Лиза спала. Она лежала на кровати, свернувшись клубком, и ровно дышала, а Инна сидела рядом на полу и кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать.

Что я наделала? Господи, что я наделала?

Она больше не могла плакать – за те десять часов, что Лиза спала, она успела выплакать все слезы, и теперь рыдания выходили из горла сухими всхлипами.

Что я наделала?

Потеряла контроль, отпустила ярость, и вместо того, чтобы исправить одну беду, сотворила новую. Никогда в жизни ей не забыть чувство великой злости, наполняющей все тело и затмевающей рассудок. Никогда не забыть ощущения волос в кулаке и крови, капель крови, так и оставшихся на паласе.

Боже мой, что же я наделала?

Она кусала пальцы, словно надеясь наказать себя так, причинить себе такую же боль, как та, что испытала Лиза, и знала, что это невозможно.

Проще всего было сейчас сбежать. Позвонить Леше, Кристине, да хоть кому! И бежать отсюда куда глаза глядят, подальше. Она знала это, и продолжала сидеть.

Но сидеть было невыносимо. Вина – тягучая и липкая – требовала выхода, осуждения, наказания.

И Инна вышла в другую комнату, села на диван, дотянулась до телефона и позвонила Жене. Она знала уже от Леши, что они с Лекой уехали в Питер, но Женя была сейчас единственной, кто мог ей помочь. Просто послушать. Не осуждая. И не добивая окончательно.

Женька ответила сразу, несмотря на ночь, и сразу спросила, что произошло.

И Инна рассказала. Все, без утайки, не пытаясь преуменьшать ужас случившегося.

– А теперь она там спит, а я понятия не имею, что мне делать, – закончила она, исчерпав весь запас болючих и горьких слов.

– Бери ее в охапку и увози оттуда к чертовой матери, – недолго думая ответила Женя, – если, конечно, она тебе еще нужна.

Это было неожиданно. И очень странно.

– Жень, убегать – это не мой способ…

– Твой способ – это смиряться, – Женя перебила, и голос ее из сочувственного мигом стал жестким, – может, пора научиться бороться?

– Каким образом? Бегством?

– Да что вы пристали ко мне с этим бегством? – Заорала вдруг Женя, да так, что Инна вздрогнула и отодвинула трубку от уха. – Вас послушать, так любое действие, идущее вразрез с планами – бегство. А по-моему, это просто жизнь. Слышишь, Инка? Жизнь! В которой после такого объяснения как у вас, надо хватать жену за косы и увозить ее к чертям из города, где все это произошло. Подальше от этой твари, дальше о воспоминаниях, и поближе к себе!

– Но…

– В задницу твое "но"! Я знаю все, что ты хочешь сказать – наслушалась уже и про ваши квартиры, и стабильность, и работу, и прочую хрень, за которую вы держитесь как за круг спасательный, но только непохоже, чтобы это сделало вас хоть чуточку счастливей!

– Не перегибай палку, – наконец, смогла вставить слово и Инна, – мы были счастливы.

Но Женю было не остановить.

– Именно, – припечатала она, – были. А теперь нет. Давно нет. И ты не пытаешься построить новое счастье, Инка. Ты пытаешься воскресить старое. Думаешь – соберу по кусочку, подожду, смирюсь, и оно вернется. Нет. Не вернется. Заруби себе на носу – как раньше, уже никогда не будет.

Инна тяжело дышала. Ее била дрожь, и каждое Женино слово эту дрожь усиливало. Словно она влезла Инне под кожу и вбивала туда гвозди – один за другим.

– Хочешь, расскажу тебе почему Лиза ушла к этой бабе?

– Откуда тебе знать? – Вырвалось у Инны.

– Оттуда. Я единственная из всех, кто от нее не отвернулся, кто с ней разговаривал. И я точно знаю, что она любит тебя до безумия, но она устала. Слышишь, Инка? Ты чудесная, замечательная, теплая и поддерживающая, но, черт возьми, ты же при этом каменная и предсказуемая как программа телепередач. Ты точно знаешь, как правильно, как честно, как ответственно. А знаешь ли ты, как спонтанно? Как безумно? Как порывисто? Разуй глаза! Ты всегда делаешь только то, что считаешь верным, и не делаешь того, чего просто хочешь.

Она орала уже на максимальной громкости, и от этого крика щеки Инны заливала белизна. Что? Что она говорит?

– Ты позволила себе один раз, ОДИН чертов раз наорать на жену, за дело наорать, и винишь себя уже сутки, и будешь винить еще долго. Слышишь ты меня или нет? Ты винишь себя за то, что сделала то, что хотела! Всего лишь то, чего хотела, а не то, что было правильно! И теперь ты собираешься оставаться в Таганроге и снова вести себя как мать Тереза. Воспитывать чужого ребенка, извиняться перед предавшей тебя женщиной, и застилать ей постель, когда ей приспичит снова трахнуть эту мерзкую телку. Так? Ведь так?

– Не так! – Крик вырвался из Инны вместе со слезами. – Женька, я не могу больше. Я больше не могу.

Она сползла с дивана на пол и разрыдалась, забыв об упавшей на пол трубке. В голове кругами носилось: "немогубольшенемогубольшенемогубольше". И от этого невозможно было спрятаться, скрыться. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.

Не могу быть хорошей. Не могу быть правильной. Не могу смотреть, как чужая тетка целует мою любимую, и молча закрывать дверь. Не могу знакомиться с любовницей мужа и встречаться с ней на его дне рождения. Не могу сохранять лицо и достоинство. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.

Не могу улыбаться в ответ на хамство, не могу учитывать желания всех вокруг, не могу дружить без оглядки, не могу забывать о себе. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.

Ее лицо раскраснелось, заплыло слезами. Боль штопором крутилась в межреберье, а всхлипы мешали дышать ровно и спокойно.

Да и пошло оно к чертовой матери, это спокойствие! К чеертовой, мать ее, матери!

– На хуй, – вдруг вслух сказала Инна, и прислушалась к себе. Странно… Мир не рухнул, все не развалилось на куски. Она просто это сказала.

– На хуй.

Вскочила на ноги, и широкими шагами пройдя в спальню, включила в ней свет. Лиза спала, свернувшись в клубок на краю кровати, накрытая одеялом и вздрагивающая даже во сне. Волна нежности затопила Инну от головы до пят.

– Вставай, – громко сказала – нет, не сказала – велела! – она.

И, не дождавшись реакции, повторила еще громче:

– Лиза, вставай!

– Что? – Светловолосая голова вскинулась над подушкой, и испуганные глаза – любимые, такие любимые, и знакомые, вспыхнули навстречу.

– Вставай и собирай вещи. Я еду за билетами. Утром мы уезжаем в Питер.

***

Женька выключила телефон и в сердцах бросила его на пол.

– На кого ты так орала? – Подняла нос из-за книги Яна.

– На подругу. У нее совсем крыша поехала. Зла не хватает.

Яна захлопнула книгу и с интересом посмотрела на Женю.

– Расскажешь?

– Инка увела Лизу у мужа, несколько лет назад. Феерическая была любовь, сказочная. Жили вместе, счастливо жили, и тут у Лизы башня поехала. Влюбилась в свою начальницу, ушла из семьи и принялась бегать за этой начальницей как умалишенная. А Инка все терпела. Возилась с их дочкой, Лизе сопли вытирала и страдала себе потихоньку. А несколько дней назад эта начальница Лизу трахнула, да в такой жесткой форме, что врагу не пожелаешь. Лиза в трансе, Инна в трауре, принялась ее выхаживать. Выходила. И знаешь, что эта идиотка сделала как только очухалась?

– Пошла звонить начальнице, я полагаю, – Яна откровенно хихикала, глядя как взбешенная Женя мечется по комнате. После ее слов она резко остановилась и оглянулась.

– Откуда ты знаешь?

Теперь Яна уже откровенно смеялась.

– Женька, ну что ты как дите малое? Есть такой тип людей, которые легко впадают в такие отношения. Дай угадаю – у нее наверняка были очень авторитарные родители, не дающие ей воли ни в чем?

– Точно, – прошептала пораженная Женя.

– Ну и чему ты удивляешься? У нее в крови сидит две потребности: быть наказанной за своеволие и одновременно разорвать круг подчинения. Она неосознанно находит себе партнеров, с которыми сможет реализовать оба сценария.

– Но Инка не такая! Она не руководила Лизой! И не наказывала!

– Правильно, вот она сама себя и наказала, – хмыкнула Яна, – ушла из семьи, чем не наказание? Завела себе какую-то пакость, огребла по полной – вуаля, сценарий пройден, все счастливы.

Женя, как сдувшийся шарик, присела рядом с подругой.

– Янка, ты страшно цинична, – грустно сказала она.

– Да я таких историй по пять на дню слушаю, – парировала Яна, – так на кого ты орала-то?

– На Инку. Представляешь, у нее наконец сдали нервы, и она устроила Лизе варфоломеевскую ночь. Тыкала ее лицом в фото начальницы и заставляла внуться в реальность. А теперь сидит и страдает.

– А чего страдает? – Снова хмыкнула Яна. – Очень правильно сделала.

– Правильно?

– Конечно. Единственный способ разорвать порочный круг – это вернуть человека в реальность, чтоб он увидел, что то, что он принимал за любовь – это любовь к фантазии, мороку, мифу. Тогда есть шанс, что все встанет на свои места. А твоя подруга молодец, соображает. Не каждый бы додумался.

Женя только кивнула согласно. Ей тоже казалось, что Инна поступила правильно, и она надеялась, что та внимет ее совету и пойдет дальше.

– Я поеду в центр, – сказала она, помолчав, – разнервничалась, надо успокоиться.

– Валяй, – Яна снова взялась за книгу, – Кира за мелкими присмотрит, не переживай.

И Женя уехала.

***

– Женя уехала в Питер, – сказала Лека в трубку.

Ответом ей было недоуменное молчание. Мол, а я тут при чем? Зачем ты мне об этом говоришь?

– Ксюша…

– Ладно, ладно, – засмеялась, – просто мне уже немного надоело слушать про Ковалеву. Только я обрадовалась, что ее больше не будет в моей жизни никаким боком, так на тебе. Ну, уехала она в Питер. И что?

– Ну… – Лека помялась. – Это же значит, что она уехала к Марине.

– И что?

А правда – и что? Почему ее это так удивило, так разозлило и выбило из колеи? Уехала и уехала, скатертью дорога. Ан нет, не скатертью, и не все равно ей вовсе.

– Я жуткое дерьмо, да, Ксюха? – Грустно спросила Лека. – Похоже, что я так и не смогла ее отпустить.

– Погоди, – Ксюша насторожилась, – мне казалось, ты выбрала Диану.

– Да, но сомневаться от этого я не перестала.

– Ой, Ленка. Странный у тебя способ принимать решения.

Она сказала эту загадочную фразу и замолчала. Лека задумчиво посмотрела в окно в ожидании продолжения, но так и не дождалась.

– Объясни.

– Когда я принимаю решение, я тоже сомневаюсь. Долго думаю, взвешиваю, решаю. Но когда решила – все. Других вариантов, кроме выбранного, и быть не может. Иначе какое это решение?

Лека задумалась. У нее было совсем не так. Она вроде бы решала, но от этого не переставала сомневаться.

– А вдруг ты выбрала не правильно?

Ксюха засмеялась.

– Лен, тут нет неправильно. Есть то, что ты выбрала. Остального не существует. Иначе это был не выбор, а самообман. Чем ты, похоже, успешно и занимаешься.

– Я люблю Диану…

– Ой, нет, – перебила Ксюха, – избавь меня от новой порции страданий мозга, я больше не могу это слушать. Думаю, твоя Ди – умная девочка, и понимает, что ни хрена ты на самом деле не выбрала, поэтому и не возвращается к тебе и близко не подпускает. В общем, иди и решай. А решишь – сразу перестанешь морочить голову себе и окружающим.

После этого она по всем законам жанра должна была повесить трубку, но почему-то не повесила – Лека продолжала слышать ее дыхание и хруст зубочистки.

– Ты хочешь сказать мне что-то еще? – Спросила она.

– Да, – Ксюха заговорила твердо и жестко, жестче чем обычно, – я говорила со спонсором. Твой фильм провалился.

Лека ахнула и ухватилась на стену чтобы не упасть. Провалился? Как? Как это могло случиться?

– А как это обычно случается? – Хмыкнула Ксюха. – Народу не понравилось, всего лишь несколько сотен просмотров вместо ожидаемых сотен тысяч. Так что мне жаль, но вот так вышло.

У Леки закружилась голова. На глазах выступили слезы от обиды и огорчения.

– Но как же так?

– Лена, – твердо и словно маленькому ребенку начала объяснять Ксюха, – далеко не всегда бывает так, что мы получаем то, что хотим. Я так понимаю, это твоя первая неудача в жизни? Ну так поздравляю. Ты взрослеешь и возвращаешься в реальный мир.

– Да делать-то мне чего теперь? – Крикнула Лека, захлебываясь слезами.

– Понятия не имею, – ответила Ксюха и повесила трубку.

Лека долго смотрела на нее и слушала гудки, не веря своим ушам. А потом размахнулась и изо всех сил шарахнула трубкой о стену.

– Ну и пошла ты к черту!

– Вот это у тебя способ встречать гостей, – раздался сзади насмешливый голос, – мы звонили, звонили, а ты тут оказывается трубками швыряешься.

Лека обернулась, не обратив внимания на это "мы", и ахнула, увидев рядом с Дианой Светку, Риту и Тони. Они стояли, слегка смущенные, и немного удивленные Лекиным видом. А удивляться было чему – от резких движений через повязку на бедре выступили коричневые пятна, а лицо явно было лицом только что рыдавшей женщины.

– Привет, – мрачно сказала Лека, – идите на терассу, я умоюсь и приду.

Она скрылась в туалете и начала разматывать повязку.

– Дай я, – сказала вошедшая следом Диана, – чего ты размахалась-то? Врач же сказал – без резких движений.

– Зачем ты их привела? – Спросила Лека сурово и горько.

– Они сами хотели прийти, – пожала плечами Диана, – так что случилось?

Она стояла перед Лекой на коленях, и разматывала бинт, и глядя на ее черноволосую макушку Леке вдруг стало так грустно и так жаль себя, что поневоле вырвалось:

– Мой фильм провалился.

– Как? – Диана вскинула голову, и в ее глазах, голубых, чудесных глазах, было столько тепла и сочуствия, что Лека не выдержала – упала рядом на пол и разрыдалась, уткнувшись в теплое плечо.

– Он провалился, понимаешь? – Слова выплескивались из нее вместе со слезами. – Вся работа, многомесячная работа впустую! И самое ужасное, что со мной никогда так не было. Все, что я делала, было хорошо! А он взял и провалился. Я сделала дерьмовое кино, Ди.

Диана слушала, гладила по голове, обнимала.

– Послушай, – сказала она, когда Лека умолкла, – посмотри на меня.

Лека посмотрела.

– Когда я пришла в фигурное катание, первое что мне сказали – это "чем больше раз ты упадешь, тем больше у тебя шансов добиться успеха".

– Но им не понравился мой фильм!

– Да. Да, дорогая, им не понравился твой фильм. И это значит что ты возьмешь себя за задницу, вытрешь сопли, и сделаешь второй. А потом третий. И десятый. И каждый из них будет лучше чем предыдущий. Понимаешь, фокус же не в том, сколько раз ты упадешь. Фокус в том, сколько раз ты поднимешься.

Лека все еще всхлипывала, но потихоньку до нее доходили Дианины слова.

– А еще подумай вот о чем. Вложила ли ты в этот фильм всю свою душу, все свои силы? Показывала ли ты действительно то, что хотела показать? И в чем причина провала – в том, что ты показала неправильно или просто в том, что ты показывала не то.

– Я не справлюсь одна, Ди, – вырвалось у Леки.

Диана улыбнулась, уже мягко, и обняла Леку за шею.

– Однажды ты мне это уже говорила. Вернее, писала. Помнишь?

Лека кивнула.

– Тогда я не ответила, а сейчас отвечу. Ты не одна, и одна не будешь.

Их глаза встретились. В Лекиных яркой вспышкой прозвенел вопрос. И словно отвечая на этот вопрос, не заданный, но такой очевидный, Диана легонько поцеловала ее в губы.

– Идем, – сказала она, вытирая Лекины щеки, – нас ждут друзья.

И стало легко. Легко, как никогда в жизни. От одного осознания, что совсем не обязательно быть идеальной. Что можно ошибаться, и пробовать снова, и еще раз, и еще.

И просто жить. Просто. Жить.

***

Женька шла по парку возле Исаакия. Шуршали под ногами листья, и все вокруг было наполнено золотом – купол, переливающийся, блестящий, и деревья, и листва под ногами. Все было таким теплым и мучительно золотым.

И тянула сердце какая-то добрая и нежная грусть, наполняла до краев и выплескивалась новыми и новыми шагами.

И уже казалось неважным, что занесло ее снова в этот волшебный город, и почему она здесь, и как скоро уедет, да и уедет ли вообще… Важным было только это всеобъемлющее тепло и, пожалуй, наверное счастье.

– Женька! – Отзываясь эхом, раздался сзади чей-то крик, и как много в нем было веры, и неверия. Отчаяния и надежды на чудо.

Как много мгновений нужно, чтобы обернуться и найти ее глазами. Как много секунд потребуется чтобы сделать всего лишь несколько шагов. Секунд, сливающихся в одно чувство, в один крик, в одно счастье.

Она обняла ее так, словно не виделись целый век. Она зарывалась лицом в ее волосы, дышала осенним запахом духов, и держала, держала руками, чтобы больше никогда-никогда не отпускать.

– Как я скучала по тебе, – шептала Марина, прижимаясь сильнее и сильнее, хотя, казалось, сильнее уже просто некуда, – боже, как же я по тебе скучала, котенок…

А Женька молчала, и только губы ее шевелились возле Марининого уха в беззвучном и бесконечном "люблю".

Она гладила ее волосы, и снова зарывалась в них лицом. И плакала, кажется – поняла это, только почувствовав соль на губах. А следом за солью – ее губы.

Они целовались, стоя у фонтана, посреди золотой и чудесной питерской осени, и никакая сила не смогла бы оторвать их друг от друга.

– Я нашла тебя, – шептали одни губы в другие, – наконец-то я тебя нашла…

Им предстояло о многом поговорить, и не все из этих разговоров станут приятными и спокойными, и много слез еще будет выплакано, и много обвинений они выкрикнут друг другу, но сейчас им казалось, что все это совсем неважно. Важным было то, что через годы и километры боли они наконец-то сумели встретиться.

– Идем со мной, – попросила Женька, когда стало возможно разомкнуть объятия, – идем.

И они пошли – счастливые, влюбленные, держащиеся за руки и не верящие своему счастью.

Дошли до дворцовой, спустились на набережную, и там Женя сделала то, о чем чаще всего вспоминала, о чем больше всего мечтала – обняла Марину сзади, укутывая в свою куртку, зарылась лицом в волосы на ее затылке, и снова, уже который раз, беззвучно прошептала: "люблю".

Они стояли так до самого заката, и не хотели уходить. А потом, когда солнце зашло и они, счастливые до головокружения, проводили его взглядами, пришла ночь, полная новых открытий и новых чудес.

Марина за руку привела Женьку в свой дом. И целовала ее в лифте, в коридоре, в прихожей, на ходу стаскивая одежду и не давая сделать ни вдоха. Утянула в спальню, и там они, наконец, соединились – обнаженные, горячие и пьяные от любви и друг от друга.

И была нежность. Так много нежности, что от нее перехватывало дыхание и кожа покрывалась мурашками. И была страсть – сильная, яростная, оставляющая царапины на теле и восторг в душе. И было так, как было раньше. И так, как не было до этого никогда. И содрогаясь в оргазме, Марина снова – как много лет назад – сжимала бедра и кричала: "Женька! Пожалуйста… Женькааа!"

И как много лет назад, засыпая, Женя чувствовала ее руку на своем лобке и рассыпавшиеся пряди волос на плече. Только на этот раз она не сомневалась, а знала точно.