До перестройки жизнь в стране тоже была. Может, Мы и стояли на пороге кардинальных перемен, но всё же телевизионные хроники вещали в основном о созиданиях и победах. Проблемы были только с бытом. Бытовой дефицит накрыл страну и даже Москву. И вопрос не стоял, где что купить – это было сложно. Все не покупали, а доставали. Наверно, и перестройка началась от того, что доставание всех просто достало. Спасение было в духовном. Но и там ждал подвох. Читатель самой читающей страны в мире открывал для себя не только утончённые высоты духа и человечности, но и мир, среду обитания, где человечность жила бы достойно и красиво.

Вот в эти созидательные для страны дни, максимализм собственного Я, отточенный литературными идеалами русских классиков и переводного зарубежья, решился на кардинальную перестройку своей жизни. В общем, в эпоху тотального дефицита дефицитом для меня оказалось счастье. Одним словом, как говорят в народе, – развод и девичья фамилия.

Получить обратно девичью фамилию вместе с официальным свидетельством было парой пустяков. Но вот эта ломка переделки и переустройства собственного жизненного пространства требовала отторжения старого «кто виноват» и осмысления нового «что делать». Утешить свой взбунтовавшийся внутренний мир в те уже далёкие времена особенно было негде. Утешители и сочувствующие, безусловно, были, но в рамках традиционных в этих случаях русских чувств – жалость, жалость, жалость. Оно, может, и полезно в таких случаях разок выплакаться. Но, когда это мучительное русское копание в «кто виноват» становится единственной и бесконечной темой для разговоров с утешителями, приходит понимание «что делать». В первую очередь осознать глубину произошедшего, расставить всё по полочкам, – драма это или трагедия, а может, и ещё какой статус подыщется. Храм, нужен был храм для оживления души, как того требовали все классические литературные источники. Но посещение традиционного центра духовного очищения, а уж общение с духовниками для исповеди в советское время рассматривались сродни экстриму Я много бродила по Москве в тот непростой мой период жизни. Поисками умиротворения скорее занималась моя душа. Вот так и привела она меня к величественному зданию на Волхонке – музею изобразительных искусств. На высоком подиуме с ионической колоннадой по фасаду античный храм – основа основ для прибежища и для возрождения.

Для меня это было, естественно, не первое посещение музея с большой коллекцией живописи и скульптуры западного искусства. Были и просто брожения по залам и посещение заморских выставок после простаивания километровой очереди, что, конечно, добавляло эксклюзивности к статусу музея. В один из тех дней, перешагнув порог храма, я ещё не совсем осознавала силу влияния красоты на переустройство мира, ну хотя бы в одной душе. Но бессознательное, интуитивное подсказывало вечное умиротворение, царящее в залах. Меня туда манило. И повело, и закружило сначала медленно-медленно. Вот и Египет в загадочной прямолинейности и в изобилии заупокойных произведений искусств, а вот и античность, застывшая в камне. А откуда здесь русское? Да нет же, это Византия – опора нашей духовности. Ну вот, дальше кружусь, – любимый Кранах «Мадонна в винограднике», трогательно и изящно. Из зала в зал переходя, предстаю перед Рембрандтом. Несколько уверенно написанных полотен задерживают моё внимание – изгнание и неверие, и портреты уставших от жизни людей, – не моя тема к сложившейся жизненной ситуации. Довольно, надо уходить. «Искусство вечно», – с этой мыслью я вошла в ещё один зал голландцев для завершения темы предыдущего зала. Как-то уютно было в этой обители «малых голландцев», так было написано на табличке зала. Глаза скользят от одного шедевра, написанного неким «де», до другого «ван». А вот это кто? «Ван дер» звучит. Винсент Лауренс ван дер Винне – внушительно. Внушительность имени привлекла меня к сюжету. Натюрморт и не натюрморт, какой случайный набор предметов. Ну, вот стеклянный шар… Мне показалось, что в картине я увидела себя. Мистика. Та же шляпа, волосы до плеч, брюки и длинные сапоги. А почему же я в стеклянном шаре? Ответ последовал незамедлительно: «Стеклянный шар это образ вашего мира, невозможность вырваться из этого пространства и изменить его». – «Вы думаете это мой мир?» – обернулась я с усмешкой на лице к неизвестному трактователю картины и моей жизни. За моей спиной никого не было. В зале, кроме меня, никого не было. Мистика. Но в воздухе всё же было ещё ощутимо чьё-то мимолётное присутствие. Сильно я задумалась перед экспонатом, наверно, замкнулась в своём внутреннем мире, никого не замечаю. «Суета сует» название околдовавшего полотна. На переднем плане выписанные счета – претензии мне?

Я ходила в музей ещё много и много раз. Я уже не бродила по залам, а целенаправленно шла к малым голландцам к Винсенту Лауренсу ван дер Винне предстать перед «Суетой сует». Ходила до тех пор, пока в стеклянном шаре я себя уже не видела. Это была кого-то другого обитель. Я вырвалась из своего хрупкого стеклянного состояния, не повредив душу и способность просто радоваться жизни. Ну, а претензии, выписанные мне по счетам? Мало ли, кто к кому предъявляет претензии, главное – у меня к себе самой их не было. А остальное всё суета сует.