На что мне пышные палаты И шёлк изнеженных одежд? В полях мечты мои крылаты, Подруги сладостных надежд. Они летят за мной толпами, Когда, цветам невинным брат, Я окрылёнными стопами Иду, куда глаза глядят. Слагать стихи и верить смело Тому, Кто мне дарует свет, И разве есть иное дело, Иная цель, иной завет?

В ясном небе – светлый Бог Отец, Здесь со мной – Земля, святая Мать. Аполлон скуёт для них венец, Вакх их станет хмелем осыпать. Вечная качается качель, То светло мне, то опять темно. Что сильнее, Вакхов тёмный хмель, Или Аполлоново вино? Или тот, кто сеет алый мак, Правду вечную один хранит? Милый Зевс, подай мне верный знак, Мать, прими меня под крепкий щит.

Бывают дивные мгновенья, Когда насквозь озарено Блаженным светом вдохновенья Всё, так знакомое давно. Всё то, что сила заблужденья Всегда являла мне чужим, В блаженном свете вдохновенья Опять является моим. Смиряются мои стремленья, Мои безбурны небеса. В блаженном свете вдохновенья Какая радость и краса!

В пути томительном и длинном, Влачась по торжищам земным, Хоть на минуту стать невинным, Хоть на минуту стать простым, Хоть краткий миг увидеть Бога, Хоть гневную услышать речь, Хоть мимоходом у порога Чертога Божия прилечь! А там пускай затмится пылью Святая Божия тропа, И гнойною глумится былью Ожесточённая толпа.

Скифские суровые дали, Холодная, тёмная родина моя, Где я изнемог от печали, Где змея душит моего соловья! Родился бы я на Мадагаскаре, Говорил бы наречием, где много «а», Слагал бы поэмы о любовном пожаре, О нагих красавицах на острове Самоа. Дома ходил бы я совсем голый, Только малою алою тканью бедра объяв, Упивался бы я, бескрайно весёлый, Дыханьем тропических трав.

Благодарю тебя, перуанское зелие! Что из того, что прошло ты фабричное ущелие! Всё же мне дарит твоё курение Лёгкое томное головокружение. Слежу за голубками дыма и думаю: Если бы я был царём Монтезумою, Сгорая, воображал бы я себя сигарою, Благоуханною, крепкою, старою. Огненной пыткой в конец истомлённому Улыбнулась бы эта мечта полусожжённому. Но я не царь, безумно сожжённый жестокими. Твои пытки мне стали такими далёкими. Жизнь мне готовит иное сожжение. А пока утешай меня, лёгкое тление, Отгоняй от меня, дыхание папиросное, Наваждение здешнее, сердцу несносное, Подари мне мгновенное, зыбкое веселие. Благословляю тебя, перуанское зелие!

Лежу и дышу осторожно В приюте колеблемых стен. Я верю, я знаю, как можно Бояться внезапных измен. Кто землю научится слушать, Тот знает, как зыблемо здесь, Как стены нетрудно обрушить Из стройности в дикую смесь. И вот предвещательной дрожью Под чьей-то жестокой рукой Дружится с бытийскою ложью Летийский холодный покой.

  Все земные дороги В разделениях зла и добра,   Всеблаженные боги,   Только ваша игра!   Вы беспечны и юны,   Вам бы только играть, И ковать золотые перуны,   И лучами сиять.   Оттого, что Вас трое, Между Вами раздор не живёт.   И одно, и другое,   К единению Воля ведёт.

Когда с малютками высот Я ополчался против гадов, Ко мне пришёл посланник адов. Кривя улыбкой дерзкой рот, Он мне сказал: «Мы очень рады, Что издыхают эти гады, – К Дракону сонм их весь взойдёт. И ты, когда придёшь в Змеиный, Среди миров раскрытый рай, Там поздней злобою сгорай, – Ты встретишь там весь сонм звериный. И забавляться злой игрой Там будет вдохновитель твой, Он, вечно сущий, Он единый».

При ясной луне, В туманном сиянии, Замок снится мне, И в парчовом одеянии Дева в окне. Лютни печальной рыдания Слышатся мне в отдалении. Как много обаяния В их пении! Светит луна, Дева стоит у окна В грустном томлении. Песня ей слышится. Томно ей дышится. Вечно одна, Грустна, бледна, – Ни подруги, ни матери нет. Лунный свет Сплетает Чудные сны И навевает Жажду новизны. Жизнь проводит тени в скуке повторений, Грустно тени мрачные скользят. Песни старых бед и новых сожалений Загадочно звучат. Звучат загадочно Трепетные сны. Бьётся лихародочно Жажда новизны. Желаний трепет, Страсть новизны И новизна страстей, – Вот о чём печальной песни лепет В сострадательном мерцании луны Говорит тихонько ей И душе моей.

Не знаешь ты речений скверных, Душою нежною чиста. Отрада искренних и верных – Твои весёлые уста. Слова какие ж будут грубы, Когда их бросит милый рок В твои смеющиеся губы, На твой лукавый язычок!

Я испытал превратности судеб, И видел много на земном просторе,   Трудом я добывал свой хлеб,   И весел был, и мыкал горе. На милой, мной изведанной земле Уже ничто теперь меня не держит,   И пусть таящийся во мгле   Меня стремительно повержет. Но есть одно, чему всегда я рад И с чем всегда бываю светло-молод, –   Мой труд. Иных земных наград   Не жду за здешний дикий холод. Когда меня у входа в Парадиз Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:   «Что сделал ты?» – меня он вниз   Железным посохом не сбросит. Скажу: «Слагал романы и стихи, И утешал, но и вводил в соблазны,   И вообще мои грехи,   Апостол Пётр, многообразны. Но я – поэт». – И улыбнётся он, И разорвёт грехов рукописанье.   И смело в рай войду, прощён,   Внимать святое ликованье, Не затеряется и голос мой В хваленьях ангельских, горящих ясно.   Земля была моей тюрьмой,   Но здесь я прожил не напрасно. Горячий дух земных моих отрав, Неведомых чистейшим серафимам,   В благоуханье райских трав   Вольётся благовонным дымом.

Один свершаю долгий путь И не хочу с него свернуть Туда, где мечется толпа, Самолюбива и тупа. Для тех, кто хочет побеждать И блага жизни отнимать, Оставил долю я мою, И песню вольную пою.

Радуйся, радуйся, Ева, Первая и прекраснейшая из жён! Свирепый Адонаи Лишил тебя земной жизни, За то, что ты преступила Его неправый завет. Свирепый Адонаи Поразил твоё нежное тело, И обрёк его смерти, Тёмной и смрадной, – Но твоё потомство Населило землю. Радуйся, радуйся, Ева, Всеблагий Люцифер с тобою, Люцифер с тобою и с нами!

Приветствуем Еву, Мать человеческого рода. Люцифер тебя создал Дивными руками Из сладкого сока Благоуханнейших земных цветов. Привет тебе, Ева, Первая и прекраснейшая из жён! Ты – первая святая жертва Злого Адонаи, Излившего свою ярость На эту землю. Привет тебе, Ева, Преблагий Люцифер с тобою! Он, злой Адонаи, Обрёк тебя смерти, Тебя и Адама, И твоё потомство, Потому что ты носила Под сердцем Благословенный плод Небесной любви. Привет тебе В радостях И в печалях! Злой Адонаи Обрек тебя смерти, – Но твоё потомство Он не мог уничтожить Всею злостью Буйных стихий. Привет тебе, Ева, Привет!

  «Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. Прошлый раз тебя я видел, –   Ты был горд, Кто ж теперь тебя обидел,   Бог иль чёрт?   «Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. «Ах, куда, куда ни скочишь,   Всюду ложь. Поневоле, хоть не хочешь,   Заревёшь,   Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. Что тебе чужие бредни,   Милый мой, Ведь и сам ты не последний,   Крепко стой!   «Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. «Знаю, надо бы крепиться,   Да устал, И придётся покориться.   Кончен бал!   Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. Ну так что же! Вот и нянька   Для потех. Ты на рот старухи глянь-ка, –   Что за смех!   «Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык. «Этой старой я не знаю,   Не хочу, Но дверей не запираю,   И молчу.   Хнык, хнык, хнык!» – Хныкать маленький привык.

Как же богат я слезами! Падают с неба дождём, Тихо струятся ручьями, Бьют и сверкают ключом. Только глазам недосужно Слёзы ещё проливать, Да и не нужно, не нужно Солнечный свет затмевать.

Замолкнули праздные речи, Молитвой затеплился храм, Сияют лампады и свечи, Восходит святой фимиам. Возносим пасхальные песни От слёзно-сверкающих рос. Воскресни, воскресни, Воскресни, Христос, Вливаются светлые вести В ответный ликующий стих; К сберёгшей венец свой невесте Нисходит небесный Жених.

Печальный друг, мой путь не прокляни, Лукавый путь весёлого порока. К чему влачить безрадостные дни? Желания обуздывать жестоко. Не хочешь ли загробного венца? Иль на земле отрадна долговечность? Греши со мной, люби мою беспечность, – Нам далеко до тёмного конца. Смотри, сняла я медленные платья, И радостной сияю наготой. Познай любовь, познай мои объятья, Насыть и взор, и душу красотой. Настанет срок, прекрасное увянет, Тогда молись и плачься о грехах, И если плоть твоя грешить устанет, Мечтай о счастье в вечных небесах.

Знаю знанием последним, Что бессильна эта тьма, И не верю тёмным бредням Суеверного ума. Посягнуть на правду Божью – То же, что распять Христа, Заградить земною ложью Непорочные уста. Но воскресший вновь провещет, Будет жизнь опять ясна, И дымяся затрепещет Побеждённый Сатана.

Мой милый друг! Я прежде был   Такой же, как и ты, И простодушно я любил   Весну, цветы, мечты. Любил ночные небеса   С задумчивой луной, Любил широкие леса   С их чуткой тишиной, Мечтал один, и ждал один   Каких-то светлых дней, Каких-то сладостных годин   И радостных огней.

Небо – моя высота, Море – моя глубина. Радость легка и чиста, Грусть тяжела и темна. Но, не враждуя, живут Радость и грусть у меня, Если на небе цветут Лилии светлого дня, – Волны одна за одной Тихо бегут к берегам, Радость царит надо мной, Грусти я воли не дам. Если же в тучах скользят Змеи, звеня чешуёй – Волны кипят и гремят, Дерзкой играя ладьёй, Буйная радость дика, Биться до смерти я рад, Разбушевалась тоска, Нет ей границ и преград.

Лиловая змея с зелёными глазами, Я всё ещё к твоим извивам не привык.   Мне страшен твой, с лукавыми речами,     Раздвоенный язык. Когда бы в грудь мою отравленное жало Вонзила злобно ты, не возроптал бы я.   Но ты всегда не жалом угрожала,     Коварная змея. Медлительный твой яд на землю проливая И отравляя им невинные цветы,   Шипела, лживая и неживая,     О гнусных тайнах ты. Поднявши от земли твоим холодным ядом Среди немых стволов зелёно-мглистый пар,   Ты в кровь мою лила жестоким взглядом     Озноб и гнойный жар. И лес, где ты ползла, был чудищами полон, Дорога, где я шёл, свивалася во мгле.   Ручей, мне воду пить, клубился, солон,     И мох желтел в золе.

Знаю правду, верю чуду, И внимаю я повсюду Тихим звукам тайных сил. Тот просвет в явленьи всяком, Что людей пугает мраком, Я бесстрашно полюбил. Я не ваш, я бесполезный. Я иду над вечной бездной Вдаль от блага и от зла. Мне всегда несносно-чужды Все земные ваши нужды, Преходящие дела.

Зачем любить? Земля не стоит    Любви твоей. Пройди над ней, как астероид,    Пройди скорей. Среди холодной атмосферы    На миг блесни, Яви мгновенный светоч веры    И схорони.

Вы любите голые девичьи руки, И томно на теле шуршащие бусы, И алое, трепетно-знойное тело, И животворящую, буйную кровь. И если для сердца есть терпкие муки, И совесть глубокие терпит укусы, И только жестокость не знает предела, Так что ж, – и такою любите любовь.

Дай мне эфирное тело, Дай мне бескровные вены! К милому б я полетела Мимо затворы и стены! Дай мне прозрачное тело, Сбросить бы тесные платья! К милому б я полетела Пасть, замирая, в объятья. Дай мне крылатое тело, Трепетно-знойные очи! К милому б я полетела Яркою молнией ночи.

Не думай, что это – берёзы, А это – холодные скалы. Всё это – порочные души. Печальны и смутны их думы, И тягостна им неподвижность, И нам они чужды навеки, И люди вовек не узнают Заклятой и страшной их тайны. И мудрому только провидцу Открыто их тёмное горе И тайна их скованной жизни.

Как лук, натянутый не слишком туго, Я животом и грудью встречу друга, И уж потом в объятья упаду. Но и тогда, когда темны ресницы, Я сохраню тот выгиб поясницы, С которым я в дневных лучах иду. Пряма в толпе, я вовсе не другая И в час, когда пред ним лежу нагая, Простёршися во весь надменный рост. С покорностью любовь не познакомит, И обнимающий меня не сломит Стремительного тела крепкий мост.

Под сению Креста рыдающая Мать. Как ночь пустынная, мрачна её кручина. Оставил Мать Свою, – осталось ей обнять Лишь ноги бледные измученного Сына. Хулит Христа злодей, распятый вместе с ним: «Когда ты Божий Сын, так как же ты повешен? Сойди, спаси и нас могуществом твоим, Чтоб знали мы, что ты всесилен и безгрешен». Любимый ученик сомнением объят, И нет здесь никого, в печали или в злобе, Кто верил бы, что Бог бессильными распят И встанет в третий день в своём холодном гробе. И даже сам Христос, смутившись наконец, Под гнётом тяжких дум и мук изнемогая, Бессильным естеством медлительно страдая, Воззвал: «Зачем меня оставил Ты, Отец!» В Христа уверовал и Бога исповедал Лишь из разбойников повешенных один. Насилья грубого и алчной мести сын. Он Сыну Божьему греховный дух свой предал. И много раз потом вставала злоба вновь, И вновь обречено на казнь бывало Слово, И неожиданно пред ним горела снова Одних отверженцев кровавая любовь.

Муж мой стар и очень занят, всё заботы и труды, Ну, а мне-то что за дело, что на фраке три звезды! Только пасынок порою сердце мне развеселит, Стройный, ласковый и нежный, скромный мальчик Ипполит. Я вчера была печальна, но пришел любезный гость, Я всё горе позабыла, утопила в смехе злость. Что со мной случилось ночью, слышал только Ипполит, Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит. Утром, сладостно мечтая, я в мой светлый сад вошла, И соседа молодого я в беседку позвала. Что со мной случилось утром, видел только Ипполит, Но я знаю, скромный мальчик эту тайну сохранит. В полдень где найти прохладу? Только там, где есть вода. Покатать меня на лодке Ипполиту нет труда. Что со мной случилось в полдень, знает только Ипполит. Но, конечно, эту тайну скромный мальчик сохранит.

Всё, что вокруг себя знаю, – Только мистический круг. Сам ли себя замыкаю В тёмное зарево вьюг? Или иного забавит Ровная плоскость игры, Где он улыбчиво ставит Малые наши миры? Знаю, что скоро открою Близкие духу края. Миродержавной игрою Буду утешен и я.

Близ ключа в овраге Девы-небылицы Жили, нагло наги, Тонки, бледнолицы. Если здешний житель, Сбившийся с дороги, К ним входил в обитель, Были девы строги. Страхи обступали Бедного бродягу, И его гоняли По всему оврагу. Из чужого ль края Путник, издалеча, Для того другая, Ласковая встреча. Вдруг на дне глубоком Девы молодые, С виноградным соком Чаши золотые, Светлые чертоги, Мягкие ложницы, В лёгкой пляске ноги Голой чаровницы, Звон и ликованье, Радостное пенье, Сладкое мечтанье, Тихое забвенье.

Моя верховная Воля Не знает внешней цели. Зачем же Адонаи Замыслил измену? Адонаи Взошёл на престолы, Адонаи Требует себе поклоненья, – И наша слабость, Земная слабость Алтари ему воздвигла. Но всеблагий Люцифер с нами, Пламенное дыхание свободы, Пресвятой свет познанья, Люцифер с нами, И Адонаи, Бог тёмный и мстящий, Будет низвергнут И развенчан Ангелами, Люцифер, твоими, Вельзевулом и Молохом.

Упрекай меня, в чём хочешь, – Слёз моих Ты не источишь, И в последний, грозный час Я пойду Тебе навстречу И на смертный зов отвечу: «Зло от Бога, не от нас!» Он смесил с водою землю, И смиренно я приемлю, Как целительный нектар, Это Божье плюновенье, Удивительное бренье, Дар любви и дар презренья, Малой твари горний дар. Этой вязкой, тёплой тины, Этой липкой паутины Я сумел презреть полон. Прожил жизнь я, улыбаясь, Созерцаньям предаваясь, Всё в мечты мои влюблён. Мой земной состав изношен, И куда ж он будет брошен? Где надежды? Где любовь? Отвратительно и гнило Будет всё, что было мило, Что страдало, что любило, В чём живая билась кровь. Что же, смейся надо мною! Я слезы Твоей не стою, Хрупкий делатель мечты. Только знаю, Царь Небесный, Что голгофской мукой крестной Человек страдал, не Ты.

На тихом берегу мы долго застоялись. Там странные цветы нам сладко улыбались, Лия томительный и пряный аромат. Фелонь жреца небес прохладно голубела. Долина томная зарёю пламенела, Ровна и холодна в дыханьи горьких мят. Донесся к нам наверх рожка призыв далёкий. Бренчали вдалеке кутасы мирных стад. Какой забавный звон! В безмолвности широкой Янтарный звон зари смирил полдневный яд.

Грести устали мы, причалили,    И вышли на песок. Тебя предчувствия печалили,    Я был к тебе жесток. Не верил я в тоску прощания,    Телесных полный сил, Твою печаль, твоё молчание    Едва переносил. Безумный полдень, страстно дышащий,    Пьянящий тишину, И ветер, ветви чуть колышущий    И зыблющий волну, Завесой шаткой, обольстительной    Весь мир обволокли, И грех мне сладок был пленительной    Прохладою земли.

  С милой, ясной   Девой красной, С этой бойкою Маргретой, Знойным летом разогретой, Песни пел в лесочке кнехт, Разудалый Леберехт.   Звонко пели,   Как свирели. Леберехт твердил Маргрете: «Краше девки нету в свете! Но, Маргрета, вот что знай: Ты с другими не гуляй!»   Ах, Маргрета   В это ж лето, Не нарочно, так, случайно, С подмастерьем Куртом тайно Обменяла поцелуй На брегу весёлых струй.   Но от кнехта   Леберехта Не укрылася Маргрета, – Леберехт всё видел это. Только лишь слились уста, Леберехт из-за куста.   Курт умчался,   Кнехт остался. Слов не тратил на угрозы. Кнехту смех, а Грете слёзы. Но уж с той поры она Кнехту так была верна!   Скоро с кнехтом   Леберехтом Под венец пошла Маргрета, Точно барышня одета, – И уехал Леберехт Вместе с Гретою в Утрехт.

Новый человек во мне проснулся,   Свободный, И радостно и чутко я на землю оглянулся,   Холодный. Передо мной путей лежало разных   Так много, Но чистая, средь многих злых и грязных,   Одна дорога.

В моих мечтах такое постоянство,   Какого в мире нет. Весь мир – одно лишь внешнее убранство, Одна мечта – и жизнь, и свет. Мир не поймёт мерцающего света, Он только плоть, бездушная, как сон, И в нём душа не обретёт ответа, –   Молчаньем вечным скован он.

Кумир упал, разрушен храм, И не дымится фимиам Над пыльной грудою развалин. Я в дальний путь иду, печален, И не молюсь чужим богам. Но если слышу я моленья, Душа полна благоговенья, И не с насмешкой брошу взгляд На чуждый, суетный обряд, А с тихой грустью умиленья.

Алый мак на жёлтом стебле, Папиросный огонёк. Синей змейкою колеблясь, Поднимается дымок. Холодея, серый пепел Осыпается легко. Мой приют мгновенно-тепел, И ничто не глубоко. Жизнь, свивайся лёгким дымом! Ничего уже не жаль. Даль в тумане еле зрима, – Что надежды! Что печаль! Всё проходит, всё отходит, Развевается, как дым; И в мечтаньях о свободе Улыбаясь отгорим.

«Над землёю ты высок, Ярок, жарок и жесток. Солнце, брат горящий наш, Что возьмёшь и что ты дашь?» – «Унесу и принесу За подарок лучший дар. В чашу всю сберу росу, Дам тебе живой загар. Был ты робок, слаб и бел, Будешь тёмен, твёрд и смел, Кровь смешаешь с влагой рос, – Жаждет распятый Христос». – «Солнце, наш горящий брат, Низведи Христа с креста! У твоих лазурных врат Наша чаша налита».

Она безумная и злая, Но хочет ласки и любви, И сладострастие, пылая, Течёт, как яд, в её крови. На вид она совсем старуха, Она согбенна и седа, Но наущенья злого духа Царят над нею навсегда. Не презирай её морщины, Её лобзаний не беги, – Она посланница Судьбины. Бессильны все её враги.

Хотя сердца и ныне бьются верно,   Как у мужей былых времён, Но на кострах, пылающих безмерно   Мы не сжигаем наших жён. И, мёртвые, мы мудро миром правим:   Благословив закон любви, Мы из могилы Афродиту славим:   «Живи, любимая, живи!» И если здесь, оставленная нами   Кольца любви не сбережёт, И жадными, горящими устами   К ночному спутнику прильнёт, – Не захотим пылающего мщенья,   И, жертвенный отвергнув дым, С улыбкою холодного презренья   Нам изменившую простим.

Забыв о счастьи, о весельи, Отвергнув равнодушный свет, Один в своей унылой келье Ты, чарователь и поэт. Ты только сети сердцу вяжешь, Печально голову клоня, И всё молчишь, и мне не скажешь О том, как любишь ты меня. А я – надменная царица. Не знаю я свободных встреч. Душна мне эта багряница, Ярмо моих прекрасных плеч, Бессильна я в томленьях страсти. Соседний трон угрюмо пуст, И только призрак гордой власти Порой коснётся алых уст. О, если б снять венец двурогий, И целовать, и обнимать! Но всё твердит мне кто-то строгий, Что я – увенчанная мать.

Отражена в холодном зеркале,   Стою одна. Вон там, за зеркалом, не дверка ли   В углу видна? Я знаю, – там, за белой кнопкою,   Пружина ждёт. Нажму ль её рукою робкою,   Открою ль ход? Светлы мои воспоминания,   Но мне острей ножа. Отвергла я вчера признания   Румяного пажа. Упасть бы мне в его объятия!   Но нет! О нет! О нет! Милее мне одно пожатие   Твоей руки, поэт!

На небе лунный рдеет щит, – То не Астольф ли ночью рыщет, Коня крылатого бодрит И дивных приключений ищет? Вон тучка белая одна, – Не у скалы ли Анжелика Лежит в цепях, обнажена, Трепеща рыцарского лика? И вот уж месяц рядом с ней, – То не оковы ль рассекает Астольф у девы, и скорей, Скорей с прекрасной улетает?

На разноцветных камнях мостовой   Трепещут сизые голубки;   На тротуаре из-под юбки, Взметаемой походкой молодой, Сверкают маленькие пряжки,   Свинцовой отливая синевой,   И, словно угрожая нам бедой, Ломовиков копыта тяжки, – Разрозненной, но всё-таки слитой,   Черты одной и той же сказки.   Она стремление коляски Обвеет лёгкой, хрупкой красотой.

Ты не весел и не болен, Ты такой же, как и я, Кем-то грубо обездолен В дикой схватке бытия. У тебя такие ж руки, Как у самых нежных дам, Ими ты мешаешь муки С лёгкой шуткой пополам. У тебя такие ж ноги, Как у ангелов святых, – Ты на жёсткие дороги, Не жалея, гонишь их. У тебя глаза такие ж, Как у тех, кто ценит миг, – Ты их мглой вечерней выешь Над печатью старых книг. Всем гетерам были б сладки В тихий час твои уста, Но темней ночной загадки Их немая красота. Ты не весел, не печален, Ты, похожий на меня, Тою ж тихою ужален В разгорании огня.

Так величавы сосны эти, В лесу такая тишина, А мы шумливее, чем дети, Как будто выпили вина. Мы веселимся и ликуем, В веселии создавши рай, И наших девушек волнуем Прикосновеньем невзначай.