Принцесса Анна поняла все.

Вне себя от волнения, она наскоро накинула на себя, без посторонней помощи, простую домашнюю робу и почти бегом направилась в апартаменты императрицы.

Та лежала в своем обычном любимом кресле, с закрытыми глазами и с выражением сильного утомления на лице. При поспешном появлении племянницы она вздрогнула и, открыв глаза, спросила:

— Ты, Анна?

— Да, тетушка, это я! Но вы больны? Позвольте мне в таком случае лучше уйти… Я расстроила бы вас своей беседой в эту минуту… Я не могу говорить спокойно. Я слишком страдаю, слишком боюсь.

— Боишься? Чего же ты боишься?

— Всего, ваше величество: и ареста, и пытки, и насильственной смерти — всего, чего можно бояться в стране, где неутомимо льется кровь, где ее пьют ненасытно!

— Ты с ума сошла, дерзкая девчонка? — приподымаясь на своих подушках, крикнула императрица. — Ты забываешь, с кем ты говоришь?

— Нет, ваше величество, я помню и знаю, что говорю с властительницей полумира, с существом, стоящим выше всех нас… чье сердце доступно всему честному, всему хорошему и благому, но чья воля подчинена злому духу России.

— Я повторяю тебе, что ты с ума сошла! Я не узнаю тебя!.. Откуда взяла ты смелость так говорить со мной?

— Мое горе дало мне эту смелость, ваше величество, мое глубокое, безысходное горе! — ответила Анна Леопольдовна. — Я знаю, чем я обязана милостивому отношению вашего величества к моей горькой сиротской судьбе; я сознаю всю силу ваших благодеяний. Но я — человек, ваше величество, я — женщина, хотя еще и очень молодая, но сознающая и свое человеческое достоинство, и то положение, в какое вам угодно было поставить меня!.. Это положение налагает на меня свои обязанности, государыня! Я должна защищать свое самолюбие от оскорблений; я не смею и не должна переносить незаслуженные обиды.

— Тебя никто не думает обижать, но и от тебя тоже никто не намерен сносить никаких оскорблений.

— Да разве можно оскорбить герцога, ваше величество? Разве можно обидеть человека, только и живущего теми обидами, которые он наносит всем вокруг себя? За что он отнял у меня моего лучшего друга? За что он позорно изгнал женщину, преданную мне, вырастившую меня с любовью и никогда не покидавшую меня?..

— Ты говоришь о швейцарке Адеркас?

— Да, о ней, ваше величество!

— Ты напрасно винишь в этом Бирона, Адеркас выслана по моему личному повелению.

— Продиктованному вам герцогом?

— Я под чужую диктовку не живу и указов не подписываю! — сдвигая брови, сказала императрица. — Ты опять-таки забываешься и не взвешиваешь своих слов.

— Нет, ваше величество, все мои слова строго обдуманы. Я сознаю все то, что говорю.

— В таком случае тебе доктор нужен… Только человек, окончательно сошедший с ума, может позволить себе говорить со мной в том тоне, каким говоришь ты! Ты хочешь знать, за что выслана твоя воспитательница Адеркас? Да?

— Да, ваше величество! Мной при этом руководит не простое любопытство, а душевная потребность узнать дальнейшую судьбу человека, которому я многим обязана.

— Твой вопрос и дерзок, и смел. Ты сама лучше, нежели кто-нибудь, должна знать, за что выслана твоя «воспитательница»: именно за то, что она тебя так дурно воспитала, подготовив из тебя то, что из тебя вышло, сама же первая потворствовала твоим отклонениям от законов строгого приличия и от уважения, каким ты обязана мне! Я не хочу и не могу говорить с тобой обо всем, что произошло здесь после этого несчастного бала; ты сама знаешь это лучше меня… И я удивляюсь, что, сознавая всю глубину своей вины, ты еще осмеливаешься винить других и требовать от меня отчета в моих действиях и распоряжениях. Повторяю тебе, ты слишком смела, Анна!

— Но если виновата я, то за что же другим страдать за мои ошибки?

— За гнусное и преступное потворство, вот за что! Знаю, что твоя бывшая «воспитательница» принимала на себя гнусную роль пособницы в твоих сношениях с этим проходимцем Линаром, у которого в душе так же мало любви, как и уважения… Рассуди сама, что должен подумать о тебе, принцессе крови, дерзкий интриган, который прислан сюда правительством, ошибочно доверившимся ему, и который насмеялся над этим доверием, задумав соблазнить и увлечь не кого иного, как будущую наследницу русского престола!.. Подумай сама об этом! Ведь не жениться же он на тебе надумал? Во-первых, он дерзкой мыслью не смеет заноситься так высоко, а во-вторых, он — человек женатый… и оба вы с ним хорошо знаете это. Во что же ты себя готовила? На что ты себя обрекала, если уже не обрекла?.. На роль любовницы чужеземного выходца, единственным достоинством которого являются его смазливая рожа да его непомерная дерзость?

Принцесса Анна слушала молча, опустив голову на грудь.

Императрица между тем продолжала:

— И раз твоя «воспитательница» брала на себя гнусную роль пособницы всей этой грязной и смелой интриги, ей нет прощения. Ее измена может сравниться только с жалом змеи, отогретой на честной груди!.. И чем она заплатила мне за все это? Я уже не говорю о том, что живя при моем дворе, она обогатилась и ежегодно, под предлогом помощи бедным родственникам, отсылала крупные деньги за границу. Денежным расчетам я большого значения не придаю, но неблагодарных ненавижу и презираю и пощады им никогда не даю! Я несравненно строже и суровее поступила бы с твоей «воспитательницей», если бы не герцог, который упорно уговаривал меня удовольствоваться высылкой за границу. Ты и здесь ошиблась, и была несправедлива к герцогу… Ему ты обязана и тем, что я с тобой так милостиво говорю в настоящую минуту; по личному своему побуждению я несравненно строже отнеслась бы к тебе!

— Простите меня великодушно, но ваш гнев, поразивший меня, был бы отраднее милости, которой я обязана герцогу Курляндскому! — твердо произнесла Анна Леопольдовна.

— Ты так сильно ненавидишь герцога?

— Так же сильно, как и он меня, ваше величество!

— Но повторяю тебе, что он далек от ненависти к тебе и, напротив, защищает против меня твои интересы.

— Я усердно просила бы его не принимать во мне никакого участия и не защищать моих интересов ни перед кем! Но, тетушка, раз уже вам угодно было заговорить милостиво со мной о той… неосторожности, которая так прогневала вас, то благоволите сказать мне: неужели я никогда больше не увижу моей милой, дорогой Матильды?..

— Адеркас? Нет, никогда, по крайней мере до тех пор, пока я жива. После меня твой муж может простить и вернуть ее, если захочет.

— Вы говорите о моем браке, как будто он уже совершился?..

— Я считаю его совершившимся и повторяю тебе, что твоя бывшая «воспитательница» может вернуться в Россию только после моей смерти, с разрешения твоего мужа.

— Если действительно моему браку с принцем Ульрихом суждено совершиться, то от него я так же мало желаю принимать одолжений, как и от герцога Бирона! — гордо поднимая голову, произнесла принцесса Анна.

Императрица вспыхнула и резко проговорила:

— Ступай к себе! Я советую тебе одуматься и остановиться хотя бы на том, что твои дикие фантазии влекут за собой гибель всех тех, кто потворствует им. Не жалеешь ты себя, моей короны не жалеешь, так пожалей хотя бы жизнь тех, кому приходится расплачиваться за твои безнравственные прихоти! Ты знаешь, что мое правительство не щадит тех, кого изобличают в оскорблении трона и самодержавной власти, и твои сообщники все известны.

При этих словах лицо принцессы покрылось смертельной бледностью. Она поняла, о ком говорила императрица.

Адеркас, как лицо привилегированное, могла быть только выслана; императрица напрасно относила к великодушию герцога избавление ее от большего наказания. Но Клара… Если ее участие в увлечении принцессы сделалось известным грозной Тайной канцелярии, то что будет с нею? Что ждет ее?

Принцесса вздрогнула и, сложив руки, обратилась к императрице:

— Тетушка, именем Бога умоляю вас — скажите мне: одна ли госпожа Адеркас поплатилась за мою… неосторожность?..

— Это тебе лучше знать, нежели мне. Если она одна помогала тебе в этом… преступном свидании, то, стало быть, и поплатилась она одна… Если же ты еще знаешь пособников, то и с ними можешь проститься заочно!..

Принцесса бросилась на колени перед креслом, в котором лежала императрица, и умоляющим голосом воскликнула:

— Тетушка! Во имя всего святого… во имя вашей молодости и тех минут счастья, какие она дала вам, пощадите…

— Кого пощадить? — холодно спросила императрица, пристально взглядывая на племянницу.

— Клара не виновата!

По лицу императрицы скользнула недобрая улыбка, и она промолвила:

— Ты сама назвала ее. Ты уже слышала и знаешь, что никто из лиц, виновных в гнусном пособничестве тому, что набросило тень позора на мою царственную семью, не будет пощажен!.. Изменить это не может никто!.. Перед этим приговором все бессильны!..

— Но ведь Клара ни в чем не виновата! Она так молода!.. Можно ли было требовать от нее строгого рассудка? Наконец, она просто повиновалась мне! Меня казните, если я заслужила казнь, но простите тех, кто виновен только благодаря своей преданности мне!

— Повторяю тебе, что слова прощения никто не услышит. Даже сам герцог, если бы он пожелал избавить кого-нибудь от моего гнева, был бы бессилен сделать это!

— Как? Стало быть, и моя бедная Клара тоже будет навсегда удалена от меня? И ее тоже ушлют на ее далекую родину?

Императрица поняла, что под вопросом, предложенным ей принцессой, кроется опасение за худшую судьбу ее любимой камеристки, и промолчала.

Анну Леопольдовну это молчание привело в окончательный ужас. Ей припомнился тот крик, который она услыхала там, на своей половине, и мороз пробежал у нее по коже.

— Но Клара еще состоит при мне?.. Она у меня на службе? — спросила принцесса, почти не отдавая себе отчета в своих словах.

Императрица продолжала хранить упорное молчание.

Анна Леопольдовна схватилась руками за голову и мучительно застонала. Она поняла все страшное значение этого упорного молчания.

— Тетушка! Что сделали с Кларой? Где она? — простонала она, вновь опускаясь на колени перед императрицей. — Скажите мне, где она…

— Это — дело лиц, специально заведующих делами моей канцелярии! — строго и холодно ответила императрица. — Я только даю свою санкцию на предание суду, а в последующие распоряжения я уже более не вхожу.

— Дела… вашей канцелярии!.. Да ведь это — Тайная канцелярия! — тоном, полным непритворного ужаса, воскликнула принцесса. — Тетушка… во имя Бога ответьте мне! Клара, признанная виновной, тоже будет выслана, как и Матильда, или ее будут судить здесь, в России?

— Еще раз повторяю тебе, что эти подробности не касаются меня. Во всяком случае, суду должен предшествовать допрос.

— Допрос… в вашей канцелярии? Боже мой!.. Да ведь это — пытка! — и Анна Леопольдовна вновь застонала, закрыв лицо руками. — Тетушка, вы не знаете меня!.. Я готова руки на себя наложить при мысли, что за меня может так страшно пострадать неповинное лицо! Спасите меня от отчаяния.

— Об этом раньше надо было думать! — холодно ответила императрица. — Тебя предупреждали… тебе добра желали…

— Кто! Кто, тетушка? Герцог Бирон? Да? О, этот герцог, это имя, вечно попадающееся на моем пути!.. Но хорошо, я согласна… Я даже его готова попросить за Клару, если ей грозит то, что угрожает всем, имеющим дело с вашей Тайной канцелярией!

— Герцога нет дома, он уехал на весь остальной день, и ты не можешь видеть его сегодня.

— Но ведь не сегодня, не сейчас же возьмут мою несчастную, мою преданную и ни в чем неповинную Клару? Я успею увидать герцога и переговорить с ним?

— Не знаю, право, я в это тоже не вхожу и никак не могу назначить тебе точный срок, в который ты можешь переговорить с герцогом!

— Но вы можете отсрочить этот несчастный арест и этот страшный допрос, если они даже решены!.. Отсрочить только до того времени, в которое я могу переговорить с герцогом!

— Мне это дело совершенно незнакомо и к тому же я имею полное основание думать, что все твои попытки у герцога не приведут положительно ни к чему… Раз уже решенное дело герцог перерешать не станет. Да и нельзя перерешать его, раз оно скреплено моей резолюцией: это значило бы нарушать мой приказ… А такого поступка Бирон никогда себе не позволит.

— Ах, Боже мой!.. Он так много позволял себе и позволяет поступков хуже этого! — ломая руки, в отчаянии проговорила принцесса Анна.

— Ты и в эту минуту не можешь отрешиться от привычки осуждать герцога Бирона? — воскликнула государыня. — Какой же милости ты от него хочешь?

— Я не милости хочу от него, а правды… Что я сделала ему, что он так жестоко, так немилосердно преследует меня?

— Он… преследует тебя? Я, напротив, нахожу, что он слишком много выносит от тебя!

Принцесса нервно захохотала:

— Он? Герцог Бирон?.. От кого-нибудь что-нибудь выносит…

— Да, ты к нему очень несправедлива…

— Я… несправедлива… к герцогу Курляндскому?.. Боже мой!.. Да где же правда?.. Он отнял и продолжает отнимать у меня все, что мне дорого, и навязывать мне все, что внушает мне ненависть и отвращение! Он взял у меня Матильду, которая любила меня, как свою дочь; он — я знаю это наверное — пытается взять у меня человека, дорогого мне… Он мою молодость у меня берет, берет то, чем красна жизнь, чем красна молодость! И за все это он сначала прочил мне в мужья своего сына, а затем настаивал на моем браке с ненавистным мне принцем Антоном Брауншвейгским! За что он, как злой дух, впился в мою сиротскую жизнь и не хочет меня живую отпустить на волю? Мне не нужны ни величие, ни богатство, ни власть… Мне счастье нужно, как нужно оно всем, кто сознательно относится к жизни и не признает ее единственной задачей тщеславие и обогащение!.. Умоляю вас, ваше величество, именем моей покойной матери… именем всего, что когда-нибудь было дорого вам, отпустите меня обратно на мою бедную родину, но отпустите со мною все, что дорого и близко мне! Я не могу долее выносить эту ежедневную тревогу, ощущать над собою эту ежедневную, неустанную вражду!.. Я с ума сойду от нее!..

У императрицы вырвался жест нетерпения.

— Так ты сама сознаешься, что твоя камер-медхен Клара помогала тебе в твоих непозволительных шашнях и сопровождала тебя в твоем последнем свидании с этим интриганом, которого я заставлю дорогой ценой поплатиться за смелость этого свидания. Ты сама добровольно сознаешься в этом?

Принцесса поняла, что ее хотят поймать на слове, и вооружилась смелостью.

— Нет, я ни в чем не сознавалась вам и ничего подобного не говорила! — смело ответила она, прямо глядя в глаза императрице.

— Как не сознавалась? Ты только что сейчас сказала…

— Я не могла сказать это! Я ни на какое свидание не ходила… и если бы и пошла, то наверное никого не взяла бы с собой!.. Это была бы слишком большая неосторожность!..

Императрица бросила на нее взгляд сожаления и промолвила:

— Ты совершенно теряешь голову, моя бедная Анна! Все это дело уже выяснено, указ мною подписан… и ни о чем в данную минуту и толковать не стоит!

— Вы хотите моей смерти, тетушка?.. Вы положительно моей смерти хотите! — застонала Анна Леопольдовна, почти падая на близ стоявший стул. — Вы не верите тому, что я не переживу сознания, что из-за меня погибнет преданное мне, безобидное и совершенно неповинное существо?.. Клара понятия не имела, куда и зачем я иду, я обманула ее. Я сказала ей, что у меня болит голова и что я хочу просто прогуляться…

По желтому и одутловатому лицу императрицы скользнула недобрая улыбка.

— Вот видишь, как ты сама себя выдаешь? — воскликнула она. — Сейчас ты пробовала уверить меня, что ты никуда не ходила и тебя никто никуда не сопровождал…

Принцесса заломила над головою руки.

— Вы ловите меня на словах, вы поступаете со мной жестоко, тетушка! Это — не вы, это герцог говорит вашими устами… Вы ни на что подобное не способны!

Императрица грозно сдвинула брови.

— Оставь меня! Ступай к себе, Анна, — сказала она. — Ты совсем утомила меня своими порывистыми, больными разговорами. Ты точно в бреду городишь… и я верю, что ты и впрямь больна… Отправься к себе! Я перед вечером опять пришлю к тебе Санхеца или Фишера… Надо, чтобы они тобой хорошенько занялись! Вот что значит своеволие! — проговорила она в заключение.

Принцесса Анна, совершенно обессилевшая от горя и волнения, встала с места и машинальным шагом направилась к двери. Ее походка носила на себе какой-то странный, болезненный характер. Так ходят лунатики в припадке своей загадочной, еще не выясненной медициною болезни.

Императрица посмотрела ей вслед и три раза хлопнула в ладоши, что значило, что она зовет дежурную камеристку.

На зов вошла Юшкова.

— Пошли за Шульцем! Скажи, чтобы через час он ко мне сюда явился… Санхецу я меньше верю… У него все ужимки какие-то… Я не всегда понимаю его!..

Юшкова состроила встревоженное лицо.

— Что с вами, матушка вы наша? — качая головой, осведомилась она.

— Не обо мне речь… Ступай! — почти гневно произнесла императрица, не любившая приторных ужимок своей камеристки.