при расставании в ОСП ей вручили смартфон с номерами для связи — ну мало ли что? — она принялась названивать по этим номерам и слать письма в ближайшее отделение Сил противодействия с требованиями взять ее на работу. Ну вот хоть дворником. Или техничкой. Что, не надо? А почему не надо?.. В ОСП Машкины звонки и письма игнорировали, но она не сдавалась. В итоге это стало известно Эпштейну: освоившись в своем новом положении и настроившись с научными делами, он заинтересовался, как поживает его ненаглядная Мария Федоровна. А тут как раз подоспел его перевод в Англию, и Боря выставил условие: или его берут на работу вместе с Машкой, или он никуда не поедет. Через неделю переговоров англичане прониклись пониманием, что это серьезно, и в результате институт на туманном Альбионе получил Машку в нагрузку к Эпштейну.

— Замучилась я здесь, — пожаловалась она. — Знала б, как будет, ни за что не поехала бы. Но теперь назад сдавать — перед Борькой неудобно же… Метелку несчастную месяц у тутошнего завхоза выбивала. Выдали мне сперва какой-то пылесос — это какой же дурак придумал улицу пылесосить? Местные по-нашему ни бельмеса, да и по-своему не шибко, знают только «хэллоу Мэри!», а так все больше мычат. А какая я им к черту Мэри? Так и хочется метлой огреть.

Мы с Дашей переглянулись, сдерживая смех. Машка при случае могла отколоть такое, что и русские только мычали бы, — а уж англичане…

— С одним Борей здесь и можно поболтать, — продолжала сетовать Машка. — У нас с ним винопития по вторникам и субботам. Правда, выпивоха из него никакой — нальет себе кружку пива и цедит ее весь вечер. Но все равно — компания. А уж рассказывает он — заслушаешься. А великобританцы эти… Эх, жаль, гранатомета нет. А то б я им…

— Задолбали? — участливо спросил я.

— Еще как, Сережка!

Однако выглядела Машка вполне счастливой. По-настоящему портило ей настроение только одно: ученые мужи никогда не кидали мусор мимо урн, не сидели на спинках скамеек поставив ноги на сиденье, не били бутылки об асфальт, и обматерить кого-нибудь конкретно и по делу поводов не находилось. В конце концов Машка успешно освоила и «пылесос», и газонокосилку, и много чего еще. Но добытую немалой кровью метлу себе оставила: она была для нее примерно тем же, что штандарт с орлом для римских легионеров. Потеря метлы считалась бесчестьем.

Подобрав ее сейчас с лужайки, Машка проводила нас до главного корпуса в три этажа и заорала по направлению открытого окна на последнем:

— Эй, Боря! Встречай гостей! Наши приехали!

— Да я знаю, знаю, Мария Федоровна! — высунулся в окно Эпштейн. — Мы ведь заранее договорились на сегодня. И мне уже сообщили…

— А чего не выходишь тогда?

Не дожидаясь, пока Машка своими воплями вытащит директора института на улицу, мы поднялись к нему. Одну стену кабинета полностью занимала интерактивная карта мира с разноцветными стрелками разной длины, отмечающими прихотливые пути блужданий односторонних хоулов. «Противодействие» начало составлять эту карту еще до попадания Эпштейна на Гилею: вначале хоулы отслеживали по статистике без вести пропавших, места бесследного исчезновения которых подозрительно совпадали. Попутно разрабатывались более совершенные методы. У нас в центре была точно такая же карта, и число стрелок на ней постоянно увеличивалось.

— Ну, здравствуйте! — сказал Эпштейн. — Чай, кофе — что хотите?

Он ничуть не изменился на своей высокой должности, говорил все так же тихо и вкрадчиво. Однако было заметно, что сегодня наш Боря в приподнятом настроении.

— У меня хорошие новости, — сказал он. — Едва меня сюда перевели, как я начал бодаться с «Противодействием» по поводу снятия секретности с темы хоулов. Ситуация, должен сказать, отвратительная: большие боссы из «Противодействия» больше всего озабочены собственным благополучием и сохранением существующей экономической системы, главными выгодополучателями которой они и являются. Власти всех стран думают лишь о том, как остаться у власти. Потуги тех и других напрасны, но они просто не хотят верить, что в условиях интеграции миров поддержание прежних порядков окажется невозможным, — разве что с помощью жестких репрессий, да и то ненадолго. Человечество держат в неведении относительно надвигающейся угрозы, несмотря на то, что впоследствии это лишь все усугубит. Надо уже сейчас готовить население к тому, что его ждет, иначе повсеместные бунты под вопли: «От нас все скрывали!» — станут нашим неизбежным будущим. Представьте себе это на фоне пандемий, глобального экономического кризиса, возможной инопланетной агрессии, массового вторжения в экосистему планеты и появления прямо на улицах наших городов тысяч внеземных существ, в том числе хищных, — ясно же, что любого из этих факторов может оказаться достаточно для развала цивилизации. Собственно, всестороннюю подготовку людей надо было начинать еще вчера, потому что без поддержки и активного участия населения с грядущими проблемами не справятся ни Силы противодействия, ни армии всех государств вместе взятые. И вот наконец я добился крохотной уступки — мне разрешили выступить по телевиденью.

— Да ну? — изумилась Даша.

— О, не думайте, никаких громких заявлений не будет. Просто цикл научно-популярных передач, в которых я буду отвечать на вопросы ведущего касательно моей теории. О том, что я самолично побывал на других планетах, — конечно же, ни слова.

— Но как ты объяснишь свое отсутствие? — спросил я. — Столько тебя не было — и вдруг нарисовался!

— Да не придется мне ничего объяснять, — поморщился Эпштейн. — Именно это я и доказывал «Противодействию» столько времени. Ну, был такой ученый, ну, создал теорию и выдвинул на ее основании несколько гипотез. Ну, осмеяли его за эти гипотезы — он обиделся и в расстроенных чувствах залег на дно… А затем научное сообщество осознало ценность теории и обнаружило, что на самом-то деле в выдвинутых ученым гипотезах ничего смешного нет. Я же не мировая знаменитость — до исчезновения был известен лишь в узких кругах специалистов. И вот теперь эти специалисты меня поддержат. Для начала — те из них, кто уже сотрудничает с «Противодействием» и в курсе всех дел. Чуть позже научно-популярный фильм снимем — на тему «что было бы если бы». Потом Голливуд подключится — и почва для раскрытия имеющихся фактов будет полностью подготовлена.

— Ну что ж, удачи тебе, — сказал я.

— Она мне необходима, — ответил Эпштейн. — Загвоздка ведь была вовсе не в моей легализации, хотя формально все упиралось в это. А в том, о чем я уже сказал: «Противодействие» и власти всех уровней боятся народных волнений и стараются оттянуть момент истины до последнего. И не зря боятся: трудно даже представить, что может случиться, если репортеры и блоггеры начнут преподносить каждую новую мутацию гриппа как инопланетную инфекцию, любого пропавшего без вести — как переселенца в другие миры, и галлюцинации первого попавшегося сумасшедшего — как свидетельство наличия инопланетных существ на Земле. Но полное замалчивание еще хуже. Пока «Противодействию» удается достаточно эффективно блокировать ведущие на Землю односторонние хоулы, а двусторонних нет вовсе. Почти все инопланетные существа отлавливаются, и у нас их уже на хороший зоопарк. Слухи о тех, что отловить не удалось, активно высмеиваются в подконтрольных «Противодействию» СМИ, свидетельства очевидцев объявляют вымыслами, материальные доказательства опровергаются видными учеными или просто исчезают. Совершенно новые болезни преподносятся как давно существовавшие, просто где-то далеко и в обособленных районах. Изменения климата приписывают исключительно хозяйственной деятельности людей и природным процессам на самой Земле. Но долго так продолжаться не может: с увеличением числа хоулов Объединенные силы просто перестанут справляться с их блокировкой. Или собственная численность подразделений ОСП вырастет настолько, что их существование и цели станет невозможно скрывать. И тогда сегодняшняя ложь аукнется тотальным недоверием людей и «Противодействию», и собственным правительствам.

— Мы с Дашей тоже об этом думали, — сказал я. — Понятно, что рядовых скаутов в стратегические планы не посвящают, однако не могут не раскрывать их хотя бы в общих чертах. После начала полномасштабной интеграции «Противодействию» волей-неволей придется вводить самые строгие ограничения — не исключено, что и военное положение по всему миру. Гайки закрутят повсеместно, причем так, чтоб только резьбу не сорвать. При этом, конечно, непременно где-нибудь сорвут. И в совокупности с тем, о чем ты сейчас говорил, это мигом превратит ОСП в глазах людей из защитника человечества в мирового жандарма. Всенародная ненависть нам гарантирована. Может, даже и не успеем в защитниках походить.

— Правильно, — подтвердил Эпштейн.

— Но пока мы решили оставаться в рядах, — сказала Даша. — Из разведчиков жандармов никак не сделать, а если «Противодействие» попробует провернуть с нами что-то неподобающее… Мы с Сережкой давно решили: в случае чего — уйдем через хоулы куда глаза глядят. А у тебя какие планы? Я имею в виду — помимо общественно-полезной деятельности?

— Мне очень хочется подтвердить или опровергнуть свою гипотезу об осевых мирах, — ответил Эпштейн. — Однако для этого в них надо попасть.

— Подробности не раскроешь? — спросила Даша. — Или секрет?

— Никакого секрета — скоро приеду к вам в центр читать лекцию по теме. После того, как мы побывали на Сатанаиле, я предположил, что в нашей Вселенной существуют потенциально бесконечные миры. В том числе со свойствами, близкими к земным. Собственно, именно их взаимодействие между собой и будет управлять циклами интеграции обычных планет с похожими параметрами. Вот так, если коротко. Коллеги меня поддерживать не спешат, потому что гипотеза ставит под сомнение наши представления о пространстве, да и не только о нем. Если я окажусь прав, третья часть физики, если не половина, накроется медным тазом. Зато мы окажемся в состоянии предсказывать появление хоулов. А так как «Противодействие» просто одержимо идеями предсказания хода интеграции ради принятия упреждающих мер, деньги на экспедицию и все необходимые исследования мне, скорее всего, дадут. Дело за малым — обнаружить потенциально бесконечный мир, в котором не было бы настолько опасно, как на Сатанаиле. Пока я не нахожу надежных свидетельств его существования в показаниях возвращенцев. Возможно, в будущем положение изменится…

Эпштейн замолчал.

— А если нет? — спросил я. — Неужели попробуешь вернуться на Сатанаил?

— С вами я бы пошел, — серьезно ответил он.

Мы с Дашей переглянулись. Конечно, он пошел бы. И при необходимости пойдет. С нами, без нас — не важно.

— Боря, ты маньяк, — со вздохом сказала Даша.

Эпштейн даже не стал отрицать.

— Мы теперь люди подневольные, — сказал я. — Но если хочешь, можешь попробовать пробить нас у «Противодействия» в придачу к финансированию.

— А не получится — Машку с собой возьми, — добавила Даша. — Скаута лучше нее не найдешь. Да и она все равно от тебя теперь не отстанет — вот увидишь, потащится за тобой хоть в осевые миры, хоть в какие.

Эпштейн рассмеялся, и мы сменили тему. Говорили обо всем на свете еще долго, и расстались лишь через несколько часов. На прощанье Боря сказал, что после легализации начнет добиваться перевода обратно в Россию.

— Не нравится мне на Западе, — вздохнул он. — Я, если б хотел, давно уехал бы — еще до этой своей… э-э-э… затеи с поисками хоулов. Меня не раз приглашали — и работать, и насовсем. Но я всегда отказывался. Дома лучше…

Только тут я заметил, что выглядит Эпштейн хронически усталым. Видно, великобританцы его задолбали не меньше чем Машку. Может, и не настолько, чтоб стрелять по ним из гранатомета, но где-то близко к этому.

Перед самым уходом я нашел на карте хоулов тот, через который мы попали на Гилею, и запросил увеличение. Сейчас он находился примерно на полдороге между Ивановкой и городом, и должен был в будущем пройти мимо. Но рядом с ним недавно образовался другой — пока никто не знал, куда он ведет. Стрелка, обозначающая его путь, нацелилась точно в центр моего родного Ильинского района.

На третий год обучения теория осталась позади. Теперь мы тренировались исключительно на местности, «проникая» в условные хоулы по всему миру. Обстановка и ситуации «на той стороне» моделировались спецами ОСП с большой изобретательностью и при каких-то совершенно невероятных финансовых затратах. Просматривая записи собственных действий, мы сходились во мнении, что после небольшой обработки их запросто можно выдавать в кинопрокат в качестве готовых фильмов ужасов и боевой фантастики.

Окончательно превратившись в кочевников, мы бесконечно странствовали по планете, перебираясь с одной базы скаутов на другую. Всего их пока было отстроено двенадцать: каждая предназначалась для одной разведгруппы и трех подразделений спецназа ОСП, которые должны были поддерживать нас в особо тяжелых реальных ситуациях. Их планировали использовать в качестве ударных частей, когда само проникновение в чужой мир представляло такую задачу, при выполнении которой могли погибнуть все скауты, — ну и для прикрытия при отходе. Однако пока весь этот замечательный порядок находился на стадии обкатки, и спецназовцев не хватало точно так же, как и скаутов.

Как-то мы сидели с Гридиным в столовой на базе в Австралии. Все уже поели, но расходиться не спешили: время пообщаться по-человечески у нас находилось только после обеда и ужина, и только здесь. Третий год подготовки шел к концу, близился выпуск.

— А кто будет командиром нашей группы после тебя? — спросил Артем. — Уже известно?

— Я и буду, — ответил Гридин.

— Шутишь? — не поверил я. — А как же следующий курс? Ты ведь директор центра.

— Как раз до вашего выпуска. А потом мое место займет заместитель.

— Но погоди… Постой… За что тебя из директоров — с таким понижением?

— Для меня это не понижение, — сказал Гридин. — Давно просил — и вот наконец удовлетворили. Не люблю я административную работу — все равно ею заместитель и занимался. А вы думали, кто ее делает, пока я с вами нянчусь? Нет, ребята: если надеялись отвязаться от меня хотя бы после выпуска, то напрасно. Так и будем теперь вместе. И в первые хоулы пойдем тоже вместе. Честное слово: не могу представить, как вы пойдете, а я останусь в кабинете сидеть.

— Для нас это здорово, конечно, — сказал Артем. — А то я все думал — чего тянут со сменой командира? Как потом привыкать, если вдруг интеграция прямо вот завтра…

Тут мне словно по голове стукнуло.

— Погоди-ка, — перебил я Артема и уставился на Гридина. — Погоди-ка… Я понял! Ты ведь тоже возвращенец, точно?

— Только ты был в связанных мирах и вернулся оттуда еще до Эпштейна с его теорией, — добавила Даша.

— А ну заткнулись вы оба! — рявкнул Гридин. — Ясновидцы, блин, либеры доморощенные!.. — И добавил сердито, но уже спокойнее: — Может, когда-нибудь и расскажу.

Выпуск состоялся через три недели, на базе в Пакистане, — скромно, с минимумом спиртного и торжественных речей. Мы опять сидели в столовой — ну а где еще? — только на сей раз в виде исключения на одной базе собрались все четыре разведгруппы. Гридин и трое других командиров посидели с нами и ушли, а через полчаса взвыла сирена.

— Ну!.. — возмутился Артем. — Вот хоть сегодня без этого обойтись могли бы?

Никто не тронулся с места. Ребята переглядывались между собой, и в их глазах ясно читался назревающий бунт.

— Боевая тревога! — раздался из динамиков голос Гридина. — Боевая тревога! Для дебильных повторяю: не учебная!

— Началось! — крикнула Даша, вскакивая со стула.

Похватав оружие и снаряжение, мы замерли в ожидании приказа на вылет. Где хоул, куда летим, на чем? Самолет, вертолеты?.. Кто летит, какая группа?.. Приказ не поступал. Напряжение росло. Началась движуха, и вскоре весь выпуск столпился в центре управления и ведущих в него коридорах.

— Где хоул? — крикнул кто-то сзади. — Эй, операторы?..

— Африка, Танзания, — ответили ему спереди. — Национальный парк Серенгети. А операторов ты не отвлекай.

— Картинка есть?

— Есть, есть. Пока со спутника.

— Нет, почему? Вот с беспилотников пошла передача — там наша экостанция рядом.

— Подвиньтесь, эй!

— Счас, ага.

— Нет, правда! Ничего не вижу!

— Да пропустите вы уже вперед этого любителя картинок…

Мы с Дашей оказались в первых рядах и хорошо видели все, что выводилось на экраны. Саванна вокруг хоула была на полкилометра завалена будто бы кусками черных сот с ячейками в метр или около того. Дальше горела трава, еще дальше мчались в клубах дыма и пыли обезумевшие слоны, жирафы и антилопы. Некоторые животные тоже горели, падали, бились в агонии, а между ними метались какие-то твари, похожие на гигантских скорпионов. Сам хоул выглядел совсем не так, как мы привыкли: это была просто дыра, большая черная дыра в никуда, а из нее одно за другим медленно выбирались огромные существа, похожие на марсианские боевые треножники. Сбоку из дыма вынырнул вертолет, ударил из пулеметов, и одно из существ со стоном и ревом начало заваливаться на бок. Чудище рядом разинуло пасть, по вертолету хлестнула струя огня, и он взорвался.

Что же там за мир такой — по ту сторону дыры? Неужели Сатанаил? Первый же хоул — и сразу туда? Чье это гнездо там разворотило?..

Вокруг хоула кружили два беспилотника ОСП, один ближе, другой дальше. Но это были всего лишь наблюдатели, и поддержать военных они не могли.

— Кто там сейчас?

— Танзанийская армия.

— А наши?

— Пока нет. Пока на подходе.

— А мы чего?..

— А ничего. Должны уже лететь давно.

В центр управления протиснулся Гридин:

— А ну живо все отсюда! Все, кроме моей группы!

Скауты начали вытягиваться в коридоры. Остались только мы.

— И коридоры освободили! — крикнул вслед уходящим Гридин. — Чего возбудились-то? Ну как новички, ей богу. Всем по выговору!

— Почему тормозим? — спросил Артем.

— А я знаю? — ответил Гридин. — Общемировой сводки пока не было. Может, десять хоулов разом по всей планете открылись. И «Противодействие» еще не решило, в какие нас надо засунуть в первую очередь.

В двух километрах от хоула в далекой Танзании гигантские скорпионы валили и рвали в лоскутья палатки туристического лагеря. В трех километрах они гнались за виляющей по саванне машиной. Еще дальше их расстреливали из пулеметов и давили колесами бронетранспортеры. Хоул медленно рос в размерах — в первые часы жизни он пропускал сквозь себя что угодно и сразу помногу, и это «что угодно и много» перло из него на Землю. Откуда-то сверху по большим трехногим монстрам били ракетами подоспевшие боевые беспилотники Сил противодействия. Откуда-то издалека по чудовищам лупили пушки. Мы думали об одном: сейчас в проблемный район стягивают общевойсковые части ОСП; для того, чтобы надежно блокировать хоул, им нужны плацдармы на той стороне; обеспечить разведку плацдармов должны мы, а мы торчим здесь, хотя буквально в двух шагах для нас давно готов самолет. Кто в Серенгети пойдет на ту сторону? Разведчики танзанийской армии? Но они не подготовлены. Тем более — к такому. Никто из них не вернется назад.

— Что-то мне кажется, не из-за десяти хоулов задержка, — сказала Даша. — Наверно, просто кто-то где-то облажался.

Мы посмотрели на нее, потом друг на друга. Ну да, скорее всего. Готовились-готовились — и облажались. Как обычно и бывает.

— Летим без приказа, — сказал я. — Может, в дороге поступит. А если что, здесь еще три группы останутся в резерве.

Все посмотрели на Гридина.

— Летим, — решился он.

— Есть глобальная сводка! — повернулся от пульта один из операторов. — Этот хоул единственный…

— Есть приказ на вылет! — перебил его другой. — Группа — пошла!

— Гвардию — в огонь! — крикнул Артем, и мы побежали к самолету.