— Вы пишете как минимум уже сорок лет. Если бы литератору можно было выбирать десятилетие для начала, какое стоило выбрать? Когда писать было возможнее всего?
— В начале 1960-х. Стена уже начинала шататься, но зубы у нее были еще страшные. И была увлекательная игра. Одна строка могла сделать вас знаменитым. Но одна строка могла тебя и погубить. За границей известность - а здесь конец. У меня тогда особого в эту сторону азарта не было. Может быть, оттого что вырос в деревне. Скромный был пацан. Понимал, чем кончиться может. В нашей группе, нас было человек двенадцать - Вампилов там был, Распутин, - особо не фрондировали. Но были ребята, которые специально ставили себя под удар. Подыгрывали репрессиям, надеясь на славу.
— Есть слава, и есть поэзия. Простите за хамство: тот же Евтушенко - хороший поэт?
— Замечательный. В начале 1960-х. А потом начались его игры то с публикой, то с цензурой. Когда он читал поэму "Братская ГЭС" в самом Братске, женщина там, потрясая своим ребенком, кричала: "Я вам, Евгений Александрович, все доверю! Даже ребенка!" А после выступления, уже на пьянке, подошел поэт Межиров: "Женя, ты не обидишься?" Евтушенко величественно кивает: говори. "Женя, ты понял, что это не поэзия? Публицистика в рифму:"
— Это дорога к успеху тогда. А сейчас?
— Эх, Саша, да разве не напишем мы с тобой по пошлейшему детективу? Не раскрутимся с ним? Иногда и думаешь: а пошло все оно в одно место. Только вот: что мне люди скажут-то? Тебе жить не на что, скотина? А мы тебя еще народным депутатом выбирали. С Астафьевым ты вроде дружил. Да, есть очень богатые люди, пишущие. С прислугой, с телохранителями. Верите ли, что я им не завидую?
— Да верю...
— Я другому завидую. Точности фраз. Женщина из Перми прислала в "День и ночь" текст. Не хуже Улицкой, но кто об этом узнает? В Москве мелькают одни и те же лица, во всех передачах, в том же "Апокрифе". Это тусовка. Вот роман Андрея Мальгина "Советник президента", там как раз о тусовке, о том, что это за люди. Убогие - у Бога в ногах: только их Бог сами знаете что...