“Ты на днях, когда у нас Калачевские были, читал стихи Фета”.

“Да, помню”.

“Очень страстно читал”.

“Разве?”

“Тебя любить, обнять и плакать над тобой”.

“Да. “Сияла ночь, луной был полон сад…”, ты же помнишь?”

“Конечно, помню. Как она глядела на тебя”.

“Кто? Эта тарелка со стены?”

“Ну не надо из меня дурочку делать”.

“Я не делаю. Я уж забыл. Эмма Дулова?”

“Не я же”.

“Знаешь, Марья… не знаю, смотрела она или нет, я не обращал внимания… а вот если бы ты посмотрела, я бы увидел”.

“Ах, ах”.

“Что?!”

“Ты не мог видеть, потому что смотрел мимо меня”.

“Я читал. А мысленным взором…”

“Перестань. „Взором”. И вообще, когда ты произносишь такие слова, как „взор”, ты иронизируешь, знаю”.

“Нет, в данном случае хотел сказать совершенно серьезно… мысленным взглядом…”

“Не надо”.

“Это правда”.

“ Не надо, Углев. Все!”

“Маша! Когда я читаю стихи, я всегда смотрю черт знает куда. Хоть на царапину в стене”.

“Конечно. Для тебя я давно стала царапиной на стене”.

“Прекрати. Ты для меня все”.

“Пушкин – это наше все”. Понимаю.

“Что понимаешь?”

“Твою иронию. Рот-то съехал… как у сатира, вон куда…”

“Маша! Да что с тобой? Я всю жизнь так улыбаюсь”.

“Ты со мной никогда в жизни и не говорил серьезно”.

“А серьезно – как?”

“Ах, он опя-ять!..”

“Нет, правда, серьезно – как?! С умным видом о России, о просвещении?”

“А почему бы нет?”

“Ой-ой! Ручки на груди сложила. Но у нас, насколько я знаю, одинаковые взгляды!”

“Откуда это ты знаешь?”

“А разве не одинаковые?!”

“Значит, я для тебя пустое место, нечего время тратить”.

“Да что с тобой, Машенька?”

“Конечно, эта вертихвостка хоть и старше на полтора года, а выглядит как куколка…”

“А ты?! Ты выглядишь замечательно!”

“Да? Вся цвету, как вода в вашем рукотворном море… Не видишь?

Высыпало черт знает что!”

“Пройдет. Мы же купили аскорутин…”

“Уедем отсюда. Эта артезианская вода… эти ветра… говорят, в степи от падающих ракет какая-то жидкость испаряется…”

“А куда ехать? Отступать некуда… везде Россия”.

“Опять смеешься!”

“Нет, нет! Да и найдем ли мы там работу?”

“Тебя-то, заслуженного учителя, с руками и ногами…”

“Прямо в печку! Кому нужны пенсионеры?..”

“ Не говори так, милый! Я не люблю тебя такого”.

“А я тебя – всякую, моя Ермолкина”.

“Не смей, не смей так называть!..”

“Милая Машенька, не бойся. Я – Дубровский”.

“Уговорил”.

Вечные эти их разговоры. Порою вслух, а бывает, и про себя…