Стихи о милой жизни
«На что мне пышные палаты…»
На что мне пышные палаты
И шёлк изнеженных одежд?
В полях мечты мои крылаты,
Подруги сладостных надежд.
Они летят за мной толпами,
Когда, цветам невинным брат,
Я окрылёнными стопами
Иду, куда глаза глядят.
Слагать стихи и верить смело
Тому, Кто мне дарует свет,
И разве есть иное дело,
Иная цель, иной завет?
«Снова покачнулись томные качели…»
Снова покачнулись томные качели.
Мне легко и сладко, я люблю опять.
Птичьи переклички всюду зазвенели.
Мать-Земля не хочет долго тосковать.
Нежно успокоит в безмятежном лоне
Всякое страданье Мать сыра Земля,
И меня утешит на последнем склоне,
Простодушным зельем уберёт поля.
Раскачайтесь выше, зыбкие качели!
Рейте, вейте мимо, радость и печаль!
Зацветайте, маки, завивайтесь, хмели!
Ничего не страшно, ничего не жаль.
«Мне боги праведные дали…»
Мне боги праведные дали,
Сойдя с лазоревых высот,
И утомительные дали,
И мёд укрепный дольных сот.
Когда в полях томленье спело,
На нивах жизни всхожий злак,
Мне песню медленную спело
Молчанье, сеющее мак.
Когда в цветы впивалось жало
Одной из медотворных пчёл,
Серпом горящим солнце жало
Созревшие колосья зол.
Когда же солнце засыпало
На ложе облачных углей,
Меня молчанье засыпало
Цветами росными полей,
И вкруг меня ограды стали,
Прозрачней чистого стекла,
Но твёрже закалённой стали,
И только ночь сквозь них текла,
Пьяна медлительными снами,
Колыша ароматный чад.
И ночь, и я, и вместе с нами
Мечтали рои вешних чад.
«В прозрачной тьме прохладный воздух дышит…»
В прозрачной тьме прохладный воздух дышит,
Вода кругом, но берег недалёк,
Вода челнок едва-едва колышет,
И тихо зыблет лёгкий поплавок.
Я – тот, кто рыбу ночью тихо удит
На озере, обласканном луной.
Мне дрозд поёт. С чего распелся? Будит
Его луна? Иль кто-нибудь Иной?
Смотрю вокруг. Как весело! Как ясно!
И берег, и вода, – луне и мне
Всё улыбается и всё прекрасно.
Да уж и мне не спеть ли в тишине?
«Только солнце встало…»
Только солнце встало,
Я уже в лесу.
Ландышей немало
Я домой несу.
Распустились ясно,
Аромат простой.
С ними так согласно,
Что иду босой.
Кто-то шепчет дрожью
Свежего куста:
«Жизнь по слову Божью
Быть должна проста».
Шепчет, тихо вея,
Ветки шевеля:
«Что тебя милее,
Мать сыра Земля?»
Баллада о высоком доме
Дух строителя немеет,
Обессиленный в подвале.
Выше ветер чище веет,
Выше лучше видны дали,
Выше, ближе к небесам.
Воплощенье верной чести,
Возводи строенье выше
На высоком, гордом месте,
От фундамента до крыши
Всё открытое ветрам.
Пыль подвалов любят мыши,
Вышина нужна орлам.
Лист, ногою смятый, тлеет
На песке, томясь в печали.
Крот на свет взглянуть не смеет,
Звёзды не ему мерцали.
Ты всходи по ступеням,
Слушай радостные вести.
Притаившись в каждой нише,
И к ликующей невесте
Приникай всё ближе, тише,
Равнодушный к голосам
Петуха, коня и мыши.
Высота нужна орлам.
Сердце к солнцу тяготеет,
Шумы жизни замолчали
Там, где небо пламенеет,
Туч расторгнувши вуали.
Посмотри в долину, – там
Флюгер маленький из жести,
К стенкам клеятся афиши,
Злость припуталася к лести,
Люди серые, как мыши,
Что-то тащат по дворам.
Восходи же выше, выше,
Высота нужна орлам.
Послание:
Поднимай, строитель, крыши
Выше, выше к облакам.
Пусть снуют во мраке мыши,
Высота нужна орлам.
Баллада о милой жизни
Многообразные отравы
Судьба нам в чаши налила,
Но все пути пред нами правы.
Мы любим жуткие забавы,
Пленяют сердце мрак и мгла.
Бредём по диким буеракам,
Напоенным зловещим мраком,
Где только белена бела,
Где притаилися удавы,
Но ожиданья не лукавы,
И жизнь на всех путях мила.
На простодушные муравы
Весна улыбчиво легла.
В прудах колеблются купавы.
Нисходит лебедь величавый
На глади водного стекла,
И на воде, блестящей лаком,
Круги бегут послушным знаком
Движений белого крыла.
Детей шумливые оравы
Бегут в тенистые дубравы,
И жизнь на всех путях мила.
Соборов золотые главы,
Дворцов гранитные тела,
Вещанья изваянной славы,
А ночью хитрые облавы
И низких замыслов зола, –
Угрюмый город с мутным зраком
Чуть усыплён дремучим маком,
И бред из каждого угла,
И воды с крыш струятся, ржавы,
Но и в болезнях всё ж мы здравы,
И жизнь на всех путях мила.
Послание:
Мой друг, тоска идёт зевакам,
Приличны лай и вой собакам,
Смешна унылость для орла.
На сорных берегах канавы
Сквозь камень прорастают травы,
И жизнь на всех путях мила.
«В норе темно и мглисто…»
В норе темно и мглисто,
Навис тяжёлый свод,
А под норою чисто
Стремленье горных вод.
Нору мою оставлю,
Построю крепкий дом,
И не простор прославлю,
Не светлый водоём,
Прославлю я ограды,
И крепость новых стен,
И мирные отрады,
И милый сердцу плен.
Тебя, оград строитель,
Прославить надо мне.
Ликующий хранитель,
Живи в моём огне.
Все ночи коротая
В сырой моей норе
И утром насекая
Заметки на коре,
Скитаяся в пустыне,
В пыли дневных дорог,
В безрадостной гордыне
Я сердцем изнемог.
Устал я. Сердцу больно.
Построить дом пора.
Скитаний мне довольно!
Прощай, моя нора!
Хочу я новоселья,
Хочу свободных слов,
Цветов, огней, веселья,
Вина, любви, стихов!
«Под лёгкою мглою тумана…»
Под лёгкою мглою тумана
Теперь обращается в когда-то.
Сладостней нет обмана,
Чем эта сказка заката.
Люди дневные, глядите ж,
Как мерцают золотые главы,
И таинственный город Китеж
В сиянии вечной славы.
Горестна для сердца утрата,
Не хочет оно быть терпеливым,
Но не умерло то, что когда-то
Верным воздвиглось порывом.
Стремитесь во мглистые дали,
Не верьте, что время необратимо, –
В томленьях творческой печали
Минувшее не проходит мимо.
В неисчислимых обителях Бога
Пространство и время безмерно.
Не говорите, что сокровищ там много, –
Там всё сохранилося верно.
«Я испытал превратности судеб…»
Я испытал превратности судеб,
И видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто теперь меня не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, –
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» – меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Пётр, многообразны.
Но я – поэт». – И улыбнётся он,
И разорвёт грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощён,
Внимать святое ликованье,
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.
Туманы над Волгою
«Туманы над Волгою милой…»
Туманы над Волгою милой
Не спорят с моею мечтой,
И всё, что блистая томило,
За мглистою никнет чертой.
Туманы над милою Волгой
В забвении тусклых болот
Пророчат мне счастья недолгий,
Но сладостно-ясный полёт.
«Сквозь туман едва заметный…»
Сквозь туман едва заметный
Тихо блещет Кострома,
Словно Китеж, град заветный, –
Храмы, башни, терема.
Кострома – воспоминанья,
Исторические сны,
Легендарные сказанья,
Голос русской старины,
Уголок седого быта,
Новых фабрик и купцов,
Где так много было скрыто
Чистых сил и вещих снов.
В золотых венцах соборов
Кострома, светла, бела,
В дни согласий, в дни раздоров
Былью русскою жила.
Но от этой были славной
Сохранила что она?
Как в Путивле Ярославна,
Ждёт ли верная жена?
«Туман и дождь. Тяжёлый караван…»
Туман и дождь. Тяжёлый караван
Лохматых туч влачится в небе мглистом.
Лесною гарью воздух горько пьян,
И сладость есть в дыхании смолистом,
И радость есть в уюте прочных стен,
И есть мечта, цветущая стихами.
Печальный час, и ты благословен
Любовью, сладкой памятью и снами.
«Пал на небо серый полог…»
Пал на небо серый полог,
Серый полог на земле.
Путь во мгле безмерно долог.
Долог путь в туманной мгле.
Веет ветер, влажный, нежный,
Влажно-нежный, мне в лицо.
Ах, взошёл бы, безмятежный,
На заветное крыльцо!
Постоял бы у порога,
У порога в светлый дом,
Помечтал бы хоть немного,
Хоть немного под окном,
И вошёл бы, осторожный,
Осторожно в тот приют,
Где с улыбкой бестревожной
Девы мудрые живут!
«Узнаёшь в тумане зыбком…»
Узнаёшь в тумане зыбком
Всё, чем сердце жило прежде,
Возвращаешься к улыбкам
И к мечтательной надежде.
Кто-то в мочки пару серег,
Улыбаясь, продевает
И на милый, светлый берег
Тихой песней призывает
Посидеть на куче брёвен,
Где тихонько плещут волны,
Где песочный берег ровен,
Поглядеть рыбачьи чёлны,
Рассказать, чем сердце жило,
Чем болело и горело,
И кого оно любило,
И чего оно хотело.
Так мечтаешь, хоть недолго,
О далёкой, об отцветшей.
Имя сладостное Волга
Сходно с именем ушедшей.
В тихий день воспоминанья
Так утешны эти дали,
Эти бледные мерцанья,
Эти мглистые вуали.
Одна любовь
«Снова покачнулись томные качели…»
Снова покачнулись томные качели.
Мне легко и сладко, я люблю опять.
Птичьи переклички всюду зазвенели.
Мать-Земля не хочет долго тосковать.
Нежно успокоит в безмятежном лоне
Всякое страданье Мать сыра Земля,
И меня утешит на последнем склоне,
Простодушным зельем уберёт поля.
Раскачайтесь выше, зыбкие качели!
Рейте, вейте мимо, радость и печаль!
Зацветайте, маки, завивайтесь, хмели!
Ничего не страшно, ничего не жаль.
«Твоя любовь – тот круг магический…»
Твоя любовь – тот круг магический,
Который нас от жизни отделил.
Живу не прежней механической
Привычкой жить, избытком юных сил.
Осталось мне безмерно малое,
Но каждый атом здесь объят огнём.
Неистощимо неусталое
Пыланье дивное, – мы вместе в нём.
Пойми предел, и устремление,
И мощь вихреобразного огня,
И ты поймёшь, как утомление
Безмерно сильным делает меня.
«Две пламенные вьюги…»
Две пламенные вьюги
В безумстве бытия,
То были две подруги,
Любовь и Смерть моя.
Они кружились обе,
Огонь и дым вия.
Влеклась за ними в злобе
Бессильная змея.
Когда они теснее
Сплетались предо мной,
Душе моей яснее
Являлся мир иной.
Пространств холодных бремя
Свивалось пеленой,
И умирало время
Для жизни неземной.
Разбиты ледяные
Оковы бытия.
В обители иные
Восхищен снова я.
Ликуют две подруги,
Любовь и Смерть моя,
Стремительные вьюги
В блаженстве бытия.
«Что мне весна, что радость юга…»
Что мне весна, что радость юга,
Прибой волны, поля, цветы,
Когда со мною ты,
Прекрасная подруга!
Теплее солнечных лучей
Лучи очей твоих прекрасных,
И поцелуи горячей
Небесных сводов ясных.
«Сквозь вещий сумрак настроений…»
Сквозь вещий сумрак настроений
Ко мне всегда приходишь ты,
И неизбежность повторений
Слагает те же всё черты.
Одно и то же любим вечно,
Одна и та же всё мечта,
Одним стремленьем бесконечно
Душа живая занята,
И радость светлых вдохновений,
С земной сплетаяся мечтой,
Вливает яды настроений
Всё в тот же кубок золотой.
«Грести устали мы, причалили…»
Грести устали мы, причалили,
И вышли на песок.
Тебя предчувствия печалили,
Я был к тебе жесток.
Не верил я в тоску прощания,
Телесных полный сил,
Твою печаль, твоё молчание
Едва переносил.
Безумный полдень, страстно дышащий,
Пьянящий тишину,
И ветер, ветви чуть колышущий
И зыблющий волну,
Завесой шаткой, обольстительной
Весь мир обволокли,
И грех мне сладок был пленительной
Прохладою земли.
«Не весна тебя приветит…»
Не весна тебя приветит,
Не луна тебе осветит
Полуночные мечты.
Не поток тебя ласкает,
Не цветок тебя венчает,
Даришь радость только ты.
Без тебя всё сиротеет,
Не любя, всё каменеет,
Никнут травы и цветы.
Вешний пир им не отрада,
Здешней неги им не надо,
Жизнь даруешь только ты.
Не судьбе земля покорна,
Лишь в тебе живые зёрна
Безмятежной красоты.
Дочь высокого пыланья,
В ночь земного пребыванья
Льёшь святое пламя ты.
«Предвестие отрадной наготы…»
Предвестие отрадной наготы
В твоей улыбке озарённой встречи,
Но мне, усталому, пророчишь ты
Заутра после нег иные речи.
И я скольжу над вьюгой милых ласк
Мечтой, привыкнувшей ко всем сплетеньям,
И, не спеша войти в святой Дамаск,
На перекрёстке медлю за куреньем.
Ты подожди, прелестница, меня,
Займись хитро сплетённою косою.
Я в твой приют войду на склоне дня,
Когда поля задремлют под росою.
А ранним утром мне расскажешь ты,
Смущённая, наивно хмуря брови,
Что предвещают алые цветы,
О чём пророчит знойный голос крови.
«Хотя сердца и ныне бьются верно…»
Хотя сердца и ныне бьются верно,
Как у мужей былых времён,
Но на кострах, пылающих безмерно
Мы не сжигаем наших жён.
И, мёртвые, мы мудро миром правим:
Благословив закон любви,
Мы из могилы Афродиту славим:
«Живи, любимая, живи!»
И если здесь, оставленная нами
Кольца любви не сбережёт,
И жадными, горящими устами
К ночному спутнику прильнёт, –
Не захотим пылающего мщенья,
И, жертвенный отвергнув дым,
С улыбкою холодного презренья
Нам изменившую простим.
«Приди ты поздно или рано…»
Приди ты поздно или рано,
Всё усложни или упрость
Словами правды иль обмана, –
Ты мне всегда желанный гость.
Люблю твой взор, твою походку
И пожиманье тонких плеч,
Когда в мечтательную лодку
Тебя стремлюся я увлечь,
Чтобы, качаяся на влаге
Несуществующей волны,
Развивши паруса и флаги,
На остров плыть, где реют сны,
Бессмертно ясные навеки,
Где радость розовых кустов
Глубокие питают реки
Среди высоких берегов,
Где весело смеются дети,
Тела невинно обнажа,
Цветами украшая эти
Твои чертоги, госпожа.
«Бессмертною любовью любит…»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звёздам сердце вознесёт,
Кто до могилы пламенеет, –
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесёт!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поёт.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
«С неистощённой радостью проснусь…»
С неистощённой радостью проснусь,
И стану снова ясно-молод,
И ты забудешь долгий холод,
Когда к недолгой жизни я вернусь.
Целуя милое лицо
Для счастья вновь ожившими устами,
Тебя потешу зыбкими мечтами,
Сплетя их в светлое кольцо.
Небо голубое
И это небо голубое,
И эта выспренная тишь!
И кажется, – дитя ночное,
К земле стремительно летишь,
И радостные взоры клонишь
На безнадёжную юдоль,
Где так мучительно застонешь,
Паденья ощутивши боль.
А всё-таки стремиться надо,
И в нетерпении дрожать.
Не могут струи водопада
Свой бег над бездной задержать,
Не может солнце стать незрячим,
Не расточать своих лучей,
Чтобы, рождённое горячим,
Всё становиться горячей.
Порыв, стремленье, лихорадка, –
Закон рождённых солнцем сил.
Пролей же в землю без остатка
Всё, что от неба получил.
«Для тебя, ликующего Феба…»
Для тебя, ликующего Феба,
Ясны начертанья звёздных рун.
Светлый бог! Ты знаешь тайны неба,
Движешь солнцы солнц и луны лун.
Что тебе вся жизнь и всё томленье
На одной из зыблемых земель!
Но и мне ты даришь вдохновенье.
Завиваешь Вакхов буйный хмель,
И мечтой нетленной озлатило
Пыльный прах на медленных путях
Солнце, лучезарное светило.
Искра ясная в твоих кудрях.
От тебя, стремительного бога,
Убегают, тая, силы зла,
И твоя горит во мне тревога.
Я – твоя пернатая стрела.
Мне ты, Феб, какую цель наметил,
Как мне знать, и как мне разгадать!
Но тобою быстрый лёт мой светел,
И не мне от страха трепетать.
Пронесусь над косными путями.
Прозвучу, как горняя свирель,
Просияю зоркими лучами,
И вонжусь в намеченную цель.
«В ясном небе – светлый Бог Отец…»
В ясном небе – светлый Бог Отец,
Здесь со мной – Земля, святая Мать.
Аполлон скуёт для них венец,
Вакх их станет хмелем осыпать.
Вечная качается качель,
То светло мне, то опять темно.
Что сильнее, Вакхов тёмный хмель,
Или Аполлоново вино?
Или тот, кто сеет алый мак,
Правду вечную один хранит?
Милый Зевс, подай мне верный знак,
Мать, прими меня под крепкий щит.
«Пробегают грустные, но милые картины…»
Пробегают грустные, но милые картины,
Сотни раз увиденный аксаковский пейзаж.
Ах, на свете всё из той же самой глины,
И природа здесь всегда одна и та ж!
Может быть, скучает сердце в смене повторений,
Только что же наша скука? Пусть печалит, пусть!
Каждый день кидает солнце сети теней,
И на розовом закате тишь и грусть.
Вместе с жизнью всю её докучность я приемлю,
Эти речки и просёлки я навек избрал,
И ликует сердце, оттого что в землю
Солнце вновь вонзилось миллионом жал.
«Ты хочешь, девочка луна…»
Ты хочешь, девочка луна,
Идущая с крутого неба
Отведать горнего вина
И нашего земного хлеба.
Одежды золотая сеть
Пожаром розовым одела
Так непривыкшее гореть
Твоё медлительное тело.
Вкусив таинственную смесь
Того, что в непонятном споре
Разделено навеки здесь,
Поёшь ты в благодатном хоре.
Твой голос внятен только мне,
И, опустив глаза, я внемлю,
Как ты ласкаешь в тишине
Мечтательною песней землю.
«Только мы вдвоём не спали…»
Только мы вдвоём не спали,
Я и бледная луна.
Я был тёмен от печали,
А луна была ясна.
И луна, таясь, играя
Сказкой в зыблемой пыли,
Долго медлила у края
Тьмою дышащей земли.
Но, восторгом опьянённый,
Я взметнул мою луну
От земли, в неё влюблённой,
Высоко на крутизну.
Что порочно, что безгрешно,
Вместе всё луна сплела, –
Стала ночь моя утешна,
И печаль моя – светла.
«Ветер наш разгульный…»
Ветер наш разгульный,
Ветер наш земной,
Песни богохульной
Надо мной не пой.
Кто подобен ветру,
Тот потупит взгляд.
Стих покорен метру,
Сердце бьётся в лад.
Правит нашим миром
Светлый Аполлон.
Сердцу, песням, лирам
Жизнь дарует он.
Все земные доли
Он из солнца льёт.
Он и ветру в поле
Указал полёт.
Ветер, ветер вольный,
Вождь летучих туч,
Ты не силой дольной
Волен и могуч.
«Улыбались, зеленея мило, сосенки…»
Улыбались, зеленея мило, сосенки,
Октябрю и Покрову,
А печальные березыньки
Весь убор сронили в ржавую траву.
Ах, зелёные, весёлые бессмертники,
Позавидую ли вам?
Разве листья-кратколетники
Наклонять не слаще к свежим муравам?
И не слаще ль вместе с нашей тёмной матерью
Умирать и воскресать?
Разве сердцу не отраднее
О былом, о вешнем втайне помечтать?
«На всё твоё ликующее лето…»
На всё твоё ликующее лето
Ложилась тень осенних перемен,
И не было печальнее предмета,
Чем ожидаемый подснежный плен.
Но вот земля покрылась хрупким снегом,
Покорны реки оковавшим льдам,
И вновь часы земные зыбким бегом
Весенний рай пророчествуют нам.
А зимний холод? Сил восстановитель.
Как не́ктар, полной грудью воздух пей.
А снежный плен? Засеянных полей
Он – верный друг, он – жизни их хранитель.
«Кукушка кукует…»
Кукушка кукует.
Забавится сердце приметами.
Весна поцелует
Устами, едва разогретыми,
Лесные опушки
Цветеньем мечты обнесёт, –
К чему же кукушки
Протяжный, медлительный счёт?
Зарёю вечерней
Поёт соловей, заливается.
Душа суеверней.
Светло и отрадно мечтается.
Нездешняя радость
Наполнила даль бытия.
К чему ж эта сладость
В призывной тоске соловья?
«Не знаю лучшей доли…»
Не знаю лучшей доли, –
С сумою, с посошком
Идти в широком поле
Неспешно босиком.
Вздыхают томно травы
В канавках вдоль дорог.
Бесшумные дубравы
Не ведают тревог.
Не спорит здесь с мечтами,
Не шепчет злую быль
Под голыми ногами
Податливая пыль.
В истоме знойной лени
Даря мне холодок,
Целует мне колени
Прозрачный ручеёк.
И струями омытым
Ногам не страшен жар,
И никнет к ним, открытым
Всем ветеркам, загар.
Легки и звонко-зыбки,
Стихи в душе звенят,
Как ландышей улыбки,
Как томный запах мят.
И всем я чужд отравам,
Когда иду босой
По придорожным травам,
Обрызганным росой.
«Упоённый смуглой наготою…»
Упоённый смуглой наготою
И безмерной радостью горя,
Из фонтана чашей золотою
Черпал воду юный сын царя,
И устами, алыми, как зори,
Лобызая влажные края,
Он смотрел в лазоревое море,
Где смеялась мудрая змея.
А на тело, девственно-нагое,
Любовалась томная земля,
Лёгкой ласки в полуденном зное
И невинной радости моля,
Чтоб он вышел на её дороги,
Солнечное милое дитя,
Хрупкой травкой о нагие ноги
С безмятежным смехом шелестя.
Чары слова
Канон бесстрастия
Поэт, ты должен быть бесстрастным,
Как вечно справедливый Бог,
Чтобы не стать рабом напрасных,
Ожесточающих тревог.
Воспой какую хочешь долю,
Но будь ко всем равно суров.
Одну любовь тебе позволю,
Любовь к сппетенью верных слов.
Одною этой страстью занят,
Работай, зная наперёд,
Что жала слов больнее ранят,
Чем жала пчёл, дающих мёд.
И муки, и услады слова, –
В них вся безмерность бытия.
Не надо счастия иного.
Вот круг, и в нём вся жизнь твоя.
Что стоны плачущих безмерно
Осиротелых матерей?
Чтоб слово прозвучало верно,
И гнев, и скорбь в себе убей.
Любить, надеяться и верить?
Сквозь дым страстей смотреть на свет?
Иными мерами измерить
Всё в жизни должен ты, поэт.
Заставь заплакать, засмеяться,
Но сам не смейся и не плачь.
Суда бессмертного бояться
Должны и жертва, и палач.
Всё ясно только в мире слова,
Вся в слове истина дана,
Всё остальное – бред земного,
Бесследно тающего сна.
«Душа моя, благослови…»
Душа моя, благослови
И упоительную нежность,
И раскалённую мятежность,
И дерзновения любви.
К чему тебя влечёт наш гений,
Твори и в самый тёмный день,
Пронзая жуть, и темь, и тень
Сияньем светлых вдохновений.
Времён иных не ожидай, –
Иных времён и я не стою, –
И легкокрылою мечтою
Уродства жизни побеждай.
«Оттого так прост и ясен…»
Оттого так прост и ясен
Ваш состав, мои стихи,
Что слагалися вы сами,
А не я вас сочинял.
Верен путь мой иль напрасен,
От вехи и до вехи,
О стихи мои, меж вами
Трудный путь я пролагал.
Посмеётся гордый ясень
Над нестройностью ольхи, –
Я, стихи, утешен вами,
Вас векам я завещал.
Мой закат, багров и красен,
На седые ляжет мхи, –
Ваш восток пылает снами,
Переливно-синь и ал.
«Стихи, умеете вы литься…»
Стихи, умеете вы литься,
Как слёзы в трогательный час.
Кто не хотел молиться,
Тот не постигнет вас.
Приноситесь нежданно,
Утешите скользя,
Порой звучите странно,
Но вас забыть нельзя.
Вам ведомы очарованья,
Каких не знает точность слов,
И жуткость волхвованья,
И трепет сладких снов.
Как ни горю мечтами,
Слагать вас не могу.
Слагаетесь вы сами
На вечном берегу.
Там солнце пламенно пылает,
Цветы нетленные там есть.
Оттуда долетает
И к нам святая весть.
«Знойно туманится день…»
Знойно туманится день,
Гарью от леса несёт,
Тучи лиловая тень
Тихо над Волгой ползёт.
Знойное буйство, продлись!
Длися, верховный пожар!
Чаша земная, курись
Неистощимостью чар!
Огненным зноем живу,
Пламенной песней горю,
Музыкой слова зову
Я бирюзу к янтарю.
Тлей и алей, синева,
В буйном кружении вьюг!
Я собираю слова,
Как изумруд и жемчу́г.
«Птичка низко над рекою…»
Птичка низко над рекою
Пронеслась, крылом задела
Всколыхнувшуюся воду
И лазурною стезёю
Снова быстро полетела
На простор и на свободу.
Ветер вольный, быстролётный
На дороге взвеял пылью,
Всколыхнул кусты и воду
И помчался, беззаботный,
Над земною скучной былью
На простор и на свободу.
Людям песенку сложил я,
Словно лодочку столкнул я
С отмели песочной в воду,
И о песне позабыл я,
И опять мечте шепнул я:
«На простор и на свободу!»
«Трое ко мне устремились…»
Трое ко мне устремились,
Трое искали меня,
Трое во мне закружились,
Пламенной вьюгой звеня, –
Ветер, дающий дыханье,
Молния, радость очей,
Облачный гром, громыханье
Вещих небесных речей.
Вихорь, восставший из праха
В устали томных дорог,
Все наваждения страха
В буйных тревогах я сжёг.
В огненной страсти – услада,
Небо – ликующий храм,
Дни – сожигаемый ладан,
Песня – живой фимиам.
«Если замолкнет хотя на минуту…»
Если замолкнет хотя на минуту
Милая песня моя,
Я погружаюся в сонную смуту,
Горек мне бред бытия.
Стонет душа, как в аду Евридика.
Где же ты, где же, Орфей?
Сумрачна Лета, и каркает дико
Ворон зловещий над ней.
Всё отгорело. Не надо, не надо
Жизни и страсти земной!
Есть Евридике одна лишь отрада,
Жаждет услады одной.
Стройный напев, вдохновенные звуки
Только услышит она, –
Пляшет, подъемля смятенные руки,
Радостью упоена.
Вновь пробуждается юная сила
Жить, ликовать и любить,
Солнце дневное, ночные светила
С равным восторгом хвалить,
Знать, что вовеки светла и нетленна
Сладкая прелесть любви.
С песнею жизнь и легка и блаженна.
Песня, ликуй и живи!
Милая песня любви и свободы,
Песня цветущих полей,
Пей на меня твои ясные воды,
Лепетом звучным лелей!
«Я испытал превратности судеб…»
Я испытал превратности судеб,
И видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто теперь меня не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, –
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» – меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Пётр, многообразны.
Но я – поэт». – И улыбнётся он,
И разорвёт грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощён,
Внимать святое ликованье,
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.
Кануны
«Тяжёлыми одеждами…»
Тяжёлыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.
Во дни святого счастия
Возникнет над землёй
Великого безвластия
Согласный, вечный строй.
Не будет ни царящего,
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.
В пыли не зашевелится
Вопрос жестокий: чьё?
И в сердце не прицелится
Безумное ружьё.
Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Весёлое дитя.
«День безумный, день кровавый…»
День безумный, день кровавый
Отгорел и отзвучал.
Не победой, только славой
Он героев увенчал.
Кто-то плачет, одинокий,
Над кровавой грудой тел.
Враг народа, враг жестокий
В битве снова одолел.
Издеваясь над любовью,
Хищный вскормленник могил,
Он святою братской кровью
Щедро землю напоил.
Но в ответ победным крикам
Восстаёт, могуч и яр,
В шуме пламенном и диком
Торжествующий пожар.
Грозно пламя заметалось,
Выметая, словно сор,
Всё, что дерзко возвышалось,
Что сулило нам позор.
В гневном пламени проклятья
Умирает старый мир.
Славьте, други, славьте, братья,
Разрушенья вольный пир!
Жалость
Пришла заплаканная жалость
И у порога стонет вновь:
«Невинных тел святая алость!
Детей играющая кровь!
За гулким взрывом лютой злости
Рыданья детские и стон.
Страшны изломанные кости
И шёпот детский: „Это – сон?“»
Нет, надо мной не властно жало
Твоё, о жалость! Помню ночь,
Когда в застенке умирала
Моя замученная дочь.
Нагаек свист, и визг мучений,
Нагая дочь, и злой палач, –
Всё помню. Жалость, в дни отмщений
У моего окна не плачь!
Парижские песни
I
Раб французский иль германский
Всё несёт такой же гнёт,
Как в былые дни спартанский,
Плетью движимый, илот.
И опять его подруга,
Как раба иных времён,
Бьётся в петлях, сжатых туго,
Для утех рантьерских жён.
Чтоб в театр национальный
Приезжали, в Opéra,
Воры бандою нахальной,
Коротая вечера, –
Чтоб огни иллюминаций
Звали в каждый ресторан
Сволочь пьяную всех наций
И грабителей всех стран, –
Ты во дни святых восстаний
Торжество победы знал
И, у стен надменных зданий,
Умирая, ликовал.
Годы шли, – теперь взгляни же
И пойми хотя на миг,
Кто в Берлине и в Париже
Торжество своё воздвиг.
II
Здесь и там вскипают речи,
Смех вскипает здесь и там.
Матовы нагие плечи
Упоённых жизнью дам.
Сколько света, блеска, аромата!
Но кому же этот фимиам?
Это – храм похмелья и разврата,
Храм бесстыдных и продажных дам.
Вот летит за парой пара,
В жестах отметая стыд,
И румынская гитара
Утомительно бренчит.
Скалят зубы пакостные франты,
Тешит их поганая мечта, –
Но придут иные музыканты,
И пойдёт уж музыка не та,
И возникнет в дни отмщенья,
В окровавленные дни,
Злая радость разрушенья,
Облечённая в огни.
Все свои тогда свершит угрозы
Тот, который ныне мал и слаб,
И кровавые рассыплет розы
Здесь, на эти камни, буйный раб.
«Тяжёлый и разящий молот…»
Тяжёлый и разящий молот
На ветхий опустился дом.
Надменный свод его расколот,
И разрушенье, словно гром.
Все норы самовластных тайн
Раскрыл ликующий поток,
И если есть меж нами Каин,
Бессилен он и одинок.
И если есть средь нас Иуда,
Бродящий в шорохе осин,
То и над ним всевластно чудо,
И он мучительно один.
Восторгом светлым расторгая
Змеиный ненавистный плен,
Соединенья весть благая
Создаст ограды новых стен.
В соединении – строенье,
Великий подвиг бытия.
К работе бодрой станьте, звенья
Союзов дружеских куя.
Назад зовущим дети Лота
Напомнят горькой соли столп.
Нас ждёт великая работа
И праздник озарённых толп.
И наше новое витийство,
Свободы гордость и оплот,
Не на коварное убийство,
На подвиг творческий зовёт.
Свободе ль трепетать измены?
Дракону злому время пасть.
Растают брызги мутной пены,
И только правде будет власть!
«Милая мать, ты – Мадонна…»
Милая мать, ты – Мадонна,
А твой сын – младенец Христос.
Учи его умирать без стона,
Учи его страдать без слёз.
Больше ничего от тебя не надо,
Его судьбы ты никогда не поймёшь.
Завидишь сени Гефсиманского сада, –
Сама вонзи себе в сердце нож.
Земле
В блаженном пламени восстанья
Моей тоски не утоля,
Спешу сказать мои желанья
Тебе, моя земля.
Производительница хлеба,
Разбей оковы древних меж,
И нас, детей святого неба,
Простором вольности утешь.
Дыханьем бури беспощадной,
Пожаром ярым уничтожь
Заклятья собственности жадной,
Заветов хитрых злую ложь.
Идущего за тяжким плугом
Спаси от долга и от клятв,
И озари его досугом
За торжествами братских жатв.
И засияют светлой волей
Труда и сил твои поля
Во всей безгранности раздолий
Твоих, моя земля.
Баллада о высоком доме
Дух строителя немеет,
Обессиленный в подвале.
Выше ветер чище веет,
Выше лучше видны дали,
Выше, ближе к небесам.
Воплощенье верной чести,
Возводи строенье выше
На высоком, гордом месте,
От фундамента до крыши
Всё открытое ветрам.
Пыль подвалов любят мыши,
Вышина нужна орлам.
Лист, ногою смятый, тлеет
На песке, томясь в печали.
Крот на свет взглянуть не смеет,
Звёзды не ему мерцали.
Ты всходи по ступеням,
Слушай радостные вести.
Притаившись в каждой нише,
И к ликующей невесте
Приникай всё ближе, тише,
Равнодушный к голосам
Петуха, коня и мыши.
Высота нужна орлам.
Сердце к солнцу тяготеет,
Шумы жизни замолчали
Там, где небо пламенеет,
Туч расторгнувши вуали.
Посмотри в долину, – там
Флюгер маленький из жести,
К стенкам клеятся афиши,
Злость припуталася к лести,
Люди серые, как мыши,
Что-то тащат по дворам.
Восходи же выше, выше,
Высота нужна орлам.
Послание:
Поднимай, строитель, крыши
Выше, выше к облакам.
Пусть снуют во мраке мыши,
Высота нужна орлам.
Heures mélancoliques
«Le jour n'est charmant qu'à sa fin…»
Le jour n'est charmant qu'à sa fin,
Il est calme, le dernier âge.
Croyez bien les paroles sages:
Le jour n'est charmant qu'à sa fin.
Les tumultes vont au matin,
Mèchants Sataniques mirages.
Le jour n'est charmant qu'à sa fin,
Il est calme, le dernier âge.
«Quelle joie, presque enfantine…»
Quelle joie, presque enfantine,
Marcher nu-pieds par le chemin,
Bien qu'un sac léger à la main!
Quelle joie, presque enfantine?!
Bien loin de la fierté maligne
Chanter les hymnes au matin.
Quelle joie, presque enfantine,
Marcher nu-pieds par le chemin!
«Tout défeuillé, comme à Paris en hiver…»
Tout défeuillé, comme à Paris en hiver,
Le boulevard s'étend, devant les fenêtres.
Dans un petit café j'écris ces mes vers
Qui sonnent toujours en pénétrant mon être.
Le voudrais bien être loin, tres loin d'ici,
Dans cette ville de sainte Geneviève,
Où j'oublierai touts mes méchants soucis,
Où je découvrirai l'azur de mes rêves,
Où je trouverai la force de t'aimer,
Ma Bussie, ma malheureuse patrie!
Si je ne reviens à toi jamais, jamais,
Tu sera toujours ma douce rêverie.
Suicide Ardent
Dans cette ville où la mort fangeuse règne,
Croyez vous, bleuâtres feux, que je vous craigne?
Je couvrirai mon poêle avec vous, feux,
Quels que vous ayez èté rouges ou bleux.
M'arrive-t-il l'aventure malheureuse?
Je murmurerai à soi une berceuse.
Le ne veux pas qu'il fasse chez moi tres froid.
Quant au reste, ce tout est égal pour moi.
«En court vêtement…»
En court vêtement
Nu-pieds et nu-jambes
Faisant mes iambes
Le marche gaîment.
La douce poussière,
Si fine et légère,
Prend mes exacts pas
Que sur cette route
Tres longtemps, sans doute,
On ne verra pas.
Silence, silence!
Même le vent dort.
Seul un soleil d'or
Au ciel se balance.
Утешения
«Бессмертною любовью любит…»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звёздам сердце вознесёт,
Кто до могилы пламенеет, –
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесёт!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поёт.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
«Предвестие отрадной наготы…»
Предвестие отрадной наготы
В твоей улыбке озарённой встречи,
Но мне, усталому, пророчишь ты
Заутра после нег иные речи.
И я скольжу над вьюгой милых ласк
Мечтой, привыкнувшей ко всем сплетеньям,
И, не спеша войти в святой Дамаск,
На перекрёстке медлю за куреньем.
Ты подожди, прелестница, меня,
Займись хитро сплетённою косою.
Я в твой приют войду на склоне дня,
Когда поля задремлют под росою.
А ранним утром мне расскажешь ты,
Смущённая, наивно хмуря брови,
Что предвещают алые цветы,
О чём пророчит знойный голос крови.
«Хотя сердца и ныне бьются верно…»
Хотя сердца и ныне бьются верно,
Как у мужей былых времён,
Но на кострах, пылающих безмерно
Мы не сжигаем наших жён.
И, мёртвые, мы мудро миром правим:
Благословив закон любви,
Мы из могилы Афродиту славим:
«Живи, любимая, живи!»
И если здесь, оставленная нами
Кольца любви не сбережёт,
И жадными, горящими устами
К ночному спутнику прильнёт, –
Не захотим пылающего мщенья,
И, жертвенный отвергнув дым,
С улыбкою холодного презренья
Нам изменившую простим.
«Снова покачнулись томные качели…»
Снова покачнулись томные качели.
Мне легко и сладко, я люблю опять.
Птичьи переклички всюду зазвенели.
Мать-Земля не хочет долго тосковать.
Нежно успокоит в безмятежном лоне
Всякое страданье Мать сыра Земля,
И меня утешит на последнем склоне,
Простодушным зельем уберёт поля.
Раскачайтесь выше, зыбкие качели!
Рейте, вейте мимо, радость и печаль!
Зацветайте, маки, завивайтесь, хмели!
Ничего не страшно, ничего не жаль.
«В прозрачной тьме прохладный воздух дышит…»
В прозрачной тьме прохладный воздух дышит,
Вода кругом, но берег недалёк,
Вода челнок едва-едва колышет,
И тихо зыблет лёгкий поплавок.
Я – тот, кто рыбу ночью тихо удит
На озере, обласканном луной.
Мне дрозд поёт. С чего распелся? Будит
Его луна? Иль кто-нибудь Иной?
Смотрю вокруг. Как весело! Как ясно!
И берег, и вода, – луне и мне
Всё улыбается и всё прекрасно.
Да уж и мне не спеть ли в тишине?
«Мне боги праведные дали…»
Мне боги праведные дали,
Сойдя с лазоревых высот,
И утомительные дали,
И мёд укрепный дольных сот.
Когда в полях томленье спело,
На нивах жизни всхожий злак,
Мне песню медленную спело
Молчанье, сеющее мак.
Когда в цветы впивалось жало
Одной из медотворных пчёл,
Серпом горящим солнце жало
Созревшие колосья зол.
Когда же солнце засыпало
На ложе облачных углей,
Меня молчанье засыпало
Цветами росными полей,
И вкруг меня ограды стали,
Прозрачней чистого стекла,
Но твёрже закалённой стали,
И только ночь сквозь них текла,
Пьяна медлительными снами,
Колыша ароматный чад.
И ночь, и я, и вместе с нами
Мечтали рои вешних чад.
«Птичка низко над рекою…»
Птичка низко над рекою
Пронеслась, крылом задела
Всколыхнувшуюся воду
И лазурною стезёю
Снова быстро полетела
На простор и на свободу.
Ветер вольный, быстролётный
На дороге взвеял пылью,
Всколыхнул кусты и воду
И помчался, беззаботный,
Над земною скучной былью
На простор и на свободу.
Людям песенку сложил я,
Словно лодочку столкнул я
С отмели песочной в воду,
И о песне позабыл я,
И опять мечте шепнул я:
«На простор и на свободу!»
«В норе темно и мглисто…»
В норе темно и мглисто,
Навис тяжёлый свод,
А под норою чисто
Стремленье горных вод.
Нору мою оставлю,
Построю крепкий дом,
И не простор прославлю,
Не светлый водоём,
Прославлю я ограды,
И крепость новых стен,
И мирные отрады,
И милый сердцу плен.
Тебя, оград строитель,
Прославить надо мне.
Ликующий хранитель,
Живи в моём огне.
Все ночи коротая
В сырой моей норе
И утром насекая
Заметки на коре,
Скитаяся в пустыне,
В пыли дневных дорог,
В безрадостной гордыне
Я сердцем изнемог.
Устал я. Сердцу больно.
Построить дом пора.
Скитаний мне довольно!
Прощай, моя нора!
Хочу я новоселья,
Хочу свободных слов,
Цветов, огней, веселья,
Вина, любви, стихов!
Баллада о милой жизни
Многообразные отравы
Судьба нам в чаши налила,
Но все пути пред нами правы.
Мы любим жуткие забавы,
Пленяют сердце мрак и мгла.
Бредём по диким буеракам,
Напоенным зловещим мраком,
Где только белена бела,
Где притаилися удавы,
Но ожиданья не лукавы,
И жизнь на всех путях мила.
На простодушные муравы
Весна улыбчиво легла.
В прудах колеблются купавы.
Нисходит лебедь величавый
На глади водного стекла,
И на воде, блестящей лаком,
Круги бегут послушным знаком
Движений белого крыла.
Детей шумливые оравы
Бегут в тенистые дубравы,
И жизнь на всех путях мила.
Соборов золотые главы,
Дворцов гранитные тела,
Вещанья изваянной славы,
А ночью хитрые облавы
И низких замыслов зола, –
Угрюмый город с мутным зраком
Чуть усыплён дремучим маком,
И бред из каждого угла,
И воды с крыш струятся, ржавы,
Но и в болезнях всё ж мы здравы,
И жизнь на всех путях мила.
Послание:
Мой друг, тоска идёт зевакам,
Приличны лай и вой собакам,
Смешна унылость для орла.
На сорных берегах канавы
Сквозь камень прорастают травы,
И жизнь на всех путях мила.
«В лунном озарении…»
В лунном озарении,
В росном серебре
Три гадают отрока
На крутой горе.
Красный камень на руку
Положил один, –
Кровь переливается
В глубине долин.
Красный камень на руку
Положил второй, –
Пламя полыхается
В стороне родной.
Красный камень на руку
Третий положил, –
Солнце всходит ясное,
Вестник юных сил.
Странник, пробиравшийся
Ночью на восток,
Вопрошает отроков:
«Кто уставит срок?»
Отвечают отроки:
«Божий человек,
Мечут жребий ангелы,
День, и год, и век.
В землю кровь впитается,
Догорит огонь,
Колесницу вывезет
В небо светлый конь».
Лиза и Колен
«Бойся, дочка, стрел Амура…»
«Бойся, дочка, стрел Амура.
Эти стрелы жал больней.
Он увидит, – ходит дура,
Метит прямо в сердце ей.
Умных девушек не тронет,
Далеко их обойдёт,
Только глупых в сети гонит
И к погибели влечёт».
Лиза к матери прижалась,
Слёзы в три ручья лия,
И, краснея, ей призналась:
«Мама, мама, дура я!
Утром в роще повстречала
Я крылатого стрелка
И в испуге побежала
От него, как лань легка.
Поздно он меня заметил,
И уж как он ни летел,
В сердце мне он не уметил
Ни одной из острых стрел,
И когда к моей ограде
Прибежала я, стеня,
Он махнул крылом в досаде
И умчался от меня».
«Как мне с Коленом быть, скажи, скажи мне, мама…»
Как мне с Коленом быть, скажи, скажи мне, мама.
О прелестях любви он шепчет мне упрямо.
Колен всегда такой забавный,
Так много песен знает он.
У нас в селе он самый славный,
И знаешь, он в меня влюблён,
И про любовь свою он шепчет мне упрямо.
Что мне сказать ему, ах, посоветуй, мама!
Меня встречая у опушки,
Он поднимает свой рожок,
И кукованию кукушки
Он вторит, милый пастушок.
Он про любовь свою всё шепчет мне упрямо…
Но что же делать с ним, скажи, скажи мне, мама.
Он говорит: «Люби Колена.
Душа влюблённая ясна,
А время тает, словно пена,
И быстро пролетит весна».
Всё про любовь свою он шепчет мне упрямо.
Что мне сказать ему, ах, посоветуй, мама!
Он говорит: «Любви утехам
Пришла пора. Спеши любить,
И бойся беззаботным смехом
Мне сердце томное разбить».
Люблю ли я его, – меня он спросит прямо.
Тогда что делать с ним, скажи, скажи мне, мама.
«Вижу, дочь, ты нынче летом…»
«Вижу, дочь, ты нынче летом
От Колена без ума,
Но подумай-ка об этом,
Что тебе сулит зима.
У Амура стрелы метки,
Но ещё грозит беда:
Был же аист у соседки,
Не попал бы и сюда». –
«Мама, я не унываю.
Чтобы ту беду избыть,
Я простое средство знаю:
Надо аиста убить.
Что же мне тужить о ране!
Как она ни тяжела,
У Амура есть в колчане
И на аиста стрела».
«Соловей…»
Соловей
Средь ветвей
Для подружки трели мечет,
И ручей
Меж камней
Ворожит, журчит, лепечет.
Не до сна!
Ах! весна
И любовь так сладко ранят.
Тишина
И луна
Лизу в рощу к другу манят.
Мама спит, –
И спешит
Лиза выскочить в окошко,
И бежит,
И шуршит,
И шуршит песком дорожка.
У ручья
Соловья
Слушай, милому внимая.
«Жизнь моя!» –
«Я – твоя!»
О, любовь в начале мая!
«Погляди на незабудки…»
Погляди на незабудки,
Милый друг, и не забудь
Нежной песни, звучной дудки,
Вздохов, нам теснивших грудь.
Не забудь, как безмятежно
Улыбался нам Апрель,
Как зарёй запела нежно
В первый раз твоя свирель.
Не забудь о сказках новых,
Что нашёптывал нам Май,
И от уст моих вишнёвых
Алых уст не отнимай.
И, когда на дно оврага
Убежишь от зноя ты,
Где накопленная влага
Поит травы и цветы,
Там зашепчут незабудки:
«Не забудь её любви!»
Ты тростник для новой дудки,
Подзывать меня, сорви.
«Не дождь алмазный выпал…»
Не дождь алмазный выпал, –
То радугу рассыпал
Весёлый Май в росу.
Вдыхая воздух чистый,
Я по траве росистой
Мечты мои несу.
Я не с высоких башен.
Моим ногам не страшен
Твой холодок, роса.
Не нужны мне рубины,
Фиалками долины
Осыпана коса.
Не пышные, простые,
Цветочки полевые,
Но все они в росе,
Как бриллианты, блещут,
Сияют и трепещут
В густой моей косе.
«Дождик, дождик, перестань…»
Дождик, дождик, перестань,
По ветвям не барабань,
От меня не засти света.
Надо мне бежать леском,
Повидаться с пастушком, –
Я же так легко одета.
Пробежать бы мне лесок, –
Близко ходит мой дружок,
Слышу я, – кричит барашек.
Уж давно дружок мой ждёт,
И меня он проведёт
Обсушиться в свой шалашик.
И тогда уж, дождик, лей,
Лей, дождинок не жалей, –
Посидеть я с милым рада.
С милым рай и в шалаше.
Свежий хлеб, вода в ковше, –
Так чего же больше надо!
«Лизу милый друг спросил…»
Лизу милый друг спросил:
«Лиза, не было ль оплошки?
Не сеньор ли проходил
По песочной той дорожке?
Не сеньор ли подарил
И цепочку, и серёжки?»
Говорит она: «Колен!
Мой ревнивец, как не стыдно!
Отдала я сердце в плен,
Да ошиблася я, видно.
Ты приносишь мне взамен
То, что слышать мне обидно.
Ревность друга победить
Знаю я простое средство.
Уж скажу я, так и быть:
Старой бабушки наследство
Не даёт мне мать носить.
Это, видишь ли, кокетство.
И надела я тайком
И цепочку, и серёжки,
Чтоб с тобой, моим дружком,
По песочной той дорожке
Тихим, тёплым вечерком
Прогуляться без оплошки.
Не люблю сеньоров я,
Их подарков мне не надо.
Рвать цветочки у ручья,
Днём пасти отцово стадо,
Ночью слушать соловья, –
Вот и вся моя отрада.
На твоих кудрях венок,
У тебя сияют взоры,
Твой пленительный рожок
Будит в рощах птичьи хоры,
Я люблю тебя, дружок, –
Так на что мне все сеньоры!»
«За кустами шорох слышен…»
За кустами шорох слышен.
Вышел на берег сеньор.
Губы Лизы краше вишен,
Дня светлее Лизин взор.
Поклонилась Лиза низко
И, потупившись, молчит,
А сеньор подходит близко
И пастушке говорит:
«Вижу я, стоит здесь лодка.
Ты умеешь ли гребсти?
Можешь в лодочке, красотка,
Ты меня перевезти?» –
«С позволенья вашей чести,
Я гребсти обучена».
И в ладью садятся вместе,
Он к рулю, к веслу она.
«Хороша, скажу без лести.
Как зовут тебя, мой свет?» –
«С позволенья вашей чести,
Имя мне – Елизабет». –
«Имя славное, без лести.
Кем же взято сердце в плен?» –
«С позволенья вашей чести,
Милый мой – пастух Колен». –
«Где же он? Ушёл к невесте?
Знать, ему ты не нужна». –
«С позволенья вашей чести,
Я – Коленова жена».
Стукнул он о дно ботфортом,
Слышно звякание шпор.
Наклонившися над бортом,
Призадумался сеньор.
«С позволенья вашей чести,
Я осмелюся спросить,
Мы причалим в этом месте.
Или дальше надо плыть?» –
«Погулять с тобой приятно,
Но уж вижу – ты верна,
Так вези ж меня обратно
Ты, Коленова жена».
И, прощаяся, лобзает
Лизу прямо в губы он,
И, смеяся, опускает
За её корсаж дублон.
Три отрока
«В лунном озарении…»
В лунном озарении,
В росном серебре
Три гадают отрока
На крутой горе.
Красный камень на руку
Положил один, –
Кровь переливается
В глубине долин.
Красный камень на руку
Положил второй, –
Пламя полыхается
В стороне родной.
Красный камень на руку
Третий положил, –
Солнце всходит ясное,
Вестник юных сил.
Странник, пробиравшийся
Ночью на восток,
Вопрошает отроков:
«Кто уставит срок?»
Отвечают отроки:
«Божий человек,
Мечут жребий ангелы,
День, и год, и век.
В землю кровь впитается,
Догорит огонь,
Колесницу вывезет
В небо светлый конь».
Госпожа Склока
Имя странное чуть слышу,
Говорит едва дыша,
Словно дождь упал на крышу,
Сором брошенным шурша.
«Я – медлительная Склока».
Знаю, знаю, кто она,
Та, что мучит нас жестоко,
Так угрюма и темна.
«Ждёшь ли песни лебединой?»
Жду с надеждой, госпожа.
«Лебедь стонет пред кончиной».
Знаю, знаю, госпожа.
Ворожить и я умею.
Что за мудрость – ворожба!
Если ночью верить смею,
Что мне тёмная судьба!
Пусть приходит, пусть уносит
Всё, чем жизнь моя светла.
Плен душа охотно бросит,
Устремляясь, как стрела.
«Но боишься? Но трепещешь?»
Да, боюся, госпожа.
«Душу каплями расплещешь».
Знаю, знаю, госпожа.
«Бессмертною любовью любит…»
Бессмертною любовью любит
И не разлюбит только тот,
Кто страстью радости не губит,
Кто к звёздам сердце вознесёт,
Кто до могилы пламенеет, –
Здесь на земле любить умеет
Один безумец Дон-Кихот.
Он видит грубую Альдонсу,
Но что ему звериный пот,
Который к благостному солнцу
Труды земные вознесёт!
Пылая пламенем безмерным,
Один он любит сердцем верным,
Безумец бедный, Дон-Кихот.
Преображает в Дульцинею
Он деву будничных работ
И, преклоняясь перед нею,
Ей гимны сладкие поёт.
Что юный жар любви мгновенной
Перед твоею неизменной
Любовью, старый Дон-Кихот!
Н. Г. Чулковой
Из Элизийской светлой дали
Ваш трогательный мальчик мне
Томленья кроткие печали
Порой приносит в тишине.
Я знаю, что в утрате Вашей
Утешиться Вам не дано.
Склоняйтеся над скорбной чашей
И пейте страстное вино,
Мы утешенья отвергаем,
Забвения не надо нам.
Земля не будет нашим раем,
Идём по камням к небесам.
Забвенье – слабому отрада.
Кто знает верные пути,
Тому забвения не надо.
Достойней тяжкий крест нести.
С судьбою беспощадной спорим,
Но и печаль душе мила.
Душа, измученная горем,
Ты безутешна, но светла.
«Милая мать, ты – Мадонна…»
Милая мать, ты – Мадонна,
А твой сын – младенец Христос.
Учи его умирать без стона,
Учи его страдать без слёз.
Больше ничего от тебя не надо,
Его судьбы ты никогда не поймёшь.
Завидишь сени Гефсиманского сада, –
Сама вонзи себе в сердце нож.
«Я испытал превратности судеб…»
Я испытал превратности судеб,
И видел много на земном просторе,
Трудом я добывал свой хлеб,
И весел был, и мыкал горе.
На милой, мной изведанной земле
Уже ничто теперь меня не держит,
И пусть таящийся во мгле
Меня стремительно повержет.
Но есть одно, чему всегда я рад
И с чем всегда бываю светло-молод, –
Мой труд. Иных земных наград
Не жду за здешний дикий холод.
Когда меня у входа в Парадиз
Суровый Пётр, гремя ключами, спросит:
«Что сделал ты?» – меня он вниз
Железным посохом не сбросит.
Скажу: «Слагал романы и стихи,
И утешал, но и вводил в соблазны,
И вообще мои грехи,
Апостол Пётр, многообразны.
Но я – поэт». – И улыбнётся он,
И разорвёт грехов рукописанье.
И смело в рай войду, прощён,
Внимать святое ликованье,
Не затеряется и голос мой
В хваленьях ангельских, горящих ясно.
Земля была моей тюрьмой,
Но здесь я прожил не напрасно.
Горячий дух земных моих отрав,
Неведомых чистейшим серафимам,
В благоуханье райских трав
Вольётся благовонным дымом.