#img_7.jpeg

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Н и н а  Г а р а н и н а.

Л о з о в о й, в начале войны комбат.

С о л о д у х и н, в начале войны комдив.

М а к с и м о в, военный корреспондент.

А х м е д  Д а л и е в, разведчик.

Д е д у н о в, участник гражданской войны.

Р а т о я н, политработник.

К о р е ш к о в, связной.

Н а п о р к о, адъютант комдива.

К л а р а, в начале войны медсестра.

Т а ш и л о в, генерал-майор.

Г р у б с к и й, интендант.

В эпизодах

И л ь и н а, работник райкома партии.

Ю з е ф, солдат Войска Польского.

П о л к о в н и к, секретарь парткомиссии.

К а п и т а н, женщина.

Е ф р е й т о р, пожилой.

Е р и к е е в, разведчик.

Л а в р е н к о, разведчик.

В р а ч, женщина.

О р д у б а е в, лейтенант.

П о л о н я н к а.

Т е л е г р а ф и с т к а.

Ш о ф е р, из разбитных.

А д ъ ю т а н т.

 

ПРОЛОГ

1 мая 1945 года. Утро. Полуподвал рейхстага. За разбитым окном отсветы пожаров: Берлин пылает. Над куполом рейхстага несколько часов тому назад водружено Знамя Победы, но в самом здании еще идут бои. Их гул доносится сюда, в полуподвал, где парткомиссия рассматривает заявления вступающих в партию воинов. Заседание ведет пожилой  П о л к о в н и к, он сидит на снарядном ящике. В старинном кресле немолодая женщина — К а п и т а н. На груде обуглившихся кирпичей примостился третий член парткомиссии — Е ф р е й т о р  с окровавленной повязкой на голове. Слушается заявление  Н и н ы  Г а р а н и н о й, младшего лейтенанта.

П о л к о в н и к (читает). «…И прошу поверить: буду настоящей коммунисткой…» Заявление, товарищ Гаранина, без даты.

Н и н а. Торопилась. Извините.

К а п и т а н (устало). Когда написано?

Н и н а. Тридцатого апреля. Словом, вчера. Как раз после того, как соединила комдива с маршалом Жуковым. Комдив доложил, кто водрузил знамя.

П о л к о в н и к. Что хочешь добавить к заявлению?

Н и н а. Примите меня в партию. Прошу вас, примите!

Е ф р е й т о р (добродушно). Повезло, внучатам сможешь рассказать. Не где-нибудь, а в рейхстаге обсуждаем тебя.

Н и н а. Об этом и не мечтала. (Прислушивается.) А наверху все еще стычки.

П о л к о в н и к. Ожесточенно сопротивляются более тысячи отборных эсэсовцев. Это не стычки. Это тяжелый бой, Гаранина. (Членам комиссии.) Послушаем рекомендации?

К а п и т а н. Минуточку. (Нине.) Почему до взятия рейхстага не подавала заявления?

Шум боя нарастает.

Н и н а. Писала. Еще под Москвой.

Е ф р е й т о р. Отказали?

Н и н а. Сама не подала. Решила уйти от… из батальона.

К а п и т а н. «Решила»? Почему?.. Почему?

Н и н а (тихо). По личным мотивам.

К а п и т а н (полковнику). Непонятно.

П о л к о в н и к (Нине, тепло). Слушай, после боев под Москвой прошло более трех лет. Ты дошла до Берлина. Чего ждала?..

Е ф р е й т о р. При такой боевой характеристике!

К а п и т а н. Опять что-то личное?

Н и н а. Мне трудно… объяснить.

П о л к о в н и к. Слушай, Нина, ты уж нам все, без утайки.

М а к с и м о в. Разрешите мне. (Выходит на авансцену, на гимнастерке майорские погоны.) Я расскажу парткомиссии про Гаранину. Ничего не скрою. И ни капельки не приукрашу. Это не нужно Нине. И не потерпит память войны.

Неподалеку разорвалась граната.

(Приходится повысить голос.) Начну с января сорок второго. Редактор фронтовой газеты послал меня на Можайское направление под Москвой…

З а т е м н е н и е.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Зимний лес. Сумерки. Отдаленный гром артиллерии. Шестовка с проволокой — связь. На втором плане шагает  Ч а с о в о й — он охраняет командный пункт командира дивизии. Неподалеку от своего КП уединился полковник  С о л о д у х и н. Ему лет под сорок. Достает из планшета треугольник письма. Всматривается в крохотную фотокарточку. Приходит  М а к с и м о в, молодой и по многим признакам весьма еще штатский. Петлиц интенданта 3-го ранга не видно. Как и комдив, он в полушубке.

М а к с и м о в (нерешительно). Виноват, товарищ полковник.

С о л о д у х и н. А, корреспондент? (Прячет письмо.)

М а к с и м о в (кланяется по-штатски). Извините, оторвал вас…

С о л о д у х и н. Опять к нам в дивизию пожаловал?

М а к с и м о в. И вы опять недовольны моими очерками?

С о л о д у х и н. Серединка на половинку. За «волевой изгиб» моих губ голову тебе оторвать мало! Вместе с губами. А вот за «славу героев второго Бородина»…

Рукопожатие.

Знаешь, почему я к тебе подозрительно относился? Блокноты у тебя шибко пухлые. А прочел — обрадовался: статейки твои… виноват, очерки — короткие, лаконичные.

М а к с и м о в. Чтобы написать коротко, записываю подлинней.

С о л о д у х и н (лукаво). Впрок записываешь. Для будущего романа… Что ж, когда-нибудь новую «Войну и мир» прочитаю.

М а к с и м о в (улыбается). О романе и не мечтаю.

С о л о д у х и н. О стихах? Вроде «Бородино»?

М а к с и м о в (застенчиво). Уж если рискну, то — пьесу.

С о л о д у х и н. Театральная, значит, жилка?

М а к с и м о в. Просто пьесу о войне не с чем будет сравнивать. Стихи — минимум с Лермонтовым, роман — с Толстым.

С о л о д у х и н. Толстой… Война у него война, но и любовь на войне. И какая!.. Тебя кто дома ждет?

М а к с и м о в. Каждого, кто воюет, дома ждет женщина, но…

С о л о д у х и н. Не все ждут. Иные воюют. В восемьсот двенадцатом на всю кутузовскую армию одна кавалерист-девица гарцевала, а в моей дивизии сколько девушек воевало за Бородино!

М а к с и м о в. И каждую, пожалуй, война разлучила с любимым.

С о л о д у х и н. Каждую? А может, кто-нибудь встретит любимого как раз на войне!

М а к с и м о в (горячо). На фронте? В такой обстановке?

С о л о д у х и н. На фронте. В такой обстановке. И даже похуже. Эх, друг, а еще пьесу собираешься писать!.. Ладно, не буду тебя отчитывать — я сейчас добрый. Лейтенанта Лозового жду. В ночной поиск разведчиков водил. А Лозовой — он, брат, без доброго улова не возвращается. Твои коллеги, поди, про него уже писали?

М а к с и м о в. Он ведь отличился в бою за этот поселок?

С о л о д у х и н. Командование батальоном на себя принял. Комбат ранен, политрук на другом фланге, бойцы ждут. А Лозовой, беспартийный, — «Коммунисты, за мной!». Каково?

М а к с и м о в. Нет, про него, по-моему, не писали.

С о л о д у х и н. Считай, тебе повезло. Первым напишешь. Есть у него еще разведчик Далиев. Спец по «языкам»…

Приходит  Л о з о в о й. У него рука на перевязи.

Л о з о в о й. Товарищ комдив, лейтенант Лозовой по вашему…

С о л о д у х и н (тревожно). Опять ранен? Рука?

Л о з о в о й. Формально. Левая ведь.

Музыка.

З а т е м н е н и е.

Высвечивается КП. С о л о д у х и н  и  Л о з о в о й.

Л о з о в о й. И последнее. (Показывает на карте.) Сюда немцы три гаубичных дивизиона выдвинули… И вот здесь Далиев насчитал девять замаскированных минометных гнезд.

С о л о д у х и н. А видимость подготовки к контрнаступлению они создают в других местах.

Л о з о в о й. Хотят удержать Можайск любой ценой.

С о л о д у х и н. Понимают, что в их руках это кинжал, нацеленный на Москву… (Оживился.) Что ж, сообщим командарму, как фон Бок задумал Жукова перехитрить! Отсюда такое передавать нельзя. Придется с узла связи. (Досадливо.) Куда адъютант подевался?

Л о з о в о й. Я его просил накормить… девушку.

С о л о д у х и н. Каких это девушек ты в дивизию возишь?

Входит младший лейтенант  Н а п о р к о, адъютант комдива.

Н а п о р к о (Лозовому). Вашу холеную финтифлюшку надо в особый отдел. Мне не отвечает, корреспонденту подозрительные вопросы задает!

С о л о д у х и н (Лозовому). Кто такая?

Л о з о в о й. В совхозе обнаружили, когда фашистов вышвырнули. И сразу заладила: «Буду говорить только с большим начальником!» Пришлось ее к вам.

Н а п о р к о. Напрасно потакаете ей. Я бы эту франтиху…

С о л о д у х и н. Приведи девушку.

Напорко выходит.

Она знает, куда ты ее доставил?

Л о з о в о й. Конечно, нет.

Входят  Н а п о р к о, М а к с и м о в  и  Н и н а. Она одета с вызывающим щегольством.

Н и н а. Разрешите? У меня к вам…

Н а п о р к о. Помалкивай. Спросят — ответишь.

Н и н а. Не тыкайте. Я уже совершеннолетняя, а вы еще не такой пожилой… Добрый вечер, товарищ комдив.

С о л о д у х и н. Вы откуда знаете, кто я?

Н и н а (кивает на Напорко). А он кричал: «Ты как с адъютантом комдива разговариваешь?» (Улыбнулась Лозовому.) Вот лейтенант голоса не повышает, а я заметила — все его слушаются.

С о л о д у х и н. Кто такая?

Н и н а. Гаранина Нина. Член ВЛКСМ с тридцать девятого. (Торопливо.) Вожатая пионерлагеря «Березки» можайского райпрофсовета. Видели за поселком березовый бор?

С о л о д у х и н. Почему же вы…

Н и н а. Можете говорить мне «ты». Мне девятнадцать, а вам, наверное, уже… (Смутилась.)

С о л о д у х и н. Почему же пионервожатая не эвакуировалась с детьми?

Н и н а. Эвакуацией Валерия Сергеевна занималась. Из райкома. А когда последний эшелон уходил, гляжу, она осталась на станции. Тут я, конечно, прыг из вагона — и к ней прибилась. К партизанскому отряду «Смерть фашистам!».

Н а п о р к о (торжествующе). Разрешите доложить: весь отряд еще утром пришел из лесу! А она…

Н и н а. Я задание выполняла.

Н а п о р к о. Липа. (Лозовому.) Фрицева подстилка.

Н и н а. Ах ты!.. (Замахивается, чтобы ударить.)

С о л о д у х и н (перехватив руку Нины). Тихо. (Адъютанту.) Извинитесь.

Н а п о р к о (Нине, нечленораздельно). Я… ввв… я…

С о л о д у х и н. Девушка не слышит.

Н а п о р к о. Прошу извинения за… за подстилку.

Н и н а. И за липу! Ну!

С о л о д у х и н (Напорко). Пойди предупреди узел связи. Я должен говорить лично с Четырнадцатым.

Н а п о р к о (облегченно). Слушаю. (Выбегает.)

С о л о д у х и н (Нине). Как же вы — у немцев?

Н и н а. В четвертый раз к ним пришла. (Бойко отчеканивает фразу по-немецки.)

М а к с и м о в (переводит). Исключена из института иностранных языков за… за…

Н и н а. За скрытие кулацкого происхождения.

С о л о д у х и н. Так и понял. Задание выполнила?

Н и н а. Не успела. (Кивая на Лозового.) Кто же знал, что лейтенант отобьет совхоз досрочно!

С о л о д у х и н. Почему же толком не объяснила ему?

Н и н а. А лейтенант мою просьбу не решит. Только вы!

С о л о д у х и н (строго). О чем просишь?

Н и н а. Оставьте меня в дивизии!

Возвращается  Н а п о р к о.

Н а п о р к о. Товарищ полковник, через полчаса провод Четырнадцатого будет свободен.

С о л о д у х и н. Добро. (Лозовому.) Иди, комбат, на узел. (Показывает на карту.) И все это покороче запиши. (Смеется.) Не по-корреспондентски, а только суть. Я приду — вызовем Четырнадцатого.

Л о з о в о й. Понятно.

Напорко уходит.

С о л о д у х и н (вдогонку). Моя карта тебе не нужна?

Л о з о в о й. Я по своей, товарищ комдив. (Уходит.)

Н а п о р к о (возвращается). К вам пришли. (Подает документ.) Вот. (Тихо, чтобы Нина не слышала.) Товарищ Ильина. Была в партизанах. Сейчас она эту птицу…

С о л о д у х и н. Попроси войти.

Напорко уходит.

(Нине.) Что же ты делать умеешь?

Н и н а. Защищать родину все должны уметь.

Вместе с  Н а п о р к о  входит  И л ь и н а, голова закутана платком. Солодухин идет им навстречу.

С о л о д у х и н. Очень рад.

Рукопожатие.

Видел красный флаг над поселковым Советом. Восстанавливаете Советскую власть?

И л ь и н а. С помощью ваших бойцов.

Н и н а (встрепенулась). Валерия Сергеевна!

И л ь и н а. Ниночка! (Обнимает ее.) А мы думали, фашисты тебя… (Плачет.)

Солодухин смотрит на сконфуженного Напорко. Ильина сняла платок: в волосах седая прядь.

С о л о д у х и н. Ваша Нина к нам в дивизию просится.

И л ь и н а. Нет, нет! Здесь работы по горло.

Н и н а (умоляюще). Валерия Сергеевна!

И л ь и н а. Твой поселок освобожден. Родители вернутся из эвакуации на родину, а дочери нет.

Н и н а. Но поселок еще… еще не родина.

И л ь и н а. Вот как?

М а к с и м о в. Девушка права. (Солодухину.) Виноват, но…

С о л о д у х и н. Продолжай, корреспондент.

М а к с и м о в. Родимый край — далеко не родина. Сам до войны путал. Напишу про старую ветлу у знакомого с детства забора и умиляюсь: вот она, родина! А бойцы, они не так. Днепрогэс на Украине, а автоматчик из Сибири как рассуждает? Раз Днепрогэс под врагом, значит, родина еще не освобождена!

Н и н а. Нам в школе тоже задавали — о родине. Я как расчирикаюсь про наш садик, про яблоньку за окном. Пятерка!.. Дура была! Яблони и в Германии есть.

С о л о д у х и н. Пойдешь в штаб машинисткой?

Н и н а. Воевать я должна, а не писарем в юбке.

С о л о д у х и н. Войско, девушка, как оркестр. Без одного инструмента, даже без писаря, полное расстройство.

Н и н а. Понимаю. Но я обязана воевать.

И л ь и н а (Солодухину). А ее в школе тургеневской девушкой прозвали.

Н и н а. Тургеневские девушки не видели фашистских виселиц.

И л ь и н а. Я и говорю: достаточно уж ты травмирована!

Н и н а. Не травмирована. Стала жестокой к врагам. Уничтожать их должна. Уничтожать.

С о л о д у х и н. Фашистам удалось совершить почти что чудо: выжгли жалость из сердца нежных русских девушек.

И л ь и н а. Нина, ты и в тылу без дела не будешь! Зачем, думаешь, я к полковнику? Просить саперов. Одна только школа не сгорела дотла. И мы должны…

Н и н а. Валерия Сергеевна! А если бы вас отсюда отпустили — не пошли бы на фронт?

Входит  Д а л и е в. Он говорит с легким акцентом.

Д а л и е в. Разрешите обратиться, товарищ полковник?

С о л о д у х и н. Далиев? Что, соскучился по комбату?

Д а л и е в. Сверхпланового «языка» захватил. И замполит товарищ Ратоян подумал, что вам будет очень интересно…

С о л о д у х и н. Очень интересно, сержант!

Д а л и е в. Младший сержант, товарищ комдив.

С о л о д у х и н. Именно сержант. Раз седьмого «языка» сцапал!

Д а л и е в (улыбаясь). Понимаю, младший сержант — вот-вот сержант, а старший сержант — вот-вот старшина.

С о л о д у х и н. Сверхплановый хоть стоящий? Как, товарищ «языковед»?

Д а л и е в. Обер-лейтенант. Очень новенький мундир.

С о л о д у х и н. Чего вдруг вырядился?

Д а л и е в. Осенью выдали. Габардин из Бельгии. Для парада в Москве. Хотел по Красной площади промаршировать.

С о л о д у х и н. А ну-ка, пусть промарширует сюда.

Д а л и е в (мнется). Нежелательно сюда, товарищ полковник.

С о л о д у х и н (хмуро). Уж мне лучше знать.

Д а л и е в. Очень извиняюсь, но данный фриц не подходит для помещения. (Виновато.) Он только для мороза. (Заметив недовольство комдива.) Очень духовитый. (Отчаянно.) Из силосной ямы вынут! А силос, извиняюсь, прошлогодний.

С о л о д у х и н (смеется). В парадном мундире!

Д а л и е в. И под мундиром парад. Очень извиняюсь перед товарищами женского рода, кальсоны шелковые. Из Парижа.

С о л о д у х и н. Мундир бельгийский, кальсоны французские, а в плен взял русский.

Д а л и е в. При помощи представителя солнечного Узбекистана.

С о л о д у х и н. Сделаем так. Мы прихватим комиссара и поспрошаем «языка». На морозце. А товарищей женского рода Напорко чаем напоит. И корреспондента. (Далиеву.) Читал во фронтовой газете очерки товарища Максимова?

Д а л и е в (хмуро). Лучше бы не читал, товарищ полковник. А постольку-поскольку читал, буду рапорт писать. Протест.

С о л о д у х и н. Какой там протест?

Д а л и е в. Корреспондент Юр. Максимов нарушил очень замечательный лозунг фронтовой газеты. Там как напечатали? Вот такими буквами! «В боях за Москву мы все москвичи!» Все! А как недопустимо напечатал Юр. Максимов?! (Показывает газетную вырезку.)

С о л о д у х и н (Нине). Прочитай.

Н и н а (читает). «По заснеженному березняку ветеран гражданской войны москвич Федот Иванович Дедунов ведет за собой на запад молодых воинов — сына далекой Ферганы Ахмеда Далиева и питомца пшеничной Полтавщины Гната Лавренко. Ведет на новые схватки с врагами, посягнувшими на его родную Москву…»

И л ь и н а. Прекрасно сказано.

Д а л и е в (вспыхнул). Прекрасно?! (Сдержав себя.) Вы, товарищ, есть очень уважаемая женщина, не имею права возражать… (Солодухину.) Вдумались, товарищ полковник? «Ведет за собой». Очень правильно, ведет. «Молодых». Правильно, мы не старые. (Жестко.) Только не ферганца и не полтавчанина. Москвичей! Корреспондент Юр. Максимов смотрит не в сердце. В паспорт! И получилось: уважаемый товарищ Дедунов, который имеет московскую прописку — Разгуляй, тридцать шесть, квартира восемнадцатая, звонить два коротких, — сердцем москвич, а такой же уважаемый, но молодой товарищ Лавренко, который имеет за Москву две раны — одну даже на золотую нашивку! — сердцем не москвич? И я, Далиев Ахмед, в такой момент тоже не москвич?!

Н и н а (Ильиной, тихо). Он прав.

Д а л и е в. Юр. Максимов печатает про Дедунова, что Москва его родная. А моя — не родная?! И постольку-поскольку в боях за Москву мы все москвичи, то когда агитатор цитировал нам стихотворение поэта Эм. Ю. Лермонтова, я единодушно заявил, что у него неправильно сказано, как Москва недаром французу отдана. Москву нельзя отдавать. Никому! Никогда!

С о л о д у х и н. Даже Лермонтова критикуешь!

Д а л и е в. Обстановка. Восемьсот двенадцатый год говорили: «Приехал Кутузов бить французов», а теперь говорят: «Приехал Жуков — фрицу му́ка!»

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Лесок близ КП Солодухина. Сидя на пеньке, М а к с и м о в  слушает  Л о з о в о г о. Записывает.

Л о з о в о й. Короче, политрука спас Далиев. А вовсе не я. (Посмотрел на часы.) Все.

М а к с и м о в. У нас еще две минуты. Какая у вас профессия?

Л о з о в о й. Военный. Наши разведчики верно говорят: после войны снова станем каменщиками, учителями, инженерами. А пока для нас семья — рота, инструмент — винтовка, план — победа.

М а к с и м о в. А что вы делали до войны?

Л о з о в о й. Об этом вспомню после войны.

М а к с и м о в. Полковник говорил, вы университет кончили.

Л о з о в о й. Харьковский. С высот филологии я как относился к военным дисциплинам? Подзубрить, сдать, забыть. Раздел «Войсковая разведка» наскоро пробежал в столовой под свиной холодец.

М а к с и м о в. Не один вы не думали о войне.

Л о з о в о й. Почему? Думал. И лихо пел на демонстрациях… как это… «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!» Считал себя вполне готовым воевать. И только на территории врага… В мае уехал готовиться в аспирантуру. К родителям. Под Нежин. Слыхали про нежинские огурчики?

М а к с и м о в. Больше про красивую речку Остер.

Л о з о в о й (потеплел). Дочка Десны. Вот та — красавица.

М а к с и м о в (осторожно). А… ваши родители?

Л о з о в о й. Не успели эвакуироваться. Отец болел.

М а к с и м о в. Извините. Вы женаты?

Л о з о в о й. Пожалуйста. Холост.

М а к с и м о в. А кроме родителей у вас там… еще кто-нибудь остался?

Л о з о в о й. Наше время истекло.

Входят  С о л о д у х и н  и  Н а п о р к о.

С о л о д у х и н. Уложились?

Л о з о в о й. Вполне, товарищ полковник. Разрешите отбыть?

С о л о д у х и н. Погоди… Мне кажется, для Нины найдется дело на фронте.

М а к с и м о в. Несомненно! (Сконфуженно посмотрел на Солодухина.)

Л о з о в о й. Не разделяю уверенности товарища корреспондента.

С о л о д у х и н. Доверчивей надо к людям.

Л о з о в о й. Из-за доверчивости мы вон куда отступили.

С о л о д у х и н (лукаво). А все-таки ты девушку не в особый отдел, а ко мне привез. Почему?

Л о з о в о й. Не могу обосновать.

С о л о д у х и н. А я могу обосновать, почему направляю Нину к тебе. Связисты тебе очень нужны. (Заметив его недовольство.) Пойми, все равно на фронт она сбежит. В разведчицы. И не пощадит себя. (Напорко.) Как будто на курсах связи училась?

Н а п о р к о (насмешливо). Без году неделю!

С о л о д у х и н. Возьми, Лозовой. Боевая. Не пожалеешь.

Л о з о в о й. Приказываете, товарищ полковник?

С о л о д у х и н. Прошу, товарищ лейтенант.

Л о з о в о й. Я считаю, не женское дело — воевать.

С о л о д у х и н. И я считаю. И кое-кто повыше нас с тобой считает. Но загвоздка в том, что женщины, понимаешь, наши женщины так не считают. Думаешь, очень уж хочется им из зениток стрелять, из котелка хлебать? Им на ноги шелковые паутинки приятнее, чем каляные портянки, закручивать. (Напорко.) Позови Нину. (Лозовому.) Да, вот что. Передай командиру полка: я запрещаю тебе ходить в разведку без моего специального разрешения… Даже корреспондент знает, что комбату это не положено.

Опережая Напорко, прибегает  Н и н а. Шубейка наброшена на плечи.

Н и н а (Лозовому). Хорошо, что вы не уехали! Боялась, не попрощаюсь с вами… (Спохватилась.) Извините, товарищ полковник… Я что, проспала?

С о л о д у х и н. Ничего. Солдат спит, служба идет… Будешь связисткой.

Н и н а (обрадовалась). Тянуть связь? Здорово!

С о л о д у х и н. Протянут другие. А ты передавать будешь.

Н и н а (сникла). Целый день у телефона?

Л о з о в о й (сурово). И целую ночь. Мало того, если затишье, нельзя от скуки влюбляться в самый красивый голос.

Н и н а (оживилась). А меня… к вам?

С о л о д у х и н. Комбату требуется связистка.

Л о з о в о й. Лучше бы связист, товарищ полковник.

Н и н а (Лозовому). Я знаю немецкий! Война перейдет в Германию, как же вы без переводчика?

С о л о д у х и н. Заря победы, девушка, еще только-только забрезжила. Над Подмосковьем.

Н и н а. А взойдет над Берлином — вы же лучше меня знаете!

С о л о д у х и н. Ох, Лозовой, жалко мне отдавать связистку, что уже о Берлине думает. Но ты так слезно просишь…

Н и н а (просияла). Товарищ полковник, можно я вас поцелую? Я ведь пока штатская девушка!

С о л о д у х и н. Счастья тебе, штатская девушка. (Целует в лоб.)

Прибегает  Т е л е г р а ф и с т к а.

Т е л е г р а ф и с т к а. Товарищ полковник, вас требуют на узел связи.

С о л о д у х и н. Кто?

Телеграфистка покосилась на Нину.

Т е л е г р а ф и с т к а. Начальник штаба армии.

С о л о д у х и н (улыбается Лозовому). Твой поиск сработал. (Нине.) Понимаешь хоть, в какой батальон идешь?

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Осенняя ночь. Отдаленный гул бомбежки. М а к с и м о в  в гимнастерке. Через плечо фотоаппарат.

М а к с и м о в. В дивизию Солодухина, уже гвардейскую, я попал только в сентябре сорок второго. Внимание всей страны было тогда приковано к боям на Волге. Но и у нас, на Западном фронте, хотя немцев уже загнали за Можай, тоже было довольно жарко. (Двинулся.) Пойду в батальон Лозового. Его воины непрерывно ведут разведку боем на вяземском направлении.

Шум воздушного боя нарастает.

Опять отборная фашистская эскадра «Легион Кондор». И опять бомбит наш передний край. (Уходит.)

Высвечивается КП Лозового. У телефона Нина, на гимнастерке гвардейский знак. Р а т о я н, замполит батальона, пишет. Голова у него перевязана.

Н и н а (строго). Я Травка. Постой, Резеда, не все! Надо передать без напоминаний… То-то же! (Дает сигнал отбоя.)

Р а т о я н (перестав писать). Никакое это, к черту, не донесение! Ведь ни шиша не знаю про вторую роту! (Взял шинель.)

Н и н а (вскочила). Товарищ старший политрук! Вы дали комбату слово — не выходить, пока вам не сменят повязку.

Р а т о я н (швырнул шинель). «Дал». Вырвал он, как клещами. (Посмотрел на часы, вкрадчиво.) Да, я дал, Ниночка, слово — сегодня не выходить. Сегодня. А через шестнадцать минут уже завтра… Почтарь приезжал?

Н и н а. Вы же на той неделе письмо получили!

Р а т о я н. Так ведь на той неделе!

Н и н а. Извините… Можно подумать, что вы недавно женаты.

Р а т о я н. Конечно, недавно. Всего четырнадцать лет.

Н и н а. И любовь… как прежде?

Р а т о я н. Почему — как прежде? Больше.

Н и н а (после паузы). Хорошо, что у вас… все в порядке.

Р а т о я н. В семье, Ниночка, должно быть в порядке. На улице буря — домой пойдешь, дома буря — куда пойдешь?

Н и н а. Почтарь будет утречком, садитесь за письмо.

Р а т о я н. Письмо труднее, чем политдонесение. В политотдел я правду пишу, а жене расписываю, что живу… прямо на курорте! А мы с Еленой Степановной в доме отдыха познакомились. Приятели сначала острили — «курортный романчик»!

Н и н а. После войны будет острота — «фронтовой романчик». Какая там, скажут, на войне, любовь, просто рядом были и…

Р а т о я н. Не посмеют. Романчик романчиком остается, даже если десять лет тянется. А любовь — всегда любовь, пусть хоть в первый день вспыхнет. На курорте, на зимовке, на пароходе. И на войне! Где люди рядом со смертью. Вчера я принес разведчикам подарки из тыла, и они как раз говорили об этом… (Вспомнил.) Одну посылочку тебе оставили!..

Н и н а. Зачем?

Р а т о я н. По решению разведвзвода. (Достает из вещмешка посылочку, читает надпись.) «Прошу вручить бойцу связи». Вручаю. Интуиция подсказывает: духи!

Н и н а (открывает посылку и хохочет). Чудесные духи! (Показывает помазок для бритья и кисет.) Курить начать, что ли?.. (Читает записку.) «Дорогой боец! Я работаю на телеграфе. Поэтому адресую свой привет из тыла вам, бойцу связи. Помазок мягкий, папа говорит — из барсучьей щетины. Лезвия ленинградские — не раздражают кожу. Побрейтесь и закурите…» (Весело.) А может, побриться и закурить? (Оглянулась.)

Ратоян незаметно ушел.

Прислушивается к усиливающемуся гулу самолетов. Вынимает из кармана гимнастерки блокнотик, пишет. Увлечена — и не слышит, как входит  М а к с и м о в.

М а к с и м о в. Добрый вечер.

Молчание.

Письмо любимому?

Н и н а (резко). Какому любимому?! (Узнав его.) Вы?

М а к с и м о в (улыбается). Ни меня не слышите, ни самолетов.

Н и н а. Будь он проклят, этот самолетный гул! На канонаду — ноль внимания. А когда завоют «юнкерсы»… У вас в газете были стихи… «Опять этот долгий прерывистый вой возник в облаках над моей головой. Впиваются пальцы в сухую траву: летят самолеты врага на Москву».

М а к с и м о в. Но уже не долетают. Одних — наши ястребки… (Показывает жестом.) Других — зенитчики. Точнее, зенитчицы — под Москвой сплошь девушки в батареях.

Н и н а. Забыли нас. (Лукаво.) Не хотелось встречаться с Далиевым?

М а к с и м о в. Наоборот. Я даже написал, как он отчитал меня. Но редактор пока отложил.

Н и н а. Надолго?

М а к с и м о в. До окончания войны. А что все-таки вы так увлеченно записывали?

Н и н а (смутилась). Так… для себя.

М а к с и м о в. Молодец, Нина. После войны такие дневники будут на вес золота.

Н и н а. У меня не дневник, а просто…

М а к с и м о в. Следы ума холодных наблюдений и сердца горестных замет?

Н и н а (подозрительно). Почему — горестных?

М а к с и м о в. Потому, что не смею переиначивать Пушкина. (Садится.) Ну, какие новости у доблестных гвардейцев?

Н и н а. Мировые! Комбату вчера Красное Знамя вручили.

М а к с и м о в. И сегодня Лозовой в преотличном настроении?

Н и н а (сухо). Настроение комбата… мне трудно узнать.

М а к с и м о в. Не очень он нараспашку. Сразу не разберешь.

Н и н а. Что ко мне он особенно суров, на все сто двадцать сразу разберете. (Нерешительно.) Можете вы на минутку забыть, что у вас шпала, а я рядовая?.. Скажите, как в армии оформляется… словом, перевод?

М а к с и м о в. Из связисток в разведчицы?

Н и н а. Из батальона в батальон.

М а к с и м о в (поражен). Вы? В другой батальон?

Входит связной, пожилой красноармеец  К о р е ш к о в.

К о р е ш к о в (Максимову). Товарищ политрук, разрешите…

М а к с и м о в. Я интендант третьего ранга. Корреспондент.

К о р е ш к о в. Разрешите обратиться к…

Максимов неловко кивнул.

Я тебя, Нина, подменю…

Н и н а. Чего вдруг?

К о р е ш к о в. Комбат приказал. Ты к разведчикам давай на рысях. Далиев опять «языка» сцапал. Переводить требуется. Скорее, а то «языка» дивизия заберет. (Максимову, пока Нина собирается.) А я считал, корреспонденты — они политработники.

М а к с и м о в. Я беспартийный.

К о р е ш к о в. И я беспартийный был. А уже кандидат. Четвертый день. Долго обсудить меня не могли — в госпитале лежал. А заявление подал, еще когда путевку в Берлин получил.

М а к с и м о в (удивлен). Путевку? Какую?

К о р е ш к о в. А у нас в батальоне так решили: кто фрицу под Москвой хвост укоротил, тому, значит, путь на Берлин.

М а к с и м о в. Поговорить бы с вами. Но… (Нине.) Пошли.

Н и н а. Думаете, мне нужен провожатый?!

М а к с и м о в. Думаю, газете нужен материал о «языке».

Уходят. Слышится зуммер телефона.

К о р е ш к о в (отвечает). Травка слушает… Как не Травка? А я, Незабудка, по-твоему, лопух?.. Как тебя узнал? А ты такая пискля, что тебя и в Германии узнаю… Записываю… Так… Погоди… «Сосредоточение минометов противника. Точка. Заметно прибавилось и снайперов». Подпись — понимаю чья… Нинка где? Много будешь знать — скоро, пичужка, генеральшей станешь. (Дает сигнал отбоя.) Так. У фрица, выходит, подкрепление…

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

М а к с и м о в (на авансцене). Да, подкрепление пришло к фашистским войскам на всем западном направлении… Тогда это было нам на руку: значит, нашему командованию удалось дезориентировать противника. Значит, Берлин поверил, что именно здесь, на западном направлении, наши войска готовят зимнюю операцию. Словом, гитлеровцы попались на удочку! И перебросили сюда много сил. А насчет Сталинграда — они были уверены, что он обречен…

Высвечивается КП Лозового. Р а т о я н  разговаривает по телефону. На табурете — насупившаяся санитарка  К л а р а.

Р а т о я н. Так точно, груз отправляется к вам. Правда, Далиев его слегка подпортил, забыл приклад ватником обернуть… Благодарю, товарищ Тридцать третий. (Дав сигнал отбоя, Кларе.) Значит, неясностей никаких, товарищ Студенкина?

Входит  Н и н а.

Н и н а. Разрешите, товарищ старший политрук?

Р а т о я н. Давай к телефону. Мы с Клавой разговор закончили.

К л а р а. Не Клава я. Клара. В честь Клары Цеткин.

Р а т о я н. Да ну? Тебе ж обязательно в берлинском рейхстаге побывать надо. Там Клара Цеткин, совсем больная, знаменитую речь произнесла. Про гитлеризм предупреждала… Я в медпункт. (Ушел.)

Клара плачет.

Н и н а. Ты что? Что случилось?

К л а р а. Я думала… замполит объявит, что мне медаль дают. Седьмого раненого вынесла — уже полагается, да? А он…

Н и н а. И ты в рев?

К л а р а. Ему фельдшерица доложила, что я… морально распущенная… И меня надо… (Рыдая.) Отчислить…

Н и н а. А ты докажи замполиту, что…

К л а р а. Докажешь… Фельдшерица застукала, как я… целовалась с лейтенантом… саперным. Уходил минное поле обезвреживать… И говорит… Кларочка, у меня предчувствие… И обнял меня. У меня защемило сердце, что не вернется. И я… его поцеловала. (Плачет.) Не вернулся. И с другими целовалась. Но не распущенная я. Просто… люди на смерть идут… А может, прав один из военторга. Говорит, в настоящей женщине заложен дух кокетства. Да?

Н и н а. И дух заставил тебя военторговца целовать?

К л а р а. Как ты можешь! Я его так турнула! Он, паразит, духи мне предлагал… Но про кокетство, наверно, прав. Еще под Можайском, когда, помнишь, вокзал брали, тащу я красивенького сержанта… Он на меня глядит… Над нами мины… А я, кокетка несчастная, переживаю: губы у меня облезли, волосы растрепаны. Непривлекательный у меня, беспокоюсь, вид… Почему я, идиотка, не такая, как ты?

Н и н а. Какая «такая»?

К л а р а. Твердокаменная. На тебя лишний раз даже майоры взглянуть боятся, да? Хотя ты привлекательная. Можешь честно: почему ты такая?

Пауза.

Н и н а. Честно? Так вот. Твердокаменная рапорт подает. Пусть отсюда переведут… Не могу больше видеть того, кто… кто…

К л а р а. Кто на тебя — ноль внимания?

Н и н а (с оттенком гордости). Положим, он на всех — ноль внимания.

К л а р а. Женоненавистник? Бывают такие чудики.

Возвращается  Р а т о я н.

Р а т о я н (Кларе). Приступай к своим обязанностям. Понятно?

К л а р а. Понятно, товарищ старший политрук. (Уходит.)

Р а т о я н (весело). У тебя, Нина, легкая рука.

Н и н а. Девчонки заставляли — первой на экзамен. А что?

Р а т о я н. А то! Почаще бы тебе таких «языков» допрашивать!

Н и н а (грустно). Товарищ Лозовой больше не даст мне переводить. Уверен, что я путаю.

Ратоян не верит.

Проверял, перепроверял.

Р а т о я н. Перепроверял, верно. Разве тебя? Немца.

Н и н а. Ищет самоучитель немецкого. Во мне сомневается.

Р а т о я н. Тебе кажется.

Н и н а. К сожалению, мне никогда ничего не кажется. Когда касается моего непосредственного начальства.

Р а т о я н (после паузы). Твои уже вернулись из эвакуации?

Н и н а. Я вам показывала письмо, товарищ старший политрук.

Р а т о я н. И моя семья у себя дома. (Выразительно.) А где… самые близкие твоего непосредственного начальства, знаешь?

Н и н а. Это правда, что его родители… не смогли уехать?

Р а т о я н. Не одни родители.

Н и н а. А кто еще? Не женат ведь, детей нет… Сестра?

Входят  Л о з о в о й  и  К о р е ш к о в.

Л о з о в о й (Ратояну). Конвоиром я все-таки послал Далиева.

Р а т о я н. Да, с Ахмедом надежней.

Л о з о в о й (снимая плащ-палатку, Ратояну). Так и не сменил повязку! (Корешкову.) Придется вам — за фельдшером.

Р а т о я н. У нас фельдшерица. Девушка — ночью, под дождем.

Л о з о в о й. Я говорил, нужен мужчина. (Корешкову.) Придется вам сопроводить старшего политрука к фельдшерице.

Р а т о я н (Корешкову). Придется. Приказ командира — закон. (Надевает плащ-палатку и уходит.)

За ним уходит Корешков. Лозовой достает из планшета бумаги.

Н и н а (нерешительно). Товарищ комбат, хотите чаю?

Л о з о в о й. Я дождусь связного. (Показывает ей бумаги.) Постарайтесь вспомнить, пленный именно так сказал?

Н и н а. Да, да! Он сказал: «Зибен швэрэ унд ахцэйн ляйхьтэ. Ди швэрэ зинд гельб, ди ляйхьтэ зинд вайс ви шнай».

Л о з о в о й. Семь тяжелых, значит, и восемнадцать легких. Тяжелые — желтые, а легкие камуфлированы под снег. Так?

Н и н а. Конечно. Товарищ старший лейтенант, почему вы думаете, что мой немецкий — липа?

Л о з о в о й. Читать мысли командира не входит в функции связиста.

Лозового прерывает появление  С о л о д у х и н а  и  Н а п о р к о. Солодухин в полевой генеральской форме.

С о л о д у х и н. Не ждал гостей?

Л о з о в о й (по-строевому). Товарищ генерал…

С о л о д у х и н (останавливает Лозового). Здорово! С орденом уже поздравил. А теперь со званием капитана.

Л о з о в о й. Служу Советскому Союзу!

С о л о д у х и н (адъютанту). Дай ему приказ.

Н а п о р к о (Лозовому). Вот выписка… А это от меня. Петлицы и шпалы. Последние в военторговской палатке.

Л о з о в о й. Благодарю.

С о л о д у х и н. За лощиной москвича повстречал. Далиева.

Л о з о в о й. Вот показания пленного. (Подает бумагу.)

С о л о д у х и н. Важно. Очень важно. Командование группы «Центр» запаниковало, если уж самому фюреру доложило, что перебросить отсюда дивизию к Сталинграду смерти подобно… (Перечитывает.) А про левый фланг ничего не рассказал?

Л о з о в о й. Говорит, ничего не знает. (Посмотрел на Нину.)

С о л о д у х и н (Нине). Ты переводила?

Н и н а. Я, товарищ генерал. Точно переводила вопросы капитана и ответы пленного. (Смотрит на Лозового.) Слово в слово.

С о л о д у х и н (Лозовому). Доволен работой связистки?

Л о з о в о й. Гвардии красноармеец Гаранина никаких замечаний по службе не имеет, товарищ гвардии генерал. Почти.

С о л о д у х и н. Ну, как тебе, Гаранина, на фронте?

Н и н а. В тылу было бы хуже, товарищ генерал.

С о л о д у х и н. А как, Нина, насчет чайку? Напоишь?

Н и н а. Через три минуты. С половиной. (Взяла чайник.) Вот только к чаю… у нас небогато.

С о л о д у х и н (адъютанту). Придется нам раскошелиться на энзэ.

Н а п о р к о. Понятно. (Быстро выходит.)

С о л о д у х и н. А мы с тобой, капитан, за три минутки… с половиной успеем… на рассвет поглядеть. (Выходит.)

Лозовой идет за ним. Нина собирает посуду. Возвращается с продуктами  Н а п о р к о. Хозяйничает.

Н а п о р к о. Не раскаиваетесь, что попали к такому строгому комбату?

Н и н а. Никогда ни в чем не раскаиваюсь.

Н а п о р к о. Завидую. А я сделаю, а потом грызусь: по логике нужно было иначе поступить. (Осторожно.) Сказать честно?

Н и н а. Честно вы только по разрешению?

Н а п о р к о. Я еще тогда увидел, что вам нравится Лозовой.

Н и н а. Читаете мысли.

Н а п о р к о. В глазах.

Н и н а. И прочитанным поделились с генералом?

Н а п о р к о (искренне). Что вы! Как можно?

Н и н а. Оказывается, иногда вам удается быть деликатным.

Н а п о р к о. Какие там деликатности! Генерал бы меня так шуганул! Он у нас такой…

Н и н а. Он у нас хороший… А вы… вы не делитесь своими наблюдениями даже с теми, кто вас не может шугануть.

З а т е м н е н и е.

Высвечивается лес. Близ КП  С о л о д у х и н  и  Л о з о в о й.

С о л о д у х и н. Такой коленкор, Алексей. Почему вдруг меня на Волгу, да еще с повышением, одному начальству ведомо.

Л о з о в о й. Поздравляю, Владимир Никифорович. Хотя мне…

С о л о д у х и н. Мне разрешено прихватить пяток командиров.

Л о з о в о й. На гражданке вам пришили бы семейственность.

С о л о д у х и н. Плох тот начальник, у которого нет на примете никого. И на гражданке, и на фронте. Едешь со мной.

Л о з о в о й (обрадован). Спасибо за доверие. Но под Сталинградом все комбаты, наверно, трижды проверены в боях.

С о л о д у х и н. А ты не комбатом. Тоже с повышением… Утром получишь приказ. Но про Волгу — никому ни-ни. Зачем?

Л о з о в о й (весело). Действительно, зачем?

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Утро. Снова КП Лозового. За столом техник-интендант  Г р у б с к и й  пьет чай. Л о з о в о й  бреется. К о р е ш к о в  собирается уходить.

Л о з о в о й (Корешкову). И пусть лейтенант укажет, как обеспечен расчет «пэтээр».

К о р е ш к о в. Понял. (Уходит.)

Г р у б с к и й (отставив чашку). Спасибо за хлеб-соль. Не люблю оставаться в долгу. В любой военторговской палатке можете сослаться на меня. Встретят как генерала!

Л о з о в о й. Еще чаю?

Грубский поднимает руки. Входит  Н и н а.

Н и н а (докладывает по-строевому). Товарищ гвардии капитан, прибыла…

Л о з о в о й. Здравствуйте, Гаранина. Вот что. Старшина получил новый телефон. Возьмите, может, нашего ветерана заменим. (Кивает на телефон.) Только не задерживайтесь.

Н и н а. Я мигом. (По-строевому повернувшись, выходит.)

Г р у б с к и й (проводив ее оценивающим взглядом). Первый сорт!

Л о з о в о й (сдержавшись). Связистка образцовая.

Г р у б с к и й (оживился). Такую связисточку дай бог каждому!

Л о з о в о й. Почему — связисточку? Если вас назовут интендантиком, вы же обидитесь.

Г р у б с к и й (смеется). Ей я и «интендантика» прощу! Не понимает, дурочка, до чего пикантна. И, так сказать, притягательна. (Лукаво.) Я еще чайку выпью. Надо же ей…

Л о з о в о й. Сообщить про, так сказать, притягательность?

Г р у б с к и й. Прекрасный пол любит комплименты в любом стиле.

Л о з о в о й. За такой стиль вам не поздоровится.

Г р у б с к и й (снисходительно). Возмутится?

Л о з о в о й. Возмутятся. Все. А разведчики — те могут вас…

Г р у б с к и й (насмешливо). На дуэль вызвать?

Л о з о в о й. До штрафбата довести.

Г р у б с к и й (шутя). А вы со своей стороны поддержите?

Л о з о в о й. Я со своей стороны заеду вам по физиономии.

Г р у б с к и й (понимающе хохочет). Дуралей и… Как же не догадался, что у вас с ней…

Л о з о в о й. Встать!

Грубский растерян.

Техник-интендант Грубский, встать!

Грубский поднялся.

Собрать вещи… Смирно. Кру-гом… На выход, шагом марш!

Грубский выбегает, чуть не сбив с ног  К о р е ш к о в а. Корешков подает Лозовому записку. Лозовой читает.

К о р е ш к о в. Смурной. Взвился, чисто кот драный!

Л о з о в о й. Разве можно техника-интенданта с драным котом сравнивать?

Корешков смутился.

Иногда можно. (Весело.) Можно!

Входит  Н и н а  с аппаратом.

Н и н а. Товарищ гвардии капитан, ваше приказание…

Л о з о в о й (улыбаясь). Ох, любите вы официальщину!

Н и н а. Но вы вчера сделали мне замечание, товарищ гвар…

Л о з о в о й. Вчера. Все течет, все изменяется.

Н и н а (заняв место у телефона). Что же изменилось?

Л о з о в о й. Не заметили? А еще тургеневская девушка. Какое лучезарное утро! Классическое бабье лето. На ветвях серебрится паутинка… «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора — весь день стоит как бы хрустальный, и лучезарны вечера…» Помните?

Н и н а. Лермонтов?

Л о з о в о й. Тютчев.

Н и н а (виновато). Тютчева мы не проходили.

Л о з о в о й. Стихи не проходят. Стихи любят… Перейдем к прозе. Позавтракали?

Н и н а. Не хочется.

К о р е ш к о в. Это ты брось. (Достает котелок.) Коли солдату уж не кушается, стало быть, настроение — табак.

Л о з о в о й. Что вы, Степан Петрович! Откуда у нашей Нины скверное настроение? (Зачерпнув воды в ковшик, уходит.)

К о р е ш к о в (заметив удивление Нины). Сам диву даюсь. Таким не видел. Когда Красное Знамя прикололи — и то не так.

Н и н а. Может, письмо получил.

К о р е ш к о в. Мимо немца из Нежина? (Покачал головой.)

Возвратился  Л о з о в о й, утирает лицо полотенцем.

Л о з о в о й. Несправедливо, товарищ Корешков: бабье лето есть, а мужицкое? (Нине.) Узнайте во второй роте, когда именно эвакуировали раненых в санбат? Час и минуты.

Н и н а. Слушаюсь. (По телефону.) Фиалка, я Травка!

К о р е ш к о в. Должно, опять «юнкерсы» повредили.

Л о з о в о й (надев портупею и пистолет). Ну, что там?

Н и н а. С Фиалкой связи нет.

Л о з о в о й. (Корешкову). Проверьте, обеспечьте.

К о р е ш к о в. Понял. (Быстро уходит.)

Н и н а. Резеда! Резеда, я Травка. Проверь Фиалку!

В дальнейшем продолжает вызывать Резеду. Входит  Р а т о я н.

Р а т о я н. Летучка забрала раненых в госпиталь.

Л о з о в о й. Тебе удалось связаться со второй?

Р а т о я н. Я оттуда. И знаешь, для меня ясно: Сталинград, и только Сталинград, — вот тема сегодняшних политбесед. Кто ни встречает — один вопрос: Волга? Все понимают.

Л о з о в о й. Не возражаешь, в разведвзводе беседу проведу я?

Р а т о я н. Для тебя, кроме разведчиков, никого на свете нет. (Начинает делать записи.)

Л о з о в о й. Грешен. Но не только для меня разведчики — цвет фронта. А наша… товарищ Гаранина, как она рвется в разведчицы! (Нине.) И я вас понимаю.

Н и н а (вспыхнула). И направите в разведвзвод?

Л о з о в о й. Я? (Смеется.) Ни за что.

Н и н а. А кроме вас — кто может?

Л о з о в о й (лукаво). Мало ли кто? (Ратояну.) Можешь дать мне свои святцы по Сталинграду?

Р а т о я н. Бери. Для агитаторов я вот готовлю.

Л о з о в о й. Буду держать с тобой связь. (У выхода остановился.) Ты-то хоть заметил, какое сегодня утро?

Р а т о я н (продолжая писать). Четверг, двадцать первое.

Л о з о в о й. После войны начну воспитывать в тебе понимание красоты. (Уходит.)

Р а т о я н. Сегодня комбат не придирался?

Н и н а. Ой, товарищ замполит! Я уже забыла, что болтала!

Р а т о я н. А я не забыл.

Н и н а. Пожалуйста, забудьте! Мало что могло мне показаться!

Телефонный зуммер.

Травка слушает… Хозяина нет. Есть Сорок второй. (Ратояну.) Лейтенант Терехин.

Р а т о я н (взял трубку). Да… Яснее говори, Терехин. Русский человек, а темперамент армянский… Вот так… Что значит зашевелился противник? Армия? Корпус?.. А-а, только всего. Хорошо, Терехин, получишь подкрепление… Кого? Лично меня. (Положил трубку.) Я к Терехину.

Н и н а. Сообщить комбату?

Р а т о я н. Пока комбата не тревожьте. (Уходит.)

Н и н а (весело напевает на мотив «Полюшко-поле»). «Пока комбата не тревожьте… Пока-а-а комбата не тревожьте…» (Достает блокнот, пишет.)

Входит  М а к с и м о в.

М а к с и м о в. Опять дневник?

Н и н а (задорно). Дневник. И вовсе не горестных замет, а радостных… Ой, я вам что-то молола насчет перевода в другой батальон… Обыкновенный треп. Какие в армии переводы, не школа же!

Телефонный зуммер.

Травка слушает… Так… (Упавшим голосом.) Записала. (Бросила трубку.)

М а к с и м о в. Что случилось?

Нина не слышит.

Что такое?

Н и н а (глухо). Ничего.

М а к с и м о в. Секрет?

Нина протягивает ему телефонограмму.

«Капитану Лозовому Алексею Денисовичу сдать подразделение лейтенанту Гецуеву Мурату Кайсыновичу и прибыть с денежным, продовольственным и вещевым аттестатами для направления к месту прохождения дальнейшей службы».

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

На следующий день. Погожее осеннее утро. В лесу близ КП Лозового. М а к с и м о в  нацелил фотоаппарат на  Л о з о в о г о. Тут же стоит  Р а т о я н.

М а к с и м о в. Снимаю. А теперь вас вдвоем.

Р а т о я н. Подождем Корешкова.

Л о з о в о й. Верно. Фотографироваться вдвоем — скверная примета. Бабушка говорила.

Прибегает  К о р е ш к о в, на ходу приглаживая волосы.

Р а т о я н. Долговато, Степан Петрович.

К о р е ш к о в. Почтарь нагрянул. Вам два письмеца.

Ратоян быстро прячет письма. Лозовой отвернулся.

М а к с и м о в (Корешкову). Становитесь. Отъезжающий в центре. (Собирается сделать снимок, но вдруг замечает Нину.) Нина! Скорей!

Н и н а. Спасибо. Я не… не фотогенична. (Смотрит на Лозового.) Пусть будет чисто мужской снимок.

Л о з о в о й. Пусть будет не чисто мужской.

Н и н а (скрывая радость). Приказ командира — закон. (Лукаво.) Но вы ж не приказываете мне! (Быстро уходит.)

К о р е ш к о в. Ох, намается с ней муженек!

Р а т о я н. Счастлив будет. Дожить бы нам до ее свадьбы.

М а к с и м о в. Товарищи, драгоценное время… Улыбочку, улыбочку! (Корешкову.) Почему такой постный вид? (Щелкает.) Все.

К о р е ш к о в. Машина ждет, товарищ капитан.

Л о з о в о й. Пошли. (Максимову.) Вы со мной?

М а к с и м о в. Минуточку. (Достает блокнот.)

Л о з о в о й. Минуточку можно.

Лозовой, Ратоян и Корешков уходят. Максимов садится на пенек, торопливо записывает. Входит  Н и н а.

Н и н а. У меня к вам просьба.

М а к с и м о в. Снимок вы получите. Хоть и не хотели сняться.

Н и н а (вспыхнула). Совсем другая просьба! Мне очень нужны стихи Тютчева.

М а к с и м о в. Именно Тютчева?.. Ладно, у меня в Москве хранится томик. А Лозового я вам напечатаю отдельно.

Н и н а (просто). Когда?

М а к с и м о в. Вот это гадательно. Вызывают в Москву. Новое назначение… Не бойтесь, снимок пришлю… (Всполошился.) Задерживаю Лозового! Пошли.

Н и н а. Нет. Ночь была сами знаете какая, и мне разрешили часок подремать. (Протягивает руку.) До свиданья, товарищ корреспондент. Неужели вас заберут из нашей газеты?

М а к с и м о в. До свиданья. Не хочется разлучаться с нашим фронтом. (На ходу.) «В разлуке есть высокое значенье…»

Н и н а (вдогонку, живо). Какое?

М а к с и м о в. Это Тютчев о разлуке любящих. (Уходит.)

Н и н а. Любящих? (Присела, задумалась.)

Входит  Л о з о в о й.

Л о з о в о й. Чуть не уехал не попрощавшись.

Н и н а (встала). Со всеми подчиненными — невозможно.

Л о з о в о й. С друзьями — надо. На войне человека за день узнать можно. А мы с вами — таких восемь месяцев!

Н и н а. И девять дней.

Л о з о в о й. И комдив прав: вы хорошая… связистка. И переводите здорово!

Н и н а. Может быть, и неплохой разведчицей буду.

Л о з о в о й (взволнованно). Не надо в разведчицы, Нина! Вы и так на переднем крае. Совесть ваша чиста. Впрочем, и у тех чиста, кому приказано быть за тридевять земель от фронта. Обещайте не проситься в разведку!.. Руку?

Пауза. Нина покачала головой.

Вам все равно откажут… Ну что же вам пожелать? Во-первых, продолжайте свою хитрую тактику.

Н и н а (удивленно). Тактику?

Л о з о в о й (улыбается). Я вас не осуждаю. Наоборот. Верный способ отвадить залихватских сердцеедов. Из тех, что краткосрочно посещают передний край. Да, самый отъявленный полевой донжуан как услышит, что у девушки любимый на фронте, сразу же… (Поднимает руки.) Хитро придумали.

Н и н а (тихо). Я не придумала.

Л о з о в о й (горячо). Как?! А что же вы?..

Н и н а. Слишком поздно спросили, Алексей Денисович.

Вероятно, Лозовой продолжил бы разговор, если бы не тревожный голос Корешкова.

К о р е ш к о в (вбегает). Гаранина! Скорей на связь! Фрицы зашебаршились. И комбат меня — к Терехину… Давай!

Нина спешит за Корешковым. Доносятся выстрелы. Но Лозовой словно ничего не слышит, поглощенный своими мыслями.

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

На авансцене  М а к с и м о в. На нем капитанские погоны.

М а к с и м о в. Куда меня только не посылала редакция! И к Яссам, и на Львовско-Сандомирский плацдарм, и в Новороссийск. А в июне сорок четвертого я приехал в войска генерала армии Рокоссовского… Они освобождают исстрадавшуюся, но непокоренную Белоруссию. Здесь сражается и гвардейский батальон, где я в последний раз видел Нину Гаранину. Гвардейцы вонзились в хаотическое расположение вражеской части. Особенно далеко углубилась вторая рота… Командир убит. И командование принял на себя Ахмед Далиев…

Музыка. Высвечивается огневой рубеж на небольшой высотке. Видна только небольшая часть кругового укрытия. В центре — Д а л и е в. С ним  Д е д у н о в, К о р е ш к о в, Л а в р е н к о.

Голоса других гвардейцев доносятся издалека.

Смолкает перестрелка.

Д а л и е в. Пока змеи притихли, тебе, товарищ Корешков, очень важная задача. Наладь связь с Травкой. Скажи: без боеприпасов очень затруднительно.

Д е д у н о в. И разведданные комбату передай. Они ему вот так нужны!

К о р е ш к о в. Понял. (Пригнувшись, уходит.)

Д а л и е в. А тебе, товарищ Лавренко, подсчитать боеприпасы по цепи. Считай строго, как главбух.

Л а в р е н к о. На бумажку запишу. (Уходит.)

Е р и к е е в (его не видно). Товарищ старший сержант! Разрешите к вам. Ровно полминутки.

Д а л и е в (недовольно). Зачем, товарищ Ерикеев?

Е р и к е е в. Документ парторгу передать. Больше чем документ.

Д а л и е в (переглянувшись с Дедуновым). Иди.

Е р и к е е в (подползает, передает Дедунову листок). Одиннадцать подписей. Я последний по цепи. (Убегает.)

Д е д у н о в (читает). «Просим принять нас в ряды ВКП(б). Разрешите нам считать себя в этом бою коммунистами»… От чистого сердца даю рекомендацию! (Быстро пишет.)

Д а л и е в (горячо). И я даю!.. (Грустно.) Не имею еще права. (Считает на пальцах, радостно.) Имею! Уже почти месяц имею право!.. Здесь писать, Федот Иванович?.. (Пишет.)

Д е д у н о в (громко). Ерикеев, передай по цепи! Ваше заявление и наши рекомендации перешлю в парт-комиссию! А вы, как подобает коммунистам…

Голос Дедунова заглушают залпы гитлеровцев. Гвардейцы отстреливаются.

1-й  г о л о с. Получай, фашист, от коммунистов!

2-й  г о л о с. Ось тоби, фриц, и капут и блиц!

Атака гитлеровцев отбита. Снова затишье.

Д а л и е в. Есть суждение, Федот Иванович. Присвоить нашей роте очень гордое наименование «Гвардейская дружба народов». Проанализируйте! Освобождаем белорусскую землю. Комбат осетин. Погибший комроты — русский. Вы и Корешков тоже. Лавренко — украинец. Гамрекели — грузин. Ерикеев — татарин. Сабитов — казах…

Д е д у н о в. Косач — цыган. Полная дружба народов!

Грохот разорвавшегося неподалеку снаряда. Гвардейцы отстреливаются. Перестрелка утихает, и слышно, как перекатываются по цепи голоса бойцов.

Г о л о с а  б о й ц о в. Дружба народов!.. Гвардейская дружба!

Возвращается  Л а в р е н к о. Подает Далиеву клочок бумаги.

Д а л и е в (посмотрев бумагу, сокрушенно). И все? Каждый патрон дороже, чем… чем глоток воды в Кызылкумской пустыне!

Д е д у н о в. Комбат наверняка послал нам боеприпасы.

Д а л и е в. Что могло с ездовым случиться?

Д е д у н о в. Не застряла ли повозка в топи…

Подползает  К о р е ш к о в.

К о р е ш к о в. Травка молчит. Пробит провод. Разрешите, товарищ старший сержант, пойти. Найду и восстановлю.

Л а в р е н к о. Под таким огнем? Цэ ж невозможно!

Д е д у н о в. Невозможное сейчас только на долю убитых осталось, а мы с тобой живые.

К о р е ш к о в. Разрешите выполнять?

Д а л и е в. И скорее! Пока немцы и болото не перерезали. (Обнимает Корешкова.)

Корешков отползает.

Да, Лавренко, нашей высотки нет на карте даже у командующего армией, не то что у товарища Рокоссовского. И если мы высотку оставим, в Кремль про нас, не бойся, не доложат.

Д е д у н о в. А ежели выстоим здесь, да еще передадим на КП наши разведданные, наверняка доложат.

Д а л и е в. Конечно. Как же ты считаешь, уважаемый Гнат, с нашей стороны морально будет этично оставить высотку?

Д е д у н о в. Нам на государственную границу выходить.

Д а л и е в. Ядовитые змеи чувствуют, что приближается им капут. Даже союзники наконец второй фронт открыли. И если в такой момент ты, Гнат, и я здесь не выдержим, фашисты поднимут сабантуй аж до самого Гитлера!

Д е д у н о в. Капитан Лозовой не поверил бы, что не выдержали.

Д а л и е в. Очень правильно! Только не капитан. Если я уже старший сержант, значит, Лозовой минимум-максимум майор.

Слышится усиленный мегафоном голос фашиста: «Группен советьски красныйармейц! Слюшайт наш пропозиций! Вы отрезан. Вас не спасайт целий корпус. Мы вас раньше убивайт абер загоняйт ин болот. Скажит ваш командир, что нада капитулирн и вешайт вайсе фляг. Ми разрешайт вам мислить всиво пъять минутен. Расстреливайт ваш коммунистен и сдавайтся. Скажит ваш командир, пусть не задерживайт капитулирн!»

Слышали, уважаемые гвардейцы? Что же вы скажете своему командиру?

Д е д у н о в. И парторгу!

Г о л о с а. Скажем: все мы коммунисты!

— Поговорим с гитлеровцами по-гвардейски!

— Москву им напомним!

Г о л о с  К о р е ш к о в а (перекрывает другие голоса). Боеприпасы привезли!.. Лавренко, ко мне!

Лавренко бежит навстречу.

Д а л и е в (восторженно). Орден такому ездовому!

Д е д у н о в (громко). Передать по цепи! Боеприпасы есть!

Слышатся радостные возгласы гвардейцев. К о р е ш к о в  и  Л а в р е н к о  приносят раненую  Н и н у.

Д а л и е в. Травка! (Бросается к ней.)

Д е д у н о в. Дышит?

К о р е ш к о в. Чуть не увязла в топи!

Н и н а (очнулась). Ездовой еле добрался в батальон… Кровью истек… Связи нет… И я… Лошадь ранили… (В бреду.) Алексей… Алеша…

Д е д у н о в. Алексей? Брат, верно?

Д а л и е в. Пусть Ерикеев перевяжет. И укол. Скорей!

К о р е ш к о в (отдает ему полевую сумку). Травкина сумка. Сохрани.

Корешков и Лавренко уносят Нину. Далиев вынимает из сумки маленький томик.

Д а л и е в. Эф И Тютчев. (Раскрывает наугад.) «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать — в Россию можно только верить».

Д е д у н о в. Верить.

Н е м е ц к и й  г о л о с (усиленный мегафоном). Пъять минут кончайт! Какой есть ваш отвъет?

Д а л и е в. Есть наш ответ! Мы верим в Россию! Верим! (Поднявшись во весь рост.) Гвардейцы! Отплатим за кровь нашей Травки! Рота гвардейской дружбы народов! По гитлеровской нечисти всеми огневыми средствами — огонь!

Симфония победного боя.

Конец первой части

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Конец июля 1944 года. Войска 1-го Белорусского фронта вышли к Западному Бугу — государственной границе с Польшей. Лощина близ реки. Д е д у н о в  и  Л а в р е н к о  столярничают — мастерят пограничный столб. Им помогает  Ю з е ф, молодой солдат из Войска Польского.

Л а в р е н к о (напевает). «Повий, витер, на Вкраину, дэ покынув я дивчину…»

Ю з е ф. Бардзо невесела песня.

Л а в р е н к о. Федот Иванович, я цю писню пид Можайском заспивав. И у комбата Лозового слезы… Мабудь, показалось?..

Д е д у н о в. А еще скажи, Юзеф, как по-польски «дочка»?

Ю з е ф. Цурка, прошу пана.

Л а в р е н к о. Цурка. Красиво, правда, Федот Иванович?

Д е д у н о в. Мою цурку Иришкой звать, Ириной.

Ю з е ф. Пани Ирэна… И мне бы цурку. (Вздохнул.) Не угнали ли фашисты мою… невесту…

Д е д у н о в. Любимую… Как оно по-польски — любовь?

Приходит  Р а т о я н, майор.

Р а т о я н. Здравствуйте, товарищи. (Жестом показывает: не надо рапортовать!)

Д е д у н о в. Здравия желаю, товарищ майор!

Ю з е ф. Щиро витам, пан майор!

Р а т о я н. Тянет меня в ваш батальон.

Д е д у н о в. И ваш он. Самое тяжкое вместе прошли.

Р а т о я н. Думаете, самое тяжкое, Федот Иванович?

Д е д у н о в. На нашей земле фрицем не пахнет — легче воюется. Там, за Бугом, Польша, ее освобождать надо. (Кивает на Юзефа.) Вместе в разведку поплывем.

Р а т о я н. Нашли, вижу, общий язык.

Л а в р е н к о. Юзеф — хлопец мировой!

Д е д у н о в. Только панами нас величает. И я у него пан, и моя Иришка пани.

Р а т о я н (смеется). Пан — не в смысле барин. Вежливость. Мне когда-то Нина объясняла: заменяет русское «вы».

Ю з е ф (обрадован). Так то и есть, прошу пана.

Д е д у н о в. Видать, еще продержат Травку в госпитале.

Г о л о с  Д а л и е в а. Федот Иванович! Лавренко!

Д а л и е в  появляется.

Разрешите, товарищ майор?

Р а т о я н. Продолжайте, Далиев. Срочно?

Д а л и е в. Сверх, товарищ майор! Из корпуса кто-то приехал (Дедунову.) Нас требуют. И тебя, Юзеф!

Ю з е ф. Корпус — то добже. Прошу пана, ночью пойдем?

Д а л и е в. Уважаемый Юзеф, у нас, в Узбекистане, говорят: сказал слово другу, а мою тайну узнал враг.

Ю з е ф. У нас, в Польше, почти так же мовлять, прошу пана.

Д е д у н о в (собрался). Эх, не успели мы пограничный столб закончить.

Д а л и е в. Закончат. Напишут красным «СССР». И поставят. Нам весла делать нужно. Я такой челночок обнаружил! Легкий, как шаль из кисеи!

Р а т о я н. Ну идите. (Юзефу.) Счастья вам на родине.

Ю з е ф. Счастье — то бардзо добже, пан майор.

Дедунов, Далиев, Лавренко и Юзеф уходят. Помахав им вслед рукой, Ратоян направляется в другую сторону. Навстречу ему — похудевшая  Н и н а. В руке вещмешок.

Р а т о я н. Нина…

Н и н а. Вы?.. (Обнимает его.)

Ратоян ее целует.

Ой, товарищ майор!

Р а т о я н. Так быстро выписали?

Н и н а (смутилась). И вовсе не быстро.

Р а т о я н (подозрительно). Документ из госпиталя?

Н и н а (опустив глаза). Пришлют. Хотите хлеб с вареньем?

Р а т о я н. Удрала?

Н и н а. Белая черешня. Хотите?

Р а т о я н. Вернем в госпиталь.

Н и н а. Завтра бы выписали, ей-богу!

Р а т о я н. Зачем же удрала?

Н и н а. В чужую часть могли направить.

Р а т о я н. Могли.

Н и н а. Видите. (Достает бутерброды.) В госпитале мировой харч, а все равно осточертело.

Р а т о я н (ест, ворчливо). Ох, достойная ученица Лозового!

Н и н а (вспыхнула). При чем тут Лозовой?

Р а т о я н. Тоже удрал из госпиталя. «По самодиагнозу» — так мне в письме написал, нарушитель! А еще Герой Советского Союза!

Н и н а (обреченно). Герой Советского Союза…

Р а т о я н. Это еще он за Сталинград. Тогда, помнишь, Солодухин именно в Сталинград увез несколько человек. И Напорко. Ты ведь Напорко знаешь?

Нина поглощена своими мыслями и не отвечает.

Он тебе не очень по душе?..

Н и н а (безучастно). А кому он по душе? Сухарь.

Р а т о я н. В первые же дни войны сухарь грудью прикрыл Солодухина. Полтора месяца в госпитале провалялся. Не знала? А он не трезвонит.

Н и н а (постепенно овладевает собой). Все равно, он… он с недостатками.

Р а т о я н. Ниночка, храбрец даже с недостатками — храбрец, а трус есть трус, даже если это его единственный недостаток.

Н и н а (собралась с силами, подчеркнуто безразлично). Кстати, а где сейчас Лозовой?

Р а т о я н. Больше писем не было. А возможно, письмо меня догоняет — уж больно быстро наступаем, Нина.

Н и н а (словно про себя). Герой Советского Союза…

Ратоян пристально смотрит на нее. Прибегает  К о р е ш к о в.

К о р е ш к о в. Товарищ майор, вас… (Остолбенел.) Травка! (Спохватился, Ратояну.) Передано из полка: вам немедля связаться с КП. Кто-то приехал.

Р а т о я н (Нине). Не прощаюсь. (Быстро уходит.)

К о р е ш к о в. Нина!.. Не рада мне, что ли? Или поскучнела в госпитале.

Н и н а. Степан Петрович! Милый… (Подает ему руку.)

К о р е ш к о в. Меня и поцеловать не грех — ты с моей младшенькой, сама знаешь, погодки. (Целует Нину.) А теперь, Травка, докладываю: книжку писателя Тютчева сберег. Буржуазного происхождения, а правильно сочинял. (С чувством.) «Так пусть же бешеным напором теснят вас немцы и прижмут к ее бойницам и затворам, — посмотрим, что они возьмут!» (Показывает кукиш воображаемому немцу.) Вот что возьмут! (Спохватился, убегает.)

Н и н а (о своем). Герой Советского Союза… (Задумалась. Вынимает из кармана гимнастерки фотокарточку. Всматривается.)

Приходит  М а к с и м о в.

М а к с и м о в. Нина!

Н и н а. Здравствуйте.

М а к с и м о в. Ратоян сказал, вас выписали…

Н и н а. Спасибо за Тютчева.

М а к с и м о в (увидев фото в ее руке). Лозовой?.. Моя работа.

Н и н а. Возьмите. (Протягивает карточку.) Хранить надо карточки только самых близких… (Отвернулась.)

М а к с и м о в (после паузы). Я вам прочитаю письмо девушки. Если когда-нибудь сумею написать пьесу… обо всем, что мы с вами видели… и еще увидим… я включу в пьесу это письмо… Слушайте.

Н и н а. Я не вижу письма.

М а к с и м о в. Запомнил. Всю жизнь буду помнить… «Хороший мой, сегодня тоже нет от тебя письма. Пятьдесят третий день. А может быть, наша почта уже не работает. Снаряды все слышней. Правда, нас уже не бомбят — наш городок для них незначительный объект. Знаешь, я не эвакуировалась. Если в такие дни я, твоя невеста, не могу быть рядом с тобой, самым дорогим мне человеком, то помогу твоим родителям, разделю их судьбу. Славные они у тебя, и мне с каждым днем понятней, отчего ты такой, каким я тебя знаю… Это письмо дойдет до тебя, должно дойти! Ты не можешь не знать, кем ты для меня стал. После встречи с тобой я становилась лучше с каждым днем, поверь, чище душой… Боюсь только одного: во всех оккупированных городах немцы берут на специальный учет девушек и подростков, а потом угоняют в Германию. Если так случится со мной, я не выживу. Любимый мой… Ты для меня больше чем любимый, ты мой друг. Друг! Если я погибну, женись, обязательно женись. Это большой грех, чтобы у такого человека, как ты, не было детей. Прибавь к характеру жены свой, и она будет чудесным человеком. Только прошу тебя, не женись на девушке, которую тоже зовут Оксаной. И еще: никогда, слышишь, никогда не ходи с ней на Шестую симфонию Чайковского. Это только мое. И пусть останется моим. На Шестой, помнишь, в Харькове, весной я поняла, что без тебя моя жизнь потеряет всякий смысл…» (Пауза.) И больше писем Лозовой не получал.

Н и н а (тихо). Лозовой?

М а к с и м о в. Помните, мы из батальона уехали вместе. Ночью шофер менял скат. В лесу темень. И при синем свете фар Лозовой прочитал мне письмо Оксаны. Наутро я записал его… Да, он и фото ее показал. Он сам снимал. На берегу Десны. (Словно впервые разглядев Нину.) А вы… похожи на Оксану!.. Отдаленно, но похожи… Ну как, вернете мне фото Лозового?

Нина, услышав чьи-то голоса, уходит. Появляются  С о л о д у х и н, сменивший его на посту комдива генерал-майор  Т а ш и л о в, Р а т о я н  и  Н а п о р к о.

Т а ш и л о в (с картой в руках докладывает Солодухину). Если разведка подтвердит, прошу разрешить мне форсировать Буг левее километра на полтора.

С о л о д у х и н. Даже на два. И сомкнетесь с Первой армией Войска Польского. А вашим соседям справа я сейчас тоже дам запасной вариант форсирования. Я от вас прямо к ним.

Н а п о р к о (подходит). Разрешите отлучиться? Я мигом.

С о л о д у х и н (хмуро). Опять хозяйственные проблемы?

Н а п о р к о. Так точно, товарищ генерал.

С о л о д у х и н (укоризненно). Ох, Напорко. Ладно, в последний раз.

Н а п о р к о. Слушаюсь, в последний раз. (Уходит.)

М а к с и м о в (подходит). Товарищ генерал-лейтенант, разрешите присутствовать?

С о л о д у х и н. Твои коллеги сначала присутствуют, а потом спрашивают. Здравствуй, корреспондент. Не зазнался? Ты же теперь центральная пресса!

Неподалеку раздается сильный взрыв.

Т а ш и л о в (Ратояну). Майор, это в расположении вашего полка. Проверьте.

Р а т о я н. Слушаюсь. (Быстро уходит.)

С о л о д у х и н (Максимову). Да вот еще. Что ты все пишешь: «немцы отступили», «немцы оголтело сопротивляются», «немцы зверски расправились с населением». Я бы написал «оккупанты», «захватчики», «фашисты».

М а к с и м о в. Сейчас понятие «немец» как-то неотделимо от понятия «фашист».

С о л о д у х и н. Отдели. Кончится война — узнаем, думаю, про дела немецких коммунистов — подпольщиков в гитлеровском тылу! Сейчас вернется Напорко, возьми у него записку — саперы нашли в неразорвавшейся мине… Как это там?..

Т а ш и л о в (подсказывает). «Тельмановцы и на подземных заводах помогают советским братьям, несущим свободу Германии».

С о л о д у х и н (Максимову). Понятно, писатель?

Приходит  Д а л и е в. Рапортует Солодухину.

Д а л и е в. Товарищ генерал-лейтенант! Вы выразили желание увидеть наших и польских разведчиков, которые совместно…

С о л о д у х и н. Выразил. И не увидеть, а потолковать. Где они у тебя, москвич? Пойдем.

Все следуют за ним, не замечая  Н и н ы, которая стоит в отдалении. Прибегает взволнованный  Р а т о я н.

Р а т о я н. Товарищ генерал! Погиб лейтенант Напорко.

Солодухин замер.

Он решил проверить дорогу — вы по ней собираетесь к соседям справа. Дорога заминирована.

С о л о д у х и н (глухо). Саша… где?

Р а т о я н. Отнесли в санбат.

Солодухин стремительно уходит. Ташилов за ним.

Вот, сухарь, оказывается, стихи сочинял. И, как ни странно, о тебе… (Уходит.)

Нина задумалась. Вечереет. Проходят  Д е д у н о в, Д а л и е в, Л а в р е н к о  и  Ю з е ф. Они вооружены, в маскировочных халатах, несут весла.

Д е д у н о в (Нине). Доброго пути пожелай нам, дочка.

Н и н а. Присели бы на дорогу.

Ю з е ф (удивлен). Прошу, пани, зачем?

Н и н а. На счастье. Сели!

Все присаживаются.

Встали!

Все поднимаются.

Л а в р е н к о. А що цэ вы, дивчино, так розглядалы?

Н и н а. Принесите мне из Польши цветок. (Уходит.)

Ю з е ф. Бардзо гарна пани. Красивая.

Д а л и е в. Красивая, уважаемый Юзеф, есть не красавица, а та, которую муж очень любит.

Ю з е ф. Согласен. Но и пан согласится, что встретить перед разведкой таку пани — бардзо добра примета.

Разведчики двинулись.

Музыка.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Двадцатые числа апреля. Берлинское направление. Сумерки. Наскоро сделанный указатель со стрелкой «До Берлина 19 км». По гудкам грузовиков и тягачей, по грохоту гусениц и стремительным бликам синих фар угадывается интенсивное движение, которым виртуозно дирижирует регулировщица  К л а р а.

К л а р а (строго). Эй, с колясочками! Стоп! Назад ходу нет! Движение одностороннее: только на Берлин! (Подозрительно.) А почему заграничный плакат?

Н и н а (появляется в форме младшего лейтенанта). Это датчане, надо пропустить. Наши вызволили из концлагеря.

К л а р а. Сейчас пропустим освобожденную Данию. (Машет флажком, уходит на шоссе.)

Приходит  Е р и к е е в  с катушкой провода.

Н и н а. Теперь — обходный провод вдоль фольварка.

Е р и к е е в. Вы бы покемарили. Вторые сутки без сна.

Н и н а (весело). На Берлин же!.. Ладно, двадцать минут. (Садится на ящик. Задремала.)

Ерикеев уходит. Возвращается  К л а р а.

К л а р а (устало). Нюшка сменила меня. (Садится рядом с Ниной.)

Н и н а (проснулась). А вы здесь только вдвоем?

К л а р а. Еще ефрейтор. Пленных повел на пункт. Выходят из лесу — и хенде хох! Чистое кино.

Н и н а (улыбается). Здесь веселее, чем в санитарках?

К л а р а. Ну! Здесь мне даже полковники улыбаются… Интересно, какие платья будут носить после победы? Перед самой войной забрала я из мастерской креп-жоржетовое. Васильковое, а отделка белая. Боюсь, из моды вышло.

Н и н а. И в немодном хороша будешь.

К л а р а. Не смейся. Ты вот красивая. Не так даже красивая, как интересная. Шарм. Ну и офицерское звание, штаб дивизии. Наверно, влюбляются пачками, да?

Н и н а. Один бы полюбил.

К л а р а. А ты в него влюблена?

Н и н а. Нет. (Помолчав.) Я люблю его.

К л а р а. Разлюби!.. Не можешь, да? Невозможного нет. (Оживилась.) Забыла же того женоненавистника, а как переживала на Западном фронте! И этого забудешь… Слушай, а слезами не пробовала? Попробуй. Для самых бесчувственных наши слезы — как прямой наводкой!

Н и н а. Не родился человек, из-за кого заплачу.

К л а р а (после паузы). А может, все-таки любит?

Н и н а. Другую.

К л а р а. А тебе какое дело! Эх, не так уж, видно, любишь, а то дралась бы за свою любовь… Вольнонаемным, конечно, удобнее — и за косы оттаскать разлучницу можно… А ты еще партийная, да?

Нина отрицательно покачала головой.

Нет?! Ну я бы на твоем месте… Почему не подаешь?

Пауза.

Н и н а. Хотя бы потому, Клара, что разлучница-то вроде я.

К л а р а. Женатик? Многодетный, да?..

Нина молчит.

Большой начальник, Нина?

Н и н а. Герой Советского Союза.

К л а р а. Плохо! Скажут, на Героя нацелилась! Да еще от другой отбиваешь… Это против партийного устава, да?

Н и н а. Против совести. В партию надо, когда… чиста каждой мыслью.

Прибегает  Ш о ф е р, из разбитных, с ведром.

Ш о ф е р. А где тут, девчаточки, водичка?

Н и н а. Среди девчаточек есть офицер.

Ш о ф е р. Извиняюсь, я полагал, вы — медицина.

Н и н а. Обратитесь, как положено.

Ш о ф е р (подтянулся). Товарищ младший лейтенант, разрешите…

Н и н а (Кларе). Покажите ему, где вода.

К л а р а. Белый сарай видишь? А слева — водоем.

Слышны беспорядочные выстрелы.

Ш о ф е р. Не волнуйтесь, у меня в кабине автомат.

Н и н а. Принесите! Всем водителям вооружиться!

Шофер убегает. Подползает  Е р и к е е в.

Е р и к е е в. Немцы, товарищ младший лейтенант.

Н и н а. Сколько их?

Е р и к е е в. С десяток.

К л а р а. Может, они сдаваться?

Е р и к е е в. Эти — нет.

Возвращается  Ш о ф е р  с автоматом.

Ш о ф е р. Сыграю им траурный маршок композитора Шопена!

Н и н а. Без моей команды — ни выстрела. (Кларе.) Передай приказ водителям: занять круговую оборону!

Клара убегает.

Ш о ф е р. Обороняться? Под Берлином? Истребить их надо!

Н и н а. Я предложу им сложить оружие.

Ш о ф е р. Разрешите — я. Как-никак мужской голос.

Н и н а. Ничего, советский голос — и женский хорош. (Сложив ладони рупором, по-немецки.) Немедленно выходить по одному, бросить оружие! Выходить по одному! Живо!

В ответ слышатся выстрелы.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Полуразрушенный дом на пылающей окраине Берлина. М а к с и м о в, заглядывая в блокнот, диктует  Т е л е г р а ф и с т к е.

М а к с и м о в. «Москва, «Красная звезда». Абзац. Первый из фронтовых знакомых, кого я встретил на берлинской окраине, был политработник Ратоян. Но побеседовать с подполковником не удалось. Он спешил на передний край, на захваченную станцию берлинского метро. Сегодня, 22 апреля 1945 года, везде, даже на самых горячих точках, проводятся беседы о 75-летии со дня рождения Ленина…»

Т е л е г р а ф и с т к а. У нас во время беседы грохнулся «юнкерс». Почти рядом.

М а к с и м о в. «Воины Солодухина достойно отмечают эту дату: ворвались в Берлин! Помню, под Москвой Солодухин хорошо сказал: «Заря победы только-только забрезжила над Подмосковьем», а молодая партизанка Гаранина добавила, что заря победы обязательно взойдет над Берлином. И сейчас мысли уносят наших воинов под Москву, где они все гордо называли себя москвичами…»

Т е л е г р а ф и с т к а. Точно! Я елецкая, а говорила — москвичка!

Вбегает  Н и н а, сгоряча не замечает Максимова.

Н и н а. Катюха, закрывай контору!

М а к с и м о в (горячо). Но я — в газету! (Узнал ее.) Нина!

Н и н а (обрадовалась). Здравствуйте!.. Ничего не могу сделать — приказ комдива. Выдвигаемся ближе к рейхстагу. (Начинает собирать аппаратуру.) К Унтер-ден-Линден!

Т е л е г р а ф и с т к а. По-русски — улица под липами.

М а к с и м о в (жалобно). Нина, но мне в газету…

Н и н а. А вы передайте от танкистов. Их узел на Лейпцигерпляце.

Т е л е г р а ф и с т к а. По-русски — Лейпцигская площадь.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

29 апреля 1945 года. Вечер. Берлин. В полуразрушенной комнате наблюдательный пункт генерал-майора Ташилова, чья дивизия с боями приближается к рейхстагу. Т а ш и л о в  у стереотрубы. Слушает сообщение разведчиков  Д е д у н о в а  и  Д а л и е в а. А д ъ ю т а н т  записывает. В безопасном углу — зачехленное Красное знамя.

Д е д у н о в. Ну и надолбов на мосту Мольтке! Не счесть! Зато прямой путь танкам к рейхстагу.

Д а л и е в. А лично сам рейхстаг, товарищ генерал, очень некрасивая архитектура. Мы подползли бы ближе, только из музкомедии ихняя артиллерия безобразно бьет.

Т а ш и л о в. Что за музкомедия?

Д а л и е в. Оперетта. И кругом — сирень, сирень!

Д е д у н о в. Разрешите, на карте покажу. (Показывает.)

Т а ш и л о в. Театр «Комише Опер»… (Адъютанту.) Передайте Гнездилову, надо с этой опереттой кончать. (Разведчикам.) Вы, орлы, как всегда, не подвели. (Кивает на Адъютанта.) Их сообщение передать командиру корпуса. (Пожимает им руки.) Передайте подполковнику, что Красное знамя будет вручено вашему полку. К Первомаю должно красоваться на рейхстаге! (Адъютанту.) Покажи разведчикам, заслужили.

Адъютант расчехляет знамя. Далиев и Дедунов застывают перед знаменем, которое вскоре ознаменует победу над врагом.

Д а л и е в. Хорошее знамя. Гордое. Но недопустимо плохо нарисованы цифры нашего корпуса. Один подумает — девять, другой подумает — ноль. Все будут любоваться, а нашему уважаемому командиру корпуса будет морально очень грустно.

Т а ш и л о в. Цифры подправим. Ну, орлы, успеха вам.

Д а л и е в  и  Д е д у н о в. До свидания, товарищ генерал. (Уходят.)

А д ъ ю т а н т (вернувшись к записям). Как именовать — «дом Гиммлера» или «гестапо»?

Т а ш и л о в (у стереотрубы). Именуй хоть логовом — главное, что оно в наших руках… Написал?

А д ъ ю т а н т. Так точно. (Подает Ташилову донесение.)

Т а ш и л о в (подписал). Пусть Нина сама передаст.

А д ъ ю т а н т. Слушаюсь. (Уходит.)

Входит  Л о з о в о й. Он уже в чине подполковника, на груди «Золотая Звезда».

Л о з о в о й. Товарищ генерал, разрешите?.. Из штаба фронта.

Т а ш и л о в. Здравствуйте. (Просмотрел документ.) Слушаю.

Л о з о в о й. Маршал приказал танкистам из своего резерва помочь вашей дивизии… И, конечно, соседней.

Т а ш и л о в. Хорошая весть!

Л о з о в о й. Сейчас еду в танковую бригаду. Она у Моабита. Должен познакомиться с вашими планами. И увязать с танкистами.

Т а ш и л о в. Вот мой приказ. И карта. (Показывает.)

Лозовой делает пометки на своей карте.

Л о з о в о й. Самый крепкий орешек — Тиргартен.

Т а ш и л о в. Да, оттуда попытаются рассечь мои батальоны.

Л о з о в о й. Не сочтете ли вы, товарищ генерал, целесообразным направить своего связиста и рацию к танкистам?

Т а ш и л о в. Игра стоит свеч! Можете погодить десяток минут? Связистка отправится с вами.

Л о з о в о й. Не могу. Должен побывать и у ваших соседей. А связистку я проинструктирую на месте. Мне приказано находиться у танкистов до начала дела. Разрешите идти?

Т а ш и л о в. Желаю успеха, подполковник.

Л о з о в о й. А я желаю… именно вашей дивизии овладеть рейхстагом… (У выхода.) Не из вежливости. В этой дивизии я начинал войну. Правда, она потом переформировалась…

Т а ш и л о в. И все же у вас, вероятно, здесь друзья?

Л о з о в о й (нерешительно). Кстати, товарищ генерал… Еще под Москвой к нам…

Его прерывает вбежавший  А д ъ ю т а н т.

А д ъ ю т а н т. От Гнездилова. (Подает донесение.)

Т а ш и л о в (просматривая). Вы что сказали, подполковник?

Л о з о в о й (как бы стряхнув воспоминания). Желаю здравствовать. (Быстро уходит.)

Т а ш и л о в. Помогите Нине проверить походную рацию. И пусть мне доложит.

А д ъ ю т а н т. Слушаю. (Уходит.)

Входит усталый полковник  Р а т о я н. Его глаза воспалены.

Р а т о я н. Знаешь, заявлений в партию все больше и больше. Придется парткомиссии следовать за наступающими. Даже в объекте сто пять.

Т а ш и л о в. Пляши! Маршал танковую бригаду подбрасывает! Вот сюда! (Показывает на карте.) Подполковник из штаба фронта только что был. Я к нему на КП танкистов Нину посылаю. Для двухсторонней связи.

Р а т о я н. Хорошо!.. Классную частушку записал! (Озорно напевает.) «Худо Гитлеру-каналье, на канале доконали, фриц в тревоге: вас ист дас? Дас ист в плен мы взяли вас!» Сорок третья!

Т а ш и л о в. Все на дружка работаешь?

Р а т о я н. Он еще под Москвой решил: после победы напишет диссертацию про устное народное творчество на фронте. А Лозовой слов на ветер не бросает!

Т а ш и л о в (припоминает). Лозовой?

Р а т о я н. Лозовой, Алексей Денисович.

Т а ш и л о в. Это он приезжал. И ждет нашу связистку у танкистов.

Р а т о я н (взволнованно). Борис Ильич! Нельзя Нину туда!

Т а ш и л о в. Новости! На КП танкистов будет спокойнее, чем у нас. Мы-то сразу за канал выдвинемся, а они…

Р а т о я н. Не в этом дело…

Ташилов недоумевает.

Товарищ генерал-майор, иногда двум прекраснейшим людям… лучше не встречаться…

Входят  Н и н а  и  А д ъ ю т а н т.

Н и н а (докладывает). Товарищ генерал, рация проверена. Движок — как часы, отклонение амперметра нормальное.

Т а ш и л о в. Добро. Вот что, Гаранина. С этой рацией нужно к танкистам. Там будет подполковник… из штаба фронта. (Посмотрел на Ратояна.) Как, по-вашему, Ерикеев справится?

Н и н а. Товарищ генерал, не сочтите… я не хвастаю. Но к рации я больше… привыкла.

Т а ш и л о в. Нет. Вам — другое задание. На знамени надо две цифры поразборчивее. Вы же у нас лихо оформляете боевые листки. (Ратояну.) Не так ли?

Р а т о я н. Безусловно.

Т а ш и л о в (Адъютанту). Покажи, какие цифры. (Нине.) А потом сюда, к аппарату, — вечерок предстоит горячий.

Адъютант берет знамя и уходит с Ниной.

Р а т о я н. Спасибо, Борис Ильич.

Т а ш и л о в. Отправлю Ерикеева. (Уходит.)

Зуммер телефона. Ратоян отвечает.

Р а т о я н. Иволга… Нет, я Тридцать третий… Жду… (Пауза.) Так точно, товарищ Четвертый. Объект сто пять? Надеемся; в подарок Первомаю… Конечно, догадываемся, что и наш сосед готовится… (Смеется.) А на это разрешите, товарищ Четвертый, ответить вам армянской пословицей: «Люблю своего соседа затем, чтобы и он мне помогал»… Спасибо. (Положил трубку. Вернувшемуся  Т а ш и л о в у.) Звонил командующий.

Т а ш и л о в. Что приказал?

Р а т о я н. Помнить, что и соседи имеют знамя для рейхстага.

Входит лейтенант  Ш а к е н  О р д у б а е в.

О р д у б а е в. Товарищ командир дивизии, лейтенант Ордубаев…

Т а ш и л о в. Здравствуйте, лейтенант.

О р д у б а е в. Товарищ генерал, группа под моим командованием прибыла за победным знаменем, которое положено водрузить на самом рейхстаге, чтобы со всех концов видать было.

Т а ш и л о в (Ратояну). Товарищ начальник политотдела, пойдемте вручим знамя.

Все уходят. Приходит  Н и н а, занимает место у телефона. Канонада усиливается, отсветы пламени все ярче. Вбегает  Т е л е г р а ф и с т к а, в руках телеграфная лента.

Т е л е г р а ф и с т к а. Из штаба фронта! Запрашивают про какого-то подполковника. К нам присылали и к танкистам. Пропал. А у него особое задание… Требуют ответа!

Н и н а. Объясни спокойно. Какой подполковник?

Т е л е г р а ф и с т к а (смотрит ленту). Лозо… Лозовой… Опасаются, может, подстрелили гады…

Нина замерла, затем берет ленту.

Ты что! Шиворот-навыворот читаешь!

Н и н а. Катя… Он… Я должна… (Мечется.)

Т е л е г р а ф и с т к а (снимает трубку). Иволга… Хозяин?

Н и н а (выхватывает трубку). Кто говорит?.. (Подтянувшись.) Хозяин передает Знамя Победы части товарища Минченко, товарищ Двенадцатый… Так точно… Понятно, с этой минуты бросить самого опытного связиста на перехват донесений группы противника, засевшей в объекте сто пять.

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Полуподвал рейхстага. Парткомиссия продолжает начатое в прологе обсуждение заявления Нины.

М а к с и м о в (продолжая рассказ). …И комдив рассказал мне для газеты, как здорово организовала Гаранина радиоперехват донесений гитлеровцев, засевших в рейхстаге. Те в отчаянии передавали все открытым текстом — и она тут же переводила с немецкого.

П о л к о в н и к. Да, об этом говорится в боевой характеристике.

М а к с и м о в (взглянул на часы). Извините, товарищ полковник. Я должен вызвать Москву…

П о л к о в н и к. Идите, майор. Вы рассказали парткомиссии все.

Максимов, откозыряв, уходит.

Зачитаем рекомендации…

Торопливо входит  Л о з о в о й. Возбужден — и не замечает Нину.

Л о з о в о й. Товарищ полковник, разрешите…

П о л к о в н и к (недоуменно). Слушаю, подполковник.

Л о з о в о й. Третий этаж очищен… Надо выше. И я… вынужден просить… очень просить… Нельзя ли лейтенанта Ордубаева вне очереди… Дело в том, что…

П о л к о в н и к (резко). Странная формулировка, подполковник. «Вне очереди». Здесь идет прием в ряды партии.

Л о з о в о й. Разрешите пояснить. Приказано очистить последний этаж. Большие потери. А у лейтенанта Ордубаева опыт по штурму правительственных зданий. И дом Гиммлера очищал, и рейхсбанк. Исключительные мотивы!

П о л к о в н и к (улыбнулся). Действительно, исключительные. Как считаешь, товарищ Гаранина?

Лозовой оглянулся, узнал Нину.

Н и н а (не глядя на него). Я подожду. (Уходит.)

Л о з о в о й. Благодарю, товарищ полковник. Разрешите идти? (Уходит вслед за Ниной.)

П о л к о в н и к (вдогонку Нине). Сразу заходи после Ордубаева! (Громко вызывает.) Лейтенант Ордубаев!

О р д у б а е в (входит, слегка прихрамывая). Ордубаев Шакен Габитович здесь, товарищ секретарь партийной комиссии!

П о л к о в н и к. Мы вас вызывали первым. Почему опоздали?

О р д у б а е в (виновато). Не вовремя ранили. Царапина. А меня потащили в санбат.

Е ф р е й т о р (замечает на груди Ордубаева ленточки — знаки ранения). Пятый раз. Где ж это вас, товарищ лейтенант?

О р д у б а е в (застенчиво). В общем, как раз здесь. (Показывает туда, где сидит Ефрейтор.)

З а т е м н е н и е.

Высвечивается коридор рейхстага. Отсветы пламени. Шум схваток и перестрелки. Н и н а  и  Л о з о в о й  спиной прижались к стене, чтобы не мешать пробегающим с автоматами наперевес бойцам.

Л о з о в о й. Да, новостей у вас много.

Н и н а. У вас больше.

Л о з о в о й. Не все хорошие, Нина. (Как бы стряхнув грустные мысли.) Ну, а… в личном плане? По-старому?

Н и н а. Не совсем.

Л о з о в о й (живо). Именно?

Пауза.

Н и н а. Помните, у Тютчева… (Глядя прямо в глаза.) «Еще томлюсь огнем желаний, еще стремлюсь к тебе душой — и в сумраке воспоминаний еще ловлю я образ твой… Твой милый образ, незабвенный, он предо мной везде, всегда, недостижимый, неизменный, как ночью на небе звезда…»

Л о з о в о й (поражен). Нина… Надо поговорить.

Н и н а. Опять через… два года и семь месяцев?

Л о з о в о й. Почему! Дни Берлина, сами видите, сочтены. Давайте… (Озорно.) Давайте условимся, как Швейк!

Н и н а. В шесть часов после войны?

Л о з о в о й. Именно в шесть! После того как… как берлинский гарнизон сдастся! Идет?

Н и н а (недоверчиво). Идет. А где?

Г о л о с  О р д у б а е в а. Товарищ подполковник!

Л о з о в о й (откликается). Иду, Ордубаев! (Нине.) Знаете где?

О р д у б а е в  прибегает.

О р д у б а е в. Алексей, я коммунист! Коммунист!

Л о з о в о й (обнимает его). Иди, коммунист, кончать фашизм.

Ордубаев уходит.

(Нине.) У Бранденбургских ворот! Понятно?

Гул близкого взрыва.

Н и н а. Понятно. В шесть вечера!.. Ой, как бы нам не разминуться.

Л о з о в о й (убегая). У меня в руках будет сирень.

Н и н а (вдогонку). У меня тоже! Слышите, сирень!

Л о з о в о й (издалека). Буду ждать!

Нина смотрит ему вслед. И не видит, как Полковник и Ефрейтор проводят раненную в руку  ж е н щ и н у - к а п и т а н а. Нина оглянулась, но они уже ушли. Шум боя все явственней.

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

2 мая 1945 года. Уцелевшее здание берлинского учреждения. Одна из наших районных комендатур Берлина. В старинной вазе — сирень. Забравшись с ногами в кресло, К л а р а  под гитару поет старинный романс.

К л а р а. «Я встретил вас — и все былое в отжившем сердце ожило, я вспомнил время, время золотое — и сердцу стало так тепло…»

Быстро входит  Н и н а.

Н и н а. Распелась! Услышат берлинцы — хороша, скажут, советская районная комендатура!

К л а р а. Прием населения уже закончен… Хотя ты права: надо бы песню советских композиторов, а не такое старорежимное.

Н и н а. Старорежимное? Вечное. Это строки Тютчева. (Взволнованно.) «Тут не одно воспоминанье, тут жизнь заговорила вновь, — и то же в вас очарованье, и та ж в душе моей любовь!»

К л а р а. Ой, Нина, вижу, и в тебе загорелись штатские настроения, да? Понятное дело: ведь берлинский гарнизон — хенде хох! А тут еще эта сирень! Напрочь победила запах гари… Эх, жаль, платьица нету!

Н и н а. Я одно тащу с собой. Еще из-под Можайска.

К л а р а. Дай хоть примерить!

Н и н а (оживилась). Слушай, а не нарядиться ли мне сегодня?

К л а р а. Офицеру? Ратоян не разрешит.

Н и н а. Почему? Я ведь только в шесть вечера. Пойду в нем к Бранденбургским воротам.

К л а р а (всматривается в нее). Ой, Нина, какая ты сейчас… привлекательная! (Подозрительно.) И платье надеть хочешь… Можно подумать, на свиданье собираешься.

Н и н а (озорно). Вполне можно.

К л а р а. Вот видишь, и Героя-женатика тоже забыла! А тогда, на шоссе, я подумала, ты без него зачахнешь… Ах, Нина, это только в театре любовь вечная. Перед самой войной я постановку видела. Про любовь. Называлась «Сильна, как смерть». Преувеличение, да?

Н и н а. Преуменьшение. Как жизнь. Сильна, как жизнь.

К л а р а. Опять занеслась! Вернешься домой — и сегодняшнего… кому хочешь в платье показаться, тоже забудешь… Он из артистов, да?..

Нина молчит.

Везучая ты! Я заведую борщом для берлинских детей, а тебя Ратоян поставил артистами и фильмами заведовать!.. Я заметила, как утром на тебя поглядывал певец из московской бригады. Брюнетик такой. Почему-то одну тебя поздравил с падением Берлина!

Н и н а. И не поверил мне брюнетик, что на фронте я была счастливой. Смотрит на меня насмешливо: и чего она, дура, болтает, разве можно быть счастливой рядом со смертью?

К л а р а (вдумчиво). А ведь можно, Нина. Можно. Я бы ему так объяснила. Кругом хорошие люди были. И старались, чтобы я почувствовала, что нужна фронту, пользу приношу… Чего глядишь? Глупости говорю?

Н и н а. Хорошо говоришь. Умница! Мы ведь с тобой вышли в жизнь, когда… жизнь была в затемнении. И все же на фронте, среди пожаров и крови, разглядели много светлого, честного, прямого. И сами, наверно, стали чище сердцем…

К л а р а. А какими хорошие люди станут дома? В мирной жизни?

Н и н а (горячо). Еще душевней, еще прямей! Увидишь!

К л а р а. Дай бог!.. Знаешь, с кем бы мне хотелось встретиться? Помнишь комбата Лозового? Ты не думай, ничего у нас не было — мне такие мрачные не по вкусу. Но до злости хочется, чтобы он увидел меня при всех медалях. Пусть вспомнит, что сказал про меня Ратояну. Никогда не забуду! «Судя по рапорту военфельдшера, Клара Студенкина недостойна фронта, она не записала в своем сердце, что обязана вызволить своих сверстниц из фашистской каторги». И так горько, горько вздохнул…

Входит  Р а т о я н.

Р а т о я н. Вот вы где, Гаранина. Звонили из парткомиссии. Вызывают на девятнадцать тридцать… Что, неподходящее время?

Н и н а. Нет, ничего…

К л а р а. Ей, товарищ полковник, к восемнадцати ноль-ноль до зарезу нужно к Бранденбургским воротам!

Р а т о я н. Успеет — там рукой подать… (Хочет уйти.) Да, вот еще что… Я, конечно, в поэзии — не очень, но вот… (Достает вырезку.) Поэт-фронтовик написал. Может, покажешь московским чтецам…

Н и н а (читает). «Пускай ханжи внушают людям, будто любовь к сердцам крадется под луной… (Взволнованно.) Она, как жизнь, она как свет, как утро, равно идет над миром и войной!». (Уже от себя.) Равно идет над миром и войной…

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Через час. Берлинская улица. С развалин дома свисает белье, превращенное в белые флаги. Проходят  К о р е ш к о в  и  Д а л и е в  с автоматами. Нарукавные повязки «Комендатура».

Д а л и е в (увидел немецкую надпись на стене). У меня уже в глазах сабантуй от ихней пропаганды! Что написано?

К о р е ш к о в. Нина сказала: «Берлин остается немецким!»

Д а л и е в. Конечно, немецким. Но не фашистским… А Лавренко уже расписался на рейхстаге. И Ерикеев.

К о р е ш к о в. И нам, Ахмед, надо.

Д а л и е в. Я так напишу: «Гитлер хотел в Москву, а я, Далиев, пришел от Москвы в гитлеровский Берлин».

Идет  Д е д у н о в, несет небольшой ящичек. Увидев Корешкова и Далиева, останавливается.

Д е д у н о в. Привет отставным разведчикам!

К о р е ш к о в. От такого слышу.

Д а л и е в. Зачем смеетесь? Полковник Ратоян сказал: нам, комендантским, сейчас в Берлине труднее всех.

Д е д у н о в. Не гадал я, братцы, что буду немецкую больницу лекарствами выручать. Вот, сульфидин и стрептоцид.

Короткая автоматная очередь из-за угла. Дедунов ранен. Ящичек с лекарствами на земле.

К о р е ш к о в. Гады! (С автоматом наперевес убегает.)

Д е д у н о в. Что же это, братцы… (Зашатался.)

Д а л и е в (поддерживает его). Так держат слово, змеи!

К о р е ш к о в (вернулся). Оборотни. Давай в медсанбат!

Д е д у н о в (сдерживая стон). А сирень?

К о р е ш к о в. Какая сирень, Федот Иванович?

Д е д у н о в (силы оставляют его). Травка ждет… Самую красивую… В семнадцать ноль-ноль… Самую красивую ветку…

Музыка.

З а т е м н е н и е.

КАРТИНА ПЯТНАДЦАТАЯ

Через час. Комендатура. Комната с диваном. На стене висит на плечиках платье Нины. Н и н а  заканчивает разговор по телефону.

Н и н а. Хоть в имперской канцелярии доставайте — ваша забота! Но экран натяните. Нам картину на один вечер дают… Почему только наши? Пусть и берлинцы «Волгу-Волгу» увидят! (Положила трубку. Посмотрела на часы. Вынула из стола зеркальце и начала причесываться.)

Входит  Г р у б с к и й, капитан-интендант. Одет с иголочки. Нина встает, прячет зеркало.

Г р у б с к и й. Вы? А я к офицеру, который у вас ведает культурой.

Н и н а. Слушаю вас, товарищ капитан интендантской службы.

Г р у б с к и й. Не узнаете? Мы встречались у хмурого комбата. С украинской фамилией, забыл…

Н и н а. Изложите ваше дело.

Г р у б с к и й. Пустяковое. Я даже не верю, что такая прелестная девушка могла так жестоко…

Н и н а. Я младший лейтенант. И что за жестокость?

Г р у б с к и й. К вам обращался лояльный немецкий гражданин. Театр «Парадиз-келлер» — это значит «Райский погребок» — чудом уцелел от бомбежки. Можно хоть сегодня играть.

Н и н а. Не театр. Самый отъявленный шантан.

Г р у б с к и й. Варьете. Имеют право наши победители на отдых? (Уверенно.) Короче, я обещал директору «Парадиза»…

Н и н а. Владельцу.

Г р у б с к и й (развел руками). Капитализм. Словом, послезавтра мы с вами поглядим их программу и…

Н и н а. И глядеть не буду.

Г р у б с к и й. Ух-ух! Любуюсь вами!

Н и н а. У вас все, товарищ капитан интендантской службы?

Г р у б с к и й (многозначительно). Значит, сразу же восстанавливаете против нас берлинское население?

Н и н а. Точнее, содержателей притонов.

Г р у б с к и й. Шибко вы прыткая — голову вам вскружили. Понятно: интересных женщин здесь раз-два — и обчелся, а мужчин уйма. И один лучше другого.

Н и н а. И вы лучше всех?

Г р у б с к и й. По званию — нет. Но мой жизненный опыт дает мне право вас образумить. Милая моя, монашеская жизнь не в духе времени. И еще учтите: мужья больше всех ценят жен, которые до замужества перебесились. Самые образцовые жены. А вы тем более заработали право повеселиться.

Н и н а. Еще льется кровь наших воинов.

Г р у б с к и й. Считайте, что им, бедным, не повезло. А с нас война все спишет… Ваша комендатура, к сожалению, далеко от подземных складов имперской канцелярии. Мы извлекли оттуда португальские шпроты, бельгийский шоколад. И, главное, французское шампанское «Мум». Неужели не хочется?

Н и н а. Очень хочется. Был бы у меня сейчас бокал шампанского «Мум», я бы… с наслаждением плеснула вам в лицо!

Г р у б с к и й (злобно). И — в трибунал!

Н и н а. Вместе с вами, Грубский. И вам покажут, что война ничего не спишет. Слышите, любитель райских кабачков, ничего!

Г р у б с к и й. Не строй из себя святую! Походно-полевая! Да, да, пэпэжэ хмурого комбата!

Нина не спеша подходит к нему и дает пощечину. Это видит  К о р е ш к о в, пришедший с охапкой сирени.

(Злорадно.) Сержант! Все видел?

К о р е ш к о в (смиренно). Что именно, товарищ капитан?

Г р у б с к и й. Как она… меня…

К о р е ш к о в. Никак нет. Вот под Можайском видел. Как вы деру от нашего комбата.

Н и н а. И сейчас видел. (Грубскому.) Подтвердит.

Входит  Р а т о я н. Обращается к Нине.

Р а т о я н. Обеспечили одеялами югославов и норвежцев?

Н и н а. Так точно, товарищ комендант.

Р а т о я н. С кино все в порядке?

Н и н а. Оба сеанса состоятся в назначенные часы.

Р а т о я н (глядя на Грубского). Сейчас чем заняты?

Н и н а. Дала пощечину капитану интендантской службы.

Г р у б с к и й. Наглая выдумка! Посмела бы только, я бы… (Корешкову.) Вы же не видели, правда?

Н и н а (Ратояну). Мой дисциплинарный проступок изложу в рапорте.

Р а т о я н (Грубскому). Зайдите ко мне.

Уходит. Грубский за ним.

Н и н а (Корешкову). Были в госпитале у Дедунова?

К о р е ш к о в. Кость не задета. Взял с меня слово. (Подает сирень.) Не позже семнадцати ноль-ноль доставить вам…

Вбегает  Д а л и е в  с огромной охапкой сирени.

Д а л и е в (заметив цветы). Опередил! Но постольку-поскольку мои ветви более выдающиеся…

Н и н а. Мне нужны две ветки. (Корешкову.) Ваша. (Берет.) И ваша… (Лукаво.) Как вы думаете, для кого сирень?

Вбегает  ж е н щ и н а - в р а ч.

В р а ч. Нина, подушку, живо! (Разведчикам.) Помогите, там подобрали девушку!

Они выбегают.

Н и н а (достает подушку и простыни). Ранена?

В р а ч. Совсем без сил. Из освобожденных полонянок. С подземного завода. Наисекретнейшего.

Н и н а. Опять дистрофия?

В р а ч. Я бы сказала, угасание.

К о р е ш к о в  и  Д а л и е в  бережно вводят изможденную  П о л о н я н к у.

Н и н а. Осторожно. (Помогает уложить ее на диван.)

В р а ч. Вина бы. Портвейна.

Д а л и е в. Пошуруем в столовой. (Убегает.)

К о р е ш к о в. Может, в военторге разживусь. (Убегает.)

В р а ч. Снимем куртку.

Осторожно пытаются снять, но Полонянка судорожно сжимает рукой полу куртки.

Н и н а (нежно). Милая, не волнуйтесь.

Полонянка еще крепче сжимает полу.

В р а ч. Там что-то зашито. (Девушке.) Ты меня слышишь?

Полонянка бессильно выпускает полу.

Н и н а (тревожно). Потеряла сознание?!

В р а ч. Нет, трудно дышать. Снимите. (Достает из сумки капли.)

Н и н а (помогая девушке снять куртку). Тебе станет легче… (Забирает куртку.)

Врач вливает девушке в рот капли. Нина быстро вспарывает полу куртки. Вынимает потрепанную фотокарточку. Посмотрела, застыла.

Н и н а (читает на обороте). «Твой милый образ, незабвенный, он предо мной везде, всегда….»

В р а ч (склонившись над девушкой, Нине). Записка?

Девушка застонала.

Придется — укол… Нина, в сумке шприц!.. (Не получив ответа.) Нашли? Нина!

Н и н а (не отрываясь от фото). Что?.. (Машинально садится.)

В р а ч. Пойдите прокипятите шприц. (Оглянулась.) Что с вами?

Н и н а (словно про себя). Он… он… (Тихо рыдает.)

В р а ч (не отходя от девушки). Ниночка, я вас понимаю: у самой разрывается сердце, когда вижу таких изможденных… Не волнуйтесь, быстро поставим ее на ноги! (Оглянулась.) Где же шприц?.. Нина, стыдитесь!

Н и н а (после короткого раздумья, порывисто). Не придется мне стыдиться. (Встает.) Не придется!

В р а ч (раздраженно). Хватит разговоров! Нужен укол! Ей плохо!

Н и н а (подходит). Сейчас станет лучше. (Подбегает к девушке.) Оксана!.. Оксана, ты увидишь Алексея.

О к с а н а (тихо). Алеша… (Пытается приподняться.) Алеша.

В р а ч (растерянно). Чудо какое-то…

Н и н а (девушке). Алексей ждет тебя.

О к с а н а (врач помогла ей приподняться). Алеша здесь?

Н и н а. Ждет у Бранденбургских ворот.

О к с а н а. Ждет? Кого?

Н и н а. Тебя.

Вбегает  Д а л и е в  с бокалом вина.

Д а л и е в. Крымский портвейн! Не эрзац!

В р а ч (Оксане). Выпейте.

Она отпивает глоток. Вбегает  К о р е ш к о в  с бутылкой.

О к с а н а (врачу). Скорее… К Алеше… (Опустила ноги на пол.)

В р а ч (Нине). Объясните, наконец, мне!

Н и н а (Оксане). Он ждет в шесть вечера.

В р а ч (смотрит на часы). Без десяти шесть!

О к с а н а (пытается встать). Скорее…

В р а ч (Нине). Добираться еще сколько!

Н и н а. Лозовой будет ждать. (Снимает с плечиков платье.)

Д а л и е в. Лозовой?! (Переглянулся с Корешковым.)

Н и н а. Будет ждать. До полуночи. До рассвета.

О к с а н а (встает с помощью врача, Нине). Ты пойдешь со мной?

Н и н а (кивая на Далиева и Корешкова). Тебя отвезут друзья Алексея. Там сейчас многолюдно. Возьмешь ветку сирени. Он… тоже принесет сирень.

О к с а н а. Алеша приносил мне сирень. В Нежине…

Н и н а. И в Харькове? (Дает ей платье.) Переоденься.

О к с а н а (беря платье). А ты кто?

З а т е м н е н и е.

Музыка. И когда возникает тема песни «Повий, витер, на Вкраину…», высвечивается просцениум. Нина сидит, уткнув голову в колени. Музыку заглушает хлесткая частушка Клары: «Сирень цветет, Берлин не тот. Эх, Коля, грудь больно, победили — довольно!»

К л а р а (врывается вихрем). Чего ты здесь? Опоздаешь к Бранденбургским воротам! Наши там пляшут, поют! Весь Первый Белорусский!.. У тебя найдется помада поярче?.. Плачешь?

Н и н а (выразительно). Плачу.

К л а р а. Брось. Не стоит он, шалопут, твоих слез!.. (Участливо.) К ней переметнулся?

Н и н а (встает, оправляет гимнастерку). Пойду.

К л а р а. Постой, а платье?

Н и н а. Я ошиблась, Клара. Платья, оказывается, нет.

Не спеша идет. И приходит в

 

ЭПИЛОГ

Комната с полуобгоревшей стеной. Надпись: «Мин нет. Ручьев». Здесь заседает парткомиссия. П о л к о в н и к  в новом кителе, Е ф р е й т о р  сменил повязку на голове, у  ж е н щ и н ы - к а п и т а н а  перевязана рука. В снарядной гильзе — сирень.

П о л к о в н и к (Нине). Не успели мы рассмотреть ваше заявление вчера в рейхстаге.

Е ф р е й т о р (смеется). Не горюйте. Близ Бранденбургских ворот — тоже звучит. Все едино внучатам расскажете.

К а п и т а н. На чем мы остановились?

Н и н а, Я должна рассказать… почему ударила Грубского.

М а к с и м о в. Разрешите? (Входит.) Я объясню.

П о л к о в н и к. Излишне, майор.

К а п и т а н. Вы уже все рассказали.

Е ф р е й т о р. Парткомиссии все ясно.

П о л к о в н и к (встает). Кто за то, чтобы принять Нину Гаранину в ряды партии?

Конец