Все утро Леля не отвечала на телефонные звонки. А ближе к обеду появилась на пороге Инниной квартиры – растрепанная, не до конца протрезвевшая и, кажется, под кайфом.

– Инночка! – Завопила она радостно, переваливаясь через порог. – Ты просто открыла мне другой мир, детка!

«Детка» означало, что она не просто под кайфом, а под кайфом в стадии эйфории. Инна покачала головой, пинком проводила подругу на кухню, и велела сидеть тихо.

– Почему тихо? – Возмутилась Леля во весь голос. – У меня душа поет!

– У тебя душа поет, а у меня ребенок спит. Сиди тихо, а то выгоню.

Прикрыв за собой дверь, Инна прошла в детскую и тихонько заглянула за полог кроватки – Лека спала как младенец.

– Мам, – подала голос Даша, – хочешь со мной дом строить?

Только вчера папа привез ей новый конструктор «Лего», и это оказалось спасительной находкой – вот уже второй день Даша была погружена в строительство.

– Нет, милая, – Инна присела на корточки и поцеловала дочку в лоб, – к нам тетя Леля пришла, я буду пить с ней чай. Хочешь с нами?

Даша только головой помотала и вернулась к строительству.

Ну что ж. Лека будет спать еще минимум час, Дашка со своим домом тоже вряд ли освободится раньше – значит, у нее есть шестьдесят минут на разговор с подругой.

Инна решительно вернулась на кухню, и как раз вовремя – Леля устроилась на подоконнике у распахнутого окна и закуривала тонкую сигаретку.

– Я триста раз, – Инна отобрала сигарету и выбросила ее за окно, – просила тебя этого не делать. Ты меня не слышишь?

– Инка, – Леля расплылась в улыбке и потянулась, чтобы обнять, – ну ты чего?

Инна сделала шаг назад, отстраняясь. Ее взгляд оставался спокойным, но не сулил ничего хорошего.

– Сядь на стул, – велела, – поговорим.

Кривляясь и пританцовывая, Леля слезла с подоконника и забралась с ногами на табуретку. Глядя на ее расширенные зрачки и глупую улыбку, Инна вдруг почувствовала, как улетучивается куда-то злость и раздражение.

О чем с ней можно говорить в таком состоянии?

Вздохнув, она включила кофеварку и спросила:

– Как прошел твой вечер?

– За-ме-ча-тель-но, – пропела Леля, укладываясь щекой на стол и ласково поглядывая на Инну, – а твой?

Это протяжное «твоооой» окончательно рассмешило, и Инна перестала злиться совсем.

– А «моооой» – передразнила она, ставя перед Лелей большую чашку с кофе, – мог бы пройти и лучше, если бы не ты со своим дурацким сводничеством.

– Дурааацким? – Удивленно протянула Леля, шумно отхлебывая из кружки и продолжая улыбаться. – Так вы что, не трахались?

– Нет, конечно. А вы?

Глупый вопрос, конечно – ответ читался в самом Лелином виде, и поведении.

– А мы, конечно, дааа! И еще как! Инка, это было что-то с чем-то!

– Конечно, это было что-то с чем-то, раз уж ты до сих пор в себя не пришла, – подумала Инна, – кокаин с амфетамином, скорее всего.

А вслух сказала:

– Ты же не лесбиянка, Лель.

– Ты тоже, – засмеялась Леля, и сделала еще глоток, – ой, Инка, это такое чудо! Ни один мужик в жизни еще не додумался полизать меня в…

– Нет! – Инна отвернулась, зажимая уши. – Умоляю, избавь меня от подробностей.

Леля расстроенно скривила лицо, но тут же снова расплылась в улыбке.

– Ладно! Тогда ты мне расскажи! Ну она хотя бы к тебе приставала?

– Приставала, – пришлось признать.

– А ты что?

– Объяснила ей, что мой брак для меня очень важен, и ушла домой.

– Тьфууууу, – Леля издала протяжный булькающий звук разочарования, – она же тебя бросила! За кем ты опять замужем вдруг?

Инна почувствовала, как начинает возвращаться злость. Господи, ну почему им всем так важно влезать в ее жизнь?

– Леля, – сказала она жестко, – если ты еще раз посмеешь сделать нечто подобное тому, что было вчера, ты потеряешь меня навсегда. Я люблю Лизу, и не собираюсь ни с кем ей изменять. Я очень надеюсь, что мой брак еще можно спасти, и ни в коем случае не хочу идти на поводу у каких-то мимолетных эротических желаний.

– Так ты все-таки ее хочешь! – Обрадовалась Леля, видимо, пропустив остальную часть Инниной тирады. – Да?

– Да.

***

– Нет, нет и еще раз нет! Даже не думай об этом, твою мать! Выкинь эту идею из своей головы и забудь навсегда!

Женя металась туда-сюда по набережной, перекрикивая шум волн и музыку из прибрежных кафешек. Марина бегала за ней, не поспевая, и спотыкаясь на особенно резких поворотах.

– Да что ты себе возомнила, блять! – Орала Женя, поддевая ногами гальку и раскидывая ее в разные стороны, рискуя в темноте зарядить каким-нибудь особенно метким камнем в какого-нибудь особенно невезучего отдыхающего. – Ты думаешь, что один хороший секс – и ты можешь руководить, куда мне ехать и что мне делать? Ты хорошо видела, что у нее там написано? Она НА БАЛИ, твою мать! А БАЛИ – это остров, а не пригород в ростовской области! Это остров в ОКЕАНЕ! В огромном, невероятно далеком, океане! И я ни за что туда не поеду с одной придурочной искать другую придурочную!

Она пнула очередной камень, развернулась, и зашагала в обратном направлении – к порту. Какие-то случайные прохожие отшатнулись, когда она пронеслась мимо них, и от греха подальше ушли на тротуар.

Марина по-прежнему семенила следом, стараясь держаться на безопасном расстоянии.

– Но мы же прошли такой путь, – сказала она сзади, – а до Бали лететь от Москвы всего-то двенадцать часов…

– ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ! – Вырвалась из Жени новая порция крика. – ДВЕНАДЦАТЬ ДОЛБАННЫХ ЧАСОВ! Ты представляешь себе, сколько будет стоить такой перелет? Ты представляешь себе, как придется лететь? И даже если предположить, что у меня совсем поедет крыша и я соглашусь – где, во имя всего на свете, мы возьмем на это деньги? И где мы будем там ее искать? Это же БАЛИ! Азия! На другом конце света! Ты знаешь английский? Я вот не знаю. А балийский?

Марина только головой крутила.

– Ну конечно не знаешь! И вот прилетели мы туда, после ДВЕНАДЦАТИ ЧАСОВ! И что? Ходим по улице, и спрашиваем, где бы нам найти Леку?

– Ты видела фото – она занимается серфингом. Мы могли бы начать с этого…

– Искать иголку в стоге сена! Черт возьми, да если тебе так хочется с ней поговорить – напиши ей сообщение, договоритесь о встрече, когда она вернется в Россию, и встречайтесь себе на здоровье!

Женя устала орать, и присела на камни. Марина примостилась рядом, погладила ее трясущееся тело и спросила:

– А если я найду деньги?

Женя только отмахнулась.

– Где ты их найдешь? Это не десять тысяч, и даже не двадцать.

– Я знаю. Но если найду. Ты поедешь со мной?

Больше всего на свете она боялась именно этого вопроса. Потому что ответа на него не было. А тот, который был, ее не устаивал.

Поразительно дело, как сильно может измениться жизнь за каких-то несколько дней. Еще неделю назад ответ был бы прост и очевиден – «пошла к черту, я возвращаюсь домой». А сейчас?

У Жени до сих пор стояли в ушах Маринины слова о том, что спокойная жизнь не для нее, и чем больше она об этом думала, тем больше понимала, что, кажется, это правда, и она действительно продала душу за спокойствие и стабильность.

В этой новой жизни было все – уверенность в завтрашнем дне, друзья, работа, ребенок, интересы. Вот только самой жизни не было. Ни драйва, ни эмоций, ни риска, ничего. Не жизнь, а сплошной яблочный пудинг в гладкой баночке с блестящей крышечкой.

Но и альтернатива не устраивала ее тоже. Лететь на Бали, черт знает куда… И зачем? Везти одну свою бывшую (а теперь уж и неизвестно, бывшую ли) любовницу к другой? Чтобы они там радостно слились в экстазе и жили долго и счастливо? Нет, этого она совсем не хотела.

А чего же ты тогда хочешь? – Сам собой возник разумный и резонный вопрос, да вот беда – ответа на него так и не было.

Марину? После той ночи и правда многое изменилось – из Жени полезло наружу многое из того, что она считала давно похороненным и забытым. Но на их отношения это мало повлияло. Да, секс. Да, эмоции. Да, где-то глубоко внутри по-прежнему оставалась любовь, но «любовь» и «быть вместе» – это далеко не всегда одно и то же, а в данном конкретном случае так уж точно нет.

Леку? Но какую Леку? В которой что ни грань – так все непонятно, то ли правда, то ли ложь, то ли очередная иллюзия.

А если ни ту, ни другую – тогда зачем?

Не было ответа. И было бы легко и просто, если бы альтернатива – «домой» – не вызывала такую ядерную смесь тошноты и воодушевления. Потому что, положа руку на сердце, скучала Женя только по дочери. На все остальное ей давно стало наплевать.

– Я много лет не чувствовала себя такой живой, как сейчас, – сказала она Марине, – но я боюсь идти дальше.

– Чего ты боишься, котенок?

– Наверное, того, что однажды уже не смогу вернуться.

И это было правдой. Это пугало больше всего – а вдруг следующий шаг окажется именно тем, за которым пути назад просто не будет?

Легко было до сих пор играть в свободу – потихонечку погружаясь в нее, оставаясь в безопасности, потому что на другой стороне всегда удерживал груз семьи, ответственности, друзей. А если однажды нить натянется так сильно, что груз оторвется. И что тогда?

– Может быть, тогда просто жить? – Спросила Марина.

– Как жить? – Горько усмехнулась Женя. – Мне уже не двадцать, и не двадцать пять. Я не могу как раньше просто слоняться по городам и весям в поисках истины. У меня ребенок, семья.

– Никто не просит тебя отказываться от Леки, – это прозвучало двусмысленно и обе обратили на это внимание, – я всего лишь хочу сказать, что ты в одном шаге от обретения себя. И это действительно страшно и рискованно. Но это – настоящая жизнь. А разве не о ней ты мечтала?

Женя потянулась за сигаретами. Вот она – настоящая жизнь. В которой снова появились нервы, вопли, драки. Такой ли жизни она хотела?

– Где ты собираешься взять деньги? – Спросила она, затягиваясь.

– Тебя не должно это волновать, – быстро ответила Марина, – я добуду их в Москве.

– Допустим, – кивнула Женя, – но еще остается вопрос с билетами, жильем, языком.

– Ты заинтересована в моем языке, котенок? – Улыбнулась Марина. – Давай решать проблемы по мере их появления. Завтра летим в Москву, а там посмотрим. С билетами проблем не будет – любая турфирма оформит нам путевки за деньги. А с языком что-нибудь придумаем. В конце концов, там наверняка есть переводчики.

Черное море с шумом разбивалось о прибрежные камни. Женя и Марина молча сидели, вслушиваясь в морской ропот. И обе понимали, что то, что они собираются сделать – это одновременно начало и… начало конца.

***

Леля мирно спала на диване в гостиной, а Даша и Лека рассматривали татуировку на ее щиколотке и изредка вздрагивали от молодецкого храпа, разлетающегося по комнате.

– Девочки, давайте ужинать, – позвала Инна.

– Мама, а что это означает? – Спросила Даша, продолжая осмотр.

Смирившись с тем, что слушать ее, видимо, сегодня никто не будет, Инна подошла к дивану, и мгновенно покраснела. Это было нечто новенькое – раньше такой тату у Лели не было.

– Зайка, – улыбнулась она, – это… символ плодородия в древности.

– А что такое плодоротие? – Тут же спросила Лека.

– А про плодородие расскажут только тем, кто быстро помоет руки и сядет за стол!

С громким топотом дети унеслись в ванную, а Инна накинула на подругу плед и покачала головой.

Уложить ее спать было непросто – после признания в том, что Инна правда испытывает желание к Ольге, Леля захотела подробностей. Потом она захотела есть. Потом выпить. И только после борьбы позволила наконец уложить себя на диван, и моментально заснула.

После ужина приехал Леша и забрал сонную Леку. Расстроенная этим фактом Даша долго не могла уснуть, капризничала, потребовала почитать две сказки вместо одной, и наконец закрыла глазки только после клятвенного обещания завтра всем вместе отправиться в парк на аттракционы.

Прикрыв дверь в детскую, и кинув взгляд на спящую Лелю, Инна вышла на кухню и, усталая, присела с чашкой кофе на подоконник. Оглушительная тишина была благословением, но длилась недолго – ее вскоре прервала трель телефонного звонка.

– Слушаю, – сказала Инна в трубку.

– Что именно? – Поинтересовался веселый голос. – Оперу?

Инна почувствовала, как убегает куда-то усталость, уступая место радости. Она пересела поудобнее на подоконнике.

– Нет, Оль, опера на сегодня, к счастью уже закончилась. А ты по делу звонишь или просто так?

Ей так хотелось, чтобы было «просто так»! И Ольга оправдала ожидания.

– Госпожа Рубина, – сказала она со смешком, – даже я не звоню своим подчиненным по делу в десятом часу вечера. На самом деле, я хочу пригласить тебя на свидание.

У Инны даже руки опустились. Ну что же это за период такой – никто не хочет ее слушать!

– И чего мы молчим? – Раздалось из трубки. – Безусловно, я имею ввиду исключительно дружеское свидание. Не беспокойся, твоя невинность останется ненарушенной, а брак целым.

– Давай не сегодня, – попросила Инна, – что-то у меня совершенно нет сил.

– Конечно, – согласилась Ольга, – прощаемся?

Инна не хотела прощаться. Ей нравилось слышать этот мягкий сексуальный голос, нравилось тепло, разливающееся по телу от этого голоса. И это было так… безопасно, и так спокойно.

– Представляешь, – сказала вдруг она, – моя дочь так любит свою сводную сестру, что сегодня не хотела ее отпускать.

И Ольга – удивительно – включилась в разговор так, словно они знают друг друга уже триста лет, и возобновили давно прерванный диалог.

– Ее отец забрал, да? – Спросила она.

– Да. И Дашка даже плакала, представляешь? Она так возилась с Лекой эти дни – играла с ней, ухаживала, опекала. Однажды я даже видела, как Лека рыдает в тоске по маме, а Дашка объясняет, что мама выполняет важную миссию и обязательно скоро приедет обратно.

– Тебе это незнакомо? – Удивился в трубке Ольгин голос. – Неужели ты не делала так же в детстве?

– У меня не было сестры, – Инна слезла с подоконника и принялась готовить себе чай. Посмотрела на пакетики, решительно задвинула их на полку, и достала пачку настоящего чая, – есть брат, и я очень его люблю, но таких отношений у нас никогда не было. Если мне было плохо или грустно – я шла к отцу.

– Папина дочка?

– Абсолютно, – она присела на табуретку, положила подбородок на сомкнутые руки и стала смотреть, как распускаются чаинки в прозрачном чайнике с кипятком, – папа научил меня всему самому важному, что я знаю. И даже нет, не так… Не научил. Просто помог раскрыть.

Она налила чай в любимую чашку и сделала глоток. Упоительный запах корицы проник в ноздри и согрел изнутри. Инна отпила еще немножко и продолжила:

– Он никогда не пытался дать мне то, к чему у меня не было интереса. И всегда говорил, что все ответы у меня и так есть – надо только научиться себя слушать, и все получится. В семь лет мы учились называть чувства вслух. Я прибегала к нему, описывала то, что чувствую, и мы давали этому названия. В десять он рассказал, как отделять свои желания от навязанных извне. В четырнадцать – как нести ответственность за сделанный выбор. И что поразительно, в нашей семье родители всегда были примером. Если мама говорила, что смотреть телевизор вредно, то вредно это было для всех, а не только для детей.

– Прямо-таки идеальная семья, – мягко сказала Ольга, и у Инны мурашки пробежали по спине от ее тянущего «мм», – в моей было по-другому.

– Расскажи, – попросила.

И Ольга начала рассказывать. Инна слушала, прислонившись спиной к прохладной стене, рассматривая в окно верхушки зеленых деревьев и вдыхая потрясающий аромат летней ночи. Первый раз за много месяцев ей было абсолютно спокойно. Все мысли улетучились, и тепло – ласковое словно котенок, заползло за пазуху.

– Моя мама считала, что я должна быть лучшей во всем, – журчал Ольгин голос, – лучше всех учиться, лучше всех выглядеть, лучше всех играть в волейбол и бегать. И когда это удавалось – не было дней лучше: меня любили, хвалили, в мою честь устраивались праздники и дарились подарки. Но стоило однажды принести даже «четверку» – и вся любовь заканчивалась. Я превращалась в парию, позор семьи, ничтожество. Мать могла не разговаривать со мной днями, а отец только поддакивал ей из-за экрана телевизора.

Молодого человека мне выбрала мама, институт – тоже она, но тут что-то произошло.

– Догадываюсь, что именно, – рассмеялась Инна.

– Правильно догадываешься, – хмыкнула в трубку Ольга, – девочка вышла из-под контроля и понеслась по накатанной. Я собрала вещи, среди ночи ушла из дома, и вернулась туда только через пять лет, с дипломом и свидетельством о браке в кармане.

– Ты не шутишь?

– Ни секунды. Правда, диплом был не того института, а брак не с тем человеком, но маме пришлось смириться.

– А папа? – Спросила Инна.

– А папа из-за телевизора опять ничего не заметил.

В глазах Инны ясно и четко возникла эта картина: молодая Будина приезжает домой, ее встречает высокая строгая женщина с пучком на затылке и в блузке с жабо, смотрит снисходительно сверху вниз, пряча за уголками глаз радость. А на заднем плане – затылок лысого мужчины, едва выступающий над спинкой дивана, и звук работающего телевизора.

– Ты вышла замуж по любви?

– Тогда казалось, что по любви, – в голосе Ольге появился оттенок грусти, – потом оказалось, что нет.

– Как ты поняла это?

– На мой вкус, любовь – это когда я восхищаюсь другим человеком, обожаю какие-то его качества, когда он становится центром. А мой муж был центром очень недолго, и восхищаться им я перестала очень быстро.

– Как быстро?

Инна увлеклась вопросами и пропустила ответный смешок.

– Госпожа Рубина, – засмеялась Ольга, – вам не кажется, что допрос затянулся? Ответь мне лучше – ты скучала по мне?

Вопрос поставил Инну в тупик. Она вздохнула, посмотрела на потолок, скользнула взглядом к холодильнику, и только тогда ответила:

– Да.

Теперь замолчала Ольга. И в их молчании было больше слов, чем в самом длинном диалоге. Инна слушала дыхание, представляла Ольгины губы, и наслаждалась каждой секундой происходящего.

– Я могу приехать к тебе прямо сейчас, – сказала Ольга, а Инна отметила, что, кажется, знает, какие сейчас у нее глаза – глубокие и пьяные.

Ей хотелось сказать «да». Очень хотелось. Так просто – «Да», и так сильно изменится жизнь.

– Нет, – сказала она, успокаиваясь, – извини.

Ольга долго молчала, переваривая ответ.

– Я подожду. Я терпеливая, знаешь?

Инна улыбнулась, выключая в кухне свет. И уже в темноте ответила:

– Извини, но… Я тебе не верю.

И повесила трубку.