Попытка сопротивления

Все тюрьмы похожи, однако имеются и отличия. В одной баланда жиже, чем должна быть, в другой правила строже среднего уровня, в третьей — надзиратели паскуднее, чем в остальных.

Все тюрьмы похожи — не только в пространстве, но и во времени. Порядки в них зависят скорее от страны приписки, чем от текущего момента. И если не меняется страна и ее народ, соответствующие заведения двадцать первого века, после множества мелких, крупных, а также кардинальных реформ, после смены правительств и президентов, вряд ли будут отличаться от тех же заведений века двадцатого. Или двадцать третьего. Или третьего тысячелетия.

Этот следственный изолятор был не самым худшим. И даже получше многих.

Подумаешь, сорок человек в камере, рассчитанной на двадцать. Раньше бывало покруче.

Но можно договориться, заплатить кому надо, и тебя переведут в нормальное, почти жилое помещение, одно из тех, что показывают журналистам и комиссиям общественных правозащитных организаций.

Нет денег — ну, тогда извини. У нас для всех одни правила. И условия для всех равные.

Опытные люди знают — между настоящей тюрьмой и следственным изолятором разница такая же, как между парной и баней, но человеку, попавшему в баню с улицы, может показаться, что и здесь уже достаточно жарко, а иному будет чрезмерно горячо. Еще правильнее было бы назвать следственный изолятор предбанником системы исполнения наказаний, раз уж здесь содержатся граждане, юридически пока невиновные. Да только ни заключенные-первоходки, ни надзиратели оценить столь тонкие нюансы не в состоянии. Первые — потому, что они здесь впервые, а ведь все познается в сравнении. А для надзирателей подследственный — тот же преступник, поскольку рано или поздно он им и станет. Попал за решетку — значит, виноват, и вскоре осознаешь это. Не зря ведь сказано, что чистосердечное признание — царица доказательств.

Кого удивит, если матерый рецидивист вдруг начнет искренне каяться во всех своих грехах следователю, навешивая на себя все более длинные срока вплоть до пожизненного? Да никого! У каждого, знаете ли, совесть есть, и она может внезапно проснуться. А человеку, ранее несудимому, только естественно признаться в содеянном, облегчив душу.

Особенно, если ему перед этим дали поприсутствовать на допросе рецидивиста.

Впрочем, и настаивать на собственной невиновности никто не запрещает. Настаивай сколько хочешь, если уверен, что выдержишь характер. Никакого рукоприкладства и превышения полномочий со стороны следователей — боже упаси! Травмы и побои заключенные получают исключительно в результате взаимных конфликтов и негативного отношения друг к другу.

И ведь можно заплатить кому надо, тем самым избежав большинства следственных процедур. А если заплатишь много, то и вовсе отделаешься условным сроком.

Нет денег? Извини. У нас один закон для всех.

Так и течет жизнь в тюрьме. Сотрудники здесь привыкли ко всему — начиная от голодовок и кончая жалобами в Европейский суд по правам человека. Что поделаешь, людям всегда мало тех прав, которые они уже имеют.

Заключенные тоже ко всему привыкли. Отбили почки? Не беда. Можно жить с отбитыми, хотя и не так комфортно, как раньше. Зато теперь ты уверен, что твои органы не пойдут на трансплантацию какому-нибудь заграничному дяде. Конечно, у нас не Китай, где осужденных на казнь потрошат почти официально; да и саму смертную казнь давно отменили, однако быть слишком здоровым как-то неспокойно. Мало ли…

Но иногда попадаются зеки, которые совершенно конкретно ставят своей целью испортить администрации жизнь. В этой тюрьме их было целых двое — по одному на мужскую и женскую половины заведения. Он рисовал на стенах картины, а она пела в открытое окно камеры сквозь решетку.

Его прозвали Рафаэлем, а ее — Мадонной. Почему из всех певиц выбрали Мадонну? Сочетание имен понравилось, и будоражащая фантазию двусмысленность. Именно песни с женской половины вдохновили подследственного живописца на его первый шедевр. И он, как настоящий Рафаэль, тоже нарисовал девушку, которую никогда не видел. Без ребенка на руках, но вышло так хорошо, что даже у бывалых зеков щемило сердце и щипало глаза. Особо дотошные не поленились заполучить детальное описание внешности Мадонны по тюремной почте, и оказалось, что портрет полностью соответствует оригиналу.

Вообще-то, заниматься творчеством заключенным не возбранялось. Они и стихи писали, и прозу, и рисовали тоже; устраивали камерные и межкамерные конкурсы, а в коридорах висели стенды с отобранными администрацией рисунками, что окончательно придавало изолятору вид образцово-показательной тюрьмы.

Но чтоб вот так, вызывающе и попирающе?..

Мадонна была обладательницей прекрасного оперного контральто — ее голос без труда покрывал всю территорию тюрьмы, проникал в каждое здание, в каждую камеру, в кабинеты начальства, и даже в подвал, где находился карцер. Соответственно, когда девушку бросали в карцер, ее было слышно и оттуда, по крайней мере на нижних этажах главного корпуса. Начальство глушило Мадонну бесконечным повторением через все динамики правил поведения в местах лишения свободы, отдавало приказание заколотить окно в ее камере, поставить на него стальной щит, переводило в камеру без окон. Заключенные бунтовали, требуя вернуть Мадонну в камеру с окном; пресса в таких случаях бывала очень объективна:

«Сегодня, в результате конфликта между заключенными, пострадали сорок восемь подследственных. Предварительная причина конфликта — личные неприязненные отношения. Сорок человек получили ушибы разной степени тяжести, семеро доставлены в больницу, один скончался от черепно-мозговой травмы. В настоящее время инцидент урегулирован».

И спешили успокоить общественность: «Пострадавших среди сотрудников уголовно-исполнительной инспекции нет».

Дабы прекратить волнения, Мадонну возвращали обратно, и некоторое время она молчала. Потом уступала настойчивым крикам из других камер: «Девочка, милая, спой!», — и все повторялось сызнова.

— Не тюрьма, а миланская опера! — плевался со злости старший инспектор, которого зеки прозвали Киянкой за излюбленное средство вразумления инспектируемых. — Она думает, что здесь Ла Скала, мля! Убью сучку!

Он собственноручно избивал Мадонну, иногда меняя киянку на дубинку, заставлял сидеть в противогазе с закрытым клапаном, но не помогало. А Рафаэль, разукрасив одну стену в камере, уже не мог остановиться. Сокамерники, ранее усердно шпынявшие художника по любому поводу, больше его не трогали. Они всем правдами-неправдами доставали ему орудия труда — карандаши, цветные мелки, и все, чем можно рисовать. Когда ничего достать не удавалось, Рафаэль рисовал заточкой, подаренной ему прожженным бандюгой Черепом, и вскоре в камере не осталось живого места не только на стенах, но и на потолке.

— Ну за что это на мою голову? — жаловался Киянка инспектору Сиплому. — Не тюрьма, а Третьяковская галерея, мля! Что с ним делать?

Рафаэля перевели в другую камеру, но это лишь открыло ему новое поле деятельности. Когда его бросили в карцер, то со злости забыли обыскать, и в первый же день Рафаэль разрисовал все помещение заточкой Черепа.

— Почему не следил за ним? — орал Киянка на Сиплого. — Глазок в двери для чего тебе?.. Убью, зараза! — угрожал он Рафаэлю. — Всю тюрьму будешь белить и красить собственным членом!

Он лично избивал художника, и тюремный медик аккуратно фиксировал синяки и ушибы, полученные Рафаэлем в результате конфликта с другим заключенным. Врач считал, что ничуть не искажает истину. Он был человеком образованным, достойным, интеллигентным; и в его глазах старший надзиратель был таким же узником системы, как и Рафаэль.

— Ты когда прекратишь это безобразие? — кричал на Киянку начальник изолятора. — Одна поет, другой рисует… Не тюрьма, а Дом творческих союзов!

— А что если отпустить их обоих? — внезапно внес парадоксальное предложение Киянка. — Держать-то их здесь особо не за что. Вина пока не доказана, да и статьи такие, что вполне сгодится подписка о невыезде. И будет нам счастье.

— С ума сошел? — возмутился начальник. — Может, вообще снять обвинение? А за их незаконное содержание под стражей кто будет отвечать? Посадили — значит, будут сидеть!..

Через месяц старший инспектор, потеряв терпение, в ярости раздробил Рафаэлю обе кисти своим любимым деревянным молотком. Рафаэль стал создавать свои шедевры, зажимая карандаш или мелок зубами. Бандюга Череп сделал новую заточку и передал ее художнику по тюремной почте. Мадонна пела. Зеки зачаровано слушали ее дивный голос, глядя на стены, покрытые женскими лицами, играющими детьми и березовыми рощами.

— В карцер обоих! — бесновался Киянка. — По соседству! Или я сегодня выколочу из них всю дурь, или я больше не старший инспектор этого зверинца!

Первый же удар деревянного молотка пришелся Мадонне по губам, а потом Киянка с Сиплым били ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. Тогда они перешли в другую камеру. Рафаэль не мог толком защитить голову перебинтованными руками, которые ему так и не загипсовали, и вскоре умер, получив молотком в висок.

Инспекторы остановились не сразу, а когда остановились, никто из них не мог сказать, кто нанес роковой удар.

— Сдох, — констатировал Сиплый. — Вот гад!

— Побег и попытка сопротивления при задержании, — сказал Киянка отдышавшись. — Надеюсь, это послужит уроком нашей сладкоголосой стерве.

Два часа спустя тюремный медик сидел в своем кабинете, отчетливо выводя «убит при попытке сопротивления» в нужной графе. В сущности, он ничуть не искажал истину.

Три часа спустя начальник изолятора стоял возле собственного кресла навытяжку с прижатой к уху телефонной трубкой, слушая до крайности раздраженный голос:

— Что там у тебя опять за эксцессы? Почему тюрьма снова бунтует? Ты начальник — или кто?..

Через четыре часа в карцере очнулась Мадонна. Не в силах подняться с пола, девушка привалилась спиной к стене и прислушалась к тому, что происходит в соседней камере. Там было тихо. Тогда Мадонна пошевелила разбитыми губами, потрогала языком осколки на месте передних зубов и попыталась запеть.

 

Смена времен власти

Над городом висел изнуряющий зной, что неудивительно для поры, когда Летняя Власть в полной силе. Жара стала невыносимой, и люди, изнывая по ночам в своих бетонных и кирпичных норах, взывали к равнодушному небу: «Доколе же нам быть под Властью Лета? Довольно! Довольно!»

А как хорошо все начиналось… Ласковое весеннее солнышко, пробивающаяся повсюду молодая травка, планы о поездках в лес по грибы, на рыбалку и на шашлыки. Но теперь, отработав неделю, трудовое большинство могло лишь дотащиться до ближайшего пляжа попить пива. По вечерам, истекая потом перед телевизорами, люди узнавали о новых и новых достижениях Летней Власти. Плюс тридцать… плюс тридцать пять… плюс тридцать восемь… Приправой к безоблачному небу служил приток горячего воздуха из среднеазиатских стран. Какие тут грибы? Да и доступ в лес оказался перекрыт из-за опасности пожаров.

На подоконниках распахнутых настежь окон за неделю оседало столько пыли и сажи, что на них можно было устраивать грядки. Горячую воду отключили в связи с ремонтом трасс. В городских храмах шли молебны о дожде, но на землю не падало ни капли. Антиклерикалы попеременно связывали молитвенное бессилие Церкви с наличием в собственности у некоторых священников автомобилей «Запорожец», часов с кукушками и секций римского типа. Атака на Церковь имела свои результаты: одного батюшку чуть было не отдали под суд за то, что он задавил восемнадцать купающихся, катаясь на взятом на прокат водном мотоцикле.

Всеобщее возмущение Летней Властью росло пропорционально повышению температуры. Черт побери, разве нам ЭТО обещали весной? Сколько еще терпеть?

В Интернете появился сайт под названием «Летняя Власть должна уйти». Националистически настроенные граждане призывали перекрыть приток горячего воздуха из стран Средней Азии. Синоптики успокаивали всех и вся, утверждая, что жара спадет со дня на день. Знатоки из народа, больше верившие старым приметам, говорили, что этого не произойдет. Жара будет стоять еще долго, вздыхали они. Потому что нет причин для ее ухода. Лето, понимаете ли… Когда же причины появятся, все произойдет само собой. Относительное спокойствие сохраняли только люди состоятельные, заблаговременно установившие в квартирах кондиционеры и имевшие возможность выезжать в свои уютные коттеджи далеко за городом. Они даже добывали себе разрешения на строго запрещенные пикники в лесу.

А Летней Власти не было дела ни до задавленного зноем населения, ни до синоптиков, ни до знатоков, хотя последние и были правы. Но вот подошли времена, о которых те толковали, и грянула Великая Осенняя Революция.

Жара отступила, пошли дожди. Летняя Власть ослабела, и люди начали жалеть об этом гораздо раньше, чем выпал первый снег. Что хорошего в этой Осенней Революции? Грязь, лужи, холодный ветер, быстро остужающий бетонные и кирпичные норы, в которых пока не включили отопление. И хотя Летняя Власть еще была в своих правах, все чаще обнажалось то, что раньше она скрывала под своим зеленым покровом. Трава засохла и пала на землю, прибитая непрерывными дождями, выставив на всеобщее обозрение грязные пивные бутылки, сигаретные пачки, пользованные презервативы и прочий мусор. Ничто уже не могло скрыть кучки собачьего кала, оставляемые на газонах питомцами состоятельных жильцов из квартир с кондиционерами. Листья опали, и дворникам с мусорщиками пришлось немало потрудиться, чтобы пожечь и вывести на помойки всю ту дрянь, которую оставила после себя Летняя Власть.

Однако период межсезонья кончился, и воцарилась Власть Зимы. Она пришла — сначала неуверенно, прощупывая город белыми ленточками поземки. Народ возликовал. Ура! Скоро в лес, на шашлыки, на зимнюю рыбалку! Или на охоту — на зайцев!.. Но вот ударили морозы, и Зимняя Власть покрыла землю снегом, сковав ее холодом, как кандалами. Покрыла и все — понимаете? Надежно и надолго.

Подходящие для рыбалки пруды в окрестностях города промерзли до дна. Охоту на зайцев запретили в связи с малочисленностью популяции. Ничего не оставалось, как сидеть у телевизора и слушать ежедневные бодрые доклады синоптиков о новых успехах Зимней Власти. Минус тридцать… Минус сорок… Минус сорок пять… Ого! Тут не только до леса, до городского катка не добежишь.

И люди изнывали от холода в своих бетонных и кирпичных норах, когда им временами отключали отопление. Но и с рабочими батареями дома бывало весьма прохладно. Сквозь заклеенные бумажными полосками оконные рамы все равно каким-то чудом просачивалась сажа.

«Да зачем нам это нужно? Да когда это кончится?»

Снег, бывший таким непорочно-белым вначале, почернел от городской копоти точно так же, как от нее чернели листья летом. Редкие оттепели не могли порадовать ничем, кроме гололеда на дорогах. Белые ленточки поземки, превратившиеся в откормленных снежных удавов, патрулировали улицы, зло швыряя в лица прохожих колючую ледяную крупу. В Интернете появился сайт «Зимняя Власть должна уйти!». Знатоки возражали, что Власть Зимы никуда не уйдет, пока ее время не кончится. И что нам толку, если одна власть сменится другой? Воздух в городе чище не станет, поливальных машин у нас не больше, чем снегоуборочных, да и те работают через раз. Как у нас были дырявые бараки и тесные коммуналки, так и останутся; как у нас не было денег, так и не появится. «Вы ничего не понимаете! — кричали на них. — Новая Летняя Власть будет совсем не такой, как прежняя! И, естественно, получше, чем Зимняя!» Относительное спокойствие сохраняли только состоятельные жильцы, у которых стояли обогреватели, пластиковые окна, не пропускающие в квартиры сажу и холод, а также имелась возможность выбраться далеко за город покататься на горных лыжах. Они даже умудрялись пробивать себе лицензии на отстрел малочисленных зайцев.

Но вот подул долгожданный теплый ветер перемен, и грянула Великая Весенняя Революция. Непобедимые сугробы, с которыми не могли справиться ни дворники, ни разбитая техника, съежились и растаяли, выбросив на всеобщее обозрение то, что так долго скрывала Зимняя Власть. Тут и бутылки, и сигаретные пачки, и пользованные презервативы… И, конечно же, кучки собачьего кала, которые понаоставляли повсюду домашние любимцы состоятельных жильцов. Мусорщики, отчаянно ругаясь, вывозили на помойки бесчисленные тонны послезимней гадости. Снова грязь, распутица и вопли «Да зачем нам это было нужно?» и «Доколе?..».

Однако, сколько ни тянулось межсезонье, оно закончилось. Повсюду пробивалась молодая зеленая травка. Народ ликовал. Скоро махнем на речку, в лес, на шашлыки, на рыбалку! Состоятельные жильцы отключали обогреватели и проверяли работоспособность кондиционеров. Некоторые и вовсе готовились к переезду в свои загородные коттеджи. Знатоки народных примет, у которых денег на кондиционеры не было, запасались вентиляторами.