I

Вы никогда не ловили себя на мысли, что всё время боитесь куда-то не успеть? А что, если остановившись, задать себе вопрос:

– А действительно, куда?

Но мы начинаем замедлять свой бег и что-то понимать лишь тогда, когда уже слишком многое вошло в список невозвратимого: растраченное здоровье, разрушенные отношения, ушедшие навеки друзья и близкие, на общение с которыми мы были так скупы. Остановившись однажды, мы вдруг с ужасом осознаем, что, промчавшись галопом по жизни, мы пропустили в ней самые важные вещи: не успели сказать кому-то нужных слов, не заметили чьей-то боли, не согрели любовью того, кто этого очень ждал, не научили своё сердце делать то, для чего оно создано: генерировать самую редкую, и оттого самую драгоценную энергию во Вселенной – энергию доброты.

Мы вытеснили из своего бытия человеческую незаменимость, как ненужный атрибут. Нам в наших суетных заботах всё время некогда. И, только тогда, когда отпущенная нам единственная и такая быстротечная земная жизнь оказывается почти полностью растраченной на погоню за бесчисленными миражами, когда, оглянувшись назад, мы не увидим за собой ничего, кроме шлейфа невосполнимых утрат и непоправимых ошибок, к нам приходит понимание того, что прожитой жизни нам не хватило на постижение трёх самых важных вещей: любви, прощения и благодарности. И что этого не смогут заменить никакие наши свершения, никакие, даже самые совершенные, достижения цивилизации.

Ускорившееся время сократило расстояния, но отдалило друг от друга людей. Теперь самые близкие люди годами общаются лишь по телефону, а видятся – по скайпу, обмениваются новостями в социальных сетях, ссорятся и мирятся через SMS-ки, горюют на форумах и сплетничают в чатах. Изменился и наш язык общения: покороче и по существу дела, остальное – в прилагаемой ссылке. Кажется, навсегда ушли из нашей жизни, оставшись далеко в детстве, путешествия на поезде в гости к родным, выплескивающаяся через край радость объятий с целой толпой встречающих родственников, истомившихся в ожидании на перроне вокзала; мокрые, солёные от счастливых слёз поцелуи и радостно-суетливое выхватывание друг у друга из рук чемоданов и сумок.

А письма… Их принимались писать не торопясь, отрешившись ото всех дел и хлопот, сосредоточившись и настроив внутренние струны на общение с тем, кто сейчас далеко, но чей образ незримо присутствует в сердце. И эта невидимая связь была столь реальной, что письмо являло собою нечто большее, нежели средство передачи информации. Письмо было разновидностью живого общения, при котором рукописные строки каким-то непостижимым образом передавали адресату всю палитру чувств, которые хотел донести до него автор. Писем с нетерпением ждали, а, дождавшись, вскрывали конверт так, словно готовились приступить к трапезе. Затем, уединившись, начинали читать, смакуя каждое слово, каждый неповторимый и присущий только дорогому человеку речевой оборот, впитывая всё, чем пропитаны строки, выведенные его рукой. Такими письмами до конца своих дней обменивались моя Бабушка и её сестра. Такие письма они писали своим взрослым, разлетевшимся из родительского дома детям.

Удивительно, но, даже получив благополучное по содержанию письмо, Бабушки безошибочно чувствовали, когда, щадя их душевный покой, близкие люди утаивали от них какие-то тревожные новости.

– Ой, чует моё сердце, что-то Нюра от меня скрывает, хоть и пишет, что всё хорошо. По написанному чувствую: дела там неважные. Что-то случилось – прочитав письмо от сестры, восклицала Бабушка.

И начинала взволнованно собираться на почту заказывать междугородний разговор с сестрой.

– Так я и знала! Уж меня не провёдешь, коли письмо в руках держу. Нюра-то моя слегла, даже не смогла на переговорный прийти. Нина со мной говорила и честно во всём призналась – вернувшись с переговорного пункта, сокрушённо сообщала расстроенная Бабушка.

Как жаль, что ни одно из тех писем не сохранилось: они исчезли, растворились в том невозвратимом времени, в котором остались наши ушедшие родные люди. А нынче таких писем больше не пишут. Кто знает, может, дело вовсе не в ускорившемся времени и современных информационных чудесах? Возможно, освобождая место для даров цивилизации, мы постепенно вытеснили из своих сердец и забыли тот особый язык, на котором общаются человеческие души.

Как мне хотелось подержать в руках такое говорящее, исполненное искренностью и согревающее душевным теплом послание! И однажды судьба предоставила мне эту возможность, позволив через написанные сердцем строки прикоснуться к чужой душе.

Как-то весной решила я прогуляться по нашему старому городскому парку. Мой организм, измученный рабочими авралами, производственной гонкой, нервотрёпкой и постоянными перегрузками требовал остановки, паузы, передышки, предупреждая тревожными звоночками о грозящей капитальной поломке, подобно двигателю, который эксплуатировали с превышением всех допустимых норм нагрузок.

Облачившись в удобные джинсы, просторную куртку, разношенные по ноге кроссовки, натянув почти до бровей вязаную шапочку, я привычно накинула на плечо сумку и уже собралась сказать дочери, чтобы закрыла за мной. Но она, услышав мою возню в прихожей, прокричала через дверь, из-за которой доносилось кваканье и чпоканье – звуки какой-то компьютерной игры:

– Ма-ам, ты что уходишь? Возьми с собой ключи, я скоро тоже ухожу к Янке.

– Малыш, я – в парк, пойду прогуляюсь, воздухом подышу, а то на улице совсем не бываю. А что у тебя за дела сегодня с Янкой, если не секрет? – сунув голову в приоткрытую дверь, полюбопытствовала я.

Оторвав глаза от монитора ноутбука и взглянув на меня, дочь вместо ответа на вопрос разразилась гневной тирадой, приправив её выразительной гримасой:

– Опя-я-ть! Мам, я всё-таки когда-нибудь сожгу эту твою куртку! Прямо вон на той мусорке под нашими окнами. Я уже видеть её на тебе не могу, это ж кошмар какой-то. И что у тебя на голове за чеплышка такая? Боже, а что за лапти ты напялила? А этот баул… Ты что, в эвакуацию собралась?

И уже обессилено-умоляющим тоном:

– Мамулькин, ну ты же у меня красивая, а что с собой делаешь? Тебе что, надеть нечего? Пальтишко такое милое купила и не носишь. И шляпка к нему какая классная, ты в ней – просто картинка. А ни разу так не надела.

– Настоящую красоту ничем не испортишь, – отшучиваюсь я, смутившись под натиском критики, которую в последнее время слышу от дочери всё чаще. И для убедительности добавляю:

– А спортивный стиль вполне уместен для прогулки. И куртка эта очень удобная, вон сколько у неё кармашков всяких, и цвет ещё вполне…

– Да уж, ничего не остается, как воскликнуть: «Сколько шику в этой рвани!». А цвет действительно, незаменим в условиях маскировки в зоне боевых действий. Мамуль, ну завязывай ты с этим своим «спортивным стилем». Ну не твоё это. Такое впечатление, что ты под всем этим спрятаться хочешь, чтобы никто не увидел, какая ты на самом деле.

– Ну, хватит, котёнок. Уж совсем меня заклевала. Я ведь иду просто воздухом подышать. Перед кем мне там красоваться? Лишь бы телу комфортно было, а душе наслаждаться ничто не может помешать.

– Удивляюсь тебе, мам, такие простые вещи должна тебе объяснять. Ну, разве красуются для кого-то? Почему кого-то ты ставишь выше себя? Ты для самой себя красуйся и этой красотой наслаждайся. Тебя природа с любовью создала, каждую черточку выточила, а ты ей взаимной любовью не платишь. Ты, мамулькин, себя не любишь, – со вздохом исчерпавшего доводы человека, констатировала дочь.

Мне от такой рассудительной речи моей тинэйджерки даже расхотелось куда-либо идти.

– Малыш, обещаю тебе исправиться.

– И куртку эту ликвидируешь? – оживилась дочь.

– Ликвидирую, клянусь – подтвердив клятву жестом поднятой открытой ладони, тожественно произнесла я.

– Я тебя люблю, мамулькин, – отдав дань священному ритуалу завершения любого нашего контакта, дочь послала мне воздушный поцелуй. – А ты меня?

– И я тебя, стрекозка.

Мне хотелось поскорее выскользнуть из этого диалога. Что я могла ответить дочери? Что она права? Она ведь не против этого прикида как такового протестовала. Её чувствительная натура интуитивно улавливала прогрессирующее искажение моего внутреннего пространства, нарушение в нём естественной гармонии, проекцией которых и становилось изменение моего внешнего облика. Я и сама чувствовала, что меняюсь, позволяю нивелироваться и стираться тому, из чего состояла моя индивидуальность, сдавая то один свой рубеж, то другой, отступая под натиском безликости. Я незаметно становилась частью толпы. Я теряла себя, а дочь меня терять не хотела.

II

Знакомая с детства кованая парковая ограда всегда казалась мне не просто забором, выделявшим внутри города зону отдыха. Она была для меня границей между двумя мирами, каждый из которых жил по своим законам, и в каждом из которых текло своё время. Я узнала этот секрет ещё в детстве, когда Бабушка, тщательно принарядившись сама и придирчиво выбрав наряд для внучки, отправлялась с нею в одно из своих путешествий по чудесным мирам. Для этого нужна была сущая малость: просто перейти границу. Так было тогда. Так было и сейчас. Едва я ступила за кованую парковую ограду, как оказалась в той самой, хорошо знакомой мне, другой реальности. Мы узнали друг друга. Иначе и быть не могло. Этот гостеприимный мир вспомнил меня, как помнил всех своих гостей. Старые аллеи, которые, конечно же, видели прогулки за ручку с Бабушкой маленькой нарядной барышни, приветливо накрыли меня светло-зелёной кружевной дымкой новорождённой листвы, которую насквозь прошивали ослепительные солнечные иглы. Воздух – такой острый, пронзительный, насыщенный растворёнными в нём запахами и наполненный животворными силами – его хотелось не просто жадно вдыхать, его хотелось пить.

– Ну куда ты голову задрала? Чего там ты увидела-то? Гляди у меня, закружишься, упадёшь, а я словить не успею, – сетовала, бывало, Бабушка, поправляя соломенную шляпку с вишенками, соскочившую с головы внучки на спину и держащуюся только на лентах под подбородком.

– Ба, можно я немножечко полетаю? Самую чуточку, ладно? – умоляюще складывала ладошки маленькая барышня.

Как когда-то давно-давно я закинула голову вверх, распростёрла в стороны руки, и в тот же миг всё моё существо растворилось в упоительном ощущении парения. Всё это светло-зелёное ажурное великолепие, подхватив и закружив меня, устремилось в бездонную прозрачную лазурь, источающую пьянящие запахи и что-то ещё, неуловимое, растворённое в этой бездонности и бесконечности.

Я догадывалась, что это такое: это – Жизнь.

– Какая же красота! – не подумала и не сказала, а выдохнула я.

– Здрасьть! – приветствие, щелкнув около уха под стрекотание роликов по асфальту, вернуло меня на землю.

Вытаращив глаза, лицом к лицу рядом со мной оказался испуганный конопатый парнишка, чуть было не столкнувшийся со мной. Миг – и он тут же исчез за поворотом аллеи.

– Ой, девчонки, смотрите, какой прикольный! – колокольчиковым перезвоном рассыпался смех стайки хохотушек, похоже, сбежавших со школьных занятий, когда их обогнал резвый миляга пёс, явно уверенный в том, что это именно он выгуливает вяло плетущегося за ним хмурого хозяина со сложенным в руке поводком.

Свернув с центральной аллеи вглубь парка, я оказалась на безлюдной узкой асфальтовой дорожке. В этой части парка мощные кроны деревьев так плотно смыкались друг с другом, что даже летом солнечный свет едва проникает сквозь их густую листву, и в самые жаркие дни здесь всегда было прохладно. Здесь сейчас было сумрачно и зябко. Но по этой дорожке можно было кратчайшим путем попасть в самое восхитительное место в парке, готовое угодить всем: и желающим погреться на солнышке, и любителям посидеть с книгой в тенистом, укромном месте, и шумной ребятне, и игрокам, сосредоточенно зависшим над клетчатыми досками с шахматными фигурами. Туда я и держала свой путь, наслаждаясь уединением.

Тук-тук, тук-тук. В тишине, которую нарушали лишь птичьи голоса да чуть слышное шуршание крон деревьев под порывами ветерка, вдруг послышалось лёгкое, размеренное, похожее на тиканье старинных часов, постукивание каблучков. Под аккомпанемент этих звуков из-за поворота петляющей дорожки навстречу мне вышло настоящее чудо. Женщина. По неспешной походке было видно, что она тоже гуляет, дышит воздухом. Возраст? А бывает ли возраст у чуда? Похожая на посланницу другого века, эта женщина напоминала мне и бредущую по аллее фигурку с полотна Левитана, и одну из пленительных ренуаровских женщин, и Неизвестную кисти Крамского. Кому придёт в голову интересоваться их возрастом?

Залюбовавшись, как любуются произведением искусства, я вновь мысленно воскликнула:

– Какая красота!

Только теперь это относилось к неспешно прогуливающейся женщине.

Её необычный образ был сам по себе гармоничным и самодостаточным, но именно его, как необходимого штриха, недоставало картине весенней природы, чтобы наполнить её смыслом и одухотворенностью, придать ей законченность. Они звучали в унисон, они дополняли друг друга, они существовали друг для друга: весна, красота, жизнь и эта женщина.

По мере приближения Незнакомки, движения которой казались мне плавными, как в замедленной съёмке, я попыталась рассмотреть хотя бы некоторые штрихи, из которых был соткан её образ. Первое, что меня поразило – это изящная шляпка с атласным бантом и мягкими полями, прикрывающими часть лица. Кто сейчас в этом сумбуре повседневности носит шляпки? Нет, определенно она явилась из другого времени. Из того времени, в котором существовали цвета, звуки и запахи, а женщины были похожи на цветы. Порхающий от лёгкого ветерка уголок пёстрого шейного платочка, лёгкое, струящееся пальто, тонкие каблучки, сумочка, зонтик. Женщина-Весна.

Какой же нелепостью показалась я сама себе я в этих удобных, функциональных, но показавшихся мне вдруг такими безобразными кроссовках, джинсах, куртке, натянутой почти до бровей вязаной шапке! Всем своим видом я нарушала гармонию окружающей природы, я разрывала с нею связь. Показавшись самой себе кляксой, диссонансом, вторгшимся в совершенную полифонию света, форм и красок окружающего мира, я испытала за себя чувство неловкости, почти стыда. Кого я могла напоминать в этом своём прогулочном «прикиде»? Как ко мне можно было обратиться? На общение в какой форме и на каком языке настраивал этот образчик комфортного унисекса в моём лице?

Как бывают порой интуитивные и проницательны наши дети! А я ей – лишь бы телу было комфортно, а душе ничто наслаждаться не помешает. Помешает! Душа и тело в земной жизни – неразделимы.

С той женщиной было немыслимо начать разговор, обратившись «гражданка» или «женщина». Непременно – «мадам» или «сударыня». А это уже другой уровень, другой язык общения, до которого она, не произнося ни слова, поднимала всех желающих вступить с нею в диалог. Потому что у неё с миром был другой уровень общения. Она в него не позволила себе выйти неприбранной и расслабленной. Даже на обычную прогулку. Она уважала свою женскую природу как неотъемлемую часть окружающего мира, созданного совершенным. Не произнося ни слова, она излучала нечто, что вызывало к ней почтительное и восторженное отношение.

На секунду женщина остановилась и, приоткрыв сумочку, достала ослепительный, невесомый носовой платочек с вышивкой на уголке, а потом аккуратно промокнула им уголки глаз. Поднесенная к лицу изящная, мягкая кисть руки заставила соскользнуть с запястья вниз тонкий золотой браслетик, который с лёгким позвякиванием спрятался под рукавом пальто.

Пока мы неспешно приближались друг другу, целый вихрь мыслей-вопросов пронесся в моей голове. Откуда она? Кто она? Сколько ей лет? Кто ждёт её дома? Какой мужчина смог покорить её сердце? И какому мужчине она своё сердце могла отдать?

Она была загадкой, излучавшей тайну и вызывающей желание её разгадать. Весь её образ воспринимался мной как вызов безумной гонке, никчёмной суете, вечному цейт-ноту – всему тому уродству, которое мы почему-то продолжаем называть жизнью. В моих глазах она выглядела воплощённым протестом против бессмысленного механического процесса, в котором протекает единственная жизнь уникальных, неповторимых человеческих индивидуальностей, превратившихся в шестёренки какой-то бездушной машины. И, крутясь в этом механизме, они не находят ни возможности, ни сил, ни времени на осуществление очень важных, возможно самых важных в своей жизни вещей, на каждую из которых, может быть, отпущен лишь один единственный шанс. А всё потому, что им всё – некогда. Им любить некогда. Им видеть красоту некогда. Им уже и жить-то некогда.

Мне вдруг показалось, что эта прекрасная незнакомка была послана в наш мир из какого-то другого измерения, чтобы своим появлением вызвать желание остановиться, перевести дух и спросить самих себя: «А куда, собственно, мы несёмся в своих кроссовках? Кого или что хотим догнать? Куда боимся не успеть?»

Мы поравнялись, и я с любопытством взглянула на неё. Женщина оказалась совсем не молода. Прядки мягких пепельных волос из-под полей шляпки, фиалковые, немного печальные глаза, наметившиеся складочки в уголках губ. Глядя на неё, я вспомнила слова, услышанные как-то в документальном фильме об одном кутюрье: «Красота это – ничего лишнего». Это – точно про неё.

Однако, при всей своей изысканности и безупречности, все эти штрихи создавали лишь внешний рисунок образа незнакомки. Но не они составляли главную тайну её красоты. Было нечто, что придавало чертам её лица, взгляду, всему её облику притягательность и неотразимость. Она производила впечатление, которого нельзя было забыть. Что же это? Да и возможно ли в мимолетной встрече раскрыть тайну, на разгадку которой у художников всех времен уходила целая жизнь?

Вероятно, я слишком задержала свой взгляд, и незнакомка тоже посмотрела на меня. Наши глаза встретились, и женщина улыбнулась. Вначале одними уголками губ, как улыбаются женщины, умеющие принимать комплименты. А через мгновенье, когда улыбка, разбежавшись тонкими морщинками и прокатившись по лицу женщины тёплой волной, согрела её печальные фиалковые глаза, я увидела, нет, скорее ощутила то, что было разгадкой тайны: от этой женщины исходил свет, источник которого был спрятан где-то в глубинах её существа, в самом потаённом уголке её души. Наверное, Незнакомка в направленном на неё взгляде случайной прохожей в джинсах и кроссовках прочла нечто такое, что вызвало в ней желание приоткрыть тайничок своей души, позволив внутреннему свету щедро излиться, окутав светящимся облаком нас обеих. Этот свет был одной природы, одного свойства с тем, который сейчас щедро изливался на оживающий мир, наполняя всё вокруг живительной силой. Мне так захотелось сказать этой женщине что-нибудь хорошее в знак благодарности за возможность прикоснуться к открытой мне тайне! Но слова тут были лишними. Мы безмолвно поняли друг друга, едва встретившись взглядами. И разошлись, чтобы больше не встретиться никогда.

III

Узенькая дорожка неожиданно вынырнула из-под сумрачных сводов крон, и я оказалась в залитом весенним солнцем сквере. Для буднего дня здесь было достаточно оживлённо: по аллее неспешно прогуливались с колясками две молодые мамаши, на одной из скамеек расположилась женщина с редким в наши дни рукоделием – пяльцами для вышивания, в которые была заправлена шёлковая ткань жемчужного цвета, при более пристальном рассмотрении оказавшаяся подолом широкой летней юбки. Я невольно замедлила шаг и залюбовалась этой картиной, подобной которой не видела со времён своего детства: женщина вышивала многоцветной гладью орнамент дивной красоты из цветов и бабочек.

Скамейка на противоположной стороне сквера тоже выглядела привлекательно, и я бы с удовольствием тут расположилась, но достоинства этого уютного местечка прежде меня оценили парень с девушкой, сосредоточенно уткнувшиеся в ноутбук. Другие скамейки были либо слишком грязные после зимы, либо скалились выбитыми рейками. Так я дошла до конца сквера, где наконец-то увидела подходящее место. В отличие от скамеек на главной аллее, эта была утоплена в прямоугольное углубление, обрамлённое высокими и густыми кустами, так что летом, наверное, у сидящего на этой скамье создавалось ощущение полного уединения. Видимо, кто-то не так давно отсюда ушёл, так как на сиденье был оставлен чистый кусок плотной коричневатой бумаги размером с четверть газетного листа. Спасибо этому человеку! Я вдруг вспомнила, что, собираясь в парк, не взяла с собой ничего, что могло бы послужить мне циновкой на сиденье.

Расположившись на бумажном островке, я мысленно вернулась к впечатлившему меня эпизоду встречи с прекрасной Незнакомкой. Мне хотелось понять: что же так взволновало меня? Что прочла для себя в этой встрече моя впечатлительная натура? Что вызвало такой глубокий отклик? Изысканность, по которой в суматохе серых будней истосковались глаза, уставшие от созерцания серо-черной толпы, частью которой стала и я сама? А может, эта прекрасная женщина – несостоявшееся воплощение маленькой нарядной барышни в шляпке с вишенками? Или это был взгляд женской души на свое отражение в волшебном зеркале? А этот необыкновенный свет… Он точно был, мне это не показалось. Такое сияние, наверное, может излучать лишь любящая душа.

Да, да, вот он, ключ! Это был свет любви! Это он придавал облику этой немолодой женщины столь неповторимую пленительность. Отгадка проста: во внешнем отразилось внутреннее.

А что отражалось во мне? Что излучало вовне наполнение моей души? Что изо дня в день видит во мне моя дочь? Какой отпечаток накладывает на неё мой образ? Каким она его запомнит? Одно бесспорно: нежная душа молодого существа жаждет красоты, она хочет формироваться по законам гармонии, и её источник ей очень хочется найти в самом близком и самом совершенном с точки зрения ребёнка человеке – в маме. Спросите любого ребёнка: какая твоя мама? И самый несчастный и обделённый материнской любовью ребёнок ответит: «Моя мама – самая красивая», даже если мама – опустившаяся пропитая насквозь алкоголичка.

Опустив взгляд на носки удобных растоптанных кроссовок, я с досадой вздохнула:

– Разве это я? Сохранилось ли хоть что-нибудь от той мечтательной барышни, которую с любованием ваяла из своей внучки любящая Бабушка?

В моей сумке, более похожей на баул и купленной с расчётом на то, чтобы в ней могли поместиться объёмные папки с документами, можно найти массу функциональных вещей. Тут был и еженедельник, и визитница, и мобильный телефон, и пенал с пишущими принадлежностями, а также калькулятор, портмоне, водительские документы, футляр с очками, планшет, «флэшка»…

В этом вместилище рабочих инструментов есть всё, что необходимо. Необходимо для чего? Для выполнения функции шестерёнки, ставшей Главной шестерёнкой над другими шестерёнками? Интересно, а что может излучать шестерёнка, даже главная? Если вдруг в недрах сумки рука нащупает косметичку, обольщаться не стоит, в ней лежит отнюдь не то, что можно подумать: вовсе не дамские мелочи. Это – моя доверху набитая лекарствами походная аптечка скорой помощи. Помощи от того, во что превратилась моя единственная жизнь, прожить которую меня Господь сподобил в женском обличье, несовместимом с тяжестью ноши на плечах, на которых по определению не может быть ничего тяжелее изящной бретельки или букетика фиалок. И для того, что необходимо женщине, баул не нужен. Женщине вполне достаточно маленькой сумочки, вроде той, из которой прекрасная Незнакомка достала свой ослепительный платочек с вышитым уголком.

Я предавалась своим невеселым размышлениям достаточно долго, во всяком случае, успела изрядно замерзнуть. Спешно засобираться домой меня заставил неизвестно откуда взявшийся моросящий дождик. Поднявшись со скамейки и накинув на голову капюшон, я устремилась к ближайшему выходу с территории парка.

– Тёть, вы забыли, – под стрекотание роликов перед моим взором материализовался тот самый конопатый парнишка, который чуть было не сбил меня с ног у входа в парк. Не останавливаясь, парнишка сноровисто сунул коричневатый кусок плотной бумаги в пространство между висящим на плече «баулом» и моей согнутой в локте рукой, и в мгновенье ока исчез из поля зрения.

Взяв в руки плотный кусок бумаги, на котором я недавно сидела, я увидела, что это – конверт. Он не был заклеен и имел содержимое из нескольких листков бумаги. Вынув один из них, я увидела, что это – рукопись. Исписанными оказались и остальные листы. По бумаге расплывались дождевые капли, размывая фиолетовые чернила, которыми был написан текст. Я подумала, что такое содержимое, безусловно, представляет ценность для оставившего его человека, и он непременно в самое ближайшее время вернётся за потерей к месту своего недавнего отдыха. Но оставлять его здесь нельзя, бумага размокнет. И я решила взять конверт с собой: так надёжнее. Вырвав из своего блокнота клетчатый лист, я написала:

«Потерявшему рукопись: мой контактный телефон…».

Потом вернулась к скамейке и прижала записку к сиденью скамейки двумя обломками кирпича, очень кстати валявшимися рядом.

Прошла неделя, другая, месяц… Мне так никто и не позвонил. Либо хозяин не хватился пропажи, либо содержимое конверта не представляло для него ценности. А может, просто записку с номером моего телефона всё-таки унесло ветром. Ну, сколько этот чужой конверт может у меня лежать? Во время очередной уборки я решила содержимое конверта сжечь, чтобы написанное чьей-то рукой не валялось на свалке. Просто из уважения к написавшему. На балконе было безопаснее всего, там и старое цинковое ведёрко как раз есть. Только по одному листочку надо, чтобы дыму меньше было. А то ещё кто-нибудь пожарных вызовет.

Совершив необходимые приготовления и присев на скамеечку, я вынула из конверта рукопись и, взяв первый лист, приготовилась уже чиркнуть спичкой. Но мне вдруг показалось, что рука, держащая исписанный лист, что-то чувствует, словно через пальцы пропустили ток. Было ощущение, что этот лист – живой. Отложив спички, я скользнула взглядом по рукописным строкам. Автор пользовался перьевой авторучкой, заполняя белое пространство листа четким округлым почерком. Теперь нечасто пишут пером, и такая диковина создавала ощущение, что письмо затерялось не только в пространстве, но и во времени. Начав читать, я уже не могла оторваться, так меня захватило и взволновало содержание письма, автором которого была женщина.

«Здравствуй, родной мой человек.

Знаешь, в детстве я прочитала сказку о необычной девочке, слёзы которой превращались в настоящие жемчужины редкой красоты. Люди в своём стремлении обогатиться причиняли ей страдания, заставляя плакать.

Всё, что у меня связано с тобой – пережито и, став прошлым, превратилось в строки этого письма.

Сколько писем за эти годы я мысленно написала тебе! Мне казалось, что до тех пор, пока есть эти письма, незримая связь между нами будет жива. Сегодня я впервые доверяю своё письмо бумаге, потому что чувствую, как эта связь слабеет подобно пульсу угасающей жизни. Облачив свои мысли в письменный образ, я словно удерживаю на бумаге нечто ускользающее, бесконечно мне дорогое, с утратой которого я должна смириться.

Все эти годы я училась жить без тебя. Нужно было многое изменить в своей жизни, наполнить её новым смыслом и содержанием. А для этого их надо было найти и переработать много руды, чтобы найти крошечный самородок того главного, что должно было стать ядром моей будущей, новой жизни. Жизни, в которой больше нет того, кто был для меня её смыслом.

Все эти годы я копалась в себе, в наших отношениях, вновь и вновь прокручивала ленту событий, пытаясь найти в них отправную точку, мучительно пытаясь ответить на вопрос: ПОЧЕМУ? Почему это случилось с нами? Когда это началось? Чего я не сделала, чтобы это предотвратить? И можно ли было это предотвратить? Существуют ли ответы на эти вопросы? Надо ли их искать?

И я вновь и вновь принималась пилить опилки, расходуя на это душевные силы, сжигая себя, бесплодно растрачивая минуты, дни, месяцы, которые никогда не вернутся.

За годы без тебя я накопила в закромах своей души тонны гнева, упреков, негодований, возмущений, обид, наполнила океан слёз. Я по крупицам собирала себя из осколков, превозмогая нестерпимую боль, выползала с самого дня пропасти, в которую оказалась сброшенной самым близким человеком, которому всецело доверилась, раскрыв для него своё сердце.

Но лежащий на душе тяжёлый камень тянул меня назад, в истлевшее прошлое, вновь и вновь заставляя скатываться назад в эту самую пропасть, не давая мне выбраться туда, где есть жизнь, где существует сегодня – единственное, что есть у человека. Я слишком надолго застряла в этом состоянии. Настало время разбора развалин и генеральной уборки души.

Я подумала: для того, чтобы освободиться от своего тяжкого камня, его надо сначала расколоть на мелкие куски, раздробить в крошку, и всё это стряхнуть. Чтобы этот тяжёлый монолит не тянул в омут прошлых несправедливостей, не мешал просто жить и радоваться самому факту своего присутствия в этой жизни. Тащить за собой повсюду этот камень бессмысленно: человека, с кем я это связываю, уже нет. Тот, кто есть теперь – совсем другая, изменившаяся личность, многое пережившая и переоценившая. Значит, камень я таскаю напрасно. Кому он предназначен? В кого я должна его бросить? В тень прошлого? Глупо.

Всё это время я старалась примирить себя со случившимся и принять его. Не совсем успешно. Внешне моя жизнь казалась благополучной: мне удавалось реализовывать свои планы, заниматься интересным делом, преодолевать жизненные трудности. Но было нечто, не отпускавшее меня подобно якорю. Заглянув вглубь себя, я увидела этот якорь: все эти годы Я ЖДАЛА ТЕБЯ. Каждый день.

Как маленькая девочка Ассоль, которая, стоя на берегу моря, ждала появления на горизонте алых парусов.

И, подобно ей, я ждала ЧУДА, которое ты – новый и помудревший – совершишь для меня. Даже после всего случившегося я продолжала верить в тебя и в чудеса, главным из которых является Любовь. Потому, что в глазах любящего любимый – всегда Волшебник. А если ведёт себя не как Волшебник – так это лишь для того, чтобы растянуть сладостное ожидание чуда.

Это было моей самой большой ошибкой, проявлением детскости и, наверное, внутренней незрелости. Ведь если бы ты был тем самым Волшебником, то не нашлось бы такого препятствия, которого бы вопреки и наперекор всему ты не преодолел. Что стоит преодолеть препятствия, которые сам же и возвёл? Потому что время уходит. От состояния «возможно» к состоянию «необратимо». Ведь главная потеря, которую в жизни несет человек, выражается словом: «поздно».

Ожидание приводило меня к отвержению перемен, во мне жило глубокое противоречие между внешней новизной событий и внутренним застоем, порождая приступы разочарования в жизни и утраты её смысла. В конечном итоге всё это разорвало мою душу в клочья, из которых было невозможно склеить тот чистый лист, с которого начинается новая глава в книге жизни.

И это время потребовались мне на то, чтобы повзрослеть и понять, что чуда не будет, что алые паруса надо сшить самой, а заодно и самой обеспечить попутный ветер, который и доставит мой корабль к новым берегам.

Все эти чувства и метания были моими хозяевами слишком долго. Они были, по сути, ветрами, дувшими в разные стороны. А так свои паруса можно лишь порвать в клочья, и корабль будет швырять из стороны в сторону, не давая ему определиться с направлением. Да и тяжкий груз на душе с эфемерными иллюзиями – плохие попутчики. Чтобы наполнить свои паруса попутным ветром, нужно развернуть корабль другой стороной и подключить другой источник энергии – светлой и чистой. А где он? Он – в том хорошем и светлом, что было в нашей с тобой жизни и что соединяло нас долгие годы.

В том, за что мы друг другу можем быть благодарны и что способно раскрошить тяжелый камень, придавивший созданную крылатой душу.

Сколь за многое я тебе благодарна!

Я благодарна тебе за то, что однажды ты появился в моей жизни долговязым, загорелым студентом с перевязанной шпагатом стопкой журналов в руках; за звёздную южную ночь и проводы друг друга до утра по старой мощёной улочке под сводами каштанов; за упоительные, жаркие споры и ту особенную бессонницу-предвестницу любви, которая никогда не приходит одна.

Я благодарна тебе за самый красивый город у моря, который я увидела твоими глазами, за серебристую чешую морской ряби, слепящую с высоты канатной дороги, за неповторимую музыку прибоя и твой искромётный юмор, которым ты, как фейерверком, осыпал меня.

Я благодарна тебе за твоё необычное признание в любви, за нежность и трепетность, которыми ты окутывал приезжую девчонку в коротеньком сарафанчике; за горькие слёзы прощания у поезда, который увозил эту девчонку домой из сказочного города у моря, где оставался удивительный парень с непривычным для меня именем, облупившимся носом и шапкой выгоревших на солнце волос.

Я благодарна тебе за твои сумасшедшие и полные любви письма со смешными, корявыми рисунками, которые я сохранила все до единого; за холодную осеннюю ночь, провёденную в розысках по всем московским аэропортам заблудившегося южанина и безумную радость встречи с обжигающими поцелуями в пустой, насквозь промерзлой электричке.

Спасибо тебе за то, что ты расширил горизонты моего мира, объединив его со своим, за то, что всё это стало нашей общей вселенной и общим сокровищем.

Благодарю тебя за подаренную мне возможность стать матерью и открыть новую себя, познавшую чудо рождения новой жизни и ни с чем несравнимый вкус материнской любви.

Спасибо тебе за мои маленькие фото, бережно хранимые тобой в прозрачном кармашке портмоне, за чувства, заставившие растаять моё сердце, когда я случайно их там увидела.

Благодарю тебя за дивные розы цвета солнца, которыми озарялся каждый день моего рождения.

Благодарю тебя за то, что изо всех сил старался взять свою высоту в стремлении позволить мне гордиться тобой. Ради этого ты совершал то, что было за пределами твоих сил. Ты хотел видеть в моих глазах восторг, восхищение, и хотел быть причиной этого восхищения, в моих глазах ты хотел быть самым-самым. Тебе это удавалось, и я гордилась тобой.

Спасибо тебе за то, что, не устояв перед соблазном, ты, сколько мог, ограждал меня от убийственной правды. Я знаю: ты старался, как мог. Боролся с собой, метался, разрывался на части. Но искушение оказалось сильнее тебя.

Ты – не единственный, кто не смог устоять. Я не виню тебя. Ты – всего лишь человек, а человек не совершенен. Мы все несовершенны.

Быть созданным по образу и подобию Бога не означает быть вторым Богом, который безгрешен и никогда не ошибается.

Человеку дана свобода воли, но никому не дано столько сил, чтобы всегда быть безупречным.

Я благодарю тебя за вечер в маленьком ресторанчике с горящим камином в день нашей серебряной свадьбы. Твои разум и сердце тогда уже были не со мной, я чувствовала это своим сердцем. Но ты нашёл в себе силы отдать дань уважения женщине, которая разделила с тобой молодость и была рядом с тобой четверть века. Я буду помнить этот наполненный любовью, болью и горечью вечер до конца дней.

Благодарю тебя за переживания и колебания, за нерешительность и растерянность, когда то, что нас разлучило, вскрылось со всей жестокой очевидностью. Я слышала, как кричала твоя душа, когда ты вырывал из неё всё, что связано со мной. За твои слёзы, которые ты пытался скрыть, когда мы на прощанье обнялись и в последний раз поцеловали друг друга. Эти слёзы мне очень дороги. Спасибо тебе за них.

Я благодарю тебя за то, что ты был в моей жизни вот такой, какой был.

За целый калейдоскоп воспоминаний, подаренных мне. За то, что стал моей памятью, с этой минуты – только хорошей: ведь мы с тобой только что вдребезги разбили лежащий на моей душе камень, а осколки стряхнули в пропасть забвения. За то, что через сына мы продолжимся во внуках и отдадим им ту любовь, которой не успели до конца одарить друг друга.

Благодарю тебя за испытание, которое сделало меня сильнее; за прожитые без тебя годы, научившие меня благодарить Бога за всё, что нам посылается в жизни.

Благодарю тебя за чувство любви, которое я пронесла через всю свою жизнь. Трудной любви, приправленной болью и слёзами, но такой прекрасной.

Благодарю тебя за всё, что было в нашей с тобой жизни: из этого создана Я Сегодняшняя, та, которая больше не придёт на тот берег, где ждала появления на горизонте алых парусов. Твоих парусов.

А теперь я раскрываю ладони и отпускаю от себя на волю белоснежную голубку, которую берегла все эти годы, ограждала от всего, что могло её погубить, согревала своим дыханием, когда холод отчаяния, подобравшись к самому сердцу, лишал жизни меня саму. Эта голубка – моя Любовь к тебе. Отныне она свободна. Лети же, глупышка!

А что же стало с девочкой, плакавшей жемчужными слезами? Каждый любимый человек – Волшебник в глазах любящего. Появился тот, кто сделал девочку счастливой. И тогда произошло чудо: от улыбки девочки всюду расцветали розы дивной красоты. Я всегда знала, что они были цвета солнца.

Всё, что связано у меня с тобой – это мои жемчужины и розы, которые, став прошлым, превратились в строки этого письма. Письма, написанного сердцем, но которого ты никогда не получишь».

Под письмом не было ни даты, ни подписи. Но мне показалось, что я знаю, кто мог быть его автором. Едва начав читать волнительные строки, я вдруг перестала видеть их рисунок. Они исчезли, растворились, и перед моим мысленным взором возник образ встреченной мной в парке прекрасной Незнакомки. Я была почти уверена: это было её письмо. Только она могла так думать и чувствовать. А рисунок почерка… и этот исходивший от бумаги едва уловимый аромат. Все эти нюансы и сам образ женщины удивительным образом сложились в моём сознании в единое целое. Мог ли кто-то другой написать такое письмо, которое являло собой нечто большее, чем письменную передачу информации? Письмо было живым монологом, оно несло в себе отпечаток личности автора, в его строках были растворены все краски чувств излившего их человека. И всё это удивительным образом воздействовало на меня, воссоздав образ Незнакомки. Этот образ и был для меня подписью под письмом. Сжечь это письмо у меня не поднялась рука.

IV

Весна в этом году была ранней. Снега зимой выпало немного, и в городе он быстро сошёл. Дни стояли солнечные, радостные. Скинув зимнюю хмурую дремоту, наш город оживал. Во дворах на асфальте появились нарисованные мелом классики, загалдела ребятня, застрекотали роликовые коньки, по выходным в окнах наших «человейников» можно было наблюдать балансирующих на высоте, подобно акробатам, хозяек, начищающих стекла до неправдоподобной прозрачности.

В магазинах появились куличи и краска для яиц, а в разговорах всё чаще слышалось слово «Пасха», отзываясь в душе необъяснимым волнением и радостью. Горожане наши – далеко не все верующие и воцерковленные, всё же чтят православные праздники. Как умеют. Кто-то просто отдаёт дань традиции, а для кого-то это – другая сторона жизни, не выставляемая напоказ, но, возможно – самая важная. В домах в эту пору закипают весенние генеральные уборки, преображаются после зимы дворы и улицы города, обретая обновленный вид. Приметой приближающейся Пасхи каждую весну становятся и специальные бесплатные автобусы, доставляющие горожан к местам, где обрели своё последнее пристанище их ушедшие близкие люди. При первой возможности, едва сойдёт снег, люди устремляются на встречу с теми, кто был и остаётся им дорог: внутри оградки прибраться, что-то покрасить, поправить, обиходить могилу, помянуть, зажечь свечу. И поговорить с дорогим человеком, который может теперь только выслушать.

По заведённому ещё Бабушкой порядку я тоже затеяла весеннюю генеральную уборку, дабы к светлому Воскресению дом засиял особой, праздничной чистотой. По завершении уборки дома я наметила поездку в Невзорово, чтобы прибраться на могиле Бабушки. Там лес кругом, снег вряд ли ещё стаял, а через денёк-другой в самый раз будет. Уж заждалась меня, наверно, голубка моя.

Первой в списке дел значилась разборка содержимого нашего старого секретера. Давно собиралась, вот только руки всё никак не доходили. Да и, если честно, где-то в глубине души мне хотелось как можно дольше сохранить в неприкосновенности этот маленький островок детства моего сына. Этот заповедный мирок сохранился таким, каким сын его оставил, отравившись из родительского гнезда в свой большой полёт. Мне казалось, что это не просто секретер, а настоящая машина времени. И стоит лишь приоткрыть дверцу и заглянуть внутрь, то вмиг попадёшь в чудесный, наполненный красками и светом мир, в котором живут заводные машинки и шагающие серебристые роботы, фантастические звездолёты и таинственные пришельцы из далеких миров, космические путешествия и жуткие неразгаданные тайны. И ещё там живёт маленький вихрастый любознательный фантазер со своим смышлёным, преданным, усатым и хвостатым дымчато-пушистым другом, от которого почему-то всегда пахнет карамелькой.

Позже, обзаведясь собственным домом, сын взял кое-какие дорогие его сердцу вещицы, а про остальное, махнув рукой, со свойственной молодым людям лёгкостью бросил:

– Мам, да что тут беречь? Давай соберём в мешок, не глядя, и отнесём в мусорку. Не будем культивировать фетишизм.

Но могла ли я лишить себя моих путешествий? И моя машина времени осталась в неприкосновенности.

Неумолимое время берет своё, и кое-что стало постепенно исчезать из недр секретера. Пропали старые школьные тетрадки, исписанные неразборчивым мальчишеским почерком, отправилась на лестничную площадку к почтовым ящикам стопка журналов «Юный техник», тут же обретя нового хозяина, покинула своё насиженное место коробка с дискетами, претендовавшая, подобно виниловым грампластинкам, на статус музейного экспоната. Освободившуюся полку облюбовали для себя появлявшиеся от случая к случаю женские журналы, купленные на вокзале или в аэропорту в дорогу книжки в мягких обложках, древние записные книжки и телефонные справочники, когда-то заинтересовавшие рекламные буклеты, а чем – теперь и не вспомнить. Все эти предметы, попадав в мои руки разными путями, складывались на эту полку под условным названием «А вдруг пригодится». Разобрать именно эту полку во время генеральной уборки я себе и наметила.

Довольно быстро решив судьбу содержимого всей этой кучи, после экспертизы на предмет полезности перекочевавшей прямиком в большой мусорный пакет, я протянула руку к оставшемуся в одиночестве большому коричневатому почтовому конверту из плотной бумаги. Да, я помнила, что в нём находились. Как теперь поступить с моей давней находкой? Сколько лет-то прошло! А выбросить всё же не поднимется рука. Только вот сжечь теперь негде – балкон застеклили, и устроить на нём костер вряд ли возможно. Возьму с собой в Невзорово, там и сожгу.

Невзорово – обычный посёлок, к которому примыкает обширное поле, переходящее в смешанный лес. Это поле отделяет жилую зону от печального соседства – кладбища, к которому надо добираться более километра по петляющей дороге, ещё недавно представлявшей собой труднопреодолимую полосу препятствий. Теперь, наконец, её покрыли асфальтом, и можно спокойно доехать до мест захоронений. Но без резиновых сапог всё равно не обойтись. Надо пробираться через узенькие проходы между оградами, которые летом зарастают травой высотой до колен, а весной и осенью – под ногами хлюпает расползающаяся жижа.

– Здравствуйте, вы к бабуле своей? И мы вот тоже своих навестили, – поприветствовала меня пожилая женщина, уже собравшаяся уходить. Муж с сумками и лопатой ожидал её немного поодаль. – Вот прибрались после зимы, да помянули. А что вы одна-то пришли, не боязно? Тут народ всякий ходит. Если вы недолго, то мы можем с дедом моим побыть тут с вами.

– Ну что вы, спасибо. Не беспокойтесь. А вы не знаете, кто здесь похоронен? – спрашиваю я женщину, указав глазами на соседнюю могилу.

Всякий раз, когда я навещаю Бабушку, с грустью отмечаю, что к захоронению за поржавевшей железной оградой снова так никто и не приходил. Уже двадцать лет, как человек похоронен, а нет даже надгробия, только металлическая табличка с номером, которую выдают в день похорон.

– Не знаю, милая, у меня самой сжимается сердце видеть эту заброшенность. Может, некому прийти. Есть же совсем одинокие люди. Живые-то не всем нужны, а уж мертвые – тем более.

– Это так, конечно, – соглашаюсь я.

– Ну, ладно, тогда мы пойдем. А то смотрите, мы можем и побыть с вами, – уже почти дойдя до дороги прокричала мне женщина.

Помахав ей рукой, я принялась приводить в порядок территорию внутри ограды.

А вот эта заброшенная… Всё, что я могу сделать, это хотя бы повыдергивать прошлогодние сорняки да пожухлую траву. Хоть какую-то толику участия проявить, хоть крохотную частицу живого человеческого тепла отдать этому одинокому человеку.

Сколько таких заброшенных могил! Может, просто никого в живых не осталось, кто мог бы навестить. А может… Вот это самое «может» – самое страшное. Забвение. Может, потому что сердце очерствело. Может, потому что никогда и не любило. А может, потому что некогда. Любить некогда. Жалеть некогда. Помнить некогда.

Завершив дела, я присела на прогретую солнцем скамью. День сегодня выдался на удивление солнечный, тёплый. Ветви деревьев с набухшими почками, уже готовыми превратиться в лаковые листочки, купались в небе цвета лазури. Даже в этом печальном месте, сегодня торжествовала жизнь. А птицы… Как же упоительно пели птицы! В раскидистой кроне ивы, склонившейся над бабушкиной оградой, расположился целый хор певунов и щебетуний. Захотелось, закинув вверх голову, устремить взгляд в бездонное небо и снова, как когда-то в детстве, на прогулке с Бабушкой в старом парке, испытать передаваемое ощущение парения в пространстве, наполненном светом, теплом, любовью. Жизнью:

– Ба, можно я немного полетаю? Совсем чуточку…

Попрощавшись с Бабушкой, я отправилась в обратный путь через узенькие проходы между могилами, которых за прошедший год прибавилось. Когда в прошлый раз я навещала Бабушку, все эти люди были ещё живы, они ещё присутствовали в земной жизни.

В некоторых оградах уже были поставлены надгробия с фотографиями и датами. Сколько молодых людей! Эти лица, глаза, судьбы, маленькие вселенные со своими мирами… Они просыпались по утрам, строили планы, любили, кому-то звонили по телефону, при расставании небрежно бросали «пока», уверенные в том, что это самое «пока» обязательно для них наступит. Они ссорились и мирились… Все ли успели помириться? Что могло оборвать их земной путь, разрушив планы, желания и мечты? Роковое стечение обстоятельств? Несчастный случай? Или чьё-то убийственное слово?

Какие же мы все дураки! Чего стоят наши обиды, ссоры, амбиции? Что мы хотим друг другу доказать? Во имя чего идём на принцип, водрузив на флагшток свою гордыню?

Мне вдруг показалось, что все эти люди ушли за черту не только почему-то, но и для чего-то. Для того, чтобы нас, живых, чему-то научить. И это «что-то» настолько важное, а мы, живущие, настолько бестолковые, что ценой научения должна была стать чья-то жизнь.

Медленно проходя между оградами, я вглядывалась в лица, читала про себя имена и даты.

– А какое сегодня число? Точно, у этой женщины сегодня – день рождения. Как жаль, могла бы ещё жить и жить. Снег сошёл недавно, а как здесь прибрано. Кто-то был недавно. Может, и сегодня придут, – подумала я, остановившись возле сравнительно новой ограды.

Мой взгляд скользнул по изображению на фаянсовом овале надгробия.

– Какое выразительное лицо… Глаза… Я где-то видела эти глаза. Нет, определённо, мне знакомо это лицо! Откуда? Где я могла его видеть?

Присев на край ограды, я попыталась собраться с мыслями и напрячь память. Кому не знакомо это мучительное состояние, когда не можешь вспомнить нечто, кажущееся совсем рядом, стоит лишь за кончик ниточки потянуть? Где эта ниточка?

Какая-то пичуга звонко чирикнула прямо над моей головой, заставив поднять голову и задержать взгляд на сомкнувшихся аркой кронах деревьев.

Аллея старого парка! Там точно так же смыкаются кроны! Я видела её в парке. Ошибки быть не может: это – моя Незнакомка. Боже мой! Что же могло так рано оборвать жизнь этой необыкновенной женщины?

Как когда-то в аллее, мы смотрели друг на друга, и, казалось, Незнакомка вот-вот улыбнется, и из фиалковых глаз прольется свет.

– Вот где нам довелось встретиться… И в Ваш день рождения. Теперь я знаю, как Вас зовут и я рада, что мне довелось увидеть Вас при жизни. Наша мимолетная встреча оставила след в моей душе, заставила о многом задуматься, заглянуть внутрь себя, изменить отношение ко многим вещам, к своей жизни, к близким людям. Возможно, я уже сама была готова ко многим выводам, но встреча с Вами… Спасибо Вам, просто за то, что Вы были.

И еще… Знаете, я привезла сюда конверт с письмом. Я нашла его в парке, на скамье, в день нашей встречи. Оно – Ваше? Вы простите меня ради Бога, но я его прочла. Что мне с ним делать? А сюда принесла, чтобы сжечь. Хотите, я его оставлю здесь, с Вами?

Наверное, в этом своём мысленном монологе я была похожа на сумасшедшую, но в тот миг, когда был задан вопрос, мне показалось, что Незнакомка неуловимым движением качнула головой, словно говоря «нет». Было ли это её отрицанием причастности к написанию письма? Или она, когда-то оставив в парке письмо, просто тем самым отпустила на свободу своё прошлое вместе со своей белой голубкой и больше не хотела к этому возвращаться, даже уйдя из жизни?

Ни то, и ни другое. Конечно, это было всего лишь игрой света и тени, брошенной ветвями деревьев – и это было единственным разумным объяснением.

Но… Я не помню, как оказалась возле своей машины, как схватила с сиденья конверт, как вернулась назад. Это произошло в один миг. Помню, как вошла внутрь ограды, вынула из конверта исписанные фиолетовыми чернилами листки и, чиркнув спичкой, сожгла их по одному. Крошечную горстку пепла я рассыпала над могилой Незнакомки.

Её это тайна или чужая, но она была сохранена.