Свадьба принцессы Анны Леопольдовны была отпразднована пышно и торжественно и вызвала целый ряд празднеств; однако количество последних несколько уменьшилось благодаря легкому недомоганию «молодой» и той нескрываемой грусти, которую она даже не думала скрывать. Ее отвращение к супругу росло с каждым днем, и над этим были бессильны и увещания самой императрицы, которая обыкновенно имела неотразимое влияние на племянницу.

Впрочем, против антипатии Анны Леопольдовны к принцу Антону и государыня ничего не имела, сознавая, что эта антипатия достигла таких размеров, с которыми бороться почти невозможно.

Юлиана Менгден, долго и напрасно уговаривавшая свою подругу подчиниться выпавшему ей на долю супружеству, нашла средство отчасти примирить «молодую» с условиями ее новой жизни. Она постоянно внушала ей, что состоявшееся замужество приблизило ее к моменту свидания с горячо любимым ею графом Линаром и что то, что было невозможно и недоступно для незамужней принцессы, делалось совершенно доступным замужней великой княгине.

— Да! Но мой ужасный муж… его позорные, ненавистные мне ласки! — возмущалась Анна Леопольдовна.

— Выноси их, как путь к другим, столь же нежным, но более желанным ласкам! — смеясь увещевала ее всегда веселая Юлиана.

Бирон, с момента супружества принцессы ставший к ней в совершенно иные, чем прежде, отношения, заметно заискивал ее благоволения и ладил с принцем Антоном. Впрочем, поладить с последним было не особенно трудно. Он был человек кроткий и покладистый и шел навстречу ко всякому доброму и душевному отношению. Правда, ума он был очень ограниченного, но при желании принцесса могла бы найти в браке с ним если не восторженное счастье, к которому манило ее воображение, то полный покой и душевный мир.

Однако Анна Леопольдовна была натура требовательная, страстная и не любила подчиняться ни в чем ни власти и влиянию окружающих, но общественному мнению вообще.

Она почти не следовала современным модам, тяготилась сложными туалетами, которые, будучи завезены в Россию из Франции, властно царили среди русского общества, неохотно ездила на балы, почти совсем не танцевала и, глядя на придворных кавалеров, с грустью вспоминала красавца Морица Линара, танцевавшего так, как никто больше уже не танцевал на придворных балах.

Пробовал танцевать и «молодой», но это выходило у него так смешно и неуклюже, что сама императрица, всячески отстаивавшая его, заметила ему, что ему лучше отказаться от танцев. Принц Антон молча покорился этому, как умел покоряться всему — без сожаления и без угодливой покорности, а просто потому, что не умел ни с кем и ни с чем бороться.

Властолюбивой императрицы вовсе не удовлетворяла эта скромная и заурядная фигура, которую никакая роскошь обстановки, никакое богатство наряда не могли украсить и выдвинуть из толпы. Она не того желала для принцессы Анны, не о том мечтала для нее. Порой государыня и на нее досадовала за то, что на ее долю выпал такой «несуразный» муж, и положение несчастного молодого мужа в эти минуты делалось особенно тяжелым.

Всех поддерживала только надежда на то, что этот брачный союз, так неохотно заключенный, даст молодой чете продолжение семейства, а России — продолжение династии.

Принцессу Анну Леопольдовну такие смело выраженные надежды прямо-таки оскорбляли и, когда ее беременность сделалась несомненной и об этом уже явно и открыто говорили все, сама она вместо радости ощутила в душе чувство какой-то непереносимой обиды и почти стыда.

Это чувство еще усилилось, когда императрица с той грубой реальностью, которая подчас проглядывала в ее обращении, поздравляя племянницу, насмешливо прибавила по адресу ее мужа:

— На это и у него ума хватило!..

Беременность великой княгини положила окончательную преграду всяким балам и увеселениям при дворе, и все ограничивалось только маленькими интимными собраниями на половине императрицы, где шла карточная игра, подчас доходившая до довольно крупных проигрышей и выигрышей. Императрица сама нередко принимала участие в игре, охотно проигрывая довольно крупные куши, но проигрывая их «по выбору» и никогда не принимая ни от кого уплаты выигрыша, тогда как сама всегда тут же расплачивалась наличными деньгами.

Бирон сам не любил карточной игры и не одобрял ее при дворе, но его голос со времени замужества великой княгини начал заметно терять значение у императрицы, и она все чаще и чаще отвечала на его замечания или простым пожиманием плеч, или таким жестом, который прямо вызывал покорное молчание.

В семье герцога происходили в это время серьезные недоразумения. Его старший сын, женившийся против воли родителей, делал огромные долги, за которые приходилось расплачиваться отцу и матери, причем скупая от природы герцогиня делала неимоверные сцены и сыну, и мужу и наполняла свой дворец неистовыми криками.

В одну из таких сцен расходившийся молодой герцог на строгое замечание отца о его поведении, недостойном носимого им громкого и почетного имени, дерзко рассмеявшись, заметил отцу, что не многим достойнее этого громкого имени такие любовные похождения на старости лет, за которыми следовали и смерть и казнь его сообщников.

Герцог, нахмурив брови, крикнул, чтобы он молчал, но герцогиня, до седых волос ревновавшая мужа ко всем, кроме императрицы, потребовала, чтобы сын объяснился категорически.

Тот, прямо и дерзко глядя в глаза отца, попросил его сказать, куда девалась внезапно исчезнувшая камер-юнгфера принцессы, поставленная к ней герцогом и пропавшая без вести после однодневной отлучки из места своего служения.

Герцогиня жадно вслушивалась в слова сына. Ей припомнилось, что несколько времени тому назад она слышала что-то подобное.

— Нам-то что до этого? — подозрительно спросила она сына.

— Вы спросите у отца, — продолжал вконец расходившийся молодой Бирон, — куда и с кем, собственно, уезжала эта бедовая камер-юнгфера накануне своего таинственного исчезновения, как она провела последние часы своего тревожного существования и когда, и по чьему распоряжению приехала поздно ночью назад во дворец в Сарыни. Ведь во дворец она вернулась, это не подлежит сомнению, и только тут теряются следы этой безвременно погибшей авантюристки.

— Что тебе сделала эта… бедная немка? — произнес Бирон голосом, которому тщетно старался придать твердость.

— «Бедовая», а не «бедная», — со злым смехом поправил его сын.

— Да. Но чем она помешала тебе?

— Помешала-то она, положим, не мне, а кому-нибудь повыше меня стоящему! Но не в этом дело, а в том, что в ее гибели повинен не кто иной как тот вероломный соблазнитель, — он подчеркнул это слово, — с которым эта Регина провела последние часы своей жизни.

— И кто же был этот соблазнитель? — тревожно осведомилась герцогиня.

— Ну, об этом вы у своего супруга спросите.

— Ты — дерзкий мальчишка! — крикнул Бирон.

— И не дерзкий, и не мальчишка! Я никогда не говорил вам ни слова обо всей этой романтической истории до тех пор, пока вы с такой непомерной строгостью не отнеслись к моим маленьким увлечениям. И вот, когда я увидел себя под огнем такой строгой и неумолимой критики, тогда я и позволил себе покритиковать других. Ну, теперь покойной ночи! Желаю вам мирно и безошибочно разобраться во всех этих щекотливых делах! — прибавил принц Петр, церемонно раскланиваясь со своими родителями.

Но он ошибся в своих расчетах. Особо бурного объяснения между Бироном и его женой не произошло. Напротив, герцогиня, всегда и во всем видевшая впереди всего свой личный интерес, серьезно призадумалась над этой «виной», которая тяготела над ее мужем относительно императрицы, и озабоченным тоном осведомилась, что это за история такая, на которую намекал их сын, и каким образом мог оказаться прикосновенным к ней герцог.

— Это ты на старости лет по девичьим, что ли, шляться вздумал? — порывисто рассмеялась она. — Нашел время!.. Мало тебе того, что тебе судьба послала?

— Это тебя-то? — насмешливо переспросил Бирон.

— Не обо мне речь! Ты хорошо понимаешь, о ком я говорю.

— Ну, и предоставь каждому самому о себе заботиться!

— Да ведь ты, расстраивая государыню, самого себя и нас всех вместе с собою губишь, безумный ты человек!

— Оставь! — крикнул Бирон, выходя из комнаты и прямо, внутренним сообщением, направляясь на половину императрицы.

Он застал государыню в полудремоте и, войдя без доклада, на что ему раз навсегда было предоставлено исключительное право, испугал задремавшую Анну Иоанновну. Однако не обратив на это внимания, он приступил к ней с серьезным вопросом.

Он в упор и настоятельно спросил ее, известно ли ей, куда год тому назад девалась без следа пропавшая камер-юнгфера принцессы Анны Леопольдовны.

— Какая камер-юнгфера? Что тебе надо? — вздрагивая со сна, осведомилась императрица.

— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю с вами, — тем же властным и настоятельным тоном продолжал герцог. — Я спрашиваю вас, куда девалась бесследно пропавшая Регина Альтан? Вы отлично слышите и понимаете мой вопрос, и я требую на него немедленного ответа!

— Если она, по твоим словам, «бесследно» пропала, то как же ты «требуешь», чтобы я навела тебя на следы этой пропажи?

— Не играйте словами! Я требую — слышите ли вы? — требую, чтобы вы ответили мне, где Регина?

— Там, куда ты отослал ее после своего любовного свидания с нею! — гордо поднимая голову, ответила императрица.

— Я никуда не отсылал ее; она отправилась домой, в сарынский дворец.

— Там и ищи ее, если она тебе опять понадобилась!

— Это опять-таки не ответ. Я требую ответа!

— А я требую того тона, которым ты должен говорить со своей государыней! — ответила Анна Иоанновна. — Ты понял меня? Всему есть мера, и ты перешел эту меру!.. Ты требовать вздумал, а предъявлять ко мне требований не может и не смеет никто в мире!

Бирон побледнел и до крови закусил губы.

— Так вам не угодно ответить мне?

— Нет, не угодно!

— Стало быть, я должен принять свои меры для того, чтобы добиться истины?

— Принимай, если можешь. Желаю тебе полного успеха!

— И вы… лично вы… ничего не скажете мне?

— Ни-че-го! Ты слышал мой ответ?

— Стало быть, в государстве есть люди, выше меня стоящие и облеченные доверием выше того, каким я до сих пор был облечен?

— Нет, но есть люди, которые преданы мне бесповоротно и приказа, данного им мною, никогда не выдадут!..

— Хорошо!.. Так лишите же меня своего доверия раз и навсегда и отпустите меня с семьей туда, откуда вы вызвали меня, или…

— Или что? Возвратить тебе твою любовницу? — зло усмехнулась императрица. — Я, при всей власти и могуществе, дарованных мне Богом, бессильна сделать это. Покойники в живой мир не возвращаются!..

— Стало быть, Регина в могиле?..

— В могиле? Нет!.. Этого я не сказала!..

— Что же, она в заточении?

Императрица пожала плечами.

— Да, это выражение близко к правде…

— В таком случае я освобожу ее! Слышите ли, освобожу во чтобы то ни стало и вопреки всем вашим приказаниям и ухищрениям ваших клевретов!

— Нет, — покачала головой государыня, этого ты не сделаешь… Освободить ее ты не в силах.

— Что ж она, за семью замками что ли заперта, за каменными стенами, под стражей находится?

На лице императрицы все яснее и яснее выражалось чувство злобной мести. Такой Бирон еще никогда не видел ее.

— Ты все ближе и ближе подходишь к правде! — с расстановкой произнесла она. — Знаешь, у детей есть такая игра, в который один спрячет указанный предмет, а другие должны отгадать, куда он спрятал его. Отгадка идет по клавикордам. Чем ближе подвигаются к тому месту, где спрятан предмет, тем громче играют на клавикордах, а чем дальше от него отходит отгадывающий, тем тише раздается музыка. Ну, вот и мы с тобой так, словно в прятки играем!.. И ты, надо отдать тебе справедливость, довольно-таки догадлив! Ты все ближе подходишь к делу!

— Мне не до шуток, ваше величество. Я спрашиваю вас о жизни человека.

— Я уже сказала тебе, что поздно вести речь о жизни этой немки! Из списка живых ее имя вычеркнуто навсегда.

— Но если она и казнена, то ведь были же свидетели этой казни? Ведь погребли же ее где-нибудь, хотя бы на том отвергнутом кладбище, куда свозят все жертвы вашей Тайной канцелярии?

— Ищи! — холодно пожала плечами государыня.

— И найду. Но я желал бы, чтобы вы сами указали мне место, где погребена Регина Альтан, и чтобы вы сами по возможности посвятили меня в подробности ее смерти!

— Ищи! — тем же тоном повторила императрица.

Бирон сделал над собой неимоверное усилие и, встав с места, близко подошел к креслу императрицы.

— Анна! — тихо сказал он таким голосом, от которого императрица вздрогнула, как от прикосновения электрического тока. — Анна! Во имя всего прошлого… во имя того счастья, какое я знал подле тебя…

— И которого тебе мало было? — горько улыбнулась государыня. — Ведь на стороне себе любовниц находил и к моему двору их определял?

— Прости меня, если я виноват, но не лишай меня твоего доверия… Скажи мне всю правду, как всегда говорила!..

— Есть тайны, которые нельзя высказать. Есть в мире слова, которые нельзя произнести!

— Между нами таких слов не было, Анна!

— Ты сам воздвигнул ту грань, за которой они явились.

— Но я умоляю тебя! — и старый герцог опустился на одно колено.

По лицу императрицы проскользнула злая улыбка.

— Стало быть, ты сильно любил ее, если так убиваешься о ней? Если ты любил, то помолись за нее. В живых ее уже нет. Это я тебе смело и верно говорю, но больше ты от меня не узнаешь ничего. А теперь ступай! Я устала. Оберегая свои личные интересы, береги меня. Плохо тебе без меня будет!..

Бирон встал с колен и порывисто направился к двери. Он не в силах был сдержаться от душившего его гнева, между тем последние слова императрицы образумили его.

Действительно, из чувства самосохранения он должен был щадить и беречь жизнь императрицы. Да и в эту решительную минуту его взволнованный ум был занят уже не столько вопросом о погибшей молодой камер-юнгфере, сколько вопросом о его потрясенном могуществе. Что императрица должна была доверить исполнение приговора какому-нибудь ею лично выбранному лицу, это было ясно, и это лицо, стало быть, было сильнее в доверии монархини.

Гордый временщик в эту минуту дал бы дорого за то, чтобы узнать имя этого лица, похищавшего у него доверие его государыни!..