Неожиданно заныли раны на плечах. Поморщившись, похмельный хронодиверсант попытался ощупать по очереди места ранений, чтобы оценить масштаб повреждений, но к однозначным выводам прийти не смог. Знаний, полученных от углубленного просмотра сверхпопулярных сериалов на медицинскую тему, ему для внятного диагноза не хватило. Однако наш герой пришел к разумному выводу, что сквозную пулевую рану и царапины полученные от когтей рыси следует показать квалифицированному медицинскому работнику как можно быстрее. Заражение вещь неприятная, и пенициллин, как ему помнилось, еще тут не изобрели. «Пенициллин!» — озарение пронзило сумерки сознания. Он спасет тысячи, нет, сотни тысяч жизней. Главное самому сейчас не загнуться без этого лекарства, и тогда надо найти способ, как обойти таких как Трофим Лысенко и довести пример технологии получения препарата. Из научно-популярных статей Слава знал, что товарищ Лысенко получил славу жулика за свой метод выдерживания злаков в холодной и влажной среде, который был одобрен Сталиным, несмотря на невнятные результаты подвижника в его «яровизации» зерновых. И это без упоминания остальных его «проектов», в которых даже картошке досталось от этого колорадского жука от науки. А своих научных оппонентов ученый, по слухам которые подтверждала статистика, устранял руками НКВД.

Слава смутно помнил, что использовался какой-то подвальный грибок и при этом все это происходило в «чашках Флери». В памяти всплыла фамилия Флеминг. Несмотря на предельную скудость сведений, он осознавал, что, тем не менее, обладает самым важным — точным знанием эффективности технологии и путей ее достижения. Наверняка, людям с биологическим образованием, таких данных окажется более чем достаточно. Но сейчас самому требовалась помощь. Со стоном Викторов оторвался от сена и поплелся к крыльцу слепой сказительницы. Ноги ели шли и точно требовали ухода — судя по ощущениям, их вчера кое-где стер до мяса.

Мария Евсеевна оказалась добра к страдальцу и первым делом поднесла склянку с огуречным рассолом, высказав даже при этом неожиданное для Славы теплое сочувствие его состоянию. Выпив живительный эликсир и озабоченно, со скрипом, потерев отросшую щетинку, собиратель сказок пожаловался на боль от царапин, ран и мозолей. Так как осмотр старуха не могла провести по естественным причинам, а от ощупывания раненый отказался, то пришлось прибегнуть к помощи плотного мужичка, который тоже оказался в избе. Тот считался каким-то родственником старухи, и заночевал по «техническим обстоятельствам», сраженный загадочной русской болезнью под названием «перепил». Слава подозревал, что после вчерашней пьянки то ли собаки хозяина не признали, а то ли у жены возникли вопросы, которые, действуя как сотрудник коллекторского агентства она задала, приложив для верности скалкой по хребтине гулены. А по поводу родственных связей, то тут Викторов наивно считал, что в деревне через одного все друг другу родственники. Кряхтящий мужик, назвавшийся как Павел, поминутно пытаясь руками тщетно погладить самого себя по больной спине, придирчиво осмотрел царапину у Славы на правом плече и вынес свой вердикт:

— Вспухла ранка, залечивать надо. Как председатель съедет на выезд, пойдем огородами к бабке Васси. Не надо чтоб он нас видел.

Помолчал, а потом добавил, чтобы уйти от скользкой темы, почему прозвучало не честное «меня», а хитрое «нас»:

— Ну ты лихо вчера показывал, как раны лечить надо. А сегодня, значит, покумекав, сам решил к дедовскому способу? Тебе же сказали — поссать надо было сразу, все бы и там зарубцевалось.

Викторов возмутился:

— Дурной совсем? Как я сам себе на плечо это сделаю? В лесу? Он у меня резиновый что-ли?

Хронодиверсант неожиданно спохватился и переспросил напрягший его момент:

— А что я такого рассказывал про лечение?

Павел смеялся долго и громко, пока боль в спине его не скрутила обратно. Захлебываясь он рассказал, что пьяный в дупло Викторов принялся хвастаться боевыми ранами, которые ему нанесли какие-то японские «нинся», с которыми подрался в лесу на волшебной могиле Куллерво. Потом еле отняли бутылку с самогоном, с ее помощью рассказчик попытался «продезинфицировать» следы от ударов загадочных японских мечей с лезвиями веером. Под конец собиратель сказок потребовал в категоричной форме патроны, чтобы вынутым из них порохом прижечь края ран. Оттерев слезы, под конец рассказа, Павел заявил, что такого качественной, необычной и смешной байки он не слышал уже давно.

Неожиданно встряла в рассказы хозяйка. Она своими бельмами как-то поймала взгляд рассказчика и спросила в лоб, не отвлекаясь на второстепенные вопросы на тему выдумал ли ее новый постоялец всю эту историю, и есть ли в ней хоть часть правды:

— Могила Куллерво? Так на ней пролилась кровь или нет?

Слава замялся. Он вспомнил, как почти случайно опрокинул мензурку на черную землю надгробия, поверх которой не росло ни былинки.

— Да я не в курсе. Если и пролилось, то не больше нескольких капелек… — как можно беспечнее заявил расспрашиваемый о колдовских местах.

— Ну-ну, — задумчиво, как то с испытующим нотками протянула старушка. — Тут как беременна — или да, или еще нет. Да и то место за речкой. Откуда все знаешь? Ты либо брехун, либо замалчиваешь. А это грех! Как кровь прольют — война начнется.

Викторов посчитал за лучшее вновь отмолчаться. Молчание, оно, как известно даже не серебро — а золото!

Вновь ожил Павел, который припомнил еще одну яркую подробность вчерашней попойки:

— Про дирижабль ты хорошо рассказывал, все в избе заслушались. Прямо герой!

Викторов судорожно сглотнул и закашлялся. Горло стало совершенно сухим и колким.

— Дирижабль?!..

— Ну тот, который полтора года назад под Кандалакшей врезался в гору и взорвался. Ты там рассказывал, как в февральский мороз вдоль железной дороги костры раскладывал, специально для авиаторов, а затем скакал на олене всю ночь, чтобы найти выживших. Молодец, паря!

Хронодиверсант с диким ужасом припоминал отрывки своего отчаянного хвастовства. Опираясь на воспоминания своей прабабки он приписал себе заслуги своего прадеда, который реально участвовал в спасательной экспедиции к потерпевшему крушению советскому дирижаблю, который в свою очередь летел спасать полярную экспедицию Папанина. Правда, тот не скакал на олене верхом, а ехал в санях, запряженными рогатыми четвероногими. Не найдя что сказать, он только неопределенно покачал головой.

— Но ты правду нам скажи! — не слезал с горе-хвастуна следующий допрашивающий. — Что там на нем взорвалось? Гиперболоид, или снаряд, которым хотели земную ось сдвинуть, чтобы растопить льды севера?

У Викторова натурально выпала челюсть. Судя по всему, приняв на грудь, он взял себе роль своего прадеда. Но что там за взрыв был такой, о котором Павел так расспрашивает? Насколько помнил ту историю, пропахав просеку в лесистом склоне Небло-горы, неотмеченной на картах-десятиверстках 1909 года, по которым прокладывала маршрут экспедиция, гондола врезалась в землю. Затем от сотрясения взорвалась несколько тонн пиротехники, которую везли, чтобы в условиях полярной ночи искать погибающую полярную экспедицию, уже плавающую на льдине пятьдесят на тридцать метров. Следом взорвались емкости с бензином для двигателей, и в довершении воспламенился водород вытекающий из вспоротой оболочки. Люди, пытаясь выбраться из горящего дирижабля, голыми руками разрывали плотную ткань охваченной огнем оболочки, накрывшей гондолу. Несмотря на сильную череду взрывов, которую слышали в округе на десятки километров, шестеро из девятнадцати аэронавтов ухитрились выжить. Они находились в кормовой части корабля и сразу после крушения оказались скрыты от взрывной волны складкой местности.

Тут же скакнула разрядом молнии мыслишка: «Надо помалкивать! А то запросто устроят в колхозе творческий вечер героического спасателя выживших с дирижабля „СССР-В6“. Кино-то здесь не часто крутят, а народ развлекать надо, поэтому не отвертеться от участия в шоу. Это будет покруче, чем изображать из себя детеныша лейтенанта Шмидта».

— Слушай, Павел, ты, я вижу мужик с головой. Давай замнем тему для ясности. От этого нам обоим только лучше будет. Ну, ты и сам осознал уже.

Собеседник понимающе тихонько кивнул головой. И тут же перескочил на другую тему. В этом виде спорта Павел мог считаться заслуженным мастером.

— Глянь-ка, председательская подвода идет. Сейчас выждем минутку, и айда до Васси.

Когда транспорт местного руководителя скрылся за поворотом, соратники по несчастью рванули к дому врачевательницы. По их бодрому темпу и нельзя было даже заподозрить, что эти двое страдают от каких-нибудь физических недугов. Человек — существо загадочное, в состоянии ленивого гедонистического покоя способен загнуться от сковырнутого прыщика, но дай ему цель, замотивируй как надо — и он свернет горы, сделав это даже с переломанными руками-ногами.

Так, от бабушки к бабушке проходил путь знакомства с этой деревней у нашего хронопопаданца. Имя Васси оказалось производным, местным полупрозвищем, видимо, данным живущими здесь карелами, так как его спутник уважительно именовал знахарку Василисой Матвеевной при личном обращении. В ответ же услышал:

— Ну что Пулька-Поавила, опять пулю проглотил?

Судя по прозвищу, спутник Славы неожиданно для него оказался карелом. Такой плотный сплав народов, ухитрявшихся иметь одновременно сразу несколько имен для каждого жителя легко вызывал небольшую путаницу для стороннего человека.

— Ну что ты, Василиса Матвеевна? Ведь сказано же, кто старое помянет, нет? Это когда было-то. У меня ушиб спины, с лавки упал. Залечи, а? Вот еще ученый из города. Он частушки собирает, тоже мучается — на спине у товарища старая рана открылась, полученная во время спасения «папанинцев». У него и деньги есть, заплатим!

При словах о спасении «папанинцев» Слава залился красной краской. Прозвучала наглая ложь, которую, впрочем, он не мог после вчерашнего опровергнуть, так сам не знал чего набрехал по пьяни. И все это уже не вызвало отторжения по двум другим моментам: что он, оказывается, собирает частушки, и что за лечение обоих заплатит из своего кармана. У его нового знакомого характер и ухватки были канонического крестьянина — и вроде как приятель, да не дурак и попользоваться чужим достатком.

Также Викторов обратил внимание, что все в деревне «тыкают». «Вы» в русском языке появилось относительно недавно, наверное, каких-то пятьсот лет, и явилось следствием расслоения общества — на «вы» обращаются к благородным господам. До русского крестьянского севера, который настоящее крепостное право узнал только в беспаспортные тридцатые годы двадцатого века, «вы» еще дойти не успело.

Знахарка, даже не оговаривая возможную плату, с каждым провела сеанс отдельно. Первым она оприходовала «ученого из города». Заставила раздеться до пояса, а затем смазала раны каким-то бальзамом, что-то шепча себе под нос. Потребовала снять обувь и только всплеснула руками, глядя на стертые в кровь мозоли.

— Надо было сразу собственной мочой обработать, глядишь, и обошлось бы без воспаления! — выдала она под конец приема, вручая склянку пахнущую медом и липой. — Надо мазать три дня и все само заживет.

Слава в благодарность протянул ей несколько банкнот, но старушка взяла только одну, самого мелкого достоинства, при этом сказав что берет только на новую посуду и на покупку перца и чая. Затем велела позвать томящегося в сенях Павла. Выходя из светлицы, Викторов быстрым движением положил банкноты на колоду, то ли служащую гостевым стулом при входе, а то ли подставкой для расщепления лучин. Второй сеанс тоже занял примерно полчаса, и вместе, практически излеченные, и самое главное, запредельно воодушевленные легким путем к выздоровлению, товарищи вывались на божий свет из полутемных сеней.

И тут же оказались перед председателем и его возницей. То, что перед ним местный глава, Слава понял по торжествующему виду человека в кожанке и начищенных яловых сапогах, а также по тому как съежился его попутчик.

— И где тебя, Павел, носит?! — грозно надвинулся на мужика председатель. — Все на работах, один ты у нас баклуши бьешь? Совсем страх потерял?

— Так я это, ученого из города лечил! — попытался выкрутился обвиненный в прогуле колхозник. — Совсем плох после вчерашнего, сам бы не дошел. Не привык к такому — городской же…

Викторов даже не нашел что сказать, экстренно пытаясь выработать линию поведения. Но все решили за него.

— Зря вы, товарищ ученый, сразу, вот так пошли по избам! — сделал неожиданное заявление председатель даже не представившись. Это было первое «вы» которое Слава услышал в этой деревне, и выдавшее его произносящего, как повидавшего немного мир человека. — Ведь по уму-то, сначала ко мне надо было заглянуть. Я бы вам уже указал к кому обратиться и лично проследил бы за всем…процессом. А теперь что? — и палец председателя уперся в Павла.

— Что?! — растерянно переспросил вопрошаемый.

Председательский палец устремился ввысь.

— А напишут, глядя на тебя, что работают в «Красном Труде» одни пьяницы и лентяи! И председатель за этим не следит! Усек, Павел?!

— Так все цивильно было! Частушки как петь без сугреву горла? Машина без бензина не ездит, конь без овса не скачет! Посмотрите в тетради у ученого — не было пьянки, все чернилами записано. Он вообще не из-за этого дела здесь лечился, у него раны вскрылись после спасения дирижабля, что в прошлом году взорвался под Кандалакшей.

— Хватит!!! — заорал взбешенный таким изворотливым отпором чиновник. — Бегом на рабочее место! Ты еще даже минимум трудодней не отработал! Может мне и проверку твоего личного приусадебного участка начать, на предмет излишек, да отрезать все что выше нормы? Вот выкину из колхоза — все вообще потеряешь. Мало того что сам с голода сдохнешь — всю семью свою на это подпишешь.

Запуганный до смерти колхозник, даже не пытаясь в этот раз вывернуться, побледнел и поплелся за калитку.

— Эй, Павел! — неожиданно окликнул его председатель колхоза.

— Что? — встрепенулся тот, оглянувшись и ищуще поймав взгляд разошедшегося не на шутку начальства.

— Выплюни пулю, вот что! Иди трудись. И хорошо работай!

Покрасневший симулянт, возмущенный таким обращением, ускорив шаг, скрылся за палисадом.

Взгляды хронодиверсанта и председателя колхоза «Красный труд» скрестились. Такую породу начальников Слава ненавидел всеми фибрами души. Хотя, конечно, их методы, если не приводили к уголовщине, показывали высокую эффективность работы, сопровождаемую, правда, запредельной текучестью кадров. Но в местном мироустройстве Юрьев день, похоже напрочь отсутствовал. Здесь от такого «барина» не сбежишь.

— Иногда напугать не мешает, — решил начать общение с этой сентенции местный сатрап. И тут же вновь обрушился на лжеученого.

— А вы, товарищ ученый, стыдились бы. Кстати, вас уже товарищи ваши заждались, спрашивали про вас! Кузьмич, вези обратно!

«Бежать!» первая мысль ожгла паническим испугом. Товарищи, которые «заждались» могли быть У Славы только одни. Но адреналинового скачка почему-то не произошло. Тело отозвалось тоскливым усталым гулом в неотдохнувших мышцах. Ноги, стертые в кровь вчерашним путешествием, никуда не хотели двигаться. Голова болела тупой после похмельной болью. А интуиция, глядя на мучения организма, нагло шепнула: «А мне кажется, все нормально, не побегу!»

Возница, подойдя к телеге, подождал пока в нее усядутся бодрый председатель и помертвевший псевдоученый, а затем, щелкнув вожжами, пошел рядом с бортом. Спустя минуту они подъехали к дому с надписью «Красный Труд» и прошли внутрь.

— Вот ваши товарищи, товарищ ученый! — несколько подобострастно указал рукой на сидящих за столом двоих людей главный колхозник.

Викторов в течении нескольких секунд пристально разглядывал сидящих за столом людей, пытаясь с надеждой обреченного отметить детали, которые могли опровергнуть его опасения. Полувоенного покроя, но все же совершенно гражданская форма одежды. На стене на гвоздях висели фуражки без военных атрибутов, а стол был завален планшетами, вещмешками и коробами. Два охотничьих ружья, прислоненных к столу, явно показывало на гражданскую профессию присутствующих.

— Никитин Георгий Александрович, заведующий отделом Государственного Музея Этнографии.

— Николай Николаевич Волков, представитель института антропологии, археологии и этнографии Академии Наук СССР, сокращенно — ИАЭ.

Первый представившийся выглядел на тридцать лет и, на первый взгляд, смотрелся просвещенным гуманитарием. Открытое лицо, умные проницательные глаза и манера себя вести располагали к Никитину с первой фразы. Второй же, на фоне первого казался немного старше, лет на тридцать пять и держался более сковано. Сразу чувствовалось что у человека не простое прошлое и он, как валун жизненных обстоятельств хорошо обкатан ледником судьбы. Однако надо было представляться. То, что выдавать себя ученым — тухлое дело, стало ясно сразу. В этой сфере все друг друга знают очень хорошо.

— Куницын Юрий Агафонович, а я с Кировского завода, товарищи. Собираюсь поступать на исторический, хочу стать археологом. Решил сам прочувствовать, каково это, работа в поле. Чтобы понять, надо мне это на всю жизнь, или лучше гайки крутить.

— Так на исторический или археологический? — весьма живо поинтересовался планами на будущее подозрительный Волков. — Винегрет у вас в голове, товарищ рабочий.

— Николай Николаевич! — умиротворяюще воздел руки Никитин. — Ну что вы сразу набросились на товарища? Он же сказал — еще сам не решил, ведь так, Юрий Агафонович?

— Да можно просто Юра, товарищи! — хронодиверсант решил слово «товарищи» добавлять почти в каждое предложение. Так, по его мнению, делали все в кинофильмах тех времен.

— Григорий Александрович… — сразу не запомнившего с перепугу имена-отчества Викторова тут же поправили и он снова начал обращение.

— Извините, Георгий Александрович, а вы не могли бы взглянуть на записи, что сделал за вчерашний день, чтобы, как профессионал, оценить мои достижения?

И с этими словами Слава протянул Никитину, которого он определил несмотря на молодость старшим в этой компании, свою многострадальную тетрадь.

Ученый, которому весьма польстила такая простая, но очень действенная лесть, быстро пролистал похабные частушки и наткнулся на исписанную часть, полученную Викторовым вместе с тетрадью. Через несколько минут, он округлившимися глазами посмотрел на стоящего перед ним рабочего.

— Батюшки светы, Николай Николаевич, вы только взгляните, что нашел наш неофит!

Напарник ученого буквально впился глазами в текст. Минут десять они изучали те несколько страниц исписанные убористым почерком, на которые Слава даже не обратил внимания, просмотрев слабочитаемую бязь рукописной кириллицы по диагонали.

— Это «подорожник». Собранные свидетельства по маршруту. А потом краткие собственные записи того кто по этому пути проследовал и нашел то место! Мерячение или так называемый «Зов полярной звезды»! Это просто замечательно! На основании найденных записей можно организовать экспедицию. Юрий, ваша судьба сама дала однозначный ответ! Вам только на исторический! Такая уникальная находка бывает только раз в жизни. Положительно, я чувствую себя как доктор Ливси из «Острова сокровищ»!

Викторов на протяжении всей этой тирады недоуменно хлопал глазами. Какая такая «карта сокровищ»? Что могло быть записано в тетради, которую он выменял у древней бабки?

— Гриш, остынь, — тут же залил восхищенный огонь ученого его более прагматичный напарник, невольно напрашиваясь на сравнение с капитаном Смоллеттом из того же бессмертного произведения Стивенсона. — На основании этих записей? Да ну брось. Тебя же засмеют. Вспомни судьбу Барченко и охолонись. Он может сам все накарябал, а теперь пытается упрыгать с завода. Зря, кстати. Исторический «брони» не дает.

— Признайся, Юрок, ты сам все это написал? Или тебе помог кто? — тут же вцепился в юного историка Волков, оправдывая свою фамилию.

— Да вы что, товарищ?! Да, я… Да как вы можете! — Викторов неподдельно возмутился. И тетрадь не его, и почерк черт ногу сломит, а уже посыпались обвинения в подделке документов. Он решил войти в истерику. — Я же на проверку для этого и отдал! Сам не понял, что там понаписано. Моё только былинное творчество!

— На севере говорят не былины, а старины! — просветил Волков обвиненного в подлоге. — Тут вообще их нет. И частушки так себе. Вторичный материальчик.

— Юрий Агафонович, — учтиво начал Никитин. — А мой коллега кое в чем прав.

Волков при этих словах победно приосанился.

— Но он слишком жестко подходит к вопросу, потому что вас пока не знает. Думаю, это недоразумение, и оно растает, стоит показаться лишь краешку истины. Я полагаю, что вы не претендуете на записи в начале тетради, и не имеете к ним никакого отношения, тем более, что свои вели с другого конца? Отложим в сторону эти бумаги, присаживайтесь, давайте просто побеседуем.

Викторов осторожно присел на край лавки. Взгляд его остановился на графине с водой. Волков несомненно, почувствовавший перегар, понимающе усмехнулся и щедро плеснул специально «с горочкой» воды в граненый стакан. Выпуклая поверхность жидкости, не решаясь игнорировать законы натяжения, поймав лучик света, бросила зайчик на потолок. Оба ученых испытующе уставились на Славу. Хронодиверсант подумал, что сейчас его, наверное, проверяют на допотопном полиграфе, детекторе лжи. Расплещет, значит, врет, выпьет чисто — достоин доверия. То, что рука после вчерашнего может трястись по естественным причинам — никого не волновало.

Слава непринужденно взял со стола чистый лист бумаги, легко порвал пополам, а затем оставшимся обрывком обернул стакан вокруг, нарастив стенки у переполненной емкости. И следом выпил стакан, осторожно, чтобы не пораниться бумажной кромкой, смяв губами край обертки.

— Инженер! — воскликнул искренне восхищенный Волков. — Ну, это же надо так додуматься! Ни капли воды не потерял.

— Не могу лежать без смеха на студентке политеха! — совершенно невпопад выдал прибаутку своей альма-матер Слава. Но так даже получилось лучше заранее заготовленного экспромта. Оба ученых покатились со смеху.

— Нам надо спешить изучать старину, пока новая филология не закрыла старую, — отсмеявшись, произнес Никитин.

— А ответьте-ка мне, товарищ Юра, не встречали ли вы в своих поисках упоминаний о Лу…

— Гриша! — неожиданно возвысил голос Волков. — Я считаю совершенно излишним напрягать товарища нашей работой. Он же сам приехал собирать эту информацию. Задумайся — сам. И сделай выводы.

Никитин действительно задумался. Но размышлял недолго и сразу перешел на «ты».

— И что? Ходить вокруг да около? Слушать пока не услышим? Да ты себе представляешь, сколько времени надо будет потратить на такое? Мы только в первом поселке, и дальше него до зимы не уедем, если станем придерживаться твоей позиции. Что меня отозвали с поиска в Чувашии, что ты ушел раньше в экспедицию чем планировал. Ты же по крымским татарам еще результаты не полностью классифицировал из своих весенних изысканий. Сколько сейчас специалистов в Союзе по финно-уграм? Дюжина, не больше! Всех и направили!

— Так ты тринадцатого хочешь взять? — не остался в долгу Волков. — А ведь ты, Георгий Александрович, из семьи священнослужителей будешь. Кому как не тебе бы знать, к чему приводит это число.

Никитин сначала побледнел, а затем покраснел. Тон его голоса зазвенел упругой сталью.

— Я руководитель нашего изыскательского отряда. И мне. Решать. Что делать.

Начальник маленькой команды историков выдохнул, чуть успокоился и сказал в несколько сторону.

— Сходите за водой во двор, Николай Николаевич. Она у нас кончилась.

— Да пусть молодой сбегает!

— Я вам говорю, сходите! — не отступил Никитин, показав свою волю. — И сильно не торопитесь.

Фыркнув и чертыхнувшись, Волков выхватил из под высокой лавки ведро и, хлопнув дверью, вынесся наружу.

— Николай Николаевич человек талантливый, но в общении довольно тяжелый. Судьба к нему не слишком благоволит. Два года назад потерял работу в институте, его исключили из Партии и почти год хотел вернуться, да прошлые грехи не пускали.

— Грехи? — переспросил Викторов.

— Да еще четыре года назад товарищ Волков не был никаким ученым. Он работал в НКВД.

Никитин испытующе посмотрел на реакцию собеседника. На лице у Славы не дрогнул ни один мускул. Он уже и так как-то знал, шестым чувством, что товарищ Волков не простой сотрудник института Академии Наук.

— А как же он сумел оттуда уволиться? — в понимании хронодиверсанта, из НКВД выход был только вперед ногами и никак иначе. Да еще и из партии попросили.

— Демобилизовался по болезни. НКВД — это военная структура, а не гражданская, Юрий. У них же военные звания.

Они помолчали. Викторов пытался найти выход из ситуации и, наконец, понять, что же от него хотят. Тишину нарушил Никитин.

— Юрий, то, что я вам скажу, является закрытой информацией. Но мы жестко ограничены по времени и шансов достичь цели у нас, честно признаюсь, немного. Дайте слово, что никому не расскажете?

Попаданец очень ответственно подошел к подбору слов, которые от него ждали и не сплоховал:

— Даю честное слово, товарищ Никитин! — говорить «честное комсомольское» без значка Викторов поостерегся. Еще надо как то вывернуться, чтобы Волков не полез проверять комсомольский билет на предмет просроченных взносов…

— Хорошо, слушайте. Мы ищем свидетельства о некоем персонаже — Лучнике, он же Ёукахайнен, из старых карельских легенд. Особенно нас интересует могила Куллерво. По слухам, осквернение этой могилы приведет к началу большой войны.

— А разве не могила Тамерлана приведет к этому? — от неожиданности Слава брякнул первое что в голову придет, лишь бы не признаваться в том, что он за последние четыре дня успел полностью узнать все эти нюансы карело-финской мифологии, и даже кое-где в них отметиться.

— Могила Тамерлана?! — тут уже историк потерял дар речи. — Но что вы, Юрий, можете знать про этого древнего воителя и про вскрытие его гробницы? Я ни о чем подобном не слышал.

— Ну, тут как с египетскими пирамидами. Запечатаны страшным проклятием, а когда вскроют — то начинается война, а все, кто участвовал в открытии могилы, умирают в течении месяца от разных несчастных случаев и болезней! — максимально полно попытался выскользнуть из опасной ситуации хронодиверсант, навертев всякой ереси на обычную стандартную легенду, призванную охранять захоронения. И пока действовал эффект ошеломления присовокупил:

— Нет, товарищ Никитин, в этой деревне я ничего ни про каких Ётунхеймов не слышал и про могильники не спрашивал.

— Ёукахайнен, Юра, — автоматически поправил ученый ложного рабочего. — Ётунхейм — страна великанов в скандинавских сагах. А откуда ты слышал про нее, кстати?

Викторов, сам того не желая, опять ляпнул слишком много для рабочего, пусть и интересующегося прошлым.

— Так я родом из-под Кандалакши. Там о них знают.

— Да? А я там был, в тридцать четвертом, пять лет назад. И никто мне скандинавские саги не рассказывал. Весь район исходил. Там же кроме карел в основном поморы живут. Севернее лопари-саамы. У них в ходу больше песенные руны да древнерусские старины, по нашему былины.

— Вы только своему Волкову не говорите: у меня одна бабушка финка, а вторая норвежка. Деды коробейниками были, так к себе в дом по жене привели из странствий. Деды — огого-го, как все поморы. До смерти по два ведра песка таскали. А финская бабушка уголь ела. Постоянно! — Викторов ураганом обрушил на ученого несколько мелких семейных подробностей. — Они мне и рассказывали сказки про Одина и Тора, про волка Фенрира и Локки. Только я их плохо помню. — На всякий случай открестился от возможных расспросов Викторов.

— Не волнуйтесь, никому я ничего про вас не скажу. Но ответьте и мне откровенно: вы не из мистиков и эзотериков? Все эти учения, я надеюсь, обошли вас стороной?

— Да вы что, Георгий Александрович. Я же в партию хочу вступить! — бодро и на голубом глазу наврал Слава, заодно обойдя скользкий момент с участием в комсомольской организации.

— А я вот беспартийный. — Викторов заметил, что эта тема оказалась неприятной для ученого. — Кстати, а знаете интересный факт, что финнов есть своя Лысая гора?

— Неужели? — проявил вежливый интерес хронодиверсант, отметивший лихой прыжок ученого с опасной темы. — Это куда все ведьмы слетаются?

— Верно. Она находится недалеко от Выборга и называется у финнов горой Тора, широко известного персонажа в некоторых финских и русских песнях и столь популярного в скандинавской мифологии. Точно так же как у нас ведьмы слетаются на Лысую Гору под Иванов день, так и у финнов, в ночь на Светлое Воскресенье колдуньи стаскивают всю собранную ими украденную шерсть и хвосты на высокую гору. Возвышенность эта называется по-фински Блоксберг и находится на острове, расположенном в Кальмарском проливе. Заодно тут приходит на ум известная легенда о Конь-камне, лежащем на Ладожском озере на острове Коневце, которому раньше ежегодно приносили в жертву коня.

— Абырвалг! — непроизвольно вырвался возглас восхищения у Викторова от этой информации.

Глаза Никитина расширились, а затем он легко и понимающе еле заметно кивнул. Рукописный самиздат не знал границ цензуры и ограничений тиражей, и, не смотря на запрет, Булгакова читали многие.

Слава покраснел. Быстро, но слишком запоздало сообразил, что полностью сейчас вскрылся. Но сказанного не воротишь. Опять следовало идти на опережение, чтобы новая поступившая информация перекрыла возможные вопросы. Хотя бы на время. А там надо вновь пытаться утечь.

— Если вы ищете древнюю могилу, то я наверно знаю, как помочь. Но тут нужно будет задействовать армейских специалистов. Есть такая штука, называется миноискатель — так вот с его помощью мы найдем могилу древнего воина в два счета. Кстати, а нашедшему клад или ценное захоронение, полагается что-либо?

— Миноискатель? Сейчас есть и такое? Впрочем, отнюдь не удивительно, мы же живем в самом передовом в мире государстве, а вы работаете аж на Кировском заводе! Очень остроумно и перспективно для науки! Как нам не хватает вот такого взаимодействия! По поводу клада не волнуйтесь, товарищ Юра, почет и премия будут гарантированы. Хватит и на кино и на то чтобы невесту сводить в ресторан. Но помните, что в СССР вся земля и скрытые в её недрах сокровища, найденные и не найденные, безоговорочно принадлежат государству. Не сделайте случайную ошибку. Последствия могут быть самыми фатальными, это я вас по-дружески предупреждаю.

Никитин растворил створки грязноватого окна и выглянул наружу.

— Николай Николаевич, я вас очень прошу, давайте в дом. Черт с ней, с водой!

Когда Волков вернулся, руководитель экспедиции незамедлительно рассказал ему про придумку с миноискателем. Бывший энкэвэдэшник пожевал губу и признал, что это очень интересная идея. Затем Никитин обратился к обоим присутствующим.

— Я хочу предложить вам Юра, если это не вызовет проблем на вашей работе, временно присоединиться к нам. Мы все уладим, так как выполняем очень важное задание. В нашей тройке прямо перед отъездом внезапно заболел фотограф, поэтому в свой сектор мы поехали только вдвоем с Николаем Николаевичем. У вас очень удачно все получается, и судя по вашей тетради, нам просто необходимо вас зазвать в наш маленький отряд. Мы ведь даже поначалу думали, что вы наш новый фотограф, который сам сюда добрался.

«Надо же, их тут несколько бригад шастает», — догадался хронодиверсант. Викторов поначалу чуть не ляпнул, «Бог троицу любит», но передумал. После хотел весело схохмить: «каждый партизанский отряд состоит из командира, заместителя и предателя, вам последнего и не хватало», но благоразумно промолчал. Затем прикинул, как пространно рассказать о своем опыте организации команды для игры в дартс, гласящем, что в соревнованиях на любительском уровне победу в соревнованиях приносит третий игрок, взявший дротики первый раз в жизни. Опыт нескольких турниров это правило доказывал безо всяких исключений. И это он проглотил, так и не произнеся ни слова. Парочка ученых, наблюдая его страдания, совершенно неверно их интерпретировала. Первым отреагировал на мучительные раздумья Волков.

— А что, про миноискатели очень дельно придумано! Я поддерживаю! Если вы утверждаете, что даже наконечник от стрелы он обнаружит, то вообще все замечательно. Да все будет хорошо! Очень хорошо!

Наконец, Викторов сообразил что сказать:

— Товарищи! Я бы и рад помочь, но я не фотограф. Да и на заводе меня ждут! Если не вернусь, по голове не погладят! Вы же знаете как у нас все строго!

— Не волнуйтесь, Юра. Николай Николаевич обо всем позаботится. Он знает кому и куда написать по этому поводу. Правда? — поинтересовался у напарника Никитин. — Мы вас уже не отпустим — вы сами как настоящий клад!

— Почему хорошему человеку не помочь? — осклабился Волков. — Все сделаем. Главное — чтобы новый метод сработал.

— Други мои! — закричал на всю избу Никитин, обняв присутствующих за плечи. — Я прямо сразу чувствовал, что мы попали в историю Стивенсона «Остров Сокровищ»! Как это замечательно!

Странное дело, но при данной приведенной романтической аналогии, наш герой не посчитал свою персону на месте Джима Хокинса, а скорее ощутил себя одноногим Сильвером…

Совсем незаметно пролетело два дня. Троица ученых плотно оккупировала главное здание на самой длинной улице этого поселка. Викторов с удивлением узнал, что название поселка Лепсари на самом деле означает «ольховый остров» на финском, а самая большая улица, заодно и единственная здесь носит наименование Ольхового проезда, уже на русском. Но вот засилия этой породы дерева он не заметил — видимо, все пошло на дрова да на строительные бревна. Окружающий ландшафт своими болотами навевал на городского жителя какую-то щемящую тоску.

Викторову выправили бумагу на имя Куницына Ю.А. удостоверяющую в том, что он принят в этнографическую изыскательскую экспедицию на должность штатного фотографа. Бумагу подписал Никитин, но, когда речь зашла о том, чтобы ее заверить, хитроумный Волков куда-то испарился, а потом, когда его прижали этим документом, заявил что куда-то подевал штамп, и без него подписывать не имеет права. Поэтому засвидетельствовал документик руководитель колхоза, стремящийся как можно быстрее спровадить «дорогих гостей», занявших единственное административное здание в поселке.

Конечно, Славе пришлось обучаться фотографировать на старинной технике. Это ведь не современные аппараты с автофокусировкой и автовспышкой, на которых все что требуется, это «навести и выстрелить», ну прям как у «стингера» или «стрелы». Здесь для качественного снимка требовалось приложить гораздо больше усилий, требующих специфических навыков. А уж архаичный процесс проявки и печати фотографий вообще поразил воображение своей алхимической методологией никогда не сталкивающегося с этой технологией Викторова, для которого все это делал фотопринтер, повинуясь клику «мышки».

И тут сказалось высшее образование постигающего искусство фотографии. Несмотря на неукротимые как извержения вулкана приступы ярости, которыми отличался Волков, когда ученик проявлял неспособность запомнить все эволюции с фототехникой и треногами с первого раза, хронодиверсант все тщательно старался законспектировать, чем вызвал определенное уважение у ученых. Пока заместитель начальника экспедиции экстренно обучал Славу новой профессии, Никитин ходил по домам и расспрашивал пожилых людей об интересующих его мифологических персонажах. Как то после обеда, на второй день после принятия попаданца в команду, этнограф вернулся весьма встревоженным.

— Я говорил тут с одной слепой рунопевицей. Она утверждает что могилу Куллерво осквернили на исходе полной Луны и Лучник, призванный из тьмы, смазывает змеиным ядом свои стрелы. Получается, если свериться с лунным календарем, это произошло в период с 30 августа по 1 сентября.

— Но где эта злосчастная могила? И как ее найти? На каком погосте? — обрушил на руководителя град вопросов Волков.

— Она не знает. Но где-то недалеко от берегов Ладожского озера, там, где мирно испокон веков живут вместе все три народа: финны, карелы и русские.

— А как же ингерманландцы, инкери? — задал вопрос с подковыркой бывший сотрудник органов.

— Николай, давайте не будем вновь спорить на эту скользкую тему. Да, можно выделить инкери в отдельный небольшой народ, но можно его рассматривать и как часть трех более крупных. А если взглянуть на проблему с другой точки зрения, то в языковом отношении финно-угры делятся на несколько подгрупп. Пермско-финскую подгруппу составляют коми, удмурты и бесермяне. Волжско-финскую группу — мордва: эрзяне и мокшане, и марийцы. К прибалто-финнам относятся: финны, финны-ингерманландцы, эстонцы, сету, квены в Норвегии, водь, ижорцы, карелы, вепсы и мери. К отдельной угорской группе принадлежат ханты, манси и венгры. Потомки средневековой мещеры и муромы, скорее всего, относятся к волжским финнам. Сейчас это, на фоне поставленной перед нами задачи, совершенно не важно.

— Ну, кому-то это очень важно, достаточно вспомнить полковника Эльфенгрена, — не сдавался Волков. Слава молча и не вмешиваясь наблюдал за дискуссией, но тут не выдержал, так как довольно точно знал месторасположение могилы.

— А если она сейчас на территории Финляндии, то что нам делать?

Оба ученых, мгновенно остыв к предмету спора медленно повернулись к новичку. Никитин, взвешивая слова произнес:

— Это вы правильно сказали, «нам», товарищ Юрий. Отвечаю: не знаю. Но, думаю, товарищ Волков имеет дополнительные инструкции, или я неправ, Николай Николаевич?

— Инструкции есть, но это не то, что ты думаешь, Гриша. Я же больше не сотрудник органов, а рядовой научный работник.

Слава Викторов подозревал, что «бывший сотрудник НКВД» это не более чем оборот речи. С такой службы, в это историческое время, оборвав все ниточки связей так просто уйти невозможно. И всю жизнь будешь чувствовать себя в лучшем случае марионеткой, к которой ведет целый канат чуть ослабленных ниточек. Судя по красноречивому выражению лица Никитина, у того в голове бродили аналогичные мысли. Хронодиверсант чувствовал себя как та скотинка, овечка, которую согласно тексту, приведенному в школьном учебнике, заперли в соседней клетке с волком. И пусть хищник переквалифицировался «по состоянию здоровья» в рабочую лаечку, рано или поздно, но овце крышка — или сдохнет от нервного перенапряжения, или волк по старой памяти ухитрится сцапать жвачное парнокопытное. Это только дело времени.

Поздно вечером в поселение прибыл взвод саперов, вызванных Волковым из города. Видимо, очень серьезные люди оказались заинтересованы в результатах поисков, раз сумели выдрать своей властью откуда-то с испытательного полигона целое подразделение с полусекретным прибором.

Командир отряда в звании воентехника 2-го ранга инженерных войск оказался ровесником революции, ему шел двадцать третий год, и с черных петлиц с синей окантовкой гордо смотрели на мир перекрещенные кирка с лопатой, подкрепленные двумя кубарями. Он, козырнув и представившись, а затем проверив документы у Никитина, и предъявил ученым опытное изделие завода «Артель Прогресс-Радио».

Пытающийся во всем найти изъян и несоответствие Волков тут же спросил, почему именно саперам выпала честь работать с новым оборудованием, а не, например, электротехническим частям? На что получил красноречивое легкое пожатие плечами и многозначительное молчание. Приказы оттуда, откуда он был спущен в часть, командиры воентехника 2-го ранга обычно не обсуждали, а дико вспотев, приносили в жертву судьбе очередного подвернувшегося под руку неудачника. На испытания послали самого легкого на подъем младшего командира, а не самого знающего. Кого не жалко. Натурная проверка работы прибора чуть было не закончились при первой демонстрации — он просто взял да и сдох на чугунке, который прямо в избе попытались найти этнографы, спрятав его под лавкой, и ведя сверху доски хитроумный прибор.

Воентехник заметно поник. Его попытались утешить тем, что условную «мину» прибор все-таки обнаружил, пусть и ценой собственной жизни. Никитин наивно поинтересовался, не так ли это задумано с самого начала еще при проектировании прибора. Вроде сигнальной ракеты — с неба светит, но только один раз.

В ответ на это военный зло скинул на стол свою фуражку с черными околышем и почти такого же цвета, но больше в синеву, кантом, рядом положил с клацаньем корпус миноискателя, достал из чемоданчика отвертку с прямым шлицем, пассатижи и принялся курочить экспериментальный прибор. Викторов обратил внимание, что пассатижи в руках у сапера выглядели весьма интересно: один конец рукоятки оказался заточен под отвертку, а второй под шило. Вообще-то это все называлось комбинированным обжимом, но для всех присутствующих, кроме сапера, выглядело как модернизированные пассатижи.

Участники этнографической экспедиции сгрудились над вспотевшим в небольшой избе парнем, который уже начал переживать за свою карьеру, напрямую зависящую от работоспособности этого прибора. Основным способом борьбы с неисправностью сапер выбрал тот метод, которым его учили при поиске мин: действуя отверткой как щупом, он пытался найти и нажать на критическую точку в приборе. Через час этих почти спиритических попыток вызвать к жизни угасший дух прибора парень рванул ворот гимнастерки и невидяще уставился в окно. Чертов аппарат не хотел подчиняться осторожным потыкиваниям отвертки, и похоже карьера военного сгорела вместе с ним.

— Так у нас специалист с Кировского завода есть! — внезапно воскликнул Волков, у которого глаза горели от перспектив, с которыми он не хотел теперь расставаться.

— Уважаемый Юрий Агафонович! Просим, очень вас просим, товарищ, помочь командиру!

Отнекивания Викторову не помогли. Его буквально насильно усадили за стол напротив прибора и с надеждой в голосе приободрили теплыми словами. Сапер, отведя взгляд, сказал, что он любую машину собрать-разобрать может, но в радиотехнике разбирается слабо. Все ждали открытого приглашения, все же казенная вещь, но командир Красной Армии не уронил честь мундира. Военный не стал прямо просить гражданских о неотложной помощи в починке. Так они и сидели несколько секунд, не зная, как обойти условности.

Вышел из сложного положения Никитин.

— А что, у вас на службе перекур не предусмотрен? Возьмите мои, товарищ Федотов. Сходите, покурите. И можете не спешить. Мы за вашими вещами присмотрим.

Воентехник прикинул, что вроде ничего не теряет и выхватив из рук руководителя экспедиции пачку папирос ушел на улицу, откуда немедля донесся его громкий голос.

— Надо чем-то прозвонить цепи, — выдал идею Викторов. Где-то провод отвалился. И хорошо бы взглянуть на схему этого прибора.

Но схемы они не нашли. Решили на всякий случай выпотрошить саперский чемоданчик с инструментами, который Федотов оставил открытым на столе.

В нем оказался настоящий «Клондайк» всякой всячины, а также различные малогабаритные инструменты, мотки разноцветных проводков, бухта бикфордова шнура и несколько ламп, судя по внешнему виду, служащими запасными к экспериментальному прибору. Слава попросил ему принести несколько яблок. Пока ученые искали эти фрукты, Викторов отыскал среди всего богатства кусочек жести и сварганил на скорую руку два электрода, медный и цинковый, присоединив к одному из них с помощью провода самую маленькую лампочку, что нашлась у сапера в его рухляди. На глазах у вернувшихся с добычей ученых он воткнул штыри в природный гальванический элемент. Но лампочка вопреки ожиданиям естествоиспытателя не загорелась, хотя Славе и показалось, что нить накаливания чуточку подернулась красным. Настойчивый хронодиверсант нарастил провод, изготовил еще десяток штырей и все это безжалостно воткнул в бока нескольких яблок. При соединении оголенных концов проводков лампочка неожиданно ярко даже для самого испытателя загорелась. Оба присутствующих ученых издали возглас неподдельного восхищения. Следовало спешить, пока природная батарейка не разрядилась. Слава быстро обнаружил участок в сломанном приборе, который не отвечал светом лампочки при проверке. Расщепив ногтями хэбэшную оплетку, а затем надорвав бумажную изоляцию проводов, он нашел место разрыва цепи и быстро устранил неполадку. Миноискатель незамедлительно радостно запищал, искренне благодаря своего спасителя за возврат к жизни.

— Эй, командир! — громко позвал в окно главу саперов Волков. — Тут твой кукушонок ожил, пищит, жрать просит!

Военинженер, стуча ботинками, вбежал в комнату и лично удостоверился в работоспособности прибора. Затем он донельзя удивленным взором окинул стол. Взгляд его надолго задержался на нафаршированных электродами по-франкенштейнски, зверски изуродованных яблоках с тянущимися от них проводами. Ему на пальцах объяснили устройство биологического пробника. Взгляд сапера просветлел, и он крепко затряс руку «инженера с Кировского».

— Да, такого и не отпустят на исторический, — грустно поделился своими соображениями Никитин. — Прикуют к кульману, а не отпустят.

Сапер тоже не отстал.

— Вот что, товарищ. Давайте-ка к нам в армию. Нечего на заводе штаны просиживать. Нам нужны знающие люди! Я вот видел танк, который сам через рвы перебирается. Заменяет роту саперов. Или танк, который сам мины разминирует — тоже перспективная вещь. Но довести до ума надо. А это только на практике можно сделать. У вас светлая голова, и применять ее необходимо там, где она нужнее всего!

От слов перешли к делу. Всей компанией отправились в огород, чтобы проверить работоспособность прибора и пригодность идей. Командир-сапер медленно и торжественно водил своим прибором между кустами картошки, и его медленные пассы заворожено сопровождало взглядами почти два десятка человек, собравшихся вокруг и следящих за каждым движением. Они повадками и горящими глазами походили на воинов-апачи, следивших с трепетом за трансом шамана, призывающего стадо бизонов для удачной охоты. Викторов глядя на эту картину, подумал, что при демонстрации новинок обязательно проявляется что-то, объединяющее военных всех стран, времен и народов.

Наконец, в углу огорода воентехник что-то засек. Поводил для достижения полной уверенности датчиком прибора несколько раз, а затем ловко выдернул из наплечной сумки красный флажок и установил на грядке в обследованной им точке. Услышав возбужденное гудение, Ярослав оглянулся. Вид у возбужденных саперов был самый что ни на есть пиратский, они столпились вокруг, безжалостно вытаптывая огород своими перемещениями и сжимая в руках шанцевый инструмент различного назначения — от МПЛ-50 (малой пехотной лопатки) до ломов и кирко-мотыг. Пара товарищей с топорами, плотоядно улыбающихся при разглядывании флажка, заставили внутренне содрогнуться и испугали Викторова не на шутку. Воентехнику не пришлось искать, кого назначить — двое самых рвущихся к сокровищу уже в предвкушении сжимали лопаты в руках и стояли рядом. Но по лицам окружающих читалось, что все присутствующие желали сами откопать возможный клад, причем наличным инструментом. Горя нетерпением, эти двое, поплевав на руки, ухватились за отполированные ладонями черенки саперных лопат, чуть пахнущие смазкой после недавней расконсервации, и с бешеной силой принялись копать. Комья земли полетели в разные стороны, как клочья шерсти во время кошачьей драки. Командир-сапер только развел руками — пару он назначил для посменной работы, но энтузиазм у подчиненных плескался через край, и те, похоже, выкапывали наперегонки.

Меньше чем через десять минут плоское острие универсальной саперной лопаты, на глубине трех штыков, стукнулось обо что-то твердое с глухим сухим звуком.

— Осторожнее, осторожнее! — закричал Никитин. — Смотрите, не повредите ничего. Очень нежно надо раскапывать! Это может быть бесценный исторический артефакт!

Красноармейцы переглянулись, чуток подумали, а потом, отбросив лопаты, принялись сгребать ладонями со дна ямы закрывающую находку глину. Слежавшаяся плотная серая суспезь ни в какую не хотела отдавать похороненное в ней богатство. Пришлось отдать приказ о расширении ямы, и об обводе клада круговой раскопкой.

Через еще четверть часа перед исследователями недр колхозных огородов лежал полностью открытый железный чугунок. Судя по виду находки, ухват к нему не прикасался не один десяток лет. То, с каким трудом его выкорчевали из слежавшейся глины, говорила о большом весе.

— Товарищи, Товарищи!! — начал орать Волков, швырнув прямо на картошку, примяв зеленые стебли, ткань принесенной им палатки. — Чугунок быстро на брезент. Кто войдет в комиссию? Председатель — раз, товарищ воентехник второго ранга — два, и товарищ Никитин — три. Я буду секретарем. Давайте раскрывать.

— Клейма на боку нет, еще царских времен горшочек! — народ открыто обсуждал находку.

Один из красноармейцев с помощью штыка оторвал притянутую крышку тяжелого горшка. Со звонким хлопком отделилась железная заглушка, примотанная и замазанная какой-то смолой и на оливковую ткань просыпался золотой дождь монет. У всех присутствующих открылись рты.

После подсчета количества монет, оказавшимся весьма немалым, председатель неожиданно сказал.

— Как хорошо, что нашли этот клад! Колхоз теперь на это золото сможет себе трактор купить, новые амбары поставить, избы подправить. Надо сдать казначею по описи.

Волков вскинулся как истинный пролетарий, мгновенно вырывая из крестьянских рук добычу, которую он считал почти своей:

— Да ничего подобного. Клад нашла экспедиция! Монеты отправятся в Госхран и на музейные выставки.

Воентехник, почуявший премию, тоже не отстал:

— Мы, Красная Армия, нашли ценный клад с золотом. Не наконечник стрелы, который вы ищите, а материальные ценности. Используя секретное экспериментальное оборудование. Я обязан их сдать в особый отдел моего подразделения.

Начался скандал. Председатель орал, что клад найден на его земле, вообще на огороде, в десяти метрах от здания управления колхоза. А значит права на клад — дважды у него, как главы местного населенного пункта и как владельца земли. Воентехник в ответ принялся кричать, что он материально ответственный за то, что будет найдено. Никитин с Волковым сделали вид что именно они встали на путь «разума», и теперь пытались уговорить отдать находку, несомненно обладающую высокой исторической ценностью, ученым. На громкий ор спорящих к зданию управления начали подтягиваться деревенские. По поселению мгновенно, со скоростью лесного пожара, разнесся слух, что солдаты мало того что вытоптали председательский огород, так еще и крадут колхозную собственность. Затрещали выламываемые из заборов штакетины и жерди. Саперы, постепенно окружаемые орущими селянами, теснимые ненавидящими взглядами, медленно вставали в боевой круг, не выпуская из рук инструменты.

Слава понял, что сейчас армию, а заодно ученых, побьет возмущенный народ.

Викторов во время спора незаметно для окружающих утек в дом. Первая мысль, его посетившая, своей наивной решительной глупостью потрясала небо и ужасала землю. Испуганный накалом обстановки, он решил принести из дома оружие и отбиваться с его помощью от толпы разозленных селян. Но, когда ганфайтер схватился за холодный ствол охотничьего ружья, приступ мальчишества неожиданно испарился, как упавший на горячий летний асфальт кусочек сухого льда.

Оружие — вот мерило цивилизации. Одно из трех базовых условий, определяющих гражданское общество. Есть возможность обладать оружием, можешь с ним свободно перемещаться и имеешь право применить в целях защиты жизни, родных и своей собственности — ты свободный гражданин, живущий в нормальном государстве. Это статусная вещь, соответствующая роли человека в обществе. Но есть еще что-то в этом орудии специального назначения, предмете для убийства себе подобных — называемое кармой, энергия вещи. Почти любой человек, мужчина, если с закрытыми глазами вложить в ладонь побывавшую в бою казацкую шашку или снятую со стенда в сувенирном магазине алюминиевую подделку под японскую катану — без труда отличит мощную энергетику оружия, его смертоносную суть, от красивой игрушки. Лезвие, которое снесло десяток голов в Брусиловском прорыве — всегда заявит о себе, весомо и ульмативно предъявив вам навечно впечатанный в сталь клинка узор из слепков аур прерванных с его помощью жизней.

Таким оружием не хвастаются, не оголяют, чтобы явить на потеху зевакам, а извлекают из ножен только для единственной цели — снести еще одну буйную вражескую головушку.

Достал оружие — руби, убивай. Или не бери в руки вовсе.

Хронодиверсант понял, что стрелять в своих он вряд ли сможет. Даже в воздух из стволов бахнуть нельзя — народ не поймет и никогда не простит. А он с этими людьми и пил, и танцевал, и песни орал. Так делать нельзя.

Осторожно разжав пальцы и с усилием оторвав их от ствола, Викторов схватил со стола грязную чашку и, подойдя к окну, нагло сел на подоконник, держа элемент сервиза в руках. Громко демонстративно прокашлялся и заявил во всеуслышание, охватив своим спичем всех переругивающихся внизу под окном людей:

— Георгий Александрович, да бросьте препираться — чай вскипел, идите кушать. Бросайте эту мелочь и дешевку — тут в каждом огороде по три-четыре клада. Котлы с золотом и алмазами. Всем хватит.

На три секунды наступила оглушительная тишина.

— Что?! Что он сказал? — ошалевший от перспектив народ, собравшийся уже сойтись в драке за горсть золота, переспрашивал друг у друга слова Викторова.

Воспользовавшись секундным замешательством в рядах вероятного противника, военинженер решительным жестом завернул углы палатки, завязал шнуром на хитрый узел и, взвалив на спину, потащил клад в дом. Красноармейцы сопровождали своего командира до самого крыльца, напряженно оглядываясь на обступивших их растерянных селян.

С деланным безразличием сапер зашвырнул звякнувший мешок в угол и поинтересовался, чем его и его людей тут будут кормить. Председатель, прошмыгнувший следом, не сводя глаз со свернутой палатки, слабо пролепетал про уже готовую картошку с рыбой. Он вообще теперь напоминал Викторову Горлума из Властелина Колец. Ужин прошел за обсуждением точек, куда следует выдвинуться экспедиции для поиска могилы Куллерво и возможного местонахождения стрел Ёукахайнена.

Неожиданно речь зашла про домовых, сенных и прочую «домашнюю» нечисть. Как откликнувшись на это, в печке что-то звякнуло, треснуло, хрустнуло, затем звук пошел по потолочной балке, прыгнул на стену и следом, в окончании этой какофонии, тихо звенькнуло чем-то потревоженное стекло в окошке.

В наступившей гробовой тишине военный недоверчиво оглянулся на печь, откуда начался весь этот полтергейст, следом посмотрел на вытянувшиеся лица собеседников. И не совсем уверенным в себе голосом зачем-то сказал:

— Да печь это остывает! А потолок просадку дал!

— Я слышал о таком, в гусиное перо ртуть наливали и в печь замазывали — как печь остывает — что-то противно пищать начинает. И тут либо мастеру заплатить надо без обману, или ломать печку, искать эту закладку, — рассказал басню про печников Слава.

— Это? Это Херт-Сурт, — совершенно буднично выдал Никитин. — Я вот только был отозван из этнографической экспедиции по Чувашии, так там принято этому духу, живущему на печке, делать приношения. Считается покровителем женщин — те, когда замуж выходят, должны взять с собой в новый дом кусок глины от печи и положить на печь в доме мужа. Якобы, что если невесте начертано на роду быть счастливой, то Херт-Сурт переходит в дом мужа за три года до свадьбы, а если она несчастлива, то он переходит три года после.

— Позвольте, товарищ Никитин, — удивленно вопросил Федотов. — Как так, за три года до свадьбы? Как такое может быть? Ерунда получается.

— Это судьба называется…

— Ага, — поддержал начальника Волков. — Как говорится — кому суждено быть повешенным, тот не утонет!

Опять заскрипели, на этот раз половицы. Звякнули в углу ухваты. Нечисть, явно чем-то недовольная, зашебуршилась вновь.

Никитин легко встал со своего места, прошел к медленно остывающей печи и кинул кусочек картошки за печь со словами:

— Это Вам, деды, ешьте и нам не вредите!

Сев обратно за стол, этнолог высказал свою догадку:

— Не нравится духу дома наша находка. Кровь, видать, на золоте. Это на время утихомирит.

Федотов посмотрел на ученого с округлившимися глазами. Потом икнул, пришел в себя и громко расхохотался.

— Ну вы меня и разыграли. Умело! Я даже поверил. Но я в бога не верю, а раз бога нет, то и чертей не существует! А расскажите еще что-нибудь про Чувашию, товарищ Никитин?

— Ну-у-у, навскидку, вот так, тяжело… Ладно, слушайте. У них очень интересно построены связи между родными. Это касается родственников с материнской стороны. Есть даже специальный термин «кокки» — это вообще все жители в деревне со стороны матери. Даже существует поговорка: «В деревне матери и собаки приходятся дядьями». Еще один любопытный факт: около некоторых глухих деревень до сих пор стоят «казенные столбы». Или, как их еще называют, черные столбы. Колхозники им по сию пору приносят монеты в подношение.

— А что за черные столбы? — Федотов не пропускал ни слова, впитывая, словно захватывающую сказку на ночь, рассказы этнолога. — Как у индейцев? У которых они молились и кидали томагавки?

— Нет, — засмеялся Никитин. — Это совсем другое. Столбы ставили у тех деревень, которые участвовали в восстаниях. Метка неблагонадежности.

— Наши люди! Боролись с царским режимом! — радостно воскликнул Федотов. — Жаль, раньше революцию не сделали! Сил не хватало!

— А еще на свадьбах пользовались огромной курительной трубкой! Это к разговору об индейцах, — продолжил рассказ о занимательных интересностях этнолог.

— Думаю, вам понравилось бы принять участие в подобном ритуале, а, товарищ воентехник? — с улыбкой и смехом произнес Волков.

— Да уж, засмолили бы! — откликнулся тут же Федотов. — Да вот беда, невесты нет. Да еще война на носу, не до свадеб, товарищи!

— Война?! — Никитин расстроился. — Все вокруг меня как сговорились и постоянно ведут речи про войну. Нельзя людям убивать друг друга! За что воевать?

— Ленин и Сталин учат нас тому, что при империализме войны неизбежны. Войны за мир и наш самый правильный коммунистический строй! За партию Ленина-Сталина! За товарища Сталина! — бодро, как на партсобрании, высказал линию партии Федотов.

— Война вещь страшная, где гарантии, что сможем выстоять и потом победим? Нынешняя шапкозакидательная пропаганда хороша для горячих голов, но вот Первую Мировую мы, согласитесь, как Россия, проиграли. В Испании тоже сейчас нехорошо, — осторожно заметил руководитель экспедиции.

— Зато, товарищ Никитин, мы крепко вломили японцам на Хасане! И сейчас им там по шее надавали. Товарищ Сталин абсолютно правильно сказал… Одну секундочку!

Тут разгоряченный спором, но не потерявший голову в процессе полемики Федотов полез в планшет, достал блокнот и с чувством прочитал:

«Война против Советского Союза станет самой опасной для буржуазии войной. Свободные и счастливые народы СССР будут геройски сражаться за свою родину. Война считается самой опасной для буржуазии и потому, что на помощь Красной армии и советскому народу придут трудящиеся капиталистических стран и ударят в тыл своим угнетателям, затеявшим преступную войну против отечества рабочего класса всего мира. Едва ли можно сомневаться, что война против СССР приведет к полному поражению нападающих, к революции в ряде стран Европы и Азии и разгрому буржуазно-помещичьих правительств этих стран!»…

— Вот что сказал товарищ Сталин! Ясно?! — воентехник победно посмотрел на лица собеседников.

— То есть, другими словами, если будет с кем война, то рабочие и крестьяне противной стороны встанут на нашу сторону и ударят вражеским войскам в спину? Это как если в шашки в «Чапаева» сыграть? — не смог смолчать Викторов.

— Именно так! — засмеялся довольный Федотов. — Очень метко подметили, сравнив с этим настольным бильярдом. Классовая солидарность.

— Немцы мечтают о колониях и о рабах. Чтобы на их фольварках работала бесплатная разумная скотина. Так что с крестьянством ошибка у вас. Рабочим, которых забрали в солдаты — их только собственное благосостояние интересует, если им скажут, что можно пограбить — мигом в зверей они превратятся, а не в коммунистов. Никто нас не поддержит — все они станут делать одно и то же: убивать, насиловать и грабить. А выживших погонят в Германию в качестве невольников…

Воентехник сжал челюсти и сдвинул брови. То, что сейчас пришлось выслушать, ему совсем не понравилось, так как в разрез шло с текущей идеологией, меньше месяца назад отвернувшейся от яростной антифашисткой риторики в сторону дружеского расположения.

— Товарищ, товарищ Куницын! Кто же вас в заблуждение так ввел? Мы с Германией сейчас дружим, пакт о ненападении подписали. Да и как нам воевать — между нами Польша? Наш главный противник в будущем — Англия и Франция. Раз они отказались летом подписывать с нами любые договора — значит, враги. А с немцами мы пакт подписали, значит, друзья. У вас сильное предубеждение против Германии, я, кстати, кажется, знаю, откуда оно. Не у вас одного в империалистическую родные погибли. Я правильно вас понимаю, товарищ инженер?

Куницын-Викторов просто кивнул, стиснув зубы и сжав кулаки. У его семьи к немцам счет шел суммарно на тонны крови и годы рабства и унижений. К немцам-фашистам, а не современникам Ярослава.

За разговорами, тихо и незаметно, ночь занавесила окна темными одеялами с маленькими дырочками звезд и, навеяв дремоту да зевоту, обволокла двор председательского дома тишиной.

После яростных этнографических дебатов, закончившихся политинформаций, все как-то одновременно потеряли интерес к разговору и отправились спать.