На Выборгской стороне, о которой упомянул Ушаков, отдавая приказание о посмертной уборке трупа замученной Клары, еще в настоящее время возвышается скромная и небольшая церковь, выстроенная во имя Св. Сампсония Странноприимца; в то время, о котором идет речь, она была окружена большим и мрачным кладбищем.

Всегда и всюду кладбище являет собою грустную картину, но ни одно из столичных кладбищ не представляло той страшной картины, какую являла именно эта ежедневно разраставшаяся «Божья десятина» у церкви Св. Сампсония, на которую постоянно привозили дощатые гробы, зарываемые в землю без молитвы и благословения церкви, без проводов и слез близких и родных.

На Сампсониевском кладбище, о котором среди народа шли самые суеверные слухи и рассказы, хоронили всех казненных, замученных и убитых, и сюда проторенной дорогой везли чуть ли не ежедневно временных обывателей и мучеников страшной Тайной канцелярии.

Этого кладбища не посещал никто и никогда, и сюда даже никто не приходил осведомиться о судьбе родного и близкого гроба. Сами покойники, схороненные здесь, могли повредить живым: забота о родной и близкой могиле могла, по тому страшному времени, быть признана государственным преступлением.

Слишком уж глубоко сознавало правительство того времени свою необъятную вину перед народом. Слишком велика была рознь между престолом и преданным, молчаливым, исстрадавшимся народом.

Сюда же темной ночью, тотчас по окончании грозной и кратковременной пытки был доставлен гроб несчастной погибшей Клары.

Принцесса, вернувшись от императрицы и не предчувствуя, что все для ее любимицы уже окончено, нетерпеливо ждала утра, чтобы склонив свою гордость и умерив свою вражду к Бирону, обратиться к нему с ходатайством за несчастную Клару. Она ни на минуту не сомневалась, что если не из сочувствия к ней, то по чисто дипломатическим расчетам герцог не откажет ей в исполнении ее просьбы и Клара, если не будет возвращена во дворец, то по крайней мере будет препровождена на родину, что по тому времени было уже существенной милостью.

При высылке Адеркас принцесса Анна недостаточно веско оценила ту бережность, с какою было поступлено с ее воспитательницей, и понимала это только теперь, когда судьба, постигнувшая Адеркас, являлась целью всех ее желаний по отношению к несчастной Кларе.

Весть о смерти замученной молоденькой камеристки достигла Летнего дворца в тот же вечер и возбудила в услыхавших о ней различные чувства и впечатления. В то время как Юшкова коротко и злобно заметила, что «поделом вору и мука», сравнительно незлобивая Маргарита Гамзен, укоризненно качая головой, откровенно сознавалась, что с удовольствием навсегда уехала бы из России, где совершаются такие ужасы.

— Каково теперь принцессе будет узнать, что из-за нее погибла несчастная девушка! — серьезно сказала Маргарита, не скрывавшая своего осуждения по адресу Анны Леопольдовны за ее отношения к Линару. — Легко чужую-то голову под плаху подставлять, но ведь на том-то свете все это припомнится.

— А ты потише! — трусливо заметила ей Юшкова, оглядываясь по сторонам.

— А чего мне бояться? Я и самой императрице скажу, что мне жаль бедной девочки!

— А мне так вовсе не жаль! — громко и демонстративно проговорила Юшкова, уверенная в том, что их подслушивают.

— Да тебе небось и самой-то себя не всякий день жалко бывает? — пожала плечами Маргарита, с каждым днем чувствовавшая все меньше и меньше симпатии к своей подруге по службе.

Императрицу боялись известить о смерти Клары.

Анна Иоанновна не всегда сочувственно относилась к распоряжениям своей Тайной канцелярии, и ей редко докладывали о случаях смерти людей под пытками. Но поутру явившийся с докладом Остерман на вопрос государыни о судьбе арестованной почтительно доложил ей, что «все дело уже окончено».

— Она созналась?.. Да? — живо спросила императрица, в равной степени и желавшая, и боявшаяся полного сознания обвиняемой.

Анну Иоанновну больше всего занимал вопрос о том, как далеко могли зайти любовные отношения молодой принцессы к красивому саксонском графу, и на сознание Клары под пыткою она возлагала несравненно более крупные надежды, нежели на откровенность своей племянницы. В правдивость принцессы Анны она плохо верила и не ошиблась в этом отношении. Анна Леопольдовна действительно была характера скрытного и не была способна на откровенность.

Не получая ответа на свой вопрос, императрица пристально взглянула на Остермана и громко и гневно заметила:

— Что это, со мной нынче все, кроме герцога, говорить разучились? Он один только всегда знает и понимает, что со мной нужна правда, одна только правда!.. Я желаю знать, в чем именно созналась эта камер-юнгфера принцессы Анны!

— Она положительно ни в чем не созналась, ваше величество! — почтительно, но твердо ответил Остерман.

— Как не созналась? Да ведь вы же только сейчас сказали мне, что все кончено?

— Я сказал это в том смысле, что дальнейший допрос обвиняемой невозможен!.. Она умерла под пыткой.

Императрица вздрогнула и невольным движением перекрестилась.

— Опять этот Ушаков! — воскликнула она, забывая о том, что, не будь ее приказа, не было бы и распоряжений Ушакова.

Остерман молчал. Ему замечание императрицы было по душе: он не любил Ушакова и далеко не сочувствовал всей деятельности Тайной канцелярии…

— Можно было попугать… Зачем же добивать-то было? — произнесла императрица и отдала приказ позвать к ней герцога Бирона.

Последний тотчас явился. Остерман при входе герцога откланялся и поспешно стушевался. Он не хотел быть свидетелем неприятной сцены.

— Ты слышал? — спросила императрица, рассеянно ответив на один из тех фамильярных поклонов, какими довольствовался фаворит, без свидетелей встречаясь со своей не грозной повелительницей.

— О чем это? О смерти несчастной девчонки, замученной по вашему приказанию за развратное поведение вашей племянницы? Конечно, слышал! Разве может случиться что-нибудь, о чем бы я не слыхал?

— Теперь не время пререкаться и высказывать обвинение по адресу принцессы Анны.

— Что ж, вы восхищаться, что ли, мне прикажете тем, что за ее шашни пытают и до смерти замучивают людей в застенках? — грубо возразил Бирон. — Причин к восторгу тут мало!

— От восторга до того тона, которым ты говоришь о принцессе, целый мир расстояния! Ты забываешь, что говоришь о моей наследнице…

— Хороший подарок вы готовите России!.. Нечего сказать! — насмешливо пожал он плечами.

— Надо оповестить ее о судьбе ее фаворитки.

— Подумаешь, как ей это нужно! Она сегодня же новое свиданье назначит и новую помощницу себе найдет! Станет она над такими пустяками задумываться!

— Ты ошибаешься… Она вчера так волновалась и так усердно просила меня за свою камеристку… Она даже тебя хотела просить быть ее заступником.

— Даже меня? Скажите, пожалуйста! Вот как велико было ее желание спасти свою наперсницу!

— Да! Принцесса была в отчаянии, узнав, что тебя нет дома. Она как будто чувствовала, что время терять нельзя!..

— Ну, теперь об этом толковать нечего! — тряхнул головой Бирон, как будто этим жестом хотел отмахнуть от себя неприятную мысль. — Надо поговорить об иных делах. Сегодня я жду официальную бумагу из Дрездена об отозвании туда графа Линара. Довольно он здесь, у нас, погостил; довольно глупых женских голов покружил!.. Шувалов с женой разводиться собирается по его милости; Шетарди, уж на что дружно живет с женой, а и то намедни они оба чуть не подрались!.. А об офицерских женах и говорить нечего; этих дур не пересчитаешь!.. Они как глупые бабочки на огонь летят.

— Но сам Линар не обращает, конечно, на них никакого внимания?

— Он-то? Как бы не так! Ни одной не пропускает. Одним уродам только пощада!

— Но как же это? Я не понимаю.

— Чего? Его неверности вашей племяннице? — бесцеремонно захохотал Бирон. — Господи! Да когда же вы состаритесь?.. Ведь вам, по понятиям, все еще шестнадцать лет! Неужели же вы одну минуту могли подумать, что граф Линар пребывает в благоговейной верности вашей некрасивой племяннице? Да он на нее и внимания-то серьезного не обращает, и если бы не ее положение при вашем дворе и не та будущность, которая ожидает ее, он и в лицо-то ее, я думаю, не знал бы!

— Бог знает, что ты говоришь, герцог.

— Ничего, кроме святой и истинной правды. Если вы хотите, чтобы я совершенно откровенно высказал вам свое мнение, то я скажу, что серьезно Линар не способен увлечься, а непритворно, хотя и скрытно, он заглядывается только на одну цесаревну Елизавету. Впрочем, ее любовь не предоставляет ему тех крупных шансов, какими его манит любовь вашей не в меру легкомысленной племянницы!..

— Елизавета? Ты думаешь, что ему нравится Елизавета?

— Во всяком случае гораздо больше, нежели ваша некрасивая Анна! — бесцеремонным тоном ответил дерзкий фаворит.

— Анна вовсе не дурна.

— Ну и не красива, а подле цветущей красавицы цесаревны прямо-таки уродом прослыть может.

— Твоя вражда против Анны положительно ослепляет тебя.

— Враждовать мне против нее не за что и говорить о ней так много вовсе не стоит!.. Скажите мне лучше, известно ли принцессе о судьбе, которая по ее милости постигла несчастную датчанку?

— Не знаю, право, не думаю… Кто смел бы доложить ей об этом без моего разрешения?

— Ну, на толки и сплетни при вашем дворе особого разрешения не нужно! В этом у вас недостатка нет! Велите позвать сюда вашу племянницу. Одно ее появление уже поставит вас в курс дела; она ни по уму, ни по складу своего взбалмошного характера не сумеет ничего скрыть!

Императрица выполнила его требование, и несколько минут спустя Анна Леопольдовна вошла в комнату. Она была бледна, и ее лицо дышало тревогой, но на нем не было выражения того глубокого горя, которое не могло не поразить ее, если бы ей стал известен горький и преждевременный конец несчастной Клары.

При виде герцога принцесса на минуту приостановилась и, после короткой борьбы с собою, приветливее и почтительнее обыкновенного поклонилась ему.

Он, напротив, ответил ей совершенно холодным, официальным поклоном.

Анна Леопольдовна поняла это, как торжество над нею, подумала, что императрица сообщила Бирону о ее намерении прибегнуть к его защите.

Сердце принцессы дрогнуло от досады, но она пересилила себя и, обращаясь к герцогу, почти ласковым тоном проговорила:

— Я очень сожалела вчера, что не застала вас здесь, у ее величества.

— А на что нужно было вам, ваше высочество, мое присутствие? — холодно осведомился Бирон.

— Я хотела попросить вас быть моим ходатаем пред тетушкой.

— Давно ли вам встретилась надобность в моем ходатайстве? — рассмеялся герцог недобрым смехом.

Анна Леопольдовна как будто не заметила этого смеха и спокойно сказала:

— Но все-таки я попрошу вас выслушать меня.

— Я весь — внимание! — ответил герцог, как бы вовсе не понимавший, о чем она готовится говорить.

— Вам, конечно, небезызвестно, что вчера вечером была арестована и увезена моя ближайшая и любимая камеристка, датчанка Вильсон?

— Да, я знаю об этом; все аресты всегда известны мне.

— Вам, быть может, известен и мотив этого ареста?

— Об этом я попрошу у вас позволения умолчать! — уклончиво ответил Бирон.

Анна Леопольдовна покраснела и слегка вздрогнула под дерзостью этого уклончивого ответа, а затем тотчас спросила:

— Но вам, конечно, известно и то, куда именно была отвезена моя бедная Клара?

— Об этом догадаться не трудно: ведь все лица, обвиняемые в оскорблении величества, направляются всегда в одно и то же место.

— То есть?..

— В Тайную канцелярию! — спокойно произнес Бирон.

— Но как могла бедная Клара, такая молодая, кроткая и неопытная, оскорбить кого бы то ни было, не говоря уже о священной особе государыни?

— Об этом я тоже, с вашего позволению, умолчу!

— Но я уверяю вас… больше — я клянусь вам, что Клара ни в чем не виновата!

— Это — дело графа Ушакова, а не мое!..

— Но ваше слово всесильно… вы можете сказать графу, можете попросить его… Без вашего ведома ничто не делается в государстве. Вы всемогущи!

— Ваше высочество, вы преувеличиваете мое мнимое могущество! — с легким поклоном проговорил герцог. — Но… если бы и действительно мне дана была самая широкая власть, то властью воскрешения мертвых я все-таки не обладаю!

Бирон произнес эти слова холодно и спокойно, пристально глядя в глаза внезапно побледневшей принцессы.

— Как мертвых? Каких мертвых? — в ужасе вскрикнула Анна Леопольдовна. — Тетушка! Да ответьте же мне!.. Что он говорит? — вне себя крикнула она, бросаясь к императрице.

Та робко подалась назад.

Бирон резким движением стал между Анной Леопольдовной и императрицей и твердо произнес:

— Я напомню вам, что ее величество страдает сильным расстройством нервов и что беспокоить ее я и вам не позволю!..

Но Анна Леопольдовна не слыхала его. За минутным порывом у нее последовала полная прострация. Принцесса поняла страшное значение произнесенных Бироном слов, но у нее недоставало сил ответить на них. Она сознавала, что случилось что-то страшное, непоправимое, и дрожала при мысли о невозможности исправить это.

— Где Клара? — через силу произнесла она, почти без чувств опускаясь на стул неподалеку от кресла, занимаемого императрицей.

Бирон заслонил собой Анну Иоанновну.

Та бросила на него благодарный взгляд: принцесса Анна начинала внушать ей страх.

— Где Клара? — тем же растерянным тоном повторила Анна Леопольдовна.

— Не знаю, право… вероятно, на Выборгском кладбище! — ответил Бирон, стараясь придать своему голосу возможно спокойную интонацию.

— На… кладбище? Стало быть, она… умерла?

— Живых, сколько мне известно, на кладбища не отвозят! — пожал плечами Бирон.

— Ее… стало быть… убили?

— Об этом вы у графа Ушакова спросить извольте! Я при смерти вашей Клары не присутствовал! Как вам известно, она была арестована без меня.

Принцесса опустила голову на руки и мгновенно затихла. С минуту продолжалось упорное, мертвое молчание. Наконец Анна Леопольдовна произнесла:

— За это Бог отомстит… За это даже я мстить не стану… Не нужно!.. Над этим Божий суд скажется!

После этого принцесса поднялась с места и шатающейся, нетвердой походкой направилась к двери.

Императрица проводила ее молчаливым и почти сочувственным взглядом. Ее женскому сердцу в эту минуту стало понятно невыразимое страдание молодой девушки.

— Надо сказать Ушакову… надо остановить… унять его… Так невозможно! — почти машинально проговорила императрица.

— А вам очень жаль эту датскую куклу? — насмешливо произнес Бирон. — Я вовсе не подозревал в вас такого нежного, чувственного сердца! Вы, быть может, и графа Линара пожелаете оставить при своем дворе?

— Что тут общего? — с негодованием удивилась императрица.

— Помилуйте! Как что общего?.. Ведь и датчанку вы пожалели только с той минуты, когда увидали, что ее смерть расстроила вашу племянницу?.. Раньше, отправляя ее в застенок Тайной канцелярии, вы, кажется, так сильно не горевали.

— Но разве я знала…

— …что из застенка люди живыми или целыми не выходят? Помилуйте, ваше величество! Да это каждый малый ребенок на Руси знает!

Анна Иоанновна поникла головой.

— Так как же прикажете относительно Линара? Ответить, что ли, его правительству, что он нам необходим и что мы с ним расстаться ни под каким видом не можем?

— Ты вздор говоришь, Бирон!

— Почему же вздор? Уж если считаться с горем и личными впечатлениями вашей племянницы, так разлука с графом Линаром и отъезд этого неотразимого красавца причинят принцессе Анне несравненно более глубокое горе, нежели смерть десяти камер-юнгфер и целой колонии датчанок!..

— Линар должен уехать, и чем скорее, тем лучше! — решительным тоном ответила императрица. — На нем тоже лежит ответственность в убийстве этой несчастной молоденькой девочки!

— Вот что дело, то дело! — проговорил герцог, видимо, довольный оборотом разговора. — И я первый доставлю себе удовольствие косвенным образом поставить его в известность, что поверенная его тайны получила должное возмездие и при его содействии водворена на новоселье… Я и адрес этого «новоселья» могу ему, при случае, сообщить. Когда дело коснется того, чтобы ему доказать мою дружбу, то, поверьте, я мало пред чем остановлюсь!

Императрица слушала Бирона рассеянно. Она, видимо, была поглощена иными невеселыми мыслями.