Через час после боя плоты обогнала набитая крысолюдьми лодка. Какие вести она повезла вниз — совет держаться от нас подальше или призыв к новому нападению, — оставалось только гадать. Еще через час умер Валера. Таня сложила ему руки на груди и закрыла глаза.
— Зачем мы уплыли из поселка? — спросила она ни к кому не обращаясь. — Не надо было плыть. Валерка был бы сейчас жив.
— Ты же видишь, что творится на реке, Тань, — сказала Даша. — Крысолюди были от поселка всего в нескольких днях пути. Рано или поздно они нашли бы его. И если я хоть что-то понимаю, никто из нас не уцелел бы в схватке с ними на суше.
К вечеру плоты нанесло на торчавшую из воды скалу и едва не разбило об нее. Обогнув препятствие, мы обнаружили с другой стороны удобный заливчик меж двух утесов из песчаника, решили, что места удачней нам не найти и стоит остановиться здесь, чтобы подлечить раны.
На плоской вершине скалы росли кусты с крупными зелеными плодами, которые понравились Мартышке. Топлива вокруг оказалось достаточно, а кроме того, отсюда было удобно кидаться большими камнями по всему, что задумает заплыть в залив или пристать к островку сбоку. Ближайший берег находился в сотне метров слева — там тянулась широкая песчаная отмель с остатками очередной сожженной деревни.
Ночью на нас никто не напал, а утром мы поймали проплывавшее по реке дерево, прибуксировали его к скале и поставили на якоря поперек входа в залив. Валеру похоронили на вершине одного из утесов, сложив небольшую гробницу из плитняка. Остаток дня отдыхали, а всю следующую неделю кто мог — работал, кто не мог — отлеживался.
Инга дважды с сутки промывала наши и собственные раны лечебными отварами и меняла повязки из сухой травы. По-настоящему плохо себя чувствовал только Лысый: пустая глазница у него воспалилась, вся левая сторона лица опухла, и он только лежал, часто теряя сознание.
Через несколько дней жизни на островке я впервые увидел, как Инга находит лекарственные травы. Знакомые она просто рвала целиком или собирала с них соцветия. А незнакомые…
Я пошел поискать дров и увидел Ингу, опустившуюся на колени возле каких-то метелок, похожих на низкорослую полынь. Она перебирала стебли пальцами, оглаживала метелки ладонями, а потом ее глаза закатились под лоб, лицо побелело, рот приоткрылся, и по подбородку потекла слюна. Инга начала раскачиваться вперед-назад, дышала она прерывисто, хрипло, со стонами и всхлипами, и походила вовсе не на исследователя информационных потоков, а на шамана в трансе. Мысленно плюнув на дрова, я аккуратно сдал назад и пошел обратно в лагерь, чтобы ей не мешать. Да и не до дров мне уже было.
В заливчике неплохо клевала рыба, а на утесах жили птицы, которые нас на свою беду не боялись и гнезда которых никто раньше не грабил. Трижды мимо проплывали лодки с крысолюдьми, а одна даже сунулась к скале, но сразу повернула назад, как только главарь на ней схлопотал пулю.
Мы думали, что заходить в протоки и узкие боковые рукава, с риском там застрять, для нас в текущем положении смерти подобно, а потому решили связать плоты насовсем. Их опять свели корма к корме, заостренными носами в разные стороны. На одном конце установили оба рулевых весла, соединив их подвижной поперечиной. Арбалет оттуда пришлось убрать и для него сделали двухметровую вышку. Второй так и остался на треножнике. Вместо навесов построили настоящие хижины из доставленного с берега бамбука. Фальшборт усилили, щиты дополнительно укрепили, одну из мачт убрали.
На вторую неделю Лысому стало лучше, а к ее концу он пошел на поправку. Даша смастерила ему повязку на глаз — совсем как в фильмах про пиратов. Отощав за время болезни, Лысый теперь отъедался рыбой и птичьими яйцами. Машка наставила бурды из зеленых фруктов и умеренно пьянствовала, не теряя трудоспособности. Таня долго ходила как зомби, едва откликаясь, когда с нею заговаривали, но потом сдружилась с Витей вплоть до полного взаимопонимания. Она только что потеряла любимого человека, а он не мог добраться до женщины, которую хотел, и эти двое быстро нашли общий язык. Глядя на очередное Танино счастье, я не выдержал и наехал на Дашу. Сколько уже можно ждать? Давно пора разобраться.
— Слушай, — сказал я ей, — мы оба взрослые люди. Ты мне нравишься, и я знаю, что нравлюсь тебе тоже. Но тебе не нравится, что ты оказалась в мире, где все решает сила, а женщины опять на вторых ролях, как в старые добрые времена на Земле. Правильно угадал?
Даша насупилась и посмотрела на меня исподлобья.
— Ты постоянно хватаешься за мужскую работу, хотя своей много, — продолжал я. — Думаешь, не заметно? Ты научилась лучше всех стрелять из лука только потому, что хотела обойти меня. И знаешь, если б ты не была такой врединой, я давно плюнул бы на это наше соревнование и признал, что ты действительно стреляешь лучше.
Даша повернулась, собираясь уйти.
— Нет уж ты постой, — возразил я и развернул ее к себе. — Хочешь быть на равных с мужчинами, так не убегай от неприятных разговоров. И скажи: кому и что ты пытаешься доказать? А можешь не говорить и послать меня подальше, решительно и насовсем. Но уже сделай что-нибудь конкретное. Иначе скоро над нами будет в открытую ржать вся наша команда. Прикинь, как выглядит для них ситуация: два великовозрастных разнополых идиота уже год как готовы переспать друг с другом, но отчего-то не решаются это сделать. Почему ты думаешь, что я сразу определю тебя в хранительницы семейного очага без права голоса? Во-первых, у нас нет семейных очагов. А во-вторых — нахрен мне нужна такая хранительница…
На ночь я устроил себе постель из травы подальше от всех. Не то чтобы я ждал, что Даша сама ко мне придет, а просто не было сил никого видеть. Но она пришла.
— Ты дурак и все неправильно понял, — сказала она. — Но если тебя убьют, мне будет жалко.
— Ну естественно, я дурак и все понимаю неправильно, — ответил я. — Кто б ждал, что ты по-честному признаешься.
— Я вот сейчас возьму и уйду! — сказала Даша. Но вместо этого присела возле меня на корточки и добавила совсем не в строчку: — Двигайся, что ли.
Наутро нас бурно и не стесняясь в выражениях поздравляли всем лагерем. Говоря Даше, что над нами скоро будут ржать, я и не подозревал, как напряженно следят окружающие за развитием наших отношений. Точнее — за отсутствием развития. Зато теперь они дали себе волю. Больше всех радовался Лысый. Я его потом спросил, почему, ведь он сам имел на Дашу виды.
— Ну как это? — удивился Лысый. — Если не мне, так пусть хоть тебе достанется, а то чего она ходит одна? А я за Ингой поухаживаю.
— Да-да, очень ты нужен Инге, особенно одноглазый, — поддел я его.
— А что? Может, как раз одноглазый и нужен. С одним глазом стрелять удобнее, второй не надо прищуривать. И стану я лучшим охотником. А еще одним глазом труднее заметить, когда подруга жизни пошла налево. Это любая оценит.
К концу третьей недели к берегу напротив пристала флотилия из тридцати с лишним больших тростниковых лодок. Огромная толпа, вывалившая на берег, вела себя чинно и степенно. Крысолюди расселись на песке, глядя в нашу сторону, а мы по очереди рассматривали их через оптический прицел «Тигра».
— Если они всем скопом попрут на скалу, мы здесь не удержимся, — сказал Витя.
— Чего же тогда сразу не поперли? — возразил я. — Могли бы, кстати, ночью подплыть, а не днем.
— Может, праздник у них?
— Шибко уж тихо. Больше похоже на поминки.
— А что мы об их обычаях знаем?
Несколько крысолюдей вкапывали на берегу высокий столб, что-то раскладывали вокруг него, затем привязали к столбу пленника. Тот был карикатурно похож на человека, испуганным не выглядел, но, опять же, что мы знали об эмоциях и мимике местных? На берегу зажгли костры, все крысолюди встали и грянули хором какой-то гимн, в котором чередовалось всего несколько фраз.
— Сейчас они этого большеногого съедят, — сказал Лысый.
— Вся вот эта кодла? Одного? — изумилась Машка.
— А зачем еще они могли сюда приплыть? Должно быть, это верховный вождь большеногих. По маленькому кусочку им хватит, главное тут символизм. Или парня принесут в жертву богам без поедания.
— Мы что, будем просто смотреть на это? — спросила Таня.
— А что делать? — возразил Витя. — Их слишком много.
— Ну а если поплыть туда со стрельбой и огненными стрелами? Вдруг они испугаются и уплывут.
— А вдруг не испугаются? Вообще-то они не из пугливых. Что уже дважды доказали. Жизнь собственную крысолюди не ценят ни фига: думают, поди, что умереть в бою великая честь. Они знают, что мы на скале, наверняка видели наш костер, по ночам он на реке вроде маяка. Но не нападают. А высунемся — неизвестно еще, как повернется дело.
Допев гимн, крысолюди расселись по лодкам и отчалили: одни поплыли вверх, другие — вниз. Пленник остался у столба живым, и теперь, когда никто вокруг него не мешал обзору, мы смогли рассмотреть то, что лежало вокруг: черепа, оружие и какие-то резные столбики, похожие на идолов.
— Ребята, это нам жертва, — сказал я. — Витя верно заметил: они знают, что мы на скале, и знают, что сейчас мы на них смотрели.
— Может, выманить нас хотят? — засомневался Лысый. — Усыпить бдительность?
— Привалив сюда на тридцати четырех лодках целой армией? Извини, но более идиотский способ усыплять бдительность трудно придумать. Нет, они почтение засвидетельствовали.
Время шло, горели костры на берегу. Мы ни на что не решались.
— «Язык» — вон он, у столба, — сказала Инга. — Хоть что-то в обычаях крысолюдей он понимать должен, раз его народ с ними воюет.
— Жаль только по-нашему этот «язык» не говорит, — ответила Таня.
— Научим, — отрезала Машка. — Или евошнее наречие освоим. У этих большелапотников, поди, всех слов меньше, чем я знаю матов.
— Правильно, — одобрил я. — Сколько нам еще плыть по реке? Неизвестно. Пора разобраться в обстановке, а все остальные способы будут еще дольше. И куда опаснее.
Мы спустились со скалы, сели на плот, сняли с якорей и развернули дерево, открывая выход из залива. После долгого сидения на безопасном острове, на реке нам было неуютно. Высадившись на берег, мы наскоро осмотрели предметы вокруг столба: да, идолы и черепа большеногих. И оружие. Причем все трофейное, за исключением одного копья, которое крысолюди воткнули в песок перед столбом.
— Кажись, все понятно, — сказал Витя. — Великие и могучие крысочеловеки победили врагов одной левой, пустили их на еду и ниспровергли их идолов. Только нам-то какое до этого дело?
— Если мы в их понимании существа, которым стоит приносить жертвы, то нам должно быть дело, — ответил Эпштейн.
Взяв из предложенных нам даров несколько копий, луков, и забрав все стрелы, мы отвязали пленника и повели его на плот. Большеногий оказался еще большеглазым и большеухим — росточком в полтора метра, верховным вождем он никак не выглядел и смотрелся уморительно. Всю его одежду составляла узкая набедренная повязка из кожи, тело покрывали татуировки.
Мы постарались с самого начала относиться к пленнику предельно дружелюбно, чтоб не пришлось выделять для него сторожа. За пределами нашего островка большеногого наверняка ждали новая поимка и съедение, но кто знает, что могло взбрести ему в голову. Его ладони напоминали лопасти весел, ступни по размеру немногим уступали ластам аквалангиста, а до берега и джунглей на нем было всего сто метров.
Вскоре мы познакомились: большеногого звали Эравеюквесотомале, или, сокращенно, Эрав. Наши имена он выучил быстро, и прибавлял к каждому из них «деху» или «дехи» в зависимости от пола того, к кому обращался. Другие же слова в языке Эрава большей частью оказались не короче его полного имени. Копье он называл «вамбулитутулака», обычные с виду камни — «пандохугаримокатосо», и мы решили, что проще повеситься, чем учить такой язык.
— Пусть лучше он русский учит, — сказал Лысый. — Тем паче что это язык богов, почетно же.
— Пока неизвестно, кем он нас считает, — возразила Инга.
— Да уж не вахлаками какими, — сказала Машка. — Гляньте, какой почтительный!
— Но сможет ли он объяснить нам потом на русском особенности своей культуры и религиозных воззрений? — засомневался Эпштейн. — А ведь это самое важное для понимания ценностей любого народа.
— Если у большеногих ценности примерно такие же, как у крысочеловеков, то ничего, объяснит, — сказал Витя. — А не сможет — ладно, несколько самых важных слов запомним.
— Тут задача не запомнить, а вникнуть в смысл.
— Вот ты и вникай, Боря. Как раз задача по тебе.
Два дня Эрав неприкаянно бродил по лагерю, вздрагивая от любого громкого звука, или сидел где-нибудь в укромном уголке. На третий день освоился, а на четвертый включился в хозяйственную деятельность. Взяв лук, он знаками показал нам, что враждебных намерений не имеет, прихватил колчан со стрелами, кусок тонкой лианы, и спустившись со скалы, перебрался с узкого бережка на дерево, перегораживающее вход в залив. Там большеногий встал неподвижно и растянул тетиву, целясь в воду. Мы с интересом за ним наблюдали. Прошло несколько минут и он выстрелил — стрела исчезла в глубинах залива, затем медленно всплыла торчком, и стало видно, что она торчит из спины крупной рыбы. Эрав прыгнул в залив, уйдя в воду почти без шума и брызг, подобрал улов, вернулся на дерево и снова растянул лук. На сей раз ждать ему пришлось дольше, но все же он убил еще одну рыбину. Повторив операцию раз пять, большеногий нанизал добытую рыбу под жабры на лиану, поднялся в лагерь и положил связку у костра.
Следующий заход Эрав сделал за яйцами, притащив вдобавок двух похожих на пеликанов птиц со свернутыми шеями. Их убийство прошло так незаметно, что остальные птицы даже со скал не снялись.
Осмотрев наши остроги, Эрав пришел в неописуемый восторг. Он долго бормотал что-то на своем наречии, явно восхищаясь твердостью и остротой железных наконечников, выбрал себе одну острогу и сиганул вместе с ней в залив прямо с вершины скалы.
Под водой он пропадал так долго, словно решил переселиться туда насовсем. Мы подумали, что Эрав разбил голову о корягу на дне, и уже сообща его жалели, но тут большеногий всплыл. Он долго барахтался в заливе, подгребая к плоту, и мы спустились вниз, чтобы ему помочь.
Оказалось, что Эрав убил сома килограмм на двести. А за следующие несколько дней большеногий добыл подводной охотой больше рыбы, чем мы все вместе взятые с момента изготовления острог.
— Да он всех нас сможет кормить в одиночку, — сказал я.
— И даже особо не напрягаясь, — добавил Лысый.
— Еще чего! — прикрикнула на нас Даша. — Не сметь эксплуатировать беднягу! Обрадовались, блин.
Вскоре «бедняга» совершенно опустошил залив и порядком сократил популяцию местных птиц. Наши припасы возросли до предельных объемов, что мы могли сохранить, и оставаться на острове дальше не было смысла, разве что такой: никому из нас не хотелось покидать уютную и безопасную скалу.
— Почему бы нам не остаться здесь насовсем, — говорила Таня. — От добра добра не ищут.
— Рано или поздно мы здесь все съедим, — возражали ей. — Птицы перестанут вить гнезда на скале. Фрукты мы уже все съели — и дальше что? И ведь договорились искать хоул на Землю. Ты видишь здесь хоул?
— Мы могли бы разделиться, — упиралась Таня. — Кому надо — ищет хоул. Кому не надо — остается на острове. Когда здесь станет меньше едоков, тогда и с добычей пропитания проблем не будет.
— Разделяться опасно, ты не находишь? Нас и так слишком мало.
Витя ходил хмурым — пожалуй, доведи мы дело до голосования, он остался бы с Таней. Даша тоже засомневалась и все поглядывала на меня. Я думал, что спорить бесполезно, раз мы все равно не могли поделить пополам карабин. Эпштейн хотел идти вперед, хотя в одиночку не продвинулся бы и на десяток дневных переходов хоть по реке, хоть по суше. Лысый мечтал отомстить крысолюдям за свой выбитый глаз, без разницы, как и где — здесь или в пути. Инга поддерживала Эпштейна. Машка считала, что местная кормовая база окажется слишком скудна и для половины из нас, а регулярные рейсы на берег сведут на нет все преимущества островной жизни. Последнее обстоятельство оказалось решающим, и однажды утром мы подняли якоря, отпустили по течению дерево, защищавшее вход в нашу гавань, и поплыли дальше.