— Такое расточительство — кругом столько лиц, — заметил Пиксель.

— Да, опупеть можно, пока всех оцифруешь.

Двое подростков расклеивали афиши, кричащие о приезде «Azul Azul». Стена была вся покрыта плакатами и постерами с рекламой фильмов и новых компакт-дисков. Цветные бумажки, которые порой жили всего несколько минут, успев лишь явить миру свое лицо и тут же оказаться погребенными под слоем очередных ярких листков. Кучка приехавших из Потоси крестьян просила милостыню, рядом топтались их смущенные и перепуганные ребятишки. Длинная вереница машин на проспекте почти не двигалась, автомобили возмущенно сигналили, но подвешенные на усиженных птицами проводах светофоры явно не торопились переключаться с красного на зеленый, а когда они все же меняли цвет, то это длилось не больше нескольких секунд, за время которых с перекрестка успевала убраться только пара счастливчиков да в нечувствительных — словно под анестезией — от постоянного шума ушах раздавалось еще четыре-пять звонков мобильных телефонов: дорогая, я сегодня задержусь.

— Уж лучше без машины.

— Людям горе — дураку радость.

Себастьян прочитал на углу название улицы: «проспект Акаций». Вспомнил свою улицу Каскадов и Парковую улицу. Мэру — этому энергичному самовлюбленному усачу — три года назад пришла в голову неплохая идея переименовать навевающие печальные воспоминания исторические названия — даты сражений, имена президентов и так далее — на более нейтральные и поэтические. Рио-Фухитиво должен избавиться от груза прошлого и приготовиться к встрече нового века, нового тысячелетия, вещал мэр с балконов здания мэрии в день своего вступления в должность, а затем, под гром аплодисментов собравшейся на площади толпы, вздохи подростков с бушующими в крови гормонами и зрелых полногрудых женщин, он застыл в неподвижности, сковав мускулы лица, рук и тела в позе, призванной внушить впечатление глубины и серьезности с легким налетом меланхолии, чтобы защелкавшие вспышки успели осветить, а фотокамеры запечатлеть сей величе-ственный и судьбоносный миг как часть без устали бегущего потока времени. Проект местного Нарцисса прожил недолго: ходили слухи, что скоро проспект Плакучих Ив будет переименован в проспект Президента Монтенегро.

— Не знаю, какого черта я повелся на твои уговоры.

— Ой, как мы боимся жены. Ну, выпьем по глоточку, поболтаем маленько и спокойненько пой-дешь ее встречать. Ты сказал в десять, да?

— Обещаешь не запирать дверь? И позволишь мне уйти без шума и скандала?

— Твоя воля для меня священна.

— Ну-ну. Запомни это.

Они проработали в издательстве до семи. Пиксель был в депрессии, ему сообщили плохие новости об отце — метастазы. Слово, которого взрослые боятся так же сильно, как дети — заброшенных домов. Ему не хотелось возвращаться в одиночество квартиры, и он попросил Себастьяна и Брауделя пойти с ним — они закажут пиццу и выпьют немного рома. Браудель пообещал зайти позже — ему хотелось успеть прочитать побольше в Интернете об этом немецком писателе, который родился больше ста лет назад, пережил две мировые войны и умер недавно, оборвав жизнь выстрелом в рот (Пиксель окинул его беспомощным взглядом, словно не в силах понять силу, толкавшую Брауделя без устали блуждать по сети — голодная рыба в электронных водах — в жадных поисках информации по случайно найденной и столь экстравагантной теме, чтобы через пару дней напрочь забыть о ней без всякого зазрения совести). Себастьян не мог отказать: ему было совестно бросить Пикселя одного в такую минуту. Тем не менее, он беспокоился, что невинное приглашение — как это уже бывало — может перерасти в ловушку: как только Пикселю удавалось немного выпить, он уже не останавливался до самого утра. На экране один порнофильм сменялся другим — он знал наизусть все изгибы и округлости Жанин Линдемулдер и Дженны Джеймсон, размер их ягодиц, точную форму гениталий и контур губ во время минета и заявлял, что порнозвезды на сегодняшний день единственные, на кого вообще стоит смотреть — Пиксель приканчивал первую бутылку и пускался на поиски недопитого ранее, после чего отправлялся за своими заначками кокаина, припрятанными среди аспирина и анальгина в шкафчике ванной. Пьяным он становился совершенно несносным — наглым, грубым и тупым и затевал невероятный скандал, если кто-нибудь только заикался, не пора ли расходиться. А Себастьян обещал Никки встретить ее после занятий в университете.

У входа в дом Пикселя спал нищий. Проходя мимо, Пиксель пнул его в бок. Перепуганный нищий спросонья подскочил, и Себастьян его узнал: это был Библиотекарь. Вечно в жутком черном пальто с привычкой распахивать его перед девочками-подростками, демонстрируя им свой волосатый член. Полиция арестовывала его бесчисленное множество раз, но через несколько дней неизменно выпускала на свободу. Его история ни для кого не была секретом: работал библиотекарем в государственном университете Ла-Паса, заботился о книгах, словно о собственных детях, иногда даже отказываясь выдавать их на руки тем, кто, по его подозрениям, не относился бы к его подопечным с должным трепетом. Затем начал уносить книги домой — одну за другой, полку за полкой — пока однажды зимней ночью встревоженная соседка не услышала его крики о помощи: он не мог выйти из комнаты, поскольку книгами оказались заложены все стены, окна и двери. Библиотекаря уволили, больше он никуда не устроился и начал жить под мостом. Холод выгнал его из Ла-Паса, и наш герой оказался на улицах Рио-Фухитиво с «Размышлениями» Марка Антония в кармане, подворовывая ксерокопии книг с лотков уличных торговцев и оскорбляя телевизоры в витринах магазинов бытовой электроники.

Себастьян бросил на землю несколько монет. Библиотекарь сгреб их в горсть.

— Можете не надеяться, что вы меня купили, — бормотал он. — Меня нельзя купить. А может и можно. Но это не ваше дело. Все вы кучи говна.

И ушел, отплевываясь ругательствами. У входа несло мочой.

— Вот главное дерьмо жизни в центре. Полно нищих. Как только мэр решит выгнать их к чертям собачьим, он тут же получит мой голос в свою поддержку.

Они поднялись наверх в дребезжащем лифте с выбитыми стеклами. Войдя в квартиру, Пиксель направился на кухню разливать ром, а Себастьян прошел в гостиную, вскрыл пакет с чипсами и включил телевизор — «Panasonic» более тридцати дюймов в диагонали, — чьи внушительные размеры навевали мысли о старинных бельевых шкафах, где хранилась одежда и дорогие сердцу хозяина воспоминания о безвозвратно ушедших временах.

— Эй, мог бы и прибраться немного, — крикнул он. — Хотя бы сделал вид. Сразу видно, что здесь давным-давно не ступала нога женщины.

— По крайне мере, не той, ради которой стоило бы делать уборку.

Несло мышиным пометом, на столе стояли пустые бутылки из-под пива, валялся пульт от Super Nintendo, коробка «Расхитительницы гробниц» с пышнотелой Ларой Крофт на обложке и просыпавшийся из пепельниц пепел. На полу порножурналы — «Club», «Oui» — мирно перемешались с благопристойными «People» и «Newsweek» на испанском, а также «Wired». Пиксель был настоящим фанатом журналов и скупал все, что попадалось ему на глаза в киосках на площади, и имел подписку на остальные, которые приходили ему на адрес издательства. Он говорил, что в этом и заключается анахронизм сознания — электронные версии журналов можно только скачивать, но не читать (этим он и отличался от Брауделя).

— Тебе пришел новый «Wired». Здесь только прошлый выпуск.

— Посмотри в туалете.

— Дружище, для этих целей нужно выбирать чтиво полегче.

Себастьян обежал глазами черно-белые фотографии на стенах; на каждой из них присутствовал цифровым способом вставленный в кадр Пиксель. На одной Пиксель был еще одним офицером, стоящим рядом с Че у маленькой сельской школы в Валье-гранде, прямо перед расстрелом. На другой равнодушно созерцал вьетнамскую голую девочку, убегающую от плюющегося напалмом бомбардировщика янки. Обнимался с китайцем перед кровавым побоищем на площади Тянанмынь. Вручал корону венесуэльской Мисс Вселенной. Пожимал руку Карлосу Монсону перед боем. Был адъютантом Пиночета в Ла-Монеде. Приветствовал облаченного в пончо Фухимори. Это была грубая работа, поза Пикселя не соотвествовала интонациям фотографий и в глаза сразу бросалась их неестественность и аляповатость. Но все же было в них что-то, что привлекало Себастьяна. Может, это ощущение власти, возможность принять участие в истории, способность прожить одновременно тысячи жизней и в одной из них хотя бы слегка прикоснуться к событиям, затрагивающим все общество, страну, континент или даже вселенную. Нет, не делать историю — это уже слишком, — а просто присутствовать при ее создании. Нечто, что убедило бы Себастьяна, что его жизнь не сводится к работе в издательстве, что он не тратит ее на пустяки, бездумно распыляя драгоценные мгновения по ветру времени, не оставляя за собой никаких следов. Достаточно ли быть творцом Цифровых Созданий? Заканчивалась ли на них вся отпущенная ему слава?

Конечно, думал он, выключая телевизор и ставя диск Октавии в музыкальный центр, между ним и Пикселем существует огромная разница — Себастьян предпочитал держаться в стороне от фотографий. Держаться в зоне тени, недоступной ловушке объектива. Не быть ни вьетнамской девочкой, ни стреляющим напалмом пилотом, быть там, где серый невидимый миру бюрократ, что отдавал приказы из офиса в Пентагоне.

Он уселся на диван. Из кухни пришел Пиксель со стаканами. Расказал о сетевой игре, в которую сейчас включился. Она называлась Nippur’s Call, дело происходит в Средние века — алхимики, огнедышащие драконы. За скромную ежемесячную плату каждый участник получал некую роль (воин, горожанин, король, куртизанка). Нашествия варварских племен, грабежи, природные катаклизмы за-ставляли жителей деревушки, в которой Пиксель обитал в роли любовницы местного лидера, сплачивать ряды, или предавать своего короля, или сби-ваться в банды, или выживать каким-либо иным способом. Игра могла длиться два или три года.

— В игре меня зовут Ларакрофт, — поделился Пиксель.

— Лара Крофт?

— Да, в одно слово. Ларакрофт.

— Ну, не слишком оригинально.

— Это ерунда. Изображение реалистично до обалдения. Звук тоже. Стоит только начать, затягивает в момент.

— Ага, потом создадут игру длиною в жизнь. И на станет день, когда ты забудешь, кто ты на самом деле — Пиксель или Зена — Королева Воинов, творческий работник конца второго тысячелетия или какая-то средневековая шлюха.

— Ну? И в чем проблема? Ты так говоришь, будто это что-то ужасное.

— Даже и не знаю, кто из вас играет — вы сами или программисты, что создали эту игру.

— И те, и другие. Нам не видна перспектива, так что мы удовлетворяемся своими микрорешениями, в то время как тем, кто сверху, может взбрести в голову наслать на нас наводнение, чтобы посмотреть, как мы с этим справимся.

— Будто это и так не ясно. Зато набьют себе карманы.

Себастьян был совсем не похож на Пикселя и Брауделя. В то время как его коллеги с ребяческим энтузиазмом бросались в объятия технокультуры, Себастьян ограничивался электронной почтой и тем, что позволяло ему шлифовать и совершенствовать свой талант в цифровых манипуляциях. Остальное — игры, чаты в поисках страстных свиданий и информационный потоп (воистину потоп библейских масштабов) — казалось ему бесцельной тратой драгоценного времени. Наверное, Себастьяну несказанно повезло быть настолько поглощенным своим увлечением, что практически все его действия имели единственную подоплеку и вели к единственной конечной цели. Остальные могли разрываться в поисках неизвестно чего и тупо блуждать в сети в три часа ночи, строя и упорядочивая вокруг этого свою жизнь. Но уж чем такой порядок, лучше оставаться открытым порывам ветров хаоса.

Они потягивали ром, и Пиксель постепенно становился все грустнее и грустнее. Себастьян облегченно вздохнул кажется, просмотр порнухи ему сегодня не грозит. Он то и дело поглядывал на часы. Было девять. Ему не терпелось увидеть Никки, заняться с ней любовью и немного усмирить таким образом ее нескромные фантазии. На днях она сказала, что если он не против, то можно попробовать воплотить в жизнь одну из затей, что преследует ее с самого первого раза, когда они оказались в постели: увидеть, как Себастьян доставляет наслаждение другой женщине — ласкает ее клитор, а она корчится в экстазе.

«— Никки! Ты что спятила?! А что будешь делать ты?

— Сначала наблюдать, а потом… посмотрим. Наверно, присоединюсь к вам».

Себастьяна с юности преследовала эта типично мужская идея оказаться в постели сразу с двумя женщинами. И как большинству мужчин, ему так и не предоставлялась возможность испытать это на практике. А теперь, встретившись с женщиной, готовой на подобный эксперимент, он испугался. Позволить посторонним войти в его личный мир означало открыть дверь к опасности — никогда не знаешь, что на самом деле таится в глубинах души. Да, речь шла о другой женщине, а Никки говорила, что сама она «до тошноты гетеросексуальна», так же как и он, но… никогда не знаешь.

Какого черта она постоянно заставляла его защищаться? Почему она и мысли не допускала, что может проиграть, потерять его, в то время как он ежедневно боялся лишиться ее? Почему Никки такая, как есть? Почему она — Никки?

— Черт, да ты меня не слушаешь!

— Слушаю, с чего ты взял?

Сегодня ночью Себастьян хотел заниматься любовью с Никки, яростно и нежно, только они вдвоем в комнате с подрагивающим светом свечей, их тени — словно фигуры мифических животных, исполняющие странные танец на стенах; чудовища, может и не такие четкие и изысканные, но неизмеримо более живые и страстные, чем в Nippur’s Call.

Пиксель выключил диск и поставил кассету. После какого-то металлического лязга и бряцания послышался низкий с одышкой голос. Это был голос его отца, рассказывающего о своем детстве. О том, как он учился в строгой католической школе. Как они с друзьями лазали по заросшим кустами участкам неподалеку от дома, играя в ковбоев и индейцев. О дереве с огромным дуплом, где он прятался от родителей, совершив очередную проделку. О дедушке, который на его день рождения переоделся краснокожим.

Глаза Пикселя увлажнились. Себастьян неловко заерзал.

— Прости, — вздохнул Пиксель, остановив кассету. — Я пригласил тебя не для того, чтобы пла-каться в жилетку. У меня к тебе одна просьба.

— Какая?

— Я записывал воспоминания отца. Я знал его взрослым, как и все мы знаем наших родителей. Мне раньше и в голову не приходило поинтересоваться, как он жил до моего появления на свет. Я не задумывался, что он тоже когда-то был ребенком, глупым неопытным подростком. А теперь… теперь, когда он уходит, я понимаю, что уходит целая жизнь. Самая главная жизнь в моей собственной жизни. А я не хочу, не хочу, чтобы она исчезала. И если мой отец должен уйти, то пусть со мной останется хотя бы что-нибудь. Я прошу его, чтобы он рассказывал о своем детстве, юности, как познакомился с моей мамой, и записываю его рассказы. Я чувствую, что он мне близок, как никогда раньше.

Пауза. Пиксель переводит дух. Себастьян закурил «Мальборо» и откашлялся. Разговор принял несколько торжественный и заговорщицкий оборот.

— И вдруг я понимаю, что этого недостаточно. И помочь мне можешь только ты. Я… я мог бы с этим справиться, но у тебя получится куда лучше.

О чем бы ни шла речь, Пиксель явно был не в силах это реализовать. По крайней мере, достаточно хорошо. Фотографии на стенах свидетельствовали о грубых цифровых манипуляциях. А прототип электронной книги, которую задумал якобы впервые Пиксель, пылился в углу: мертвый лаптоп, остановившееся металлическое сердце (Себастьян недавно прочитал, что некий инженер из Mit Media Lab при поддержке Microsoft и еще двадцати компаний, занимался созданием электронной книги. Другие фирмы выпускали модели под названием SoftBook, RocketBook и EveryBook. Страх и ужас: дело даже не в том, кто умнее, кто глупее, а в миллионах долларов, забитых в бюджет).

— Чем могу, помогу, — кивнул Себастьян. — Можешь на меня рассчитывать.

— Я тут подумал о твоих Цифровых Созданиях, и у меня родилась идея сделать нечто наподобие цифровых воспоминаний. У папы нет детских фотографий, да и подростковых тоже нет. Его родители жили очень скромно, и те немногие снимки, что имелись у папы, пропали в каком-то старом сундуке во время одного из переездов. Но существуют фотографии того времени, есть кинофильмы. И основываясь на папиных воспоминаниях, мы могли бы воссоздать его фотографии. Например, мальчик в дупле огромного дерева.

— А где мы возьмем мальчика, похожего на твоего отца?

— Мы его придумаем. Знаешь Нэнси Барсон? Помнишь ее работу для ФБР? Ей дали фотографию преступника, снятую пять лет назад, а она создала его облик, как он выглядит в настоящеее время, то есть пять лет спустя с момента съемки. Если можно создавать проекции на будущее, то нет ничего невозможного в создании подобных проекций и на прошлое. Почему бы не попробовать получить образ мальчика на базе фотографий тридцатилетнего мужчины — а такие фотографии отца у меня есть.

— Звучит разумно. Но это будет непросто.

Идея казалась очень привлекательной. Воодушевившись и разгорячившись за обсуждением возможных вариантов ее реализации, они потеряли счет времени. Когда Себастьян снова взглянул на часы, было уже двадцать минут одиннадцатого и он оказался изрядно пьян. Шансов, что Никки все еще ждет его в университете, почти не оставалось. Себастьян вылетел из здания под аккомпанемент Пикселевских криков, тот вопил вдогонку, чтобы его не оставляли одного, что он хочет начать создавать дерево с дуплом прямо сейчас, сегодня ночью.

Поймав такси, Себастьян добрался до университета. Никки, конечно, там уже не оказалось. Понурившись, он назвал таксисту свой адрес.

Дома его ждали два сообщения на автоответчике. Первое, сделанное решительным, привычным к общению с электронным секретарем голосом, который давно разучился смущаться перед наступающей после приветственной фразы тишиной, было оставлено Исабель Андраде. Она говорила, что для него есть хорошие новости и назначала встречу завтра у себя в офисе в Цитадели. Во втором Никки ласковым голоском оповещала, что не дождалась его в университете и пошла домой к своей подружке Элиане, которая живет там рядом. Она останется ночевать у нее, потому что им нужно закончить задание. Напоследок Никки оставила телефон Элианы и много-много поцелуев своему любимому Себасу.

Себастьян успокоился и завалился в кровать, поставив диск с музыкой из «Миссии», Ему с каждым разом все меньше нравились компакт-диски альбомов музыкальных групп и солистов и все больше привлекали саунд-треки к фильмам (некоторые были просто гениальны). Диск саунд-треков «Миссии» был его любимым, он обожал слушать его дождливыми ночами (полузадернутые шторы, они с Никки оба обнажены). Небесно-голубые занавески, которые Никки выбирала сама — как, впрочем, и все остальное: ореховый письменный стол и благородного оттенка зеркало, купленные с рук; комод и рамки со вставленными в них фотографиями медового месяца на Антигуа; на потолке — светящиеся в темноте звезды и планеты. На туалетном столике — духи и баночки с кремами, погашенные свечи, очки для чтения и потрепанное издание «Белого сердца». В этой комнате все дышало Никки, все говорило о ней, все было ею. От его присутствия, казалось, не оставалось ни следа — даже смятый отпечаток, оставляемый его телом на свежевыстиранных простынях постели, не-замедлительно исчезал, стоило только Себастьяну встать. Он покинул свою вечно неприбранную и грязную — но свою! — комнату в доме сестры, и теперь, спустя четыре месяца после свадьбы, его окружали чистота, порядок, аромат духов, но он чувствовал себя здесь не более чем гостем Никки.

В попытках уснуть, Себастьян, со всех сторон разглядывая и обдумывая проект Пикселя, внезапно припомнил случайно брошенный как-то безобидный комментарий Никки по поводу Элианы: как она видела свою приятельницу в душе — у нее обалденная фигура и, представляешь, нет ни капли лишнего жира! Себастьян вскочил и, подбежав к телефону, дрожащей рукой набрал номер Элианы. Он не позволит им спать вместе.

Элиана ответила и передала трубку Никки. Та, заметив его тревогу, ласково поинтересовалась, что стряслось. Себастьян, слегка задетый, поскольку, похоже, Никки была даже не в курсе, что он в назначенное время не объявился в университете, промямлил, что соскучился и хочет, чтобы она приехала домой.

— О, дорогой, если бы ты позвонил пораньше… сейчас я уже по уши в нашем задании, и Элиана меня просто прибьет, если я брошу ее в такой момент. Обещаю, что завтра на рассвете я поймаю такси и прилечу разбудить тебя поцелуем сам знаешь куда. Договорились?

Себастьян повысил голос и заявил, что это не предмет для обсуждения, черт побери, или она немедленно явится домой, или…

— Или?.. ты пьян, Себас. Прими холодный душ и остынь.

— Или… или я сам приеду и заберу тебя.

— Да? Жду не дождусь! — и с силой швырнула трубку на рычаг.

Себастьян заметался по дому, черт-черт-черт. Дерьмо. Элиана ее прибьет, если она бросит ее в такой момент? Черт. Непонятно зачем открыл холодильник. Съел пару ломтиков ветчины. Вошел в ванную, включил и выключил душ. Вышел. Хотел погасить свет, но выключатель заело, Себастьян плюнул и оставил как есть.

Включил Лестат, вытащил из архива фотографию Никки. На экране показалось ее лицо, столь послушное щелчкам кнопок мыши. Он лишил его цвета и стер брови. Снова встал, вызвал такси, подъехавшее через пять минут. Сказав адрес лысому потертому шоферу, от которого неимоверно несло чичей, Себастьян начал проклинать Никки и закончил оскорблениями всех женщин вообще. Этот молодняк женского пола слишком много о себе мнит, нужно поставить их на место.

— И не только молодняк, — кивнул таксист. — Моя жена только что выгнала меня из дома.

— За что?

— Говорит, я много пью.

— А это так?

— Ну, в общем, да.

Проезжая по Мосту самоубийц, Себастьян попросил шофера остановиться. Тот после некоторых колебаний притормозил. Себастьян вышел из машины и приблизился к перилам. К нему уже со всех ног мчался дежурный полицейский.

— Отстаньте от меня! — заорал Себастьян. — Я не собираюсь бросаться вниз. Дайте спокойно проблеваться. Я что, слишком много хочу?

Его старания вскоре увенчались успехом. Полицейский придерживал его рукой, помогая опростать желудок.

Себастьян заплатил таксисту за полный пробег и пешком направился к дому, медленно пересекая границу, отделяющую освещенный вечерними огнями город от сумрачной зоны теней, погружаясь в глубину кварталов с льющимся из окон голубым сиянием телеэкранов, припаркованными на улицах бразильскими «фольксвагенами», разбросанными по тротуарам детскими велосипедами, шляющимися там и тут наглыми псинами и бродячими котами.