В восьмидесятых годах минувшего века мне выпала радость дружить с молодыми строителями крупнейшего на свете сооружения в Саянах, которое нынче, может быть, пока вы читаете эту книгу, и перестанет существовать…

Потороплюсь рассказать.

Сам я тогда работал начинающим сотрудником в городском краеведческом музее, собирал экспозицию «Героическая современность». От нас до Саян часа три-четыре езды автобусом, при первой же возможности я наведывался в поселок строителей Вира, чтобы поглазеть на громоздящуюся до облаков, вогнутую, вроде стреляющего лука, стену и послушать рассказы бывалых людей, да и безусых хвастунов. Конечно же, привозил в музей фотографии знаменитых крановщиков, сварщиков, выклянчивал сувениры, подаренные стройке космонавтом Гагариным, генсеком КПСС Брежневым, заезжими иностранцами (у нас всё сохранится целее!), а также набирал пачками плакаты и листовки…

Но как-то незаметно строительство затянулось, да и когда пустили первый ток, особого шума не было, потому что ГЭС еще не была официально введена в эксплуатацию — так выгоднее для местных властей. А в более поздние годы я не имел уже возможности бывать в Саянах — переехал в другой город, куда меня переманил исторический музей Сибири, где я занялся экспозицией трагических времен гражданской войны и теперь все свое время проводил в архивах.

Конечно, я слышал, что гигантская стена в горах уже вовсю работает на энергосистему страны, что из-за нее судятся тамошние областные власти с Москвой, но в наши вольные и смутные дни везде судятся, везде кипят страсти… ничего особенного…

Но вот когда я узнал — да еще из набатного сообщения московского НТВ — что в Саянах, в поселке Вира третью неделю голодают бывшие строители эпохального сооружения во главе со свои лидером Л.Н.Хрустовым, во мне словно всё упало. Левка! Ты теперь лидер?! И что такое там происходит?! Милый, смешной, худенький, как девочка! Если ты не поешь пару дней, ты же свалишься без сознания! Я ли тебя не помню?! Что случилось-то???

Попросив на работе дать мне хотя бы три дня по личным делам, я, чтобы сэкономить время, вылетел самолетом на юго-восток. Затем меня ожидала привычная уже дорога: электричка, автобус. На этот раз автобус не маленький, не «пазик» с носиком, как в давние годы, а «Мерседес», черный, длинный, с зеркальными окнами, конечно, бэушный, купленный в Германии, но все еще крепкий, с кондиционером…

Погода напряглась знойная, в начале июля здесь, в выжженных степях перед Саянами, температура под 40. Да и когда уже въезжаешь в мраморные и гранитные горы, едва ли становится прохладней, разве что только дует по ногам да влажно, как в бане…

Ехать оставалось самое большое час, но вдруг автобус резко затормозил — дорога вдали была перегорожена двумя синими милицейскими машинами, а перед нами замерли легковые и грузовые машины. И по правую руку от нас вверх по склону горы карабкалась, осыпая камушки, толпа в сотню человек.

— Что такое?.. — заговорили пассажиры.

— Опять?!

— Что опять?!

К автобусу подбежал с рупором кривоногий мужичок в кепке, в черной майке с «золотым» вышитым орлом на груди и джинсах, с красной повязкой на руке, он что-то хрипло кричал.

— Что, денег за проезд требуют? — спросил ехавший рядом с мной человек, как ныне говорится, кавказской национальности.

— Да нет, эмчеэсовцы веселятся… — пояснил другой пассажир. — Требуют выйти.

— А что, теракт?! — закатила глаза полная женщина с рюкзаком.

— Да нет… учения.

Какие глупости! Нехотя мы вышли из автобуса, нас было человек сорок.

— Бегом в гору!.. — с надсадой, даже слегка приседая, орал человек с рупором. — До отметки! Видите флаг? Раз-два!..

Флаг мы видели, до него, до площадки, где уже скучилась и смотрела вниз толпа, метров двести. Зачем мы туда должны лезть?!

— Говорят вам, учения МЧС! На предмет волны… если плотину прорвет… — шепотом объяснил один из ехавших с нами, молодой парень с крохотными наушниками в ушах: он в дороге слушал музыку, жевал и при этом еще перелистывал книжонку в кровавой обложке.

Насчет волны, помню, говорили и про Красноярскую ГЭС. Дескать, если грянет землетрясение и плотина повалится, то при разнице высот между верхним и нижним бьефом в 110 метров рванет гора воды — по одним расчетам 32 метра, по другим 60 — которая снесет Красноярск…

«Так что же, есть опасения?.. — думал я, ковыляя в гору мимо прутиков багульника с серыми листьями, ярко красных, уже высохших цветков саранки, перешагивая округлые курумы, скользя по галечнику и по прилипшей к земле поросли малинового чабреца. — Или учения проводят на всякий случай?».

Отдышавшись наверху, я разговорился с угрюмым хакасом, одетым жарко для такой погоды: в деловом костюме, с бордовым галстуком на груди (явно едет в командировку).

— Вы не видели, какие скреперы работают в Гадаевском районе… горы земли катят… А на другом берегу монолит из бетона лепят, чтобы Саракан защитить. — И шепотом добавил. — Трясется плотина, ползет…

— Да быть того не может! — воскликнул я. — Я там бывал с первых дней, с перекрытия Зинтата. Там такой «зуб» у плотины! Никуда не поползет! — И даже похвастал. — У меня альбом фотографий тех времен.

— А я там работаю… — процедил хакас. — Скоро от водобойного колодца воронка останется… как от атомной бомбы.

Перед собравшимися на площадке появился солидный лысоватый мужчина в зеленой рубахе и пятнистых штанах-афганках, в кирзовых сапогах.

— Граждане! — начал он зычным голосом. — Мы приносим извинения, но вы должны понять: в двадцать первом веке надо быть готовыми ко всему. Панические разговоры о том, что паводок может сдвинуть плотину, смешны. Да, тают «белки», да, второй паводок, так сказать, но это не представляет никакой опасности… Да, недавно было в Китае землетрясение, но до нас волна дошла ослабленной… Короче, мы уверены в себе, но береженого бог бережет. Главное, вы должны знать: в случае объявления тревоги по линии МЧС немедленно перебираетесь на возвышения… ну, на гору, на скалы. И чем выше, тем лучше… желательно не ниже двухсот метров.

Он что-то еще говорил, но мне снова зашептал в ухо мрачный хакас, освобождая узел галстука:

— Жалели деньги в свое время — теперь и триллионы не помогут…

— А в чем дело?

— Долго объяснять.

Я спросил, не знает ли он Льва Хрустова.

— Кто же не знает Хрустова?.. — усмехнулся мой собеседник. — Голодает. Как будто это поможет делу.

И в ответ на мои расспросы он нехотя поведал, что Лева с товарищами, бывшими строителями плотины, лежат в одном из последних бараков старой Виры, возле сгоревшей подстанции, любой покажет. Конечно, их требования никто никогда не выполнит.

— А какие требования?

— Правительство в отставку… директора ГЭС в тюрьму… — хакас махнул рукой и пошел вниз, поскольку разрешили спускаться к дороге, к автобусам.

Когда мы доехали до Виры, он, ничего мне более не говоря, показал рукой, куда идти. Да я уже и сам вспомнил, где раньше была подстанция. Там рядом сверкал окнами в ночи деревянный клуб, где мы танцевали с девчонками в кирзовых сапогах… Господи, сколько? Лет двадцать прошло…

Вот оно, это серое, вросшее боками в берега эпохальное сооружение высотою в четверть километра, это из него низвергается с грохотом водопад, рождая в нижнем бьефе гигантский водоворот и взлетающие к небу облака слепящих брызг. Земля дрожит. Поневоле вспомнишь любимую частушку Левки Хрустова:

На краю правого берега, на пятачке, остались три черных узких барака. Один уже разобран, без крыши, без окон. Над другим вьются дымки из печей, а над ближним к дороге трепещет полуистлевший красный флажок. Ирония и опыт мне подсказали: вечный бузотер Левка в этом бараке.

— Есть тут кто? — входная дверь на крылечке открыта нараспашку и придержана кирпичом, чтобы не захлопнуло сквозняком, в коридоре на гвоздях висят велосипеды с колесами и без колес, цинковый длинный таз, какие-то веревки и тряпки. На полу поблескивает рассыпанный уголь, валяются осиновые и сосновые полешки. Все двери в комнаты — их штук шесть или семь — также распахнуты, хотя здесь, возле работающей реки, я бы не сказал, что так уж жарко. И непонятно, зачем в соседях печки топят.

— Эй!.. — снова позвал я.

Из второй комнаты сутуло вышел нечесаный дядька, голый до пояса, в китайских шароварах и кедах без шнурков. Держась за косяк, уставился на меня тусклыми от сна или усталости глазами.

— Кого надо?..

— Мне бы Леву Хрустова… Льва Николаевича.

— На почту пошел, — был ответ.

— А далеко почта?

— В новой Вире, верх по улице. Я говорю ему, не дойдешь, дудак, а он…

Кивнув, я выбежал из барака. Господи, как изменился поселок строителей! Это уже город! Даже светофор мигает желтыми глазами на перекрестке, и две машины осторожно разъезжаются в разные стороны..

Я в гору поднялся быстро, даже слегка задохнулся после долгого сидения в автобусе. Почту с двумя синими почтовыми ящиками по бокам от входа увидел издали сразу, но где же Лева? Я его по дороге не встретил. Неужто упал, ослабший от голодовки, и его увезла «Скорая помощь»?

Но, к счастью, он оказался жив-здоров. Подойдя к дверям почты, я услышал его зычный бас, у него с юности низкий, важный голос. Это именно он сейчас обиженно мычал:

— Ну, почему-у? Объясните, почему-у?

Работница почты нежным шепотком ему что-то объясняла.

— Как гражданин России, я имею право, — продолжал Хрустов, стоя перед стеклянной стенкой с окошечком, тряся хилой бородкой и размахивая листочком бумаги в правой руке, — сказать нашему президенту всё, что я думаю! Я его избирал!

— Но в таком тоне нельзя, — продолжала сотрудница почты. — Я не могу принять вашей телеграммы.

Я остановился у входа, я не хотел помешать моему давнему приятелю. Тем более, что увидел — из другого конца холла на Хрустова наставлена видеокамера, там некий усмехающийся молодой парень с плеча снимает лидера, надо полагать, для телевидения.

Лева между тем был в мокрой от пота желтой распашонке, в черных трико, в тапочках. Он изрядно облысел за минувшие годы, только над ушами и на затылке еще вились сизые кудряшки.

— Скажите, люди! Скажи, нар-род! — зарычал, не выдержав, Лев Николаевич, оборачиваясь к народу, но увы, никакого народа за спиной не оказалось, стояли лишь двое — я и тележурналист. И Хрустов, не узнав меня в горячке обиды, крикнул мне: — Почему я не могу сказать президенту лично, чтобы он уходил, пока Россия не вспыхнула, как скирд соломы?!

— Я думаю, даже если у тебя примут телеграмму, она не дойдет, — ответил я.

— А мы с вами на брудершафт не пили! — вдруг взвился Хрустов. — Извольте называть по имени-отчеству!

— Лев Николаевич, — обиделся я. — Вы меня не помните?

Прыгающим глазами он попытался сосредоточиться на мне и, наконец, смутился — так подгнившее дерево рушится… отбросил бумажку, затряс руками, подбежал, обнял. Он дышал часто-часто.

— Родька! До чего довели страну!.. И никакой до сих пор свободы слова!.. А уж ГЭС просто украли! — И во весь голос, в сторону видеокамеры. — У нас укр-рали нашу молодость, нашу победу, нашу славу!

И пятидесятипятилетний Хрустов заплакал, положив голову мне на плечо…

Мы побрели вниз, к реке, к бараку. Лев вдруг ослабел, у него подкашивались ноги, я его вел, как пьяного…

Издалека услышали гармошку — на крыльце барака какой-то лохматый босой парень яростно рвал меха и сам хрипло докладывал знаменитую песню наших отцов:

Я спросил:

— А что, красный флаг с тех еще времен?

— Да нет, — снова осердился Хрустов. — Коммунисты воткнули. Но поскольку они тоже в оппозиции, пускай…

В комнате, куда меня завел Лев, на трех из четырех коек возлежали полуодетые мужчины нашего возраста, среди них и тот, что подсказал мне, куда направился Хрустов. Над ним как раз и склонилась белокурая девушка в белом халате, с фонендоскопом в руках.

— Не упрямьтесь… я обязана смерить. — И через паузу. — Если вы умрете, меня посадят в тюрьму.

— Ну уж, посадят!.. — Наконец, тот протянул мощную руку. — Андрей меня зовут.

— А меня Люда. — И девушка, надев на его руку резиновую опояску, принялась накачивать грушей воздух. — А вы, Хрустов, почему далеко ходите? — Она усмехнулась. — Вы, наверное, подкрепляетесь, тайком едите шоколад?

Ничего не ответив, Лев лег на грязноватую постель и закрыл глаза.

— Ой, ой… давление как у школьника, который переучился… — сказала Люда Андрею. — Вам пора выходить из голодовки. Рекомендую сладкий чай, куриный бульон. — И поскольку мужчина молчал, повернулась к Хрустову. — Измерим у вашего руководителя. Лев Николаевич!

Хрустов молча протянул тонкую руку, со следами врачебных, я надеюсь, уколов.

— Ой-ой-ой… пульс как у Наполеона… — ужаснулась медсестра. — Меньше пятидесяти. У вас же обычно под восемьдесят! Я вас немедленно госпитализирую.

— Нет! — рявкнул Хрустов. — Мы здесь жили, Людмила, мы здесь работали, мы здесь умрем, если наши требования не будут приняты!

Медсестра села на табуретку возле него и тихо сказала:

— Ну, во первых, Лев Николаевич, вы все живете в новых домах. Кроме одного или двух.

— Я, я тут живу!.. — откликнулся из угла небритый, скуластый, как балалайка, коротенький мужичок. — Я уйду, если дадут двухкомнатную.

— Я слышала, — согласилась медсестра. — Но вы же холостой? Зачем вам двухкомнатная?

— А я, может, женюсь!

— Так женитесь сначала, — засмеялась медсестра.

— А кто за меня пойдет, пока я тут живу?.. — резонно ответил мужичок и почесал ногой ногу.

Девушка поморщилась.

— Во-вторых, дяденьки, неужели не стыдно лежать на таких грязных постелях? Напрасно не допускаете своих жен, они бы заменили вам…

— Когда нету света, все равно ничего не видно. Вы лучше попросите от имени голодающих — пусть вернут электричество.

— Кого я попрошу? — вздохнула медсестра. — Если только заболеют, придут…

— Мы им ноги переломаем! — рыкнул Хрустов. — Вот и придут!

— И вообще, какой пример вы подаете детям… — Девушка начала складывать свой инструмент в сумку. — Знаменитые люди!

— Мой сидит на крыльце, — пробурчал толстый в очках — он все это время читал газету.

— Песни — это хорошо. Поднимают тонус. — И гостья только сейчас обратила внимание на меня. — Вы тоже… голодаете?

Хрустов пробурчал:

— Это наш человек. Когда-то про меня в районную газету написал.

— Его фотография рядом с фотографией Гагарина в музее истории Сибири стоит, — добавил я. — Там и Валера Туровский, и Сережа Никонов, и Алеша Бойцов…

— Слышала, — кивнула медсестра. — Тоже, очень достойные люди. Но ведь не устраивают такие вот демонстрации.

Хрустов вскочил с кровати. Глаза у него засверкали.

— Потому что предатели!.. Продались, продались!.. Оставьте нас! — Он театрально повел рукой. — Пашка, играй громче!..

На крыльце барака парень грянул:

Медсестра, вздохнув, вышла в коридор, но направилась не к выходу, направо, а в левую сторону — видимо, в другие комнаты, где тоже голодают.

Хрустов снова лег на койку, вскинул глаза на меня:

— В шестой койка свободная, там лежал штрейкбрейхер, можешь присоединиться.

— Но послушай, — я не понимал, что происходит. — А где же, правда, Сережа, Леха, Валера? Вы поссорились?

Толстяк в очках пояснил:

— Они нынче буржуи. И точка.

— Но они же были друзья! — растерянно продолжал я говорить. — Про них даже по радио «Юность» Кобсон или не помню кто песню пел:

— Прекрати! — рявкнул Хрустов и накрыл голову подушкой.

Как же могла погибнуть такая легендарная дружба?

— Да не было никакой дружбы! — завопил, дрыгая ногами в койке, Хрустов. — Они притворялись, фофаны! Только о себе думали! А мы о России думаем! Мы с нар-родом!..

Ничего не соображая, я опустился на табуретку.

Толстяк в очках шелестнул газетой:

— Меня зовут Алексей Варавва. Мы построили эту плотину.

Я дернулся:

— Боже мой!.. Конечно же, я вас знаю! То есть, помню! О вас же все газеты писали… У вас тогда были классные усы!

— Дело не в этом, — раздраженно продолжил Варавва. — Нас двенадцать тысяч народу. Все строили. А когда ГЭС ток пустила, оказались никому не нужны. До пенсии пять лет, работы нету, и никаких акций не дали. Только дирекция жирует и их дети. Нас даже за свет заставляют платить по максимуму, а ведь божились: электричество бесплатным будет.

В комнату вошел молодой мужчина в льняном белом костюме, в вишневых туфлях, с кожаной сумкой на плече.

— Привет бойцам трудового фронта!.. — пробасил он, ставя сумку на тумбочку. По тембру голосу, а присмотревшись — и по лицу, я догадался — это сын Льва Хрустова. — Вот, принес попить.

— Вода? — с подозрением в голосе спросил Хрустов, продолжая лежать, но скашивая глаза на вошедшего.

— Почти, — отвечал молодой человек, доставая две картонные зеленые коробки. — Яблочный сок.

— Издеваешься?! Мы пьем только воду. Мы честно воюем. Тебя Утконос прислал?

— При чем тут Туровский?! Мама.

— Тогда сами пейте, — сдерживаясь, ответил Хрустов-старший. И вспомнил обо мне, а может и все время помнил, немного играл на меня. — Мой сын. Илья. Работает у узурпатора.

Я протянул Илье руку.

— Родион Солоницын. Я здесь бывал с конца семидесятых.

У молодого Хрустова лицо озабоченное, я вижу — парню неловко за отца, за его приятелей.

— Вы бы уговорили его прекратить бессмысленную акцию. Ну, хоть голову расшиби об стену — ничего же не изменить. История не умеет возвращаться назад.

— Да?! — прорычал Хрустов. — Вот уже и телеграммы президенту не принимают. Скоро по пятьдесят восьмой будут хватать, если этих ворюг в правительстве обзовешь ворюгами. Они же теперь владельцы всего! Сейчас же все частное! Мы за это, Родя, боролись???

Варавва отложил газету, положил очки на мокрую от пота грудь.

— Не кипятись, Левка! Вот приедут из ОБСЕ — расскажешь. Чё зря травить душу…

— А кто обещал приехать? — спросил я.

— Да никто, — ответил Варавва. — Левка письма разослал в Европу… в Страсбургский суд… Я думаю, дело дохлое. Тем более, они все НАТОвцы.

— И что?! — завопил Хрустов. — Надо и врагов использовать в борьбе за правое дело! Меня и коммуняки поддержали!

— Ты думаешь: их используешь… — Илья пожал плечами. — Это они тебя, папа, используют. Ты же поначалу хотел только против Туровского… а теперь уже против Москвы попер. Ты как девушка, папа. Как увлечешься…

Хрустов вскочил с кровати, ткнул пальцем в сторону двери:

— Вон!.. Мужик нашелся!.. — И сверкнул глазами на меня. — И ты вали отсюда!.. Историк!.. Когда нас похоронят, приходи! И я тебе из-под земли кое-что скажу.

— Зачем из-под земли? Ты бы дописал свою летопись, — мягко возразил Илья, забирая сок в сумку. — А не сжигал ее.

— Он сжег свои тетради?! — я ужаснулся. Я помнил — еще в юности Левка грозился написать подробную летопись саянской стройки. «В трех томах! — кричал он, тараща синие прыгающие глаза. — Первый том — рабочие. Второй том — „шестерки“… Третий — начальнички, вплоть до Москвы, до ЦК!»

Илья кивнул.

— Принес сюда… и в печку… Вот в эту… — он показал на устье печурки с откинутой в сторону железной дверцей, которая, скосившись, держалась на одной нижней петле. — Много сгорело… и начало, и конец… только внутри осталось, огонь же вглубь сразу не проникает…

— Хоть это посмотреть можно? — спросил я.

— А-а-а, так ты за экспонатами приехал?! — совершенно остервенел Лев. Он стоял передо мною, бледный, маленький, тряся козлиной бородкой. — Так забирай… — Он метнулся к печке, вытащил пригоршню холодного пепла и швырнул на меня. — Давай! И пошел на хер! Я-то думал…

— Папа!.. — мягко обнял его со спины Илья. — Отец!

— Так знайте: там всё ложь! Ха-ха-ха! Я придумал всю эту нашу дружбу… ха-ха-ха! Кроме дяди Вани, не было у меня друзей… а они его и погубили, лизоблюды! А теперь оч-чень хорошо устроились! Оч-чень!.. — И сотрясаясь, в слезах, ведомый цепким сыном, он вернулся к измятой постели и упал лицом вниз.

Стало тихо. Только синичка заглянула в форточку и улетела.

— Что стоите?! — буркнул рыхлый дядька в майке. — Вам сказали?

Я никогда не видел такого ненавидящего взгляда, каким смотрел на меня минуту назад Хрустов. «Да что с ним?.. Он серьезно болен… — подумал я. — Это может плохо кончиться. Надо бы уговорить врачей забрать их всех. Может, даже в психушку… или туда не стоит? Ну, в неврологию, пусть поколют, успокоят…»

Об этом мы говорили с Ильей уже на улице. У парня лицо было серым от стыда за отца, от усталости. Я пообещал обратиться в их местную «столицу» — в областной клинике работает Елена, сестра моей жены. На всякий случай записал Илье ее телефон. Затем Илья, пообещав мне выдать остатки летописи, подвез на старых синих «жигулях» в гору, к бетонной пятиэтажке, где живут Хрустовы. На цокольной стене огромными красными буквами выведено: ТРУД. На соседнем доме, естественно: МИР. А на следующем: МАЙ.

— Зайдемте к нам, заодно чаю попьете с дороги? — предложил младший Хрустов.

— Спасибо, нет! — сказал я. Я как раз успевал автобусом к вечернему самолету в свой город. В Саракан же Лене я позвоню ночью, на квартиру.

— С мамой бы поговорили… может, вы даже были знакомы… она тоже строитель…

— В другой раз. Душа не на месте.

Илья яростно вздохнул, точно как его отец в юные годы, побежал в подъезд и через пару минут вынес толстенную картонную папку с белыми завязками. Я принял ее на руки и осторожно развязал лямки. Здесь была небрежно выровненная пачка разношерстой бумаги толщиной в кулак, черные от копоти, желтые, обгорелые по краям и целые страницы, исписанные плотно где от руки, а где на пишущей машинке с обеих сторон. Кое-где между ними вложены вырезки из газет, черно-белые фотокарточки…

— Копию я снял, — сказал Илья. — Вы музейщик, как я понял… это у вас и должно храниться. Местами очень интересно. Сказать правду, уже там многое понятно… Но нельзя же быть таким неуступчивым. Он «один прав», «один любит Россию»… Он всегда был такой?!

— Да нет же, — искренне воскликнул я. — Это… это был светлый, легкий паренек! Романтик!

— В это очень трудно поверить, — пробормотал сын Хрустова.

Он довез меня до автовокзала — и мы простились. Мы условились созваниваться. Врачи могут усыпить голодающих и увезти в больницу. Как только Льву Николаевичу станет лучше, я, конечно же, прилечу…

Но, вернувшись домой, не успел я и раскрыть эту тяжелую папку, как грянул звонок: Илья сообщил, что у Хрустова случился инфаркт и его положили в местную районную больницу. Он в реанимации. Я закричал, что вылетаю ближайшим самолетом, что заберу Лену из Саракана и привезу ее. Но младший Хрустов Илья тягуче пробасил мне, что Лена у них уже была, сказала, что лечение назначено правильное. И что старику необходим покой, что не стоит никому сейчас беспокоить его. Он и местных коммунистов с видеокамерами не пускает к отцу, и даже Валерия Ильича Туровского, директора ГЭС…

— Спит. Он давно не высыпался… по-моему уж год.

— Я буду ждать новостей, — сказал я. — Даст бог, все будет хорошо.

Но уже на следующий день Илья вновь дозвонился до меня (я был на работе): отец очнулся, ему лучше, просит приехать и непременно привезти «говенную» папку с его записями…

— Наверное, хочет сжечь остатки, — хмыкнул Илья. — Но имейте в виду, у меня копия. Да и вы снимите, если можете.

— Ну конечно же!.. — ответил я и побежал к начальству просить вне очереди ксерокс, встал к аппарату, как рабочий к станку. И скопировав сотни три разномастных страниц, купив по дороге домой билет на самолет на следующее утро, вечером впился глазами в рукопись…

Что же такое случилось за минувшие годы в Саянах, пока я не ездил туда? И зачем я сейчас-то Льву нужен? Может быть, необходим, как свежий человек, как арбитр? Хочется помириться с друзьями? Может, холодок смерти почувствовал? А когда такое происходит, мелкие обиды улетучиваются…