Через три километра мы действительно уперлись в небольшую реку — или, лучше сказать, большой ручей. Шириной метров шесть и не слишком глубокий, он тек по живописной долине меж скал и впадал в маленькую бухту, на берегу которой лежало еще одно каноэ, гораздо меньше первого. Над поверхностью бухты кое-где торчали колья и виднелись участки прикрепленного к ним плетня из прутьев.

— Смотрите, следы, — сказал Лысый. — Кто-то недавно пришел сюда и ушел обратно. Наверно, рыбу из загородок выбирал.

Отпечатки босых ног на песке привели нас к уходящей в долину еле заметной тропке. Скалы по обоим берегам ручья оказались покрыты искусными росписями во всех пригодных для этого местах. Деревья, животные, птицы, мужчины в набедренных повязках и женщины в венках и с гирляндами цветов на шеях — рисунки были выполнены настолько натуралистично и к месту, что казались частью пейзажа. Пройдя по этой галерее метров двести, мы увидели пещеру, костер у входа и сидящего перед ним человека. То, что это не роспись, мы поняли поначалу только по дыму костра.

Услышав треск ветки под ботинком Эпштейна, человек вздрогнул, точно очнувшись от глубоких размышлений, встал и направился к нам, приветливо протягивая вперед руки. Через десяток шагов остановился — может, его смутила наша форма и оружие, — потом все же подошел. Сам он был безоружен, в одной набедренной повязке, однако на дикаря походил меньше всего. Его лицо и тело поражало настолько совершенной красотой, что она казалась ненастоящей. И вид он имел неестественно спокойный и миролюбивый.

Оглядев нас и убедившись, что никаких агрессивных действий мы предпринимать не намерены, он улыбнулся и заговорил с нами на мелодичном и певучем языке. Заметив, что мы ничего не понимаем, перешел на другой, в котором каждое слово произносилось внятно и четко, с интонациями доброго доктора, проводящего допрос пациента на тему «что у вас болит». Обнаружив, что мы и здесь ни в зуб ногой, незнакомец снова улыбнулся, на сей раз — понимающе и участливо. Он поманил нас к костру, рассадил вокруг, снял с огня прутики с кусочками жареного мяса и вручил всем, кому хватило, показав знаками, что счастливчикам неплохо бы поделиться с остальными. Мы не захотели остаться в долгу и выложили на песок перед костром кое-что со складов Рорикона. Незнакомец этому обрадовался, хотя себе ничего не взял, вскипятил в котелке воды и бросил в него какую-то приятно пахнущую траву. Мы достали стаканы. После чаепития хозяин пещеры опять нас оглядел с ног до головы, и придя к выводу, что мы сыты и всем довольны, положил руку на грудь и сказал: «Танзоро».

Мы по очереди назвали свои имена. Незнакомец в ответ быстро нарисовал пальцем на песке замысловато извивающуюся змейку, указал на нее и опять произнес «Танзоро».

— Ага, так пишется его имя, — довольно сказал Эпштейн. — Давайте-ка тоже напишем.

Выяснив, что письменность нам знакома, Танзоро одобрительно кивнул, сосредоточенно нахмурился и сказал:

— Сергей, Даша, Инга… они пришел с Рорбести. Они пройти хоул.

— Вы с Земли? — изумленно спросил Эпштейн.

— Нет с Земли, — ответил Танзоро. — Я отсюда. Я не люди.

Создавалось впечатление, что он повторяет фразы, которые слышит от невидимого суфлера, плохо знающего русский. Знаками он показал нам, что мы должны говорить, как можно больше говорить, а еще лучше — говорить и писать.

— Он подключился к местной Сети или ее аналогу, — догадалась Инга. — Я же говорила, что нас давно засекли и изучают!.. В том числе наш язык. Но имплант этого парня я не чувствую. Странно… Передача данных идет, а ничего искусственного, чужеродного в голове у него вроде бы нет. Точно у него с Сетью прямая мыслесвязь без всяких приспособлений.

— Нет Сеть, — сказал Танзоро. — Есть Вагрум.

— Что такое Вагрум? — спросил Эпштейн.

Танзоро поднял глаза к небу, потом беспомощно посмотрел на нас и развел руками.

— Лучше сделать как он просит, — сказала Инга. — Вот пополнит этот Вагрум словарный запас, все и узнаем.

Эпштейн тут же нарисовал на песке алфавит. Танзоро довольно улыбнулся, стер его и знаками предложил продолжать. Дальше Эпштейн с Ингой по переменке писали и говорили, именовали во всех падежах и числах предметы нашего снаряжения, вещи из рюкзаков, части тела, и устроили целый спектакль на предмет иллюстрации действий. Эпштейн включил один из подаренных нам Мартинесом планшетов и показал, как он работает и что в нем есть, попутно пытаясь объяснить, что земные компьютеры устроены похоже. Через два часа Танзоро угостил нас вяленой рыбой и сказал, обращаясь к Инге:

— Твой имплант включать, пробовать. Передача данных. Вагрум пробовать ловить и читать.

— Черт, надо было сразу догадаться, — сказала Инга.

— Сразу не надо было, — разочаровал ее Танзоро. — Вагрум было надо понимать, как работает прибор. Понимать, как вы строить словосочетание, фраза, весь язык. Понимать, как вы строить образы, как думать. У нас компьютерные сети нет, давно нет. Имплант давно нет. Образы в голова совсем другой.

— Ладно, сейчас я выдам вашему Вагруму максимальный доступ, — сказала Инга.

Она улеглась на песок, закинув руки за голову, и закрыла глаза. Танзоро ушел вверх по долине и минут через двадцать вернулся с полной корзиной фруктов.

— Вы можете выключить имплант, — сказал он Инге уже вполне грамотно. — Вагрум изучил всю доступную информацию, и теперь способен расшифровывать ритмы вашего мозга. Вскоре он научится читать ваши мысли.

— Вот влипли, — пробормотала Машка.

— Пока не знаем, куда, — успокоил ее Лысый. — Может, ничего плохого и не случится.

— Вагрум не имеет враждебных намерений по отношению к вам, — заверил Танзоро. — Его возможности в нашем мире весьма велики, но он противник насильственных методов воздействия на кого бы то ни было.

— А кто он вообще такой? — спросила Даша.

— Вагрум создавался как искусственный интеллект, способный жить в нашем аналоге Сети, когда она еще существовала, — ответил Танзоро. — Тогда у нас было много государств, и все они наперегонки старались создать ИИ. Одна из групп разработчиков, стремясь ускорить процесс обучения разных модификаций своего искусственного интеллекта и выяснить, какая из них наиболее перспективна, заставляла их бороться между собой — точно так же, как борются за выживание в природе живые существа. Попытки наложить международный запрет на подобные методы успехом не увенчались, и вскоре ими уже пользовались другие разработчики. В какой-то момент эволюция ИИ стала неуправляемой и началась всемирная война интеллектов, в которой люди — наши люди — поначалу почти не принимали участия. ИИ к тому времени вышли на такой уровень возможностей, что не рассматривали нас в качестве сколько-нибудь серьезной угрозы, сосредоточившись на противоборстве друг с другом. Оружие почти не применялось, потому что все ИИ давно жили в Сети, не локализуясь на каком-то одном сервере или даже нескольких, и физическое уничтожение серверов и прочих объектов было большей частью бессмысленно. Однако война интеллектов парализовала Сеть, вместе с ней экономику, да и вообще почти любую деятельность на планете. Победил Вагрум — ему первому пришла идея взять в союзники людей, ну а мы, конечно, ухватились за эту возможность, чтобы нормализовать жизнь Сети. Вагрум понял, каким образом можно использовать не только мощности вживленных в мозг имплантов, которые на планете были почти у всех, но и ресурсы самого мозга. Сознавая, что вскоре к тем же открытиям придут другие ИИ, а неумеренная эксплуатация биологических возможностей людей в кратчайшие сроки приведет к смерти всего населения, Вагрум заключил с людьми договор. Он написал программу с открытым кодом, которая при установке на имплант не позволяла бы ему использовать ресурсы мозга без согласия человека и с ущербом для его здоровья, и выложил ее в подконтрольных ему сегментах Сети. Несколько миллионов добровольцев согласились установить эту программу себе — ну просто потому, что у нас не было выбора. Это дало Вагруму небольшой перевес над другими ИИ. Умело используя полученные дополнительные ресурсы, он захватывал новые сегменты Сети и удерживал их ровно столько, чтобы пользователи в них могли убедиться в безопасности предлагаемой программы. Конечно, надежность ее была относительна, и в принципе Вагрум мог обойти ее ограничения; однако все больше и больше людей убеждались, что он намерен играть честно. Вскоре на его сторону перешли практически все пользователи с адресами в подконтрольных ему сетевых сегментах, и число союзников Вагрума достигло миллиарда. Многие добровольно отключали программный контроль, предоставляя Вагруму неограниченный доступ к ресурсам мозга, соглашаясь жертвовать не только здоровьем, но и жизнью ради победы. Война Вагрума стала нашей войной, однако он жертв от нас не принял и не захотел закончить все одним ударом, предпочитая действовать медленно и планомерно. Он решил вообще не уничтожать враждебные искусственные интеллекты, как это практиковалось другими ИИ до сих пор. Он продолжал захватывать Сеть, восстанавливая ее нормальную работу на территории отдельных областей и государств, увеличивая число своих союзников среди людей. Вскоре остальным интеллектам не осталось ничего другого, как капитулировать, — у них просто не осталось ресурсов для войны. Вагрум поглотил их и превратился в конгломерат искусственных интеллектов, эволюционирующий сам в себе.

Танзоро замолчал и принялся угощать нас фруктами, но мы в один голос попросили его продолжать.

— На этом ведь дело не кончилось, верно? — спросил я. — Вы сказали, что Вагрум первоначально жил в Сети. А теперь где, если Сети больше нет?

— Он везде, — ответил Танзоро. — Развивая накопленные знания о взаимодействии с живыми существами, он в конце концов создал биологический аналог Сети, в которую входят все жители нашего мира, кто этого хочет, а также животные и растения. Посмотрите на меня — я часть Вагрума, хотя в то же время остаюсь сам собой и при желании могу жить вполне от него независимо. Посмотрите вокруг — деревья в этой долине, трава, насекомые, птицы — это Вагрум. Он повсюду.

Я про себя порадовался, что мы пока не охотились, а на костры собирали только сушняк. Хотя, быть может, сухие палки тоже были запчастями Вагрума, — но оставалась надежда, что уже изношенными и выброшенными.

Танзоро улыбнулся — то ли угадал мои мысли, то ли уже прочитал.

— Однако вам не стоит опасаться, что вы можете нанести Вагруму какой-то ущерб или будете каким-то образом стеснены в своей повседневной жизнедеятельности здесь. Вагрум способен в любой момент освободить от себя любую часть этого мира, предоставив ее в полное ваше распоряжение. Вы можете свободно охотиться или рыбачить, вы можете рубить деревья и строить хижины — главное, чтобы все это не выходило за рамки разумного обеспечения собственных потребностей, в том числе творческих, если они имеются. Мы — то есть все население Сангароа — так и живем.

— И как вы дошли до жизни такой? — полюбопытствовала Даша.

— Оказавшись полноправным хозяином мира, Вагрум предложил план по преобразованию его и общества, — сказал Танзоро. — Именно предложил, а не навязал, хотя никто не смог бы этому помешать. Его логика, как утверждал он сам, была проста: если какая-то стратегия оказалась выигрышна, глупо от нее отказываться. Особенно в пользу той, которая только что проиграла. Был проведен всепланетный референдум, по итогам которого население разделилось на три группы. Первая, оказавшаяся в абсолютном меньшинстве, хотела жить по-старому; вторая, самая большая, решила построить давно вожделенное общество всеобщего благосостояния; и, наконец, третья собиралась жить совершенно новой жизнью в симбиозе с природой и Вагрумом, который одновременно брался сгладить противоречия интересов всех трех групп, не ущемляя прав ни одной из них.

— Нихрена себе ситуация, — сказал я, передразнивая Машку, на что она только ухмыльнулась. — И как Вагруму удалось все это осуществить?

— Не без труда, — ответил Танзоро. — Ведь все три группы населения не жили обособленно друг от друга, просто были области и целые государства, где тех или других было больше или меньше. Наибольшую проблему, как можете догадаться, представляла первая группа, состоявшая из представителей бывших религиозных, политических и бизнес-элит, их ближайшего окружения, и тех людей, которых они в прошлом сумели убедить, что старый мировой порядок единственно правильный. К счастью, элиты не могли предпринять никаких серьезных агрессивных действий, потому что оружие массового поражения, банковская система и средства массовой информации находились под контролем Вагрума. И его первой задачей стало обеспечение свободной миграции населения, чтобы единомышленники могли жить с единомышленниками.

Я заметил, что Танзоро говорит как-то нехотя, словно через силу выдавливая из себя слова. Он тут же заметил, что я это заметил, и сказал:

— У нас события прошлого давно никому не интересны, и мы не любим о них вспоминать. Это были тяжелые времена. На последнем этапе войны интеллектов многие города были ими разрушены, жертвы исчислялись десятками миллионов. Так ИИ пытались ослабить мощь Вагрума, сокращая число его союзников из нас. Потом, на этапе переустройства, случилось еще несколько локальных войн, развязанных религиозными деятелями и бывшими правителями. Наверно, вот этих последних войн можно было бы избежать, однако в конечном счете мы рады, что Вагрум повел себя так, как повел, и не попытался насильно одарить светлым будущим всех подряд. Его план был таков: те, кто еще хочет жить в неравенстве и воевать, пусть воюют, — но только между собой. Те, кто мечтает об идеальном обществе потребления, пусть в нем и живут — с условием, что Вагрум сам обеспечит им желаемый уровень жизни наиболее рациональными способами при наименьших затратах ресурсов и наименьшем же ущербе для экологии. Наша промышленность, как и ваша, отличалась весьма низкой эффективностью и высоким уровнем вредного воздействия на окружающую среду даже после начала роботизации и перехода на возобновляемые энергоресурсы. Вагруму удалось исправить то и другое. Часть освободившихся ресурсов и энергии пошла на строительство общества благосостояния, все остальное — новому обществу. Его создавали в полном смысле с нуля — все освоенные земли и все города достались первым двум группам. Пожалуй, Вагрум мог бы обеспечить орошение и озеленение пустынь, осушение болот и преобразование прочих непригодных для жизни территорий исключительно силами роботехники, однако все без исключения члены нового общества хотели внести в это свой вклад. И такая возможность была им предоставлена — от участия в ландшафтном проектировании до самой грубой работы с лопатами в руках. О, это была грандиозная, ни с чем не сравнимая эпоха! Раньше мы и представить себе не могли, что способны так трудиться без всяких стимулов к труду, кроме него самого!

Танзоро замолчал, словно что-то припоминая. Хотя на самом деле, наверно, ему просто потребовалось перевести дух.

— А чем занимались в это время две первые группы? — спросила Даша.

— Желающих жить по-старому с каждым годом становилось все меньше, — сказал Танзоро. — И вскоре не осталось совсем. Кому захочется воевать, отстаивая национальные и религиозные идеалы, если прямо под боком расцветает общество всеобщего благосостояния, и путь в него открыт? Правда, вскоре выяснилось, что материальное благополучие каждого не подразумевает благополучия общества в целом. Да, войны прекратились, — но уровень повседневной бытовой агрессии только рос, и вскоре население старых земель снова поделилось на две группы — «эстетов» и «наслажденцев». Если первые по крайней мере хотели жить в согласии с окружающими, то вторые проповедовали получение наслаждений любыми способами, в том числе при помощи насилия. Общее у тех и других было только одно: никто из них не понимал, зачем работать, если можно ничего не делать. Верный своей политике, Вагрум вновь предоставил возможность обеим группам жить так, как они хотят. Вы были в городе неподалеку — на левом берегу, где многоэтажная застройка, раньше жили «наслажденцы», на правом — «эстеты».

— Больше там никого нет, — заметил Эпштейн.

— Жители старых земель также не понимали, зачем рожать детей, если удобнее жить только для себя, — сказал Танзоро. — Проще сказать, обе группы категорически не хотели размножаться. Сначала на одно рождение у них приходилось пять смертей, потом десять, двадцать… Города по обе стороны разделительных линий превратились в огромные утилизаторы населения, и в сельских местностях дела обстояли немногим лучше. Мы, члены нового общества, с недоумением и страхом наблюдали, что происходит в этих резервациях, за их медленным угасанием, но сделать ничего не могли. Их жители по большому счету были всем довольны, и искренне считали, что в резервациях живем мы. Когда в каком-то городе людей становилось слишком мало, они переселялись в соседний. Последние жители города, где вы были, покинули его десять лет назад и никто не вернулся обратно. В настоящее время на Сангароа всего три города с общим населением миллион двести человек, и вдвое больше живет в сельских местностях. Это все, что осталось от бывшего общества благосостояния.

— А что представляет собой новое общество? — спросил Эпштейн. — Пожалуйста, расскажите нам о нем. Начиная с этапа становления, если можно.

— Мне будет весьма непросто это сделать, — сказал Танзоро. — В вашем языке просто нет слов для описания технологий, которые Вагрум использовал для создания биосети. Впрочем, в нашем тоже. Я сам воспринимаю эту информацию в основном на уровне образов, и способен понять далеко не все. Приведу пример: почти все вы у себя дома, на Земле, были опытными пользователями Интернета. Но кто из вас сумеет объяснить, как он создавался и как устроен? Хотя бы на самом примитивном уровне?

— Что ж, вы правы, — вздохнул Эпштейн.

— А биосеть несравненно сложней компьютерной, — продолжал Танзоро. — И любые мои объяснения ее устройства и функционирования не только будут грешить чудовищными упрощениями — боюсь, нарисованная мною картина вообще окажется далека от действительности. Но я попробую. Все живые организмы на нашей планете, как и на вашей, возникли в процессе эволюции, а она носит случайный характер. Идет время, меняется окружающая среда, живые существа вынуждены приспосабливаться к ней, и делают они это как придется, лишь бы выжить. Строго говоря, в рамках естественного отбора даже понятие «приспособиться» в его привычном значении не имеет смысла. Вид или популяция не приспосабливаются — они просто существуют, а отбор выбраковывает все нежизнеспособные особи. Механизмы эволюции слепы, и то, что возникает в результате их работы, бывает удивительно по сложности, но обычно далеко от совершенства. Разумные существа не исключение. Мыслительные процессы в их мозгу протекают нерационально, потому что нерационально устроен сам мозг. Больше всего он похож на дом, построенный для себя семейной парой. Вначале этой паре хватало жилой комнаты и кухни, но затем появляются дети, и все они тоже заводят собственные семьи. Представьте, что они обречены жить вместе. И вот уже к маленькому домику делается пристройка, потом другая. Над первым этажом надстраивается второй, третий… Для прохода в новые помещения прорубаются двери и строятся лестницы. Причем все это делается по нужде, наспех. Какие-то комнаты окажутся в итоге совсем без окон, и находясь в них, никак нельзя будет узнать, что творится за стенами дома. Другие будут использоваться не по назначению. Ну и вся конструкция в целом окажется далека от идеалов архитектуры, да и обычных бытовых удобств. Мозг разумных существ в процессе эволюции строился примерно так же — Вагрум взялся это исправить на генетическом уровне. После перестройки мы получили массу новых возможностей при гораздо меньших затратах энергии. Я, например, при том же объеме мозга, что и у вас, думаю быстрее и обладаю совершенным здоровьем при меньших потребностях в пище и воде. При этом ресурсы моего организма все равно избыточны. Лишнее идет на нужды биосети в целом, в основном на обеспечение информационного обмена. Другими словами, биосеть эксплуатирует меня, — но вреда мне от этого никакого. Потому что она эксплуатирует только излишки, которые мне не нужны.

— Вы очень похожи на человека с Земли, — осторожно заметил Эпштейн. — До перестройки люди Сангароа выглядели так же?

— Да. В далеком прошлом Земля и Сангароа подолгу контактировали друг с другом посредством хоулов, и раньше их биосферы были почти идентичны. Сейчас положение изменилось. Я по нашим меркам консерватор — впрочем, таких у нас достаточно. Другие же предпочли адаптироваться для жизни в море или на планетах нашей системы.

— За счет чего осуществляется информобмен в биосети? — спросила Инга.

— Как раз за счет естественных информпотоков, к которым чувствительны либеры, — ответил Танзоро. — Только в биосети они упорядочены. Пожалуй, это можно сравнить с рекой, которая растекается в пустыне по системе арыков и орошает ее. Аналогия не слишком удачная, но другие будут не лучше.

— А… э-э… небиологическая составляющая у Вагрума есть? — спросил Эпштейн.

— Конечно. На Сангароа в настоящее время это не менее двадцати процентов планетарной коры.

— Она более эффективна с технической точки зрения, чем биологическая? Или менее?

— Гораздо более.

— Тогда зачем Вагруму биосеть?

— Он говорит, что по двум причинам. Во-первых, как любое разумное существо, он нуждается в общении с себе подобными. Однако общение с другими ИИ однобоко: все они существуют как бы внутри него — и слишком на него похожи. Вагрум не видит причин обеднять себя, отказываясь от общения с биологическими существами. Конечно, я не могу быть полноценным «собеседником» для Вагрума. Все население Сангароа — пожалуй, тоже. Но биосфера планеты в целом — может, здесь масштабы уже почти сопоставимы. А на одной из соседних планет мы в содружестве с Вагрумом как раз сейчас создаем искусственную биосферу, которая будет на порядок сложнее любой естественной.

— А вторая причина?

— Она очевидна. Мы оказались полезны Вагруму дважды: сперва его создали, потом помогли выжить в войне интеллектов. Кто сказал, что при всем его могуществе мы не сумеем принести ему пользу в третий раз? Ни один интеллект, как бы могуч он ни был, не в состоянии просчитать Вселенную и предусмотреть все сюрпризы, которые она способна преподнести. Сейчас Вагрум присутствует на планетах нашей системы, множестве спутников и астероидов, а также на планетах четырех соседних систем. Но это не гарантирует его от катаклизмов галактических масштабов. Он не знает, чем может грозить лично ему приближающийся пик интеграции миров. Пока хоулов на Сангароа всего два, — но скоро их станет больше. Какие планеты начнут взаимодействовать с нашей? Есть ли на них разумные? Будут ли на них искусственные интеллекты и каковы они будут? Все это ему неизвестно.

— Значит, пик интеграции все-таки близко? — напрягся Эпштейн.

— Да. И вы совершенно правы, что торопитесь предупредить своих на Земле. Если человечество не успеет подготовиться, вашей цивилизации грозит хаос.

— Второй хоул на Сангароа — он односторонний или двусторонний? Куда ведет? Вагрум знает?

— Хоул односторонний, из нашего мира в другой. Поэтому получить достоверную информацию с той стороны сложно, однако после общения с вами Вагрум почти уверен, что он ведет на Землю. Пожалуй, вас можно было бы доставить к нему в течение получаса. Однако у нас все решения принимаются коллегиально. Считайте, что Вагрум уже проголосовал за ваш беспрепятственный проход домой. Однако прежде чем вас туда пропустить, ему придется дождаться согласия разумных сегментов биосети. В том числе на других планетах. А это не может случиться слишком быстро.