"Если ты читаешь это письмо, значит, ребятам удалось тебе его передать. А еще это означает, что меня за него не пристрелили. Так что еще встретимся.

Прежде всего, я хочу сказать, что действительно тебе верю и понимаю, что если ты до сих пор не пришел за нами, как обещал, то не смог (или пока не можешь). А еще я понимаю, что тебе там тоже несладко. Я видела твою мать, так что знаю, ты там тоже не на курорте. И я бы никогда не стала лишний раз тебя беспокоить, если бы могла придумать другой выход.

Думаю, ты уже догадался, что дело касается Ди. Ты должен ее спасти.

Да, мы все не отказались бы убраться отсюда, но пока, видно, не судьба. Это ничего, не переживай за нас, мы справимся. Тут нормально кормят, мне даже выдают кое-какие медикаменты. А еще здесь много хороших людей. Охранники тоже большей частью неплохие ребята, с ними можно договориться. Так что продержимся.

Уверена, ты догадываещься, почему всех отправили в шахту. Беру на себя смелость утверждать, что успела тебя немного узнать. Поэтому полагаю, что ты считаешь себя виноватым в нашем положении. Не нужно. Я разговаривала с теми, кто провел здесь не один год, и узнала, что это не первое переселение под землю, твой визит был лишь очередным поводом. Время от времени эта сука (зачеркнуто) прости ради бога (зачеркнуто) Изабелла демонстрирует свою власть и напоминает, кто есть кто, отправляя людей вниз на несколько недель. Никто даже не удивился. Если бы не Рози… Ты ведь, наверняка, слышал о Рози? Думаю, слышал, дурные вести быстро расходятся.

В нашу встречу я все еще верила, что все обойдется, поэтому не стала тебе ничего говорить. А зря, теперь я это понимаю.

Все началось в первые же дни нашего пребывания здесь. Видишь ли, тут соотношение мужчин и женщин — примерно одна к двадцати. До тридцати лет — всего пять девчонок. Ди — самая молодая и привлекательная (хотя бы потому, что еще не успела пробыть здесь достаточно долго).

Мужчины начали сразу же оказывать ей знаки внимания. Некоторые аккуратно, прощупывая почву. Другие — нагло. С теми, кто совсем не понимал человеческих слов, разбирались по очереди Дилан, Джонатан, Эд. Женщины, которые тут давно, говорят, что, если бы Ди выбрала одного местного и вступила с ним в отношения, остальные бы унялись. Но, ты сам понимаешь, не выбрала. И стало хуже.

Нет, пока ребятам удается ее защищать, и охрана, когда замечает, отнюдь не приветствует насилие. Но люди здесь слишком долго. Некоторые — пять-семь лет. Им больше нечего терять, как они считают. "Мы трупы, — сказал как-то один такой, — честь и порядочность — для свободных, а я имею право брать все, до чего могу дотянуться".

Ну, как-то так.

Ди почти не спит, стала похожа на собственную тень. Ей не дают прохода, ее караулят за углом. У Дилана уже просто не успевает заживать лицо… И это при том, что Ди перестала ему о чем-либо говорить. Вообще почти не говорит, даже со мной.

Она очень боится, что кого-то из наших убьют из-за нее. Или, что, по-моему, более вероятно, что Дилан кого-нибудь прикончит. Не знаю, известно ли тебе, но в случае убийства виновного тут расстреливают. Таков порядок.

На днях Эд еле оттащил Дилана от одного парня, который силой пытался зажать Ди в одном из неосвещенных коридоров.

А вчера она так смотрела на кухонный нож, что я по-настоящему струхнула. Даже не знаю, чего боюсь больше: что Ди что-нибудь сделает с собой, чтобы не подвергать близких опасности, или что возьмет этот нож с собой и вгонит в глаз обидчику. Смерть за смерть, помнишь?

Я рядом с Ди очень много лет и хорошо ее знаю. После смерти Клары я пыталась заменить ей мать, как могла. Вышло не очень, знаю, но сейчас прошу тебя за нее, как за свою дочь.

Видишь ли, все не так просто. Наверное, я не должна тебе этого говорить, и она меня не простит, если (зачеркнуто) когда узнает, но я хочу, чтобы ты все понимал от начала и до конца. Дело не только в том, что сейчас происходит, но и в предыстории.

В прошлом году "Старая ласточка" нуждалась в ремонте. Ремонт занял больше времени, чем предполагалось, и мы застряли на Новом Риме почти на два месяца: в другое место уже бы не долетели, а оригинальные детали, которые ничем не заменить, доставляли с Клирка больше месяца.

Ди познакомилась с местным. Его звали Кристофер, Крис.

Я даже могу понять, за что она в него влюбилась. Высокий, красивый, одетый с иголочки. У него всегда водились деньги, он дарил ей подарки, таскал по кино, кафе, театрам и выставкам. Ди никогда такого не видела, к тому же, только что потеряла мать. И кинулась в эти отношения с головой.

Ты сейчас, должно быть, уже придумал, что Крис ее изнасиловал, и оттуда растут корни, но нет. У них был бурный роман по взаимному согласию. Джонатан рычал, но открыто не возражал, потому как после смерти матери его дочь впервые стала улыбаться.

Я так и не узнала подробностей, только в общих чертах. Крис потащил Ди на какую-то вечеринку, там были его приятели. Выяснилось, что он по-крупному проиграл в казино, побоялся сказать родителям и перезанял у друзей. На вечеринке те напомнили о долге и предложили простить — взамен на Ди.

Он ее отдал.

Опять же, точно не знаю, что там происходило. Знаю итог — Ди отбилась от мужчины, почти затащившего ее в постель. Воткнула ему в ногу нож. Попала в бедренную артерию. Он скончался на месте.

На допросе Крис испугался гнева своих родителей и сказал, что Ди лжет, никто ее ни к чему не принуждал, и она сама пошла с тем парнем в комнату. Вот так. Повезло, что на Новом Риме не слишком строгие законы. Ди выпустили под залог до суда, и мы сбежали. Как ни странно, нас никто не преследовал.

В этом и причина, почему Джонатан отказался сдаться на Лондоре и пройти полную проверку. Не было у нас никакой контрабанды, но он испугался, что, если начнут глубоко копать, обнаружат ордер на арест. Именно поэтому Дилан полез в драку, когда подумал, что ты приставал к его сестре.

Теперь ты знаешь. Возможно, это подло с моей стороны, потому что она сама никогда бы тебе этого не рассказала, но ты должен знать. Я очень за нее боюсь, в ее жизни слишком много насилия, она здесь не выживет. Уже умирает.

Мы выдержим, все мы, а Ди — нет. Если освобождение однажды и наступит, она его не дождется.

Я не имею права просить тебя вот так, но я прошу. ВЫТАЩИ ЕЕ. Не знаю как, но сделай это. Если она правда тебе не безразлична, сделай. Что угодно — продай нас всех, забудь про какие-то планы побега, но спаси ее, умоляю. Если Ди погибнет, никакая свобода этого не стоит.

Маргарет П."

"Маргарет П."… "П."? Я ведь даже не знаю ее фамилии.

Сминаю листы в руке. И как ей только удалось свернуть их так, чтобы поместились в ладони?

Думаю некоторое время, потом снова разворачиваю письмо, рву на мелкие кусочки и успокаиваюсь только тогда, когда смываю их в унитаз.

* * *

Четверть часа под ледяными струями душа не помогает, только зубы начинают стучать.

Растираюсь жестким полотенцем, бросаю взгляд в зеркало. Зло усмехаюсь своему отражению с посиневшими от холода губами. Нет никакого замкнутого круга, ты думал? У тебя все получится, ты думал? Получай, получай по полной.

Опираюсь обеими руками о края раковины, опускаю голову и просто стою.

Я в отчаянии, впервые в жизни в настоящей панике.

Когда в десять лет меня похитили враги дяди и заперли на двое суток в холодном гараже в одной пижаме, я испугался, дрожал, как осенний лист на ветру, чихал и сморкался в собственный рукав. Но даже тогда не паниковал — знал, что меня найдут и спасут.

В четырнадцать я угнал флайер и разбил его в горах. Помню, как зацепился крылом, а затем падал и думал: ничего, я же везучий, все обойдется. Никакой паники, только адреналин.

В пятнадцать мы с Лэсли отправились в поход, оторвались от охраны и забрались в пещеры, к которым нам строго-настрого запретили приближаться. Нас искали на огромной территории, а мы не могли выбраться, потому что случился обвал. Тогда Лэс трясся от страха, впадал в истерику и даже один раз плакал. А я? А я травил байки и убеждал его, что все это только временные трудности, всякое бывает, прорвемся. Паниковать? Было бы из-за чего.

Я попадал в тысячи сложных ситуаций, но всегда выходил из них с улыбкой. Но не из-за врожденной везучести и уж точно не благодаря собственному уму — меня спасали. Не впадать в отчаяние и дождаться помощи — единственное, что от меня требовалось.

Убежать из дома и понюхать настоящей жизни? Самостоятельности? Этого ты хотел? Получи. Получи сполна за все годы, когда ты трепал нервы родным и выходил сухим из воды. Получи.

Неужели Мэг правда думает, что я чем-то могу помочь Ди? Чем? Выкрасть ее, спрятать? В сумке у меня припрятан парализатор, а на прикроватной тумбочке набор отверток и кусок разобранного робота. С чем из этого наперевес я пойду спасать Дилайлу?

Попросить Изабеллу? А что мне предложить ей взамен? "Продай нас всех", — пишет Маргарет, видимо, до конца не осознавая, что они уже принадлежат Изабелле и ее таинственному начальству. Нечего продавать. Люди на рудниках — и так собственность наркокорпорации. Я уже сделал самую большую ставку в своей жизни — роботы в обмен на жизни рабов. Что мне делать теперь? Отказаться от всего и попросить освободить одну лишь Ди?

Я… я не могу. Мэг боится, что Дилайла наложит на себя руки. А разве после этого она поступит иначе?

Поднимаю голову. Мне хочется ударить по зеркалу и разбить его. Хочу увидеть круги на его поверхности, осколки и кровь на своих руках… Но так и стою, смотря перед собой. Если разбить зеркало, его просто заменят, как это случилось с погнутой дверью. Это ничего не изменит, ни черта.

Открываю воду, плещу себе на лицо и выхожу из ванной, ничего так и не разбив.

* * *

Провожу день за компьютером. С каким-то остервенением печатаю на голографической клавиатуре, так, что несколько раз рука проходит насквозь, а пальцы бьются о стол (в жизни такого не было).

Удаляю к чертовой матери все, что написал за прошедшую неделю. Начинаю программу с нуля. Пишу почти два часа, снова сношу. И заново.

На запястье надрывается коммуникатор, и я словно выныриваю из транса. Понятия не имею, сколько прошло времени.

— Да, Гай? — отзываюсь, не переставая печатать.

Слышен звук льющейся воды и на ее фоне тихий заговорщический голос:

— Лаки, ты где?

Если Изабелла меня потеряла, пусть проверит маячок и убедится, что никуда я не делся.

— В комнате, — отвечаю. — Где мне еще быть?

— Ты время видел? — по-прежнему тихое, чтобы не услышали, но возмущенное.

— Нет, а что? — не могу даже оторвать взгляд от экрана, пальцы продолжают летать над клавиатурой.

— Ужин, — шипит Гай. — Мама уже трижды спрашивала. Сказала, что, если через пять минут тебя здесь не будет, она разорвет вашу сделку. Я побежал руки помыть и… Ой, — это я вскакиваю с громким ругательством, чем пугаю брата.

— Спасибо, — благодарю уже на бегу. — Ты лучший.

Гай отключается, а я мчусь в столовую. Все верно, мы договаривались, что я могу пропускать обеды, когда занят, но на завтраки и ужины быть обязан. График ведь никто не отменял, график — это святое и нерушимое.

Замедляюсь только у дверей столовой, вхожу спокойно. В помещении уже полно народу (наверное, я последний), но на раздаче еще небольшая очередь — значит, успел. Гай — умница.

Улыбаюсь как ни в чем не бывало и направляюсь к стойке. Замечаю, что брат выдыхает с облегчением, а Изабелла провожает пристальным взглядом.

— Опаздываем? — Нина встречает меня улыбкой. Неужели их с Вилли все же не наказали?

— Ага, — киваю, потираю ладонью шею сзади. — Заработался.

— Будильник ставь, — рекомендует девушка.

— Спасибо за совет, — благодарю и думаю, что всенепременно этим советом воспользуюсь.

Изабелла встречает меня серьезным выражением лица, но молчит. Ждет.

Выдыхаю. Ладно, ждешь — пожалуйста.

— Извини, — повинно опускаю глаза, — я опоздал.

Мне кажется, она борется с собой, чтобы не накричать на меня.

— Ничего, — наконец произносит сухо. — Впредь постарайся этого не допускать.

Интенсивно киваю. Да, мэм. Так точно, мэм. Как скажете, мэм.

Только когда начинаю есть, понимаю, что действительно зверски голоден. Вымотался.

— Как успехи? — точь-в-точь как вчера, спрашивает Изабелла через некоторое время, позволив мне утолить первый голод.

Помня о ее любви к правилам поведения за столом, заканчиваю жевать, промокаю губы салфеткой и только потом отвечаю:

— Отлично. Есть значительный прорыв.

— Правда? — светлая бровь приподнимается.

— Правда, — подтверждаю.

Ее взгляд становится оценивающим.

— И когда же я увижу результат твоих трудов? — надо же, с интересом.

Ждет моего скорейшего фиаско, или это искреннее любопытство?

Постукиваю указательным пальцем правой руки по коммуникатору на запястье левой.

— Я тебе позвоню, как определюсь со сроками.

— Хорошо, — милостиво разрешает Изабелла.

Программу я допишу, роботов сделаю.

А вот что делать с Ди, понятия не имею.

* * *

— Глазные капли? — Джордж смотрит с подозрением.

Нюх у него что надо — сразу понял, что я пришел в медблок на ночь глядя не с одобрения Изабеллы.

— Ага, — киваю. — Не верю, что у тебя нет.

Медик хмыкает, поглаживает еще больше раздувшийся после ужина живот.

— О, — отмахивается, — тут чего только нет. Все переболеем по пять раз, еще лекарства останутся.

— Ну, вот видишь, — улыбаюсь. — Дай, а?

Спать этой ночью не планирую, но если наутро Изабелла снова увидит у меня красные глаза, мне несдобровать.

Джордж складывает руки на животе и, прищурившись, уточняет:

— И не говорить Изабелле? Я правильно думаю?

Хитрый жук, понимает, что дать мне капли не преступление, но в то же время явно считает, что шантаж — дело благородное.

Развожу руками в воздухе.

— Ну, в общем-то, да, — сознаюсь с виноватой улыбкой. — Скажу ей, что болят, она ж меня залечит до смерти, ты же понимаешь, — провожу пальцем по шее туда-сюда, изображая тупую пилу.

Джордж басисто хохочет.

— Ну да, ну да, — соглашается, отсмеявшись. Потом снова с подозрением: — А с глазами что?

Выпадут скоро и останутся на столе — вот что.

Чешу в затылке, пожимаю плечами.

— Понятия не имею, — отвечаю беспечно. — Климат сухой, наверно. Еще не привык.

— Ну да, ну да, — с пониманием кивает медик. — Сухо тут. Сам первые полгода мучился.

Поверил, но ничего давать не спешит.

— Так дашь?

— Конечно, — соглашается. — Как я могу отказать пациенту? Но Изабелле обязан доложить. Отчетность — святое дело.

Вот же зараза.

— Что хочешь взамен на молчание? — спрашиваю прямо.

Пухлые щеки Джоржда мгновенно расплываются в довольной улыбке.

— Мне тут посплетничали, что ты с техникой на "ты"… — начинает и не заканчивает фразу, загадочно посматривая на меня.

— Починить, что ли, чего? — удивляюсь. Так просто? Правда?

— Да, — шарообразное тело Джорджа перемещается к столу в углу. — Вот, — он отодвигает какие-то бутылочки и выдвигает на край квадратный прибор со стеклянными колбами, очень похожий на тот, который разбился на "Старой ласточке". — Знаешь, что это? — прищуривается, склоняет голову набок.

— Синтезатор крови, — отвечаю уверенно.

— О, — реденькие брови медика уважительно ползут вверх. — Починишь? Местные умельцы не могут. Новый заказал, но когда привезут — неизвестно.

— Раз плюнуть, — заявляю уверенно.

Мне чертовски повезло, что, пытаясь помочь Мэг, я изучил механизм этой штуки вдоль и поперек.

— Договорились, — ухмыляется довольный врач, достает из шкафчика флакон с каплями, протягивает мне.

Беру, верчу в руках, потом осторожно начинаю:

— Только, Джордж, у меня сейчас загруз полный. Дай срок, а?

— Три дня, — решает быстро. — Не сделаешь за три дня — сдам.

Вот так: прямо и коротко. А что? Мне нравится, лучше так, чем танцы вокруг да около.

— Заметано, — улыбаюсь, убираю капли в карман.

После чего скрепляем с Джорджем договоренность рукопожатием, и я ухожу в свою комнату с синтезатором под мышкой.

И как мне теперь все успеть?

Кажется, я продешевил — надо было выторговать еще какой-нибудь энергетик, чтобы вообще можно было не спать.

* * *

Ночь проходит плодотворно, я дописываю программу. Три раза подставляю голову под кран с холодной водой, чтобы не уснуть. Плюс двести отжиманий за четыре подхода, и сон удается побороть.

Капли у Джорджа отличные. Очередной холодный душ и они — и наутро я выгляжу вполне себе бодрым.

Завтрак в компании Гая и Изабеллы, и уношусь на склад.

Осталась механика — справлюсь.

* * *

— С тобой все окей? — спрашивает уже под вечер Вилли, за день ни разу не посмевший меня отвлечь.

Стою на коленях, в зубах отвертка, в руках "лапа" робота с щеткой на конце, пытаюсь приделать конечность к корпусу. Поднимаю голову и вижу настороженный взгляд.

— Угу, — мычу, отвертка мешает, но отложить ее некогда. Я должен сегодня закончить с первым экспериментальным экземпляром.

— Ну-ну, — бормочет Вилли и отходит от греха подальше.

Мда, наверное, видок у меня тот еще.

* * *

— Как день? — спрашивает Изабелла за ужином.

Замечаю, что ее взгляд направлен куда-то вниз. Прослеживаю: у меня рука с вилкой дрожит. Черт.

— Хорошо, — уверяю. — Просто отлично.

— Я так и подумала, — произносит спокойно, но все еще не сводит глаз с дрожащей вилки.

Осторожно кладу столовый прибор на салфетку. Может, я не очень-то и голоден?

Изабелла внимательно следит за каждым моим движением, но молчит. Чего-то ждет, но моя голова уже отказывается соображать и гадать чего именно.

— Завтра можем с утра съездить на рудник, — говорит она через некоторое время. — Ты же хотел уточнить подробности процедуры добычи?

Гай тут же вскидывает голову, но потом снова возвращается к еде. Не просит снова взять его с собой — хватило, насмотрелся.

— Да, — киваю, — было бы отлично. Только на склад заскочим, кое-что возьму?

Изабелла немного удивляется, но не возражает.

— Хорошо.

Хорошо бы, если хорошо, но пока как-то не очень.

— Мама, а тот рабочий выжил, с ним все нормально? — вдруг спрашивает Гай, закусывает губу, напряженно ждет ответа.

Тоже перевожу на нее взгляд. Молчу, просто смотрю.

Изабелла вздыхает, ласково гладит сына по волосам.

— Нет, милый. Он умер от болевого шока. Его не смогли спасти.

Вилка Гая выпадает из пальцев и со звоном летит на пол, а мальчик так и сидит и смотрит на мать огромными глазами. Так же молча, наклоняюсь и поднимаю прибор, кладу на стол.

— Но как же так, мам? — едва ли не со слезами.

— Так бывает, сынок, — очень убедительно говорит Изабелла. — Опасное производство, ты же знаешь.

Гай шмыгает носом, вздыхает.

— Жалко его.

— Так бывает, — повторяет мать и красноречиво качает головой, поймав мой взгляд: предупреждает, чтобы оставил при себе предположения, от чего на самом деле скончался рабочий.

Молчу. Отвожу глаза.