Глава 1
Вчера. После полудня он покинул дом на Лоундес-сквер, большой дом, все еще не стряхнувший с себя шок произошедшего. За окном «Майбаха» проплывает Челси. Слоун-стрит со своими знакомыми магазинами: «Эрме», «Эрменеджильдо Дзенья». Чейни-уок. В четыре часа движение плотное. Темный ноябрьский день. Отлив, Темза, обнажившийся берег. Тот самый парк, на другой стороне, на южной. Затем маленькие улицы и вертолетная площадка. Обдуваемая ветром платформа над водой. Броский, отделанный кожей грузовой отсек «Сикорского». Они собирались лететь вверх по реке, над западными районами Лондона. Когда вертолет развернулся и по воде пошла рябь из-под корпуса, он оглянулся на Лондон, который несколько лет считал своим домом. А затем город отдалился, превратившись во что-то чисто условное, монохромный чертеж, раскинувшийся в послеполуденном свете поздней осени. Больше он никогда его не увидит.
Он принял это решение, стоя у окна в доме на Лоундес-сквер и глядя на площадь. Решение прыгнуть в море. Утопиться. Это казалось в своем роде правильным решением.
Аэропорт Файнборо.
Двухчасовой рейс на Венецию.
Из аэропорта в Венеции его забрал заказанный лимузин.
Сама Венеция окутана тьмой и дождем. Именно здесь, где-то на другой стороне водной глади, стоит ржавеющий памятник потерянному благосостоянию, потерянной власти.
Жесткий, высокий свет доков. Гудение насоса, качающего топливо на яхту. Запах нефти. Кто-то держит зонтик.
И Энцо, старший помощник, приветствует его в конце мокрой от дождя ковровой дорожки:
– Добро пожаловать на борт, сэр.
Энцо сказал ему, что они будут в полной готовности через полчаса, и поинтересовался, куда они направятся.
Заминка. Он как-то не подумал об этом. Ему ведь было все равно.
– Э… – протянул он. – На Корфу.
Энцо кивнул, улыбнулся. И тогда его спросил Марк, старший стюард:
– Сэр будет ужинать сегодня вечером?
– Только перекушу, – сказал он ему. – Благодарю.
Чуть позже доставили еду и полбутылки «Барбареско». К еде он не притронулся. Но выпил бокал «Барбареско». Оно было из его поместья, его собственности, которую он приобрел несколько лет назад. По внезапному порыву души. Он побывал там лишь однажды. Ему с трудом удается представить это место. Они пролетали над ним на вертолете, он и прежний владелец, пьемонтский или савойский аристократ, моложавый человек, который показывал ему разные объекты, крича что-то в шуме двигателя…
Тишина.
Он лежал на кровати в ожидании, когда яхта начнет движение. Он не собирался засыпать. Он собирался прыгнуть в море. Он собирался утопиться. Тем не менее впервые за множество дней, он взял и заснул.
Глава 2
Утром яхта стоит на якоре в паре километров от побережья Хорватии. Позвонил Энцо и сообщил о шторме в Адриатике. Он извинился за задержку и сказал, что они продолжат плавание, скорее всего, после полудня, когда шторм на море утихнет.
В прибрежной зоне, где пришвартована яхта, погода ветреная, неприятная. Временами идет дождь.
Через некоторое время Марк предлагает высадиться на берег и посетить прибрежный городок, который виден с палубы. Но он отклоняет это предложение.
Вместо этого он сидит у себя в маленькой столовой и ковыряет обед – за столом, рассчитанным на восемь персон, на средней палубе.
Он чувствует себя самозванцем в мире живых, по-прежнему в той же одежде, в какой он заснул, и так же пахнет многодневным, застоялым парфюмом «Картье паша».
Когда он проснулся этим утром, из окон просачивался серый свет. Подняв голову, он какое-то время в недоумении смотрел на него. Затем пришло понимание. Еще один день.
Это нужно сделать ночью. Тогда никто не заметит, никто не попытается спасти его. Никто не заметит – просто утром обнаружат, что его нет в комнате, а кругом будет только непроницаемое море. И долгие, растворяющиеся в морской глади волны за кормой.
Он разменял седьмой десяток, отрастил живот. У него жесткое, симпатичное лицо. Волос почти не осталось. Черная шелковая рубашка с необыкновенно большим воротником. Белые кожаные туфли.
Море синее, точно кремень, холодное и безжалостное. Порывистый дождь налетает на высокие окна приватной столовой, а за беспокойными серыми водами на берегу лежит хорватский городок. Над ним нависают скалистые холмы, задевающие за облака.
Он откладывает вилку и вызывает Марка. Он спрашивает сигару, и Марк приносит ему коробку.
После этого Марк спрашивает, не желает ли он дижестива. Он качает головой.
– Тогда я могу быть свободен, сэр? – спрашивает Марк.
Марк родом из Сандерленда.
– Да. Спасибо.
Марк уходит с нагруженным подносом. Несколько минут спустя он так и не закурил сигару.
Он выходит на палубу и стоит там, глядя на морскую поверхность, которая движется в плавном, тяжелом ритме.
Плавном и тяжелом. Тяжелые формы ловят свет и снова теряют его в своем движении.
Тяжелые, тяжелее всего на свете.
Тяжелые.
И он думает, почти загипнотизированный этими тяжелыми формами, ловящими и теряющими свет: Сколько весит море? И его логический ум работает дальше: Каков объем моря? А затем: Какова средняя глубина? Какова площадь его поверхности? Должно быть, думает он, эти две цифры легко узнать – и тогда он получит ответ, ведь объем воды – это и ее вес.
Он заходит внутрь, отгораживаясь от ветра, и вызывает Марка.
Увидев стюарда, говорит:
– Марк, я хочу, чтобы ты выяснил для меня кое-что.
– Да, сэр.
– Какова средняя глубина моря.
– Да, сэр, – говорит Марк.
– И какова площадь поверхности.
– Поверхность моря, сэр?
– Да.
– Что-нибудь еще, сэр?
– Нет.
– Я узнаю это для вас, сэр.
– Спасибо, Марк.
Оставшись один, он ждет с нетерпением этих цифр, и сидя за столом наконец закуривает сигару. Несколько минут спустя он слышит легкий стук в дверь.
– Да.
– У меня есть эта информация для вас, сэр, – говорит Марк.
– Да?
– Средняя глубина – три тысячи шестьсот восемьдесят два метра, – говорит Марк.
– Так глубоко? – бормочет он и записывает. – Ясно.
– А площадь поверхности – триста шестьдесят один миллион квадратных километров.
– Вы уверены?
Марк колеблется. Он загуглил этот вопрос. Однако его наниматель лишь смутно представляет, что такое «Гугл», и, наверное, думает, что Марк в течение этих минут обзванивал экспертов-океанологов из ведущих университетов мира – и все эти люди были рады отвлечься от работы, чтобы помочь ему в столь важном деле.
– Я дважды проверял, сэр, – говорит Марк с сомнением в голосе.
– Хорошо. На текущий момент все хорошо.
– Вам нужно что-нибудь еще, сэр?
– Не сейчас. Спасибо.
– Да, сэр, – говорит Марк и уходит.
Он снова с увлечением принимается за вычисления – на бумаге, как его научили когда-то в советском ПТУ.
Площадь поверхности выражается в квадратных километрах, так что первым делом нужно перевести это в квадратные метры: один квадратный километр составляет… составляет один миллион квадратных метров…
И эту цифру надо умножить на среднюю глубину… Нужно будет написать много нулей. Итоговая величина будет эквивалентна… Эквивалентна весу в метрических тоннах.
1 329 202 000 000 000 000 тонн.
Одна и три десятых миллионов триллионов тонн. Успех! Вес моря найден. Он отбрасывает ручку и дымит сигарой с ощущением победы. Выпускает дым из ноздрей. И тогда другие вопросы начинают беспокоить его. Море – это соленая вода: а не влияет ли это на вес? И как насчет давления? Играет ли роль сила давления на больших глубинах? Не весит ли кубический метр воды под огромным давлением глубин больше, чем, к примеру, одна метрическая тонна?
Что ж, значит, Марку придется найти ответы и на эти вопросы, пока его работодатель будет докуривать сигару, склонившись над своим отражением в полированной поверхности стола.
На этот раз Марк отсутствует дольше. Проходит почти полчаса, прежде чем раздается стук в дверь. И он понимает, слушая, как Марк сообщает ему о факторах, определяющих вес соленой воды, что этот предмет ему больше не интересен.
Особенно запутанным оказывается вопрос о влиянии давления на массу воды, он теряет внимание и перестает слушать. Он просто сидит на месте, рассматривая окурок сигары. Мягкий голос Марка, свойственный уроженцам Ньюкасла, продолжает звучать. Затем смолкает.
Надолго повисает тишина.
– Сэр? – говорит Марк.
Его как будто выдернули из сна.
– Да?
– Это все, сэр?
– Да. Спасибо.
– Вам спасибо, сэр.
Ранний вечер. Спаренные дизельные двигатели заработали, и яхта длиной сто сорок метров снова пришла в движение. На открытом море еще лежит свет. Резкий поздний свет на отдельных темных волнах. Отдаленный берег медленно пропадает из виду. Растворяется в ранних сумерках, и его уже почти не различить, не считая огоньков, крохотных беззвучных огоньков прибрежного городка.
Энцо в своей аккуратной белой форме лично сообщает прогноз погоды – «как по писаному» – и говорит, что они прибудут в Керкиру утром, около десяти часов. Не желает ли сэр сойти на берег? Не подготовить ли все необходимое?
– Нет.
А куда направятся после Корфу?
– Я не знаю.
Энцо тактично кивает. И ждет секунду или две – иногда его наниматель, если он один, как сейчас, приглашает своего мальтийского старпома в это время пропустить стаканчик за компанию. Они пьют виски и беседуют о кораблях, о море. Иногда он спрашивает Энцо о его прежней жизни в должности капитана нефтяного танкера или читает ему лекции о политике, экономике, о положении дел в мире. Но не сегодня. Сегодня у него нет настроения поболтать.
Он говорит Марку, что поужинает у себя.
Марк спрашивает, что он будет есть.
Он только пожимает плечами и просит, чтобы повар приготовил ему что-нибудь по своему усмотрению.
Часом позже Марк доставляет ему поднос, на котором находится суфле лобстера, filet mignon с запеченными зимними овощами и маленький tarte tatin. А также полбутылки шампанского и еще одна «Шато Тротануа 2001».
За последние сутки он почти не ел, и теперь чувствует голод – какую-то глухую пустоту внутри себя. Он съедает суфле и стейк с овощами. Tarte tatin он не трогает. И выпивает немного «Тротануа», но не шампанского.
За окнами уже темно, совершенно темно. Только огни яхты слабо отсвечивают на воде.
Туда, в темную воду.
В эти бесчувственные глубины.
А вообще-то, как нужно прыгать за борт судна такого размера? Он стоит на балконе за порогом своей комнаты, комнаты владельца, почти на самом верху яхты – лицом к корме, а ветер сейчас несильный, – и смотрит вниз, на другую палубу, гораздо более просторную, с плавательным бассейном. А ниже еще более просторная палуба – он видит только ее малую часть со своего места, – там могут разместиться восемьдесят человек, чтобы есть за столами или танцевать.
Там сейчас кто-то есть, на нижней палубе, где когда-то проходили вечеринки, как раз на той части, которую он видит. Кто-то расхаживает туда-сюда и курит сигарету. Маленькая фигура в темноте. Он не знает, кто это. На яхте несколько десятков человек. Он не знает их всех в лицо. Есть Энцо и его команда. Повар со своими людьми. Еще Марк и его помощники-стюарды. Технические специалисты, следящие за бассейном и другими объектами досуга, за системой электропитания и подлодкой-малюткой. На палубах всегда толчется обслуживающий персонал. Хотя бы Пьер и Мадис, бывшие солдаты, со своим оружием. Возможно, это Пьер там курит. Да, наверное, это Пьер стоит там внизу и смотрит на волны за кормой, растворяющиеся в море.
В темноте, с высоты, где он стоит, на вершине яхты, они едва видны, волны за кормой.
Фосфоресцируют во тьме.
Дразнят, едва различимые.
Оттуда, где он стоит, до поверхности моря должно быть не меньше двадцати пяти метров. Он не утонет – он умрет от удара, вероятно, об одну из нижних палуб. А это совсем не то, чего он хотел.
Он не продумал как следует все детали этого дела.
И с каждой проходящей минутой кажется все менее вероятным, что он сумеет выполнить задуманное.
Он представляет себя, содрогаясь от ужаса, в темной холодной воде.
Он не осмелится на это.
Такое малодушие наполняет его отчаянием.
И что дальше?
Если он останется жить, что будет?
Он замечает, что дрожит, и заходит в комнату.
Что теперь?
Этот вопрос мог бы долго мучить его, но он вдруг чувствует, что очень устал.
Он закрывает дверь на балкон.
– Гасим свет, – говорит он мягким сухим голосом, и свет гаснет.
Глава 3
Следующим утром к нему прибывает Ларс.
Александр стоит в теплом утреннем свете, глядя на каменистое побережье Корфу и на катер, скользящий по воде из устья гавани к яхте «Европа». Катер на «Европе» собственный, отчаливает из особого отсека сбоку яхты на уровне ватерлинии. Приблизившись к яхте, он резко замедляет ход.
С балкона перед его апартаментами, где он стоит в пижаме, катера уже не видно.
Он где-то там, внизу, на ватерлинии, движется параллельно открывшемуся отсеку. Катер, как какой-нибудь звездолет, снабжен движками, позволяющими ему двигаться боком. С их помощью он заходит в боковой отсек. Когда катер внутри, морская вода из отсека откачивается, и катер устанавливается на металлическую раму. С площадки в отсеке лифт поднимает людей на верхние уровни яхты.
Несколько лет назад он наблюдал за тем, как это происходит, на верфи «Люрссен» на Кильском канале.
Он приехал тогда на верфь, чтобы присмотреть себе какую-нибудь яхту – и увидел там «Европу», сделанную для кого-то еще и проходившую последние ходовые испытания.
– Она мне нравится, – сказал Александр, глядя на демонстрацию. – Я хочу ее.
– Мы можем сделать для вас такую же, – сказал ему служащий «Люрссена», стоявший рядом.
Оба они были в светоотражающих жилетах и шлемах.
– Сколько времени это займет?
– Два или три года, – сказал служащий, с гордостью следя за окончанием демонстрации.
– Я не хочу ждать так долго. Я хочу эту.
Служащий рассмеялся, его рыжие усы запрыгали.
– Вы не поняли, – сказал Александр. – Вы думали, я пошутил. А я не шучу. Я хочу ее.
Служащий попробовал объяснить ему, что эта яхта принадлежит другому человеку, что ее построили для другого человека…
– Сколько он платит за нее?
Служащий на секунду растерялся, а потом ответил:
– Двести миллионов евро. Где-то так.
– Предложите ему двести пятьдесят, – сказал Александр. – Позвоните ему сейчас и предложите двести пятьдесят. Я хочу узнать ответ сегодня.
Слыша, как закрывается отсек с катером, он поспешно заходит с балкона в большую овальную комнату хозяина яхты.
Когда через двадцать минут встречает Ларса на палубе с бассейном, он уже одет в костюм и благоухает парфюмом «Картье паша».
На закрытой палубе с бассейном приятно тепло под ноябрьским солнцем.
Ларс встает, когда видит Александра, идущего к нему.
– Доброе утро, – говорит он.
Александр ничего не отвечает, только хлопает по плечу своего адвоката и садится за стол.
Ларс тоже садится. На нем льняные брюки, голубая футболка, кожаные сандалии. Он проводил отпуск на своей вилле в Корфу, когда Александр позвонил ему прошлым вечером и сказал, что находится неподалеку и хочет встретиться с ним.
Когда пришел Александр, он ел омлет.
– Доешь, – говорит Александр.
Ларс налегает на омлет.
– Как ты? – спрашивает Александр.
– У меня все в порядке, – говорит Ларс тактично. – А вы?
– Бывало и получше, – признается Александр.
Ларс вытирает рот льняной салфеткой.
– Из-за лондонского дела? – спрашивает Ларс.
Александр с угнетенным видом пожимает плечами.
Он только недавно проиграл большое судебное разбирательство, начатое год назад. Он подал иск в лондонский суд на своего приятеля из России, бывшего протеже. Он заявил, что этот человек, Адам Спасский, лишил его крупной суммы денег обманным путем много лет назад. Он подал иск на возмещение ущерба, на десятизначную сумму. Приговор, вынесенный на прошлой неделе, был однозначно в пользу Спасского. Кроме того, он подвергал сомнению порядочность самого Александра.
– Дело не только в том, что мы проиграли, – говорит он. – Дело в том, что сказала судья. Эта… сука.
Ларс кивает:
– Да, это было жестко.
– И это полная ложь!
– Конечно.
– Сколько, ты думаешь, он заплатил ей?
– Еще и не такие странности случались, – говорит Ларс, в глубине души сомневаясь, чтобы английского судью можно было так просто подкупить.
– Сколько, по-твоему?
Ларс пожимает плечами, не желая озвучивать предположения.
Тогда Александр говорит с чувством:
– Я тут подумал, нужно начать расследование против нее, найти эти деньги. А? Это ее уничтожит. И тогда все придется повторять по новой. И тогда уж мы наверное выиграем. Что ты думаешь?
– Дело ваше, – говорит Ларс.
– Думаешь, идея стоящая?
Ларс сомневается:
– Я не уверен, что выйдет толк.
– Он же заплатил ей, мать твою! – кричит Александр.
– Возможно.
– Ты слышал, что она сказала?
– Да…
– Она сказала, что я лжец, фантазер…
– Она не говорила слова «лжец».
– Ну, сло́ва-то не говорила! Сука. Но все равно что сказала.
– В выражениях она не стеснялась, – признает Ларс.
– До сих пор, – говорит Александр, – я всегда верил в английское правосудие.
– Оно не идеально, – говорит Ларс философски. – Ничто не идеально.
– Оно прогнило.
– Я бы не стал так заявлять…
– Все, мать твою, прогнило…
– Теперь уже мы мало что можем с этим поделать, – говорит Ларс.
Он с самого начала возражал против этой затеи – заведомо обреченной, как он считал. Он не хотел участвовать в этом. Сейчас он не вспоминает об этом.
– Надо идти вперед, – говорит он.
Александр едва сдерживает смех:
– Это куда же?
Ларс улыбается чуть печально. Он доел омлет и откладывает вилку.
– Просто жить? – подсказывает он.
На нем очень дорогие солнечные очки из черепахового панциря.
– Просто жить, – бормочет Александр, глядя на море.
Повисает долгое молчание.
– Каковы мои дела? – спрашивает он мрачно. – Расскажи мне.
В этом, собственно, и состоит цель их встречи – подвести итоги теперь, когда процесс проигран. И Ларс, распорядитель его состояния, адвокат, скрывавший его капитал в лабиринтах, простирающихся от Андорры до Нидерландских Антильских островов, говорит после нескольких секунд молчания:
– Картина не очень радужная.
Это Александр и так знает.
Его основной капитал, «Русферрекс», когда-то второй в мире по объемам производитель железной руды, теперь не стоит ни цента. При фатальной избыточной задолженности компанию добило крутое падение цен на металл – таков был конец суперцикла, который Александр не смог предусмотреть. Ларс, как и многие другие, отговаривал его от этой амбициозной, приправленной задолженностями программы расширения – любой, кто смотрел в сторону Китая хотя бы одним глазом, не мог не замечать этой опасности. Но Александр не слушал. Ему не приходило в голову, что он мог заблуждаться.
Другие его активы в сфере добычи ископаемых «Русферрекс» тоже потянул за собой вниз из-за взаимосвязанных счетов.
Украинская авиалиния, которой он владеет, подлежит ликвидации.
(«Сроки, – как выразился Ларс, – были субоптимальными».)
(Вердикт Александра не столь обтекаем: «Это была дурацкая, гребаная затея».)
Какое-то время они говорят о московском банке Александра – осталась ли в нем хоть какая-то искра жизни. Ответ, судя по всему, отрицательный.
Затем Ларс произносит:
– Но у вас все еще есть несколько значительных активов, насколько я знаю.
– Давай-ка об этом.
Ларс вынимает клочок бумаги из кармана своих льняных брюк. На бумажке что-то нацарапано. Он читает:
– Дом в Суррее. Дом в Лондоне. Dassault Falcon. Вилла в Сен-Бартелеми. Поместье Барбареско с виноградниками. И эта яхта. Все эти активы принадлежат офшорным фондам, их можно ликвидировать без налоговых обязательств, – говорит Ларс. – Плюс у вас есть миноритарный пакет акций белорусского оператора сотовой связи с дочками в Молдове и Черногории стоимостью, пожалуй, двадцать миллионов стерлингов.
Александр говорит:
– А, ну да, это.
– Этими акциями владеет фонд в Гибралтаре, – говорит Ларс.
– А как так получилось? – спрашивает Александр.
– Когда вы занялись разработкой бурого угля, – говорит Ларс.
– Ну да.
– Вы собирались перевести часть активов в дочернюю кампанию.
– Да.
– Вот такие у вас остаются активы, – говорит Ларс. – Их общая стоимость порядка двухсот семидесяти пяти миллионов стерлингов. По моим подсчетам.
Один из стюардов – не Марк – подходит к ним с тележкой и наливает кофе из серебряного кофейника.
Ларс благодарит его.
Они сидят молча, пока стюард не уходит. Затем Ларс достает еще одну бумажку из кармана и говорит:
– Теперь долговые обязательства.
Александр добавляет несколько гранул подсластителя в кофе.
– Врежь мне, – говорит он.
– Судебные издержки – минимум сотня миллионов, и они еще растут, – сообщает Ларс.
Сюда входят, хотя Ларс сейчас не говорит об этом, и два миллиона фунтов, которые Александр должен ему за работу, через мутный фонд, зарегистрированный в Лихтенштейне.
– Плюс дополнительные задолженности по судебному разбирательству, – продолжает Ларс, – еще сотня миллионов. Это только приблизительно. Так что в целом выходит, скажем, двести миллионов. Может, чуть больше. И у вас остается, – Ларс наконец снимает солнечные очки, легкий загар подчеркивает пронзительно-синий цвет его глаз (ему уже за сорок, но выглядит он моложе), – от пятидесяти до ста миллионов?
Александр, по-прежнему в солнечных очках, отводит взгляд в сторону и говорит жестко и отстраненно:
– Есть еще кое-что, чего ты не знаешь.
– И что же это?
Ветер усиливается. На ярко-голубых волнах появляются барашки. Огромная яхта едва ощутимо покачивается.
Александр говорит:
– Ксения уходит от меня.
Ларс удивлен, но молчит.
– Да, – произносит Александр.
Она сидела рядом с ним каждый день судебного разбирательства. Все эти долгие часы адвокатских словопрений. Под шарканье ног и шелест бумаг. Она сидела рядом с ним, иногда казалась обеспокоенной и участливой, порой подавляла зевок, когда адвокаты перешептывались за спиной судьи. Это все продолжалось более месяца.
А потом, утром в четверг, было объявлено решение суда.
И главным оказалось не то, что он проиграл, а что это фактически стало его полным финансовым крахом со всеми вытекающими последствиями.
Главным было то, что сказала судья.
– В выражениях она не стеснялась. – Даже Ларс признал это.
И пока она говорила, Адам Спасский едва заметно улыбался с этим странным отсутствующим выражением в прозрачных голубых глазах. Только увидев эту улыбку, Александр действительно понял, что все это происходит на самом деле, а не привиделось ему в кошмаре. Что это его жизнь.
Столкнувшись с репортерами на лестнице у выхода, он испытал шок. Как будто потерялся. И эта жуткая улыбка перед глазами. Телохранители поспешно повели его к «майбаху», Ксения повисла у него на руке.
И вот он дома, на Лоундес-сквер. Затененные комнаты, как в отеле. В безликом интерьере – «спасибо» дизайнерам. И там, в гнетущей тишине дома, она сказала ему:
– Я ждала достаточно долго. Не хотела делать этого во время процесса. Теперь процесс окончен.
Он кричал на нее.
– Бесполезно, Александр, – бросила она. – Лучше скажи, когда ты последний раз действительно замечал меня? Когда последний раз ты думал о том, чего могла хотеть я? Зачем я тебе? Тебе даже секс больше не интересен…
Вот тогда он и грохнул японскую вазу.
Это словно пригвоздило ее к месту.
И она сказала:
– Я забираю близнецов в Сен-Бартелеми на две недели.
И тем вечером, когда близнецы вернулись домой из дорогой английской школы, все уже было упаковано, в холле возвышалась груда багажа, и они поехали в аэропорт, она и близнецы, и ее личный помощник, и личный тренер, и две английские няни, и все эти охранники с микрофонами в ушах – он смотрел из окна на отбытие кортежа из четырех машин.
Он был слишком подавлен, чтобы попытаться остановить ее.
Его горло саднило от крика. Глаза были красными.
Он стоял у окна и смотрел.
– Чего она хочет? – спрашивает Ларс.
– Лондонский дом, – говорит он. – Виллу в Сен-Бартелеми. Деньги.
– Сколько?
– Я не знаю. Ее адвокаты общаются с моими.
– Вы не были женаты? – спрашивает деликатно Ларс.
– Нет, – отвечает Александр устало. – И что? Мы прожили вместе пятнадцать лет. У нас близнецы.
– Сколько им сейчас?
– Десять.
Повисает молчание.
– У тебя есть дети? – спрашивает Александр.
– Да, – произносит Ларс с удивлением.
Впервые за все годы их сотрудничества Александр спросил его о семье, вообще хоть как-то проявил интерес к его жизни.
– Да, – повторяет он и добавляет, стараясь говорить помягче: – Они немного старше ваших: пятнадцать и двенадцать.
– Ну, у меня есть дети и постарше, – говорит Александр. – Я два раза был женат и дважды разведен. Первый развод прошел гладко, не очень накладно. Но второй… – Он тяжело вздыхает и задает вопрос: – Что мне теперь делать, Ларс?
Ларс подходит к ответу с практической стороны:
– Чтобы покрыть судебные издержки и другие обязательства, вам придется продать некоторые активы. Я вам советую уладить сейчас все текущие судебные разбирательства. Перспектива материального выигрыша сократилась из-за последнего решения суда.
Он ждет, что на это скажет Александр.
Ничего. Он смотрит на море, словно мысли его где-то далеко.
– Для этого, – продолжает Ларс, – чтобы выплатить все комиссионные вознаграждения и все уладить, вам понадобится, как я сказал, около двухсот миллионов стерлингов.
Он делает паузу.
– Если повезет, – говорит он с оптимизмом, – эта яхта может покрыть все расходы.
– Нет, – бросает Александр, из чего следует, что он все-таки слушал его. – Я так не думаю.
– Сто пятьдесят? – предполагает Ларс.
– Может быть.
– Значит, понадобится еще пятьдесят миллионов, – говорит Ларс задумчиво. – Думаю, вам следует продать «Фалькон». Издержки, я подозреваю, очень высоки.
На самом деле Ларсу не нужно строить догадки, насколько высоки издержки, – несколько лет назад он основал фонд на острове Мэн, для владения и управления реактивным самолетом, и за год он съедает несколько миллионов фунтов.
– Значит, самолет?
– Хорошо, – кивает Александр рассеянно.
– Я надеюсь, мы выручим двадцать миллионов, – говорит Ларс. – Рынок довольно устойчив на такие самолеты в наше время.
– Хорошо.
– Значит, нам еще надо найти тридцать миллионов.
Александр ничего не говорит.
– Лондонский дом и дом в Сен-Бартелеми отойдут Ксении? – спрашивает Ларс.
– Она так хочет.
– И получит?
– Полагаю, да.
– А деньги?
– Она потребует денег, – говорит Александр.
– Вы не знаете, сколько?
– Нет.
– Не больше десяти миллионов, полагаю, – говорит Ларс. – Она не должна получить больше десяти миллионов.
Александр, в своей черной шелковой рубашке, только пожимает плечами.
– Если вы продадите дом в Суррее, – продолжает Ларс, – и поместье Барбареско, то сможете покрыть все обязательства и выплатить ей десять миллионов.
По палубе гуляет ветер, кто-то моет ее шваброй – африканка в белой рубашке поло с логотипом «Европа», в спортивных брюках и в униформе судовых разнорабочих работает в некотором отдалении от них.
Ветер волнует поверхность моря, и оно искрится.
Александр спрашивает:
– И что тогда у меня останется?
– У вас останется, – говорит Ларс, глядя в одну из своих бумажек, – доход от белорусской телефонной компании.
– И только?
– Да. Она стоит около двадцати миллионов стерлингов, – отмечает Ларс.
– Двадцать миллионов? – уточняет Александр.
– Да. И дивиденды там приличные. Порядка пяти процентов. Миллион фунтов в год, где-то так. Я думаю, прожить на это можно.
Он делает паузу, ожидая реакции босса.
Не дождавшись ее, он говорит более серьезно:
– При должной оптимизации налогов.
Сам Ларс умудряется жить на доходы, не сильно превышающие эти, при должной оптимизации налогов.
Александру это замечание Ларса не кажется остроумным. Он как будто даже не услышал его. Когда же он наконец смотрит на него, кажется, что он уже забыл, о чем шла речь.
– Останешься на обед, Ларс? – спрашивает он.
Они едят на маленькой террасе, рядом с приватной столовой – стол сервирован на двоих. Рядом стоит в ожидании Марк и молодой вьетнамский стюард-стажер. Александр говорит, что хочет суши. Суши, к сожалению, нет. Явно разочарованный, Александр отчитывает Марка, а Ларс смотрит в сторону. Он смотрит на море – чудесного темно-синего цвета, с пенными барашками. В итоге им приносят жареного лосося с салатом из фенхеля, и молодой картофель, и бутылку очень приятного «Пуйи-Фюиссе». И Александр рассказывает Ларсу, забыв, что тот уже слышал эту историю, о том времени, когда он жил в Улан-Баторе и решил как-то среди дня, что хочет на ужин суши.
– А тогда, – говорит он Ларсу, – в то время было просто невозможно достать приличные суши в Улан-Баторе. Может, сейчас уже можно, я не знаю.
Разыгрывая удивление, Ларс кивает.
– И я сказал Алану, – говорит Александр (обязанность Алана состояла в том, чтобы выполнять все поручения и прихоти Александра), – сказал Алану: «Хочу сегодня суши. Хорошие суши, ясно? Не местное дерьмо, ясно?»
Ларс растягивает рот в улыбке чуть шире – от просто вежливой до изумленной.
– И знаешь, что сделал Алан? – спрашивает Александр, пока Марк, стоя у него за плечом, подливает ему «Пуйи-Фюиссе».
Продолжая улыбаться – хотя ему известно, что сделал Алан, – Ларс качает головой и вытирает рот салфеткой, между делом поблагодарив Марка.
– Он звонит в лондонский «Убон», – говорит Александр. – Знаешь такой ресторан?
– Да, – говорит Ларс.
– Он звонит и заказывает что-то вроде… тонны суши за хренову тучу денег. С доставкой.
Брови Ларса взлетают вверх.
– После этого он поручает кому-то переправить суши в Фарнборо и оттуда доставляет частным самолетом, – подчеркивает Александр, – в Улан-Батор. Доставили где-то к восьми вечера по местному времени, как раз когда я привык есть. Так что Алан был очень доволен собой. И я говорю ему: «Это отличные суши, Алан. Где ты достал их?» А он говорит: «В «Убоне», в Лондоне». А я ему: «В Лондоне? Ты с ума сошел? Быстрее было бы из Японии!»
Ларс негромко смеется.
Александр говорит ему вполне серьезно:
– Об этом писали в газетах.
– Да?
– Самый дорогой заказ еды с доставкой в истории, так написали.
Ларс сдержанно смеется.
– Говорят, на это ушло пятьдесят тысяч фунтов. Я не знаю. Не знаю, правда ли это.
В то время – отчасти и сейчас – Александр собирал все, что писали о нем в газетах, в большой альбом. Раньше там было довольно много материала, ведь он был известен как «Железный император», его жизнь и богатство всех сводили с ума. Заполнять альбом была нанята одна привлекательная выпускница Оксфорда, ее и оплачивали соответственно.
– Мне надо было вложить денег в коммерческую недвижимость в Улан-Баторе, – говорит Александр с сожалением. – Я подумывал об этом.
– Это было бы успешное вложение, – говорит Ларс, потягивая вино.
Он умалчивает о том, что сам владеет небольшим пакетом акций в инвестиционном фонде, которым управляет один его знакомый. Фонд специализируется на монгольской недвижимости – одном из наиболее эффективных активов в мире за последние несколько лет.
К ним присоединяется Энцо.
Его позвал Александр.
– Мы собираемся в Монако, Энцо, – говорит Александр. – Я предложил подбросить Ларса до дома.
Предложение было сделано и принято за едой чуть раньше.
Ларс как раз надеялся на это, потому он и взял с собой чемоданы.
Пусть даже бо́льшую часть дня и вечера ему придется слушать болтовню Александра. Теперь, когда он ударился в воспоминания, он не скоро умолкнет.
За ужином он пускается в разговоры о русской истории, которой просто одержим. Хотя он порядком утомился, рассуждая о том, как Россия закончила двадцатый век именно в том же положении, в каком и начинала его – неким сумбурным авторитарным государством, плетущимся в хвосте Западной Европы и Америки в плане экономических и социальных преобразований, все ее природные богатства находятся в руках нескольких семей, средний класс практически отсутствует, а большая часть населения живет в беспросветной бедности. Советский эксперимент со всеми его надеждами, точно буря, оставил страну в полном беспорядке.
Ларс кивает, соглашаясь.
Александр сидит по другую сторону стола, окутанный клубами сигарного дыма. Он рассказывает о своих попытках построить в России в 1990-е либеральную рыночную демократию и о том, как потерпел неудачу.
Они сидят в маленькой столовой, и дым висит в воздухе тяжелыми слоями.
На столе большая тарелка с шоколадом. Ручной работы, неправильной формы куски присыпаны порошком чистого какао. Ларс съел уже два. Раздумывая, съесть еще один или подождать, пока Марк принесет кофе, он говорит:
– Это была упущенная возможность.
– Это была историческая трагедия, – уточняет Александр.
Историческая – его любимое слово.
Ларс знает, что Александр считает себя исторической фигурой. Он любит говорить об исторических перспективах с позиции непосредственного участника. Однажды он спросил, каким, на взгляд Ларса, он останется в истории?
Ларс не знал, что на это ответить. После секундного замешательства он отделался затертым софизмом: «Смотря кто будет писать историю».
Как раз тогда – несколько лет назад в Давосе – Александр поделился с ним своими планами написать монументальный многотомный труд о своей жизни и времени.
До сегодняшнего дня, насколько известно Ларсу, он еще не приступил к этому.
Теперь он рассказывает о своем дяде. Ларс уже слышал об этом человеке. Офицер КГБ – человек, посылавший людей на смерть во время чисток тридцатых и сороковых годов. Однако – Ларс это знает – Александр восхищается им.
– Когда был мальчишкой, я считал его просто старым пердуном, – говорит Александр. – Старомодным, ты понимаешь.
– Да, – говорит Ларс, стараясь казаться внимательным слушателем.
– Он носил старомодную шляпу, – говорит Александр.
– Да?
– Стрижка была дерьмовая. Вот и все, что я думал о нем. Только потом я понял, что у него в душе было железо. Он был сильным. Когда ветер подул в другую сторону, в пятидесятые, он оказался в трудном положении.
– Не сомневаюсь…
– Сталин ведь был его кумиром, – продолжает Александр, пока Марк приближается к столу с кофе. – Он боготворил его. Искренне.
– Да, были такие.
– А потом Хрущев выступил с этой речью.
– Да, так называемый закрытый доклад, – говорит Ларс.
– И всем вроде полагалось сказать, что они сожалеют о прошлом и что Сталин им никогда не нравился. Ну а он не стал такого говорить. Притом что понимал: его могли убить. Все равно не стал. Прямо как в конце «Дон Жуана», когда перед ним разверзается ад, а он ни в чем не раскаивается. Он не стал лицемерить. Ты понимаешь?
Ларс молча кивает.
– Мой отец, тот покаялся, – роняет Александр.
– Да?
– О да.
Марк налил им кофе и тихо удалился.
– Мой отец покаялся. А дядя – его звали Александр, как меня, – не каялся. Он не считал, что был в чем-то не прав. Вот его враги были не правы, так он считал. Он считал, что история на его стороне. Хотя это было не так. В конце концов он покончил с собой, – говорит Александр. – Самоубийство.
– Я сожалею об этом.
Александр устало пожимает плечами.
– Он уже был старым. Ему больше незачем было жить, – говорит он. – Он всю свою жизнь посвятил делу коммунизма. В этом была вся его жизнь. Больше у него ничего не было.
Ларс задумчиво кивает.
– Что еще у него осталось, чтобы жить? – спрашивает его Александр с нажимом.
– Ничего, полагаю, – говорит Ларс.
Александр кивает и прикусывает сигару.
– Ничего, – говорит он. – Все было кончено. Вот так.
Утром по правому борту проплывает Капри. Неаполь скрыт завесой смога. Ларс, одетый в банный халат с логотипом «Европа», смотрит в сторону берега со своего маленького балкона. Воздух мягкий, свежий. Спалось ему неважно. Перебрал марочного вина и довоенного арманьяка прошлым вечером. А потом, когда вернулся в свою каюту, он нашел среди сотен фильмов в мультимедийном центре «Ностальгию» Тарковского. И начал смотреть. Было странно слышать, как шведский актер Эрланд Юзефсон, хорошо знакомый ему, говорит по-итальянски, в дубляже. Он заснул, не досмотрев и до середины.
Раздается стук в дверь.
Это Марк.
Он говорит, что Александр приглашает Ларса к завтраку.
Зря Ларс надеялся избежать этого.
– Благодарю, – произносит он. – Скажите ему, я скоро буду.
Когда через полчаса он выходит к завтраку, Энцо сообщает Александру, что они подойдут к Монте-Карло около полуночи.
Ларс садится. На нем свитер, а волосы его еще влажные после душа.
– Мне позвонили сегодня утром, – говорит Александр, когда Энцо уходит, – от моего адвоката в Лондоне.
Голос у Александра нерадостный.
Ларс, жевавший яичницу, сразу настораживается.
Александр продолжает:
– С ними связались адвокаты Ксении насчет ее требований.
– Да? – Ларс продолжает есть. – Что у них?
– Два дома…
– В Лондоне и Сен-Бартелеми?
– Да.
– И?..
– И двадцать пять миллионов, – говорит Александр.
– Стерлингов?
– Да.
– Это невозможно. – Ларс подносит вилку с яичницей ко рту. – Вы будете бороться?
Александр кивает. Он пьет какой-то шипучий напиток – вероятно, у него тоже похмелье. Так или иначе вид у него такой, будто он почти не спал. Или совсем не спал.
– Это ведь только первый выстрел, – говорит Ларс. – Они хотят получить больше десяти, так что просят двадцать пять. Они успокоятся на пятнадцати. Даже это слишком много. Боритесь, – советует он. – Не уступайте больше десяти.
– Я буду бороться, – кивает Александр.
Ларс принимает чай от стюарда с подносом.
– Не уступайте больше десяти, – повторяет он.
Чай совершенно экстраординарный, самый изысканный из всех, какие ему доводилось пробовать, – это что-то небывалое, словно и не чай вовсе, а нечто более утонченное, нежное, более насыщенное.
– А ей известно, – спрашивает он, – о вашем… расстроенном положении дел?
Пару секунд Александр не отвечает. Он смотрит на море, на волны, набегающие одна на другую, устремляясь к серому горизонту.
– Я не знаю, – отвечает он.
– Тогда, наверное, она не понимает, – говорит Ларс, пытаясь как-то помочь, – что, прося двадцать пять, она фактически просит…
Все, что у вас есть, собирался он сказать.
– Ты станешь богаче меня, Ларс, – замечает Александр безысходно, – когда все это закончится.
Снова не зная, что на это сказать – ведь это очень похоже на правду, – Ларс просто отпивает еще чаю и через несколько секунд говорит:
– Нам нужно обсудить отчуждение активов. Как мы решили вчера. В деталях.
Он смотрит на Александра, опасаясь, не расстроил ли его сказанным.
Александр, кажется, в порядке.
Он ест виноград – медленно и методично отрывая виноградины от веток и отправляя в рот.
Ларс достает одну из своих бумажек.
Следующий час они обсуждают отчуждение активов – продажу «Дасо-фалькон» и поместья Барбареско, а также дома в Суррее и суперъяхты. Для большинства этих активов Ларс уже прикинул в уме возможных покупателей.
Александр ест виноград и не особенно вникает в предмет разговора. Кажется, его больше интересуют длинные зеленые гроздья, чем его финансы.
Ларс выражает надежду, что у него в итоге останется несколько миллионов наличными, когда все будет улажено, не считая акций белорусского оператора мобильной связи.
– Это не первый раз, – говорит Александр, – когда меня всерьез прижали, ты знаешь, Ларс.
– Девяносто восьмой, русский дефолт? – предполагает Ларс, продолжая что-то записывать.
– Именно.
Ларс что-то пишет и говорит:
– Да, это, наверное, было что-то с чем-то.
– Уж это точно, – подтверждает Александр.
Ларс что-то бормочет, мысли его явно далеко:
– Полная неразбериха, да?
– Еще бы.
На самом деле Александр сейчас вспоминает то время почти с теплотой. В его памяти это один из самых отчетливо сохранившихся отрезков его жизни наряду с отрезком предыдущего десятилетия, когда Советский Союз внезапно прекратил существование, а ему было чуть за сорок и он занимал солидный пост в Министерстве международной торговли. Вся международная торговля проходила через министерство. Индивидуальные предприниматели, которые хотели бы вести торговлю с заграницей – прежде всего в секторе природных ресурсов, – просто не имели представления, как осуществить это самостоятельно, и не имели доступа к международным расчетам. Он увидел здесь возможность. Однако то, что случилось затем, превзошло любые его ожидания. Какое-то время казалось, что нет ничего невозможного. Он основал свой банк, «Интрейд-банк», для обеспечения международных расчетов, и довольно скоро уже набирал ставки промышленных предприятий, особенно после введения программы залоговых аукционов, которая профинансировала второе избрание Бориса Ельцина и перевела циклопические объемы государственной промышленности в частную собственность нескольких человек. Кому-то из них досталась нефть, кому-то – никель или алюминий, кому-то «Аэрофлот». Ему досталось железо. Он стал «Железным императором». Всего за несколько лет он вырос от скромного холеного советского чиновника до магната, поставщика железной руды номер один в мире.
Дефолт 98-го в действительности не так уж сильно прижал его. Хотя и мог бы. Даже несмотря на то, что «Интрейд-банк» пошел прахом в судебных тяжбах, он сумел сохранить свою империю, шифруя акции в офшорном лабиринте – как раз тогда на сцене появился Ларс, – через фонды с таинственными названиями, расположенные на Каймановых островах и в других столь же удаленных и надежных местах.
Александр сидит за столом, уставившись как будто на что-то вдалеке, за горизонтом. Ларс продолжает что-то писать.
Паника 98-го. Тогда он думал, что может лишиться всего, но каким-то образом сумел сохранить. Тем летом ему исполнилось пятьдесят, в самый пик обвала.
– А хрен с ним со всем, – сказал он тогда. – Я буду праздновать.
По такому случаю был арендован Бленхеймский дворец. Тысяча приглашенных. Среди них его герой, Руперт Мердок. Вертолеты на газоне. Лучшая пора его жизни. И новая женщина – Ксения. Огни салюта. Вот это были дни.
Да, вот это были дни, мой друг.
– Вот это были дни, Ларс, – бормочет он.
Ларс поднимает взгляд.
– Когда? – спрашивает он.
– Тогда.
Глава 4
А потом свет сменяется тьмой. Вот только была слепящая синева, солнце светило так ярко, что приходилось щуриться. И вдруг потемнение. Погружение. Все глубже и темнее. И неожиданно возникло сырое ноябрьское утро. Влажная земля, мелькающая в полутьме. На юго-востоке Англии утренний час пик под навесом из плачущих туч. Машины несутся с горящими фарами. Здания жмутся друг другу в тоскливом однообразии. Все ближе и ближе по мере снижения самолета. По стеклу скользят капли дождя, а внизу стоит завод по переработке сточных вод и растет трава, приглаженная ветром. Визг шасси по покрытию…
Прошлой ночью, чуть за полночь, они пришвартовались в Монте-Карло.
Самолет уже ждал их в аэропорту Ниццы, прилетев из Венеции днем раньше.
Сегодня ранним утром он взял курс на Лондон. Александру пришлось унизиться до того, чтобы занять у Ларса десять тысяч евро на топливо. Пилот позвонил и сказал с чувством неловкости, что его фирма желает получить платеж авансом.
Самолет плавно движется по аэродрому. Теперь английское утро совершенно реально. Оно прямо здесь, по другую сторону овального окошка, за пеленой дождя.
Маленькое здание аэропорта все светится в утренних сумерках. Он не ожидал когда-либо увидеть это снова. Самолет останавливается с легким толчком. Через десять минут Александр сидит в своем «майбахе», направляющемся в Лондон, пробираясь сквозь поток машин, – видимость слишком слабая для вертолета, так ему сказали. Так что до офиса в Мейфере, где его ждет адвокат, приходится добираться битый час, торча в пробках под дождем.
Александр опаздывает. Он извиняется и садится за стол. Офисы – «Исет холдинг», как гласит табличка на парадной двери, – расположены в особняке восемнадцатого века вблизи Парк-лейн. Александр находится в комнате на первом этаже – высокие потолки, тяжелые двери резного дерева и типичный офисный беспорядок.
Адвокат, мистер Хит, начинает перечислять требования Ксении, полученные от стороны. Лондонский дом, вилла в Сен-Бартелеми…
– Я знаю, – говорит Александр. – Вы мне уже говорили.
Мистер Хит поднимает взгляд от бумаг:
– Да. Значит, вы в курсе, чего просит мисс Викторовна.
– Лондонский дом, виллу и двадцать пять миллионов.
– Да, – подтверждает мистер Хит, – а также право пользования вашим самолетом, конкретные условия должны быть согласованы.
– Самолет продается, – сообщает Александр.
Хотя день пасмурный – такси проезжают по улице с горящими фарами, – свет из высоких окон раздражает глаза.
– Что ж, – говорит мистер Хит. – Хорошо. Я сообщу это противоположной стороне.
Он записывает что-то и отпивает кофе, который им только что подали.
– Нам также представляется, – говорит он, – что, в добавление к двум очень ценным домам, двадцать пять миллионов наличными – это чрезмерная сумма.
– Да? – произносит Александр, как будто без особого интереса.
– Мы бы советовали вам оспорить ее, – говорит мистер Хит.
– Оспорить?
– Мы считаем крайне маловероятным, чтобы суд одобрил мисс Викторовне такую солидную сумму в добавление к домам.
Александр ничего не отвечает.
Мистер Хит продолжает:
– Конечно, вы можете предпочесть передать ей сумму, которую она хочет, и только один из домов.
– Вы думаете, я должен оспорить это? – спрашивает Александр, словно не слышал последних слов мистера Хита.
– Да, мы так думаем.
– Для этого придется идти в суд?
– Не обязательно. Я бы сказал, что вряд ли, если мисс Викторовне объяснить все должным образом. Но возможно, и придется.
Александр опять молчит. Он даже не смотрит на пожилого адвоката. Кажется, он изучает зеленую табличку с надписью «Выход» над одной из дверей. Под глазами у него огромные темные мешки. Лицо осунулось. Он заметно похудел, отмечает мистер Хит, с их последней встречи, всего за несколько недель. Теперь он выглядит гораздо старше.
– Я не думаю, что вам стоит чего-то бояться, – говорит мистер Хит, – если даже дойдет до суда.
Снова повисает долгая пауза.
Затем Александр бросает мягким усталым голосом, по-прежнему не глядя на адвоката:
– Пусть берет что хочет. Пусть забирает все.
Мистер Хит озадачен.
– Все? – спрашивает он.
– Да.
– При всем уважении, мы бы вам не советовали…
– Я знаю.
Мистер Хит пробует снова:
– Ее адвокаты настроены агрессивно. Я очень сомневаюсь, что они ожидают получить то, чего просят. Предстоят переговоры.
– Понимаю.
– Возможно, вам нужно какое-то время, чтобы обдумать все это, – предполагает мистер Хит. – Спешить не следует.
– Время мне не требуется, – говорит Александр. – Пусть забирает что хочет.
Мистер Хит явно озадачен.
– Вы уверены?
– Да.
Снова повисает долгая пауза.
– Что ж, хорошо, – говорит адвокат, глядя на свои бумаги с грустью. – Если это то, чего хотите вы. Но я должен подчеркнуть – мы вам этого не советуем.
– Я понимаю, – кивает Александр.
После того как мистер Хит уходит, он сидит один за длинным столом какое-то время, пока к нему не подходит секретарша, чтобы напомнить про обед с лордом Саттером. У них заказан столик, говорит секретарша, в «Ле Гаврош».
Он смотрит на нее с отсутствующим выражением.
Он забыл про обед.
Его ведь не должно было быть здесь.
Он не должен был больше обедать.
Тем не менее в половине первого он идет пешком в сопровождении Пьера и Мадиса в ресторан «Ле Гаврош».
Эдриан Саттер уже там, сидит в кресле в зоне ожидания наверху. Он примерно одних лет с Александром. Его изрядно поседевшие волосы вздымаются шелковыми завитками над большим розовым лбом.
– Шурик, – говорит он, одним движением снимает очки, убирает их в карман пиджака с огромными лацканами и встает. – Рад видеть тебя.
Он пожимает Александру руку и хлопает по плечу.
– Привет, Эдриан, – кивает Александр.
Пьер и Мадис остаются на улице, рядом с рабочими, украшающими фонари к Рождеству.
Александр и лорд Саттер изучают меню.
– Soufflé Suissesse, я думаю, для меня, – говорит Эдриан Саттер. – А затем тюрбо.
Близкий друг Тони Блэра с давних пор, при содействии которого получил титул, он теперь был представителем истеблишмента. Одной из множества фигур такого полета, перед которыми Александр благоговел, когда только прибыл в Лондон в начале нового тысячелетия. Александру очень хотелось стать частью британского истеблишмента, или чтобы истеблишмент хотя бы публично принял его в свой круг, или уж, на худой конец, чтобы его считали более или менее равным.
– Я буду то же, – говорит он метрдотелю, и их проводят вниз, по устеленным темным ковром ступеням, к их столику.
– Ужасно, – замечает Эдриан с негодованием по поводу судебного процесса Александра. – Никогда не слышал ничего подобного. Мне стало стыдно быть британцем.
– Со мной все кончено, Эдриан, – говорит Александр.
– Нонсенс. Не надо говорить так, Шурик. – Эдриан просматривает карту вин. – Ты принял удар, – улыбается он Александру. – Ты снова встанешь на ноги в два счета.
– Все не так просто, – возражает Александр.
– Ты один из великих людей нашего времени, Шурик.
– Я думал так когда-то.
– Так же думай и сейчас.
– Я бы хотел.
– Посмотри, ты многого достиг.
Предполагая, что еду оплатит, по обыкновению, его друг, Эдриан просит сомелье принести им «Лафон Перрье 2005». Довольный, он снимает очки.
Александр, хмурый как туча, говорит:
– Мне шестьдесят пять лет, и я больше не знаю, что мне делать. Я просто не знаю, что делать. Такое чувство, словно все для меня кончено.
– Скажи мне, – просит Эдриан, после короткой паузы, убирая в карман очки, – есть у тебя хобби?
– Хобби?
– Да. Ну, знаешь.
– Нет, – отвечает Александр.
У него никогда не было хобби – в справочнике «Кто есть кто» в графе «Интересы» он написал «благосостояние и власть».
– Я предлагаю найти себе хобби, – советует Эдриан. – Займись хотя бы садом. А ты знал, – спрашивает он, подмигивая, – что в преклонные годы Иосиф Сталин больше занимался выведением идеальной мимозы, чем разжиганием глобальной революции?
– Нет, я этого не знал, – признается Александр.
– Он проводил большую часть времени в своем саду на Черном море, выращивая мимозы, а империей управлял в основном Берия.
– Я этого не знал, – повторяет Александр.
– Это совершенно естественно, – говорит Эдриан. – Тебе пора остепениться. Мне самому надо сбавить темп немного, – признает он, в то время как им подают холодные закуски.
– Как-то вышло, – произносит Александр с потерянным видом, – что я утратил смысл жизни. Ты понимаешь?
Эдриан улыбается:
– Кому нужен смысл, когда у тебя есть sufflé Suissesse?
Александр тоже пытается улыбнуться.
А сам думает, знает ли Эдриан, что он практически банкрот. Что его империи больше нет. Эдриан принимается за суфле, и по нему никак не скажешь, что он это знает. Хотя даже если знает, разве он даст это понять? Александр тоже берет вилку. Такие уж эти англичане – никогда не поймешь, что творится у них в голове, что скрывается под их мягкой, ироничной манерой держаться. А знают ли они сами себя?
Он пытается есть суфле. Но вскоре кладет вилку рядом с тяжелой, дорогой тарелкой и просто ждет, пока доест Эдриан.
– Что-то с ним не так? – спрашивает Эдриан, продолжая есть.
– Нет, суфле отличное. Просто я не голоден.
– О?
Александр снова пытается улыбнуться.
– Ты как, приятель? – спрашивает Эдриан. – Ты какой-то бледный.
– Я устал.
– Да, ты выглядишь слегка уставшим. Чем занимаешься? Расскажи мне.
Не в силах думать ни о чем другом, Александр сообщает:
– Ксения уходит от меня.
Эдриан сочувственно морщится:
– О, мне так жаль.
Им приносят тюрбо в чесночном соусе. Рядом с Эдрианом ставят «Лафон Перрье». Александр просто смотрит на мертвую рыбу у себя на тарелке, пока Эдриан энергично разделывает свою серебряным ножом и вилкой.
Глава 5
Эмплтон-хаус на окраине Оттершо в Суррее с улицы не виден. Только высокая стена и верхушки деревьев с облетевшими листьями в знаменитом дендропарке. Они прибывают в сгущающихся сумерках. Длинная подъездная дорожка плавно поворачивает и приводит их к гравийной площадке перед поместьем – «Сэр Эдвин Лаченс, 1913», – где «майбах» и «рейнджровер» останавливаются.
– Мы на месте, сэр, – говорит водитель через интерком, на случай, если хозяин заснул.
Александр не заснул. Он просто сидит в беззвучном, мягком салоне «майбаха» и не хочет выходить. На секунду он даже подумывает, не сказать ли водителю ехать назад в Лондон.
– Мы на месте, сэр, – снова слышит он.
Голос у водителя уставший. Он за рулем с раннего утра, ждал его прилета в Фарнборо.
По идее, сейчас должен кто-то выйти из дома с зонтиком, открыть ему дверцу и держать зонтик над ним, пока он шел бы по мокрому гравию к дому, в двухсветный холл.
Однако вся прислуга сейчас в отпуске или в лондонском доме.
Так что дверцу «майбаха» ему открывает Мадис, он же проводит его в дом и, отключив сигнализацию, включает в холле свет.
Напоследок он спрашивает, не нужно ли ему чего-нибудь.
– Нет, – отвечает Александр.
– Я буду в квартире, – говорит Мадис, – если вам что-нибудь понадобится.
Мадис живет в квартире с отдельным входом, сбоку дома, где раньше располагалась конюшня.
– Хорошо. Спасибо, Мадис, – кивает Александр.
Оставшись один, он снимает с шеи шарф и садится в холле.
Он закрывает глаза и пытается ни о чем не думать.
Любая его мысль, дойдя до своего предела, причиняют ему боль.
Как лицо Адама Спасского, как его улыбочка, когда судья огласила решение.
Его мысли переходят от невыносимого унижения того момента к сухому факту его разорения. И снова – к унижению. Он разорен. Больше как будто ничего не осталось – только унижение и бедность.
Он сумел бы пережить потерю денег, думает он, если бы не это унижение. И сумел бы пережить унижение, если бы у него остались деньги, хотя потеря денег сама по себе есть унижение. Полнейший идиотизм потери такой массы денег. Впрочем, другие его унижения не были бы так страшны, если бы у него оставались деньги – сами деньги стали бы ответом всем его врагам, как и всегда в прошлом, деньги были ответом на все.
Он по-прежнему сидит в холле, держа в руках шарф.
Дверь открывает Мадис. Его явно удивило появление Александра на пороге в такую сырую ночь.
– Мадис, – говорит Александр, пытаясь улыбнуться, – надеюсь, я тебя не отвлекаю.
– Нет, – отвечает Мадис.
– Я тут подумал, – продолжает он и смолкает, неожиданно ощутив неловкость, – ты не хотел бы выпить со мной?
Мадис одет в футболку, спортивные штаны и носки. Из квартиры слышны звуки телевизора.
– Я… – говорит он и запинается. – Я не думаю…
– О, ну да, – говорит Александр. – Я забыл. Хорошо.
Мадис, вероятно, из-за неловкости ничего не говорит.
– Что ж, – произносит Александр.
Плечи его поникли, за ним – холодная тьма. Температура упала, а на нем поверх шелковой рубашки только тонкий черный свитер.
– Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, босс, – говорит Мадис.
Он уже закрывает дверь, когда Александр, собравшийся уходить, выдавливает:
– Э-э… Мадис.
Дверь остается приоткрытой. Мадис смотрит на него.
– У тебя ничего не найдется поесть, а? – спрашивает Александр, издав смешок. – Просто, как это… На кухне… Там, кажется, нет…
Мадис колеблется секунду, потом говорит:
– Конечно.
– Извини, – смеется Александр. – Так неловко.
– Нет, конечно, – говорит Мадис. – Нет проблем. – И через секунду добавляет: – Я сейчас как раз ем. Хотите присоединиться?
– Ну, я не хочу мешать тебе…
– Нет, об этом не волнуйтесь, – просит Мадис.
– Ну, тогда ладно. Очень щедро с твоей стороны.
Мадис открывает дверь и отходит в сторону, пропуская Александра.
Он никогда еще не был здесь. Мадис проводит его в гостиную с маленьким обеденным столом, диваном и телевизором, по которому показывают вечерние новости, и парой-тройкой картин на стенах. Среди них копия «Аллегории благоразумия» Тициана.
– Ягненок «роган джош», – говорит Мадис. – Нормально будет?
– Отлично. Конечно.
Затем Мадис, словно что-то сообразив, добавляет:
– Он из супермаркета.
– Отлично.
Он оставляет Александра в гостиной, проходит на кухню, такую же маленькую, и ставит еще одну упаковку ягненка «роган джош» в микроволновку.
Насколько Александру известно, Мадис живет с женой, Лиз. Он эстонец по рождению. Эмигрировал в Соединенные Штаты подростком и отслужил в американской армии в каком-то спецназе. Был в Ираке.
Ему должно быть около сорока. Не очень высокий. Коренастый.
Он говорит по-английски со странным акцентом.
– Это займет несколько минут. – Он возвращается из кухни.
– А где Лиз? – спрашивает Александр.
– Она вышла. Садитесь.
Это звучит почти как указание.
– Спасибо. – Александр садится.
Мадис выключает телевизор.
По-видимому, зря. В комнате парит напряженная тишина – слышно только гудение микроволновки на кухне.
Александр сидит у стола и смотрит на свои руки.
Что-то странное в его позе, в том, как он изучает свои руки, ничего не говоря.
Подняв взгляд, он видит, что Мадис смотрит на него. Мадис стоит у двери на кухню и ждет сигнала микроволновки.
– Будет готово через минуту, – говорит он.
– Какой лучший способ умереть? – спрашивает Александр.
Глаза его блестят, как будто от слез.
– Лучший способ умереть? – переспрашивает Мадис, удивленный.
– Да.
– Лучший способ… Лучший способ – умереть счастливым.
– Нет, я не в смысле…
Звучит сигнал микроволновки.
Мадис идет на кухню, снимает потемневшую от жара фольгу с упаковок с ягненком и выкладывает блюдо на две простые белые тарелки. Он несет тарелки к столу и ставит их на соломенные подложки, затем снова идет на кухню за ножами и вилками.
– Спасибо, – говорит Александр.
Они молча принимаются за еду.
Впрочем, Александр, видимо, не хочет есть – он только передвигает еду по тарелке.
Потом он прекращает это и просто сидит, пока Мадис с чувством неловкости доедает свою порцию.
– Извини, – произносит Александр.
Он показывает на недоеденную еду у себя на тарелке.
– Нет проблем.
– Извини, – повторяет он.
Когда он встает, Мадис тоже поднимается и провожает его до двери.
– Спокойной ночи, Мадис, – говорит Александр на пороге.
– Спокойной ночи, босс. Если вам что-то понадобится… Я здесь.
– Да. Спасибо. Прощай.
Не раздеваясь, он ложится и незаметно засыпает, а просыпается в темноте – сна ни в одном глазу, и он знает, что уже не заснет.
Пробуждение кошмарно само по себе. Все здесь по-прежнему, каким и было, в темноте.
Не считая секунды сразу после пробуждения, когда еще нет ничего. Секунды пустоты. Такая умиротворенность в этой секунде. А потом она проходит, и все возвращается снова.
Он лежит в темноте.
Он думает о том, как последний раз видел отца, в больнице в Свердловске, в номенклатурной больнице. Тогда она казалась ему шикарной. Отец гордился, что попал туда. Он рассказывал сыну, когда тот приехал к нему, кто еще там лежал, – какой-то известный генерал, отец был едва ли не счастлив пережить сердечный приступ, только чтобы оказаться в одной больнице с такими высокими чинами.
И его сын тоже испытывал чувство привилегированности, сидя в отдельной палате отца. Он пытался произвести на отца впечатление, переводя немецкий текст на упаковке лекарства. В то время он учился в университете в Восточной Германии и прекрасно говорил по-немецки, его отец, не знавший ни слова на иностранном языке, был впечатлен, и Александру это понравилось. Это был последний раз, когда они виделись, так как операция прошла неудачно, отец впал в кому на несколько недель, а потом умер.
Сейчас ему кажется, что тогда в палате был кто-то еще, когда он переводил немецкий текст на упаковке. Кто-то еще был с ними. Но кто?
К своему удивлению, он представляет Сталина, небритого, с серебристой щетиной на подбородке, ковыряющегося в растениях с секатором в руках…
В Суррее светло.
Светло на улице. Желтая листва.
Еще один день.
Он продолжает лежать.
И ощущает оцепенение.
И усталость. Такую усталость. Такую усталость от всего.
Наверное, там был его дядя, думает он, пока он переводил немецкий текст на упаковке от лекарств.
Его дядя Александр. Александр, как он сам.
А через десять лет он покончил с собой.
Ему больше незачем было жить. Он посвятил всю свою жизнь единственной цели, и она оказалась пустышкой.
Что еще у него оставалось, чтобы жить?
Ничего.
Все было кончено.
Вот так.