Я сидела в ванной. Горячая вода приятно облегала тело вместо одежды. Вода была жарковата, так что одну ножку я высунула наружу. Единственными моими атрибутами сейчас были миниатюрные очки на кончике носа и книжечка в руках, которую я читала. Не занятая книгой рука опиралась локтем на край ванной, а указательным пальцем подпирала висок. Эдакая примерная ученица в скромно-развратном виде. Влад стоял рядом с холстом и рисовал. Что ж, участвовать в этой композиции мне нравилось. Во-первых, до меня долетали отголоски его возбуждения, приятно лаская разум, а во-вторых, было не скучно. Я изучала теорию относительности, а не просто сидела, копаясь в своих мыслях.

От приятного занятия отвлек звонок в дверь. Я опустила книжку на колени аккуратно, чтобы не намочить, и поверх очков молча вопросительно посмотрела на брата. Он верно понял мой немой вопрос, нужно ли мне открывать, и отложил кисть и палитру.

— Я открою. Будь здесь, — он покинул ванную.

Приятно, когда тебя понимают без слов. Я воспользовалась неожиданной передышкой, чтобы встать и потянуться. Капельки воды заскользили по округлым изгибам тела, и я, представив себя со стороны, решила подождать брата так. Мне нравилось его дразнить: кто бы там ни пришел, иметь меня прямо при нем он не станет, а значит будет сидеть и молча хотеть меня без возможности получить. Своеобразная месть за содеянное шесть лет назад, в мои двадцать.

— Вероника! — голос брата раздался сверху. — К тебе пришли.

Я вздохнула и недовольно поджала губы: брат ко мне не спустится. Пришлось вылезать и одеваться. Когда я вышла в гостиную, меня там ждала Оксана, миловидная блондиночка, лет на пять старше меня. Мы познакомились еще в школе, а после она со своими двумя друзьями оказалась одной из тех, кто выжил после принятия сыворотки. Во время учебы близкими подругами мы не были, сдружились со временем, будучи теми единицами, что выжили после принятия черной крови.

Сейчас она сидела на диване в форме отдела бледная, как смерть. Смотрела в одну точку перед собой, смирно сложив руки на колени, что не похоже на нее. Помимо этого обеспокоили меня еще две вещи. Во-первых, она в форме. Все еще на задании что ли. А во-вторых, она весьма жизнерадостный человек. Ума не приложу, что же такого могло случиться, что она такая мрачная.

— Ночка! — я широко улыбнулась. — Рада твоему визиту, дорогая!

Ночь — ее позывной, и он прилепился к ней так сильно, что ее так порой называло даже начальство, что уж говорить про остальных.

Я наклонилась к ней и чмокнула в щеку. Обычно Ночка мне свою щеку подставляла, но сейчас она осталась сидеть, глядя перед собой стеклянным взглядом, и тихо произнесла.

— Они погибли, Вероника.

— Кто?

Я не сразу поняла, о ком она. А может просто не пожелала понять, догадаться было несложно.

— Они, — она произнесла это слово с нажимом, чем подтвердила мои худшие опасения.

Агенты Чернобог и Белобог — один проклинатель, другой предсказатель — ее напарники и по совместительству любовники. Я не вдавалась в подробности ее личной жизни, но одно знала точно: именно они помогали ей справиться с безумием черной крови, как и она — им.

— Как?.. Я не понимаю… — я осталась стоять перед ней в легком шоке, не зная, как реагировать.

— Наша группа села на хвост главному гхаттиту, и он загнал их в ловушку на последнем задании. Они спасли мне жизнь, спрятали, а сами оказались в окружении нежити в центре ритуального круга, где их сила не работала. Я своими глазами видела, как их разорвали, но была сильно ранена и помочь ничем не могла.

Ночка сообщала это равнодушно, явно не в первый раз, но я понимала, как ей больно, буквально видела эту стену, что она возвела между своими чувствами и всеми окружающими, не желая, чтобы они знали, что творится у нее внутри. На секунду я представила, что со мной будет, если вдруг Михаил или Влад умрут, не говоря уже о том, чтобы видеть, как это будет происходить, и меня передернуло.

— Мне очень жаль. Очень и очень, — я просто не знала, что еще можно сказать.

— Я пришла попрощаться.

— Ты что, руки на себя наложить решила? Ночка, одумайся!

— Нет, — она грустно улыбнулась и наконец перевела взгляд на меня. — Отдел выдал мне путевку, чтобы я отдохнула и пришла в себя. Завтра поезд, я уезжаю.

Я расслабленно выдохнула. У Отдела эти путевки всегда были под рукой как раз для таких вот случаев. Последствия психологического перенапряжения в случае чернокровных агентов могли быть непредсказуемыми, и Отдел заботился о них как мог.

Ночка взяла с меня обещание проводить ее завтра на поезд и с тем ушла домой собирать вещи, а я все еще в шоке осталась сидеть в гостиной, пытаясь проглотить подступивший к горлу ком. Ее напарники были отличными ребятами. Между собой они познакомились еще в школе. Я тогда не дружила с ними, но и не враждовала, общалась исключительно как с сокурсниками. Эти двое всегда были жизнерадостными и озорными ребятами. Конечно, они часто получали за свои выходки, но не делали ничего дурного, и я никогда не назвала бы их плохими людьми. А теперь вот их нет.

Когда черная кровь убила многих моих знакомых, с которыми, как я думала, буду работать, я нашла утешение во Владе и Михаиле, только так и справилась. Хоть нас и осталось мало, хотелось верить в наше всемогущество, ведь мы уже избежали смерти, а второй раз не вешают. Я смотрела на Влада и Михаила, и казалось, что ни один агент больше не умрет. Но потом во время сложной операции в борьбе с порождениями Зоога погибло трое: группа из двух агентов целиком и один агент из другой пары. Его напарница после этого тяжело заболела, и врачи до самой ее смерти не могли понять что с ней; версию о смерти от тоски руководство к сведению не принимало. Это случилось около трех лет назад. И вот опять. Вторая троица развалилась. Теперь нас осталось шестеро: моя троица, еще одна пара и Оксана. Да и как сказать осталась, не агент, а так, половинка. Погибли те, кто мог избавить ее от безумия черной крови, и использовать свои силы ей теперь можно было лишь в малых количествах, а лучше не делать этого вообще. Отдел не должен узнать нашу тайну, не должен узнать о безумии.

После рассказа Ночки я осознала, что в любой момент могу потерять тех, кто мне дорог, и надо ловить те моменты, которые мы можем провести вместе, поэтому на вокзал я пришла с Михаилом. Кроме меня, у Ночки подруг не было, а после смерти напарников и вовсе близких не осталось, так что провожали ее только мы.

Ночная тьма постепенно укутывала небо. Поезд уже стоял, ожидая пассажиров, и я обнимала подругу на перроне среди таких же провожающих. Михаил стоял рядом и не мешал нам прощаться.

— Ты, главное, помни, что ты не одна, — я отстранилась от нее, продолжая держать за плечи и улыбаясь. — У тебя есть как минимум мы. Когда вернешься, обязательно зайди в гости, расскажи про поездку. А там и с начальством договоримся, может тебя к нам в команду определят четвертой. Договорились?

— Угу, — Ночка кивнула.

На ее лице застыла грустная, но все-таки улыбка. Она старалась справиться со своим горем как могла. Я приблизилась к ее уху, чтобы Михаил не слышал, и заговорщически прошептала:

— Найди там себе какого-нибудь мужчину.

— Что ты такое говоришь, Вероника! — возмутилась она, а затем, покосившись на окружающих, снизила громкость голоса. — Это же неприлично. Если кого и искать в этом смысле, то мужа. Но кому я такая нужна, я ведь уже была с мужчиной. И даже не с одним, ты знаешь…

Она помолчала секунду и только потом продолжила совсем погрустневшим голосом:

— Они еще два дня назад в шутку кидали монетку и решали, кому я достанусь. Месяц назад они решили, что мне надо за кого-то из них выйти замуж. А теперь… — она всхлипнула.

Я прижала ее к себе и обняла, затем покосилась на Михаила и взглядом покивала в сторону, чтобы он оставил нас. Он понял мою молчаливую просьбу и скрылся с глаз.

— Ну-ну, тише, — я погладила ее по спине. — Мне кажется, тебе стоит отложить поездку на пару дней и сходить на их похороны, выплачешься там и станет легче.

Сказала об этом и сразу пожалела. От Ночки разошлась волна эмоциональной боли, и теперь уже она крепко вцепилась в меня и заревела в голос:

— Да нечего там хоронить, Вероника, их сожрали! Нежить жрала их тела, даже когда они рассыпались в прах, а я смотрела на это и пряталась, зажимая рот, чтобы не выдать себя. Это я виновата! Я могла что-нибудь сделать! Выползти, попытаться пострелять нежить, убить того гхаттита. Но я ничего не сделала!

Ее всхлипы привлекали внимание окружающих, ее лучше было увести, но я решила, что сначала ей надо выговориться. Черт, а ведь если подумать, это действительно ужасно — оказаться в такой ситуации.

— Они спасли меня ценой своих жизней, и что теперь? Зачем мне такая жизнь? А ведь Белый предсказал перед заданием, что что-то серьезное случится, что мне будет больно…

Новая волна рыданий прервала поток ее слов, а я просто стояла и гладила ее по волосам:

— Ты не виновата, это их выбор. Они хотели, чтобы ты жила. Они любили тебя и сделали тебе такой подарок. Они бы хотели тебе счастья.

Я продолжала говорить что-то успокаивающее и постепенно рыдания превратились в тихие всхлипывания, и голос ее стал тише, но объятий подруга не разжала:

— Я ведь даже ребенка ни от кого из них не могла завести. От них не осталось ничего, кроме воспоминаний… Вероника, это он.

Ее последние слова были настолько изумленными и настолько не вписывались в общую картину, что я обернулась посмотреть, кого она там увидела. Ночка выпустила меня из объятий, продолжая смотреть в толпу. Наконец в этой темноте и я заметила его. Из толпы его выделяла невероятно бледная кожа, и на ее фоне темные глаза выглядели пустыми проемами. Лохмотья покрывали его тело вместо одежды и были такими же грязными и свалявшимися, как седые похожие на паклю волосы.

Ночка пошла мимо меня в его сторону, и по контуру ее тела заклубилась тьма. Вот тут я испугалась. Использование способностей так явно — это нарушение закона, за такое к суду могли привлечь, не говоря уже о том, что безумие с нее снять некому, а это чревато не только многочисленными смертями здесь, на вокзале, но и раскрытием тайны всех чернокровных агентов. Я схватила подругу за руку и зашипела сквозь зубы, стараясь не привлекать излишнее внимание:

— Ты что творишь! Стой!

Она повернулась на меня. В ночных сумерках темнота вокруг нее заметна не была, если не приглядываться. Окружающие пока что не обращали на нас внимания, и я надеялась, что все обойдется.

— Вероника, — ее голос шелестел полушепотом, как бывало с ней при использовании сил, — это он убил их. Я отомщу.

— Твои любимые хотели, чтобы ты жила, а не бросалась в одиночку на такого опасного противника.

— Тогда помоги мне.

— Тут же люди кругом, опомнись! Тебя под суд отдадут, если выживешь!

— Я не повторю одну ошибку дважды. Не останусь в стороне. Не помогаешь — так не мешай!

Темные крылья с тихим шелестом распахнулись от поднятых рук, являющихся их частью, и Ночка черной птицей взметнулась в воздух. Это поразило меня на целую секунду, ведь она никогда так не умела. Ее способность — формировать из тьмы животное, которое являлось ее продолжением, ее частью и находилось прямо в ней. Не будучи материальным, оно в то же время действовало автономно, влияло на материальные сущности и вполне могло сражаться. Но вот птицы, которая еще и ее могла поднять в воздух, у Ночки не было. Лишь несколькими годами позже, когда погиб Михаил, я поняла, что новые возможности мы получали на пике эмоций вроде желания отомстить, которое я наблюдала прямо сейчас.

На ту секунду, что тьма окутывала ее, формируя полноценную черную птицу, Ночка зависла напротив крыши вокзала, будто закон тяготения ей не писан, а затем огромный коршун из черного тумана, внутри которого девушка была почти неразличима, выставив темные когти, спикировал на противника. Тьма вцепилась в гхаттита, Ночка повалила его на перрон и стала наносить ему удары в лицо один за другим, кажется, жаждя порвать его в прямом смысле голыми руками. Люди, наконец начиная осознавать происходящее, бросились врассыпную от места сражения.

Черная птица сменила форму на более привычную Ночке огромную псину, и после очередного удара Ночка замерла, позволяя черной собачьей пасти вцепиться ему в шею. Тень стала мотать головой, стремясь вырвать противнику глотку, и с обычным человеком оно так бы и случилось, вот только гхаттиту тьма не причиняла вреда, словно попросту не существовала для него.

Я ощущала себя полнейшим ничтожеством, мне попросту нечего было ему противопоставить, даже мысли прочесть не получалось, потому что черная кровь в нем зашкаливала. Я бросилась к ней, чтобы оттащить, убедить сбежать, но ее псина ловко лягнула меня, даже не отвлекшись от основной цели, и я, улетев на несколько метров назад, проехалась по перрону спиной.

Поняв, что животное бессильно, Ночка снова стала наносила ему удары один за одним, и ее тьма бесновалась, пытаясь разодрать противнику горло, отскребая и откусывая куски от плитки перрона, но не имея возможности причинить вред гхаттиту. Все это происходило очень быстро, и я буквально видела, как стремительно Ночка двигалась к черте, за которой начнется безумие. Для нее это была возможность отомстить, и я прекрасно понимала эти чувства, но сама она из безумия не выйдет, а значит, моя подруга умрет. Я вскочила на ноги, попутно пытаясь понять, почему противник ничего не делает. Возможно, ему выгодно ее безумие? А может, у нее получилось, и она его убила?

— Ника! — Михаил выскочил из здания вокзала, еле пробившись через убегающую толпу.

— Забери ее! — завопила я в состоянии, близком к истерике. — Безумие!

Михаил бросился к дерущимся, и в этот момент рядом с ними начали падать люди. Они хватались за шею, за свои плечи, лицо, кричали от боли. Их кожа очень быстро гнила, и они умирали. Отвратительное зрелище. Этот гхаттит проклинал окружающих и собирал силы из боли, в том числе из своей. Он не сопротивлялся, просто лежал на земле, а Ночь в исступлении била его и била, ненамеренно давая больше сил.

Михаил хотел схватить ее и оттащить, но теневой пес резко развернулся и попытался укусить его. Нападение на своих — первый признак безумия, в этом состоянии чернокровный не различает своих и чужих. Михаила спасло лишь то, что зверь не мог выйти из своей хозяйки, Призрак успел мерцнуть назад, и черные клыки клацнули по воздуху. Ночка даже не отвлеклась, она продолжала наносить удары, от которых, у нее уже костяшки пальцев разбились в кровь. Люди, только что так громко кричавшие, начали вставать. Пять трупов. Пять мертвецов, окружавших поле боя.

— Ночь, надо уходить!

Михаил снова бросился к ней, но тьма, с окончательным безумием хозяйки потерявшая осмысленную форму, схватила его и отшвырнула через поезд. Похоже, какие-то капли сознания у Ночки еще оставались, иначе она убила бы его. Мертвецы, окружившие дерущихся, вспыхнули тьмой, образовав пентаграмму. Зверь ее вспыхнул и рассеялся, но подруга не заметила ничего этого, продолжая бить гхаттита.

Я не могла потерять ее вот так. Просто не могла. Пусть это глупый поступок, но я не могу стоять и смотреть, как умирает близкий мне человек, и ничего не делать. Даже если я не могу сделать ничего, даже если я просто обычный человек для этого гхаттита, я должна сделать хоть что-то, и не выдержав ощущения бессилия, я снова бросилась вперед. Со всего размаха я врезала коленом по одному из мертвецов, но тот даже не дернулся, а у меня появилось ощущение удара об столб, и я зло зашипела от боли. Попыталась хотя бы просто отпихнуть его ударом по ногам, но увы, столб есть столб. Крик подруги отвлек меня. Она вместе с гхаттитотм находилась в центре пентаграммы, и ее приподняло над ним. От мертвецов к ней тянулась тьма, но не такая, как у нее, и мне это казалось больше похожим на цепи. Они причиняли боль, и она извивалась, пытаясь за них ухватиться, а ее болезненный крик был смешан с рыком злости. И в какой-то момент ее будто прорвало:

— Сдохни! — прошелестела она искаженным до загробного шепота голосом.

Тьма полыхнула от нее во все стороны, прорвалась, будто Ночка разбила проклятие, не дававшее ее силе действовать, и щупальца тьмы, так напоминавшие щупальца тьмы Влада, раскинулись в разные стороны, пытаясь нанести удар по мертвецам, но прямо перед ними ударилась о невидимый барьер. В этот же момент меня за руку схватил мерцнувший ко мне Михаил.

— Уходим, — он потянул меня в сторону.

— Хочешь ее тут бросить?! — в истерике я чуть не сорвалась на визг и уперлась ногами, не давая себя сдвинуть.

— Ей уже не помочь. Она в безумии. Надо уходить, — он снова дернул меня за руку.

— Я не пойду! — я рванула руку на себя.

— Времени нет!

Его дальнейший поступок был крайне неожиданным. Он ударил меня в живот так, что дыхание перехватило, и я согнулась, не в силах что-либо предпринять. А он схватил меня, перебросил через плечо и бегом, быстро мерцая, потащил в дальнюю часть перрона, где можно было покинуть вокзал. От удивления и шока я не успела обидеться или разозлиться, и лишь бросила взгляд на происходящее с Ночкой. Она висела в центре огромного купола внутри пентаграммы, образованной мертвецами. Под ней лежал, приподнявшись на локтях, гхаттит. Ее тьма бесновалась, билась в барьер, не в силах его преодолеть, отбивая куски плитки с перрона, пыталась разорвать гхаттита, но проходя сквозь него. И тут он повернулся в мою сторону. Я очень четко ощутила на себе его пристальный взгляд. Он запомнил и придет за мной, поняла я. Точно придет. И однажды по одиночке он уничтожит всех агентов с черной кровью, а потом ему уже некому будет помешать.

Тот день стал одним из самых сложных в истории Отдела. Они узнали о безумии. Был открыто нарушен маскарад. В стычке с эхом Гхаттота лучшие агенты отдела ничего не смогли сделать. Этот день показал, что Отделу Гхаттот не по зубам, и с последствиями разбирались долго и тяжело. Касательно крайней стадии безумия решили, что проблема была единичная — только у Ночки. В средствах массовой информации случившееся долго заминали, а с особо зарывавшимися журналистами начальство общалось лично. Что же до последователяГхаттота — он на несколько лет пропал из поля зрения Отдела, и начальство с радостью ухватилось за предположение, что он погиб, несмотря на то, что тело найдено не было, ведь все чернокровные после смерти рассыпаются в прах.

В моей личной истории тот день отпечатался как переломный. Именно тогда я поняла, что единственные, кто мне нужен, это Михаил и Влад, а к остальным я не хочу и не буду испытывать никаких положительных чувств. Потому что всех этих людей слишком легко потерять, а потеря — это слишком больно.