Приблизительно в половине девятого утра пятницы неприветливое серое здание исторгло Клейна и Алимова под утренний свет.
— Вот, блин, — нарушил тишину Клейн. — Давно такого не случалось. Побили — раз. Ограбили — два. До утра личность проясняли — три. Денег нет. Паспорта нет. И даже любимой девушки у меня нет, чтобы ей на жизнь пожаловаться.
Подходя к остановке, Клейн обернулся и плюнул в сторону серого здания.
— Без документов могли и дольше продержать, — сказал Алимов. — А девушки не любят, когда при них так выражаются, вот у тебя и нет любимой девушки. Я очень прошу, прекрати негатив гнать, а то у меня такое чувство, что наши неприятности с этого и начинались. Не то я домой поеду. Честное слово.
— Да нет проблем, — Клейн хитро усмехнулся. — Больше не буду. Вот только выскажусь напоследок, и все. Если хочешь, можешь закрыть уши. Не бойся, все плохое уже случилось.
Клейн громко произнес фразу из нецензурных синонимов, добавив в финале несколько таких же неприличных прилагательных.
— Вот, сразу легче стало, — объявил он. Тотчас же перед Алимовым возникли два сонных человека в форме. Он даже не удивился, когда на него надели наручники, и, вместе с Клейном, повели обратно.
Алимова оставили сидеть в обществе неприветливого сержанта, а Клейна в соседнем кабинете усадили на привинченный к полу железный табурет. Вошел следователь — барышня лет тридцати, обладательница густых коротких ресниц и большого носа с мужественной горбинкой. Не взглянув на подозреваемого, она долго ворошилась в ящиках стола, потом подняла глаза и вперила их в притихшего Клейна.
— Ну?
— Что? — спросил Клейн.
— Сам знаешь, — сказала следователь. — Ты до чего докатился? Хату с приятелем выставил у одинокой старушки.
— А? — спросил Клейн, — Варя? — Короткие ресницы под нелепым синим капюшоном, тонкая фигурка и невесомое дыхание вспомнились так ясно, что волосы зашевелились даже на ногах.
Они познакомились в институте. Были походы в кино, экспедиция на байдарках в компании одноклассников, чай на кухне. Мама не одобряла Алешины прогулки, и когда Варя звонила, легко могла сказать, что сына нет дома.
— Я — мать, — говорила она, — и лучше знаю, что тебе нужно. Занимайся математикой и выбрось девочек из головы.
Мама всегда называла ее — «девочки». Варю ничуть не задевало такое отношение, и однажды она сообщила Алеше, что выходит замуж за одноклассника-байдарочника. Что событие не особо огорчило Клейна, в то время увлеченного теоремой Ферма.
— Он очень способный мальчик, — хвасталась мама, беседуя на тесной кухне с подругами, такими же служащими пыльной конторы. — Весь в отца, — обязательно добавляла она чуть тише, чтобы не слышал спящий в соседней комнате сын.
В этот момент под различными предлогами подруги обычно расходились по домам, не без основания предполагая, что вскоре хозяйка начнет наливать себе сама, выпьет несколько рюмок подряд, и станет плакать.
Через три года Варя развелась с байдарочником и уехала в Новую Зеландию. Подругам она рассказывала, что познакомилась по Интернету с каким-то сорокадвухлетним производителем овечьей шерсти, и тот предложил ей виртуальные руку и сердце. Она всем так и говорила «руку и сердце». Перед самым ее отъездом, они случайно встретились в переулке Гвидо Фон Листа.
— Понимаешь, ты умный, — сказала Варя, когда Клейн предложил не спешить с замужеством и возобновить отношения. — И необычный. Только так себя ведешь, что кажется — нет для тебя таких понятий как «любовь», «нежность», «преданность», «счастье». Или, там, «судьба», — глаза Вари наполнились слезами, а ее и без того крупноватый нос распух и покраснел. — Ты весь математический. Прощай.
И она его поцеловала. В щеку.
Дома Клейн включил компьютер и ввел в строку поиска слова «любовь», «нежность», «преданность», «счастье», «судьба». Спустя секунду, Интернет выдал тошнотворный список:
Два тинэйджера занимаются любовью на задней парте — (3 видеоролика)
Озабоченная хозяйка и ее преданный дог — (10 фотографий)
Нежная японская домохозяйка и сантехник — (20 фотографий)
Судьба юного барабанщика — бойскаута (2 видеоролика)
Встреча Нового Года во вьетнамском общежитии — (500 фотографий).
Мама неожиданно сделала карьеру, ее пыльная контора оказалась банком, и они переехали из малогабаритной «однушки» в гигантскую квартиру на набережной, из окон которой виднелись подсвеченные башни Кремля. С подругами она теперь встречалась в ресторане, а если и приглашала кого в гости, то никто не спешил домой. Наоборот — все старались остаться ночевать, несмотря на то, что привычка выпить несколько рюмок подряд у мамы осталась. Правда, теперь она уже не плакала и не жаловалась.
Несмотря на давнее знакомство, принципиальный следователь Варя продержал Клейна и Алимова в отделении до утра. Выяснилось, что документы, отданные накануне грабителям с бульвара, только что были найдены на месте квартирной кражи. Потом все как-то безболезненно разрешилось: украденное нашлось, коллегам вернули документы, часы и часть денег. К тому же, Варя превратилась из следователя в добрую знакомую, отстирала от крови рубашку Клейна и выдала им официальный документ, удостоверяющий, что граждане Клейн и Алимов привлекались в качестве свидетелей органами внутренних дел. На прощание она даже поцеловала Клейна и записала телефон на бумажном обрывке.
Домой ехать не хотелось. Было решено зайти к Романову и угостить уволенного коллегу завтраком. Пройдя мимо витрин супермаркета «Шорты. Шторы. Шпроты», они свернули с Малой Лубянки в Варсонофьевский переулок и вошли в арку, ведущую в скворечник двора. Тут у Алимова заныло в желудке. Это ощущение вполне могло быть признаком подступающих неприятностей, и он внимательно огляделся. Окна были темными, кроме одного — на последнем этаже. Во дворе стоял запах столярной мастерской, вдоль стен ровным каре громоздились темные контейнеры для вывоза строительного мусора.
— Сюда, — прошептал Клейн, откуда-то вытаскивая почти целый стул. Приставив стул к стене, он через секунду подтягивался на подоконнике. Алимову ничего не оставалось, как проследовать тем же путем, хотя внутренний голос, пытавшийся его остановить, почти перешел на визг. Первое, что стало неожиданным — изнутри дом был освещен.
— Светомаскировка, — кивнул Клейн на фанерные пластыри на окнах. — Как во время войны.
— Спит Романов, — сказал Алимов, еще раз нажимая на кнопку звонка. — Ну, что, пойдем на улицу?
— Тихо, — прошептал Клейн. — Давай наверх.
Стараясь не шелестеть по мрамору ступеней, они поднялись на последний этаж, откуда микроскопическая чугунная лестница вела к сводчатой двери чердака. Замок был открыт и висел рядом на гвозде.
— Давай на крышу залезем, — нетерпеливо сказал Клейн.
— Слушай, а на работу? Сегодня только пятница.
— Да ладно, у нас есть документ из милиции. Переправим девять часов на девятнадцать, и все дела. Отдохнем денек. Предлагаю погулять по крыше, а как Романов проснется, пойдем пиво пить.
Они продвинулись вглубь чердака, несколько раз свернули в примыкающие галереи, но выхода на крышу не нашли. Клейн подобрал медный вентиль от самовара и пистолетную гильзу, Алимов — затертую почтовую открытку с изображением ангела. На обратной стороне можно было различить расплывшийся текст:
…мной так неожиданно и странно… бесконечно… любить тебя…
P.S. Того, что между нами… очень хочется
— Послушай, — спросил Алимов, пряча открытку, — почему Романова жена бросила?
— Ну, она нормальная, — Клейн пытался осветить окном мобильника длинную анфиладу, открывшуюся за поворотом.
А он нет. За пять лет выше гамма-самца не поднялся. Она все поняла и свинтила.
— Разлюбила?
— Вот только давай не будем все на любовь или нелюбовь валить, — завелся Клейн. — Это слово склоняют во все отверстия, и никто не знает, что оно значит.
— Ладно. Не хочу спорить. Давай возвращаться. Арсений, наверное, проснулся.
— Да ты что? Здесь, может быть, за последние сто лет человеческая нога ступала раз или два!
Коллеги продолжили путь в глубину анфилады. Подножия многочисленных каминных труб багровели свежеотбитой кладкой.
— Ерунда это все, — твердо сказал Алимов.
— Что ерунда? — возмутился Клейн. — То есть, в каком смысле? Видел — какой там висит замок? Случайно закрыть забыли, больше такой возможности не будет.
— Я о любви. Я когда в «Мираже» работал, налюбился по самое не могу. «Мираж» — это банк, куда пароходство морякам зарплату перечисляло, — пояснил Алимов, — а я женам моряков ее выдавал. Представляешь? Каждый день — сотня.
— Чего сотня? — не понял Клейн.
— Сотня жен. Жен моряков. Я по глазам стал определять: у этой — муж два месяца в рейсе, а у той — полгода…
— Да… — мечтательно протянул Клейн. — И что?
— Ну, поначалу весело было. Но потом все в один день закончилось.
— Устал? — участливо спросил Клейн.
— Нет, по-другому все вышло. Было у меня две подруги. У одной муж — капитан, а у второй — старший механик. Первая романтическая была особа: карма, чайная церемония, благовония…
— Знаю таких, — заявил Клейн. — Сто процентов: индийскую народную музыку слушает и мяса не ест.
— Типа того. Замороченная, конечно, но красивая. И что-то подобное она слушала, точно. Но мясо ела. Заботливая была такая, добрая.
— Понимаю, — кивнул Клейн. — Классический вариант — «Женщина-мать зовет».
— Другая была — полная противоположность, — продолжал Алимов. — Такая маленькая, в смысле роста. Худая, но сильная. Я ее называл «».
Алимов остановился и пнул подошвой трубу ближнего дымохода. Пересохшая кладка провалилась, крупные осколки загремели внутри трубы и глухими шлепками отозвались из подвала.
— Тихо, разбудишь всех! Ты только не нервничай, — Клейн поверх очков заглянул в дыру. — Давай, дальше рассказывай.
— Сижу я как-то дома, собираюсь спать. Вдруг звонит телефон. Поднимаю трубу — а там жена капитана. «Ах, — говорит, — сегодня полнолуние, мне так страшно, вчера инопланетяне приснились, боюсь, что-то с Васей случилось». Вася — это мужик ее, капитан. Нормальный такой, я его видел один раз, он потом спиваться начал и таможенником устроился. Дальше, короче, она говорит — приезжай. А мне утром на работу. А она: «Если не можешь приехать, давай помолимся сейчас одновременно, чтобы все было хорошо».
— Что сделаем? — не понял Клейн. — Помолимся?
— Ну да. Элементарно помолимся, чтобы все было хорошо.
— А ты что?
— Мне не сложно помолиться за хорошего человека, — с вызовом ответил Алимов.
— Это как — на брудершафт, что ли помолимся? Так, а дальше что было?
— Дальше мы договорились, что сейчас повесим трубки, прочтем молитву и получится, что мы сделали это синхронно. Я кладу трубку, и телефон звонит еще раз. Угадай кто?
— Эта…? — догадался Клейн.
— Точно. Такое совпадение. Короче, звонит она из какого-то клуба. Пьяная слегка, и подозрительно бодрая. Типа, хочу тебя здесь и сейчас. А мне утром на работу. А она и предлагает: «Я сейчас себя поласкаю, и ты синхронно сделай то же самое, — говорит, — будем в этот момент друг друга представлять и получится, что мы вместе».
— Смотри-ка, находчивая какая принцесса, — восхитился Клейн, внимательно исследуя пространство внутри раненного дымохода. — И что?
— Сначала мне смешно было, — признался Алимов, — одновременно две просьбы выполнять. И потом такое чувство накатило — не передать. Понял я тогда, что всю жизнь половое влечение за любовь принимал. И не только я. Короче, пойдем дальше.
— Подожди. Здесь что-то есть, — сказал Клейн, начиная расшатывать кирпичи и по одному вынимать их из кладки. Тяжелый осколок полетел в трубу, прогрохотал по стенкам и с глухим стуком упокоился на дне.
— Все, уходим, — он вытянул из дымохода пыльный кожаный футляр. — Что-то не очень тяжелое. Пойдем на свет, поглядим.
На выходе из чердака коллег ожидал неприятный сюрприз: сводчатая дверь оказалась закрытой.
— Я же говорил — нам очень повезло, что дверь была не на замке, — возбужденный Клейн стряхивал с находки ржавую пыль. — Пойдем на крышу, а там по верху переберемся куда-нибудь.
Крыши домов вздымались и скатывались зелеными и голубыми холмами. Все это было похоже на море, особенно если прищурить глаза. Алимов так и сделал.
— Эх, красота! — Клейн стоял на краю и смотрел в небо. — Знаешь, как йоги солнечный свет едят? На рассвете надо дождаться первого луча и попытаться этот свет проглотить. Ну что, посмотрим находку?
Проклепанный медяшками чехол из грубой кожи представлял собой правильный цилиндр — наподобие тех, в которых носят чертежи, только больше в диаметре и в три раза короче. Цилиндр был плотно закрыт на замок, о чем свидетельствовала микроскопическая медная скважинка.
— Нужен ключ, — сказал Алимов.
— Может, тебе еще и дверной звонок? — ковыряясь скрепкой в замке, спросил Клейн. — Надо его разрезать чем-то, но нечем, — Клейн громко произнес сложноподчиненную фразу из нецензурных прилагательных, на этот раз оттенив общий словесный поток эффектной серией существительных. Алимов сжался в ожидании неприятностей.
— Слышишь, дядя, дай мобилу позвонить, — оглянувшись, коллеги обнаружили себя в сходящемся полукольце из десятка подростков.
— Хочу маме сказать, что со мной все в порядке, — смуглый пацан в майке с изображением Карлсона протянул руку за телефоном. — Не жадничай.
Получив телефон, подросток не стал никуда звонить, а передал трубку куда-то назад и подойдя почти вплотную, задал вопрос:
— Меня Равиль зовут. А тебя?
— Ты кто? — раздраженно спросил Клейн.
— С какой целью интересуешься? — вопросом на вопрос ответил смуглый. — Хочешь побазарить?
— Не хотим мы с вами базарить, — ситуация расстраивала Алимова все больше. — Мы вас не звали сюда.
— Вам, значит, западло с нами побазарить? — оскорбленным тоном взвился Равиль. — Не уважаете нас, выходит?
— Да нет, — растерялся Алимов. — Мы просто не ждали…
— Чего вы не ждали?
— Ничего не ждали.
— То есть вы не рады нас видеть?
— Да не в этом дело, — запутался Клейн.
— Что это ты оправдываешься? — поинтересовался тот, кто стоял рядом с Равилем.
— Я не оправдываюсь.
— Да? А что ты сейчас делаешь? Что ты только что сказал? — голос стал однозначно угрожающим.
Через полчаса коллеги вышли из подъезда соседнего дома, без портфеля, телефонов и денег.
— Самое обидное — так и не узнали, что в футляре, — Клейн обреченно шагал по Кузнецкому мосту. — Зря ты оправдываться начал.
— Это ты орать зря начал, — Алимов остановился. — Все, я ловлю тачку и еду домой.
— Слышал, что этот Равиль нам втирал? Какой-то неприкосновенный запас. Ты понял?
— Он сказал, что те слова, которые ты громко произнес, составляют общий неприкосновенный словарный запас. И ты его единолично расходуешь. А значит, ты должен. И ты согласился.
— Не согласился бы — хуже было бы. Смотри, у меня в заднем кармане сто рублей осталось. Давай по пивку, дома-то что делать?
В тот момент, когда Клейн и Алимов пошли пить пиво к метро «Кузнецкий мост», в дверь доцента Краснова позвонили.
— Уголовный розыск, немедленно откройте! — представившийся таким внушительным образом и сопроводивший свои слова новыми нажатиями на кость звонка неизвестный (или неизвестные), тем не менее, таковыми для Милы Макаровой и остались, оттого что была она дамой здравомыслящей, рассудительной, неглупой и уж, по крайней мере, относительно ранних визитеров способной предположить любое.
— В двери нет глазка, — громко сказала она в замочную скважину, — не могли бы вы опустить ваше удостоверение в щель под надписью «Для писем и газет»?
За дверью стало так тихо, как будто это навсегда. Обеспокоенная Мила вернулась в столовую, где кладоискатели пили коньяк после безрезультатного «дебюта каминных труб», как назвал предложенную доцентом систему поиска клада писатель Журавлев.
— Началось, — грустно сообщила Мила. — Если уже уголовкой пугают, скоро придут выселять силой. Надо собирать вещи.
— Погоди, — сказал доцент. — Как же миттельшпиль? Дедушкин клад?
— Не до твоих забав сейчас, — Мила говорила с Красновым как с маленьким ребенком. — Я теперь даже на площадку боюсь выйти. Все, игра окончена. Цейтнот.
— Пойду Арсения предупрежу, — сказал Журавлев. — Потом посплю до вечера, а то после спиритического сеанса я уже сам как дух. Давайте только коньяк допьем, раз уж всех расселяют.
Спустившись на третий этаж, Журавлев дважды нажал на кнопку звонка, и сделал шаг назад, когда из-за двери выглянула всклокоченная голова Романова. Пройдя в столовую, детский писатель уселся в продавленное кресло.
— Как ваши дела, Арсений? Пишете?
— Почти дописал, — ответил Романов. — Редактирую. Скоро дам почитать.
— Я современников не читаю, — отмахнулся Журавлев. — Сам современник. Вообще-то, не стоило начинать с крупной формы, увязнете.
Он окончил Литературный институт и был единственным из всех знакомых Арсения настоящим писателем с дипломом.
— Рассказы надо писать, миниатюры. Вот я — сказки пишу.
— Для детей? — зачем-то спросил Арсений.
— Вот и не угадали. Для зверей. Сборник так и будет называться. Давайте я прочту одну, она короткая.
Откашлявшись, Журавлев достал мятую тетрадь и прочитал название:
— «Сергей Журавлев. Сказки для маленьких зверей». Простите, Арсений, а у вас пива нет?
— Нет, к сожалению.
— Ну и ладно. Сказка называется «Последняя клетка».
— Не понимаю, — сказал Мишка. — Вроде бы из одной клетки вышел, а в другой все равно остался
В одном маленьком городе, жила-была Баба-Яга, и звали ее Анастасия Гедеоновна. Была она еще молодой: прошлым летом ей исполнилось всего лишь двести двадцать три года. Приехала Баба в город лет пять назад и сразу же стала учиться и работать. Училась Анастасия Гедеоновна неизвестно где, а работала — в зоопарке, кормилицей. То есть, официально работа называлась как-то иначе, но сама себя она величала именно так.
Каждый Божий день, утром днем и вечером она проезжала на маленьком электромобиле мимо клеток и развозила животным угощения: слону — яблоки и морковку, павианам — хлеб и сыр, жирафу — соленые фисташки, тиграм — колбасу.
Все очень любили Бабу-Ягу, и не только за гостинцы — ведь была она бабой доброжелательной, красивой и неглупой, способной с каждым поддержать разговор на интересующую тему. Тапира, к примеру, интересовала политическая экономия, и Анастасия Гедеоновна не только приносила ему свежие газеты, но и обсуждала потом перспективы глобализации, терроризма и petroleum bubble. С макаками Баба говорила о йоге, вегетарианстве и духовной эволюции, с бегемотом — о кулинарии, со свиньями — о современном искусстве.
Лучшим собеседником и самым близким ее товарищем был белый медведь. Он только недавно устроился работать в зоопарк и еще не мог привыкнуть сидеть в клетке на виду у посетителей. Баба, как и Мишка, была родом с Крайнего Севера, и это их еще сильнее сблизило. Интересовался Мишка ничем. То есть, не то чтобы он ничем не интересовался, но разговаривать любил на отвлеченные темы. Так, ни о чем.
Однажды поздним вечером, когда все животные уже укладывались спать, Анастасия Гедеоновна принесла медведю его любимое лакомство — шоколадные конфеты «Мишка на Севере» и присела у клетки. Они до рассвета проговорили о созвездиях и облаках, о чистом северном ветре и бескрайних снежных пространствах, о временах года и много еще о чем. Когда кромка неба чуть пожелтела, Мишка сказал:
— Анастасия Гедеоновна, надоело мне в клетке сидеть. Хочу лапы размять. Выпусти ненадолго, пока никто не видит. Пройдемся тихонько по зоопарку, и потом ты меня обратно закроешь.
— Ладно, — сказала Яга. — Сама рада погулять.
Выйдя из клетки, медведь сделал несколько приседаний и беззвучно пробежался по аллее на мягких лапах. Баба шагала следом. За полчаса они обошли вдоль стены почти весь зоопарк, пока не уткнулись в большие железные ворота заднего двора. Замок на воротах был точной копией того, который недавно открыла Анастасия Гедеоновна.
— Не понимаю, — сказал Мишка. — Вроде бы из одной клетки вышел, а в другой все равно остался.
— Так все у людей устроено, — объяснила умная Яга, — внутри каждой клетки есть еще одна, поменьше. А в ней — есть еще поменьше. И так далее. Это как матрешка. Самую маленькую клетку, которая внутри всех, даже зоркая птица в упор не разглядит. Вот какая мелкая. Все вместе это называется «клеточное строение материи».
— Самая маленькая клетка — понятно. А самая большая? — спросил Мишка. — Где она? И что будет, если из нее выйти?
— Этого я не знаю, — зевнула Баба. — Ладно, пойдем, скоро на работу, надо поспать хоть часик.
— Если поспать часик, потом еще хуже будет, — сказал белый медведь. — Сама знаешь. Интересно, если из самой большой клетки выйти, что там?
— Да какая разница? — Баба подозрительно глянула на Мишку. — Ты идешь?
— Иду! — громко ответил медведь. — Иду искать выход из последней клетки! — и он изо всей силы ударил плечом по воротам, от чего они заскрипели, покачались немного и рухнули со страшным грохотом.
Секунду ржавая пыль вилась в полной тишине, слышно было только взволнованное и сосредоточенное Мишкино сопение. Затем заорали испуганные павлины, к ним присоединились макаки, слоны затрубили тревогу и даже нильский крокодил Ганс раскрыл метровую пасть, чтобы издать тихое мяуканье.
— Бежим! — крикнул Мишка.
Они выбежали на улицу, свернули в узкий переулок, пересекли площадь и без остановки бежали дальше и дальше, пока совсем не выбились из сил. Мишка огляделся. Вокруг росло много деревьев, за которыми поблескивал пруд.
— Это парк имени Дарвина, — сказала Баба-Яга. — Надо возвращаться.
— Нет, надо идти дальше, искать выход из последней клетки.
— Ну и как мы его будем искать?
— Не знаю, — Мишка почесал затылок. — Ты все знаешь. Что делают люди, когда хотят что-то найти?
— Ну, они в Интернет лезут, — неуверенно ответила Баба.
— Так давай залезем! — медведь даже пританцовывал от нетерпения. — Куда лезть?
— Слушай, я не уверена, что знаю, как это делается, но мне точно известно, что сегодня у меня зарплата, — ответила Яга и развернулась спиной к пруду. — Ты как хочешь, а я пошла, — говорила она, чувствуя, что с каждым шагом ей все меньше хочется уходить от Мишки. — Это все очень интересно, только мне за квартиру платить. Ты-то в клетке, тебе хорошо…
— Нашел! — крикнул Мишка. — Нашел вход! Влезаю!
Оглянувшись, Анастасия Гедеоновна увидела только белую мохнатую спину, втискивающуюся в разлом ствола древнего дуба.
— Давай за мной, — крикнул Мишка. — Здесь Интернет!
— Дальше не стал писать, — сказал Журавлев и встал из кресла. — Теперь все от провайдера зависит.
— Какого провайдера? — не понял Романов.
— От поставщика Интернета. Я текст разослал по крупным конторам, если кто-то заплатит, буду писать дальше и вставлять скрытую рекламу в сказку.
— Жаль. Было интересно.
— Мне, Арсений, интересно только, что я есть завтра буду, — серьезно сказал Журавлев. — И пить. Я ведь человек пьющий, мне деньги каждый день нужны. Кстати, я пришел вам сказать, что этот дом не сегодня-завтра все же расселят. Так что собирайте вещи.
— А что такое petroleum bubble? — спросил Романов, провожая детского писателя до двери.
— Дословно переводится как «нефтяной пузырь». Кажется, так называют конечность и кратковременность современной эры человечества. Последняя фаза неолита.
— Какого же неолита? Неолит в каменном веке закончился.
— Ошибаетесь, друг мой. Во всех учебниках написано, что окончание неолита характеризуется появлением профессиональных армий и переходом от присваивающего труда к труду производящему, — Журавлев щурился от солнечных лучей, против всех законов физики проникавших сквозь пыльные витражи. — А теперь оглядитесь вокруг. Ну, я пошел.