— Какая-то чертовщина чувашская мне снилась всю ночь из-за вас, товарищ Никитин! — громкий возглас воентехника разбудил Викторова, лежащего на печке. Командир Красной Армии, голый по пояс, потягивался у стола. С его торса стекали капли воды — Федотов утром, видимо, заставил себя после зарядки заняться еще и закаливанием. «Волевой товарищ», — с завистью подумал Слава.

— И что вам привиделось? — вяло поинтересовался из угла голос руководителя экспедиции.

— Да девка, то есть девушка, ко мне пришла. В белом крестьянском платье. Плакала о чем-то.

— Смерть, что ли, за тобой, воентехник, приходила? — заржал не отличающийся дипломатичностью Волков. — А коса была?

— Русая. Коса… Да типун тебе на язык! — ругнулся на шутника Федотов. — Рано нам помирать. Нам еще дела предстоят ого-го-го!

— Это дух к тебе приходил, что чуваши называют Херт-Сурт. Он всегда в женском обличье является и о большой беде предупреждает.

— Так мы на Карельском перешейке! — удивленно произнес военный. — Здесь кикиморы, домовые да лешие! Откуда здесь чувашка?.. Дух…

Федотов окончательно растерялся, сбитый с толку алогичной географией потусторонних сил.

— Посмотрите на него! Да он лучше нас разбирается в местной мифологии, — совсем уже неприлично хохотал Волков.

Глядя на это, Никитин, сидя на своей лавке, спокойно сказал:

— Каждый видит то, что хочет увидеть. Кто кикимору, а кто прекрасную девушку. Чувашия или Карелия — разницы никакой нет. Поживем — увидим.

Утро в селе было восторженно встречено криками петухов и разъяренными воплями некоторых жителей. Часть огородов оказалась капитально перекопана. Причем шуровали явно не на своих участках, оставив их на потом — земля, если, конечно, председатель не отнимет, выгнав из колхоза, никуда не денется. Сам глава местного поселения рвал и метал — половина работоспособных мужчин вышла из строя, демонстрируя заплетающуюся уставшую походку, красные невыспавшиеся глаза и свежие мозоли от земляных работ на соседских огородах. Прошел слух, что за ночь, безо всяких хитрых приборов, лозоходец Павка-водяной, к которому иногда обращались, чтобы подыскать место для нового колодца — вырыл сверток с церковными иконами, а оклады у росписи оказались золотые и серебряные.

Как только этот слух донесся через все ведающих красноармейцев до ушей главы экспедиции, так Никитин тут же собрался их изъять в «этнографических целях». На что Волков резонно указал на полное несоответствие намерений руководителя экспедиции и заявленных начальством планах. Тем более, что иконы все равно попадут не в музей, а опять пойдут на заграничные аукционы в оплату станков, оружия и дефицитного сырья. Вдобавок экспроприация, особенно после вчерашнего, может вызвать открытый мятеж. Это соображение остудило пыл Никитина, и тот дал задний ход своей идее, вернувшись к первоначальному плану обследовать перспективные места древних захоронений. Из контекста разговора этнографов Викторов догадался, что у Никитина присутствовала слабость к излишнему собиранию предметов культа, в качестве этнографических объектов, которые он потом сдавал в музей вместе с отчетом.

Спустя час после завтрака, экспедиция, наконец, собралась и выдвинулась к назначенной точке под вопли председателя, что он будет жаловаться во все инстанции на подрывную деятельность гостей. Больше всего на свете главу поселения интересовало, когда его гости уже наконец уедут, пока не пустили колхоз по миру, а его руководителя под расстрел. Проходя по улицам, Слава наблюдал следы разрушительной работы кладоискателей — часть огородов оказалась изуродована, то тут, то там среди грядок возвышались холмики вынутой из земли породы. Они ярко выделялись на фоне грунта, так как на огородах, в нормальном состоянии, под жидким слоем чернозема и размельченного торфа находились слои глины. И когда кладоискатели выкапывали свои ямы, все это оказывалось сверху.

С какого-то двора, мимо которого проходили ученые, раздалась частушка:

Народное меткое слово бьет метко, убивает насмерть. Кучи высохших белых комьев на черно-зеленом фоне огородов действительно смотрелись как отходы жизнедеятельности неведомых северных гиперборейских слонов, проскакавших наперегонки по крестьянским грядкам, оставив эти «личинки» между выдавленных на полметра глубоких следов.

Экспедиция в сопровождении половины саперов вышла за околицу и по некошеной болотистой земле проследовала к первому намеченному перспективному месту. Вторая часть гарнизона осталась охранять найденное в предыдущий вечер. Военинженер, колдуя над своим агрегатом, проверил участок, который ему указали ученые для обследования. В результате обнаружили обломок ложки, кусок давно сгнившей бороны и новгородскую фибулу. Нисколько не разочарованные отрицательным результатом, ученые потащили группу дальше, на следующую точку, которую они наметили, опрашивая местных.

В итоге за день они успели обследовать три пункта, но так ничего существенного и не нашли. Вернувшись к месту базирования поздно вечером, Федотов обнаружил на столе вместо ужина приказ, который предписывал ему немедленно вернуться в часть, забрав с собой людей и оборудование. Из документа согласно немного расплывчатой казенной формулировке следовало, что товарищ воентехник второго ранга уже не комвзвода саперов, а назначен замом комроты, если не самим ротным — штаты его подразделения развертывались втрое. Внимательно перечитав дважды приказ, обрадованный военный, заявил, что это дело необходимо отметить, и широким жестом вывалил из кармана на стол смятые банкноты, а затем в полуприказном порядке попросил хозяина дома обеспечить их самогоном. Председатель хотел сначала сыграть в непорочную невесту, но, сообразив, что с утра следующего дня с него, наконец, слезет висящее ярмом содержание саперов — высоко воодушевился и оперативно занялся организацией праздничного ужина. Который опять плавно перешел в масштабную пьянку. Не обошлось и без драки. Как водится, в процессе возлияний и закусывания народ заскучал и выставил в окно патефон. Где музыка — там появляются, честное слово, как из воздуха — сами собой, прекрасные женщины, где танцуют девушки — вылезают на свет божий мужички. При единении мужского и женского начала — в духовном плане, рождаются песни и пристыжено замолкает бездушный патефон. Песни вновь приводят к танцам, уже более активным. И тут наступает фаза возможной драки — в тот переломный момент, когда водкой чуть притупляется осторожность и активизируется мнительность, танцевать красиво уже не хватает координации, но силы достаточно для широкого размаха. И пошло-поехало.

Ярослав Викторов не ударил лицом в грязь перед предками и, хоть пытался отнекиваться от очередного стакана, все-таки выпил хорошо. Спаивал начинающего фотографа — и весьма профессионально это делал — сам товарищ Волков. Викторов знал по корпоративным вечеринкам, которые в его будущем иногда заканчивались безудержными сношениями полов, что руководители, таким образом, довольно часто тестируют на лояльность своих подчиненных, подпаивая их, а потом пьяненьких с подковыркой расспрашивая о делах и доверительно интересуясь сокровенным мнением о сослуживцах. Викторова, которого от этого допроса начало мутить еще до его начала, алкоголь не расслаблял. Слава с тоской смертной ожидал того времени, когда допрашивающему не надоест задавать вопросы или кто-нибудь из них не упадет лицом в закуску от алкогольной интоксикации. Он уже подумывал, что хорошо бы и самому сыграть в тарелку, призвав на помощь все свои латентные актерские способности, но этому противилась природная брезгливость. Разыгравшийся шум за стенами дома был воспринят Ярославом как дар божий, а клич саперов «наших бьют» послужил призывом к бою не хуже речей Петра Пустынника, зазвавшего своими проникновенными проповедями рыцарство в Крестовый Поход. Следом за юным пылким оруженосцем в жар деревенской схватки вломились и остальные участники экспедиции, за исключением оставшегося трезвым Никитина. Руководитель экспедиции наблюдал за деревенским побоищем, сидя у окна, сохраняя надменное достоинство, которому в древние времена могли позавидовать римские императоры, лицезревшие из роскошной ложи Колизея буйство плебса во время гладиаторских боев.

Когда Викторов очнулся, он испытал определенное «дежа вю». Все это уже было. Опять его немилосердно ломало, язык сушило, а глаза слезились от прямого света. Скрипнули ржавые петли сарая. Слава попытался приподняться и сфокусировать взгляд, но силы его оставили и он лишь сумел издать тяжелый, полный страданий стон.

Над распростертым телом, бессильно лежащем на пахнущим болотом сене, раздался недовольный голос руководителя экспедиции.

— Николай Николаевич, как вы видите, ваш фотограф сегодня не сможет принять участие в выходе на места. Напился. Ваш, ваш фотограф, не отпирайтесь! А он казался таким правильным молодым человеком! И вот страшный порок уже сжирает его изнутри. Председатель мне рассказал, что и в первый день своих самостоятельных изысканий он принял лишку. А какую драку он вчера устроил? Вы видели, как он дрался?! Не кулаками, а как животное, как, простите, конь, лягался. Разбил наш патефон, который с таким трудом мы приволокли с собой! Алкоголь и наука — несовместимы! Я считаю, что заслуги товарища Агафонова несомненны, но и пьяниц в экспедиции мы терпеть не можем. Пусть возвращается на завод! Вседозволенность деревенской пасторали развращает пролетариат, привыкший жить в состоянии сдавленной пружины в условиях города.

«Меня Волков, Волков споил» — хотел проблеять хоть какое-то оправдание Викторов, но горло лишь предательски сипело.

— Мы долго совещались с Николаем Николаевичем и пришли к решению — вместе с заместителем председателя, который поедет на предприятия за инвентарем, по заверенному нами для колхоза товарному кредиту в счет находок, вы отправляетесь обратно на завод. Не волнуйтесь, мы дадим вам самую лучшую характеристику, чтобы ваше руководство не имело претензий и даже, я бы мог надеяться, могло и в дальнейшем вами гордиться.

Отойдя на несколько метров от сарая и подойдя к дому, молодой ученый, по стариковски крякнув, сел на колоду, нисколько не заботясь, что утренняя роса еще не испарилась на темном срезе изрубленного топором комля. Этнолог достал из кармана бумагу, которую ему час назад привез гонец на мотоцикле из города. Ученый развернул документ и вновь принялся вчитываться в строки. Не найдя ничего утешительного, он протянул бумагу спутнику и затем вопросительно посмотрел на него. Волков взял приказ, но перечитывать не стал. Ему хватило и одного раза.

— Нет, Николай Николаевич! Ну как же так? Почему нас отзывают? Как этот Шнейдер мог найти эти чертовы стрелы Ёукахайнена? И где? Он же явно туда поехал по делам к своим родственникам. Как только сумел получить назначение? И на второй день нашел стрелы! Я только сейчас сообразил — не могли быть эти стрелы железными, а, вероятно, изготавливались из кости. Заговаривать могли колдуны только кость или камень, по их поверьям сталь не держит так как надо наговор. Помнишь образцы наконечников, что привозили с Колы — они сами железо легко пилят! Ах, этот Шнейдер, новый Шлиман современности!

— Гриша! — проникновенно начал Волков. — Да господь с ним! Не смотри на меня так. Да, я именно эту фразу и употребил. Ты же знаешь, что за подлог сделают с ним товарищи из моего бывшего ведомства. Вряд ли он сам их изготовил или на чердаке нашел. Не дурак, даже наоборот. А вероятно, не отнесся к делу серьезно, опросил пару местных, те ему указали курган, вот он там и откопал — как раз — два дня. Может и к лучшему, что это вряд ли те самые стрелы Ёукахайнена? Зато мы теперь можем вернуться к своим делам, правильно? Не расстраивайся так, не надо! Ведь дело не в упущенных возможностях, а в том, что нам не все двери открыты. В нарезанном нам районе мы до мировой революции могли бы искать — а после уже и не нужно. А сейчас с нас все взятки гладки, и даже не нужно сообщать о том, что могила Куллерво, вероятнее всего, «за речкой». Этот факт, что важная историческая святыня находится на территории вражеского, да-да вражеского, государства — нам никакой славы не принесет.

Нахмурившийся молодой ученый немного раздраженно покачался верхом на колоде, а затем его открытое лицо осветила улыбка.

— Пусть не нам улыбнулась удача, зато одно могу сказать — Юрий абсолютно точно надолго забудет про зеленого змия. Спасли человека для общества. Подтянется, бросит пить. Это вы правильно, Николай Николаевич, посоветовали сделать, так его жестко охолонить. Если стержень имеется, а он однозначно у Юры есть — станет человеком.

Никитин сделал паузу, а потом с сарказмом добавил:

— Да и есть ли эти стрелы на самом деле — не является ли это гиперболой, крылатым выражением, или плодом народного творчества, как легенда о кусочках «Сампо»?! Кто знает?

Внимательно слушающий его Волков согласно пожал плечами.

Когда Слава окончательно пришел в себя в Лепсари от научной экспедиции никого уже не осталось. Ушли, разъехались по своим военным делам и удалые саперы со своим миноискателем, и умные ученые-этнографы с мешком золота. Викторов, поначалу немного расстроился от такого неудачного внезапного расставания, но потом приободрился. Все же плюсов он нашел гораздо больше, чем минусов. У него на руках кроме советского паспорта, теперь присутствовал документ выданный Никитиным, что уже позволяло успешно пройти не слишком тщательную проверку.

Конечно, при любом пристальном взгляде контролирующих органов, его идентификации как гражданина цена ломаная копейка, но хронодиверсант упрямо верил в свою звезду, ведущую его сквозь все приключения жаркого сентября тридцать девятого.

Немного погоревав о потери хорошей компании, Слава тоже решил сорваться с места и пойти куда глаза глядят, но придерживаясь направления на юг, вторя маршрутам перелетных птиц в это время года. Вещей он накопил немного, тетрадь с загадочными записями — и ту уволокли товарищи-этнографы.

Неожиданно, у калитки, Викторов был остановлен особой тройкой. Это оказались председатель, а также два тезки, Павел-водяной и Павел-пулька. Ушлый руководитель колхоза Викторова посчитал чем-то вроде заложника, которого экспедиция оставила взамен отобранного клада. И хотя он знал, после консультаций со знающим человеком, что никаких прав на клад не имеет, это все же не помешало выторговать у ученых немного денег, посредством сложной схемы с товарным кредитом, на приобретение инструментов для колхоза. Чем еще раз доказал, что амбициозный руководитель в сплаве с осторожным казначеем — это непрошибаемая никакими кризисами связка способная свернуть любые горы. Данный спаянный общей работой тандем потихоньку выводил колхоз «Красный труд» в список первых по району.

Выбор председателя пал на обоих Павлов по целой совокупности причин — оба имели паспорта, и у каждого числился небольшой должок перед местным царем и богом в одном лице. Поэтому их и снарядили сопровождать неудачника-этнографа обратно по месту работы — на Кировский завод, наказав беречь «заложника» как зеницу ока.

В общем, Славу Викторова, отобрав у него документы, вели под белы рученьки знатным боярином, да одновременно не спускали глаз как со злого татя. Хорошо еще не накинули веревку на выю, как теленку, дабы не сбег в местные болота от переизбытка показной заботы и ласки.

Хронопопаданец пребывал в весьма расстроенных чувствах. Во-первых ему виделось чистым предательством поведение бросивших его ученых. Сапер тот же — не оставил никаких рекомендаций, растворившись в утреннем тумане вместе со своими людьми. И последнее, его бывшие собутыльники сейчас буквально конвоируют туда, где его личность с огромной долей вероятности будет раскрыта как шпионская. Острая жалость к себе захлестнула сознание растерявшегося гостя из будущего. Всколыхнувшаяся было за последние дни надежда легализоваться, рассыпалась в мелкий прах.

Так его, закрывшегося в себе, как испуганную устрицу, посадили на скамейку в кузов полуторки, и сжав с обеих сторон своими телами, повезли в город. Проезжая мимо станции Рахья, Викторов немного ожил, так как воочию имел удовольствие наблюдать движущийся поезд: с черным паровозом, темно-зеленым тендером и шестью серыми вагонами. Это действо сопровождалось клубами дыма, неистовым свистом во время прохода станции и ритмичным грохотом перестукивающихся стальных колес по рельсам. Слава чуть не вывихнул шею, наблюдая за стальным конем, ставшим одним из символов эпохи. Его спутникам поезд тоже был в некоторую нечастую диковинку, поэтому они с не меньшим интересом наблюдали за проходом грузового состава.

— В Ленинград поехал! Рыбу повез и работников рыбных хозяйств.

Слава немного не понял — на вид вагоны смотрелись совершенно одинаково, но точно среди них отсутствовали пассажирские, которые выгодно выделяются от товарников как по внутреннему комфорту, так и в первую очередь внешне — по количеству окошек. Викторов хотел еще спросить, в честь какого Рахья переименовали этот поселок — того, который помог Ленину отлить на станции Райвола, когда тот ехал организовывать на немецкие деньги революцию, или второго из трех, которого пристрелили красные финны в Питере в «револьверный день» 31 августа 1920-го во время своих разборок. Слава это знал, так как когда-то ухаживал за чересчур политизированной феминой, у которой к тридцать первому дню неровно дышалось.

Никаких сил, однако, на любопытство не осталось. Даже мысль о том что он видит будущую «Дорогу жизни» не взбудоражило тину душевного безразличия, хотя краешком сознания Слава и подумал — что это хороший знак. Но тут же вновь утонул в омуте скорби и занялся пережевыванием ощущений от острого жаления самого себя. Наш герой пока ощущал опустошение и тотальную утрату веры в свои силы. Пожав плечами, он вновь безразлично уставился в доски настила кузова. Спутники травили какие-то байки, но Слава их не слышал, уйдя в самокопание. Тезки восприняли это падение духа с пониманием, но болтать не прекратили.

Остальным дорога слабо запомнилась Викторову. Он этих мест раньше практически не посещал, да и догадывался, что все что сейчас видит, в будущем превратилось в весьма застроенный урбанистический пригород — тот же рабочий поселок Всеволожский, промелькнувший деревянными домами мимо, ныне огромный город-спутник с пятикратно увеличившимся населением и многоэтажными исполинами.

Питер на удивление расстроенного хронопопаданца повеял знакомым ощущением. Северная столица обладала тем самым неповторимым стилем и шармом, которой не узнать совершенно невозможно, в какой бы из исторических отрезков, от становления до зрелости, не занесло бы туриста во времени. Слава с удивлением крутил головой, то тут, то там выхватывая из череды фасадов абрисы знакомых зданий. Когда он ехал через город с сотрудником контрразведки, то мало обращал внимание на архитектуру — его больше занимала мысль, как убежать из тридцать девятого года. Теперь же для осмотра времени было предостаточно, и вдобавок оно тянулось как резина. Викторов постепенно приходил в себя и тут же психика, не теряя ни секунды, мобилизовало сознание на решение текущей проблемы, дергая его взгляд из стороны в сторону в поисках выхода. Хронодиверсант начал перебирать варианты. Но мало сбежать — надо еще и ухитриться изъять свой паспорт и никитинскую справку из карманов сопровождающих — потому что без документов спокойной жизни ему ровно до первого сотрудника милиции. Да и с этими бумажками, если поразмыслить, едва ли не опасней — наверняка Галина Кондратьевна сообщила органам полные ФИО что он ей назвал, когда представлялся. На проходной у него тоже документы видели, когда он вызывал эту странную «подругу» «Родиона-Константина» из НКВД. Но других у него паспортов просто нет. И придется играть тем раскладом, который выпал на руки.

Тем временем, громыхнув на подъеме у ворот кузовом, полуторка въехала на территорию завода.

Похоже, что сопровождающие не в первый раз приходили сюда, так как довольно уверенно направились к своей цели, по-прежнему контролируя каждое движение своего подопечного. Кировский завод считался режимным объектом, к тому же обросшей уже проявляющую спесь бюрократией, поэтому прошло довольно много времени, прежде чем деревенских «ходоков» допустили до более-менее значимой фигуры сидящей в кабинете за дверью с большой, блистающей начищенной медью табличкой. Полистав предъявленные бумажки, этот страж документов со вздохом искреннего сожаления поставил свою визу и уже собирался отправить посетителей дальше, по бесконечной бюрократической лестнице согласований и утверждений, в своем обычном виде представляющую не менее чем ленту Мебиуса, стремящуюся принять форму бутылки Клейна. И тут Пулька-Поавила сдал своего собутыльника с потрохами:

— Мы тут вашего сотрудника хотели бы вернуть. Он с армией и учеными у нас работал.

Чиновник с удивлением уставился на растерявшегося Славку. Помятый вид, красные пятна и перегар сказали сидящему в кожаном кресле опытному бюрократу о многом. Он мгновенно составил свое мнение и сделал определенные выводы. Кировский завод, никогда не страдавший спесью элитарности, лучших своих сынов и дочерей, взращенных и обученных, не стеснялся посылать в народ. Иногда, и не увольняя при этом, а оформив командировку.

— Галочка! — позвал канцелярских дел мастер секретаршу. — Галя, отведите молодого человека в отдел кадров. Пусть им там займутся.

Потерявшегося хронодиверсанта, как отбившегося от стада бычка, молодая, крутобедрая и наглая секретарша резво погнала по ковру коридора заводоуправления, по-хамски понукая на развилках. Викторов не видел путей спасения — по коридорам ходили люди, хорошо знавшие Галочку, так как каждый встреченный мужчина с ней радостно здоровался, невзначай при этом скашивая глаза на ее выпирающий внушительный бюст, а женщины вежливо обменивались приветствиями, стреляя завистливыми взглядами по дефицитным чулкам. Мысль с вариантом метнуться в любую белую дверь, а затем сигануть из окна он посчитал чересчур авантюристической — охрана военного завода, подумалось ему, пристрелит подобного «паркурщика» с особенным азартом и удовольствием от предвкушения премии. До и сам Викторов находился не в лучшей форме после вчерашней попойки и последовавшей за ней драки.

«Отдел по борьбе с кадрами» поражал вычурной помпезностью высоких потолков, огромных, как в опере, хрустальных люстр и кричащей отделкой под социалистический «вампир»: вымпелы, грамоты, знамена. Все эти украшения, свисали со стен как гобелены в родовом рыцарском замке. Посреди всего этого великолепия золотого шитья и качественной полиграфии восседала за мощным столом дама со строгим профилем, пуская блики в глаза посетителей великосветско-мажорными очками с позолотой. Викторов так и не разобрался, попался он в тенета начальницы, или демона младшего ранга этого весьма специфического и так не любимого народом подразделения. Слава вздрогнул от хлопнувшей позади него толстенной двери, которую бы вряд ли пробил снаряд морского калибра.

— Имя!? — замогильным голосом произнесла мойра человеческих судеб.

Хронодиверсант еще раз, от неожиданности, вздрогнул… и тут же собрался и пришел в себя. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать» — пронеслась фаталистическая мысль, мгновенно перенастроившая все существо гостя во времени на непоколебимый, пусть и со смещенным центром тяжести как у ваньки-встаньки, но уверенный лад. Да и не был он по жизни нервным существом — просто все произошедшее с ним за последние семь дней здорово выбило из колеи. Если надо доказать, что он мужчина, то это будет сделано. Викторов нагло, до боли в уголках губ, улыбнулся, схватился за спинку стула и, обойдя его, с силой опустился на упругую обивку. Ему этого показалось мало, и Слава с противным скрежетом ножек по паркету приблизился к монументальному сооружению, за которым сидела сотрудница отдела кадров. Мимика хранительницы личных дел изобразило легкое неприязненное удивление.

— Здравствуйте! Куницын Юрий! — представился попаданец и вынул из кармана документы, включая справку от Никитина, которые ему отдали при прощании Павлы. — Вот с моего последнего места работы. Я знаете ли… уважаемая… товарищ…

— Нелли Михайловна, — подсказала немного заинтересованная дама, и ее очки озорно, по-тигриному, блеснули отраженным светом желтых ламп.

— Уважаемая Нелли Михайловна, я участвовал в научной экспедиции. На севере, у финской границы. Вместе с Никитиным Георгием Александрович, заведующий отделом Государственного Музея Этнографии и Николаем Николаевичем Волковым…

— Простите, товарищ Куницын, — неожиданно перебила его кадровичка. — Вы сказали, Волковым? Николай Николаевичем? А почему институт этнографии?

Мысли в голове хронодиверсанта работали быстрее скорости света. Разгадка такого интереса лежала на поверхности. Викторов еще раз убедился в том, что трехмиллионный Питер образца года тридцать девятого века двадцатого, как и пятимиллионный из последующего столетия — город все равно маленький. Даже совершенно чужой для этого времени человек, на восьмой день пребывания, ухитрился попасть в поле зрения знакомых друг с другом людей.

— А его уволили из НКВД, Нелли Михайловна. Как он любит шутить — «из-за проблем с печенью». Но некоторые связи он, похоже, сохранил, — многозначительно добавил Слава. — Мы же говорим про того самого Волкова, который живет на Фонтанке? — И Слава присовокупил адрес дома и квартиры, которые ему выболтал после нескольких рюмочек Волков, хвастаясь историей получения апартаментов в центре города. История была с эротическим оттенком и в ней фигурировала некая добрая фея в старорежимном пенсне.

Над столом наступило убийственное молчание. Викторов с интересом поначалу наблюдал как лицо сотрудницы отдела кадров медленно становится пунцовым. Затем он допетрил, что пялиться в упор на человека в таком состоянии чревато самыми непредсказуемыми последствиями, начиная от разрывающего барабанные перепонки пронзительного женского крика и заканчивая возможной интеграцией хрустального графина в переднюю часть черепа. Кстати о воде: Викторов вспомнил что испытывает жуткую жажду и сгреб к себе стакан, в который налил жидкость из упомянутого выше графинчика. «Не грузинская „отравленная вода“, но тоже ничего» — чмокнул языком истощенный послеперепойной жаждой попаданец.

— Работал я в этнографической экспедиции фотографом… — неопределенно продолжил Викторов, просто пересказав содержание никитинской справки, воспроизведя вслух с эдакой интригующей интонацией, чуть ли не как начало одной из баек на вечерних пятничных посиделках у общих знакомых. «А ведь подписи Волкова-то там и нет» — неожиданно вспомнил он и запнулся. И по-наитию озвучил. Врать-то не было смысла.

Кадровичка, судя по ее лицу, кажется вспомнив что-то похожее, благосклонно кивнула и уже по-другому посмотрела на собеседуемого.

Отсутствие этой детали в документах видимо навело собеседницу на свою ассоциацию. Похоже и в ее судьбе Волков кое-где не захотел проставить закорючку… Она быстро что-то прикинула, и, не дав договорить, скороговоркой произнесла:

— А у нас есть вакансия! Как раз фотографа. В отделе занимающимся оценкой продукции и приемкой жалоб на брак. Но много командировок.

— Всегда мечтал работать на Кировском заводе, выпустившим первую большевистскую бронемашину, — ввинтил Слава, удачно выглядев на стене картину, где Ленин, возвышаясь над толпой, стоял на крыше броневичка и проповедовал на Путиловском заводе. В руке вождь мирового пролетариата, как утверждающий аргумент, держал кепку. Еще одна кепка, у запасливого Ильича, была засунута в карман. Мало того что подобный тип бронемашины никогда не выезжал из цехов готовой продукции бывшего «Путиловского», это Слава знал благодаря популярной онлайн-игре с танковыми баталиями, так и само изображение коммунистического лидера характеризовало художника намалевавшего этого двухметрового гиганта с еле обозначенными залысинами и саженным разворотом плеч, от слова «худо». Хотя, этой картиной, здесь, вполне вероятно, отсевали излишне идеологически неблагонадежных. Ибо вера нетребовательна к доказательствам, и даже иногда превентивно карает излишне глубоко копнувших или слишком по-другому мыслящих. Глубокая вера, набравшая силу, жрецы которой вкусили отравленную сладость власти, пусть и не требует в своих рядах обязательного большинства альтернативно одаренных, но чувствительна к аргументированной критике излишне сильно сомневающихся, и поэтому всегда стремиться заранее устранить угрозу контролю над широкими слоями последователей.

Так Викторов, под личиной все того же Куницына был зачислен в штат Кировского завода. Напоследок, когда удачливый соискатель уже собирался уйти из кабинета, сжимая в потной ладошке пропуск и бумажку с адресом рабочего общежития для неженатых, его остановил вопрос Нелли Михайловны.

— А как он там, Волков?

Находящийся под порами эйфории попаданец ответил классикой, заготовленным и вбитым в подсознании клише.

— Жив, здоров… Но бесконечно страдает!

Оставив кадровичку в некотором смятенном, но несомненно более счастливом состоянии чем до своего появления, Викторов направился, что-то весело насвистывая, по коридору, в поиске выхода с завода. Радость переполняла его существо. Он избежал разоблачения! А теперь с таким набором ксив, с деньгами — уже можно снова планировать переход в Финляндию, на место провала во времени. Пританцовывающий Слава, в приступе полубезумной радости, раскинув руки широко в стороны, крутанулся на каблуках вокруг себя. Кончиками пальцев он случайно задел массивную гардину, висящую зеленой хламидой вдоль оконного проема, зацепился рукой за ткань и нечаянно сорвал карниз. Железная штанга, оторвавшись одним концом от крепления резво пошла вниз, попутно высвобождаясь из соскользнувших колец-держателей гардины. Набрав скорость, труба карниза махнула в нижней точке освобожденным плечом и попала прямо по девушке, только что вышедшей из двери, расположенным рядом с этим проемом. Сокрушительный удар частично смягчила папка с бумагами, которую несчастная держала в своих руках, но все равно получился убойный апперкот в челюсть. Даже не взвизгнув, жертва безалаберности хронопопаданца рухнула на пол. У еще секунду назад торжествующего Славы все внутри опустилось. Первым движением он кинулся к бездыханной девушке. Затем уже, поняв безуспешность попыток определить ее состояние из-за отсутствия медицинского опыта, оглядел коридор.

— Эй, кто-нибудь?! — слабым голосом беспомощно прохрипел он внезапно пересохшим горлом.

Свидетелей в этом крыле здания, куда, видимо заплутав, зашел Викторов, не оказалось. Хронопопаданец, решившись, затащил, держа под мышки, девушку внутрь комнаты и положил на палас. «Что делать?!» — растерянно заметалась в голове безумная мысль. — «Как в этом времени вызывать „скорую“?!»

Он схватил с подоконника в комнате стеклянную квадратную бутылку и принялся разбрызгивать находящуюся в ней воду на лицо пострадавшей. Жидкость пахла как-то необычно, и по-видимому использовалась в виде настойки для полива цветов, оккупировавших подоконник и частично стол в этой комнате.

— Ах! — выдохнула к огромному облегчению неловкого обалдуя, несчастная пострадавшая от его безалаберности. Потихоньку краска жизни возвращалась, наполняя оттенками розового черты лица, принявших на некоторое время мертвенно-прозрачный восковой цвет.

— Что?! Где я? Что случилось? Кто вы? — приподнялась с пола девушка и уставилась удивленными карими глазами на Славу. Попаданец отметил, что даже при минимуме косметики, к излишнему обилию которой он так привык в своем времени, девушка выглядела очень симпатично. Открытое лицо с типично славянскими чертами, чуть припухлый ротик, едва вздернутый носик — все это вызывало четкую симпатию и тягучее влечение в истомившемся по женскому обществу молодом организме. Славе пришла неожиданная мысль что фраза из анекдота: «если хочешь что бы девушка была у твоих ног — главное, это четкий удар в челюсть» — имеет право на жизнь. С некоторыми, конечно, оговорками.

— Вы лежали на пороге, я вас поднял и занес в этот кабинет. Меня Сл… Юра зовут! — расшаркался Викторов, благоразумно опустив момент, что он и является невольной причиной нокаута у жертвы. Хронопопаданец, расслабившись, принялся безудержно молоть языком.

— Иду, вижу, лежит красивая девушка. Дай, думаю, позабочусь, оживлю. Методом принца…

Девчонка покраснела до корней волос, вырвалась из объятий «цесаревича Елисея», одернула юбку и попыталась вскочить на ноги. Но ее тут же повело и она со вздохом повисла на подвернувшемся рядом мужчине. Молодой человек с готовностью сжал объятия. Следом, видимо, наконец осознав, что с челюстью что-то не так, представительница прекрасного пола осторожно ощупала подбородок и издала при этом шипение, свойственное выгорающему на плите вскипевшего кофе.

— Вас штанга от карниза ударила, — пояснил эту травму Викторов. — Хорошо еще, не убила.

— Да, хорошо, — согласилась постепенно собравшаяся с мыслями собеседница, мягко высвобождаясь из объятий «принца-спасателя».

— А вы, собственно, кто?

— Фотограф, работаю здесь, на Кировском. — Радостно уведомил девушку, говорящий абсолютную правду хронодиверсант. Умолчав, естественно, что в этой должности он всего лишь четверть часа. Он решил повторно представиться, так как девушка окончательно в себя не пришла. И заодно узнать ее имя. — Я — Юра. А вас-то как зовут, о девушка, которую я спас?!

— Наташа, я занимаюсь перепечаткой документов. Но здесь я вас, кажется, раньше не видела. И куда делся Эдик, бывший фотограф?

— Не знаю. Я недавно принят в штат, — развел руками Слава.

Они обменялись долгим взглядом под многозначительным молчанием.

— Ой, мне надо бежать! Меня давно ждут с копиями! — заторопилась окончательно пришедшая в себя Наташа, схватила папку и выпорхнула из кабинета. Да так быстро, что Викторов успел только что-то неуверенно промычать ей вслед.

Матерясь про себя, что ничего не узнал про девушку кроме имени, Слава вышел следом в коридор. Но красавицы и след простыл. Вместо плача, требования больничного и трехчасового собеседования по поводу произошедшего с подругами через сотовый и системы быстрых сообщений на компе, та, как ни в чем ни бывало, снова принялась за прерванную таким неожиданным «ударом судьбы» работу.

— Гвозди из таких людей надо делать! — неодобрительно высказал свое мнение пустому коридору Слава.

На проходной он принялся выпытывать у стража карусельки как ему быстрее всего добраться до общежития. Тот принялся пространно объяснять, а потом закричал, указывая за спину попаданца: «Садись в машину, мигом тебя довезет!». Викторов обернулся, ожидая увидеть легковушку-попутку, но вместо этого на его глазах у проходной притормозил грузовичок, где в кузове, держась за высокие нарощенные борта стояла разная молодежь. Подтолкнутому в спину попаданцу ничего более не оставалось, как, во избежание подозрений, подбежать к кузову, и при помощи протянутых сверху крепких рабочих рук, вскарабкаться через низкую корму на борт машины. Молодежь, громко и весело смеясь, ехала по улицам Ленинграда. Викторова вновь поразили улыбки на лицах обычных людей, которые провожали взглядами молодежный десант. Тем временем спутники начали петь песни: «О Щорсе», «Если завтра война» и другие. Попаданец наглядно убедился, что и без баллад Высоцкого и Окуджавы народу есть что сказать, и главное, как. Тут Славу Викторова озарила мысль, от которой застыла кровь в жилах. «Ешкин кот!! Нужно письмо товарищу Сталину написать! Где четко обо всем предупредить!»

Целых долгих восемь дней понадобилось обычному отроку современности, чтобы более-менее дойти, дозреть и самостоятельно сформулировать мысль о том, чтобы хоть что-то сделать на благо Родины. Кто-то улыбнется такой наивности, и даже, может, сравнит результат такого деяния с письмом к Деду Морозу, но вот в чем шутка — если написать Деду Морозу открытку и послать по почте, есть огромная вероятность того, что на нее придет ответ. Все мы не дети и знаем как это делается, но редкий человек, получив такой ответ, не назовет свои ощущения как прикосновение к самому настоящему чуду, доброй сказке. Письмо товарищу Сталину «сказкой» не назовешь при всем желании, но давало реальный шанс сделать текущему потоку истории ревизию прямо на месте, а не кропотливо переписывая хрестоматии, выслушивать тонну ругани от оппонентов.

Рядом находящиеся товарищи в грузовике, подхватили и удержали, чуть не вывалившегося на повороте попутчика, глубоко ушедшего в себя от осознания, что он, именно он, Ярослав Викторов, держит сейчас в своих сильных руках судьбы хрупкого мира. Пассажиры посчитали, что новичка укачало, и забарабанили по крыше кабины, чтобы лихой водитель сбавил темп.

Славу не бросили одного в машине и когда подъехали к зданию общежития. Окружив заботой, вновь потерявшего ориентировку попаданца, в полной отрешенности от материального мира сочиняющего в уме строки откровения «Самому Товарищу Сталину», поволокли к проходной. Как то само собой получилось, что документы у Викторова забрали, где надо предъявили, что нужно заверили. Оказалось, что Слава попал в цепкие лапы профсоюзных деятелей.

Есть такая категория людей, которая нутром ощущает, что кому-то рядом плохо, просто чует душевную слабость, растерянность. И обязательно этим попытается воспользоваться на полную катушку. Потому что добрые люди с таким спектром ощущений либо черствеют, либо сходят преждевременно в могилу. Все остальные великолепно находят себя на ниве коммивояжеров и начальников. Викторов попал в оборот к гиперактивной профсоюзнице по имени Елена. Данная девушка, была, наверное чуть старше Славы, и, как большинство Елен, отличалась худобой и чересчур стройным и гибким станом. Для тридцать девятого года, с его упитанными секс-символами она выглядела несколько неконкурентоспособно. Судя по чуть нервному поведению, некоторой резкости жестов, и немного истеричным ноткам в высоком тоне голоса, девушка любила при случае с толком покомплексовать на эту тему, отрываясь на окружающих — ну как тут не ожесточишься сердцем, ведь кому охота считаться «облезлой оглоблей» среди рабочих красавиц «в теле».

Закон парных случаев и в этот раз отработал штатно — Викторов ухитрился за один день познакомится сразу с двумя очаровательными представительницами противоположного пола. И если первая увлекла своей податливостью и мягкостью, то вторая импонировала стервозным характером. Мужчины часто теряются на жизненных перекрестках, не зная что выбрать: уютное тепло и спокойную нежность или африканские страсти и итальянские скандалы. Казалось бы, выбор очевиден, но не тут то было: мужская логика в этом моменте дает ощутимый сбой. Видимо изначально, еще при проектировке мужской сущности кто-то серьезно накосячил с психокодом.

Викторов сделал девушке пару комплиментов, галантно открывал перед ней двери, под конец совсем уже обнаглев, заявил что от нее исходит чудесный запах. И природа взяла свое. Если Ленка при разговоре сначала прямо смотрела в глаза, как товарищ товарищу, то после этого флирта принялась их отводить и то и дело оправлять под косынкой невидимую ухажеру прическу. Инстинкты, призывающие нас к размножению, тут грубо и одиозно скажем — «к сексу!», действующие всегда подспудно, никто не отменял, это оказалось невозможным даже для потрясшей до свинячьего ужаса Запад всесильной идеологии. На беду Дон Жуана из будущего, развить успех ему не удалось. Профсоюзники не обитали здесь, а прибыли в общежитие с рабочим визитом для размещения наглядной агитации и помощи таким вот бедолагам-новичкам, как наш хронопопаданец, поэтому вариант «поход в гости» умер не родившись. В довершении, Слава под конец перестарался в своем флирте, и заработал строгий выговор за «буржуазные намеки» от светловолосой активистки.

Викторова подселили в комнату к трем молодым парням, по виду на несколько лет его младше. К счастью, никто пока не интересовался его принадлежностью к ВЛКСМ. Идеология, начиная с пионерии, продолжая комсомолом, затем компартией и далее в партийные выси — так или иначе, влияла на жизнь каждого человека в стране. По воздействию на общество, на его составную часть — отдельного человека, данная система была гораздо эффективнее средневековой церкви. В тридцать девятом она еще не достигла такого пика абсолютного могущества в отдельно взятой стране, как в восьмидесятые годы, но роль играла неоспоримо высокую. Поэтому попаданцу не надо было объяснять важность того, что против системы идти — себе дороже. Следовало мимикрировать и изворачиваться. Викторову еще предстояло как-то выкручиваться из всего этого. После вселения следующим на повестке встал вопрос о хлебе насущном. Тут уже помогли новые товарищи по комнате. Все эти талоны, очереди, иерархия мест в самой столовой — заставили погрузиться с головой в этот непростой вопрос, напрямую относящийся к адаптации и выживанию человека очутившегося в среде отличной от обыкновенных нашему уху, взгляду, нюху и вкусу «бизнес-ланчей» и «пати».

В заводской столовой к нему, совершенно непринужденно вновь подсела Ленка-профсоюзница и завела с хронопопаданцем душеспасительную беседу. Викторов сначала обрадовался такому интересу к его скромной персоне, но по мере развития разговора его радость сменилась разочарованным недоумением. Это была даже не беседа, а скорее проповедь, посвященная основам коммунизма. Девушка-активистка твердо решила, прямо здесь, между переменой блюд, при всех, отсечь от Викторова буржуазные пережитки. С мясом. Бедные парни, сопровождавшие Викторова, его новоприобретенные соседи по комнате общежития, растворились как сахар в горячем чае. Белокурая бестия оказалась крайне политизированной. Создавалась впечатление, что она пришла толкать речь, работая чисто на публику, которая теперь была вынуждена все эти речевки выслушивать в помещении столовой, прямо во время приема пищи. Слава не мог похвастаться особенным знанием политических реалий не то что прошлого — даже своего времени, так как интересовался политикой в фоновом режиме. А вот что его сейчас ругали и проводили аналогии, по видимому с самыми реакционными элементами общества, он воспринимал спокойно, привык и не такое выслушивать. Когда, например, работодатель, имеющий бизнес в профессиональном IT- и рекламной сферах, начинает летучку со слов: «вас всех уволю и найму дешевых таджиков!», то хочешь-нехочешь а выработаешь свой собственный «бусидо офисного планктона». Ну, как нашкодившего котенка валяют с криком мордочкой в собственное дерьмо, причем, совершенно по надуманному поводу, за «развязное поведение», и что?! «Ничего-ничего, если надо — то перетерпим. Оттерпимся — и наша волна покроет вашу…» — читал про себя мантру хронопопаданец. Во время самых пробирающих пассажей измывающейся стервы, он представил что разошедшаяся профсоюзница сидит на толчке и ему мигом стало лучше. Наконец, насосавшись крови, но ни сантиметра ни прибавив в объеме карандашной талии, Лена отвалила. Викторов, совершенно спокойно и невозмутимо доел компот, по-питерски выплевывая косточки в ложечку, а не в стакан, под восхищенные взгляды от такого непробиваемого самообладания оставшихся редких зрителей. Выходец из будущего века точно знал про существование энергетических вампиров и имел определенные эффективные навыки борьбы с этой напастью.

После ужина, Викторов совершил рекогносцировочную прогулку по городу. Ему все же требовалось как-то сбросить стресс. Хорошо проветрившись и вернувшись в общагу он получил нагоняй от ворчащего вахтера, за то, что шлялся непонятно где. Последнее время делались попытки ввести что-то вроде комендантского часа, так как своими разгулами молодежь серьезно подрывала трудовую дисциплину опозданиями, нетрезвым видом, а то и вообще не выходило на работу после пьянки. Текучесть кадров на Кировском заводе находилась на стабильно высоком уровне. Слава широко улыбнулся гундящему вахтеру, извинился и вежливо пожелал доброго вечера. Хамить в ответ он не стал, так как на фоне Лены-стервозины тот выглядел настоящим дошкольником против доцента. Озадаченный страж двери открыл запирающий засов и молча запустил парня внутрь общежития. Гулена лишь выслушал в спину вечное «Эх, молодежь, молодежь…»

Утром Викторова разбудил звон огромного железного будильника, занимающего господствующую высоту на стопке книг посреди стола в комнате. Завтракали сваренными вкрутую крупными яйцами, ароматной зеленью и классическими бутербродами с сыром, запивая все это сладким янтарным чаем.

На новой работе Славе, перед тем как допустить его к трудовой деятельности, быстро пробубнили инструктаж о технике безопасности и заставили расписаться в журнале. А следом подписать и бумагу о неразглашении. Викторов подмахивал бумаги, не особенно вникая в текст — надо, значит надо. Пару раз он мельком видел Нелли Михайловну, которая ему приветливо улыбнулась. Хронопопаданец понял, кто его добрая фея, устроившая такой быстрый прием на приличную работу. Хотя, честно говоря, профессия фотографа почему-то не слишком котировалась среди рабочих. Парией его, конечно не считали, но и за ровню не держали. В государстве рабочих и крестьян на самом деле уважали только первую категорию. Ну, еще конечно военных, кадровых командиров. Тут также следовало учитывать, что Викторов наблюдал вживую срез общества, конкретно задействованный на одном из самых передовых и крупных предприятий в стране.

А цеховая солидарность и ощущение превосходства над другими социальными категориями — вещь обычная и естественная, придающая каркасу взаимоотношений внутри групп, объединенных по профессиональному признаку, необходимое внутреннее давление.

Начальник Славы, отзывающийся на имя-отчество Дмитрий Сергеевич, провел по некоторым цехам, чтобы познакомить с заводом, а затем торжественно вручил ключ от фотолаборатории. Предшественник Славы, некий Эдик, пил по черному, запираясь якобы для проявки фотографий, беспардонно пользуясь сакральным ореолом этого таинства. Как потом оказалось, еще и подрабатывал используя казенную пленку и технику, фотографируя по кабакам подгулявшие компании «на память». И тут получалась забавная вещь — кое-кто действительно считал хорошей идеей запечатлеть момент радости, например, семейного праздника, а вот большинство воспринимало это чем-то вроде разновидности шантажа. До поры до времени фотограф умело лавировал, извлекая прибыль, но похоже, в какой-то момент Эдик эту тончайшую грань переступил, видимо «щелкнув» не того человека, и просто-напросто после этого бесследно исчез.

После инспекции Викторов пришел к выводу, что после генеральной уборки, которую ему придется сделать, для того чтобы убрать следы эдиковской жизнедеятельности, основательно загадившего помещение — жить будет можно.

Его напрягло только то, что все как-то получилось легко и без особых напрягов. Он почему-то считал, что устроиться на по факту режимный завод — это непреодолимое испытание для его зыбкой легенды внедрения.

Славе надоело сидеть в вонючем, пропахшем реактивами помещении и он решил прогуляться, с целью дополнительного ознакомления с легендарным заводом. Перед путешественником встал вопрос — каким способом своей прогулке придать легитимность? Взгляд его упал на полку с профессиональными принадлежностями оставшимися от предшественника. Процесс выбора из дюжины агрегатов продолжался недолго.

Надев для солидности ГОМЗовский пленочный с центральным затвором «Лилипут» себе на шею, показавшийся ему вполне представительским для этих целей, Викторов вознамерился для начала совершить вояж по коридорам административного здания. Он выбрал этот аппарат за то, что он хоть немного напоминал, в отличие от других типов, современные ему устройства. Фланируя по коврам заводского учреждения, ноги его сами собой привели к тому самому окну, где вчера случайно чуть не убил девушку по имени Наташа. Хронодиверсант подошел к кабинету и прислушался. Из-за филенки двери доносилось звонкое перестукивание клавиш печатающей машинки. Немного поколебавшись, Слава осторожно постучал и тут же, не задерживаясь на ожидание приглашения, вошел внутрь.

Девушка удивленно взглянула на него, но потом узнала и легко улыбнулась очаровательной улыбкой. Ее не испортила даже припухлость под подбородком.

— Как ваше ничего? — галантно поинтересовался Дон-Жуан от фотографии.

— Хорошо! — мигом откликнулась Наташа. — Спасибо, хорошо!

— А как ваши боевые раны? Ноют при плохой погоде? — развил общение Викторов конкретным вопросом про здоровье.

— Раны? — девушка поначалу озадачилась, но быстро догадалась. — Мне примочку Наталья Петровна сделала, как к ней зашла. Все и обошлось.

Слава подумал про себя, что у этой Натальи Петровны хороший накопленный жизненный опыт, раз она знает как лечить нокаутировавший удар в челюсть.

— Тезка ваша, значит. С такими сослуживцами скоро и доктора не понадобятся, — Слава хорохорился и веселился как мог. Девушка тоже издала негромкий смешок.

— Хотите, я вас щелкну?! — спросил воодушевленно Слава. — Вдруг попадете на доску почета, а фотка уже есть!

— Фотка?! — удивилась новому слову собеседница. — Если и снимать фотографию, то на хороший аппарат. Зачем меня на детский фотографировать?

Судя по тону голоса, девушка даже немного обиделась на такое ребячество нового знакомого. Сам Слава растерялся — он не ожидал, что в довоенном СССР были фотоаппараты, нацеленные на детскую нишу сбыта товаров народного потребления.

Викторов принялся выкручиваться, на ходу выдумав, что принимает технику и должен ее опробовать и лучшей кандидатурой ему показалась Наташа. Молодая машинистка не спешила доверять скользкому новому фотографу, поэтому за неимением пряников, без которых, как известно, лучше не ухаживать, неудачливый разбиватель женских сердец вернулся в свой кабинет в приниженном состоянии духа.

Для взыскательного стороннего наблюдателя покажется странным такой активный флирт попаданца. На самом деле Викторов занимался тем, что казалось ему обыкновенным, посреди всего окружающего сумасшествия. Сознание просто напросто блокировало панические мысли разума о полном несоответствии реальности внутренней сущности попаданца, и поэтому переключило внимание на самый важный вопрос для любого мужчины, игнорировать который весьма сложно — вопрос размножения. В силу этого кажущаяся адаптация на самом деле прошла не сознательно, а как бы фоном к несущей идее. Психика человеческая вынуждена прибегать к таким грязным трюкам, руководствуясь при этом высшим приоритетом — самосохранением целостности личности. Тем не менее, процесс вживания и мимикрии постоянно давал сбой — начальник, отловив наконец шатающегося где-то по заводоуправлению хронопопаданца, вставил ему конкретный ядреный пистон за его вопиющее тунеядство. Хорошего настроения это молодому фотографу не добавило.

Кировский завод считался самым крупным предприятием в машиностроительной сфере на всем Северо-Западе Советской Страны, и за день обойти все помещения с вдумчивой экскурсией считалось почти нереальной задачей. Поэтому нового фотографа целенаправленно повели в цеха, которые изготавливали детали для пушек. Там, между поддонами с деталями, показав рукой на стойку со стволами, сопровождающий Викторова инженер пояснил:

— Ф-22 УСВ. Грабинская пушка. Ее в результате «испытаний» приняли вместо нашей, которую сделал Маханов. Теперь мы по плану делаем чужую пушку. Причем лучше чем грабинцы, на совесть работаем, без нареканий — у них половина деталей идет обратно в мартен, а у нас почти все принимается с минимальными допусками! В войска именно нашу просят, на «их» поделки ругаются!

Слова «испытаний», «по плану» и «их» были произнесены в такой кисло-горькой интонации, что если бы Викторов не спросил, в чем тут дело, то его бы наверняка бы заподозрили в излишней осведомленности предмета, который знать скорее всего был не должен… Он и задал вопрос, о чем тут речь. Возведя очи долу, скорбящий в каждом слоге своей речи инженер патетически принялся декламировать грустным голосом не рифмованную сагу в прозе об истоках «грабинского ига»:

— Почти год назад, на подмосковном полигоне, в присутствии Воронова, главного инспектора артиллерии, мы и грабинцы выставили на испытания по четыре пушки. И мы проиграли благодаря хитрости грабинцев! — наверно примерно таким же тоном рассказывали русские князья о своем разгроме на Калке.

— И чем же чем плоха грабинская пушка? — изобразил полное непонимание Викторов. — Почему нашу, питерскую, зарубили? — мудро продемонстрировал вслед цеховую солидарность.

— Интриги. Грабин влез тогда, когда наша уже проходила испытания и должна была быть принята на вооружение. Но в последний момент тот сумел уговорить руководство «дать ему шанс» и отложить решение. А по технологии — пушки Маханова используют в работе оригинальные противооткатные устройства, в которых жидкость гидравлического тормоза отката непосредственно сообщается с воздухом накатника. Но при этой конструкции существует вероятность, что при смене режимов огня такая схема выйдет из строя. Это обстоятельство и использует наш главный конкурент. Имея мохнатую руку, он делает так, чтобы на испытаниях велся длительный огонь, полный расстрел боезапаса для наработки на отказ, со стволом на максимальном угле возвышения, а затем, по условиям испытаний, требуется резко опустить прицел, до минимального угла, и повторить серию выстрелов. Всего шесть сотен залпов на круг. В наших пушках противооткатные устройства выходят из строя довольно часто, при таком-то кульбите. Но даже дураку ясно, что в условиях боя, подобный перенос угла с максимального на минимальный, при такой интенсивности огня — вероятность почти равная нулю, это все равно что час обстреливать цель на пределе дальности, когда позиции батареи уже штурмует пехота противника. Однако против условий конкурса не попрешь.

— Так доработать разве не пробовали? — попытался решить сходу конструкторскую задачу хронопопаданец, разбирающийся в проблемах артиллерии как свинья в апельсинах.

— Пробовали. Но! То обслугу к орудию назначат негодную и неопытную, то коней запрягут таких тощих, что с места сдвинуть не могут. А в результате, наши пушки идут лесом. Тут Грендель еще постарался, финн этакий…

— Ничего не понимаю! — совершенно искренне заявил Слава. — Ведь если выдерживает конкурс, кроме того, что легче нашей, то в чем еще причина, кроме неопытных артиллеристов и происков финнов?

«Режущий правду-матку» подошел к стволу, лежащему в люльке специального поддона, подозвал жестом фотографа и указал на затвор.

— Вот, смотри, другое главное конструктивное отличие от нашего орудия: поджим. Когда снаряд досылают, этот механизм затем позволяет, после выстрела, принудительно экстрагировать деформированную гильзу.

— Такое количество брака среди снарядов? — протянул разочарованно Викторов. — Что закладывают прямо в конструкцию? А почему не шомполом выбивают?

— Сразу видно, новичок! Не шомпол, а разрядник! Вот тут была и другая каверза. На тех испытаниях поставили специально бракованные снаряды. Потом уже слух прошел, что использовались устаревшие, еще французские, на наших складах лежавшие, якобы еще с пятнадцатого года, но тут хитрецам пришлось выворачиваться, так как Кулик и Ванников тоже за это дело могли по башке от Самого получить. За снарядный брак. А с царских запасов какой спрос? Только с царя, а с него уже все спросили. Впрок, как говорится.

— Я про недостатки нашей пушки понял. Но какие браки у грабинской пушки? Получается, что он просто использовал фичи, простите, особенности своего орудия в специфических условиях. А у нас какие есть преимущества? Ведь существуют такие? Почему их наши кировцы не использовали?

— Да у них куча недоделок! — вскричал инженер. — Первая и основная: при интенсивном ведении огня грабинский полуавтоматический затвор сначала ведет себя штатно, но с увеличением настрела полуавтоматика постепенно сдыхает, а, под конец вообще отказывает! Да у Грабина пушки постоянно с лафета слетают! Это все знают! И заряжание! У нас — классическим броском, в одно движение, а у него доталкивать надо из-за этого чортого поджима!

Викторов, несмотря на все приведенные доводы, совершенно справедливо засомневался. Вроде фамилия «Грабин» ассоциировалась в его памяти с определенным количеством пушек различных модификаций, а вот «Маханов» ему вообще ничего не говорила. Впрочем, ситуация для советского предвоенного военпрома была знакомой и можно сказать, знаковой. Взять хотя бы грызню в авиапроме, византийские интриги того же талантливого Яковлева, противопоставившего гению Поликарпова и ряда других авиаконструкторов кроме своего умения, мощный кулак «административного ресурса». Кое-что Викторов почерпнул на форумах, посвященных играм-симуляторам времен Великой Отечественной.

— Если Грабин такой демон, то наши то, что наши, ленинградцы? Не могли обыграть? Странно все это! — заявил довольно остро юный фотограф. — Надо тоже было подходы искать. Все знают: не подмажешь — не поедет!

Капиталистический опыт хозяйствования Славой Викторовым был усвоен туго. Как он считал, без преимущества, которое обеспечивает развитая коррупция, само собой не сделается ни одно нужное дело. Приносящее Большие деньги, естественно.

— Да нашли мы подход к одному, заму самого Грабина. Практически уговорили снять поджимы для экстракции снарядов во время испытания, но тот хитер! Ох хитер! Сам не поехал, чтоб лично не отвечать, а всю группу обязал принимать решения коллегиально и обязательно у него утверждать! — обличительная филиппика инженера о грабинском коварстве воспламеняла пространство, будь пушки заряжены, они бы сейчас начали палить от накала речи.

— Но самое неприятное случилось еще до этого! Наш водитель получил указание дополнительно проверить устойчивость грабинской пушки во время марша по бездорожью. Тот же, чтобы выдать свою пушку за новую разработку, и увеличить количество деталей, отличных от Ф-22, взял шасси от обычного гражданского грузовика ЗИС-5. Естественно, та завалилась на каменистой дороге. И вот, когда артиллерийский тягач «Комсомолец» протащил пушку как следует по камням, можно было ожидать что Грабину присудят техническое поражение. Но не тут то было!

Рассказчик, подняв вверх палец, замолк, во всю меру наслаждаясь неподдельным нетерпением собеседника, заинтригованного и желающего узнать что случилось дальше, и как все-таки «коварный Грабин» сумел обхитрить и обскакать «честных кировцев».

— И что? Что было дальше? — не выдержал Викторов.

— У команды Грабина оказалась пятая пушка! Они ее украли в соседней воинской части той же ночью! Ее сумел незаконно притащить помощник, Мигунов, очень сильно развитый физически атлет. Они заменили неисправную на новую, просто поменяв шасси, а комиссии сообщили, что пушка настолько ремонтнопригодна, что самую серьезную поломку можно починить за пару часов. Ага, так мы и поверили! Особенно про разбитый вдребезги прицел, который они восстановили кувалдой, используя стекла очков команды инженеров-грабинцев!

Такую ярую «дичь» Викторов не приходилось слышать со времен последних выборов. Но он согласно кивал головой и поддакивал. Теперь, согласно канонам психологии спора, следовало задать хоть один вопрос, иначе собеседник подумает, что он вообще не поверил в эту чушь.

— А как, этот, как его, Мигунов, как он утащил из воинской части пушку? Там же охрана, часовые?! — выбрал, вроде как адекватный вопрос Слава. Правда он слышал о «черных следопытах», которые раскопав до мелового периода «линию Маннергейма» и выбрав все артефакты, с горя воровали боеприпасы на полигоне военных в Каменке. Но уволочь из части орудие?!

— Поменял на спирт! — бодро выкрутился рассказчик. — Кому надо дал на лапу канистру, а кого-то тупо подпоил. И утащил.

— А сломанную пушку куда дел? — выскочило у ошарашенного Славы помимо его воли, и он тут же прикусил язык. Слишком много вопросов могло испортить все дело. То что у истории концы не сходились начиналось даже с вопроса почему в части не сумели обнаружить пропажу? Вроде на всех деталях наносится маркировка, по которой установить принадлежность пушки проще простого. — Да неважно, наверно в болоте утопили.

И все-таки Викторов не выдержал и задал острый вопрос, опасный в первую очередь для него самого.

— А все-таки, почему вы так этого, как его, Грабина, правильно? Грабина значит хаете? Пушки понятно — конкурентная борьба, соцсоревнования, пятое-десятое? А как человек, как личность?

— Да потому что человек он — нехороший! — возопил инженер, на манер попика на вопрос паствы о его толстом брюхе. — Когда товарищ Сталин спросил Маханова про пушки Грабина — тот с гордостью ответил, что Грабин — его ученик. И ничего не произнес против его поделок. Благородство проявил. А уж на аналогичный вопрос Сталина к «ученичку» о творениях «учителя» — тот их в грязь втоптал, да сверху попрыгал!

Викторов даже не знал что тут сказать. Вроде «благородство» вещь хорошая, но, кажется, когда дело касается обороноспособности государства — весьма вредная. Николашка «за французскую честь» вписал свое государство в Первую Мировую. Чем дело для Российской империи закончилось, знают все. Это очень ярко и емко на Западе описал Киплинг в строках:

К тотальному ревизионизму хронопопаданец морально оказался не готов. Да, он конечно попал в лагерь условно своих, питерцев, вроде как и приведенные примеры красноречиво говорили за то, что «благородный» Маханов как морально превосходил «ушлого и хитрого» Грабина, так и пушки его минимум были не хуже. Но ведь и речь идет не о чем-то сферическом в вакууме, а о вещи, которую политики любят называть «Последним доводом королей». И тут все зависит от того, с какого угла посмотреть и как подать материал. Дюма вот изобразил четырех друзей: аморального авантюриста, пьяницу, развратника и жлоба, по факту еще тот сброд, верными защитниками чести одной испанской дамы, которая против страны, которой правил ее муж, активно занималась интригами и периодически вступала в интимную связь со злейшим врагом государства. И все любят данных четырех шалопаев, между прочим, состоящих при всех своих фортелях на государевой службе. Эти же товарищи, носящие форму мушкетера, при случае не упускали возможности дезертировать с поля боя и при этом оставить с носом службу государственной безопасности, не гнушаясь даже устранением самых эффективных ее сотрудников. А имя кардинала, главного противника этого беспринципного отребья, имя великого человека, который объединил страну, вышиб англосаксов и вывел Францию в супердержавы того времени, повелевшего выбить на пушках ту самую знаменитую фразу «последний довод королей» — надолго еще будет служить синонимом «зла и коварства». И все благодаря мастерству рассказчика, создавшего шедевр всех времен и народов.

В общем, Викторов, повидавший в перипетиях интернет-баталий всякое, просто уже привык, благодаря СМИ, постоянно чрезмерно алармирующим почти любую новость как запредельную сенсацию, ко всяким поворотам сюжета и плюрализму мнений. Он не был готов воспринимать на веру всю эту историю вражды пушечных Оружейников, противостоящих друг другу на манер Монтекки и Капуллети, с наложившейся вечной проблемой «отцов» и «детей». Тем более, как помнил Викторов, потом вроде верх в этой борьбе взяли горьковчане, совсем другой актер на сцене разворачивающей у него на глазах драмы с баллистическим уклоном, пролегшей сквозь войну и десятилетия.

Так что фотограф из будущего глубокомысленно кивнул головой, для вида полностью молчаливо признав точку зрения инженера. И тут наступило неловкое молчание. Они смотрели друг на друга и Викторов непонимающе пожал плечами.

— Ну, я понял тему с пушками. А я-то вам зачем?

— Раковины, каверны, пустоты, поломки деталей в результате испытаний и эксплуатации — вы должны все это фотографировать на пушках Ф-22 УСВ. Мы потихоньку соберем доказательства того, что наши, пушки ленинградца Маханова, лучше! — заявил инженер.

Викторов с уважением посмотрел на начальника цеха. Так только редкие люди могут партизанить — делать качественные вещи без брака, гораздо лучше, чем сам заинтересованный в этом изобретатель, и одновременно искать в них технические недостатки, терпеливо собирая в тома доказательство своей правоты. Чтобы спустя годы грохнуть на стол руководителя так этим томом, что дубовая столешница зазмеится трещинами под лаком полировки. И прогнуть в свое в итоге весом неопровержимых улик. Сильные духом. Упертые и идейные. Настоящие ленинградцы.

Таких людей победить нельзя.

— Сделаем! — уверенно сказал, понявший свою задачу Слава. — Без напильников и подделок, мы и так докажем, что кировцы — лучшие!

— Спасибо, товарищ! Спасибо, что правильно меня поняли! — затряс его руку начальник цеха. — Да, без саботажа, честно и открыто!

Эта фантасмагория наконец закончилась. Слава порывался начать работу прямо сейчас, но начальник цеха ему не дал даже подойти к своей продукции — не хотел портить низкие показатели брака и бросать тень на свою улыбающуюся физиономию передовика, висящую на доске почета.

Викторов так и не понял, как его услуги собираются использовать, если продукция, после небольшого испытания сразу после этого отправлялась в войска.