И наконец наступил день нового суда.

Был теплый день, он чувствовался даже в сыром дворе СИЗО, а в городе уж точно распустились тополя и цвели яблони: запах зелени проникал вместе с духом бензина внутрь железной коробки автозака, когда

Никиту в наручниках вновь повезли на улицу Ленина.

Вот оно, старое здание областного суда с двумя колоннами по бокам крыльца, вот и зал суда, где, видимо, только что прибирались – в воздухе запах пыли, вот и длинная железная клетка, куда вводят

Никиту и где слева у выхода встает автоматчик.

В помещении очень мало народа. Присяжных, естественно, нет. Против

Никиты за столом восседают все тот же угрюмый судья с молоточком и два заседателя-женщины. Прессу почему-то не пустили в зал суда, не видать и знакомых. Странно! “Видимо, народ уже потерял интерес к моему делу, – подумал Никита с легким сожалением, но одновременно и с радостью. – Хватит мучить друг друга. Наверное, решат быстро и легко”.

Представитель обвинения, все та же моложавая женщина в синей форме, сегодня показалась даже красивой Никите. Очень умное, целеустремленное личико с острым носиком, глаза синие в голубых прорисованных веках, как у… забыть, забыть!.. на плечах погончики с двумя звездочками… Давай же скорее, начинай, госпожа советник юстиции! Сказать тебе нечего!

“А куда я сегодня прежде всего пойду, – задумался Никита. – С работы меня уволили, но комната, наверное, еще осталась за мной, там же мои вещи? И куда я их потащу? В гостинице жить дорого, да и придерутся еще, скажут: в нашем городе прописан, нельзя, да и с компьютером… много энергии небось дерет…”

Можно, конечно, временно перебраться в комнату Деева… хотя уж она-то давно, наверное, отдана какому-нибудь молодому специалисту ВЦ или

НИИ физики.

Представитель прокуратуры что-то говорит. Но что это? Она зачитывает странный текст, из которого явствует, что подсудимый сознательно вводил в заблуждение следователей, из чего за дачу ложных показаний следует его осудить по трем статьям:

– По статье двести девяносто восемь Уголовного кодекса Российской

Федерации, “Клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание”, наказывается исправительными работами на срок от одного года до двух лет либо лишением свободы на срок до двух лет.

По статье триста три, “Фальсификация доказательств по гражданскому делу лицом, участвующим в деле”, наказывается сроком от двух до четырех месяцев.

По статье триста шесть, “Заведомо ложный донос о совершенном преступлении… деяние, соединенное с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления либо с искусственным созданием доказательств обвинения”, наказывается лишением свободы на срок до шести лет.

В общей сложности мы просим высокий суд для подсудимого меру наказания – лишение свободы на срок в шесть лет с отбыванием наказания в колонии общего режима.

“Она с ума сошла?!. А как же вина милиции, их вечная жажда показухи, их неумение выслушать??? Почему молчит Светлана??? Почему ей не дают слово??? И почему нет свидетелей защиты??? Почему нет Тихомирова???”

Никита обернулся – рядом радостно дышит белоглазый капитан милиции, он сегодня в штатском, в ожидании праздника облился “Шипром” – не продохнуть. Не хватает еще бантика красного, революционного на грудь.

Адвокат подняла руку, что-то спросила.

Судья покачал головой.

Что она спросила? Почему ей судья отказывает?

По просьбе представителя прокуратуры входит майор, тот самый, который благословил разработку “маньячного” дела.

– Да, ваша честь, – говорит он, – я лично присутствовал при даче ложных показаний подследственного, как он именно фальсифицировал показания, клеветал на органы правопорядка. По его вине органы правопорядка потеряли почти месяц рабочего времени, за которое мы могли бы раскрыть десятки настоящих преступлений… но, к сожалению, из-за ложного доноса, из-за фальсификаций, совершенных указанным гражданином, следственные работники милиции были как бы обезоружены… например, у оперативника Тихомирова случился нервный срыв, и он был госпитализирован… Я считаю, что шесть лет – это минимальный срок, чтобы другим не было повадно играть с милицией, чтобы люди понимали: от этого страдает наша работа, страдает безопасность людей…

Никита вдруг понял, и сполна понял: только так и должны были выступать эти люди. Разве не этого ты хотел, Никита??? Если уж идти до конца в своей роли! Пусть народ ужаснется! Чем больше они будут теперь вешать на тебя обвинений, тем меньше поверит народ! Что, что они еще говорят?

Вышел белоглазый капитан. А его зачем пустили?

– Я лично вполне допускаю, что все ложные показания подследственного, все фальсификации были совершены им для того, чтобы скрыть какое-то истинное преступление, которого мы еще не знаем. Здесь еще есть над чем подумать. Я не утверждаю, что он виновен в кровавых злодеяниях, мы за презумпцию невиновности, но меня, как старого опера, не оставляет такая мысль… Так что шесть лет – это минимум, какого заслуживает…

Судья стукнул молоточком:

– А это не ваша компетенция – комментировать меру наказания в суде.

Слово предоставляется адвокату.

С растерянной улыбкой поднялась Светлана Анатольевна. Она сегодня была вновь в сером деловом костюмчике, и вновь на шее – розовый платок.

– Если бы я случайно попала на сегодняшнее заседание суда и услышала бы только со слов обвинения, за что предлагается лишить свободы данного гражданина, я и то бы засомневалась: что-то здесь не так.

Гражданин сам на предыдущем заседании суда, откровенно объяснил свои действия, рожденные бездоказательным обвинением милиции в грабеже.

Если бы уже на первой стадии дела милиция разобралась, кто виноват, не было бы всего этого запутанного дела. Человеку ломают жизнь, на него вешают ужасное злодеяние, в прессе смакуют: маньяк из

Академгородка… и вы еще хотите, не найдя подтверждения своим заблуждением, упечь невиновного на шесть лет за решетку?

– Ваша честь, – обратилась заместительница прокурора области к судье, – я могу задать вопрос адвокату? – и, дождавшись вялого кивка, продолжала: – Скажите, уважаемая Светлана Анатольевна, а что, самооговор, а затем и откровенная фальсификация, за которой скрывалась издевка, клевета, распространенная про наши органы правопорядка в средствах массовой информации, – все это не должно возыметь никаких правовых последствий? Не кажется ли вам, что в последнее время в средствах массовой информации злонамеренно и последовательно ведется дискредитация силовых структур России?

“Она про глупую заметёночку в молодежной газетке? Но это же была моя горькая шутка… и даже не впрямую высказанная корреспонденту, а подслушанная им во время моего разговора с Хоботовым”.

– И не только силовых структур… – продолжала представительница обвинения. – Например, я читала, что некоторые адвокаты нашего города получают миллионные гонорары из теневых структур, заинтересованных как раз в развале наших силовых ведомств. Но это же, я надеюсь, неправда?!

– Я этого не знаю, – сухо ответила Светлана Анатольевна, – кто и что получает из теневых структур. Мои заработки строго зафиксированы, а в случае с нашим подследственным я и вовсе работаю из профессионального интереса, пытаясь добраться до истины.

– Когда отказываются от денег, часто вступают в дело личные интересы… Видели мы про это кино, – хмыкнул капитан, и все услышали.

Светлана Анатольевна, покраснев, не стала отвечать на глупейшие домыслы усатого идиота. Но доводы обвинения нужно было отмести.

– Я уверена, что человек, окончивший вуз с красным дипломом, до недавней поры считавшийся лучшим программистом ВЦ, непьющий и некурящий… да-да, господа, и это говорит о нравственном облике человека… не заслужил огульного бездоказательного обвинения в страшных грехах, кровавых и мерзостных. Почитайте свои собственные интервью в газетах… я сочла невозможным показывать их подследственному… но он, выйдя на свободу, все равно их прочтет. Нам бы извиниться перед ним, а не сажать в тюрьму.

“Значит, были газеты, в которых поносили меня? Как это подло. Не дождавшись суда. Сволочи! Ну так сажайте меня!.. Сажайте! Что там такое говорит судья? Предоставляет мне последнее слово???”

– Я отказываюсь от последнего слова. Вы все равно ничего не услышите. Вы невменяемые люди.

– Суд удаляется на совещание.

Судья и его заместители ушли. Никита вцепился пальцами в железную решетку. “Наверное, все-таки здравый смысл возьмет верх… Попугают и освободят”.

Подошла адвокат. Она пыталась улыбаться, но было видно, что и она удручена неожиданным напором со стороны прокуратуры.

– Ничего-ничего. Они же не могут просто так отпустить. Я думаю, самое страшное – условная мера наказания. Сроком на месяц-два.

Наконец судья и его заместители вышли и сели на свои места. Затем

Анастасьев поднялся, стукнул молотком по столу и произнес слова, от которых сердце у Никиты словно повалилось:

– Именем Российской Федерации…

Что? Что???

– … сроком на четыре года с отбыванием наказания в колонии общего режима.

И вдруг в сознании Никиты что-то произошло. Он расхохотался. Он, как дядя Леха Деев, вдруг обратился с улыбкой, да еще раскинув руки, к судье и представительнице прокуратуры:

– Люблю вас! И всем вам желаю счастья! Вам, господин судья! И вам, дамы! И вам, господа офицеры, блюстители закона! Новых вам раскрытых преступлений, хорошей зарплаты, женской любви, новых деток! Если вы считаете, что я должен провести лучшие свои годы в заключении, что там я буду полезнее родине, так тому и быть! Главное – я жив, вы меня в темноте СИЗО, по счастью, не убили! Спасибо вам!

Из-за странности его неожиданной речи, все промолчали, Никиту не прервали. Судья деловито передал папки с делом своей заместительнице слева, охранник отпер клетку и отступил на два шага. И Никита, картинно звякая вновь нацепленными наручниками, зашагал на улицу, где его ожидал угрюмый автозак. И ни одного репортера.