Сцена первая

Комната в небольшой квартире. Две двери: одна в соседнюю комнату, другая на кухню. Одно окно. В комнате мало свободного пространства, её загромождают вещи: торшер, диван, буфет, стол, стулья. За столом, напротив друг друга, сидят мужчина и женщина, оба неопределённого возраста, неопределённой внешности. Мужчина взволнован до крайности, женщина удивлена в такой же степени.

Мужчина. Здравствуйте!

Женщина. Добрый вечер. Вы уже здоровались.

Мужчина. Александра!

Женщина. А почему вы называете меня так торжественно? Зовите меня просто Шура.

Мужчина. Шура — это шипящее имя, а вам идёт стройное, звенящее. Если вы не возражаете, я буду звать вас Александрой.

Женщина. Зовите, только вы устанете, — это очень длинно.

Пауза.

Мужчина. Как вы провели эти два дня?

Женщина (встрепенулась). Какие два дня?

Мужчина. Те, что мы не виделись.

Женщина. Ах да, я действительно видела вас во вторник.

Мужчина. Да! Да! Да! Именно во вторник! А вы помните, в котором часу?

Женщина. Кажется, в шесть. Как мы и договорились.

Мужчина (ласково). Нет, в шесть десять. Заря догорала.

Женщина. Господи, как вы странно говорите…

Мужчина. Что же в этом странного? Вы разве не заметили, как она догорала? А я заметил, потому что вы тогда появились.

Женщина. Ну хорошо.

Пауза.

Мужчина. Как вы себя чувствуете?

Женщина. Хорошо. Спасибо. Только я очень устаю. И сейчас я устала.

Мужчина. А вы прилягте.

Женщина (испуганно). Господи! Да что вы!

Мужчина. Нет, нет, вы прилягте, отдохните.

Женщина (твёрдо). Да нет, я не буду ложиться. Я посижу. Я сидя отдыхаю.

Пауза.

Женщина. А как вы провели эти два дня?

Мужчина (радостно). А почему вы спросили? По мне что-нибудь заметно?

Женщина (недоуменно). Нет… Впрочем, я не знаю… А что должно быть заметно?

Мужчина (доверительно). Я очень много думал. Хотя, пожалуй, не больше, чем всегда… Только всё об одном и том же. (Улыбается.) Это утомительно.

Женщина. Ну, это вы напрасно. И так устаёшь в этом круговороте.

Пауза.

Мужчина (решительно). Александра!

Женщина. Ой, вы меня пугаете этим именем.

Мужчина. Извините. Так вот… Вы не хотели бы узнать, о чём я думал эти два дня?

Саша (колеблется). Почему не хочу? Хочу, если это прилично, конечно.

Мужчина (торжественно). Я думал о том, что было бы очень правильно и хорошо, если бы мы поженились.

Саша молчит, лицо её ничего не выражает.

Почему вы молчите? Не отказывайте мне, пожалуйста. (Тихо.) Я знаю, я некрасив. Вернее, лицо у меня неприятное.

Саша (поспешно). У вас совсем неплохое лицо.

Мужчина (улыбаясь). И сложён я не атлетически. Верно?

Саша. Ну, почему?..

Мужчина. Нет, всё это так. Александра, я могу продолжать?

Саша (умоляюще). Продолжайте, только не очень дрожите, а то я очень устаю.

Мужчина (быстро, вдохновенно). Я понимаю, мы знакомы всего десять дней, но с той минуты, как я увидел вас на именинах у Бедхудова, я совершенно лишился индивидуальности, я потерял своё лицо: я думаю и говорю только о вас. Вы похожи на Сикстинскую капеллу, в вас множество оттенков… Я зарабатываю сравнительно мало… Но я буду зарабатывать больше. Я прославлюсь, я вам потом скажу, на чём. Никто никогда не будет любить вас так, как я. Выходите за меня замуж.

Саша (собираясь с мыслями). Я вам прямо скажу, Павлик, вы мне тоже понравились на именинах у Бедхудова. И когда вы пригласили меня на «Прощальный вальс», я даже покраснела: мне это было приятно. И я тоже думала о вас эти десять дней, хотя в этом бешеном ритме жизни о многом забываешь… Всё это так. Но я не знаю, что вам ответить. Я сейчас не совсем подготовлена.

Павел. Я прошу вас, не отказывайте мне категорически.

Саша. Категорически я не отказываю.

Павел. Я прошу вас, скажите, что вы, скорее, согласны, чем не согласны.

Саша (медленно). Да, Павлик, я, скорее, согласна.

Павел. Прощайте, Александра. Я ухожу и приду через два дня. Не отказывайте мне. Хоть это и смешно звучит, но я люблю вас так, как никто, никогда, никого не любил. (Уходит.)

Из соседней комнаты сразу появляется пожилая, полная, приятная женщина.

Саша. Ты, конечно, всё слышала, мама?

Мама (садится на место Павлика). Да, Шура, я, безусловно, всё слышала. Вопреки своему желанию. Я не способна подслушивать твои интимные разговоры с молодыми людьми, но ты же знаешь, какая здесь звукопроницаемость. Я всегда говорила, что когда-нибудь это послужит поводом для огромного скандала, если даже разговор не будет стоить выеденного яйца.

Саша. Ах, мама. Это совсем меня сейчас не занимает. Как можно сейчас говорить о звукопроницаемости?

Мама (значительно). Что он за человек, Шура?

Саша. Ах, мама, если бы я знала! Да и разве можно узнать человека за десять дней? Какие-то люди открываются сразу, какие-то постепенно. Это всё так индивидуально… Возможно, то, что я вижу в нём, это только одна какая-то его грань…

Мама. Шура! Как вы познакомились? Его кто-то представил?

Саша. Ну кто сейчас кого представляет? Да и какое это имеет значение?

Мама. Но, я надеюсь, это не уличное знакомство?

Саша. Нет, мы познакомились на именинах у Бедхудова.

Мама. Так он знакомый Бедхудова?

Саша. Да.

Мама. И был им приглашён? Это говорит в его пользу. Бедхудов… (Вздыхает.) Впрочем, я всегда говорила тебе: если бы ты вела себя умнее…

Саша (вскакивает). Мама! Не смей об этом говорить.

Мама (торопливо). Хорошо. Мы не будем об этом говорить. Но бескомпромиссность ещё никому не приносила счастья.

Саша (угрожающе). Мама! Я прошу тебя…

Мама. Хорошо. Мы не будем об этом говорить.

Пауза.

Как его зовут?

Саша. Павлик Фарятьев.

Мама. Фарятьев? Он осетин?

Саша. Осетин? Почему?

Мама. Мне почему-то показалось, что в нём есть нечто восточное. А почему ты его зовёшь так интимно: Павлик?.. Шура?! Между вами ничего не было?

Саша. Боже мой! Мама, это, наконец, безумие какое-то, я же не ребёнок.

Мама. Хорошо, это, в конце концов, твоё дело, я далеко не мещанка, и ты меня не можешь обвинить в узости взглядов, я смотрю на вещи трезво — такова жизнь. Но скоропалительные связи…

Саша. Мама! Всё! Я больше не скажу ни слова.

Мама. Хорошо, я молчу. А чем он занимается?

Саша. Он зубной врач.

Мама. Протезист?

Саша. Я не знаю таких тонкостей. Зубной врач.

Мама. Знаешь, Шурочка, это говорит в его пользу: туберкулёз человек может перенести на ногах, а с зубной болью он побежит к дантисту.

Саша (ходит из угла в угол). Ах, мама, ну неужели ты не понимаешь, до какой степени это всё мне неинтересно? Важно другое. Важно то, подлинное ли это чувство, эта его любовь ко мне, или же это всё несерьёзно. Возможно, это просто его фантазия. Возможно, он вообще легкомысленный человек.

Мама. Да. Безусловно. Если чувства нет, то не о чем говорить.

Хлопает входная дверь. Появляется худенькая девушка лет шестнадцати.

Девушка. Привет! (Проходит в другую комнату.)

Мама (трагически, речитативом). Любовь! Чего ты добиваешься? Ответь мне! Чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы у меня было кровоизлияние в мозг, или ты хочешь, чтобы я немедленно телеграфировала отцу? Я к тебе обращаюсь, Любовь!

Люба появляется в дверях.

Люба. А в чём дело?

Мама. Когда закончились уроки и который сейчас час? Где ты была?

Люба. Нигде я не была.

Мама. Чем ты занималась?

Люба. Ничем я не занималась.

Мама. До чего мы так дойдём? Я тебя спрашиваю! До чего?

Люба. Ни до чего. Успокойся ты.

Мама. С кем ты была?

Люба. Ни с кем я не была.

Мама. Как? Ну а что же было всё это время? Шурочка, дай мне валидол.

Люба молча выходит в кухню.

До чего мы так дойдём, Люба? Ты подумала, до чего мы так дойдём? Я позвоню учительнице. (Тихо и спокойно.) Безусловно, Шура, если чувства нет… Но почему ты думаешь, что его нет? У тебя есть основания не верить Павлу?

Саша. Не знаю, мама. Я ничего не знаю. Если бы я могла заглянуть в будущее…

Мама. А ты загляни в прошлое. Послушай меня, ты загляни в его прошлое. Человек, в общем, живёт ритмично, даже импульсы ритмичны. Если в его прошлом есть что-то порочащее его…

Саша. Ну как я могу это узнать?..

Мама. Ты удивительно наивна. Он знаком с Бедхудовым. Бедхудов очень проницательный человек… Если тебе неудобно, я могу сама поговорить с ним, тонко, деликатно. В бестактности ты меня упрекнуть не можешь.

Саша. Не смей даже думать об этом! Слышишь! Я запрещаю тебе! Ты хочешь довести меня до петли? Всё! Закончим этот разговор, никакого Фарятьева нет и не будет. Ты понимаешь? Я уже всё решила, и забудь о нём.

Мама. Это твоё дело. (Кричит.) Люба! Что ты ешь?

Люба (из кухни). Ничего я не ем.

Мама. Обед в духовке.

Люба (появляется в дверях). Я не буду есть эти паршивые котлеты.

Мама. Почему они паршивые?

Люба. Вчера котлеты, позавчера котлеты… Неделю едим одни и те же паршивые котлеты.

Мама. Не одни и те же. Это новые.

Люба. Всё равно паршивые.

Мама. До чего мы так дойдём, Люба? Разве ты зарабатываешь деньги на свои капризы?

Люба. Ну так что? Чего ты хочешь? Я вообще ни к чему не притронусь. Я лучше сдохну с голоду!

Саша. Не смей орать! Ты не на улице.

Люба. А я на улице не ору. (Выходит в кухню.)

Саша. Открой банку кальмаров. Слышишь?

Люба. А где они?

Саша. В шкафу.

Мама. Ну что это за еда? Нужно пообедать. Она окончательно загубит желудок.

Саша. Пусть ест, что хочет, мама.

Мама. Конечно, я для вас ровным счётом ничего не значу. Вы считаете меня дурой. Зачем же нужно было рожать детей, если от них не слышишь ласкового слова, если ты лишний, чужой для них человек, если они буквально ненавидят тебя, если они оскорбляют тебя, если ты не можешь, не можешь… (Плачет.)

Саша. Мамочка. Ну перестань, это всё не так.

Мама. Это так. Это так, и такова жизнь. Вы поймёте это, когда у вас будут свои дети.

Саша. Всё это не так ужасно. Мы очень тебя любим.

Мама. Возможно, вы полюбите меня, когда я буду лежать на кладбище, но мне… мне… Так хотелось бы, чтобы это было при жизни.

Люба (в дверях, жуёт). А пирожные кому?

Саша. Тебе.

Люба. Это ты купила?

Саша. Какое это имеет значение?

Люба (целует её). Ах ты Шушечка!

Саша (шёпотом). Поцелуй маму.

Люба подходит к матери, гладит её по голове, целует.

Люба (ласково). Ну я же не виновата, что не переношу эти паршивые котлеты.

Мама. Как ты выражаешься? Где ты была после школы?

Люба. Нигде я не была. А кто это вышел из нашей квартиры недавно? Такой нереальный мужчина?

Саша. Почему нереальный?

Мама. Значит, ты стояла в парадном? С кем?

Люба. Он не фармацевт?

Саша. Нет.

Люба. Странно. А он не косит немного?

Саша. Что за глупости?

Мама. Действительно глупости. В нём нет ничего такого… Из ряда вон… Представительный мужчина.

Люба. Я же ничего не говорю. Он мне понравился. Свежесть даёт.

Мама. Боже! Что за жаргон! Это наш жених. Господи! Жених Александры. Вы меня совсем с ума сведёте. Я поставлю чайник. (Выходит в кухню.) Будем пить чай. (Из кухни.) Сядем, поговорим, попьём чаю с вареньем. Всё обсудим, взвесим. Это всё так просто не делается.

Люба медленно подходит к Саше, разглядывает её.

Люба (тихо). Это твой жених?

Саша. Нет.

Люба. Напрасно, я бы тебе советовала выйти за него замуж. (Какое-то время молчит, словно решает, говорить или нет, потом подходит совсем близко к Саше и начинает шептать торопливо на ухо, почему-то оглядываясь.) Раз уж на то пошло, то я тебе скажу… Я ведь тоже выхожу замуж, совсем скоро, уже летом мы будем женаты, будь я проклята. Главное, что я это решила. Не смотри на меня так. Это удача. Мне везёт, понимаешь. Я знаю, что мне осталось жить совсем немного: после сорока лет это уже не жизнь. Я не хочу упустить ни единого дня из тех, что мне причитаются. Я знаю, что я его не люблю, но к любви я отношусь не так — ах! Я отношусь трезво. Это не для меня. Я не хочу остаться гнить в Очакове. А он будет выдающимся физиком. Для него сейчас уже Бор не эталон. Конечно, я понимаю, что я теряю, но я понимаю, что я и приобретаю. Я не хочу загубить свою жизнь в этой дыре, я не хочу стать такой полубезумной квочкой, как мама. Папе хоть немного лучше, но они оба зачеркнули свою жизнь. А что они дали мне? Эти паршивые тряпки? Так по мне, хоть в дерюге ходи. Этот город? Эти котлеты? Я за их грехи не намерена расплачиваться. Это я тебе всё по секрету говорю. Выходи замуж, Шушечка. Даже если ты его не любишь. Любовь — тьфу! Пустое место. Тебе двадцать семь лет. Я тебе не говорила, но когда ты не накрашена, на тебя по утрам страшно смотреть. Ты сгниёшь в своей музыкальной школе. Ты посмотри, у тебя уже сейчас руки дрожат. А я люблю тебя, солнышко. (Целует её.) Я хочу, чтобы ты жила в своё удовольствие, чтобы тебя любили, чтобы у тебя не было глупых забот о деньгах (гладит её по волосам, по щеке, по плечу, целует), чтобы ты не была одинокой. Чтобы ты была красивой.

Саша (отталкивает её). Перестань! Перестань!

Мама (из кухни). Девочки! Постелите скатерть!

Люба. Чтобы ты не стала старухой раньше времени, как тётя Зина, чтобы дома у тебя был роскошный рояль.

Мама (из кухни). Любочка! А ты знаешь, как его зовут? Павлик Фарятьев. Правда, звучная фамилия? И Шурочке пойдёт. (Смеётся.)

Люба (гладит Сашу по руке). Посмотри на свои руки. Через пару лет ты совсем не сможешь играть. Над тобой будут смеяться даже твои бездарные ученики. И что тебе останется, если ты его упустишь? Ты же с ума сойдёшь через десять лет. Ты днём и ночью на разные голоса будешь слышать: «Упустила Фарятьева! Упустила Фарятьева! Упустила…»

Мама (появляется в дверях с подносом). Ну вот, девочки, сядем за стол, попьём чайку, поговорим, обсудим всё, всё, всё со всех сторон.

 

Сцена вторая

Квартира Фарятьева. Расположение комнат такое же, как в первой сцене. Вместо буфета — книжный шкаф, в центре — стол, напротив дивана — телевизор. У телевизора сидит тётя Павла — маленькая хрупкая старушка. Входная дверь хлопает.

Тётя. Павлуша, милый! Ну что ж ты так поздно? Раздевайся! Ты, конечно, умираешь от голода. Ну что же ты так поздно?

Павел (в дверях). Поздно? Я спешил, я буквально бежал. Но время сегодня так летит…

Тётя. Ты, конечно, ничего не ел с утра?

Павел. Не ел? Да, возможно. Я как-то не заметил. Сегодня день совершенно необычный. (Выходит в коридор.)

Тётя (выключает телевизор). Необычный? Павлуша, ты тоже это чувствуешь? Я тоже это чувствую: сегодня удивительный день. Мой руки, я несу ужин. (Выходит в кухню.)

Какое-то время комната пуста, только слышны голоса.

Ну что ж ты так поздно?

Павел. Неужели действительно поздно? Я сегодня не ощущаю времени.

Тётя (входит в комнату, накрывает на стол). Он не ощущает времени! А я его чувствую каждой клеткой.

Павел. Что?

Тётя (кричит). Я чувствую время каждой клеткой!

Павел входит в комнату, садится за стол.

Каждой своей старой клеткой, каждым старым нервом. Ты не знаешь, мальчик, что такое ожидание в старости. Я ведь целый день разговариваю с тобой, мысленно, конечно.

Павел. Тётя, у меня сегодня необыкновенный день. Может быть, я ждал его всю жизнь.

Тётя (садится напротив него). Ну! Я же знала, что близкие люди живут одной душой. Тебе передалось это моё чувство. Ешь, Павлуша, это карпики в сметане.

Павел ест. Пауза.

(одновременно) Тётя, Павел. Ты знаешь…

Тётя (смеётся). Ты ешь. Я буду говорить. Позволь старухе поболтать. Я ведь собираю свои впечатления по крохам, от каждого дня. Для меня ведь имеет значение каждый день. Я видела сегодня совершенно необыкновенный сон. Цветной сон. Будто я нахожусь в каком-то странном саду, красивом, но несколько декоративном. Этот сад мне не очень приятен, но вот подул лёгкий ветер, и я посмотрела на небо. И вдруг… Павлуша! Все звёзды сложились в созвездия, те приобрели чёткие границы, формы, и я поняла их смысл. Каждое созвездие окрасилось в свой цвет. И по небу помчались лиловые олени, красные собаки, жёлтые медведи, зелёные рыбы. Это было поразительно. А я всю жизнь не могла найти ни одного созвездия: я не могла угадать их форм. И пробуждение было таким радостным. Я совсем забыла, что я уже старуха. (Смеётся.) И я поняла, что будет необычный день. (Напевает.) Ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Павел (исправляет её). Ля-ля-ля…

Тётя. Ещё, ещё, Павлуша!..

Павел. Ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Тётя. Да, я лишена и слуха, ко всему… Потом позвонил Бедхудов.

Павел. Бедхудов? Он звонил?

Тётя. Какой необыкновенный человек! Верно, Павлуша?

Павел. Да, тётя. Пожалуй, может быть, мы даже не можем оценить, насколько он необыкновенный человек. Он — душа нашего города.

Тётя. Душа? Мне казалось немного иначе.

Павел (встаёт, ходит по комнате). Нет, именно душа! Посвятить всю жизнь тому, чтобы дать детям возможность выражать свои чувства посредством музыки, одухотворить их жизнь… А ведь эти дети через десять лет будут взрослыми жителями этого города. Ты понимаешь, что от него зависит, какой будет жизнь в Очакове через десять лет? Ибо эти дети в свою очередь подарят людям чудесные мгновения, полные музыки. И жизнь будет прекрасной. Бедхудов! Это…

Тётя. Я чувствую необыкновенное волнение, когда говорю с ним. Я как-то внутренне подтягиваюсь.

Павел. Он почти не бывает дома. А с этим стоматологическим кабинетом было столько волнений! Ведь пойми, это новое дело. Оно требует энергии и времени. И, конечно, средств! А тем более с таким необыкновенным кариесом в наше время…

Тётя. С таким трагическим кариесом, Павлуша.

Павел. Да. И у него хватает времени думать и об этом. Так зачем он звонил?

Тётя. Хотел узнать, когда ты будешь дома. Я сказала, что ты будешь после семи. Я как будто чувствовала… (Торжественно.) Умер мой одноклассник, Павлуша. Удивительный человек и удивительный врач. Светлая ему память. В моём возрасте смерть сверстника — это первый звонок. (Плачет.)

Павел. Не нужно! Не нужно! (Целует её.) Прочь мрачные мысли.

Тётя. Да. Я сначала была потрясена. А потом думала о нём светло. У него была болезнь сердца, и это нужно было ожидать. Сердце — это беда нашего времени. Я понимаю, что это неразумно, но всё-таки отношу его к органам наших чувств. Ведь люди действительно умирают от любви, от радости и горя, и какой ни поставь диагноз, а результат один: не выдерживает сердце. И что ты тут поделаешь?! Я не знаю, как работает мозг, когда ты видишь любимого человека, но я знаю, как бьётся сердце. И все это знают. А, Павлуша?..

Павел (садится). Ты поэт, тётя.

Тётя. Нет, я аналитик. Ах, Павлуша, я смотрю на тебя и поражаюсь: для меня ты дитя, а ведь на самом деле ты — мужчина в годы расцвета, в зените, так сказать. Да! Так о чём я говорила? Я говорила о смерти, о сердце… Подожди, я принесу кисель. (Выходит.)

Павел (про себя). Годы расцвета… Это относительное понятие. А зенит? Что такое зенит для человека?

Тётя (приносит кисель). И вдруг… Совершенно неожиданно. Я получила письмо. Ты знаешь, я всегда очень волнуюсь, вскрывая конверты. Я читаю обратный адрес… И что я вижу? Полоцк!

Павел (недоуменно). Полоцк?

Тётя. Да! Полоцк? Ты понимаешь?

Павел. Полоцк? А что Полоцк?

Тётя. Неужели ты не понимаешь, Павлуша?

Павел. Полоцк?

Тётя. Ну да. Это моя вина. Громадная вина. Мы забываем людей. Мы бросаем их. Даже родных. Как будто впереди нас ждут толпы и карнавалы. Почему мы не думаем об одиночестве? Полоцк, Павлуша.

Павел. Полоцк. Что-то с ним связано… Но что?

Тётя. Хорошо. Слушай. В Полоцке живёт моя и твоей покойной мамы двоюродная сестра Соня. Мы все, к сожалению, обменивались иногда открытками на праздник, но не больше, и она, признаться, потеряла для меня какие-то реальные очертания. Я совершенно не думала о ней. А ведь в детстве мы жили вместе… Да… И вот среди старых книг и тетрадей я нахожу как-то записную книжку. А в ней отмечены дни рождений всех моих давних знакомых и родственников. Ах, Павлуша, как у меня дрожали руки… Там были дни рождения людей, о которых я давно забыла… Что за жизнь! И вдруг, смотрю, — Соня! В общем, я в тот же день побежала, купила ей подарок, возможно не совсем удачный, и отослала с письмом. Первое письмо за столько лет… Я и забыла об этом, и вдруг я получаю ответное письмо сегодня. И какое письмо, Павлуша! Она несчастный человек. Она совершенно одна, муж умер. Она не жалуется, нет, она просто рассказывает о себе, возможно, ей просто необходимо высказаться… Но мне стало так стыдно и больно…

Павел. Полоцк! Конечно, теперь я вспоминаю.

Тётя. В довершение ко всему, она хочет мне вышить что-нибудь на память от неё. Она вышивает бисером. Просит выслать материал, из которого я собираюсь шить платье. Она, конечно, не представляет себе, какой я стала. (Смеётся.) Я — в платье, вышитом бисером! Но я не могу отказать ей, и вот я подумала… Только ты не возражай сразу! Может быть, тебе какую-нибудь выходную рубашку вышить бисером, одноцветным? Допустим, ворот? А?

Павел молчит.

Ну, ты подумай. Сразу это кажется неприемлемым, но если ты представишь себе однотонный бисер, матовый… Ну ты подумай, подумай.

Павел (задумчиво). Тётя, посмотри на меня внимательно и скажи, есть во мне что-то, ну хоть что-нибудь такое, что могло бы привлечь… Нет, хотя бы пробудить симпатию ко мне?

Тётя (смеётся). Я понимаю, Павлуша, ты намекаешь на то, что бисер тебе противопоказан… Но, в конце концов, это не так важно. Самое главное, Павлуша, что, когда я прочитала её письмо, я почувствовала боль и одновременно радость. Я приняла правильное решение…

Павел (решительно). Тётя, я говорил тебе, что сегодня необыкновенный день. Бывают такие дни, когда ты и людей, и явления воспринимаешь как бы под другим углом зрения. Понимаешь? И себя тоже.

Тётя. Ты абсолютно верно всё понял. Я посмотрела на свою жизнь глазами другого человека, и я всё решила. Как бы ты ни возражал, Павлинька, я сделаю по-своему. Все трудности, связанные с этим, я беру на себя. Соня переедет к нам. Мы обменяем её комнату на одну комнату, а потом две и одну на три комнаты. А пока будет производиться обмен, она переедет к нам, мы будем жить с ней в одной комнате.

Павел (ошеломлён). Как?

Тётя. Вот так. Вот так, Павлуша. Она одинока. Она несчастный человек. В конце концов, и мы должны что-то сделать для неё, искупить своё невнимание.

Павел (испуганно). Нет, подожди, нельзя же так сразу это решать. Я ведь ещё… Ты не знаешь…

Тётя. Нет, я всё знаю. Я знаю, что на это трудно решиться, но я ей уже написала.

Павел (встаёт). Написала?

Тётя. Да, написала.

Павел. А как же я?

Тётя (встаёт). Подожди, Павлик. До сих пор мне казалось, что мы отлично понимаем друг друга. Неужели мой рассказ не дошёл до твоего сердца? Ты ничего не понял?

Павел. Я всё понял, но ты же не выслушала меня. Как ты могла написать?.. И ты уже отослала письмо?

Тётя (голос её дрожит). Отослала. Ты ничего не понял, Павлуша. Я тебе рассказала о смерти Зузенко, о смерти старого человека, а он был не так одинок, как Соня. У него погиб сын, развелась дочь и работы было много — вот и всё, но сердце из-за постоянных бед и неприятностей — оно фрустируется, раскалывается. Сначала даёт трещинку, как чашка, а потом раскалывается пополам, и человек умирает от постоянной фрустации. Зузенко умер. Умерла мама. Пусть поздно, но должна же я подумать о Соне.

Павел. Тётя, подожди!

Тётя. А чего ждать?

Павел. Но я ведь женюсь, тётя…

Пауза.

Тётя (медленно садится). Павлик?! Как женишься?!

Павел (садится). Я люблю её, тётя, но я боюсь, она откажет мне.

Тётя (бессмысленно). Откажет? Тебе?

Павел (пытаясь улыбнуться). Конечно мне. Это не так трудно — отказать мне.

Тётя (встрепенувшись). Ты женишься? Ты женишься, Павлик?

Павел. Конечно женюсь, тётя, если она согласится.

Тётя. Ну да. Ну да.

Пауза.

Извини меня, Павлуша. Что-то придумываешь себе, сочиняешь… А это всё так глупо, неприемлемо…

Павел (не слушая её). Знаешь, раньше мне казалось, что я должен только работать. Мои наблюдения и заключения требуют двадцати четырёх часов в сутки, — я ведь хочу закончить свой труд. И мне не нужно вознаграждения. Я уверен, что для этого я родился, это моя миссия.

Тётя. А теперь ты думаешь иначе?

Павел. Теперь я… Я люблю её, тётя. Мы увиделись… И с тех пор я всё время хочу быть с ней вместе, а когда я её не вижу, я ужасно неспокоен, я становлюсь необъективен, даже несправедлив…

Тётя. О, это мне знакомо!..

Павел. И я не могу работать. Так что мне без неё нельзя.

Тётя. Ну что ж, Павлуша, видно, это — счастье. И она тебя тоже полюбит. Тебя нельзя не полюбить. И вы поженитесь. А я поплачу на вашей свадьбе… От радости. (Плачет.) Перемою посуду и уеду к Соне в Полоцк.

Павел. А как же я? Я не смогу без тебя, тётя. Я так привык. Я тебя тоже люблю.

Тётя. И я тебя люблю, Павлуша. Но людям нужно иногда расставаться, чтобы было о чём говорить и что вспоминать. Всё к лучшему. (Встаёт, убирает со стола посуду.) А когда у вас родится дочь или сын, тут вам опять пригодится старая тётка.

Павел (помогает ей). Ты забываешь, что мне могут ещё и отказать.

Тётя. Ах, мужчины, мужчины… Из-за кого вы теряете голову, трезвый взгляд на вещи? Из-за нас. (Направляется к двери.) Как её зовут?

Павел. Александра.

Тётя (останавливается). Она блондинка?

Павел. Нет. У неё пепельные волосы. Такие, как были у мамы, только чуть с рыжинкой. И зелёные глаза.

Тётя (радостно). Боже мой! Павлуша! Соня вышьет ей платье бисером. Жёлтый, сверкающий бисер на белом шифоне! Рыжеватые волосы!.. Соня будет счастлива. Мы её пригласим на свадьбу. Завтра я пойду искать жёлтый бисер и посмотрю шифон. (Выходит, говорит из кухни.) Так всё удачно складывается. Я это чувствовала сразу. Я тебе рассказывала, какой мне приснился сон?..

 

Сцена третья

Комната в квартире Саши. Стол раздвинут и накрыт. У стола суетится мама. Входит Саша.

Мама. Где же мы так долго были? Где мы гуляли?

Саша (изумлённо). Мама! А что это?

Мама. Где, детка?

Саша. На столе.

Мама. А-а… Это я накрыла на стол.

Саша. Я вижу… А зачем?

Мама. А как же! Ведь сегодня понедельник.

Саша. Ну и что?

Мама. Должен прийти Павел.

Саша. Ты серьёзно говоришь? Это для него? Ты специально вычисляла?

Мама. Это нетрудно вычислить. Он обещал прийти через два дня.

Саша. Мама! Немедленно убери всё.

Мама. Он приходит в приличный дом, и я хочу, чтобы он это знал.

Саша. Не-мед-лен-но.

Мама. Человек имеет право на человеческий приём. В случае отказа или в обратном случае — в любом случае.

Саша. Мама, я ухожу.

Мама. Саша, он зайдёт после работы. Если ты ему откажешь, так должен же он хоть поесть, по крайней мере, а если не откажешь, тогда тем более. Ну что ты нервничаешь, Шурёнок ты мой, Сашунчик?..

Саша. Мама, почему ты всё решаешь за меня? Ты помнишь, сколько мне лет?

Мама. Девуля моя, всё будет хорошо. Я клянусь тебе, что не выйду из кухни и даже открою воду. Там ничего не слышно. А Любе я купила два билета в кино, и она придёт глубоким вечером, можешь не сомневаться.

Саша. Ну что мне с тобой делать? Скажи!

Мама. Сашуля, я ни во что не буду вмешиваться, я ни слова не скажу. Я только хочу знать… Я же всё-таки имею право. Да или нет? Да или нет?

Саша. Я не могу так больше жить. Я должна снимать комнату. Иначе я сойду с ума.

Мама. Ты только скажи одно слово, и мы не будем говорить на эту тему. Да или нет?

Звонок.

Это Павлик. (Подходит к двери, но не выходит в прихожую, говорит тихо.) Значит, так? Я так и предполагала. Я так и думала. Ты опять начинаешь обольщаться? Опять он? Опять начались взгляды, разговоры… Да?

Звонок.

(Выглядывает в прихожую, кричит.) Бегу! Бегу! (Саше шёпотом.) Как только у тебя намечается какой-то сдвиг, какой-то кризис в жизни, он опять прибирает тебя к рукам. Это какой-то рок. Пусть он великий человек, пусть он гений даже, но для тебя это злодей.

Саша. Мама! Не смей!

Мама. Я смею. Ты моя дочь. (В прихожую.) Одну секунду! Одну минуточку! (Саше.) Я не хочу думать, что он издевается над тобой, я не хочу думать, что он уродует твою жизнь умышленно. Я буду лучше думать, что ты слишком доверчива, девуля моя, ты глупенькая, неопытная… (Быстро.) Что он тебе обещал? Что он говорил конкретно? Шура! Над тобой же все смеются. Ты понимаешь это? Над тобой сме-ют-ся.

Саша. Мама, открой дверь!

Мама (закрывает дверь в прихожую). Если ты будешь кричать, я перестану разговаривать с тобой. Не повышай голос.

Саша. Я сойду с ума.

Мама. Это я сойду с ума. Шура, знай, у меня нет больше сил, нет больше нервов. Поступай как знаешь, но если ты сделаешь эту глупость, я умру. Немедленно. Я клянусь тебе. У меня сердце не выдерживает. Мне уже нечего делать в этой жизни. Я открываю. Пойди попудрись. (Открывает дверь в прихожую.) Я не выйду из кухни. Вам никто не будет мешать. Не нервничай, Сашуля, всё будет хорошо. Шурёнок мой…

Идёт открывать входную дверь. Саша остаётся одна. Из прихожей слышны голоса, входят мама и Павел.

Мама. Проходите, Павел! Мы вас давно ждём. Шурочка только что пришла с работы. И вы, наверное, прямо с работы? Вы голодны? Конечно, вы голодны! Я, к сожалению, вожусь на кухне. Женщины три четверти жизни проводят на кухне. Но мне это даже нравится. А вам? О, господи, о чём я говорю? Пожалуйста, не стесняйтесь. Прошу вас прямо к столу, я потом загляну к вам, как управлюсь. А пока, я думаю, вам не будет очень скучно. Шурочка вас давно ждёт. (Выходит, плотно закрыв за собой дверь.)

Пауза.

Саша. Здравствуйте.

Павел. Здравствуйте.

Саша. Садитесь.

Павел. Спасибо.

Оба садятся.

Саша. Хотите есть?

Павел. Спасибо, нет. Я совсем не голоден.

Саша. Нет, уж вы, пожалуйста, ешьте. Это всё мама для вас приготовила.

Павел. Большое спасибо. Я совсем не голоден. Я на работе пообедал.

Саша. Пожалуйста, ешьте, а то мама обидится. Вы ведь не хотите её обидеть?

Павел. Ни в коем случае.

Саша. Вот и хорошо.

В комнату заглядывает мама.

Мама. Там наливочка моего производства. А я потом горячее принесу. (Исчезает.)

Саша. Хотите наливки?

Павел. А вы?

Саша (наливает себе и ему). Пейте.

Павел. За ваше здоровье. (Пьёт.)

Саша. Спасибо. (Пьёт.)

Павел. Александра…

Саша вздрогнула.

Саша, вы чем-то огорчены?

Саша. Почему вы так решили?

Павел. Вы так смотрите на меня…

Саша. Как?

Павел. Я бы даже сказал, с ненавистью. Я пришёл некстати? Если так, я, пожалуй, пойду.

Саша. Нет, сидите… Вы предупредили, что придёте через два дня. Ведь так?

Павел. Да.

Саша. Пожалуйста, сидите. Вы ведь пришли по делу?

Павел. Если можно так выразиться…

Саша. Можно. Давайте ещё выпьем. (Наливает себе и ему.)

Павел. За ваше здоровье! (Пьёт.)

Саша. Спасибо. (Пьёт.) Итак, вы хотите получить конкретный ответ на конкретный вопрос?

Павел (опустив голову). Если можно так выразиться…

Саша. Можно.

Павел. Если вы готовы мне ответить…

Саша. Готова.

Дверь приоткрывается, Саша встаёт и закрывает её.

Я готова.

Павел. Пожалуйста, подождите немного.

Дверь снова приоткрывается, в комнату заглядывает мама.

Мама. Шурочка, деточка, я хочу закрыть окошко. Сквозит, и вы простудитесь.

Саша. Я закрою, мама.

Мама неохотно закрывает дверь. Саша подходит к пианино, садится и играет гаммы. Павел тихонько встаёт, направляется к двери, останавливается, долго смотрит на Сашу, снова присаживается на край стула.

Павел. Как вы думаете, Александра, что такое сны?

Саша. Не знаю. Не задумывалась над этим.

Павел. Вот, предположим, одному человеку снится другой человек. Снится, что они, волею обстоятельств, одни, вдвоём, и чувствуют такое счастье, такой покой… Вот что удивительно — покой, чего в действительности не бывает. Так что же такое сны?

Саша. Сны — это сны. А реальность — это реальность.

Павел. Я понимаю. Но если одному человеку снится, что стоит только протянуть руку, и другой человек погладит её, стоит только сказать одну фразу, пусть глупую, и другой человек поймёт тебя… А это так необходимо. Откуда же это берётся во сне? Если наяву всё иначе.

Саша. Это фантазии, и только.

Павел. Фантазии. Это я понимаю. Извините меня, я вас огорчил своим приходом. Я всё понимаю. Я понял, что вы хотите мне ответить. Я сейчас уйду… Но вы смотрели на меня с такой ненавистью… Я виноват? Ради бога, простите меня. Я не хотел обидеть вас. Я не понимаю, как это могло получиться.

Саша (повернувшись к нему). Почему вы так решили?

Павел. Как?

Саша. Что обидели меня.

Павел. Не знаю. Мне так показалось.

Саша. А это не так.

Павел. Не так?

Саша (медленно). Вы не обидели меня.

Павел. Правда?

Саша. Конечно. Садитесь к столу. Вы уж, пожалуйста, не уходите… так сразу. Вы обидите маму. (Встаёт, направляется к столу.) И меня тоже. Ешьте.

Павел (садится за стол). Хорошо. Спасибо. Я буду есть.

Пауза.

Мне очень больно было, когда вы так на меня посмотрели… Я даже не знаю, как мне дальше жить с таким вашим взглядом. (Встаёт.) Я понял, что вы хотите мне сказать.

Саша. Поняли?

Павел. Понял.

Саша. Ну вот и хорошо. Садитесь.

Павел (садится). Всё правильно. На что я мог рассчитывать? Вы самая прекрасная женщина из всех существующих. Я бы всё сделал, чтобы вам не было грустно и тяжело. Мне даже кажется, что я мог бы сделать что-нибудь нехорошее, даже какую-нибудь глупость окончательную.

Саша. Надеюсь, что нет.

Павел. Да. Мне так кажется. Но что поделаешь! Видно, я ничего не могу изменить. Это — не в моих силах, что бы я ни делал.

Саша. Павлик, давайте не будем об этом говорить.

Павел. Хорошо. Только вы не грустите. Вам нельзя грустить. Поверьте, нет повода. Я вас развеселю. Попробую. Знаете, я умею показывать карточные фокусы. У вас есть карты?

Саша. Кажется, есть.

Павел. Дайте, пожалуйста. У меня это очень эффектно получается. Бедхудов говорит, что у меня своеобразный талант.

Саша. Сейчас я поищу. (Выходит в соседнюю комнату.)

Другая дверь осторожно открывается, входит мама.

Мама. Шурочка… А где Шурочка?

Павел. Она пошла за картами.

Мама. За картами? В каком смысле?

Павел. За игральными картами.

Мама. Вы… хотите погадать?

Павел. Нет. Я хочу показать фокусы. Я это хорошо делаю. Вы не хотите посмотреть?

Мама. Я не совсем поняла. Вы будете показывать карточные фокусы?

Павел. Да.

Мама. Ах так! Ну конечно, боже мой, конечно! Что бы человек ни делал, если он умело это исполняет… (Выходит.)

Входит Саша.

Павел. Александра. Не двигайтесь!

Саша остановилась.

Какая вы красивая. Луч света попал вам в глаза, и они совершенно прозрачные, как янтарь… Это так красиво.

Саша. Господи! Как вы меня испугали! Неужели вы думаете, что можно говорить всё, что взбредёт в голову, вот так, открытым текстом? Я вам не советую это делать, Павлик. Иначе вы будете производить отталкивающее впечатление на окружающих. Кое-что нужно оставить при себе. Вот вам карты.

Павел. Извините, пожалуйста. Сейчас я сначала прорепетирую. (Тасует карты.)

Саша. Не обижайтесь, Павлик. Лучше я вам скажу это, чем кто-нибудь другой. Правда?

Павел. Конечно.

Саша. Вообще, я рада вам. Я рада, что мы поняли друг друга. Ну что? Получается?

Павел. Сейчас. Нужно разогреть руки. Это почти эстрадный номер. Сейчас.

Саша. Вы не обижайтесь, что я встретила вас так. Я ведь очень устаю на работе. И ещё я не люблю бессмысленных разговоров. Это так тяжело. О чём говорить?

Павел. Странно. Сейчас плохо получается. У меня дрожат руки.

Саша. На работе тоже приходится много говорить. А что толку? Чаще всего в служебных делах нет никакого взаимопонимания, а от этого смертельно устаёшь.

Павел. О! Это я очень хорошо знаю.

Саша. Только считанные люди не понимают, нет, а пытаются понять тебя. А ведь общаешься со многими.

Павел. Я, кажется, готов. Задумайте три карты.

Саша. Хорошо, тройка, семёрка, туз.

Павел. Нет, вы про себя задумайте.

Саша. Хорошо.

Павел. Вот я тасую колоду. Следите внимательно.

Саша. Возможно, на вашей работе это не так уж и важно, но у нас… Мы ведь общаемся с детьми, и если не будет взаимопонимания между взрослыми…

Павел. А это возможно?

Саша. А разве нет?

Павел. Нет, я ничего не утверждаю. Я только спросил… Теперь снимите. Я сейчас делю колоду на три части. Вы помните, что вы задумали?

Саша. Да. Но я вас не поняла… Взаимопонимание необходимо. Бедхудов говорит, что это наша единственная обязанность, единственный долг: как минимум, понимать друг друга, если мы хотим научить чему-то молодое поколение. Он говорит, что всё остальное приложится, что всё остальное — это дар божий. (Вдохновенно.) Мы должны собрать воедино всё приобретённое нами, все знания, все успехи и передать им. И поэтому мы должны быть заодно. Бедхудов говорит, что иначе мы проиграем, что иначе это новое поколение зачеркнёт нас, переступит через наши понятия, категории и пойдёт дальше. Он говорит…

Павел (тихо). Вы любите его, Саша?

Входит Люба.

Люба. Привет.

Саша. Привет. (Идёт к пианино.)

Люба. У вас пир?

Саша (играя гаммы). У нас пир.

Люба. И карты? С ума сойти! (Разглядывает Павла.) Ваша фамилия Фазаньев?

Павел. Нет, Фарятьев. Павел Фарятьев.

Люба. А я Люба. Как вы находите, я похожа на Шуру?

Павел. Нет, не совсем. Вернее, совсем не похожи.

Люба. Странно. А ведь единоутробные сёстры.

Саша. Люба, не ломайся.

Люба. А я не ломаюсь. Она меня роняет в ваших глазах. Почему? Как вы думаете?

Входит мама.

Мама. Люба, ты почему здесь? Ты почему не в кино?

Люба. А мне здесь интересней. И я как раз сейчас есть хочу.

Мама. Иди на кухню. Там поешь.

Люба. Но здесь уже всё готово.

Мама. Иди туда, я тебе говорю.

Люба. Но я хочу познакомиться со своим деверем.

Саша. Убирайся отсюда, Люба.

Люба. Ах так! Она вас ревнует. Не рано ли? Как вы думаете? (Уходит в соседнюю комнату.)

Мама. Глупышка маленькая… Они так всё время пикируются с Шурочкой. Пикируются и пикируются, а друг без друга жить не могут. Горячее не нести?.. Ну, я попозже. (Уходит.)

Пауза.

Павел. Простите меня, Александра.

Саша. Скажите… Скажите, пожалуйста, как выйти из этого заколдованного круга? Все мы незлые люди и хотим друг другу добра. Вот ведь они говорят, что любят меня… За что, скажите, люди мучают друг друга? Почему? И любят — мучают, и не любят — мучают. Вот и я веду себя жестоко, бестактно. Вы хороший человек. Но что я могу сделать? Вы любите меня?

Павел. Я люблю вас. Да.

Саша. А я не люблю вас. Так что я могу сделать? И что вы можете сделать? Скажите.

Павел. Может быть, я как-то сумею заслужить вашу любовь?.. Может быть, со временем…

Саша. Господи! Да разве её можно заслужить? О чём вы говорите? Как же её можно заслужить? Чем? Вы думаете, была бы вся эта неразбериха, весь этот ужас, если бы каждому воздавалось по заслугам?

Павел. Я ни на что не претендую. Я не имею права…

Саша. А я вам и не советую претендовать. Я скажу вам по секрету: кроме вас, вообще никто не хочет претендовать.

Павел. Не нужно так говорить. Не нужно. Я прошу вас, посмотрите этот фокус до конца.

Саша. Нет, уж вы послушайте. Мне тоже нужно выговориться. Хоть один раз. Ради бога, посмотрите на меня внимательно. Скажите, я уродливая? Я произвожу ужасное впечатление? Может быть, я глупая? Чрезвычайно глупая, одна на миллион, и это сразу бросается в глаза. Скажите правду.

Павел. Вы же знаете, что это не так.

Саша. Нет, не знаю. Когда-то я встретилась с человеком, который был… Господи, почему «был»? Он самый умный, добрый, красивый. Может быть, только для меня. Пусть так, но для меня он такой. И одно время мне даже казалось, что он тоже любил меня. Вернее, ему так казалось. (Испуганно.) А может быть, ему даже не казалось? Впрочем, это не важно. Посмотрите на меня внимательно. Что-то во мне, очевидно, не так. Иначе за что же меня так наказывать? Я ведь так хотела заслужить его любовь. Видите, как это глупо звучит.

Павел. Да, я понимаю. Это глупо.

Саша. Но, очевидно, не так уж глупо, если тысячи людей этим занимаются? Как вы думаете? Очевидно, это правильно. Только не по адресу, вот в чём вся беда. Где-то нарушился порядок с самого начала. Кто-то пропустил свою очередь, и дальше всё идёт вкривь и вкось. Как вы думаете?

Павел не ответил. Саша задумалась.

Я в этом городе каждую улицу помнила так: здесь мы ходили, а здесь — нет. Всё было связано с ним… А куда я могла уехать? Я не могла от него уехать… Я, конечно, смирилась… Наверное, со всем можно смириться. Только разве это жизнь, если нет радости ни в чём и если нет надежды?

В комнату заглядывает Люба.

Люба. Можно я с вами посижу?

Саша. Посидишь попозже.

Люба. А можно я выпью наливки?

Саша. Выпьешь попозже.

Люба исчезает.

И не нужно на меня так смотреть! Нельзя на меня так смотреть. Это какая-то ошибка, уверяю вас. Если бы вы знали, Павлик, как я унижалась…

Павел. Нет. Не говорите так. Это неправда.

Саша. Это правда. Я готова была на всё, только бы он был со мной. Мне необходимо было видеть его каждый день, только видеть, говорить, хотя бы это. Я не могла без него жить. Я звонила по телефону и слушала его голос. Я стояла под его домом и смотрела на окна, я писала ему письма вечером и клала их под подушку. Я целыми ночами сидела и бубнила: «Дорогой, миленький! Услышь меня, пожалуйста! Вспомни обо мне хоть на минутку. Я так люблю тебя, мой хороший…» (Плачет.) Ну скажите, разве женщина может так вести себя? Разве я могу воспитывать детей? И разве может после этого кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь любить меня? Даже вы!

Мама гордо вносит на блюде жареного гуся.

Мама. А вот и горяченькое!

Саша (кричит). Уйди отсюда, мама!

Мама выходит.

Господи! Зачем я так? (Пауза.) Мама!

Мама не заходит.

(Успокаиваясь.) Мой вам совет, Павлик. Никогда не будьте откровенны. Это слабость. А люди не прощают чужих слабостей. Они потом очень наказывают за них. При случае.

Павел (отчаянно). Неправда! Неправда!

Саша. Я не о вас говорю.

Павел. И я не о себе говорю. Вы не должны так думать. Вы не должны отчаиваться.

Саша (наигрывает какую-то мелодию). А я уже не отчаиваюсь. Давайте споём дуэтом. (Поёт.) «Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня…» Когда я услышала её в первый раз, я была просто поражена.

Павел (пристально смотрит на неё). Я вам открою одну тайну. (Очень серьёзно.) Дело в том, Александра, что и я, и вы, и все люди вообще живём не на той планете. Мы инопланетяне, так сказать. Понимаете?

Саша. Это иносказательно, что ли? Такая метафора?

Павел. Нет, это не метафора. Дело в том, что когда-то очень давно люди из далёкого мира попали на эту планету и остались здесь волею обстоятельств. А потом родились наши предки, а потом мы.

Саша. Я уже слышала эту теорию. По-моему, это абсурд.

Павел. Нет! Это не абсурд.

Саша. Ну что ж… Пусть даже так. Но какое это имеет значение, как мы сюда попали! Раз уж попали, что делать, надо как-то устраиваться. Послушайте. (Поёт.) «Где-то далеко, где-то далеко идут грибные дожди…»

Павел. Это имеет, имеет значение! Поймите, ведь это главное. Мы мучимся над мелкими, никому не нужными проблемами, мы тратим наши мысли и чувства впустую, мы от рождения смотрим себе под ноги, только под ноги. Помните, как с детства нас учат: «Смотри себе под ноги… Смотри не упади…» Мы умираем, так ничего и не поняв: кто мы и зачем мы здесь. А между тем где-то глубоко в нас живёт одно стремление: туда, ввысь, домой!

Саша. Куда домой?

Павел. В тот далёкий мир, откуда мы пришли. И где живут такие же люди, как мы. Только они дома и счастливы. Мне даже кажется, что они иногда думают о нас. Им нас очень жаль. Вы этого не чувствуете? Вспомните, у вас не было такого чувства, что кто-то жалеет вас и ждёт?

Саша. Нет. Не было. (Улыбаясь.) Меня не ждут.

Павел. Не смейтесь. Не нужно смеяться.

Саша. Ну хорошо. Вы не волнуйтесь. Мало ли всяких теорий…

Обе двери чуть приоткрываются.

Павел. Она одна. Только одна. (Торопливо.) Почему влюблённые смотрят на звёзды? Почему их так привлекает небо? И оно распахивается перед ними, как двери в бесконечный, знакомый мир. Почему нам с детства снится чувство полёта? А потом, к старости, нам снятся, что мы падаем вниз, стремительно падаем. О, это чувство ужасно! Но вам это, очевидно, ещё не снилось. Почему во сне мы говорим на языках, нам неизвестных, совершенно свободно? Почему мы видим явственно удивительные ландшафты и строения, знакомые нам и которых мы никогда не видели наяву. Почему? А чувства, необыкновенные, яркие, горячие, которые мы забываем днём!.. Вам не случалось узнавать людей, которых вы никогда не видели прежде? Узнавать, как давних знакомых, по одному движению, по запаху?.. А слова, обращённые к нам, которых никто не сказал!.. Нас зовут, просят о помощи, предупреждают об опасности… Десятки, сотни голосов. Откуда? Они у нас в крови. Если бы всего этого не было… О, если бы не было! Разве стоило бы жить такую короткую жизнь, короткую, как мгновенье? Но за одну эту маленькую жизнь мы рождаемся и умираем десятки раз за многих других людей… Что это? Скажите!.. Это фантазии? Но они больше, чем целая жизнь. Зачем мы их убиваем? Ведь для чего-то они живут в нас.

Из соседней комнаты слышен плач. Это — Люба.

Саша (волнуясь). Я не совсем понимаю вас. Не совсем. Но если представить себе, если вообразить, что всё это так… Ах, если бы всё было так, как вы говорите! Многие несчастья не казались бы несчастьями.

Павел. Я в этом уверен, Александра, уверен. Посмотрите на людей. Разве они стали бы обижать друг друга, мучить, если бы знали об этом? Если бы знали, что они единое целое? Если бы они помнили, что у них такая короткая жизнь, и если бы они угадали своё желание увидеть этот далёкий мир.

Саша. Странно… Неужели не стали бы мучить? Неужели всё было бы иначе? А может быть, и так.

Павел. Все наши несчастья кратковременны. Наши дети или внуки, или правнуки, они поймут это. Они отбросят всё мелкое. Поверьте, они будут любить друг друга.

Саша. Все?

Павел. Уверяю вас, все. А своим детям они будут говорить: «Не смотри под ноги, подними голову!»

Саша (смеётся). Даже детям?

Павел. Непременно детям. (Радостно, оживлённо.) Я много работал, Саша. У меня есть стройная теория: я утверждаю, что от этого происходят и все наши болезни.

Саша. Какие? Душевные?

Павел. Ну, душевные, это понятно. Физические. Вы замечаете, что человек болеет постоянно, с самого рождения, до смерти. Болезни чередуются, приходят, уходят. Но ведь это же неестественно. Ведь какой-нибудь крокодил или муравей живёт здесь же, рядом, однако не подвержен таким странным, таким бесконечным болезням!

Саша. И вы думаете, что это всё взаимосвязано?

Павел. Безусловно. Я систематически наблюдал и делал выводы. Я вам скажу больше… Мне кажется, я нашёл ключ к разгадке этой самой страшной болезни. Я даже уверен, что нашёл.

Саша. Не может быть.

Павел. Может! Мне осталось немного, немного работы. И я заявлю об этом всему миру. В последнее время мне было трудно работать… Но я возьму себя в руки.

Саша. Вы одержимый человек, Павлик… И знаете, я вам верю.

Павел. Спасибо. Я оправдаю ваше доверие. Извините меня, я много говорил. Мне уже давно пора уходить.

Саша. Не уходите.

Павел. Не уходить?

Саша. Да. Не уходите.

Павел. Но я не знаю… Вы мне ответили… Я понял… Я вам сейчас, наверное, в тягость.

Саша. Нет.

Павел. Нет? Может быть, я не так вас понял? Я всегда счастлив видеть вас, но вы мне отказали, и сегодня…

Саша. Нет.

Павел. То есть как «нет»?

Саша. Нет.

Павел. Я, может быть, не понял вас?

Саша. Вы не поняли меня.

Павел. Александра… Саша! Александра, я не понял? Послушайте, мы говорим о разных вещах. Вы отказали мне?

Саша. Нет.

Дверь на кухню медленно закрывается.

Павел. Нет?

Саша. Нет.

Дверь в соседнюю комнату закрывается медленно.

Павел. Этого не может быть. Это невероятно.

Конец первого действия

 

Сцена четвёртая

Комната в квартире Саши. Раннее утро. На диване спит Саша, возле неё сидит мама.

Мама (целуя её). Малышик! Шурёнок, просыпайся… Просыпайся… Просыпайся, Сашунчик мой.

Саша (не открывая глаз). Мама, ещё рано.

Мама. Не рано, не рано. Просыпайся. Я тебе принесла кофе.

Саша. Я посплю ещё немного… чуть-чуть. Я хочу спать.

Мама. А мама хочет поговорить со своей девулей. Чья это девуля лежит? Такая холосая, такая красивая, такая умная, такая… невеста.

Саша. Господи!

Мама. Выпей кофе, а я посижу рядышком.

Саша. Кофе в койку? Что за праздник? Я встану.

Мама. Нет, лежи. Лежи, детка. Поговорим тихонько. Пусть Люба ещё поспит. Маме немного надо. И сегодня она радуется. Если бы ты знала, как я счастлива! Я всю ночь не спала. Встану, похожу немного, опять лягу… Потом вдруг совсем собралась бежать: давать папе телеграмму.

Саша (пьёт кофе). Ты на всё тратишь столько эмоций… И на радости, и на неприятности. Так тебя ненадолго хватит.

Мама. Да, ненадолго. Но теперь я могу умереть спокойно. За Любу я не очень волнуюсь. Если бы ты знала, Сашенька, как я страдала за тебя! У тебя всё-таки возраст. И эта роковая связь…

Саша. Ма, не нужно. Всё же устроилось так, как ты хотела…

Мама. Да, всё плохое следует забыть. Нужно думать о будущем. Я категорически заявляю тебе: жить вы будете здесь.

Саша. Но как же здесь? Где же здесь?

Мама. Только здесь. Тебе не о чем беспокоиться, мы создадим вам все условия: отдельная комната, я ни во что не буду вмешиваться.

Саша. Где же мы поместимся все? А когда приедет папа?

Мама. Папа приезжает ненадолго. В конце концов, Шурочка, мы можем все вместе уехать отсюда.

Саша. Куда уехать?

Мама. Да, уехать. Насовсем. В Одессу или даже в Киев. Мы обменяем квартиру. Конечно! Обменяем и уедем. Ты теперь не одна, и тебя уже здесь ничего не держит. Нет? Ведь нет?

Саша. Нет.

Мама. Вот и отлично. Малышик, мы уедем, это решено. Киев — громадный город. Какие там роскошные массивы на окраинах, и старые районы… А как там цветут каштаны! Ах, как цветут! Знаешь, они иногда цветут дважды: весной и ранней осенью. Это бывает очень редко, говорят, только в счастливые годы. Потом мы вступим в кооператив, когда папа не будет плавать, и заживём весело, мирно. Я ведь, Шурочка, родилась здесь и люблю этот город, но всегда мечтала уехать отсюда…

Саша. Мама! Но это нереально.

Мама. Почему же? Мы так решили, и это уже реально. И на новом месте всё будет хорошо, все наши неприятности останутся здесь.

Саша. Ах, мама! Я… Я хочу уехать.

Мама. Мы уедем.

Саша. Я так устала, мама. Я хочу уехать. Переедем в Киев. А?

Из соседней комнаты появляется Люба, она только проснулась.

Люба. Ма, а чего ты меня не будишь?

Саша надевает халат и выходит.

Что такое? Я помешала? У вас секреты?

Мама. Какие секреты? Никаких секретов.

Люба. А чего ты меня не будишь? Я лежу, жду, жду, а ты не идёшь. Разве ещё рано?

Мама. Рано.

Люба. А что ж вы так рано секретничаете? Или вы ещё со вчера?

Мама. Какие секреты? Просто Саша взволнована, немного нервничает, но это понятно, когда-нибудь и ты будешь в её положении.

Люба. В её положении я не буду.

Мама. Будешь. Когда-нибудь ты тоже будешь невестой.

Люба. Я не такая дура. Я никогда не выйду замуж.

Мама. Выйдешь. Но сейчас тебе думать об этом не следует. Сейчас ты должна думать о том, чтобы как можно лучше закончить школу.

Люба. Я не выйду замуж. Мужчин можно иметь и без штампа. И детей тоже можно приобрести неофициально.

Мама (поражена). Люба! Где ты этого нахваталась?

Люба. Нигде не нахваталась.

Мама. Боже мой, Любовь! Это пошлость! Неужели ты хочешь уподобиться этим волосатым… этим немытым… этим страшным молодым людям?

Люба. Мама! Хочу. Всё. (Подходит к окну, широко распахивает его, вдруг кричит.) А-а-а-а-а!!!

Мама. Что такое? Что там? Что с тобой?

Саша (вбегает в комнату с полотенцем). Что?! Ты что, с ума сошла?

Люба. Какое утро! Чудо какое! Умереть можно. Посмотрите какое утро! (Кричит.) А-а-а-а!!!

Саша. Не ори, Люба.

Мама. Соседи вызовут милицию.

Люба. Посмотри на улицу.

Мама. Утро как утро. Улица как улица. Закрой окно, ты простудишься.

Люба (разглядывает Сашу). Ты хорошо выглядишь сегодня.

Саша. Правда?

Люба. Угу.

Мама. Я сейчас схожу за хлебом и будем завтракать. (Выходит.)

Люба. Ты действительно хорошенькая сегодня.

Саша. Спасибо, родная. Ты редко говоришь мне комплименты.

Люба. Да, я строгая, но справедливая.

Саша. Хочешь, я тебя обрадую?

Люба. Обрадуй.

Саша. Мы переедем в Киев. Насовсем.

Люба. В Киев?

Саша. В Киев или в Одессу. Это ещё не решено, но я считаю, что в Киев лучше, там каштаны.

Люба. Конечно, каштаны лучше, но мы никуда не переедем. Это лёгкий бред.

Саша. Почему бред? Мама сама предложила. А разве ты против?

Люба. Я не против, но вы никуда не поедете, вы не двинетесь с места. А о маме вообще говорить смешно.

Саша. Но почему? Она всегда мечтала уехать в Киев.

Люба. Так и будет мечтать ещё лет двадцать. Не смеши меня, Шушечка. Кому мы нужны в этом Киеве? Три некрасивые очаковские женщины, папа не в счёт.

Саша. Ну а Павлик? Фарятьев.

Люба. Ах, Павлик!.. Я и забыла. Тогда конечно.

Саша. И твой мальчик.

Люба. Какой мальчик?

Саша. Физик. Ему ведь нужно учиться. Он мог бы поступить в институт в Киеве.

Люба. Мальчик поедет в Москву, только в Москву. И это не ваше дело, он не из нашего табора.

Пауза.

Саша. А я думала, что ты обрадуешься.

Люба. Я рада. А ты давно знаешь этого Павлика?

Саша. Нет, не очень. А что?

Люба. Я думала, что он только зубной врач, а он ещё и сумасшедший.

Саша. Почему сумасшедший?

Люба. Я слышала, что он говорил вчера.

Саша. Ты подслушивала?

Люба. Зачем? Ты же знаешь, какие здесь стены. В кухне ещё так-сяк, а здесь абсолютно всё слышно. Что он лепетал: «Ах, почему мы не птицы? Почему не летаем?» Да?

Саша. Ничего подобного он не говорил.

Люба. Что-то в этом роде. Нас где-то там ждут… Где-то на Марсе или на Венере. Что-то в этом роде. Он говорил, что мы марсиане?

Саша. Ты плохо слушала.

Люба. Нет, хорошо. У нас, мол, пока неразбериха, но где-то там на Нептуне есть порядок. Вот мы туда переселимся и заживём. У нас, мол, нет денег, но на Марсе они вообще не нужны, у нас нет друзей, но на Венере… у нас нет счастья, но где-то там… так… Всё будет о'кей. Да? Блеск. Талантливый человек. У одного мания преследования, другой — Наполеон, а тут всё сразу — солянка. И всем будет хорошо. Я тебя поздравляю.

Саша. С чем?

Люба. С такой находкой.

Саша. Быстро же ты меняешь своё мнение. Помнишь, что ты говорила пару дней назад?

Люба. Что?

Саша. Что этот случай нельзя упускать, что на Фарятьеве свет клином сошёлся.

Люба. Извини. Я поторопилась. Я тогда ещё не слышала его перлов.

Саша. Ты мало читаешь. Ты необразованный человек, Люба. То, что он говорил, это одна из теорий, одна из гипотез, научных гипотез. Может быть, она окажется неверной, но это уже другое дело.

Люба. Ах так! Ты уже давно знаешь, что нам нужно перебраться на Марс? Что же ты молчала? Бедная моя!.. Нам и в Киев-то не переехать. А Фарятьеву везде хорошо. Он ведь сумасшедший.

Саша. Как ты смеешь так говорить о человеке, который ничего дурного тебе не сделал, которого ты видишь в первый раз в жизни?

Люба. Второй.

Саша. Я теперь не могу быть уверена в тебе. Возможно, ты и обо мне говоришь так же грубо. Ты злой человек.

Люба. Почему, Шушечка? Потому что я называю вещи своими именами?

Саша. Ты злой человек, потому что видишь всё как в кривом зеркале. Ты слушаешь и не слышишь. Он говорил о доброте, о взаимопонимании. Он говорил, что нужно любить друг друга.

Люба. Это нужно написать большими буквами на домах: «Любите друг друга». Это так ново.

Саша. Не ново, а без этого нельзя жить. В жизни много грязи и грубости, зачем же лишать себя лучшего? Если ты не признаёшь доброты, разума…

Люба. Разум я признаю.

Саша. Если ты не веришь, что существует любовь, преданность, самопожертвование…

Люба. Пошло, поехало…

Саша. Я не понимаю, для чего ты вообще живёшь. Нельзя же мечтать только о том, чтобы выйти замуж за физика?

Люба. Оставь моего физика в покое.

Саша. Когда-нибудь тебя жизнь очень накажет. Тебе будет больно, и ты останешься одна.

Люба. Когда-нибудь?

Саша. Каждый человек когда-нибудь остаётся один. В чём же будет твоё убежище, если ты ни во что не веришь? То, что он говорил, конечно, не ново, но ведь это не смешно. Только идиот, только конченый человек может смеяться над этим.

Люба. Ха-ха-ха. Я смеюсь. Я конченый человек. Я сыта по горло этими замусоленными словами. Они не дают мне ничего! Ни кофты, ни юбки, ни ума, ни друзей. Ничего. Я сыта ими по горло. Это не ново, милочка.

Саша. Что за слово «милочка»?!

Люба. Ну, Шушечка. Какая разница?

Саша. Почему ты так со мной разговариваешь? Люба, что случилось? Что я сделала тебе плохого?

Люба. Ничего. А что ты сделала мне хорошего? А? Вот так-то.

Саша. Но, почему ты так злишься? Что происходит?

Люба. Ничего не происходит. Ты меня только оскорбляешь, а больше ничего не происходит.

Саша. Я? Оскорбляю? Тебя?

Люба. Ты сказала, что я злая, что я мерзкая. Я злая? А он? Он добряк. Вместо того чтобы лечить зубы, он доводит людей до истерики.

Саша. Кого он довёл до истерики?

Люба. Тебя. Я слышала, как ты плакала. Я слышала, как ты говорила: «Разве может после этого меня кто-то полюбить?»…

Саша. Чего ты хочешь от меня? Объясни! Чего?

Люба. Я не хочу, чтобы вы оба попали в сумасшедший дом. Я не хочу, чтобы он довёл тебя до этого.

Саша. Тебе-то что до этого? Здесь ли я, в сумасшедшем ли доме, тебе-то что?

Люба. Ничего. В общем, тебе решать, где тебе больше нравится.

Саша. Люба, скажи, зачем ты всё это делаешь? Зачем?

Люба. Затем, что я твоя сестра. И я тебя люблю.

Саша надевает туфли, хватает пальто, сумку и выходит, забыв переодеть халат. Люба остаётся одна. Она бесцельно бродит по квартире. Входит мама.

Мама. А где Шурочка? Ушла?

Люба. Да.

Мама. Так рано? А я думала, мы все вместе позавтракаем, посидим. Сумасшедшая жизнь: всё время куда-то летим, спешим. Ну ничего, всё будет хорошо. Уже всё складывается очень удачно. Я приготовила омлет и вкусный салат. И у тебя дела пойдут великолепно. Ах ты мой Любасик! Поцелуй маму.

Люба. Мама!

Мама. Ну поцелуй, поцелуй! Что ты такая дикая, такая суровая?..

Люба. Не приставай ко мне, мама.

Мама. Я хочу поговорить со своей девулей, со своим Любасиком.

Люба. Ну так говори!

Мама. Любасик, ты понимаешь, какой сейчас ответственный момент в жизни Шуры?

Люба. Всё понимаю. Короче.

Мама. Нет, девочка, ты не понимаешь, как в такой момент важны для женщины нормальные жилищные условия. И для мужчины, конечно.

Люба. Короче! Куда мне деваться?

Мама. Любасик! Что ты такое говоришь? Ты же знаешь, как я люблю вас обеих. Вы обе мои девули.

Люба. Ну?!

Мама. Я подумала, что, если бы ты сейчас поехала к дяде Вите в Одессу, — это было бы очень разумно. У них великолепные условия, и ты знаешь, как тебя любит тётя Галя.

Люба. Ещё бы! Конечно знаю.

Мама. Зачем иронизировать?

Люба. А кто иронизирует?

Мама. В конце концов, мы все вместе переедем в Киев. Мы поменяем квартиру, будем жить где-нибудь на Крещатике или на Печерске. Ты представь себе: Киев, каштаны…

Люба. И пальмы.

Мама. Почему пальмы?

Люба. На балконе посадим пальмы.

Мама. Я говорю серьёзно, Любушка.

Люба. А кто шутит?

Мама. Ты знаешь, Любушка, Шура заслужила счастье. Мне кажется, что Павлик очень порядочный человек. И главное, как он к ней относится. Это какое-то высокое чувство. Сейчас это большая редкость. Как ты думаешь? Я наблюдала за ним… По-моему, он очень, очень… Но вот тебе не кажется, что в нём есть нечто странное?

Люба. Нет ничего странного. Обыкновенный сумасшедший.

Мама. Люба! Ты так резка! Разве можно бросаться такими словами?

Люба. Ты спросила, я ответила.

Мама. На основании чего ты говоришь?

Люба. На основании того, что слышала. Я тоже кое-что слышала. Невольно, конечно.

Мама. Ты знаешь, вот об этом я и хотела поговорить. Мне кое-что было непонятно… По-моему, он немного заговаривается. Тебе так не кажется? Как-то вот уклоняется в сторону от мысли. А? Нет?

Люба. Мама, я не хочу об этом говорить. Это не моё дело. Мне уже сказали об этом.

Мама. То есть как не твоё дело? Мы — одна семья. Это всё нужно обсудить. Это важный шаг. Ты вот сказала, что он сумасшедший. Это, конечно, не так.

Люба. Хорошо, не так.

Мама. Это не так. Он прелестный человек. Но если он немного… Он слегка… ну с придурью, что ли? Ну и это, конечно, ничего. Кто сейчас нормальный? Такой ритм жизни. Но ведь эта же черта может быть наследственной? Как ты думаешь? Это может отразиться на внуках где-нибудь в десятом колене. Как ты думаешь?

Люба. Может отразиться.

Мама. Возможно, у него в роду были какие-то умственные отклонения. Ты понимаешь, это очень важно. Мне кажется, что нужно это выяснить в первую очередь. Как ты думаешь?

Люба. Попробуй. Потребуй у него справку.

Мама. Ну, справка — это глупость. А вот узнать о его родственниках… Ты не знаешь, с кем он живёт?

Люба. Я не знаю, с кем он живёт.

Мама. Ну да, конечно. Я немедленно познакомлюсь с его родственниками, если они есть, конечно. Я думаю, что всё это не так страшно. Я даже уверена, что ты преувеличиваешь, Любасик. Ты — человек крайностей, а так нельзя. Всё будет хорошо, вот ты увидишь. И с Киевом всё уладится, я уверена. А то, что есть какие-то трудности…

Люба. Так разве это трудности?

Мама. Нет, кое-какие трудности есть. К сожалению, есть.

Люба. Да плевать на эти трудности! Разве это трудности? Так, чепуха. А то, что я проучилась десять лет в этой школе, то, что у меня здесь есть какие-то знакомые, то, что у меня здесь есть какие-то дела, может быть, какие-то планы, так это всё глупости. А то, что меня не спросили, хочу я или не хочу в эту паршивую Одессу, вроде бы я не человек, вроде бы у меня не может быть никакой жизни… Так это всё разве имеет значение? Это всё чепуха. Всё будет хорошо, мамочка. Всё образуется. Я вам не буду мешать. Я думала подождать годик, но, видно, нужно поторопиться. Я тоже выйду замуж. Сегодня! Сейчас! Сию минуту! (Уходит, хлопнув дверью.)

 

Сцена пятая

Квартира Фарятьевых. Тётя Павла ставит цветы в вазу, на диване торжественно сидит мама Саши. Ранний вечер, ещё светло, но в комнате зажжён яркий свет.

Мама. Я вас именно такой и представляла. Мне кажется, что я бы узнала вас и на улице, если бы случайно встретила. Сердцем бы узнала. (Смеётся.) Но может быть, я и ошибаюсь.

Тётя. Мне тоже кажется, что мы уже где-то встречались.

Мама. Конечно встречались. Наш город не так уж велик.

Тётя. А я была уверена, что мы познакомимся не сегодня, так завтра, я чувствовала.

Мама. Моя бы воля, я бы пришла и раньше, но мне хотелось, чтобы дети выяснили всё до конца. Но теперь, слава богу…

Тётя. И прекрасно, и прекрасно!

Мама. Всё решилось, и слава богу.

Тётя (садится рядом с мамой). А теперь мы будем говорит говорить… Нам ведь есть о чём поговорить, правда?

Мама. Ещё бы!

Пауза.

Тётя. Знаете, вы очень похожи на мою покойную сестру, мать Павлика. Она умерла пятнадцать лет назад.

Мама. Так значит, Павел ваш родной племянник?

Тётя. И да, и нет. Больше чем племянник: у меня ведь детей нет, и мы всё время жили вместе, а с тех пор, как умерла Зина…

Мама. Простите, а от чего она умерла?

Тётя. Она долго болела. Можно сказать, она была обречена.

Мама (волнуясь). Ужасно. А какая же болезнь?

Тётя. Болезнь сердца — беда нашего времени. Павлик как-то сказал, что Сашенька напоминает Зину, и вы тоже на неё похожи: взгляд, выражение лица…

Мама. Ох, разве можно в нашем возрасте говорить о взгляде, о выражении лица!.. За мои годы в лице накопилось столько всяких выражений!..

Тётя. Голубушка вы моя, дайте я вас поцелую, от всего сердца, от всей души! (Плачет.)

Мама (целует её). Не расстраивайтесь, милая вы моя! Всё будет хорошо, всё будет великолепно.

Тётя. Я не сомневаюсь, но я как-то очень боялась этого момента. Ведь кроме Павлика у меня никого нет.

Мама. Но теперь есть мы, есть все мы. Ах, как жаль, что нет шампанского! Мы бы отметили нашу встречу. Но ничего, я приглашаю вас завтра на ужин.

Тётя. Это я должна вас пригласить, я!

Мама. Нет уж, завтра — я. Я первая сказала.

Тётя. Спасибо. (Встаёт.) Я сейчас, одну минуточку. Сейчас я вам кое-что покажу. (Идёт в соседнюю комнату, возвращается с большим альбомом.) Так сказать, семейный мемориал. (Показывает маме фотографии.) Вот Зиночка. Здесь она совсем молодая. Правда, есть что-то общее с вами?

Мама. Разве что чуть-чуть вот эта часть…

Тётя. Да, именно эта.

Мама. А-а… Отец Павлика?

Тётя. А отец Павлика погиб.

Мама. Во время войны?

Тётя. Да, перед самым концом войны. Вот он и Павлик.

Мама. Он был здоровым человеком?

Тётя. Ну… Как?

Мама (смутившись). Это я к тому, что поразительно, сколько сильных, здоровых людей унесла война.

Тётя. Ох, не говорите!

Мама. Людей, которые до войны не знали никаких болезней.

Тётя. Ну, он был не совсем здоровым человеком.

Мама. Ах, не совсем?!

Тётя. У него была больная печень.

Мама. Ах, печень!.. Ну, это пустяки.

Тётя. Не скажите.

Мама. При здоровых нервах… У него были здоровые нервы?

Тётя. Он был спокойным, тихим человеком.

Мама. Вот это самое главное.

Тётя. Но это не спасло его. (Задумалась.) Вот я, старая тётка, дожила до этого дня, а их обоих нет. Видите, как судьба распорядилась. Как всё сложно.

Мама. Я уверена, что наши дети будут счастливы. По-моему, они очень подходят друг другу: оба молодые, какие-то чистые, открытые… Может быть, чересчур ранимые, но они будут беречь друг друга.

Тётя. Ах да! Да! Беречь! Это главное.

Мама. Я уверена — будут беречь.

Тётя. Посмотрите, вот Павлик в два годика, а это — в семнадцать лет. А взгляд тот же, верно? Взгляд чистого ребёнка.

Мама. Скажу вам откровенно, я впервые встречаю такого человека, как Павел. Такого простого, непритязательного…

Тётя. Это вы точно подметили. Он удивительно непритязателен. Для него работа — всё.

Мама. Человека, способного так любить. Это большая редкость в наше время. Когда они будут вместе, вы обратите внимание, как он смотрит на неё. Как смотрит!

Тётя. Ну, об этом-то я догадываюсь. Сколько было говорено о ней в этой комнате, на этом самом месте! Сколько слов! Каких слов!

Мама (закрывает лицо руками). Голубушка моя!

Тётя (испуганно). Я что-нибудь не так сказала?

Мама. Спасибо вам. Я так рада… Она заслужила счастье, она столько пережила!.. Я знала, что будет, будет человек, что она найдёт человека, вернее, он её найдёт. Он говорил о ней хорошо? Да?

Тётя. Хорошо — это не то слово.

Мама. Возвышенная душа.

Тётя. Да, это не рядовой человек. Для него его миссия, его назначение…

Мама. Миссия?

Тётя. Да, миссия. Вы знаете, его ждут необыкновенные открытия. Он работает бесконечно много.

Мама. Милая! Вот это то, о чём я хотела поговорить. Насколько я знаю, он зубной врач?

Тётя. Да.

Мама. А эта работа… эта миссия. Вы знакомы с ней?

Тётя. Частично. Частично, да.

Мама. Это относительно… Как бы это сказать… Других миров? Так? Да?

Тётя. Видите ли, его идея не умещается в какие-то определённые рамки. Я машинистка и по роду работы сталкивалась с творческими людьми, но понять конечную цель его труда я не в состоянии. Тут и философия, и медицина… И знаете, тот памятник, тот самый — золотой… Вы понимаете меня? Кто знает, кто в нём будет запечатлён!..

Мама. Памятник — это хорошо. Это я не возражаю. Всё, что касается медицины, я могу только приветствовать. У меня самой мать погибла от рака в страшных муках. Но что касается этой миссии!.. Относительно других миров, тут я категорически возражаю.

Тётя. Но почему же? Это полёт мысли. Это фантазия.

Мама. Милая моя, дорогая моя! В этой сумасшедшей жизни? При такой нагрузке? А семья? Боже мой! А дети? Хорошо фантазировать одному, а в семье мало ли хлопот, забот, ссор…

Тётя. Ох, не дай бог!

Мама. Конечно, конечно. Но мало ли у них будет всяких проблем! И долги, и покупки…

Тётя. Долги? Не дай бог!

Мама. Конечно, не дай бог. Финансовая дисциплина — это главное. Но подумайте, пойдут дети, нужны деньги, нужно где-то подработать. Ну какие тут могут быть другие миры? Разве можно?! Это в юности можно пофантазировать, а детей нужно воспитывать серьёзно, на твёрдой основе. Вы со мной согласны?

Тётя. Я думаю, что вы преувеличиваете. Я всегда воспринимала эти его гипотезы как метафоры, так сказать. Как вот если бы я вас сравнила с голубицей, оберегающей своё гнездо.

Мама. Спасибо. Это приятно. Но поверьте, ему это ни к чему. Поверьте мне, милая, это очень опасно. Сейчас у всех расшатаны нервы. Вот вы замечаете, что он уже сейчас немного нервный?

Тётя. Нервный? Возможно, это только при ней?

Мама. Если бы только при ней!.. Вот вы не замечали, что левая сторона лица у него более подвижна, чем правая, особенно у глаза. Вы не заметили? А это похоже на тик.

Тётя. Вы пугаете меня. Я не замечала. Впрочем, может быть, я не обращала внимания… А вообще, я близорука. (В отчаянии.) Голубушка, я близорука! Я могла что-то и упустить.

Мама. Да, вы могли не разглядеть.

Тётя. Но ведь это очень опасно? Нервный тик!..

Мама. Возможно, пока и не совсем тик, но вероятность есть. И после всего этого как вы можете говорить об этой миссии и тому подобном? Это очень опасно. Это нужно изжить. Он такой прелестный парень!..

Тётя. Он чудесный мальчик. Добрый, умный.

Мама. Порядочный, чистый. Они созданы друг для друга, и они будут счастливы. Мы им поможем. Всё будет великолепно, дорогая моя.

Пауза.

Всё будет хорошо.

Тётя. Что же я сижу! Я совсем голову потеряла, я даже не предложила вам чаю. Я сейчас, одну минутку. (Встаёт.)

Мама. Не надо, не беспокойтесь. Мне уже пора идти.

Тётя. Как? Уже?

Мама. Право, мне очень не хочется, но пора. Нам ещё о многом нужно поговорить. Нам нужно решить, где будет свадьба. Впрочем, решать будут они. А жить они будут у нас.

Тётя. Что? Как?

Мама. Я говорю, жить они будут у нас.

Входит Павел.

Павел. Здравствуйте.

Мама. Здравствуйте, Павел. Здравствуйте, дорогой. Вот видите, я уже у вас. Мы уж и познакомились, и поговорили. Мы проворнее вас, молодых, и будьте уверены, за нами остановки не будет.

Павел. Очень рад.

Мама. Я сейчас пойду — у меня куча дел. Но завтра…

Тётя. А чай? Чай! Вы хоть попейте сейчас чаю. Павлик, завари чай, быстренько.

Павел выходит.

Он как-то по-особому смешивает три сорта чая, результат необыкновенный, но он никому не раскрывает секрета.

Мама. Спасибо, но это уже в следующий раз. У меня два ребёнка, два больших ребёнка, — большие хлопоты.

Тётя (волнуясь). Вы, кажется, сказали, что они будут жить у вас? Это безумие! Здесь свободная квартира: я ведь уезжаю к Соне в Полоцк — это моя двоюродная сестра. Она одинока. Я уезжаю, это решено. Зачем же будет пустовать квартира? Так что, пожалуйста, и пусть Сашенька перебирается сюда.

Мама (ещё более волнуясь). Голубушка! Мы ведь тоже собираемся переезжать все вместе в Одессу… то есть в Киев, конечно! Мы будем обменивать квартиру, так что это всё временно. А вам ведь тоже нужно иметь свой угол.

Тётя. Я не понимаю. Как уезжать?

Мама. О, это долго объяснять! Это сложный план, но у нас уже всё продумано. Мы завтра обо всём поговорим, обо всём. Всё обсудим. Без вас, конечно, мы не примем никакого решения. До свидания, голубушка. (Целует её, выходит в коридор.)

Тётя идёт следом, слышен голос мамы: «Павлик, мы вас ждём!», хлопнула дверь, комната пуста, заходит тётя, потом Павел.

Павел. А чай?

Тётя. Она торопится, — у неё куча дел. Павлуша… Иди сюда. Ближе! Повернись к свету. Дай-ка я на тебя посмотрю хорошенько.

Павел. Зачем? Что случилось?

Тётя. Ничего. Просто, когда живёшь бок о бок с человеком, редко смотришь на него внимательно. Ты устал? У тебя круги под глазами.

Павел. Немного устал, но это хорошая усталость. У меня сейчас удачное время: мне везёт. Бедхудов не звонил?

Тётя. Нет, не звонил. Павлуша, тебя здесь ничего не беспокоит, с левой стороны у глаза? Здесь вроде бы небольшая припухлость?..

Павел. Нет.

Тётя. И не болит?

Павел. Да нет же! А что случилось? Что-нибудь не так? (Испуганно.) Скажи правду.

Тётя. Ну что же ты нервничаешь? Ничего но случилось. Ты стал раздражительным… А ты разве не виделся с Бедхудовым?

Павел. Нет. Я как-то встретил его пару раз, но он всё занят, спешит. Я просил его позвонить, но он не звонит. Знаешь, мне почему-то показалось, что он избегает меня. Впрочем, может быть, мне это только показалось… А он мне сейчас так нужен!

Тётя. Павлуша, ты думаешь, он избегает тебя?

Павел. Возможно, мне только показалось. Он ведь тоже занят по горло, у него ведь тоже работа, как и у меня.

Тётя. Павлуша, милый, а не слишком ли много у тебя работы?

Павел. Тётя?! Для мужчины, как ты сказала, в расцвете сил? Конечно много. А что делать?

Тётя. Павлуша, оставь её, ради бога!

Павел. Что?

Тётя. Мальчик! Милый мой, её не переделаешь всю. Оставь. Оставь её. Может быть, я говорю глупость, старая тётка, но я вспоминаю твою мать, отца, они умерли, так и не дождавшись этого дня. А мне вот повезло, мне досталось такое счастье. Кому же она нужна, эта работа, если не будет такого дня? Если ты не увидишь, как твой сын женится, если не дождёшься своих внуков? Знаешь, как говорят, важнее всего нервы. Не принимай всё близко к сердцу. Может быть, я не так говорю, но ведь мёртвых не вернёшь, а живым не поможешь: у каждого своя судьба, свою жизнь нужно прожить самому. И что тут поделаешь! Может быть, я не так говорю, Павлуша? Но я так хочу, чтобы ты был счастлив, и я так боюсь за тебя.

Павел. Тётя! Тётя! Но ведь ты понимаешь меня?!

Тётя. Я понимаю, милый. Но ведь ты такой нервный, ты ранимый. Что-то не так скажешь, тебя не так поймут… А ведь семейная жизнь — сложная штука. Пойдут ссоры…

Павел. Какие ссоры?

Тётя. Конечно, не дай бог. Но разве это хорошо, если они тебя будут считать сумасшедшим, Павлик?

Павел. Тётя! Что от меня нужно?

Тётя. Мой мальчик, милый мой, забудь эти глупости.

Павел. Глупости?! Хорошо, но я не понимаю, о чём ты?

Тётя. Ну… Обо всём, Павлуша. Забудь ты обо всём. Ну, ты! Что ты так сидишь? Ты не понял меня. Я ведь, любя тебя, говорю. Если у тебя что-то не сложится, если у тебя что-то не удастся, я буду пенять на себя. Достаточно, что все твои близкие несчастливы.

Павел. Вы не несчастны!

Тётя. Мальчик, пусть тебе живётся лучше, чем нам.

Пауза.

Ты говоришь, что Бедхудов тебя избегает? Вот видишь! А он необыкновенный человек, он очень тонко чувствует все обстоятельства. Бедхудов — это… Но ты сам знаешь.

Пауза.

Пойди, мальчик, завари чай, наверное, чайник закипел. Вот так, знаешь, Павлуша, я иногда проснусь ночью и думаю: «Господи! А ведь жизнь-то ушла. Куда?..» И что тут поделаешь… Но ты учти, Павлуша, что жили люди и до нас, всё равно ничего нового не придумаешь. Но медицина, конечно, это дело святое. Это ты учти.

 

Сцена шестая

Комната Александры. Двери в прихожую и в соседнюю комнату плотно закрыты, включён радиоприёмник, тихо играет музыка. Саша лежит на диване, она отдыхает после работы. Дверь резко открывается, из прихожей появляется Люба. Она в плаще, волосы её мокры — идёт дождь. Люба останавливается у двери, умоляюще смотрит на Сашу.

Люба. Шура! Прости меня! Я тебя очень прошу, прости меня.

Саша. Тише, мама спит. Ты что?..

Люба. Я тебя прошу простить меня. Иначе я не знаю, что я сделаю.

Саша (садится). Ты что, с ума сошла?

Люба (дискантом). Я ещё раз прошу простить меня! Иначе это плохо кончится. Я мучусь. Я очень мучусь.

Саша. Ты, вроде бы, угрожаешь мне? Что за тон?

Люба. Я прошу простить меня. Я… Я… не нахожу себе места.

Саша. А я? Я нахожу себе место? Нужно отвечать за свои поступки, милая. Изо дня в день ты обижаешь меня. Ты не стесняешься в выражениях. Разве тебе всё позволено? Ты говоришь такие вещи… Ты знаешь, что словом можно убить человека?

Люба. Шура! Я мучусь. Не надо.

Саша. А я не мучилась? Я не мучилась? Моя сестра, моя единственная сестра — жестокий, злой человек. Разве это не мучительно сознавать? Моя единственная сестра ненавидит меня. Это легко пережить?

Люба. Я безумно тебя обожаю.

Саша. Это анекдот. Это курам на смех, Люба.

Люба. Так ты не веришь? Ты не веришь? Ты хочешь довести меня до точки? Да?!

Саша. Ты не пугай меня. Не пугай.

Люба. Всё, Шура. Это — всё. Всё кончено. (Плачет.)

Саша. Только плакать не надо. Плакать не надо! Сначала нашкодишь, потом плачешь… Москва слезам не верит.

Люба. Я не буду плакать.

Саша. И прекрасно сделаешь.

Люба. Значит, ты не простишь меня?

Саша. Простишь, не простишь… Это мелочи. Прощу, конечно, куда я денусь?

Люба. Спасибо.

Саша. Пожалуйста.

Пауза.

Люба (бесцветно). Шура… Только ты не говори маме. Я не хочу больше жить.

Саша (поражена). Ты что?!

Люба. Я очень не хочу жить.

Саша. Ну что ты, Любушка!..

Люба (опускается на пол у двери). Я не могу больше жить. Я не могу! Меня никто не любит.

Саша. Ты с ума сошла. А мама? А я?

Люба. Меня никто не любит. Я понимаю, и нельзя любить — я уродина. Но я так не могу. Я мучусь.

Саша (бросается к ней). Ты уродина? А. я? Ты посмотри на меня.

Люба. Тебя любят. Ты красивая.

Саша. Мы похожи как две капли воды. И тебя полюбят. (Садится рядом с ней, обнимает её.) Ну, иди сюда, иди ко мне. Давай, вытрем слёзки. Полюбят моего котёнка, полюбят мою птичку. Уродина!.. Это же надо такое придумать! (Кладёт её голову к себе на колени.) У кого такие глазки? А у кого такой носик? А где ты найдёшь такие волосы?

Люба (поднимает испуганно голову). Шура, кто-то позвонил?

Саша. Нет.

Люба. Кто-то позвонил. Только что.

Саша. Тебе показалось.

Люба (прислушиваясь). Мне кажется, там кто-то есть, за дверью.

Саша. У тебя нервы расшатались. Нельзя так.

Люба. Шура! Не оставляй меня! Я не могу одна.

Саша. Что за глупости! Ну конечно, я тебя не оставлю. Мы сегодня весь вечер будем дома. Все вместе. Придёт Павел.

Люба. Фарятьев?

Саша. Конечно, Фарятьев. Он обещал прийти. Мы поужинаем, поговорим, я вам буду играть.

Люба (по-детски). А я что буду делать?

Саша. Ты наденешь тёплый халат, сядешь на диван, в уголок, будешь пить чай с пирожными и слушать. А если захочешь, будешь говорить, и тебя все станут слушать.

Люба. А Фарятьев?

Саша. Павлик? Он будет показывать карточные фокусы. А я вам буду играть.

Люба. Шура… Голубчик! Я понимаю, что это глупо, но я тебя прошу… Я тебя просто умоляю! Возьми меня с собой.

Саша. Куда с собой?

Люба. Туда, где вы будете жить. Я вам не буду мешать. Я вообще буду молчать всю жизнь.

Саша. Пожалуйста. Конечно. Если только ты хочешь…

Люба. Да! Я хочу с вами. Я очень хочу.

Саша. Пожалуйста, сколько угодно. Пока тебе не надоест.

Люба. А если мама будет меня отправлять?

Саша. Я тебя никуда не отпущу.

Люба. Ты её уговоришь? Да?

Саша. Конечно.

Люба. Я вам не буду мешать. Я всё для вас буду делать. Я тебя буду ещё больше любить. Мы никогда не будем ссориться. Да?

Саша. Конечно. Мы будем жить спокойно, весело. Будем гулять, читать, беседовать, спорить тоже будем, но спорить по сути, а не по мелочам. В жизни ведь так много интересных явлений. На что ни посмотри, всё интересно.

Люба (вздыхает). Да.

Саша. Вот хотя бы возьми нашу Ольвию. Шутка сказать, кусок земли с громадным дворцом в один прекрасный день ушёл под воду. Здесь есть о чём поразмыслить. А если он вдруг вынырнет? Учёные говорят, что это возможно.

Люба. Ну, что ты, это будет не при нас.

Саша. А если при нас? Представляешь, чему мы можем стать свидетелями! Лучше думать об интересном, о необычном.

Люба. Конечно, лучше.

Саша (задумавшись). Может быть, мы действительно откуда-то прилетели? Почему бы и нет?

Пауза.

Согласись, что Павел всё-таки очень незаурядный человек.

Люба. Конечно, он незаурядный. Кто спорит?

Саша. Он очень незаурядный человек. Это, конечно, хорошо. И относится ко мне незаурядно… И это меня радует. Но, знаешь, Любушка, я тебе скажу по секрету, и пугает немножко. Мне кажется, он меня не видит, то есть не воспринимает меня: я вот ему что-то говорю, а он меня не воспринимает. Он придумал себе кого-то, и ему кажется, что это я. Представляешь? А ведь это нехорошо? Как ты считаешь? Человека нужно принимать таким, каков он есть, со всеми его недостатками и достоинствами, конечно; придумывать ничего не следует. Мне иногда кажется, что он внешне меня неправильно воспринимает.

Люба. Ты красивая.

Саша (вздыхая). Но он незаурядный человек, нужно отдать ему должное. А к таким людям не сразу привыкаешь, ты это учти, они кажутся странными, они раздражают всех.

Люба. Помнишь, у нас в школе был учитель пения Афанасий Самсонович? Его звали «ныч — старый хрыч»?

Саша. Конечно помню. А почему «был»? Куда он девался?

Люба. Он помер три года назад.

Саша. Что ты! Не может быть.

Люба. Действительно, невероятно — взял и умер. Он так нас раздражал, что мы доводили его до белого каления. Чего только ребята с ним не делали! К концу урока он колотил кулаком по столу и кричал: «Я спокоен! Я спокоен! Спокоен!!!» (Смеётся.)

Саша. Ужас. Какая жестокость!

Люба. Конечно. А с его стороны не жестокость раздражать нас с первого класса? Так вот, я думаю, может, он тоже был незаурядным человеком.

Саша. Вполне возможно. А вы загубили его. Какая жестокость.

Люба. И я вот тебя часто раздражаю. (Подмигивает ей.) Как насчёт меня?

Звонок. Люба и Саша замирают.

Саша. Это он. (Замечает, что они сидят на полу, смеётся.) Мы удобно устроились. (Встаёт.) Пойди открой.

Люба идёт открывать дверь, слышен мужской голос, снова появляется Люба.

Люба (глупо хихикая). Там Бедхудов. Он стоит на лестнице.

Пауза.

Саша (раздражённо). Что?! Что ты так тихо говоришь? Что ты бормочешь себе под нос? Что?!

Люба. Бедхудов. Он не хочет заходить. Он там.

Саша. Зачем ты кричишь? Мама спит. (Подходит к зеркалу, смотрит на себя, поворачивается к Любе.) Ты совсем не управляешь собой. (Спокойно выходит.)

Люба медленно подходит к двери, плотно закрывает её, стоит, прижавшись лбом к дверному косяку. Дверь в соседнюю комнату открывается, входит мама.

Мама. Что же вы меня не будите? Ты давно пришла?

Люба. Нет.

Мама. Я заснула как младенец. Но зато сейчас я бодрая, как птичка. А зачем ты открыла окно? Холодно.

Люба. Не закрывай, мама. Здесь душно. Иди пока в ту комнату, я скоро закрою.

Мама. А если мама хочет побыть со своими девулями? Если мама соскучилась? А где Шурёнок?

Люба. Сейчас придёт.

Мама (закрывает окно). У меня настроение прекрасное. Я чувствовала, что этот год сложится необыкновенно удачно. А говорили, что это плохой год, «год дракона». Какая чепуха! А почему в комнате такой беспорядок? Сейчас придёт Павел. Стыдно. Нужно быть аккуратной, Люба.

Люба (открывает окно). Мама!

Мама. Это нужно не маме, а тебе. Это тебе пригодится в жизни. Ты же у меня умная девочка, хорошая девочка. Вы обе у меня хорошие девочки. А все эти завихрения, это пройдёт, и всё станет на свои места. А у Павлика — это всё юношеские фантазии. Они исчезнут, как только появится семья.

Люба слоняется по комнате, мама ходит за ней, убирая в комнате.

Всё пройдёт само собой. Зубной врач в семье — это счастье.

Люба (неожиданно громко). Да!

Мама. Что «да»? Почему ты такая бледная? Ты не больна? У тебя нет температуры?

Люба. Ничего у меня нет. (Включает на полную мощность радиоприёмник.)

Мама (выключает радиоприёмник). Люба, ты укоротила форму?

Люба. Нет.

Мама. Значит, ты выросла. Нужно удлинить. Ты уже выше меня. А скоро будешь выше папы. Куда ты растёшь? (Снова закрывает окно.) Я сегодня познакомилась с тётей Павла. Она такая милая, интеллигентная женщина, мы сразу поняли друг друга. Знаешь, она мне показала фотографию Павла, там ему года два, и он очень похож на Шурочку. У неё есть точно такая фотография, я сейчас поищу её. Кстати, наши фотографии в ужасном состоянии. Нужно их разобрать, систематизировать. А где Шура?

Люба. Сейчас придёт.

Мама выходит в соседнюю комнату, Люба открывает окно, снова появляется в дверях мама.

Мама. Ну, памятник, — это, конечно, нереально… Но чем чёрт не шутит, может быть, что-то он и откроет. Как ты думаешь?

Люба (громко). Да!

Мама. Закрой окно. Очень дует. Ты простудишься. (Выходит в соседнюю комнату.)

Люба тихонько подходит к двери и плотно прикрывает её за мамой, потом так же осторожно направляется к другой двери, а она вдруг распахивается, на пороге стоит Саша. У неё необыкновенное лицо. Дальше сцена идёт в бешеном темпе, но Люба и Саша говорят почти шёпотом. Саша собирает кое-какие вещи в большую сумку, причёсывается, всё это она делает почти одновременно.

Люба. Шурочка!.. Голубчик!.. Не надо!

Саша. Люба!.. Какое счастье! Какое счастье!

Люба. Миленькая, Сашенька, не надо… Я прошу! Не надо!

Саша. Любушка, это невероятно. Ты понимаешь? Я вышла… Он стоит… Губы дрожат… Он сам пришёл! Где моя синяя папка?

Люба (включает радиоприёмник). Голубчик! Милая! Не надо!

Саша. Люба! Это всё была ошибка. Люба! Какое счастье! Ты понимаешь?

Люба. Что ты делаешь, Саша? Ты понимаешь, что ты делаешь?

Саша. Я знала!.. Я чувствовала, что так будет. Есть судьба! Есть!

Люба. Не уходи, Саша!

Саша. Люба, он меня любит. Он сам пришёл. Сам! Солнышко моё!.. Это сон! Как я выгляжу? Я не очень страшная?

Люба. Хочешь, я стану на колени? Хочешь?

Саша. Тише, Любушка. Тише! Может быть, мне переодеться? Как ты думаешь?

Люба. Так нельзя… Так нельзя.

Саша. Он боялся войти, глупенький. Он мучился всё это время. Бедненький мой! Он такой ранимый.

Люба. Я не могу так жить. Так нельзя. Он же сейчас придёт.

Саша. Тише, Люба.

Люба. Он же сейчас придёт!

Саша. Не мешай мне, Люба. Не путайся под ногами. Я могу что-то забыть. Он меня ждёт. Как я выгляжу? Как же быть?.. Эта папка в той комнате.

Люба. Ты не уйдёшь отсюда. Я позову маму.

Саша. Ты ребёнок, Люба. При чём здесь мама? Мне нужна папка, там все документы. Как же быть?

Люба. Он придёт… Он же так радовался… Нельзя убивать человека.

Саша. Любушка, войди в ту комнату тихонько, возьми синюю папку на столе.

Люба. Он же тебе объяснял, что мы — инопланетяне. Он тебя утешал, когда ты плакала.

Саша. Ты не пойдёшь за папкой?

Люба. Он приходил, когда ты была никому не нужна. А этот… Он только свистнул, и ты бежишь. Шушечка, милая! Не надо, не уходи. Мы же говорили, что будем вместе гулять, спорить… Только что говорили! Вот на этом самом месте.

Саша. Мы и будем вместе. Обязательно. Всё будет великолепно. Он любит меня. Он уже снял комнату. Для нас. Любимый мой! Какой заботливый! Господи, как он намучился! Малышик мой! Как он похудел…

Люба. Ты говоришь, как мама. Совсем как мама.

Саша. А что в этом плохого? Я пойду, Люба. Он меня ждёт. Ты принеси мне папку на работу. (Направляется к двери.)

Люба (отчаянно). А Фарятьев?

Саша. Павлик? Он очень хороший человек. Ты объясни ему сама как-нибудь… И скажи ему спасибо. Обязательно. (Открывает дверь, вдруг останавливается, поворачивается к Любе.) Любушка! А что ты так беспокоишься о нём? Послушай… Он тебе нравится?

Люба молчит.

В этом нет ничего плохого. Он очень хороший человек. Ты не выпускай его из виду. Ни в коем случае. (Подходит к Любе, небрежно целует её.) Любушка!.. Это такой день! Такой день!.. За что мне такое счастье? (Уходит.)

Через секунду в комнату входит мама.

Мама. Люба, сядь.

Люба покорно садится, мама садится напротив неё.

Неделю назад я получила письмо от Костелецкой. Я хотела прочитать его вам и забыла. Слушай. (Надевает очки, читает.) «Здравствуйте, дорогие друзья! Давно вам не писала, да и писать, по правде сказать, не о чем. Жизнь наша течёт тихо и однообразно. Может быть, где-то оно иначе, но я другой жизни не знаю, так как далеко от дома отойти не могу — мама очень слабенькая. Я было и хор оставила, но завсобесом, между прочим, очень симпатичная женщина, которая заинтересована в том, чтобы этот хор пенсионеров не умер, стала меня уговаривать не бросать его и сказала, что если будут выезды в район, то она будет присылать девушек — сотрудниц собеса — дежурить к нам». А где Шурочка?

Люба. Сейчас придёт.

Мама (продолжает читать письмо). «Так что пою я по сей день. Летом очень хлопотала, так как собралась было в Киев, но вдруг приехал Володя из Москвы с женой и мальчиком, и вышел из моей поездки — пшик! — чему я очень рада… А жизнь течёт, и сколько её ещё осталось… А Лета пишет…» (Любе.) Ты помнишь тётю Виолетту? (Читает.) «А Лета пишет…»

Звонок в дверь, Люба вскакивает, выбегает в прихожую.

Пауза. Появляется Павел с букетом цветов.

Мама. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Всё в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?

Павел (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.

Мама. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.

Павел. Круги? Я не знаю.

Мама. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?

Павел. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!

Мама. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю… Поверьте, я тушуюсь. Спрашивается, для чего нужно иметь детей? Я побежала на кухню. Я сегодня тоже обленилась, проспала всё на свете. Шурочка сейчас придёт, она выбежала на минутку. (Выходит.)

Павел. Как она вас любит!

Люба. Смешно, да?

Павел. Почему смешно? Это прекрасно.

Люба. Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.

Павел. Вы это говорите серьёзно?

Люба. Господи, конечно серьёзно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.

Павел. Вы шутите? Не можете вы так думать!

Люба. Почему не могу?

Павел. В чём помочь? Зачем отнимать?

Люба. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и всё. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и всё — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.

Павел. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.

Люба. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.

Павел. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».

Люба поражена.

Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребёнок обхватил ручонками её шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?

Люба. При чём здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.

Павел. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь. Это единственное, что нельзя отнять у человека.

Люба. Ну да, конечно. А почему вы, собственно, говорите со мной таким тоном?

Павел. Потому что вы думаете только о себе. А вы знаете, какой процент голодающих на нашей планете в данный момент?

Люба. А зачем мне это знать?

Павел. Как? Вы даже не хотите знать, сколько людей умирают в эту минуту от голода? Вы не хотите знать, у скольких детей нет крова? Вы ведь уже взрослый человек!

Люба. Что вы пристали ко мне с этим процентом? А вы знаете этот процент?

Павел. Дело не в проценте, это я к слову сказал. Но нельзя быть счастливым вполне, нельзя быть таким сытым, пока зверствует чилийская хунта, пока люди томятся в застенках, пока существуют пытки… Нельзя.

Люба. Хорошо, я не буду.

Павел. Нет, поверьте мне, нельзя. Нельзя, нельзя.

Входит мама, она ставит на стол вазу с цветами и идёт к буфету.

Мама. Павлик, вы не слышали, отчего нет в продаже латвийской селёдки? Ещё совсем недавно она была всюду, и уже сегодня — дефицит. Как это у нас быстро делается! Переловить всю селёдку! Где же это видано! Шурочка… Любочка, а где наша селёдочница? Куда ты её поставила?

Люба. Никуда я её не ставила.

Мама. А куда же она могла деваться? Она всегда стояла здесь. Вы любите селёдку, Павлик?

Павел. Да, очень. Я вообще рыбу предпочитаю мясу.

Мама. Это очень хорошо. Это очень полезно. Карл Маркс любил рыбу. А в России не любить рыбу — просто грех. Какая в России фауна! (Достаёт селёдочницу.) Ах, вот она. Ну конечно, Любасик, это ты её сюда поставила. Да, Россия может гордиться…

Люба. Чего только нет в России!

Мама. Да, и не иронизируй, пожалуйста! Россия сказочно богата, и если бы не наше расточительство…

Люба. Мама, ты так кричишь, что слышно на улице. Зачем ты это делаешь?

Мама. Ах, что-то у меня заболело сердце…

Люба. Что ты? Дать валерьянки?

Мама. Нет, нет, ничего. Сейчас я вздохну глубоко, и пройдёт. Как-то у меня сегодня тяжело на душе. А может быть, я просто устала? Как вы думаете, Павлик?

Павел. Конечно, устали. Это не удивительно, вы всё принимаете так близко к сердцу.

Мама. А что делать? Куда же это всё принимать? Мне, Павлик, только сердце может дать верный совет. Я ведь, знаете, не бог весть как умна для взрослых современных дочерей.

Люба. Зачем ты выдумываешь?

Мама. Не кричи, Любушка. Так обычно бывает, дети обычно перерастают своих родителей. Не злись, не нужно злиться. Я плохо чувствую себя.

Люба. Выпей валерьянки.

Мама. Не нужно, я сейчас глубоко вздохну. Всё будет хорошо, Павлик, не обращайте внимания. У нас у всех напряжены нервы. Но это ничего, это пройдёт. Не злись, Любочка. Не нужно злиться. У нас же гость. Что он может подумать? (Выходит.)

Люба. Всё, что я говорила, не имеет к маме никакого отношения. Понимаете?

Павел. Конечно понимаю.

Люба. Нет, вы не понимаете. Она лучшая из мам, и я её люблю. Всё, что я говорила, не имеет отношения к нашей семье. Я видела много семей, и, уверяю вас, наш вариант выше обычных стандартов. Странный вы человек. Нет у вас никакой интуиции, никакого самолюбия. Разве мужчина может быть таким?

Павел. А где Александра?

Люба. Вот с этого и надо было начинать. И не зовите её Александрой, это смешно. Папа зовёт её Сашей, мама — Шурой, а Бедхудов называет её Санёк.

Павел. А где Санёк?.. Где она?

Люба. Павел… Как ваше имя-отчество?

Павел. Павлович.

Люба. Павел Павлович, не унижайтесь. Она ушла с Бедхудовым полчаса назад. Он только поманил её пальцем. И она побежала. Побежала, как дурочка, несмотря на свои тридцать лет и музыкальное образование. Она о вас не вспомнила ни единым словом. Она не подумала, что будет с мамой. Ей на всё это плевать. Он только пришёл и поманил её пальцем, долго уговаривать не пришлось. Дрянь. Боже мой, какая она дрянь!

Павел. Не смейте так говорить. Никогда не смейте говорить о ней в таком тоне. Я вам запрещаю.

Люба. Вы?! А вы не можете ничего мне запретить. Если уж для неё вы ничего не значите, то для меня и подавно. Если уж она про вас и не вспомнила, то я про вас забуду даже раньше, чем вы отсюда выйдете. Слышите?

Павел. Подождите! Я ничего не понимаю! Подождите. Я, очевидно, что-то упустил… Я запутался… Я ничего не понимаю. Помолчите, пожалуйста.

Пауза.

Дорогая, милая девочка… Что вы сказали? Александра куда-то ушла?!

Люба. Да.

Павел. Она не просто вышла? Она совсем ушла?

Люба. Да.

Павел. Люба!..

Люба (быстро). Только посмейте сказать маме об этом! Только посмейте! Я вас убью!

Павел. Что же делать?

Люба. Сделайте нормальное лицо. Сядьте!

Павел садится за стол, в комнату заглядывает мама.

Мама. Вы здесь не скучаете?

Люба. Нет.

Мама. Я сейчас к вам зайду, вот только приготовлю салат. Любочка, расскажи Павлику про школу, про свои планы, кем ты хочешь стать. Павел тебе может дать совет, он человек серьёзный.

Люба. Хорошо, сейчас.

Мама исчезает.

Люба. Говорите что-нибудь.

Павел. Что?

Люба. Что угодно. Расскажите о вашей работе.

Павел. Да. Моя работа. В моём кабинете… В нашем отделении есть бормашины двух типов, моя бормашина новейшего образца.

Пауза.

Нужно сказать тёте. Она собиралась готовить карпов в сметане. Нужно предупредить, что… ничего не будет. Да?..

Люба. Пожалуйста, решайте это сами. Мне не до вашей тёти.

Пауза.

Я собираюсь после школы идти в лесной институт. Что вы мне можете посоветовать?

Павел. В лесной? А это где?

Люба. Как вы считаете, стоит мне поступать или нет?

Павел. Я не совсем представляю себе, что это такое… Но лес — это хорошо.

Люба. Лес нужно беречь.

Павел. Сейчас сложности с древесиной.

Люба. Значит, вы одобряете?

Павел. Да.

Люба. Вот и хорошо. Ну, говорите, говорите дальше.

Павел. Простите, я ничего не могу придумать.

Люба. Что нового?

Павел. Где?

Люба. В сферах. Что пишут в газетах?

Павел. А вы не читаете газет?

Люба. Нет. У нас будет тёплое лето?

Павел. Говорят, что через десять лет даже в районе Ленинграда будет субтропический климат. Потеплеет, там смогут расти пальмы…

Люба. А через двадцать лет?

Павел. Через двадцать лет станет ещё теплее.

Люба. А дальше? Мы сгорим?

Павел. Нет, не сгорим, просто всюду будут цитрусовые плантации, яркие цветы.

Входит мама.

Мама. Где это яркие цветы?

Люба. В Ленинграде.

Мама. Ну, не такие уж яркие цветы в Ленинграде. Вот Киев летом — настоящий цветник.

Павел. Как же быть? Что делать?

Мама. С чем?

Люба. У Фарятьева всякие сложности с работой. Дали не ту бормашину.

Мама. И что, она плохо работает?

Люба. Ужасно. Зубы взрываются.

Мама. Возмутительно. Павлик, а вы попросите другую.

Люба. Не дают.

Мама. А вы настаивайте, требуйте. Это же ваша работа. Они не имеют права вам мешать. Если ваше орудие труда несовершенно, вы не можете полноценно работать. А что же делать вашим пациентам? Я бы хотела, чтобы тот, кто дал вам плохую бормашину, попал в ваше кресло. Нужно их бить их же оружием. Павлик, а вы обращались к начальству?

Павел. Нет.

Мама. Обратитесь. Непременно обратитесь.

Люба. Он обратится.

Мама. Любочка вам не рассказывала о своей школе? У них совершенно новый метод преподавания.

Люба. Я рассказывала.

Мама. Я считаю, что это уникальная школа. Там обновился преподавательский состав. Они так преподают! Так преподают!.. Сейчас там каждый учитель буквально профессор, сплошные Бедхудовы. Может быть, не все так умеют говорить, как он, не настолько ярки в общении, но по своему отношению, к делу, по профессионализму… Вы видитесь с Бедхудовым, Павлик?

Павел. Да.

Мама. Часто?

Павел. Нет.

Пауза.

Мама. Может, быть, вам и не следует видеться чаще. Вы понимаете меня? Нам с вами нужно будет поговорить откровенно о нём. Когда-нибудь. Такие друзья — опасное дело. Бедхудов…

Павел. Он прав.

Люба. Конечно прав.

Мама. В чём прав?

Павел. Прав.

Мама. В общем, безусловно, прав. (Выходит.)

Павел. Пожалуйста, позвольте мне уйти.

Люба. Нет.

Павел. Я устал.

Люба. Нельзя сейчас уходить. Она всё поймёт.

Павел. Я прямо с работы. Я устал.

Люба. Сидите, я вам говорю, а потом я что-нибудь придумаю.

Павел. Но когда-нибудь ведь нужно будет сказать.

Люба. Когда-нибудь, когда это ещё будет, а сейчас сидите. У мамы больное сердце.

Павел. Я понимаю.

Люба садится рядом с ним.

Люба. Зачем вы всё это начали? Зачем вы пришли к нам? Кто вас просил?

Павел (медленно). Я познакомился с ней на именинах у Бедхудова. Меня поразило её лицо. Она так посмотрела на меня… У неё удивительные глаза. В каждом её взгляде множество оттенков.

Люба. Почему вы ничего не узнали? Почему вы всё делаете так некстати?

Павел. Я пригласил её на «Прощальный вальс», и мне показалось, мне показалось… Нет, не может быть, это не может быть неправдой! Мне показалось, что одну минуту она смотрела на меня с любовью.

Люба смотрит на него слишком пристально.

Люба. Это вам показалось.

Павел. Нет. Так это было.

Люба. Как она смотрела? Как? Покажите.

Павел. Я не смогу. У неё удивительные глаза.

Люба. Вы это уже говорили.

Павел. Потом я пришёл к вам домой и сказал: «Александра, я люблю вас и хочу, чтобы вы стали моей женой». Я, кажется, что-то упустил. Что было потом?

Люба. Потом вы пришли к нам, и мы с вами встретились на лестнице…

Павел. На лестнице? Нет, не помню.

Люба. Вспомните, я стояла внизу, а вы спускались и что-то напевали. Я стала прямо у вас на дороге, чтобы получше вас рассмотреть.

Павел. Я не помню.

Люба. Не помните?

Павел. Извините, нет.

Люба. Вы хотите обидеть меня?

Павел. Я? Вас? Как я могу вас обидеть?

Люба. А почему вы не смотрите на меня?

Павел. Я смотрю. Я плохо вижу без очков, особенно когда устаю. Вот и сейчас у меня всё плывёт перед глазами.

Люба. А почему вы не носите очки?

Павел молчит.

Вы слышите, что я спросила? Почему вы молчите?

Павел. Мне не идут очки.

Люба. И вы сейчас не видите меня?

Павел. Смутно.

Люба (садится ближе). А так? Так я в фокусе?

Павел. Да, так лучше. Вы сейчас похожи на неё.

Люба. Перестаньте говорить о ней, это смешно. Неужели вы не понимаете.

Павел. Я чего-то не понимаю. Я, очевидно, что-то упустил, чем-то ошибся. Ошибся. Конечно, я в чём-то ошибся, а дальше всё пошло вкривь и вкось. Всё закономерно. (Задумался.)

Люба. Мы — инопланетяне?

Павел. Да. А может быть, я слишком поторопился? Может быть, она сначала должна была привыкнуть ко мне?

Люба. Сюда прилетели наши предки?

Павел. Да.

Люба. А почему они здесь остались?

Павел. Волею обстоятельств. Обстоятельства сильнее нас… Иногда.

Люба. Ну и что? Что же теперь делать?

Павел. Не знаю.

Люба. Но вы ведь говорили, что нужно делать. Вы ведь говорили.

Павел. Говорил? Не помню. А может быть, не следовало этого говорить? Может быть, именно это и оттолкнуло её.

Люба. Вспомните! Пожалуйста, вспомните! Не может быть, чтобы всё это было только так. Есть же во всём этом какой-то смысл. Есть?

Павел (неожиданно живо). Конечно. Конечно есть. Простите, я вас невнимательно слушал. Конечно есть смысл.

Люба (с облегчением). Ну вот. Вот и хорошо.

Павел (вдохновляясь). А разве я об этом не говорил?

Люба. Расскажите ещё.

Павел. Конечно, всё существующее — прекрасно. Знаете, что мы такое? Что мы с вами такое? Мы часть огромной прекрасной картины или даже мистерии. И каждая часть, каждое мгновение имеет смысл.

Люба (очень заинтересованно). Правда? Всё имеет?

Павел. И всё прекрасно. Нужно только уловить гармонию момента. Вы не помните, я ей этого не говорил? Ах, как жаль, если я этого не говорил. Это бы многое объяснило! Нужно только уловить гармонию момента. Но это я забыл сказать. Я всегда забываю сказать самое главное.

Люба берёт его за руку.

Что делать? Как дальше жить?

Люба. Какая у вас горячая рука.

Павел. Люба, я не могу без неё жить.

Люба. Вы первый раз назвали меня Любой.

Павел. Первый раз? А как же я вас называл?

Люба. Никак. Без имени.

Павел. Странно. Я совсем ничего не вижу, всё плывёт.

Люба. Помните, вы говорили о всяких странных ландшафтах и строениях?

Павел. О ландшафтах? Да что вы!

Люба. Так я их вижу во сне. Я часто вижу. Мне иногда снится, что я лечу вверх. Помните, вы об этом говорили?

Павел. Боже мой! Неужели говорил? Как я ошибся. Это оттолкнёт кого угодно. Нужно было молчать. (Низко опустил голову, глаза, его закрыты, он будто дремлет.) Да… Всё это так. Есть далёкий огромный мир. Он нас ждёт. Это так. Мы с детства смотрим под ноги… Это так. А во сне? Необычайный мир… Фантастический мир… А может быть, настоящий мир и лучшая часть нашей жизни. О чём я говорил? Ах да… Встреча произойдёт. Распахнётся дверь, откроется мир… Всё это так. И я бы всё это забыл, если бы она захотела. Я бы всё это забыл навсегда. Жизнь моя кончена.

Люба. Я люблю вас.

Павел. Кончена. Конечно, нельзя отчаиваться… Века пройдут. Вселенная откроется… Дверь распахнётся.

Люба. Пожалуйста, посмотрите на меня.

Павел. Нужно смотреть шире…

Люба. Я люблю вас, как никто никогда никого не любил. Посмотрите на меня!

Павел. Дверь распахнётся… Простите, я много говорил. Я устал. Я все эти дни почти не спал. Я очень хочу спать. Очень. (Сидя засыпает, подперев голову рукой.)

Входит мама с письмом в руках.

Мама. Любочка, я не дочитала тебе письмо. И вы послушайте, Павел, вы ведь уже член нашей семьи, (Читает.) «Летом очень хлопотала…» Это я уже читала… Вот. «А Лета пишет, что муж её пьёт как сумасшедший. Чтобы их милосердная холера не минула — всех этих пьяниц, что путаются среди нас и не дают нам радостно жить. Того и гляди, что скоро пропьют всё, и своё, и наше. Погода стоит разнообразная, на удивление, — то дождь, то снег, то вдруг дождь со снегом. Влаги необыкновенно много, того и гляди, что, не дождавшись весны, заквакаем, как лягушки. Не устаю удивляться капризам природы. Яблок в этом году уродилось столько, что большое с ними затруднение. Ирина Федотовна пишет, что Анна Федотовна вышла из больницы. У неё было плохо с глазами, но сейчас она видит во тьме кромешной. У меня дело было хуже, но, слава богу, всё выровнялось — задатки на катаракту не подтвердились. Всё будет хорошо, вот ведь и мама слабенькая, а живёт ещё, и все мы живы, слава богу, а это главное. А Толька Петрущак, сын дяди Лёни, сделал в шкоде машину, так учитель сказал, что такого ещё никто не делал; как она работает, сам учитель не понимает, и остановить её невозможно. Приезжайте летом — посмотрите. Очень хотелось бы видеть всех вас — дорогих наших друзей. Обнимаем и целуем вас крепко. Любящие вас Костелецкие. И привет вам от дяди Лёни, Толи, Веры, Любы, Ирины Федотовны…»

Занавес