Бабушка колотила любимой тростью единственного внука, явившегося ни свет ни заря в огромную ее квартиру на Курской для консультации по вопросу чрезвычайной важности. Поводом для экзекуции явилась попытка Леопольда закурить сигарету возле аквариума с экзотическими лилиями, но истинная причина трепки заключалась совсем не в этом, о чем внук догадался не сразу, а лишь того, как физическое воздействие дополнилось словесным вразумлением:
— Сколько! Раз! Говорила! Тебе! Не обращаться! К Синичкину! — слова синхронизировались с ударами. Трижды прогулявшись по спине, трость лупила кожаный диван. — Ну почему ты у меня такой имбецил, Польдик?
Прикрывая на всякий случай ребра, внук впервые в жизни видел слезы в глазах бабушки Любы — легендарной разведчицы и живой легенды, заменившей Леопольду погибших родителей.
— Что ты натворил? — спросила она уже совершенно спокойным голосом.
Бабушка прожила долгую и непростую жизнь, основная часть которой прошла в атмосфере совершенной секретности. Заслуженная пенсионерка органов госбезопасности, она не имела друзей и родственников. Сын пошел по ее стопам и погиб в Афганистане вместе с женой, во время провальной спецоперации по спасению статуй Будды от религиозных фанатиков. Леопольд почти не помнил родителей, вместо них всегда была бабушка, всесильная и мудрая как сказочная королева. Ее звонков по телефону бывало достаточно, чтобы юного оболтуса отпускали из милиции, не отчисляли из института или не брали в армию. Стоило Леопольду лишь заикнуться о бабушке Любе, и каменные чиновники моментально теплели и закрывали глаза на мелкие и крупные нарушения в фирме, а криминальные авторитеты брали назад свои предложения, от которых еще только что было невозможно отказаться, и мгновенно исчезали. Бабушка была его отцом и матерью, его «крышей», главным советником и единственным другом.
…показалось, что в глазах Солнца русской словесности мелькнула завистливая тень одобрения
— Бабуля, я не понимаю, что будет плохого, если этот дом расселит спецназ? — осторожно сказал Леопольд. — Твой друг Синичкин сам не заинтересован в лишнем шуме и обещал прислать лучших из лучших.
— Генерал Синичкин мне не друг, а бывший коллега. И во вторых, ты кое-чего не знаешь, — бабушка налила внуку новую чашку чаю взамен попавшей под пристрелочный удар трости. — Ты встретился с капитаном Саблиным?
— Да, — внук принял от бабушки розетку с вареньем из белой черешни. — Он обещал все сделать тихо и быстро.
— Тогда хорошо, — улыбнулась бабушка. — Облажался генерал. Значит так. Звонишь сейчас Синичкину, и сообщаешь, что выходишь из темы с Варсонофьевским, потому что, к примеру, получил сотрясение мозга и тебя везут в клинику. Там подтвердят. Если хоть на букву отойдешь от текста, у тебя будет реальное сотрясение, понял?
— Бабуля, я все сделаю, только объясни, что случилось?
— Они обязательно встретятся, вот что! И тогда дело Синичкина не выгорит ни при каком раскладе.
— Кто встретится?
— Саблин и Харламов. Человек, которого ты видел в «Бесплатном сыре» и… — бабушка Люба закрыла лицо руками, — …и твой дед, Харламов Иван Иванович. Он не погиб шестьдесят лет назад. Прости, Польдик, я тебя обманывала. Теперь отправляйся на вокзал и закажи два билета на «Красную стрелу». Мы едем в Ленинград.
Соловьи — такие же птицы, как все остальные, со своими радостями и заботами, и поют они до тех пор, пока нет яиц. Тем удивительнее было жителям улицы Беговой слышать сейчас отчаянные трели последнего соловья — не нашедшего пару, не свившего гнездо, не вскормившего птенцов, лето красное пропевшего и достигшего в этом невиданного мастерства.
Граница Московского ипподрома, окруженная густым кольцом номенклатурных домов, гаражей и растительности, замерла в ожидании рассвета. Не прислушиваясь к переливам одинокой соловьиной трели, жокеи выводили на тренировку лошадей. Вот ахалтекинец Лавр, три года подряд берущий кубок Белокаменного дерби, вот стремительная Оговорка и бодрый Яволь, а вот и легендарная Первая Любовь, ко всеобщему восторгу часто приходящая последней.
В последнее время на ипподроме наблюдались удивительные и неприятные совпадения. Исключительно во время самых ответственных заездов, всегда на одном и том же месте фавориты шарахались в сторону, теряли драгоценные секунды и проигрывали темным середнячкам. Предчувствуя появление очередной комиссии, жокей дал Лавру шенкелей и прижался к лошадиной гриве. Парочка перешла с рыси на галоп и помчалась по песочной дорожке.
Вернувшись от Кузи и проспав всего несколько часов, Арсений отправился на новую работу. В бывших классах старой школы бурлила новая жизнь. По коридорам ходили мужчины в строгих костюмах, за приоткрытыми дверьми велись телефонные переговоры, скрипели факсы и катились по столам игровые кубики. Сделав несколько звонков и наткнувшись на непробиваемые секретарские заслоны, Романов вышел покурить. Место, отведенное для этой цели, находилось в уборной для старшеклассников.
— Ты первый день сегодня? — подошел к Романову улыбающийся бритый наголо крепыш, похожий на китайского бога. — Будем знакомы. Меня зовут Мандарин.
— Арсений, — пожал ему руку Романов. — А почему Мандарин?
— У нас здесь все по кличкам, — пояснило божество. — Школа все-таки. Если не по кличке, так по должности. Тогда я — руководитель департамента природоведения Кондратьев.
— Консультант по родной речи Романов, — представился Арсений.
— Быстро схватываешь, — похвалил Мандарин. — Вообще-то, здесь все намного проще, чем в обычном офисе. Корпоративная этика отсутствует, да и некорпоративная тоже. Одно слово — адские шахматы.
— Почему адские?
— Ну да, ты не в курсе еще, — усмехнулся Мандарин. — Узнаешь скоро, когда фигуру повезешь.
— Какую фигуру? — в памяти возникла обнаженная Кузя.
— Какую получится, — похоже, Мандарину нравилось одновременно давать разъяснения и нагонять туман. — Скоро узнаешь. Покажи свой кубик.
Арсений достал из кармана янтарную кость и показал Кондратьеву.
— Шеф личную отдал? Поменяемся на время? Держи!
В ладонь Романова лег тяжелый кубик белого металла.
— Платина, шестнадцать грамм, — пояснил Мандарин. — Он счастливый. А я эту побросаю пока.
После девятого выдоха по результатам трех бросков выпал номер 248, под которым в книге значилось некое ООО «Генри». Арсений набрал номер приемной и приготовился к разговору по футбольным правилам, где задача секретаря состоит в том, чтобы не пропустить телефонный звонок в директорские уши, а целью звонящего является путем хитрых финтов добиться именно такого результата.
— Добрый день, — отозвался голос в трубке. — Генеральный директор слушает.
— Это по проекту двести сорок восемь, — от неожиданности Романов растерялся. — Вам сейчас счет выставят, так вы его это… оплатите. А то… — Арсений забыл что говорить дальше —… а то сами знаете.
— Знаем, знаем, — вздохнул директор. — Сколько?
— Сто тысяч.
Зависла пауза, показавшаяся Арсению бесконечной. Он успел прикинуть, что причитающихся ему двадцати пять тысяч рублей должно хватить не только на аренду скромного жилища, но и на новые перчатки для Куни.
— Надо так надо, — вздохнул голос в трубке. — Добро, сейчас перечислим сто тысяч долларов. Только счет по факсу пришлите в течение получаса, пожалуйста. Позже меня не будет — еду на лыжах кататься.
Романову показалось, что в глазах Солнца русской словесности мелькнула завистливая тень одобрения.
Предком домашней лошади была лошадь Пржевальского, а предком человека домашнего — сам Пржевальский. Придя к такому странному выводу, пенсионер Петр Павлович Крутов, проживающий в квартире номер сто сорок восемь на четвертом этаже дома четыре дробь шесть по улице Беговой, подвинул традесканцию на подоконнике и приоткрыл окно. Квартира наполнилась внешними звуками — лаем собак, далеким гулом транспортной эстакады, и очень близким голосом из репродуктора, установленного на судейской башне, в каких-то пятидесяти метрах от окна.
Непосредственная близость ипподрома льстила местным жителям, хотя и доставляла им определенные неудобства в смысле шума в дни проведения бегов. Крутову же шум не мешал из-за давно утраченной способности воспринимать звуки с низкой амплитудой, что в медицине называется нейросенсорной потерей слуха.
— Участники третьего заезда! — сказал диктор. — На первой дорожке — Марцифаль, на второй — Выход, на третьей…
Пенсионер Крутов прошел в кухню, достал их холодильника запотевшую бутылку водки «Апгрейт» и наполнил до краев тяжелую рюмку с толстыми стенками. Покопавшись на полках среди разноцветных деликатесов, он взял плоскую банку без крышки и выгреб оттуда разваливающуюся щепоть подсохшей паюсной икры. Выплеснув в глотку «Апгрейт» и облизав пальцы, Петр Павлович надел слуховой аппарат и отправился на ипподром.
У колоннады перед входом он шепнул несколько слов молодому человеку в белой ветровке.
— Вас понял. Первая любовь, Бетельгейзе, Лавр и Оговорка. Четвертной экспресс, шестой заезд, — повторил молодой человек. — Все сделаю.
Вернувшись в квартиру и выпив еще рюмку «Апгрейта», пенсионер вытащил из-под кровати спортивную сумку с надписью «Олимпиада — 1984», достал оттуда длинный алюминиевый приклад и стал привинчивать ствол с утолщением на конце, похожим на глушитель.
— Новичкам везет, — сказал Дамианский, недоверчиво глядя на Арсения. — Такие крупные суммы редко заходят. Я предпочитаю, чтобы платили меньше, но чаще. Как бы ни было, поздравляю.
Арсений не знал что ответить. Толстая пачка новеньких зеленых банкнот лежала в кармане пиджака, а рабочий день только что перевернулся с живота на спину, чтобы переварить обеденный перерыв.
— Итак, Романов, — в первый день вы заработали двадцать пять тысяч долларов. Все по-честному, как видите. С первой фигуры у нас принято выставляться, но только после командировки.
— Фигуры?
— Так у нас называют финансовые транши. Какой-то умник заметил, что здесь шестьдесят четыре рабочих кабинета, отсюда и пошло сравнение с шахматами.
— Адскими? — вспомнил Арсений слова Мандарина.
— И это успели рассказать? — Дамианский поморщился. — Вот что, Романов. Вам предстоит командировка. За три-четыре дня обернетесь. Вылетаете завтра утром.
— Участники шестого заезда! На первой дорожке — Лавр, на второй — Оговорка, на третьей — Бетельгейзе… — оптический прицел мягко щелкнул фиксатором и дополнил впечатляющую композицию: словно на пьедестале почета, на треножнике стояло чудо техники, поблескивая алюминиевым прикладом. Сквозь листья традесканции, оно было обращено стволом в сторону дорожек ипподрома.
Пенсионер поставил левое колено на табурет с лежащей на нем подушкой, прижал приклад к плечу и стал прицеливаться. Дорогая оптика вплотную приблизила напряженные лица жокеев и мокрые морды лошадей с выпученными глазами, на всем скаку приближающиеся к финишу. Крутов навел неоновый крестик прицела прямо в ухо лошади, на полкорпуса шедшей впереди остальных, и нажал курок.
Фаворит заезда, черный Лавр услышал волчий вой. Стая была где-то совсем рядом, может быть, за ближайшим кустом. Лавр сделал попытку уйти влево, но опытный жокей до конца натянул правый повод и чуть не свернул ему шею. Краем глаза он заметил, как жокей Оговорки вылетает из седла. Мимо пронеслись остальные участники гонки.
— Первой к финишу пришла Первая Любовь, — даже в искаженном динамиком голосе слышалось удивление. Трибуны заревели. — Второй — Бетельгейзе, третьим — Лавр, четвертой — Оговорка.
Пенсионер Крутов не спеша разобрал аппарат, сложил его в сумку и налил себе еще одну рюмку водки.
«Утром читала О’Генри, скучала. Только что отлетел каблук на босоножках».
После ночного разговора Арсений совсем не хотел общаться, но игра есть игра. Кузино сообщение застало его пьющим коньяк в компании Мандарина. Класс природоведения, обустроенный обстоятельным Кондратьевым, напоминал бар в охотничьем ресторане: на фоне совиных чучел и оленьих рогов совершенно органично разместились разнокалиберные бутылки.
«Утром получил платиновый кубик, — написал он, — днем заработал двадцать пять тысяч долларов».
— Подружке стихи пишешь? — поинтересовался Мандарин. — Лучше купи ей кольцо с бриллиантом. Или машину. Знаешь, как будет любить? Я своей в прошлом месяце «Дименцию» подогнал — кожаный салон, все навороты. Так она гляди — что мне подарила.
Кондратьев показал синюю кружку с золотой надписью «Таких мужчин как ты — один на миллион».
— Видишь — как ценит. Один на миллион!
— Это значит, — подсчитал Романов, — что таких, как ты — тридцать тысяч человек.
— Как так? — нахмурился Мандарин.
— Если на планете примерно три миллиарда мужчин, то по одному на миллион столько и получается — тридцать тысяч.
— Тебя Дамианский уже проинструктировал насчет командировки? — поспешил сменить тему Кондратьев.
— Да, только я ничего не понял, — ответил Романов. — Завтра вылетаю в Каллипсо, оттуда еду в какую-то глушь, чтобы отвезти семьдесят пять тысяч долларов наличными какому-то Капитону. Неужели нельзя перевести деньги через банк?
— Это не какой-то Капитон, а очень авторитетный человек, — шепотом сказал Мандарин. — Председатель Совета директоров «Невесомость Инвестмент». Наша крыша, понимаешь? Есть такая традиция — лично отвозить ему деньги. Я тоже ездил. Только с Капитоном надо очень осторожно, следи за каждым своим словом, иначе могут быть неприятности, — Кондратьев поморщился, видимо, вспомнив что-то плохое. — Так что сочувствую. Хотя во всем остальном поездка тебе понравится: к морю едешь. Я зимой был, а там… ну, сам увидишь. Ты сейчас куда? Я подвезу.
— Не знаю, — сказал Арсений. — Наверное, по магазинам пройдусь. Перчатки надо купить.
Если в городе двадцать миллионов жителей, то все развлечения в нем приспособлены для одинокого человека или большой компании. Для двоих придумано немного — поесть в ресторане, побродить по тропинкам Ботанического сада, пойти в кино или театр. Это логично — зачем двоим развлечения, если им и так неплохо?
Условившись с Мандарином встретиться ближе к вечеру и отметить первую зарплату, Романов позвонил Кузе.
— Я на Смоленской, — сказал он не здороваясь. — Если хочешь, приезжай, купим тебе перчатки.
А если двоим вместе ни плохо, ни хорошо, то в большом городе для них остается единственное развлечение — обменивать деньги на цветные тряпочки в модных магазинах. Кузя приехала очень скоро, однако Арсений уже успел выпить двести грамм «Леприконса» шестидесятилетней выдержки, после чего принимал в процессе шоппинга пассивное участие, компенсируемое Кузиной активностью.
Перед осоловевшим Романовым пронеслись и исчезли: пиджак «Биенале» — 12 000 рублей, брюки «Оскар Уальд» — 5000 рублей, рубашка «Супервайзер» — 3000 рублей, туфли «Фродо» — 7500 рублей, галстук «Пьер Аронакс» — 3000 рублей, летние ботинки «Рокоссовски» — 10 000 рублей, костюм «Дефолтъ» — 40 000 рублей, рубашка «Фон Штирлиц» — 4500 рублей, галстук «Карл-Густав» — 6000 рублей, часы «Бригадирские» — 20 000 рублей, носовые платки «Masha Narka» — 2500 рублей за дюжину, летний костюм от Франкенштейна — 100 000 рублей, рубашка «Киплинг» — 15 000 рублей, галстук «Муравьев-Апостол» — 10 000 рублей, туфли из шерсти кенийского паука — 55 000 рублей, платиновый хронометр «Левша» — 500 000 рублей, рубашка «Pierro» — 8000 рублей, брюки от Бровкина — 30 000 рублей, запонки белого металла с васильковыми сапфирами — 100 000 рублей, зажим для галстука белого металла с васильковыми сапфирами — 25 000 рублей, часы желтого металла «Rabbit» — 300 000 рублей, валенки летние «Carbonari» — 35 000 рублей, брючный костюм «Левински» — 45 000 рублей, цепочка белого золота и кулон «Волки да вороны» — 15 000 рублей, костюм «Эскобар» — 50 000 рублей, рубашка «Килиманджаро» — 5000 рублей.
Приобретение всех этих вещей Романов остановил у самой кассы, но какие-то другие тряпки все же были куплены.
Часа через четыре они отвезли на Оловянную улицу несколько десятков килограммов ярких бумажных пакетов Кузи, оставили в Варсонофьевском романовские обновки и отправились в «Бесплатный сыр», где в никелированной клетке ждал Мандарин.
Окончание вечера Арсений помнил обрывками — звон задетого локтем бокала, птица с яркими перьями, целующиеся на брудершафт Кузя с Кондратьевым, выброшенный в окно лимузина пакетик с блевотой. Очнулся он от холода на мраморной лестнице Варсонофьевского. До вылета оставалось три часа, и он успел подняться к себе и собраться. Не желая больше возвращаться, Арсений захватил с собой ноутбук и переданный Иванычу футляр. Антикварная вещь показалась ему достойной компенсацией за обман.
В тот самый момент, когда по пути в аэропорт Романов отметил, что заработанная вчера пачка похудела не более чем на толщину Кузиного мизинца, пенсионер Крутов получил из рук сонной барышни в окошке кассы Ленинградского вокзала билет в спальный вагон поезда «Красная стрела». Вечером того же дня поезд умчал пенсионера из Москвы в направлении, противоположном тому, в котором утром вылетел Романов, а именно — в Санкт-Петербург, колыбель трех революций и по совместительству — город на Неве.