Новая роль удалась молодой артистке еще лучше первой. Она выступала на сценических подмостках уже с большей уверенностью, говорила смелее, пела громче и выразительнее. Асенкова чувствовала в себе какой-то необычайный душевный подъем, и чем смелее она была, тем сильнее и быстрее рос ее успех.

Новая пьеса поставлена была быстро, с нескольких репетиций, и все время у Асенковой было занято. Она вся ушла в свою роль и, по шутливому замечанию государя, заглянувшего за кулисы и вызвавшего ее из уборной, даже о нем совершенно забыла.

— Нет, ваше величество, о вас я не забыла! — ответила молодая девушка с такой бойкостью, какой сама удивилась.

— Вот как! — заметил государь, улыбнувшись. — Стало быть, мне было уделено местечко даже рядом с новой ролью?

— Впереди роли, ваше величество! — ответила маленькая кокетка, которой гусарский ментик придавал особую, несвойственную ей по характеру смелость.

— Спасибо, если так, — ответил император, низко кланяясь молоденькой актрисе и всю ее охватывая одним восторженным, горячим взглядом. — В следующий раз я самого строгого и сердитого цензора и критика в театр с собой привезу, — продолжал он, обращаясь разом и к Асенковой, и к стоявшему тут же Гедеонову.

Последний вопросительно взглянул на государя.

— Со мной приедет великий князь Михаил Павлович. Он сердит на нас обоих за гусарские ментики этой проказницы, Волконскому от него уже досталось, теперь же он и до тебя доберется. А на тебя посмотреть и императрица приедет! — сказал государь, обращаясь к Асенковой. — Я ей обе пьесы покажу, потому что не знаю, в которой из них ты лучше.

Молодая девушка почтительно присела перед императором. Она уже привыкла часто видеть его, и его появление вызывало в ней одно только чувство радости, без малейшего ощущения страха.

— Ну, как ты устроилась на новом месте? — спросил император, милостиво улыбаясь хорошенькой артистке.

— Прекрасно, ваше величество! — бойко ответила она.

— И всем довольна?

— Еще как довольна! — восторженно ответила Асенкова.

— А новоселья не справляла?

— Нет, ваше величество, не справляла.

— Чего же вы, стрекозы, смотрите? — обратился император к окружавшим их молодым актрисам. — Чего же вы к ней на новоселье не собираетесь? Разве можно так «заедать» новоселье? Так ведь это называется? — с улыбкой обратился он к ним.

Артистки засмеялись, прячась одна за другую.

— Нет, нет, новоселье непременно должно быть справлено! Я скажу Гедеонову, чтобы он жалованье авансом выдал на этот предмет и понемногу рассрочил платеж. Нельзя не праздновать новоселья! — продолжал император, а затем, пройдя за Асенковой до двери ее уборной, он, нагнувшись к молодой девушке, тихо шепнул: — А потом мы второе новоселье справим. То уж я сам организую.

Как бы то ни было, но приказ государя надо было исполнить, и, получив от Гедеонова вперед в счет жалованья сто рублей, Асенкова пригласила к себе всех своих подруг не только по выпуску, но и по службе.

Число приглашенных превысило то, что когда-нибудь в жизни могло собраться в скромной квартире старушки Асенковой, и та прямо потеряла голову от хлопот и старания устроить все как можно дешевле. Однако эти заботы оказались преждевременными. За два дня до назначенного новоселья к Асенковой опять совершенно неожиданно приехал Гедеонов и объявил ей, что, по приказанию государя, все нужное для угощения приглашенных будет доставлено в день торжества и что покупать ничего ровно не придется.

Агафья Тихоновна, уже наметившая в лавках и на рынке и большого мясистого гуся, и хорошую часть телятины, и относительно пирогов позаботившаяся, почти огорчилась такой необычайной заботой о соблюдении интересов ее и дочери.

— Помилуйте, ваше превосходительство! Как же это так возможно? И деньги на это Варей взяты вперед, да и у меня уж почти все намечено и готово! Нет, уж дозвольте нам самим это дело устроить!

— Я вам ни в чем не помеха, — пожал плечами директор. — Я вам волю государя передаю.

— Ну, а как же насчет денег-то теперь у Варюши будет? — не унималась старушка. — Ведь за месяц жалованье-то вперед взято.

— На что-нибудь другое его употребить придется, — смеясь, возразил Гедеонов. — Это, я думаю, вовсе не так трудно. Деньги, наверное, найдется куда девать?

— Найтись-то как не найдется, батюшка, ваше превосходительство, — покачала головой старушка. — Вот у Варюшки еще салопа теплого нет!

— Салоп будет, он уже заказан, — ответил Гедеонов.

Старушка окончательно растерялась.

— Если при эдаком жалованье, так уж к чему же? — заговорила она. — Варюша может и на свои заказать, на таком жалованье состоя.

Однако заметив на лице директора недовольное выражение, она сразу умолкла.

Новоселье готовилось пышное и блестящее. Приглашен был молодой актерский персонал, как мужской, так и женский. Осталось только пригласить Нечаева.

К этому вопросу Асенкова подходила как-то осторожно. Она в последние дни видела Гришу только на репетициях и перебрасывалась с ним лишь незначительными фразами. Ее новую квартиру он еще не видел. Варя как-то заикнулась ему об этом, но он сделал вид, что не слышал; она обиделась и не стала настаивать. Теперь, когда вопрос о его приглашении становился в упор, Асенкова обратилась к помощи и посредству матери.

— Мама, вы не сходите сами на квартиру к Грише? — спросила она.

— Почему не сходить? Да только не от меня должно идти приглашение, а от тебя.

— Он странный какой-то… со мной почти не говорит!

— Что же, я, пожалуй, пойду, — нехотя проговорила старушка. — Да только когда его дома застать можно? Ведь он тоже все по репетициям, а не то так по городу ходит. Уроки у него тоже есть. Волка ноги кормят; Грише дома рассиживаться не резон.

— А вы сходите сегодня ко мне на репетицию, а от меня и пройдете к Грише.

— А не все равно, что из дома, что от тебя из театра?

— Да нет же, не все равно. Быть может, вы его за кулисами увидите.

— Ладно, на репетицию пойду.

— Вы можете, пожалуй, в карете со мной доехать. Места свободные бывают!

— Ну, вот еще, была оказия! Что я за каретный ездок? И на своих двоих скатаю. Не привыкать.

Но ухищрения не привели к желаемому результату. Старушка не застала Нечаева ни в театре, ни на его квартире, и Варе пришлось самой приглашать его. Она робко и почти неохотно подошла к Нечаеву на репетиции и, подавая ему руку, сказала:

— Гриша! Завтра вечером все наши соберутся ко мне на новоселье. Приходи и ты, пожалуйста! Ты будешь особенно дорогим гостем. Ты почему-то перестал ходить ко мне. Конечно, это твое дело, насильно мил не будешь, но надеюсь, что, когда все будут у меня, ты не блеснешь своим отсутствием, как говорили у нас в школе?

— Спасибо. Я приду, если буду свободен! — ответил Нечаев как бы нехотя.

— А чем же ты можешь быть так сильно занят именно в тот день и час, когда я зову тебя? — спросила Асенкова, поднимая на него пристальный взгляд.

— Мало ли чем? Меня судьба на руках не пестует, мне жизнь не праздником стелется. Мне приходится работать, а в последнее время работать особенно много.

— Почему в последнее время?

Нечаев не отвечал.

Варя тревожно посмотрела на него. Ей показалось, что у него на глазах были слезы.

— Гриша, голубчик, скажи мне, что с тобой? Беды какой-нибудь с тобой не случилось ли?

— Никакой особенной. Братишка маленький у меня занемог, так в больницу его положить пришлось.

— Какой братишка? Тот, что в мещанском училище учится?

— У меня лишь один брат и есть. Только из училища он вышел.

— Когда? Почему вышел?

— Экзамена он не выдержал, из класса в класс не перешел. А он стипендиатом был, на счет города воспитывался. Ну, не выдержал, не перешел из класса в класс, его и исключили!

— Так отчего же ты мне не сказал всего этого?

— А что бы ты сделать могла? Ведь не ты экзаменуешь в мещанском училище! — насмешливо протянул Нечаев.

— Не я экзаменую, но я нашла бы какой-нибудь путь, дорогу нашла бы к его начальству.

— Нет, спасибо, я до подобных дорог не охотник. Я прямой дорогой ходить привык.

— Да не об этом речь, а о том, что с твоим братом. Чем он болен?

— Тиф у него… простудился.

— Когда? Где? Господи Боже мой!

— Платье у него холодное было. Казенное взяли, в училище оставили, а своего теплого не было. Ну, он и простудился.

— Так ведь это же ужасно, Гриша! Что с тобой? Ты с ума сошел? Что же ты ко мне не обратился?

— Зачем?

— Ну конечно за деньгами! Дать мальчику замерзнуть на улице до того, чтобы он тиф схватил, позволить каким-то там дуракам раздеть ребенка и вытолкнуть его раздетого на улицу! Да разве это все возможно?

— А ты что за опекунша всего белого света? Меня самого не сегодня-завтра на мороз погонят!

— Тебя? Кто?

— Да все, с кем я имею дело: во-первых, моя квартирная хозяйка, которой я не плачу, потому что платить нечего; во-вторых, мой товарищ, которого я запутал своим неплатежом; в-третьих, генерал Гедеонов, мой прямой и непосредственный начальник, который и так уже косится на меня за то, что я опаздываю на репетиции!

— Так почему же ты опаздываешь?

— А потому что сил моих не хватает присутствовать на этих репетициях и видеть все то, что на них проделывается! Сил нет переносить всю эту грязь, видеть всю эту мерзость и молчать, как молчат рабы перед господами, как крепостные перед помещиками. Тебе непонятно все это? Да? Впрочем, тебе с некоторых пор многое стало непонятно, что прежде было понятно и близко! Да я не удивляюсь! Наука жизни — великая наука, и даром она никому не дается.

Асенкова слушала его внимательно, но как будто слегка утомленная его горячей речью.

— Спорить я с тобой не буду, — сказала она, — твои теории оспаривать не стану. Каждый понимает и встречает жизнь по-своему. Но если ты признаешь за собою право самого себя ставить в неловкое и невозможное положение, то над другими тебе этого права не дано. Ты можешь игнорировать меня сколько тебе угодно, я не в претензии, но для брата ты должен взять у меня денег.

Нечаев поднял голову.

— Нет, твоих денег я не возьму ни для себя, ни для брата, ни для того, чтобы свою мать из могилы поднять, если бы она могла встать! Понимаешь ли ты? Мать с того света я этими деньгами вернуть не соглашусь — так горьки, так страшны мне твои деньги.

Асенкова молча отошла от него и, вернувшись домой, не села за стол, а весь вечер пролежала в темной комнате. Она не поехала в театр и после спектакля получила от Гедеонова бонбоньерку с запиской, отчего ее не было видно в ученической ложе. Чиновник театральной конторы, на которого было возложено это поручение, почтительно доложил молоденькой артистке, что к ее услугам была бы и другая ложа, если бы ей не угодно было сидеть в общей ученической. Асенкова ответила, что не могла приехать в театр по случаю болезни, и с глубоким волнением узнала, что через два дня в театр ожидают государыню императрицу.

— Вас разве не уведомили об этом? — удивился чиновник.

— Нет, мне никто не сказал.

— Пойдет ваша коронная пьеса «Полковник старых времен».

— Да?

Варя заметно оживилась. Ей хотелось выйти перед императрицей, которую все воспитанницы театрального училища обожали, хотя почти никогда не видели. Для них она была олицетворением грации и милости; это был луч солнца на царском престоле.

Чиновник откланялся и направился к двери. Старушка бросилась сама провожать его.

— Хорошо, мама, что мы с вами на завтра устроили новоселье! — сказала Варя матери. — Послезавтра уже всем было бы не до того. Государыня в театр собирается. Директор, Бог его знает, как к этому готовится! Ведь она в Александрийский театр почти никогда не ездит!

— И ты будешь перед нею играть, Варюша?

— Ну конечно. Государь сказал, что специально для меня привезет в театр императрицу.

— Ну, это он так милостиво пошутил с тобой, и этих его слов ты даже в шутку не повторяй! — робко заметила старушка.

— Мама! — после минутного молчания начала Асенкова, пристально взглядывая на мать. — Есть у вас свои деньги?

— Да нешто у тебя денег нет, Варя? — почти испугалась старушка. — Ведь тебе вперед выдали сто рублей!

— Да нет же, не про себя я говорю, а про вас! У меня денег много, девать мне их некуда, потому что и серьги у меня бриллиантовые есть в запасе, и салоп мне заказан, и мебель вся заведена. Мне нужны ваши деньги, а не свои.

— Мудрено ты что-то говоришь, не разберу я! Разве не все равно, какие деньги? Нешто они меченые?

— Ну все-таки — меченые там или нет, а свои-то у вас есть?

— Есть, Варюша, есть! Скрывать не стану. Отложено у меня пятьдесят рублей на погребение. Грошиками я их скопила, недоедала, недопивала. Хотела намедни тебе на салопчик их разменять, да, ишь ты, заказан салопчик-то!

— Ну, так вот дайте вы мне эти деньги взаймы, а вместо своих мои возьмите. Они лежат у меня в баульчике, а ключи под подушкой у меня.

— Да мои деньги в банке, Варюша. Я их сама от себя схоронила, чтобы не прожить их, не истратить.

— Ну, заберите их завтра утром и принесите мне, а в банк вы послезавтра мои деньги снесете вместо своих! Поняли?

— Нет, Варюша, ровно ничего не поняла!

— Все равно! Сделайте так, как я вас прошу…

— Да изволь, изволь! Что же ты с ними делать будешь, с этими пятьюдесятью рублями?

— Об этом я тогда скажу вам, когда вы мне их принесете. Так ступайте же завтра пораньше, мамочка! Только смотрите, не опоздайте, и как только вернетесь, так сейчас ко мне придите.

— Да ладно, ладно, и то торопиться стану! Мало ли у нас с тобой завтра дела!

Старушка перекрестила дочь и ушла в свою спальню, а Варя осталась одна, чтобы провести заведомо бессонную ночь.

На другой день рано утром старуха Асенкова отправилась в банк и вернулась домой с конвертиком, в котором лежал накопленный «капитал». Дочь нетерпеливо ждала ее.

— У вас к вечеру все готово, мама? — спросила она, схватывая деньги с радостью, которую мать положительно понять не могла, так как накануне вечером сама проверила содержание баульчика и видела, что у Вари почти все сто рублей целы.

— Да, почти всё, — ответила старушка. — Тесто подошло, жаркое все заготовлено. А дальше и готовить нечего. Сама знаешь, что конфет и сластей всяких до Нового года не переесть. Да, гляди, директор и еще пришлет. Невесть только, в чью они глотку все это насылают? Нам с тобой хватает и десятой доли того, что привозят.

— Ну так вот что: возьмите сейчас извозчика… только непременно извозчика, не вздумайте пешком идти.

— Ну, ну, ладно! Куда ехать-то?

— К Грише. Он сейчас дома. Ему негде быть: репетиции сегодня нет. Да и не ходит он никуда!

— Ну, и что же мне у него делать, у Гриши твоего?

— Передайте вы ему свои деньги и толком скажите и растолкуйте, что они вами нажиты и скоплены, что не мои это деньги!

— А ему какое дело? Что он над тобой за опекун и что в твоих деньгах дурного? Я тебя опорочить никому не позволю, у тебя грош тоже трудовой. Ишь, как тебя публика-то любит да одобряет. Попусту всем театром хлопать да кричать не станут!

— Ну и что же из этого? Что вы хотите этим сказать?

— А то и хочу сказать, что от тебя деньги взять никому не зазорно! Вижу я все и понимаю. Да добра ты не в меру, сердце у тебя больно отходчиво! На меня бы напал, я бы не стерпела!

— Ну, мама, каждый по-своему рассуждает! Исполните мою просьбу?

— Исполню! Хотя и через силу, а исполню!

— У Гриши брат в больнице умирает — тиф у него, простудился он, потому что пальто теплого не было!

— Какой брат? Ведь его брат в училище?

— Выгнали, на улицу выгнали! — простонала Асенкова.

— Выгнали? За что?

— За бедность, мама, за одну только бедность! Экзамена он не выдержал. Другому бы переэкзаменовку дали, а он на казенный счет воспитывался, ну, его и выгнали! Понимаете вы? Раздетого на улицу холодную выгнали! Он и простудился, и лежит теперь в больнице! Поняли?

— А Григорий из-за гордыни своей глупой, из-за фанаберии богопротивной без помощи его оставил и без призора бросил? Ну и люди нынче пошли! И ты тоже хороша, Варюша! Вчера небось про все это узнала?

— Да, вчера!

— Так чего же ты мне-то не сказала? Я бы уж давным-давно и побывала у него, и снесла ему всего.

— Нет, мама, идти к больному нельзя. Тиф пристает!

— И то правда! Ну, сиделку вызвала бы, заплатила бы ей. Корыстны они, ой, корыстны! В какой он больнице-то, бедняжка?

— Не знаю, мама, ничего не знаю! Вы не к нему идите, а к Грише. Заставьте его от вас деньги принять, объясните ему, что не мои это деньги, что не я их даю.

— Да оно и подлинно не ты даешь! Я от тебя их назад не возьму. Я их на гроб себе берегла, боялась, что как помру, так тебе не на что будет в могилу меня опустить. Ну, а теперь отошла от меня эта забота! Знаю я, что на гроб хватит… и незачем мне деньги эти самые беречь! Гриша сам мне их отдаст, отработает. Хороший человек наш Гриша! Сердце у него жестокое, невыносливое, а человек он честный и хороший!

Вскоре же старушка отправилась исполнять великодушное поручение дочери, однако вернулась довольно быстро.

Молодого Нечаева она застала дома. У него только что перед нею был сторож из больницы. Братишке стало лучше, и он прислал попросить тарелку «своего» домашнего бульона.

Старушка засуетилась, захлопоталась и стала немедленно собираться, чтобы отнести бульон. Деньги она убедила Нечаева взять у нее взаймы «на года».

— До смерти они мне не понадобятся, — сказала она, суя ему в руку заповедный конверт с «капиталом». — Понемножку, по копеечкам станешь ты мне их отдавать, и мы с тобою вместе будем их назад в конверт вкладывать! Я и конвертик-то этот самый сохраню, чтобы опять обратно в нем же их в банк назад положить! И не увидим мы с тобою, как деньги у нас все целиком в кармане очутятся! Копятся деньги легко: стоит только один рубль собрать, а уж там и пойдет, и пойдет!.. Я знаю. Я по копеечкам собирала. Со второго целкового как по маслу пошло!

Варя оживилась, выслушав мать, но слегка огорчилась, когда старушка наотрез отказалась принять от нее обратно пятьдесят рублей.

— Нет, не хочу я перед Гришей лгуньей быть! — сказала она, отталкивая деньги. — Дурь он на себя напустил: твоих денег не хочет и не возьмет!.. Положим, обойдется и все по-прежнему пойдет. А теперь взял он с меня клятву перед иконой, что мои это деньги, и я клятвы своей не нарушу!

— А вечером он придет? — спросила Варя, покоряясь решительной воле своего бывшего жениха.

— Не знаю! Говорил, что придет ненадолго.

Старушка отправилась по хозяйству. Она хотела, чтобы новоселье вышло вполне достойным ее красавицы дочки.

Действительность превзошла все ее ожидания, а когда в столовую внесли роскошный букет, присланный из оранжереи и поставленный среди убранного чайного стола, то съехавшиеся гости чуть не ахнули от удивления.

Старушка угадала, говоря об ожидавшемся присыле. Перед вечером было прислано такое количество всевозможных закусок, а из кондитерской Назарова, бывшего тогда поставщиком двора, такое количество конфет и пирожных, что самой Асенковой почти смешно и досадно стало! Она понимала, что все это делалось по личному приказу обожаемого государя, но не могла не сознавать в глубине своей правдивой души, что исполнено было людьми, далеко не находчивыми.

Нечаев пришел позже других и, холодно поздоровавшись со всеми, уселся в дальний угол комнаты. Старушка Асенкова принялась усердно угощать его, но он упорно отказывался от всего и выпил только стакан чая.

Зато остальные артисты и артистки угощались на славу.

— Нечаев, что с тобою? Что ты, молодец, невесел, буйну головушку повесил? — сказал один из товарищей, ударяя Нечаева по плечу.

— Со мною ровно ничего! — ответил Нечаев. — Устал я, больше ничего!.. Ходил много!..

— Куда ходил? Сегодня и репетиции не было! Гулял, значит, просто? Мостовую гранил? — рассмеялись товарищи.

— Нет, я этим не занимаюсь, а предоставляю это дело другим. Мне мостовую гранить некогда. У меня уроки есть, а между репетициями, спектаклями и уроками необходимо брата навещать — он у меня в больнице умирает.

При этих словах все затихли.

После чая начались пение, декламация.

Заговорили молодые силы, проснулись молодые таланты. Каждому захотелось блеснуть перед товарищами. Один только Нечаев сидел молчаливый и угрюмый, не принимая участия в общем артистическом состязании.

— А ты, Нечаев, ничего не продекламируешь и ничего не расскажешь? — обратился к нему один из товарищей.

— Декламировать мне нечего — я в трагики не готовлюсь! А рассказывать я не мастер! Да и что рассказывать? Сказок вы слушать не станете, а былей хороших я вокруг себя не вижу.

— Ну, понес, философ! — махнул рукой жизнерадостный товарищ Нечаева, молодой Радович, переиначивший свою фамилию из имени своего побочного отца Милорадовича. — То есть вот что я вам скажу, господа: если бы я узнал, что какая-нибудь молодая девушка за Нечаева замуж собирается, так бросился бы к ней, чтобы отговорить ее.

— Почему это? — рассмеялась хорошенькая подруга Вари, выпущенная в балет. — Чем наш Гриша не жених?

— Не заступайтесь, пожалуйста! — серьезным тоном заговорил Нечаев. — Не защищайте меня и не старайтесь восстановить мою репутацию милого и приятного человека!.. Я жениться не собираюсь и почти наверняка могу сказать, что никогда не женюсь.

Все подняли головы. Варя серьезно взглянула на своего недавнего жениха. Агафья Тихоновна так захлопоталась, что ничего не слышала и, только заметив, что все как-то разом замолчали, шутливо крикнула:

— Что это у вас там? Тихий ангел пролетел или дурак женился?

— Нет, уж только не дурак! — громко произнес Нечаев. — И дураков, и подлецов и так довольно на свете!..

— Ну, одним больше, одним меньше в счет не идет, — весело крикнул Радович.

— Кстати, о дураках, мадам! — жеманно проговорила молоденькая артистка балета. — Слыхали вы: Кузьминой отдельное па протанцевать дали в новом балете?

— Какое па? Какое? — засуетились все те, кого близко касался балетный вопрос.

— Прехорошенькое! Сама Тальони, говорят, его в Париже вставным в балете исполняла!

— Ну, ты тоже скажешь! Тальони и Кузьмина!..

Разговор перешел на близкие всем темы и все более и более оживлялся, так что никто не заметил, как Нечаев, ловко стушевавшись, тихонько исчез из комнаты, а затем и из самой квартиры.

— Мама, где Гриша? Ушел? — спросила Асенкова, ловя по дороге мать, ни на минуту не присаживавшуюся на место.

— И то ушел! — всплеснула старушка руками. — Вот непоседа-то! И чая путем не напился! Ну, да и то сказать, не до гостей ему и не до угощений, у него братишка умирает!..

Она говорила все это единственно для того, чтобы заставить замолкнуть праздное любопытство, очевидно, направленное на ее Варю и бывшего ее жениха. Но хитрость ей не удалась.

— Скажи, Варя, что у тебя вышло с Нечаевым? — спросила вдруг молоденькая артистка, так позавидовавшая успеху Кузьминой.

Асенкова покраснела и неловко пожала плечами.

— Ничего особенного, — сказала она. — Я занята новыми ролями, Гриша тоже занят.

— Да ведь ты за него замуж собиралась? — рассмеялась болтушка и тотчас же прибавила, важно откидывая свою капризную головку: — Ну, конечно, теперь он тебе уже не пара! Очень тебе нужно!.. Наш ученик! Была оказия!

— А что же такое «ученик»? — передразнил ее задорный Радович. — Чем «ученик» хуже «ученицы»?

Предлагая этот вопрос, он стал в балетную позу и так карикатурно и в то же время так похоже представил бойкую девицу, что та первая расхохоталась до слез.

— Обезьяна! — крикнула она, вскакивая с места и ударяя его по спине, а затем спросила Асенкову: — Скажи, Варя, правда, что у тебя здесь был сам директор?

— Да, был, и не один раз даже! — ответила Асенкова, довольная возможностью поддразнить завистливую подругу.

— А Андреянова тебя не приколотит? — расхохоталась та.

— Не за что! — спокойно и холодно ответила Асенкова. — Директор за мною и не думает ухаживать!

— Так чего же его носит-то сюда?

— Полина, умри! — крикнул Радович. — Умри скоропостижно! Ничего лучшего ты сделать не можешь!

— Это отчего? Потрудитесь объяснить все!

— Ишь ты, какая! У меня голова-то всего только одна; если ее снесут, так другую мне взять уже будет неоткуда.

— А кто с тебя ее снесет?

— У-ра-ган! — громко и раздельно ответил ей Радович. — Ты ураган когда-нибудь видела?

— Это сильный ветер?

— Нет, не ветер, а у-ра-ган, то есть та сила, с которой бороться нельзя и которая может разрушить все, что ей на пути попадется. Поняла?!

— Нет, ровно ничего не поняла! — рассмеялась веселенькая Полина.

— Ну, тебе, по-твоему балетному чину, так и полагается! Ты и на свет рождена затем, чтобы вертеться и ничего не понимать.

— Скажите, пожалуйста, умник какой всесветный… А ты зачем на свет рожден?

— Я? Да затем, чтобы тебя любить безнадежно!

— А ты лучше надейся! Терпеть я не могу безнадежной любви!

— Мало ли что! А когда надеяться не на что?

— Пустяки!.. Всегда есть на что надеяться!.. Я, кажется, ежели бы в великого князя влюбилась или даже в самого государя, и то надеялась бы.

— А ты махни, попробуй!

Все громко захохотали.

— Чему вы? — остановил их артист Павлов, выпущенный в драму и сразу обративший на себя внимание начальства и публики. — Чего вы хохочете? Мало ли перед нами ежедневно проходит безумных надежд и несбыточных мечтаний? Да вот я, например, недавно воочию видел, как один молодой рыбак, сидя на берегу реки, наяду к солнцу ревновал!

— Наяду к солнцу? Это очень красиво! — тоном одобрения произнес Радович.

— А я видел это наяву и нахожу, что это вовсе некрасиво и непомерно глупо!

— Что такое? Я опять ничего не понимаю!

— Не понимай. Мое дитя, исполняй свое предназначение! — распростер Радович обе руки над головкой Полины.

— Нет, почему же? — вмешался Павлов. — Я ей сейчас объясню! Видите ли, рыбак влюбился в наяду. Он не знал, что он наяда. Она выросла в его же деревне, вместе с прочими девушками, и рыбак думал, что она тоже простая девушка, как и они. Когда она отправлялась на работу, молодой рыбак шел и помогал ей. Когда она шла купаться, молодой рыбак садился на берегу и ждал ее, ждал молча, не оскорбляя ее своим праздным любопытством. Он решил жениться на наяде, когда заведет свою лодку и свои сети. Он не знал, что она наяда и что ей ни сетей, ни лодки не нужно! И вот однажды, когда она купалась, ее увидало ясное солнце. Солнце ведь все видит, и все ему доступно. Наяда заметила, что оно любуется на нее, и стала кокетничать с ним.

— Это с солнцем-то? — расхохоталась Полина.

— Да, с солнцем. Наяде все можно! А глупый рыбак, заприметив, что солнце любуется на его невесту, вздумал ревновать ее. Это к солнцу-то, к тому солнцу, которому все можно и все доступно! Поняла теперь, о, наибестолковейшая из всех Терпсихор подлунного царства? — спросил Павлов, обращаясь к Полине и почти загораживая собою Асенкову, которая сидела бледная, едва сдерживая слезы.

— Нет, ничего не поняла. Ты вздор какой-то наговорил, — весело и беззаботно пожала плечами Полина.

— Ты не поняла, так другие за тебя поняли! — сказал Павлов, вставая и на ходу слегка потягиваясь.

Он был прав. Другие поняли, и горькие мысли навеяло на молодые души это «понимание».