С переездом императорского семейства в Царское Село заметно оживилось и на улицах, по которым ежедневно катались августейшие дети, толпами ждал и приветствовал их народ, в то далекое время беспрепятственно допускаемый всюду, где была возможность встретиться с царской семьей.

В Павловске, где в то время еще не было роскошного вокзала и куда только еще проектировалась железная дорога, два раза в неделю по вечерам играл военный оркестр, собирая в эти дни многочисленную публику и массу дорогих и прихотливых экипажей.

С переездом государя и его семьи в Царское Село и Павловский парк значительно оживился благодаря тому, что почти на каждом гулянье присутствовал кто-нибудь из царской фамилии.

Чаще других приезжал на музыку сам государь, которого неизменно сопровождал его любимец-адъютант, фамильярно врезавшийся в толпу, здороваясь направо и налево со всеми и усердно следя за тем, на кого обращено исключительное внимание государя. Великий князь Михаил Павлович, не любивший общества этого фаворита, уклонялся от сопровождения государя на музыку в Павловск и делал это так демонстративно, что в те дни, когда заранее было известно, что великий князь поедет вместе со своим державным братом в Павловский парк, любимый адъютант государя сам заранее под тем или другим предлогом отклонял от себя эту поездку.

Однажды, когда Михаил Павлович приехал в Павловск позже обыкновенного и совершенно неожиданно, государь, сидевший в конце парка, неподалеку от тогдашней Китайской беседки, впоследствии снесенной по его приказанию, завидев брата, поспешно встал и пошел к нему навстречу.

Фаворита императора в этот вечер не было, и его сопровождал только дежурный флигель-адъютант.

— Ты один? — спросил великий князь, крепко пожимая руку брата.

— К сожалению, один! — развел руками император.

— Почему «к сожалению»? Неужели тебе так скучно без твоего полунемца?..

Великий князь всегда называл любимца государя «полунемцем».

— Да, скучно, потому что он всегда всех знает и может не только по имени всех называть, но и приблизительную биографию каждого сообщить.

— А тебя заинтересовала чья-нибудь биография? — рассмеялся великий князь.

— Еще как заинтересовала-то! — смеясь, покачал головой государь. — Прямо скажу тебе, я очарован! Такую красавицу увидал, что, как говорит старый сашин «дядька», ни в сказке сказать, ни пером написать!..

— Где же ты увидал такую сказочную красавицу? Здесь, на музыке?

— Здесь, здесь!.. Она все время тут в парке прохаживалась со старой, очень красивой дамой. С ними какой-то офицер гвардейский был сначала, а потом он ушел и они остались одни. Ну, уж и красавица, я тебе скажу!.. Не помню, чтобы мне когда-нибудь приходилось видеть что-либо подобное!

— Браво! Да ты прямо в восторг приходишь?

— Именно в восторг, брат, положительно в восторг!

— И куда же девалась твоя небывалая красавица?

— Не знаю!.. Исчезла… в воздухе расплылась, как сильфида… на дно речное опустилась, как русалка!..

— Жаль!.. Взглянул бы я на такую сказочную принцессу! — рассмеялся великий князь.

— И, наверное, очаровался бы так же, как и я!

— Легко быть может! А пока позволь мне пойти раскланяться с прелестной молодой девушкой, которая хотя и не принадлежит к сказочным виденьям, но тоже в смысле красоты постоит за себя! — и, не дожидаясь ответа государя, Михаил Павлович поспешил навстречу выходившим из боковой аллеи Лешернам, матери и дочери.

Он любезно сказал несколько слов старой генеральше, улыбнулся красавице-невесте и, доведя их до платных мест перед музыкальной эстрадой, раскланялся с ними и вернулся к государю.

Тот поспешил к нему навстречу и взволнованным голосом осведомился:

— С кем это ты сейчас разговаривал? Ведь я о них тебе и говорил, про них тебе и рассказывал.

— Так это — твоя легендарная красавица? — весело рассмеялся великий князь. — Очень рад, что она так понравилась тебе.

— Да кто она? Кто?

— А та самая молодая девушка, о которой мы с тобой недавно говорили и судьбой которой мы так заботливо занялись!.. Это — дочь покойного генерала Лешерна, невеста князя Несвицкого.

— Как?.. Эта красавица — молодая Лешерн?.. И от брака с этой красавицей так упорно открещивался твой офицер?

— Как видишь! — пожал плечами великий князь.

— Ах он дуралей! — бесцеремонно воскликнул государь. — И родятся же на свете такие! А она, что же, влюблена в него? — продолжал он, видимо заинтересованный разговором.

— Очевидно, да, если так беззаветно отдалась ему!

— Да, вот как? Ну, теперь по крайней мере хотя ты устроил ее материальное благосостояние, потому что в ее счастье с этим субъектом я отказываюсь верить! — произнес государь после минутного молчания.

— Да, я передал ей данные мне тобою деньги, да кроме того, наша «волшебница» прислала ей роскошное подвенечное платье и прибавила к этому дорогой жемчужный прибор…

— Императрица? Да? — обрадовался государь. — Что за ангел женщина, и как ей доступны и понятны всякое горе, всякая невзгода житейская!.. А свадьба скоро назначена? — спросил он после минутного молчания.

— Да на будущей неделе.

— А где будут жить молодые после свадьбы?

— Они устроятся на первых порах очень мило и оригинально. Молодая княгиня переедет в Царскую Славянку, где расквартирован на зиму Преображенский полк, и там проведет все лето среди того комфорта, которого возможно будет достигнуть в декоративной обстановке простой, по возможности роскошно убранной крестьянской избы… Идея этой метаморфозы принадлежит самой будущей княгине и продиктована ей настоятельным отказом старой генеральши Лешерн хотя бы один день пробыть под одной кровлей с будущим зятем.

— Молодец ее превосходительство! — рассмеялся государь. — Я понимаю ее!..

Он встал с места и прошел вместе с великим князем на главную аллею.

На повороте им опять попались навстречу генеральша Лешерн с дочерью.

На этот раз их сопровождал Несвицкий. Он моментально вытянулся во фронт перед государем. Тот небрежно ответил ему военным поклоном.

Великий князь в свою очередь обменялся поклоном с дамами, а государь при этом почтительно приложил руку к фуражке, после чего, обернувшись к следовавшему за ним дежурному флигель-адъютанту, приказал по возвращении во дворец тотчас же позвать к нему сверстника-фаворита.

Великий князь Михаил Павлович, услышав это приказание, пристально взглянул на государя. Ему было хорошо известно то участие, которое принимал этот фаворит в интимной жизни его державного брата, и к нему невольно закралось какое-то беспокойство относительно дальнейшей судьбы будущей княгини.

На следующий же вечер фаворит под каким-то благовидным предлогом уже звонил в квартиру генеральши Лешерн.

Какого рода переговоры повел он с ней и что сказал он молодой красавице-невесте, — неизвестно, но после аудиенции, данной ему государем по возвращении его из Петербурга, государь вышел к вечернему чаю мрачнее тучи и до самого дня свадьбы Софьи Лешерн уже более не произнес имени князя Несвицкого и его красавицы-невесты.

Только старая генеральша после отъезда нежданного посетителя долго пробеседовала с дочерью, причем они не раз, заливаясь слезами, старались успокоить друг друга, да Софья Карловна отправила с нарочным записку к своему жениху с просьбой немедленно приехать к ней.

Князя посланный не застал дома, и он приехал только на следующий день, рано утром, и, входя, предупредил, что он долго оставаться не может и что его дома ожидает важное дело.

— Неожиданно приехал из Москвы мой дядя, — пояснил он невесте. — Он уже был у меня и тоже не застал меня дома. Его приезд имеет важное, решающее значение для меня и для вас. Я имею полное основание предполагать, что он приехал по поручению матушки, хотя будет уверять, что его вызвали в Петербург его личные дела. Мне нужно строго обдумать свой предстоящий разговор с ним. Я знаю, как всецело матушка доверяет ему и какое влияние он имеет на нее!

— Ну еще бы! — с холодной улыбкой повела плечами Софья Карловна. — Ведь это тот «дядя», после которого ваши меньшие сестры и братья являются единственными наследниками?

Несвицкий покраснел и строго заметил:

— Я попросил бы вас не позволять себе такого тона в разговоре о моей матери!

— Я не произносила имени вашей матушки и не знаю, почему упоминание об этом родственном праве может являться оскорбительным для ее чести! А впрочем, я вызвала вас не затем, чтобы пререкаться с Вами. Мне нужно сделать вам довольно оригинальное сообщение и предварительно предложить вам один, быть может, довольно щекотливый для вас вопрос.

— Что такое? — спросил Несвицкий недовольным тоном, опускаясь в кресло с видом человека, добровольно обрекающего себя на скучную и томительную беседу. — Я слушаю вас, — сказал он, скрещивая на груди руки.

— Я предупредила вас, что мой вопрос может показаться вам несколько щекотливым.

— Я слушаю вас! — нетерпеливо повторил князь.

— Скажите мне… Вас очень не уважают и в том обществе, в котором вы вращаетесь, и в том полку, в котором вы служите?

Софья Карловна говорила холодно и спокойно, в упор глядя в лицо своего жениха.

Он как-то весь съежился под этим холодным взглядом, а затем произнес глухим голосом:

— Я не понимаю вашего вопроса!

— А между тем он прост и понятен! Каждый человек сам прежде и полнее всех должен оценивать и понимать отношение к нему окружающих его лиц. Вы особенно блестящим умом не одарены, но все-таки должны же и можете же понять, за что именно относятся к вам с таким глубоким пренебрежением, что это чувство переносится на все, вам близкое.

— Что вы хотите сказать?.. Я не понимаю вас! Я считаюсь одним из самых исправных по службе офицеров, и мое начальство…

— Не о вашем начальстве речь и не о вашем умении вытягивать носок и громко кричать на парадах. Ваша военная дрессировка меня не касается… Можно не уметь маршировать на плацдарме, но уметь твердо держать свое дворянское знамя, уважать свое родовое дворянское имя!..

— Но объяснитесь же, наконец!.. Что вы хотите сказать?..

— Я хочу поведать и рассказать вам о том, что вчера здесь, в доме моей матери, в доме моего всеми уважаемого отца, мне было предложено бросить вас, прогнав вас из дома и довольно невыгодный и вовсе не почетный титул вашей супруги променять на… очевидно выгодный титул фаворитки.

Несвицкий при этих словах широко открыл глаза, медленно, как во сне, поднялся с места и с расстановкой переспросил:

— Вам… Вам было сказано все это?

— Да, и мне, и моей матери… Здесь, в нашем доме, передо мной в ярких красках нарисовали ту перспективу роскоши, «величия» и «почета», даже «почета», которые ожидают меня, если я соглашусь на сделанное мне предложение, и для вящего моего вразумления мне назвали несколько громких имен, отчасти уже удостоенных подобного почетного положения, а отчасти еще добивающихся его! Затем в заключение меня льстиво и угодливо заверили, что то положение, которое ожидает лично меня, в случае моего согласия, значительно превзойдет все, чего тем же путем успели добиться другие…

Софья Карловна на минуту умолкла. Молчал, сидя перед нею, и Несвицкий.

— Вас удивляет, что я выслушала все это до конца? — заговорила опять Лешерн, — что я дала излиться такому странному красноречию?.. Я понимаю ваше удивление!.. Но я была слишком ошеломлена, слишком поражена всем тем, что я услышала… А вы… хотели бы, чтобы я согласилась? — в лицо ему рассмеялась Софья Карловна. — Впрочем, вы правы. По вашему адресу, на случай моего согласия, была также целая серия разных обещаний: и денег вам дали бы, и чинами вас не обошли бы, и ваша строгая и безупречная матушка, вероятно, лишний раз командировала бы к вам вашего «дядюшку», поручив ему поздравить вас с исключительной милостью! К сожалению, в семье Лешерн честь понимают по-своему, и лицо, говорившее со мною, уехало из нашего дома, вероятно, дав себе слово впредь осторожнее браться за подобные миссии! Но, принимая на себя это, этот человек шел к людям, совершенно незнакомым ему, к людям, которых он до вчерашнего дня и в глаза вряд ли когда-нибудь видал… Он просто судил о нас по другим, близко знакомым ему примерам, тогда как вас, князь, он вероятно и в обществе не раз встречал, и по службе вас видал и знает. Скажите, на чем же он основывался, когда так смело и бесстрашно явился сюда с предложением, которое, будучи обращено ко мне, неминуемо касалось и вас, как моего будущего мужа? Что сделали вы, князь, что все это по вашему адресу и возможно, и доступно?..

— Что же мне, на дуэль, что ли, вызвать этого посланца? — нетерпеливо оборвал ее речь Несвицкий, порывисто встав и натягивая на руки форменные белые перчатки. — Ведь должны же вы понимать, что дуэль тут невозможна, как недопустима и другая мера воздействия. Я кулачных боев не признаю и на кулачках никогда ни с кем не дрался!.. В угоду вам я боксу обучаться не стану!..

— И… вы даже хотя бы через бесконечно доброго и бесконечно корректного великого князя Михаила Павловича не попытаетесь попросить отчета в том, о чем я сказала вам?

Несвицкий порывистым движением чуть не пополам разорвал перчатку и, не сдерживаясь, крикнул, как еще ни разу не кричал в доме Лешернов:

— Да вы с ума сошли! Вы положительно с ума сошли! Да понимаете ли вы, на что вы меня толкаете, о каком отчете вы говорите!.. Нет, у вас положительно какие-то допотопные понятия, и я, право, не знаю, как нам с вами жить придется при таком вашем мировоззрении!..

— Да и я в раздумье останавливаюсь перед вопросом, «как нам с вами жить придется»? — вздохнула Софья Карловна.

Князь ничего не ответил; он молча стоял перед ней, как бы что-то соображая и над чем-то крепко задумываясь.

— Я надеюсь, что ни вы, ни ваша матушка не позволите себе никакой резкой выходки и обойдете молчанием весь этот… несколько неловкий инцидент? — произнес он, первый нарушив молчание.

— Что сделает матушка, за это я вам поручиться не могу… Что же касается меня, то я смело могу уверить вас, что я только теперь вполне поняла и вас, и то, что ожидает меня в совместной жизни с вами. И я заявляю вам, что, как я никогда ни перед чем не сробею и не отступлю, так же точно я не пойду навстречу никакому новому оскорблению, сознавая, что заступиться за меня некому и ни на чью смелую и честную защиту я рассчитывать не могу! Это — тяжелое преимущество сирот, и не дай вам Бог когда-нибудь понять всю безотрадность этого права!..

Со своей матерью Софья Карловна не затрагивала вопроса о сделанном ей предложении. Слишком тяжело легло оно на их чуткие души. Но за них всем происшедшим возмутился великий князь Михаил Павлович, всегда умевший знать все то, что ему хотелось знать.

Великий князь в течение целого дня не видался с государем и даже не поехал к нему с обычным рапортом, запиской уведомив его о своем внезапном нездоровьи.

Государь не поверил болезни брата и на следующее утро сам поехал к нему на Елагин остров.

— Ты чего это дуешься? — спросил он, входя в кабинет брата, который поспешил встретить его на пороге комнаты. Чем это ты так разобиделся, что даже во дворец заглянуть не хочешь?

Великий князь с обычной ему прямотой резко отозвался об эпизоде с Лешерн.

— Ну, вот еще того не доставало, чтобы мы с тобой, с детства никогда не ссорившись, разодрались из-за бабьей юбки! — заметил государь. — Да и было бы из-за чего! Подумаешь, какая девственница!.. К гвардейским офицерам по казармам ездит! — повел он своими могучими плечами.

— Перестань! — серьезно, почти строго произнес Михаил Павлович. — Довольно того, что разные твои близкие любимцы могут оскорблять всех, кто им не по шерсти придется!.. На одного из них мне сегодня жалоба принесена, с которой я собирался завтра утром сам к тебе ехать!..

— Ты, стало быть, так и постановил ездить ко мне только с жалобами, а гостем тебе у меня тесно кажется?.. Разлюбить меня собрался?

— Нет, разлюбить тебя я не могу, если бы даже и пожелал сделать это… Но чем сильнее я люблю тебя, тем больнее мне видеть и слышать все то, что подчас вокруг тебя совершается! Ведь ты пойми, что теперь опять сделано!.. Чужая, ни в чем неповинная душа разбита, брат Николай! — взволнованным, слегка дрогнувшим голосом произнес Михаил Павлович, — чужое самолюбие затронуто… И все это сделано твоим именем, именем моего обожаемого брата и государя!

Голос великого князя дрогнул, и он, крепко пожав руку старшего брата, нежно поднес ее к губам.

Николай Павлович, глубоко тронутый, поспешно отдернул руку.

— Что ты?.. Полно!.. Успокойся!.. Стоит так волноваться из-за всего этого!.. Ну, хорошо, согласен, я не прав, да, впрочем, и не столько я, сколько тот, кто в своей угодливости без достаточного такта перешел необходимые границы.

— И ты такого человека выбираешь себе в поверенные? — укоризненным тоном произнес великий князь.

— Уж и «поверенные»!.. Скажешь тоже! Я никогда ровно ничего не доверял и не доверю ему, а женскому капризу я особенной цены не придаю и об этих пустяках действительно говорю с ним довольно часто и довольно прямо. Но как бы то ни было, а твое протеже — особа не в меру заносчивая! — недовольным тоном продолжал государь. — Ведь что она по моему адресу говорила!.. Как неосторожно выражалась…

— Ну, знаешь что? Довольно об этом!.. Вообще оставим всю эту прискорбную историю в покое!.. Меньше чем через неделю наши молодые обвенчаются и заживут себе той жизнью, какую им Бог на долю пошлет! До нас с тобой им и высоко, и далеко… Пожелаем мы им счастья издали и перестанем о них и говорить, и думать! — примирительно произнес великий князь.

— Согласен! — нехотя ответил государь. — Тем более, что у меня в виду имеется кое-что другое. Скажи, ты сам лично будешь посаженным отцом на свадьбе этой Лешерн?

— Да! А что?.. Ты меня заменить хочешь?

— Ну вот еще вздор!.. Стану я по всяким там свадьбам разъезжать!

— Нет, я думал потому, что наша «волшебница» так внимательно отнеслась…

— То императрица, а то я! — нервно произнес государь, вставая с места и первый направляясь к двери. — Я пройду к великой княгине! — обернулся он к брату и направился в ту сторону дворца, в которой помещались личные покои супруги Михаила Павловича, великой княгини Елены Павловны.