– Я еду домой.

Марина ожидала этих слов, но почему-то они все же застали ее врасплох. Она не знала, что сказать, и что сделать. Все рухнуло в один момент и непонятно было, как собирать, да и стоит ли.

Женя курила, сидя прямо в кровати. Финальный визит доктора, сообщившего, что ее здоровье вне опасности, но «никаких потрясений больше», закончился меньше минуты назад, и вот теперь она заявила, что собирается домой.

– Котенок… – Начала Марина и осеклась. Женин взгляд – потухший, больной, не дал ей продолжить.

– Не надо, – сказала она, – просто не надо, ладно? Я хочу домой.

Это означало только одно – Марине придется продолжить поиски самой. Но где? Как? Единственная зацепка, которая вызывала так много надежд, оказалась пустышкой. Все оказалось пустышкой и… неправдой.

Впрочем, сомнения все же были. Марина не рискнула сказать вслух, но что-то было в этой истории, что не давало ей окончательно поверить в Лекино помешательство. Не складывалось это с ее характером. Она могла придумывать, могла, конечно, но настолько?

– Я совсем ее не знала, – вырвалось из Марининых губ, – похоже, я просто ее не знала.

И неожиданно именно эти простые слова нашли отклик в Женином сердце. Она закурила новую сигарету и тяжело вздохнула.

– Да. Похоже, что мы обе ее просто не знали.

Марина присела рядом на кровать. Женька – бледная, растрепанная, в своей дурацкой футболке с микки-маусом, сидящая по-турецки поверх одеяла, вызывала сейчас столько нежности и тепла, что очень хотелось уложить ее голову к себе на колени, запустить руки в волосы и гладить, гладить, успокаивая и прогоняя боль.

Эти страшные дни, когда Женя металась в своей горячке, когда ее то тошнило, то выкидывало в беспамятство, они были близки как никогда. Марина чувствовала, что словно отдает какой-то старый долг, вытирая Жене губы и обнимая ее трясущееся тело. Это не было расплатой, но глубже извинений невозможно было бы себе представить. То, что однажды разделило их, сблизило их снова.

И Женька больше не шарахалась от прикосновений – вот и сейчас она доверчиво прислонилась щекой к Марининому плечу и затихла со своей сигаретой, подавленная и растерянная.

– Ты больше не хочешь ее видеть? – Спросила Марина тихонько.

– Кого – ее? – Марина скорее догадалась об ответе, чем услышала его – настолько тихо он прозвучал.

– Леку.

– А кто это – Лека? – В ее голосе больше не было злости, но столько обиды в нем Марина не слышала никогда. – Кого мне искать, Мариш? Что из того, что я знаю о ней – правда? Что из того, что я чувствую, я чувствую к ней, а что – к фантазиям? Своим, ее, общим? Я больше не знаю, где истина. И кажется, не хочу знать.

– Хочешь, котенок, – ладонь Марины мягко прошлась по Жениной спине, – конечно, хочешь. Иначе тебе бы не было сейчас так больно.

Она смотрела сверху вниз на Женину макушку и чувствовала такую грусть и тоску, что хоть вешайся. Больше не было запретов – можно было делать все, что хочешь, и говорить, что хочешь. Вот только «хочешь» больше не было.

– Я не буду настаивать, – сказала она, – это твое решение, и я понимаю, как сильно тебе хочется домой, к любимым людям, к дочери. Я продолжу поиски одна.

– Зачем тебе это? – Женя вскинула голову и близко-близко заглянула Марине в лицо. Ту даже отшатнуло немного от этого порыва. – Зачем? Ты знаешь теперь, что все это было неправдой. Ты знаешь, что она совсем, совсем другая. Зачем тебе искать ее?

– Для того, чтобы узнать правду, – ответ вырвался сам собой, Марина не успела остановить его, не успела сомкнуть губы, и вот теперь он разливался между ними лужицей, разделяющей снова.

– Тебе недостаточно той правды, что мы уже узнали? – Женины глаза сузились. Злится. Ох как злится, но пока еще старается не показать виду.

– Недостаточно. Я хочу узнать ЕЕ правду. Я хочу узнать, зачем она это делала, что ее заставило, почему она поступила именно так. И потом, котенок, ты забываешь одну важную деталь – МНЕ она никогда не лгала.

Вот так. И она своими руками забила последний гвоздь в крышку отчуждения. Она знала, что Жене будет больно это слышать. Но это была правда.

Женя кивнула, глядя в пол, отодвинулась и, спрыгнув с кровати, достала из шкафа сумку. Марина смотрела на ее спину, сильные ноги, на свалявшиеся на затылке волосы.

Она понимала – время уходит, последние минуты, после которых уже невозможно будет ничего изменить, и ничего сказать. Она чувствовала себя так, будто это «последний день моей жизни», в который хочется так много успеть сделать и сказать.

– Вы очень похожи, – проговорила она Жениной спине, – ты даже не представляешь себе, насколько.

– В чем? – Женя даже не обернулась, продолжая запихивать в сумку вещи.

– Прямо сейчас – в трусости, котенок. Ты такая же трусишка, как и она.

И вот тут она обернулась, вот тут ее проняло! Глаза загорелись возмущением, и даже пальцы затряслись.

– Что?!

– Ну конечно, котенок. Конечно, такая же. Ты осуждаешь Леку за то, что она постоянно бегает, а сама делаешь ровно то же самое. Ты осуждаешь еще за ложь, а сама бежишь от правды.

– Я встретилась с правдой. Теперь я ее знаю! Что тебе еще? – Заорала Женя. Ее лицо раскраснелось, и Марина вдруг испугалась. «Никаких потрясений» – вспомнила она.

– Тшш, – успокаивающе улыбнулась она, – я не нападаю. Все хорошо.

– Отвечай.

Женины черты лица будто заострились. Она стояла, и ее поза – воинствующая, сжатая, так смешно не соответствовала футболке с мышонком, что Марине стоило больного труда сдержать улыбку.

– Просто ты говоришь одно, а делаешь другое, котенок. Пятнадцать лет вы были врозь, и ты говоришь, что мечтала о том, чтобы снова с ней встретиться. А сама уже не первый год делаешь все для того, чтобы встреча не произошла.

Она видела, как меняется Женино лицо – глаза дернулись влево и вниз, губы судорожно вдохнули воздух.

– Да, мы что-то о ней узнали. Да, она не всегда была честна с тобой. Ну и что? Разве это важнее твоих чувств, твоего стремления к ней? Разве эти пятнадцать лет, за которые ты не смогла ее забыть, не стоят того, чтобы увидеть ее снова, посмотреть ей в глаза и сказать, как сильно ты по ней скучала? Ты говоришь, что не знаешь ее больше. Убегая, ты лишаешь себя возможности узнать.

– Да я не хочу ее знать больше! – Голос Жени снова сорвался на крик. – Я не хочу ее видеть, слышать и что-либо иметь с ней общее! Стоит ей появиться в моей жизни – хоть напрямую, хоть косвенно, и все начинает идти наперекосяк!

– Да потому что ее появление возвращает тебя настоящую, – мягко парировала Марина, – как ты не понимаешь? Ну сидела ты в своем Таганроге, в болоте по уши. Чего ты добилась? Телевизор купила? На дачу ездить стала? И это – твоя жизнь? Не смеши меня, котенок. Пусть я Леку совсем не знаю, но тебя-то я знаю очень хорошо. Эта домашняя глупая жизнь – не про тебя! Твоя жизнь – это взлеты, это прыжки, это падения, после которых ты поднимаешься, и идешь дальше! Это – ты.

– Есть падения, после которых невозможно подняться.

– Чушь. Невозможно подняться – это про смерть, котенок. От всего остального подняться можно – и это твой выбор, подниматься или нет. Когда умерла Олеся, ты упала очень сильно и очень больно. И почему-то выбрала остаться лежать.

– Я пыталась!

– Значит, плохо пыталась! – Марина не заметила, как тоже начала повышать голос. – Придумала себе, что жизнь на этом кончена, поселилась в каких-то дурацких фантазиях, и жила в них не один год. Может быть, хватит? Может быть, пора наконец повзрослеть?

– Да что ты знаешь о моей жизни? – Женя схватила Марину за плечи и тряхнула. – Что?

– Достаточно! – Теперь они кричали друг другу в лицо. – Ты трус, Женя! Самый настоящий трус! Ни одной минуты в этой жизни ты не боролась за то, что тебе дорого! Шла на поводу у обстоятельств, свешивала лапки и говорила – ну ладно, значит, такая судьба. Но судьба есть только у тех, кто в нее верит! А остальные люди – сами себе судьба, ясно? Ты все эти дни в бреду повторяла ее имя. Все эти дни я слушала, как тебе жаль и как ты ее любишь. Так выпусти это на свободу, твою мать! Позволь себе сделать то, чего ты по-настоящему хочешь! Забудь об ограничениях – нет никаких ограничений, нет никаких обстоятельств, есть только ты и твоя жизнь!

Женя смотрела на Марину и чувствовала, как теряет контроль. Что-то огромное и сильное внутри нее разрослось до такой степени, что грозило вырваться наружу. Все горами сдерживаемое и скрываемое забурлило, закипело, затряслось.

Все несделанное, несказанное, недолюбленное, недопрожитое свелось в единый ком чувств и желаний.

– Да пошла ты знаешь куда! – Заорала Женя, и ком вырвался на свободу.

Она запустила ладонь в Маринины волосы, намотала их на кулак и дернула к себе. Ударилась носом о скулу, издала невообразимый звук, больше похожий на рык, и впилась поцелуем в горячие губы.

Чувства – невообразимое количество чувств – залили ее с головой. Она перестала ощущать собственное тело – все сосредоточилось только на губах и руках.

И в острой, яростной попытке, куда-то деть эти чувства, сделать так, чтобы они перестали, перестали выливаться таким кипящим, бурлящим потоком, она зубами сжала Маринины губы и только почувствовав на языке кровь, пришла в себя.

За волосы она толкнула Марину к кровати. Сунула руку под бретельку сарафана и дернула, оставляя полосы на коже и обнажая грудь. Это тело… Господи, это тело осталось таким же, каким она его помнила. Та же белоснежная нежная кожа, те же ярко-розовые, возбужденные соски, та же впадинка пупка, те же руки, ноги, плечи…

Марина не двигалась. Ее опухшие губы были разомкнуты, и тяжелое дыхание сбивало с ног. И взгляд, взгляд, черт бы побрал все на свете, исподлобья, яростный, страстный, не оставлял времени подумать, остановиться.

– Только посмей, – прохрипела она, каким-то чудом угадывая Женькины мысли, – только посмей, твою мать.

И она не остановилась. Рывком швырнула Марину на кровать, упала сверху, ударяясь коленями, соприкасаясь всем телом, всей кожей, и языком проникла между распахнутых губ.

Они вжимались друг в друга, в одном порыве, в одном безумии. Полетела на пол разорванная Женина майка, а за ней – и белье. И наконец грудь приникла к груди, живот к животу, сердце к сердцу.

Марина кричала, царапая длинными ногтями Женину спину. А Женя не могла, не могла заставить себя остановиться, быть нежнее, спокойнее – все это вдруг потеряло смысл, и руки сами собой стремились туда, где так давно, так бесконечно давно, не были.

Она поднялась на колени, не обращая внимания на болезненный Маринин стон, и рывком перевернула ее на живот. Невозможно, невыносимо было видеть это лицо, эти глаза, эти искаженные от страсти губы.

Ладони прошлись по спине, до синяков сжали ягодицы, отодвинули в сторону кружево трусиков, и коснулись влажной нежности между ног.

– Женькаааа, – Марина изогнулась под ней, выгибая спину, впиваясь ногтями в подушку, – пожалуйста…

Женя опустилась на нее сверху, сосками прошлась по нежной коже спины, коснулась ими ягодиц, и снова поднялась наверх. Марина под ней извивалась и было видно, как кусает она губы в тщетной попытке сдержать стон.

Пальцы Женины гладили, ласкали вокруг центра желания, дразнили, но не проникали внутрь. Она наклонилась еще ниже, языком касаясь Марининого уха, и прошептала:

– Скажи мне.

– Что? – Выдохнула Марина, двигаясь попкой навстречу Жениной руке.

– Скажи, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделала.

Возбуждение волнами накрывало ее тела – она уже не понимала, где начинается Марина и где заканчивается она сама. Контроля больше не было. Ничего больше не было.

– Возьми меня, – простонала Марина, и закричала, когда Женин язык прошелся по ее спине вниз – к ягодицам.

– Плохой ответ, – шепот снова обжег ее ухо, и пальцы, едва-едва погрузившись внутрь, вернулись к своим дразнящим ласкам, – подумай лучше.

Стон перешел в рычание, Марина сгибала ноги, пытаясь перевернуться на спину, но вес Жениного тела не дал ей этого сделать.

– Скажи, – велела она снова, – что ты хочешь, чтобы я с тобой сделала?

И она победила. Марина изогнулась еще раз, закинула голову, раскидывая по спине длинные волосы, и закричала, срываясь на хрип:

– Трахни меня. Пожалуйста, трахни меня!

И не успели звуки ее голоса застыть у потолка, как единым порывом Женя вошла в нее сразу тремя пальцами, одновременно прикусывая зубами мочку уха, и лаская ее языком.

– Так? Так, ангел мой?

– Да!!!

Марина окончательно обезумела – вытянула руки назад, обхватила Женины бедра, и задвигалась ей навстречу. Все, что было до этого, показалось детской игрой – настолько сексуальным и настолько яростным было их слияние, их движения.

– Плохая девочка, – шептала Женя, снова и снова проникая в пальцами между Марининых ног, – сучка. Настоящая сучка.

И это слово сделало, казалось бы, невозможное – в вопле Марины слились и стон, и хрип, и крик блаженства.

– Женькааа!!!!

Она задвигала бедрами сильнее и сильнее, насаживаясь на Женины пальцы, заставляя их проникать глубже и глубже.

– Нравится, девочка моя? Нравится, когда я трахаю тебя вот так – как маленькую похотливую сучку?

Ее пальцы ощущали каждое сокращение мышц внутри Марины. Каждый из маленьких оргазмов. Она чувствовала, как сжимаются влажные стеночки, обхватывая ее и отпуская снова.

– Котенок… Котенок… Пожалуйста… Еще…

И она дала еще. Всей ладонью с силой провела по влажным Марининым губам, перевернула ее на спину, и замерла на секунду между ее раздвинутых ног.

На лицо Марины было невероятно трудно смотреть – казалось, стоит окунуться в этот безумный взгляд и невозможно будет сдержать уже собственный оргазм. А Женя не хотела – так.

Словно в тумане, она увидела, как поднимается Маринина нога, как опускается ей на плечо, открывая взгляду все, что раньше было скрыто. И – неосторожно – все же заглянула ей в глаза.

Ее будто током пронзило. Желание – сладкое, тягучее, вязкое, пролилось между ними, не давая возможности отвести взгляд.

– Девочка моя, – ссохшимися губами прошептала Марина, – иди ко мне.

И рухнули остатки стен, сметая все на своем пути. И снова слились два тела в единое целое, в одну любовь, в одну сущность. Женя двигалась в Марине, не отводя взгляда от ее глаз. Покрывая поцелуями губы. Сминая языком бессвязный шепот.

И вдруг почувствовала, как Маринина ладонь касается ее лобка и идет дальше.

– Я хочу с тобой, – выдохнула она, – пожалуйста…

И проникли внутрь пальцы, и взорвалось все внутри единым взрывом – от низа живота к сердцу, от сердца – к глазам.

Они задвигались вдвоем, в одном ритме, в одном темпе.

– Хочу тебя, хочу тебя, хочу тебя, – шептала Марина.

– Тебя… Тебя… Тебя… – откликалась Женя.

– Выеби меня так, как никогда и никого.

– Никогда и никого…

– Люби меня. Люби меня. Люби.

Просьба-требование, просьба-закон. Женя выгнулась, она не могла больше сдерживаться.

– Сейчас, – крикнула, – пожалуйста. Вместе.

И Марина ускорила темп, изгибаясь из последних сил, искривляя губы в крике, проникая в самую глубину, в самую сущность.

– Женькааааааа!!!

Вместе. Вместе. Вместе!!!

Сжался мир до одной маленькой точки, взрываясь и растворяясь в ней до последней капельки. И фонтан блаженства залил их с головой – мокрых, напуганных, обессиленных.

Из последних сил Марина вцепилась в Женины плечи, обхватила ее руками и ногами, и зашептала в искусанное ухо:

– Только посмей сказать, что это ничего не значило. Только посмей.

И Женя – не посмела. Потому что это было неправдой.

Это значило очень много. Это значило почти все.