Глава 1
Десять утра, а кухня уже пропитана сигаретным дымом и запахом голубцов.
– Значит, ты едешь в Лондон? – спрашивает мама Эммы.
Хотя она еще не старая женщина – ей, наверное, нет и пятидесяти, – ведет она себя как унылая пожилая дама. И даже то, как она размеренно передвигается по кухне в своем бесформенном спортивном костюме и как тяжело опирается на древнюю газовую плиту мрачного вида, тоже старит ее.
Габор говорит:
– Мы тебе привезем что-нибудь. Чего бы ты хотела?
– Ничего мне привозить не нужно, – отвечает она.
Ее волосы выкрашены в угольно-черный, но у корней совсем седые. За окном, подоконник перед которым заставлен пыльными кактусами, ревет центральная магистраль. Она закуривает и говорит:
– Мне ничего не нужно.
– Дело не в том, что тебе нужно, а чего ты хочешь, – говорит Габор.
Она пожимает плечами и подносит сигарету к окруженному морщинками рту, в котором осталось несколько зубов.
– Что там у них есть, в Лондоне?
Габор смеется:
– Лучше спроси, чего у них нет.
Она ставит тарелку с двумя ломтями хлеба на маленький квадратный столик, рядом с мощным локтем Балажа (он жует и только согласно кивает).
– Мы тебе найдем что-нибудь в любом случае, – говорит Габор.
– У тебя там бизнес, так? – спрашивает она.
– Точно.
– А твой друг, – говорит она (Балаж продолжает жевать), – у него там тоже бизнес?
– Он мне помогает, – говорит Габор.
– Правда, что ли?
Она глядит в упор на «друга Габора», на эту загорелую гору мускулов с татуировками, в тесной футболке, с конопатой физиономией.
– Он мой телохранитель, – говорит Габор.
– Как голубец? – спрашивает она, продолжая смотреть на Балажа. – Ничего?
Он поднимает на нее взгляд:
– Ага, спасибо.
Она переводит взгляд на Габора.
– А чем Эмма будет заниматься, – спрашивает она, – пока вы будете заняты вашим бизнесом?
– А как ты думаешь? – говорит Габор. – Шопингом.
На самом деле друзьями их сложно назвать. Они качаются в одном спортзале. Балаж – личный тренер Габора, хотя Габор бывает в спортзале нерегулярно: он может приходить четыре или пять дней в неделю, а потом не появляться месяц, тем самым сводя на нет всю их совместную работу на тренажерах и «бегущей дорожке». Кроме того, он много ест и пьет, а это никак не совместимо со здоровым образом жизни. Когда же он приходит в спортзал, Эмма тоже с ним, а иногда она ходит одна. В эти дни она бывает там чаще, чем он – по понедельникам, средам и пятницам – каждую неделю. И все мужики из спортзала хотят ее трахнуть – Балаж в этом не одинок. Но он хочет этого больше других – или он хочет чего-то большего, чем другие, чего-то большего от нее. Это превращается во что-то нездоровое, становится какой-то одержимостью.
Она даже не реагирует на него, когда он заходит на кухню. Не подавая виду (он закуривает «Парк-лейн»), он отмечает, что она носит туфли на высокой пробковой подошве, и это наводит его на мысль о порно. Вообще, ему кажется, что Габор – как и другие ребята из качалки, разъезжающие на «БМВ», – занят в порноиндустрии. Один из них, за рулем своего «БМВ», даже как-то предложил ему сняться в таком «фильме», назвав сумму, которую можно получить за день, – равную его месячной зарплате. Балаж был в отличной форме и в татуировках, которые приглянулись продюсеру. Его конопатая физиономия не представляла проблемы, сказал тот парень, проблемой мог оказаться размер его члена. Балаж ответил отказом – отчасти чтобы не опозориться размером своего достоинства, но он сказал или намекнул тому парню, что ему не позволит подружка. Это было неправдой. У Балажа не было подружки.
Нельзя было сказать, что он не нуждается в деньгах. Он нуждается. Он берется за любую подработку, какая подвернется. И Габор уже не раз нанимал его в качестве телохранителя – обычно, когда ему требовалось навестить каких-то людей в офисах или в аккуратных виллах в зеленых районах Будапешта, – однако чем именно занимается Габор и по какому делу он летит теперь в Лондон, Балаж не знал.
Самолет на Лутон задержали на четыре часа. Габор вне себя. Особенно его нервирует то, что он никак не может дозвониться Золи. Золи, по всей вероятности, это партнер Габора в Лондоне, который должен встретить их в аэропорту, и мысль о том, что ему придется ждать их столько часов, просто бесит Габора. Когда же ему удается связаться с Золи, тот говорит, что уже знает о задержке.
Они тем временем сидят за столиком в кафе аэропорта, под косыми лучами солнца. Габор заканчивает извиняться перед Золи и кладет трубку.
– Порядок, – говорит он.
Балаж кивает и делает большой глоток пива. Перед каждым из них стоит полулитровая кружка «Хайнекена».
Балаж пытается представить, как все будет в Лондоне. Он думает о встречах в сонных офисах, где ему придется ждать за дверью или вообще на улице. Но для Эммы это вроде отпуска, так что они с Габором проведут какое-то время вместе.
Он обнаруживает, что его сильно напрягает находиться рядом с Эммой вне привычной обстановки спортзала. Так же было и в машине Габора, «ауди Q3». Иногда Габор выходил куда-то и оставлял их в машине одних – Эмма впереди, Балаж сзади – и он так остро ощущал ее присутствие, вплоть до малейшего скрипа кожаного сиденья под ней, когда она опускала солнечный щиток, чтобы подвести бровь в зеркальце, и тогда ему приходилось усиленно концентрироваться на чем-то за пределами салона, за тонированными стеклами машины, чтобы не думать о том, как он мастурбировал на нее этой ночью, дважды, – не лучшие мысли для начала общения. Они никогда не разговаривали. Иногда Габор оставлял их вдвоем минут на двадцать – он всегда задерживался вдвое дольше, чем говорил, – и они никогда не разговаривали.
Что она представляет собой «как личность», Балаж понятия не имел. В ней есть что-то от принцессы. Она всегда держится чуть свысока с работниками спортзала, ни с кем не сближаясь. Все женщины там ненавидят ее и считают, что она встречается с Габором, который чуть ниже ее ростом, из-за денег. Она все время слушает музыку, когда занимается, – вероятно, чтобы никто не пытался заговорить с ней. И Балаж никогда не замечал, чтобы она улыбалась.
Он был удивлен, увидев ее мать и их квартиру. Он ожидал чего-то покруче, возможно, что-то в Буде, – дом с розами у крыльца и ухоженную пожилую хозяйку, предлагающую им кофе, а не эту задымленную дыру и высохшую каргу. Побуревший от времени блочный дом, голоса и запахи из всех квартир на лестнице, засохшие растения в горшках на подоконниках – все это было так знакомо ему. Он сам и большинство людей, которых он знал, ютились в подобных местах. Но что и она тоже – это для него оказалось сюрпризом.
Он допивает свой «Хайнекен» и говорит что-то вроде того, что выйдет за сигаретами. Габор, нажимающий что-то в своем телефоне, небрежно отвечает, что они с Эммой будут здесь. Эмма даже не поднимает взгляд от журнала.
Он курит на смотровой террасе, откуда можно видеть сквозь толстое стекло, как самолеты медленно движутся по полосам аэропорта или взмывают в воздух каждые несколько минут. Стоя там и глядя на них сквозь колышущееся марево, слыша звук двигателей, доносящийся за несколько сотен метров через теплый воздух, он вспоминает о днях, что провел на авиабазе в Баладе, в составе венгерского подразделения, в ожидании самолета домой. Теперь он вспоминает тот год с чувством, близким к ностальгии. Он должен был остаться в армии – там было надежно и всегда было чем заняться. С тех пор он просто топчется на месте, словно в ожидании чего-то… Но чего?
Рядом возникает Габор.
Он закуривает сигарету, дороже, чем «Парк-лейн», которые курит Балаж, и говорит:
– Извини за задержку.
Балаж сдержанно кивает, не снимая пластиковых спортивных солнцезащитных очков.
Габор как будто нервничает. Кажется, он хочет что-то сказать, но не знает как.
Балаж уже начинает думать, что, возможно, он ошибся, когда Габор говорит:
– Я скажу тебе, зачем мы летим в Лондон.
Проходит несколько секунд, в течение которых они молча смотрят на открытое пространство аэропорта под солнцем, гладкие самолеты, стоящие в тени терминала.
– Эмма… – говорит Габор так, словно она рядом и он обращается к ней.
Балаж даже поворачивает голову, но Эммы рядом нет.
– Эмму ждет кое-какая работа в Лондоне, – произносит Габор.
Они смотрят, как узкий турбовинтовой самолет «Люфтганзы» собирается взлетать. Преодолев несколько сотен метров, он взмывает в воздух так стремительно, что это поражает – как будто кто-то с неба дернул его за веревочку. Они смотрят, как он удаляется, превращаясь в точку, и в какой-то момент просто исчезает в подернутом дымкой воздухе.
– А твоя работа, – говорит Габор и сразу же поправляет себя, – наша работа – присматривать за ней. Понял?
Балаж просто кивает.
– Значит, понял, – говорит Габор, как бы ставя точку в этом, очевидно, неловком разговоре. – Просто подумал сказать тебе.
Он бросает окурок и затаптывает его своей кроссовкой.
– Увидимся внутри.
Балаж, как и он, также затаптывает окурок своей сигареты. А затем прикуривает новую и щурится, глядя на мерцающую взлетную полосу.
Полет проходит спокойно. Самолет полон, но Габор оплатил приоритетную посадку – и они садятся вместе: Балажа затиснули к иллюминатору, Габор сидит у прохода, вытянув ноги, а между ними Эмма – слушает музыку в наушниках, не обращая внимания на спинку переднего кресла в нескольких сантиметрах от ее носа.
Балаж старательно смотрит за борт. Но там нет ничего, кроме части крыла и нескончаемой слепящей белизны облаков далеко внизу. Упадешь сквозь них камнем, думает он, несмотря на то, какими надежными они кажутся. Он не уверен теперь, что правильно понял Габора, когда тот сказал, что Эмму ждет «кое-какая работа» в Лондоне. Может, он просто не расслышал? Свет за иллюминатором режет ему глаза, так что он немного опускает шторку. Он складывает затекшие руки на коленях и сидит так, слыша легкий шелест из ее наушников, едва различимый на фоне размеренного шума двигателей.
Золи встречает их в аэропорту Лутон на длинном серебристом «мерседесе».
Он высокий, по-своему симпатичный, ему идут усы. В нем есть какая-то интеллигентная брутальность, по профессии он гинеколог, но в настоящее время не практикует. Вообще-то лицо его отмечено слегка нездоровой припухлостью, одутловатостью, а глаза выступают из орбит больше нормального, но Балаж замечает все это, только разглядев его получше в зеркальце «мерседеса», – он сидит сзади, рядом с Эммой, но их четко разделяет кожаный подлокотник, пока они едут в Лондон.
Они движутся все время с одной скоростью, Золи уверенно ведет мощную машину сквозь дорожный поток. Балаж держится за ручку над окошком и смотрит на пролетающий мимо пейзаж, отмечая, насколько он ухоженный – не то что венгерские просторы. Здесь явно больше порядка. И все явно богаче смотрится. Сейчас начало июня – кругом цветы и свежесть.
Габор закуривает. Он сидит впереди, рядом с Золи, и тот велит ему немедленно потушить сигарету.
Габор извиняется и давит сигарету в пепельнице.
Продолжая уверенно направлять «мерседес» вперед, Золи объясняет, что одолжил автомобиль у друга, владельца прокатного сервиса лимузинов класса люкс, и что он обещал не курить в салоне.
– Извини, – повторяет Габор, а потом добавляет: – Это ведь новая модель Эс-класса, да? Очень красивая.
Золи вяло с ним соглашается.
Ему слегка за тридцать, чуть больше, чем остальным. Но Габору почему-то сложно держаться с ним на равных, хотя обычно он не тушуется перед более старшими или более авторитетными людьми. Они успели по-быстрому переговорить о чем-то на выезде из аэропорта, но даже этот разговор оборвался на полуслове (Габор как раз говорил что-то), когда Золи вышел оплатить парковку, и весь путь до Лондона Габор, несмотря на свою обычную разговорчивость, сидел молча. Может, потому, что Золи подавляет Габора, а может, еще почему-то, Балаж не знал. Когда он увидел, как они пожимают друг другу руки при встрече, то подумал, что расклад такой – они встречались раньше, но мало знают друг друга. А вот Золи и Эмма явно не были знакомы. Габор представил их друг другу с какой-то подчеркнутой сухостью, но Золи очень приветливо расцеловал Эмму в обе щеки. Что касается Балажа, Золи сразу признал в нем телохранителя – из-за дешевой одежды и мускулов – и удостоил его коротким рукопожатием. А затем быстро повел их к краткосрочной парковке. Они спешили, поскольку Золи сказал, у них кое-что «намечено на вечер», а из-за задержки рейса времени теперь в обрез – успеть бы заехать на квартиру. Было похоже, что Золи снял для них квартиру на время пребывания в Лондоне.
Некоторое время они стоят в пробке – машин на подходе к городу становится все больше. К тому же светофоры замедляют движение. (В салоне работает кондиционер, а за тонированными стеклами они видят Лондон, изнемогающий от жары.) Вскоре они съезжают с главной магистрали на второстепенную, и перед ними предстают другие виды: жилые кварталы, парки, оживленные улицы, переполненные пабы. Расплывчатые образы большого города ранним летним вечером. И все это тянется намного дольше, чем ожидал Балаж.
Наконец они приезжают. Квартира находится на тихой улице с несколькими деревьями. Маленькие двухэтажные дома, все абсолютно одинаковые. Они стоят на тротуаре рядом со своими вещами, пока Золи подходит к двери одного домика и, тихо чертыхаясь, подбирает ключ. По узким лестницам они поднимаются на верхний этаж, где Золи снова подбирает нужный ключ, – и вот они в квартире. Одна спальня с белыми стенами, скудно обставленная. Балаж будет спать на диване в гостиной, выходящей на тихую улицу. В другой части квартиры находится незаметная ванная комната без окон, с запахом плесени, и туда сразу проскользнула Эмма с косметичкой.
Мужчины ждут в гостиной – Габор садится на диван, Золи расхаживает по комнате, поглядывая в незанавешенное окно, а Балаж просто стоит, рассматривая старый ковер на полу цвета меда, потертый и прожженный сигаретами. Габор интересуется, где они смогут поесть. Золи на это лишь равнодушно пожимает плечами. Он говорит, что плохо знает эти места – он живет в другой части Лондона. Снова выглянув в окно, он сообщает, что неподалеку есть улица с магазинами – там они наверняка что-то найдут.
– Ты не мог бы прошвырнуться, – говорит Габор Балажу, – и купить кебабов или чего-то еще?
Балаж поднимает взгляд.
– Хорошо, – говорит он.
– Ты хочешь чего-нибудь? – обращается Габор к Золи.
Тот опять смотрит в окно, но не отвечает.
– Золи, – говорит Габор нерешительно. – Ты хочешь чего-нибудь?
– Нет, – отвечает Золи, не оборачиваясь.
– Ладно. Тогда просто принеси каких-нибудь кебабов, – просит Габор.
Балаж кивает.
– А сколько нужно? – спрашивает он.
– Не знаю. Пока я один. Ты будешь?
– М… Да.
– И Эмма может захотеть, – говорит Габор. – Значит… Четыре?
Лестницы здесь очень узкие для габаритов Балажа, так что ему приходится спускаться почти полубоком. В подъезде темно, несмотря на дверь с матовым стеклом, которая открывается, когда он спускается с лестницы. Появляется моложавая женщина в угольно-черном брючном костюме. Она придерживает для него дверь. В остальном они игнорируют друг друга.
На улице очень тепло и светло, приятный мягкий свет летнего вчера красиво ложится на припаркованный «мерс». Он закуривает «Парк-лейн» и пускается в лабиринт улочек с одинаковыми, тесно стоящими домиками в направлении, указанном Золи. У него уходит двадцать минут, чтобы найти улицу с магазинами, но, обойдя ее, он нигде не видит кебабов. Он расхаживает по улице, потея, его оранжевая футболка липнет к телу. Он замечает польский супермаркет и нескольких небелых прохожих. Он звонит Габору.
– Курица пойдет? – спрашивает он.
Габор, похоже, не понимает его:
– Что?
– Ку-ри-ца, – произносит Балаж по слогам. – Пойдет?
– Курица?
– Ага.
Он стоит рядом с заведением «Куры-гриль». Только что зажглись зеленоватые уличные фонари. В воздухе едва уловимый гнилостный запах.
– Здесь есть «Куры-гриль».
– Ну, замечательно, – говорит Габор и добавляет: – То есть как оно на вид – нормальное?
Балаж оглядывает зал.
– Да, нормальное, – говорит он.
– Ну, хорошо, – говорит Габор. – И не задерживайся. Мы выезжаем в десять.
Балаж убирает мобильник в карман джинсов и заходит в заведение, залитое резким электрическим светом. Там небольшая очередь. В ожидании он читает меню на стене на подсвеченной пластиковой панели – и когда подходит его очередь, делает заказ без затруднений. (Он неплохо знает английский, выучил его в Ираке – это был единственный способ общаться с польскими солдатами, с которыми они вместе служили, и, конечно, с американцами, которые ему попадались.) Затруднения возникают, когда он пытается найти дорогу обратно, и он опять звонит Габору.
И вот они сидят на диване в гостиной, он и Габор, и едят руками курицу из промасленных коробок. Светит люстра с порванным бумажным абажуром, и спертый воздух полон дыма сигарет и запаха еды, в которую Балаж так основательно погрузился, что не заметил присутствия Эммы, пока не услышал голос Золи:
– Вау.
Тогда он поднял взгляд.
Его рот полон, а руки блестят от куриного жира. Она стоит в дверном проеме.
– Вау, – повторяет Золи, словно озвучивая мысли Балажа.
Потом, сидя в жемчужном «мерсе», он вспоминает ее в дверном проеме, и этот образ продолжает стоять перед ним, когда он смотрит из окошка на улицу. Лондонская ночь блестит, точно страница глянцевого журнала. Никто не разговаривает, пока «мерс» плавно несет их к сердцу города, где текут деньги.
Глава 2
Все это так нелепо, особенно в первую ночь. Габор сидит на водительском месте с мрачным видом – он долго сидит неподвижно, откинув голову на кожаный подголовник, уставясь через ветровое стекло на тихую, богатую улицу, где они припарковались, или изучает татуировку с тибетским изречением на своем левом предплечье. Вопреки обыкновению, он молчит часами. Они в паре минут ходьбы от отеля на авеню Парк-лейн, в честь которой, как узнал Балаж, были названы дешевые сигареты, которые он курит.
Когда они только приехали, Золи кому-то позвонил. И через несколько минут к ним вышла молодая женщина, тоже венгерка, представившаяся Джулией и, похоже, работавшая в этом отеле. С ней ушли Золи и Эмма, и Габор сказал Балажу, что они двое будут ждать в припаркованном «мерсе», пока вернется Эмма.
Время тянется ужасно медленно, они почти все время сидят молча, и тишина летней ночи только усиливает дискомфорт.
Изредка они обмениваются пустыми замечаниями – к примеру, Габор спрашивает Балажа, впервые ли он в Лондоне. Балаж отвечает, что – да, впервые. Тогда Габор говорит, что ему не мешало бы ознакомиться с достопримечательностями. Когда же Балаж интересуется из вежливости, что́ ему стоит посмотреть, Габор теряется и после некоторых раздумий называет только музей мадам Тюссо.
– У них там восковые фигуры знаменитостей, – говорит он. – Ну, знаешь… – Он пытается вспомнить хотя бы одну знаменитость. – Месси, – вспоминает он, наконец. – Да мало ли. Эмма хочет увидеть это. В любом случае тебе там тоже стоит побывать.
– Ясно, да, – кивает задумчиво Балаж.
После этого они надолго погружаются в молчание, слышно только, как Габор постукивает пальцем по оплетке руля, и этот звук, похожий на медленно падающие капли, словно наполняет темный колодец тревоги, из которого через какое-то время загадочно возникает следующий вопрос Балажа – откуда Габор знает Золи.
– Золи?
Габор как будто удивлен, что Балажа это может интересовать, и мнется, как бы пытаясь вспомнить.
– Он друг одного друга, ну, знаешь… – Повисает еще одна долгая пауза, но потом Габор вдруг решает, что все же стоит объяснить: – Я встретил его, когда последний раз был в Лондоне. И он предложил что-нибудь замутить.
Она стучит в запотевшее стекло около пяти утра. На улице уже светло и довольно прохладно. Габор, проснувшись, открывает дверцу и без лишних слов впускает ее. И так же молча включает спутниковую навигацию. Затем включает двигатель и шумную обдувку стекол, и они выезжают на пустую улицу.
Прежде всего бросается в глаза ее усталость, которую только подчеркивает коротенькое платье и туфли на высоком каблуке. Она сразу снимает их и устраивается на заднем сиденье, подобрав под себя ноги. Мужчинам удалось поспать несколько часов, пока они ждали ее, удалось ли поспать ей, неизвестно. Судя по темным кругам под глазами – нет. И кроме того, она на взводе, словно что-то приняла.
– Все прошло нормально? – интересуется наконец Габор, когда они останавливаются на светофоре.
– Хм…
– Есть хочешь? – спрашивает он через пару минут.
– Не знаю, – говорит она. – Может быть.
– Тебе надо что-то поесть, – настаивает он.
– Хорошо.
Они останавливаются у «Макдоналдса» и посылают Балажа. Рядом с ней он не может не думать о том, как от него должно разить, – он не менял футболку уже сутки. Она хочет бигмак, большую порцию картошки-фри и диетическую колу.
– Спасибо, – говорит Эмма, когда он, вернувшись в машину, передает ей коричневый пакет.
Это первое слово, которое она сказала ему.
– Нет проблем, – отвечает он ей, хотя она, скорее всего, не услышала, поскольку Габор как раз включил двигатель.
Она просовывает соломинку в отверстие на крышке стаканчика и начинает пить.
Золи появляется после полудня, когда все они еще спят.
Габор выходит к нему заспанный и взъерошенный, в майке и трусах-боксерах, чтобы отдать его часть денег, и делает это в дальнем углу гостиной, где устроено некое подобие кухни. После этого Золи достает два холодных лагера, и когда они открывают их, спрашивает про Эмму. Ее не видно с самого утра – Балаж, во всяком случае, ее не видел, – как только они приехали, она исчезла в спальне.
Вскоре к ней присоединился Габор, оставив Балажа на диване, где ему пришлось вдавливать лицо в подушки, вдыхая букет ароматов, чтобы отгородиться от дневного света из окон и от звуков улицы, нечастых, но отлично слышных, – и заснуть. Примерно в десять утра, так и не сумев заснуть, он встал и пошел в душ, где мастурбировал, представляя Эмму в номере отеля, во всех мыслимых позах. Из него излилось огромное количество семени. Затем он вернулся на диван и, натянув футболку на глаза, все-таки заснул.
– Ну, все прошло нормально? – спрашивает Золи, отхлебнув пива.
– Ну, да, я думаю, – отвечает Габор заспанным голосом.
Они стоят у барной стойки, отделанной под сосну.
– Я знаю его, этого парня, – говорит Золи. – Приятный парень. Я его выбрал прежде всего потому, что знал – с ним не будет заморочек.
Габор просто кивает.
– Других я не всех знаю, – продолжает Золи, отпивая пива. – Но все равно не ожидаю каких-то заморочек.
– Ясно, – говорит Габор.
– Это не те люди, которые захотят общаться с полицией, с журналистами, ты понимаешь, о чем я. Им есть что терять. Среди них имеются и знаменитости, я думаю.
– Да?
Кажется, Габору это не очень интересно.
– Так я думаю, – говорит Золи, кивает и снова отпивает пива. – Она еще спит?
– Да, – отвечает Габор.
Золи не долго задерживается, и после его ухода Габор возвращается в постель. Будь у Балажа постель, он сделал бы то же, но вместо этого он выходит на улицу, в слепящий свет дня, и идет за жареной курицей во вчерашнее заведение. Вернувшись, он устраивается на диване, под открытым окном, курит и пытается читать книгу «Harry Potter és a Titkok Kamrája». У него медленно идет эта серия.
Ему трудно сфокусировать внимание на истории.
Затем ему становится трудно фокусироваться на словах.
Когда он просыпается, она стоит в дверном проеме в пижаме.
Он понятия не имеет, сколько сейчас времени. Судя по свету, еще день.
– Привет, – говорит она бесцветным голосом.
– Привет, – отвечает он и садится. – А сколько э-э… сейчас времени?
– Я не знаю, – пожимает плечами она. – Габор хочет проехаться по магазинам.
Балаж не знает, что сказать.
Она поворачивает голову, словно пытаясь что-то рассмотреть.
– «Harry Potter és a Titkok Kamrája», – читает она название книги. – Сто́ящая книга?
– Э… – произносит он и берет книгу, словно надеясь найти ответ на обложке. – Нормальная.
Он пытается придумать, что еще сказать о ней.
Она стоит на месте несколько секунд, а вокруг нее кружатся пылинки в послеполуденном свете.
Затем она зевает и уходит.
Позднее, когда они снова сидят в припаркованном «мерсе», Габор рассказывает ему о шопинге – два с половиной часа в толчее Оксфорд-стрит, а затем обед в интерьерах из красного бархата «Ангус стейк-хауза». Они больше говорят, чем первой ночью, эти двое. Накрапывает дождик. И это несколько смягчает тишину. Дело в том, что они мало знают друг друга. Даже в пределах спортзала их нельзя назвать друзьями.
Примерно в полночь Балаж выходит из «мерса» под моросящий дождик и идет до ближайшего «Кентукки фрайд чикен» за едой – двумя наборами «Под завязку».
Вернувшись, он видит, что Габор в задумчивости.
– Иногда я беспокоюсь о своем отношении к женщинам, – говорит он. Его профиль вырисовывается на фоне стекла, по которому стекают капли дождя. – А ты? – спрашивает он.
Балаж как раз впился зубами в бургер с курицей и не может ответить сразу. Проглотив кусок, он спрашивает:
– Ты о чем?
– Я о моем отношении к женщинам, – говорит Габор тоскливо. – Может, это что-то нездоровое? – Он поворачивается к Балажу, мокрому от дождя, и спрашивает: – Что ты об этом думаешь?
Балаж лишь просто смотрит на него.
– Что бы ты сделал на моем месте? – спрашивает Габор.
– Что бы я сделал?
– Да. Если бы ты был на моем месте?
– В каком смысле?
– Если бы ты был с Эммой… ну, это самое… – Габор нервничает. – Позволил бы ты ей такое?
– Позволил бы я?
– Ага.
Балажу трудно представить ситуацию и все эти эмоции, о которых говорит Габор, такую ситуацию, в которой он и Эмма были бы… ну, это самое. Все, что он может представить с ней, – это секс, причем самый безбашенный.
– Не знаю, – отвечает он, а затем, желая пойти навстречу Габору, добавляет: – Ну, может.
– Позволил бы?
– Ну… – Балаж пытается ответить честно. – Может, и нет. По обстоятельствам.
– Каким обстоятельствам?
– Каким? Ну… знаешь… Смотря какие у нас были бы отношения.
– Вот оно, – говорит Габор. – В этом все дело. Об этом я и говорю. – Теперь, наконец, он может приняться за еду.
– Ты беспокоишься, что это… э-э… не пойдет на пользу вашим отношениям? – спрашивает Балаж.
– Ага, – отвечает Габор и набивает рот жареной картошкой.
– Ну… А ты с ней об этом говорил?
Габор качает головой и отвечает с набитым ртом:
– Нет, если честно. Ну, то есть я пытаюсь иногда. Но она не хочет. Как-то так.
Они едят.
– У нее день рождения на следующей неделе, – сообщает Габор невесело.
– Да?
– Да. Я повезу ее типа на спа-курорт.
– Да? – снова спрашивает Балаж.
– В Словакии. У них там в горах шикарный отель. Мы там уже бывали. «Кемпински». Знаешь эту сеть?
Балаж как будто пытается вспомнить, потом качает головой.
– Хорошо там, мать твою, – говорит Габор. – Там озеро, горы вокруг. Она любит такую хрень. У них там есть все, любые процедуры. Ну, знаешь. Грязевые ванны. Всякое такое.
Проходят дни, один похожий на другой, визит Золи после полудня, дальше ночь в машине, поход в «Макдоналдс» в мутном свете нового утра и разрядка в душе, чтобы легче заснуть.
И все же спит он плохо. Он чувствует себя иссушенным усталостью и иногда кажется себе таким же бесплотным, как кольца сигаретного дыма, висящего в теплом затхлом воздухе гостиной. Иногда он чувствует себя прозрачным, иногда невыносимо твердым, но так или иначе его постоянно гложет тайное желание находиться там же, где она. Например, в ванной комнате. Маленькая, вся в потеках ржавчины, ванная полна ее вещей. И он пристально изучает их.
Ее присутствие возбуждает его и мучит его долгими бесцветными часами после полудня, когда он лежит на диване, зная, что она находится по другую сторону хлипкой стенки, на которую он смотрит так, словно пытается проникнуть сквозь нее, пока в его гладко бритой голове бьет фонтан фантазий.
Что касается его впечатлений о ней, то он поражается, насколько свежей она выглядит. Если в понедельник, их четвертый день в Лондоне, она и казалась слегка осунувшейся и помятой, возникнув в ночном халате в четыре часа дня, ей ничего не стоило каким-то волшебным образом преобразиться перед зеркалом в ванной комнате.
Ночью в понедельник возникла проблема, ночное происшествие. Было еще рано, меньше одиннадцати, когда Габор получил эсэмэску.
– Черт, – сказал он.
– Что?
– Это Эмма.
– Что пишет? – спросил Балаж.
– Ничего.
– Это ведь сигнал?
– Может, просто ошибка, – сказал Габор.
– Это же сигнал? – снова спросил Балаж.
– Ага, – сказал Габор со вздохом и добавил с неохотой: – Ладно. Идем.
Балажу показалось, что Габор боится. Поэтому и взял с собой молоток – он всегда держал его при себе, под водительским сиденьем. Теперь он засунул его в рукав.
Они выбрались из машины и направились к отелю. Габор качал головой, на лице у него читалась досада, напряжение и страх. По дороге он позвонил Джулии, которая работала по ночам всю неделю. Она сказала, что встретит их у служебного входа.
Когда они подошли, она уже ждала их и нервно курила.
Они двинулись за ней по коридору с зеленым ламинатом к служебной лестнице.
– Четвертый этаж, – сказала она и передала Габору карточку от номера.
Габор кивнул ей, и они с Балажем стали подниматься с мрачным видом по лестнице.
Потертые стены, неоновые лампы на каждом пролете.
– Готов? – спросил Габор.
Балаж пожал плечами.
Габор сказал:
– За это тебе платят.
– Ясно.
– Я посмотрю, как она, а ты займешься им. Ну, если возникнут сложности.
– Ясно.
– И минимум необходимой силы. Не мне тебе объяснять… Нам не нужны неприятности. Ты меня понял.
По-видимому, он беспокоился насчет полиции. Балаж тоже думал об этом. Поэтому сказал:
– Может, молоток оставить здесь?
– Что?
– Оставить молоток здесь. Потом заберем.
– Почему?
Балаж не знал, как лучше это объяснить:
– Ну… Если… Допустим, полиция вмешается, а у нас молоток. Оружие… Понимаешь, о чем я? Он все равно нам не понадобится.
Габор колебался:
– Не понадобится?
– Нет.
– Ты уверен?
Поборов сомнения, он сказал:
– Хорошо.
Габор осторожно положил молоток, и они прошли через пожарную дверь в шикарный холл на другой стороне. Балаж никогда еще не бывал в подобных местах – это было как в американском фильме, и именно так он себя чувствовал – как в американском фильме.
Они остановились перед отделанной резьбой дверью номера 425. Никаких звуков из-за нее не доносилось. Габор провел карточкой по замку, прозвучал мелодичный мотив, и дверь открылась.
Они вошли.
– Что это значит? – произнес Габор в растерянности.
Казалось, он почти разочарован.
В просторной, хорошо освещенной комнате, находились трое: Эмма и два индийца. Они спокойно сидели, словно терпеливо ожидая чего-то.
– Ладно, – сказал один из индийцев, сразу встав, – слушайте, мы хотим поговорить с вами.
Он был намного старше второго и сидел на мягком стуле между занавешенными окнами.
Габор, словно не замечая его, спросил Эмму по-венгерски:
– Что происходит?
Она пожала плечами:
– Их тут двое.
– Это я вижу. Что произошло?
– Ничего.
Пожилой человек в твидовом костюме стоял и, очевидно, ждал, пока Габор закончит разговор с Эммой.
Габор повернулся к нему и произнес по-английски:
– Здесь может быть только один из вас.
– Да, именно об этом мы хотим поговорить с вами, – сказал человек.
– Только один из вас, – повторил Габор.
– Я понимаю… понимаю.
– Ясно, вы понимаете. Так что один должен уйти. Пожалуйста.
Индийцы – старший, в своем элегантном костюме, с манерами и приятным парфюмом, и младший, тощий, в рубашке поло от «Lacoste», тихо сидевший на месте – выглядели донельзя испуганными. Всем было понятно, что Балаж с его габаритами, спокойно стоявший рядом у двери, скрестив руки на груди, в случае чего легко справится с ними обоими. И нарочитая вежливость старшего, скрывавшая его истеричный настрой, ясно свидетельствовала об этом.
– Я понимаю, – снова начал он. – Молодая леди сказала нам, что только один из нас может… ну, знаете. Я понимаю. Хорошо. Хорошо. Мой э-э… мой молодой друг будет… будет делать это.
Балаж перевел взгляд на младшего – ему было лет двадцать, если не меньше, он сидел, ссутулившись, уставившись на свои туфли, и было похоже, что он вообще слабо улавливает, что здесь происходит.
Габор спросил Эмму, опять по-венгерски:
– Деньги у тебя?
Она кивнула.
– Кто тебе платил?
Она указала на старшего индийца, а тот сказал:
– Я только хочу смотреть.
– Ты хочешь смотреть?
– Да.
– Baszd meg.
– Это проблема?
– Да, это проблема, – сказал Габор, повысив голос.
– Почему?
– Почему, почему… – Габор потерял терпение и, схватив непонятливого индийца за лацкан, потянул к выходу, но Балаж, спокойно стоявший все это время в своей ярко-бирюзовой рубашке, разнял их.
Казалось, напряжение спало, и Габор, не желая окончательно терять лицо, уставился на мыски своих туфель.
Затем он поднял взгляд и произнес размеренно:
– Это проблема. Проблема. Пожалуйста. – И он вежливо, но решительно указал на дверь.
Индиец уже вспотел, но был настроен уладить все полюбовно. Тяжело дыша, он проговорил:
– Нет, одну минуту. Пожалуйста. Давайте поговорим. Одну минуту.
– Выходим, – сказал Габор.
– Пожалуйста, – настаивал индиец. – Нет, давайте просто поговорим минутку. Просто поговорим. Ваш друг сказал, что деньги были за всю ночь с… молодой леди. Ваш друг так сказал.
– Да. – Габор с трудом сдерживался.
– Теперь послушайте… – Лысина индийца блестела от пота. – Что я хочу предложить… хм… мы отнимем только час или два ее времени. Но мне разрешат смотреть. Только смотреть! Это справедливо? Разве это не кажется справедливым?
– Слушайте, – сказал Габор, – она не занимается такими вещами, ясно? Она приличная девочка.
– О, она приличная девочка. Конечно, приличная девочка…
– Да, она приличная девочка, – сказал Габор. – Выходим.
– Понятно, вы хотите больше денег, – сказал индиец, как бы смиряясь, когда Габор взял его за запястье. – Сколько? Сколько? Тысяча фунтов.
Габор, пораженный суммой, сглотнул и молча посмотрел на Эмму.
– Хорошо? Тысяча фунтов?
– Э… – Габор нахмурился, как будто погрузившись в раздумья, оказавшиеся бесплодными. – Как она решит.
– Конечно! – Пожилой человек повернулся к Эмме, хитро улыбаясь.
Она сидела на табурете с видом, наполненным достоинства.
– Тысяча фунтов, мадам, только за то, чтобы сидеть в углу. Я буду тихим как мышь. Что вы сказать?
Даже молодой индиец поднял свою большую вихрастую голову с дорогой укладкой и уставился на нее – все смотрели на нее, ожидая, что она решит.
– Просто скажи нет, – произнес Габор на родном языке. – Просто скажи нет, и мы его уберем.
– Почему? – спросила она, наконец, тоже по-венгерски. – Какая разница?
Лицо Габора слегка дернулось.
– Какая разница? – повторила она.
– Значит, ты это сделаешь?
Она пожала плечами, и тогда Габор повернулся к ожидавшему индийцу, который не понял из их разговора ни слова, и сказал:
– Хорошо. Где деньги?
– Они… хм… у меня здесь, – сказал он, вынимая из внутреннего кармана темный кожаный бумажник.
Когда он отсчитал всю сумму, Габор произнес:
– Ты только смотришь.
– Конечно, конечно, – кивнул индиец рассеянно.
– Не прикасаешься.
– Нет, – сказал индиец, покачав блестящей лысиной.
– Любая неприятность – и мы здесь.
– Я вам обещаю, никаких неприятностей не будет. – Индиец протянул деньги.
– Отдай деньги ей.
– О, прошу прощения. Мадам?
Эмма встала – даже босиком она была выше опрятного индийца – и взяла деньги, которые убрала в свою косметичку, лежавшую на столике рядом с большой пышной кроватью.
– Порядок, – сказал Габор Балажу. – Уходим.
Габор промолчал практически весь остаток ночи, пока они сидели в «мерсе», и лицо его было в тени. Пока они шли к машине, он едко высказался об индийском извращенце, но как только они заняли свои места на антрацитовых сиденьях, ему как будто больше не о чем было говорить.
Предыдущей ночью его выдержка также подверглась проверке на прочность, хотя и не столь явно. Когда после обеда к ним заглянул Золи забрать свою часть денег, он сказал, что клиент на эту ночь не хочет ехать в отель – им придется отправиться к нему домой. Дом оказался массивным особняком, опоясанным оштукатуренными террасами. Двое мужчин смотрели сквозь ветровое стекло, как Эмма в своем обычном коротком платье телесного цвета поднимается на крыльцо с перилами и висячим фонарем и нажимает кнопку звонка. А минутой позже дом проглотил ее.
– Ну, ладно, – сказал Габор.
Дом выплюнул ее в четыре утра, когда в парке за изгородью зазвучали первые птичьи голоса.
Она была пьяна. Когда машина заскользила по пустынным улицам, она извинилась за то, что икает, но затем, когда поняла, что не может остановиться, ее икание перешло в хихиканье.
– Ты, похоже, в хорошем настроении? – спросил ее Габор, пригвоздив взглядом в зеркальце. – Развлекалась там?
– Не глупи, – ответила она мягко.
– Ты пьяна.
– Да, пьяна. Я выпила, наверное, две бутылки шампанского.
– Шампанского? – спросил Габор. – Недурно.
– Да ну, – сказала она, проигнорировав его сарказм.
– То есть он тебя заставлял, что ли, пить?
Она отвела взгляд в окно, на улицы в синем свете раннего утра. Утра понедельника.
– Это помогает, – призналась она.
Ночь со вторника на среду, после происшествия с индийцами, ее выходной. Когда она появляется, как обычно, в четыре, Габор говорит ей, что сегодня вечером Золи приглашает их в ресторан. Но она отвечает, что устала и не хочет никуда идти – это удивляет и задевает его. Позднее он пытается уговорить ее – Балаж слышит это через тонкую стенку – и, потерпев неудачу, выходит из спальни в тщательно выглаженной рубашке цвета индиго и небрежно предлагает Балажу составить ему компанию, но Балаж также говорит, что устал и не хочет никуда ехать. Габор даже не пытается уговаривать его и, позвонив Золи, объясняет ему в извиняющейся манере, что Эмма устала и к ним не присоединится.
– Не-а, – говорит он, стоя посреди гостиной с телефоном в руке, – не-а, она хочет остаться. Сказала, хочет остаться.
Золи что-то говорит ему.
– Да, – отвечает Габор, – я говорил ей это.
Золи говорит что-то еще, и Габор с чувством отвечает:
– Я знаю, я знаю.
Наконец Золи заканчивает разговор, и Габор, смешав «Джек Дэниелс» с колой у сосновой стойки, выпивает залпом и выходит в вечерний город.
После того как звук захлопнувшейся двери рассеивается, в маленькой квартирке устанавливается полная тишина.
Балаж делает вид, будто читает «Harry Potter és a Titkok Kamrája», а сам напряженно прислушивается, не донесется ли какой-нибудь звук, хоть какой-то признак жизни, из соседней комнаты.
Спустя примерно двадцать минут слух его улавливает что-то, похожее на скрип кровати.
Через некоторое время – довольно долгое время, в течение которого его предположение о том, что Эмма не пошла в ресторан специально затем, чтобы остаться с ним наедине, не получает подтверждения, – он откладывает книгу, в которой продвинулся недалеко, и выходит на улицу в поисках чего-нибудь на ужин.
Когда он уходил, у нее под дверью горел свет.
Когда же он вернулся, то заметил с чувством досады, что свет не горит. Он бы должен был постучаться к ней перед тем, как идти за едой, и спросить, не нужно ли ей чего. Ведь это было бы так естественно. А теперь уже слишком поздно. Он съедает то, что принес, без всякого аппетита и курит одну за другой сигареты «Парк-лейн».
Засыпает он после двух ночи, и к тому времени пепельница на полу рядом с диваном полна окурков.
Глава 3
– Есть у нас кофе? – спрашивает она, услышав, как он ворочается во сне.
Она за кухонной стойкой, в ночном халате, открывает сосновые шкафчики.
– Нет, – отвечает он, щурясь. Комната полна солнечного света. – Не думаю.
– Я пью кофе только утром, – объясняет она.
Сейчас десять утра, и обычно в это время они спят.
Балаж не двигается в своем спальном мешке, потому что на нем нет ничего, кроме трусов.
– А… Габор вернулся? – спрашивает он.
– Он спит, – сообщает она.
Эмма уже перестала изучать шкафчики и теперь просто стоит и смотрит в растерянности на барную стойку.
– Где же мне взять кофе? – вопрошает она.
И тогда, словно это совершенно естественно, он говорит:
– Если хочешь, я тут знаю одно место…
Она смотрит на него, голого по пояс в своем спальном мешке, опирающегося на мускулистую руку с татуировками, на его накачанную грудь и в его маленькие искренние светлые глаза.
Немота между ними кончилась – теперь они говорят друг с другом, пусть круг тем для разговора пока невелик. И все же спускаться вместе по лестнице, выходить из дома и идти рядом по улице – в этом чувствуется совершенно особая интимность.
Балаж уже хорошо знает дорогу к улице с магазинами и кафе, и среди них есть несколько с металлическими столиками на узком замусоренном тротуаре. Они сидят на алюминиевых стульях, под хлопающим на ветру навесом. На нем темные очки в спортивном стиле, с узкими радужными стеклами и оранжевая футболка, заправленная в джинсы. Он потягивает кофе через прорезь в крышечке стаканчика и оглядывает залитую солнцем многолюдную улицу.
– Приятный день, – говорит он.
На ней тоже темные очки, и она улыбается ему, не без симпатии.
– Хорошо спала? – спрашивает он.
Она отвечает, что да.
Но вообще она держится несколько скованно, словно чего-то опасаясь.
Повисает молчание.
Балаж, раздумывая, что бы еще сказать, встает налить себе очередную чашку кофе.
Не придумав ничего, он предлагает ей сигарету «Парк-лейн», и она берет ее. Он подносит ей зажигалку. На столе стоит простая стеклянная пепельница.
И тут он говорит:
– Я думаю пройтись по городу сегодня. Осмотреться – как тут что.
Он надеялся, что она как-то проявит интерес к этой идее, но ничуть не бывало. Она сидит по другую сторону круглого столика в своем топе без рукавов – тонкий бицепс обвивает татуировка колючей проволоки – и просто затягивается сигаретой, ничего не говоря.
– Здесь, должно быть, уйма всего интересного, – продолжает он. Снова не дождавшись отклика, он переходит к более решительной тактике: – А ты хотела бы увидеть что-то? Пока мы здесь.
Она издает смешок.
– Я не знаю.
Звучит это насмешливо, и он уже готов закрыть тему, когда она вдруг спрашивает равнодушным тоном:
– А что тут есть?
– Ну, как же… – Он старается казаться естественным. – Есть музей восковых фигур. Так ведь?
– А, ну да.
Похоже, Габор несколько преувеличил ее энтузиазм в отношении этого места.
– Ну, и что ты думаешь? – спрашивает он с намеком.
Она говорит, что не знает, где это находится.
Он говорит, что найти такое место не проблема.
Теперь в ней, кажется, проснулся интерес. Она улыбается ему, словно он рассказывает что-то веселое.
– Тебе это правда интересно? – спрашивает она.
Он пожимает плечами.
– Ну, да, – говорит он. – Почему бы нет?
– Не знаю, – говорит она. – Ты не похож на такого человека.
– Какого человека?
Продолжая загадочно улыбаться, она говорит:
– Ты понимаешь, что я хочу сказать.
– На человека, которому интересны восковые фигуры?
– Да.
– Мне интересны восковые фигуры, – говорит он не очень убедительно, а затем, уловив ее настрой, спрашивает: – А на какого человека я похож?
Она оставляет вопрос без внимания.
– Который час?
Он смотрит на часы – это скопище циферблатов, большинство которых ничего не делают, – и говорит ей время.
– Тебе это на самом деле интересно? – спрашивает она.
Ни один лишний мускул не дрогнул на его лице, когда он отвечает:
– Ага.
Они едут подземкой, и, стоя рядом с ней в шумном вагоне, он наслаждается завистью других мужчин, тем, какие взгляды они бросают на ее ноги в рваных джинсах и в туфлях на высоком каблуке. Она как будто не замечает этих взглядов и вообще ничего постороннего и спокойно стоит, покачиваясь в такт движению поезда, рассматривая сквозь темные стекла очков рекламу службы знакомств, или средства против выпадения волос, или схему линий метро.
Пока они ждали поезда на платформе «Финсбери-парк», она сказала Балажу, что ее впечатлил его уровень знания английского. Где он выучил язык? Он ответил, что в Ираке, и рассказал ей, к собственному удивлению, о своей службе. Он не пытался описывать это как захватывающее приключение, не сказал, что ему было там хотя бы интересно. Большую часть времени ему пришлось провести на военных базах размером с небольшой городок, играя в видеоигры в опрятных комнатах с кондиционером и поедая американскую еду. Ему не пришлось общаться ни с единым иракцем, не считая переводчика, который пытался продать ему наркотики, и он ни разу не выстрелил. Он был в патруле, то есть разъезжал по окрестностям в бронированном джипе, осматривая через узкое окошко блеклые равнины. Ничего особенного с ним ни разу не случилось. Главное, что ему запомнилось – и так он ей и сказал, – это постоянная жара, то, как она охватывала тебя сразу, как только ты выходил из помещения с кондиционером, и постоянный пот на коже.
Поднимаясь по эскалатору на станции «Бейкер-стрит», он спрашивает ее, какую знаменитость ей бы хотелось увидеть больше всего. Ответ его не радует. Он ненавидит этого придурка Джонни Деппа и его пиратские фильмы. Хуже того, он беспокоится, что она, говоря о своей симпатии к Деппу, могла намекать ему, что сам он не в ее вкусе, чтобы он ни на что не рассчитывал. (Ну почему она не сказала – Брюс Уиллис?) Он жалеет, что спросил ее, и больше ничего не говорит, пока они не выходят на улицу.
Поднявшись вверх, они ищут указатели, как пройти к музею. А в итоге замечают огромную очередь страждущих «увидеть звезд». Там, где она начинается, в одном из отдаленных переулков, ответвляется добавочная очередь, состоящая из людей, не вполне уверенных, стоит ли становиться в основную очередь, которая размечена, примерно через каждые двадцать метров, указателями времени, оставшегося до входа в музей. На первом значится «Приблизительно 2½ часа», и это не близко от постоянно растущего хвоста. Ближе к цели – там, где указатель сообщает «Приблизительно 1 час», всевозможные мимы и клоуны на ходулях развлекают измотанных ожиданием детей.
Балаж, принимая ситуацию с присущим ему стоицизмом, встает в конец очереди. Что касается ожидания – в этом он отличается покорностью и долготерпением, – он даже отчасти гордится тем, что делает это без лишних эмоций.
– Мы ведь не собираемся столько ждать? – говорит она, вставая позади него.
– Ну…
Она смеется.
– То есть это же на несколько часов…
– Ага, – соглашается он.
– Нам это действительно надо?
– Не знаю.
Она скрещивает руки на груди, и они стоят минуту или две в легкой тени ранних летних сумерек, минуту или две, в течение которых очередь не двигается ни на метр, и Балаж улавливает недовольство Эммы – она начинает хмуриться, глядя на свои туфли.
– Может, займемся тогда чем-то другим? – пробует он спасти ситуацию и закуривает «Парк-лейн».
– Чем, например?
Он с унылым видом пожимает плечами.
– Мы могли бы прогуляться немного, – говорит она неуверенно.
В конце переулка виднеется зеленый свет, и они идут в эту сторону, поначалу молча.
И когда молчание грозит стать неловким, она спрашивает:
– Так когда ты вернулся из Ирака?
– Э… – Ему нужно собраться с мыслями, чтобы вспомнить. – Восемь лет назад.
Кажется невероятным – просто немыслимым – что прошло уже восемь лет.
На самом деле даже больше – был декабрь 2004-го, ветреный зимний день на аэродроме, когда он вернулся домой.
– Восемь с половиной, – уточняет он.
Ему тогда было двадцать, а в армии он находился с восемнадцати. Он говорит ей, что оставался после этого в армии год или два.
– А чем ты занимался потом? – спрашивает она. – Работал в спортзале?
– Ну да, – отвечает он. – Работал в спортзале и еще кое-где.
– А где еще?
– Одно время я охранником работал, – говорит он и называет торговый центр «Теско» в Будапеште, который она тоже знает. – Вот там я и работал.
На этом тему можно было бы считать исчерпанной, но она спрашивает:
– И как там было?
Как там было? Была душная нейлоновая форма по образцу МВД, долгие часы шатания перед входом и унылые экраны наблюдения в комнате охраны.
– Ничего так.
Они дошли до перекрестка. На другой стороне выстроился ряд великолепных старинных особняков кремового цвета, в широком проеме между которыми просматривался зеленый парк. Улица, по которой они идут, проходит между этими особняками, где начинается велодорожка из красного щебня, и дальше ведет в парк. Они ждут на светофоре зеленого света. Он смотрит на высокие особняки и думает, что это место просто сделано из денег.
– В конце концов меня уволили, – говорит он. – Из «Теско».
– А почему?
– По подозрению в сговоре со злоумышленниками, – поясняет он.
– По подозрению?
– Ага, по подозрению. Но я ни с кем не сговаривался.
– А почему тебя подозревали?
– Ну, там много всего воровали. Так что от меня им все равно пользы было мало.
Правда заключалась в том, что у него была склонность попадаться в расставленные ловушки. Подстроенная потасовка, разыгранный сердечный приступ, старая цыганка, продающая фиалки, или старик, рассказывающий бесконечную историю. Он все это принимал за чистую монету. Очень может быть, менеджер это понимал. И все же гораздо проще уволить человека, приписав ему злой умысел.
– Так ведь? – спрашивает он.
Они входят в парк и идут по асфальтовой дорожке вдоль края узкого зеленого озера. Людей вокруг немного.
– Ты сопротивлялся? – спрашивает она.
– Не-а. Мне сказали, если я уйду по-тихому, то мне напишут нормальную рекомендацию, так что…
Он пожимает плечами.
– И ты ее получил?
– Ну да, – говорит он.
– А потом ты получил работу в спортзале?
– Ну, в общем, да.
В самом узком месте через пруд перекинут маленький деревянный мостик, и они ступают по нему.
– Но мне этого не хватает, на самом деле, – говорит он. – По сути. Это ведь просто временная работа. Так что приходится заниматься чем-то еще.
– Чем-то, как это, – подсказывает она.
– Ну да, – говорит он.
Они останавливаются на мостике, и он смотрит на мутно-зеленую воду и закуривает. Ему, похоже, не по себе, он испытывает смущение от того, что она затронула тему, почему они в Лондоне. Или он первый ее затронул? Он этого не хотел, так ему кажется. И теперь он пытается замять эту тему.
– Когда я был мальчишкой, я хотел быть игроком в водное поло.
– Правда?
– Ага. Я был в форме, – говорит он. – Думал, что смогу стать профессионалом.
– И?..
– Я не знаю, – говорит он. – Как-то не получилось. Может, мне не хватало напора. Там были другие ребята, более напористые. – Он щурится, глядя на воду. – В общем, этого не случилось.
– Очень жаль.
– Ага.
Он думал, что давно свыкся с этим. Но теперь на секунду он снова ощущает боль сожаления – даже более отчетливо, более неотступно, чем когда-либо раньше. Он словно впервые понимает, что́ тогда было поставлено на карту – вся его жизнь, вообще все.
– А кем ты хотела быть, – спрашивает он, – когда была маленькой?
Вопрос кажется каким-то странным.
Она как будто задумывается на несколько секунд, стоит ли вообще отвечать.
– Я не знаю, – говорит она. – Сбежать хотела.
Она кладет руки на деревянные перила мостика, на которых пляшут пятна солнечного света, и смотрит вниз, на воду. На зеленую воду, в которой плавают перья.
– Как жаль, что у нас нет хлеба для уток, – говорит она. – Есть что-то успокаивающее в том, чтобы кормить уток. Правда?
Балаж становится рядом с ней у перил.
– Ты так не думаешь?
– Ну…
– Наверное, ты не часто это делаешь, да? – спрашивает она, улыбаясь. – Такой крутой чувак, как ты.
– Ну да, не часто.
– Я пошутила, – говорит Эмма.
– Я понял.
– Когда я была маленькой, – продолжает она, – мы часто ездили в гости к дедушке с бабушкой. Они жили деревне. Я там кормила кур. Но вообще мне это не нравилось. От них так пахло…
– Да, куры вонючие, – говорит Балаж со знанием дела.
Она смеется.
– А разве нет? Ведь правда же.
Они идут дальше, теперь под деревьями, на другой стороне озера, его поверхность с легкой рябью виднеется сквозь колышущиеся листья цвета запекшейся крови темно-пунцового бука.
– Приятно здесь, в этом парке, да? – говорит она.
Он осматривается, как будто только сейчас замечает, что они в парке.
– Ага, – кивает он.
– Он такой ухоженный. Посмотри на те клумбы. У тебя есть подружка? – вдруг спрашивает она, словно невзначай.
Огорошенный таким вопросом, он отвечает:
– Ну, нет, сейчас нет.
Они идут дальше, секунда течет за секундой, а он молчит, хотя чувствует: нужно сказать что-то еще. Но что тут еще можно сказать? Ответ – нет.
– Сейчас нет, – говорит он снова.
Сами того не замечая, они сделали круг по парку и снова оказались в том месте, где вошли в него, рядом с велосипедной дорожкой из красного щебня.
Он спрашивает:
– Ты не хочешь выпить или пожевать чего-нибудь?
Они заходят в паб под названием «Глобус», оформленный в приглушенных красных тонах, с репродукциями Хогарта на обоях в полоску, заказывают по пинте пива и сидят там, среди немногочисленных туристов, пока за дверьми шумит улица.
– А давно вы с Габором?.. – спрашивает он, не вполне уверенный, какое слово лучше подобрать.
На самом деле ему сейчас меньше всего хочется вспоминать о Габоре, но ничего другого на ум не приходит.
– Около года, – говорит она.
– Как вы познакомились? – произносит Балаж, уже залипший на эту тему.
– По работе, – говорит она. – Он занимался фильмом, который я сделала. Так мы и познакомились.
– Он занимался фильмом?
– Да.
– И что он делал? – спрашивает Балаж и сразу же добавляет, как бы извиняясь: – Просто я никогда толком не знал, чем он вообще…
– Технической стороной, – поясняет она уклончиво. – Послепроизводственный этап. Дистрибуция. Больше дистрибуция. Он разбирается в компьютерах. Или знает таких людей. Ну, понимаешь – это же все в основном онлайн.
– Ясно, – говорит Балаж и поднимает свою пинту.
– Это вообще-то был мой последний фильм, – добавляет она через несколько секунд, как будто ему интересно.
– Да?
– Габор хотел, чтобы я это бросила, – объясняет она. – Сначала он к этому нормально относился. Даже более чем. – Она смеется. – Я даже уверена, ему это нравилось. Но потом, когда мы уже пробыли вместе несколько месяцев, это стало волновать его. Тогда он и сказал, что хочет, чтобы я это бросила.
– Но сейчас он не возражает, чтобы ты… Ну, то есть…
– Это самое? – уточняет она.
– Ага.
– Ну, это не он придумал, если ты об этом.
– Не он?
– Нет. – А затем, словно что-то сообразив, она говорит: – А он сказал тебе, что это его идея?
После секундного раздумья Балаж отвечает:
– Нет.
– Это идея Золи, – говорит она. – Знаешь Золи?
– Золи, ага.
– Это была его идея.
– Он приятель Габора, да?
– Не совсем. Ну, то есть, они не то чтобы дружат. Просто знают друг друга.
– Выходит, это его идея, – говорит Балаж, теперь уже не желая оставлять эту тему, но стараясь не показывать, как сильно она его волнует.
– Ну, он рассказал мне, сколько я смогу здесь заработать, и пообещал все устроить. Я ответила, что подумаю. Габору это не понравилось. Он не хотел, чтобы я занималась этим.
– Ну… даже не знаю, – произносит Балаж задумчиво.
Через открытую дверь паба доносится звук полицейской сирены.
– Я бы не смог с этим жить на его месте.
Она улыбается:
– Приятно это слышать. Тут можно курить?
– Э… – Он ищет взглядом пепельницу, но видит табличку «Не курить». – Я так не думаю.
– Тогда, может, выйдем на улицу?
Они стоят на тротуаре, в шуме уличного движения.
– Золи хочет, чтобы я переехала сюда! – кричит она.
– Правда?
– Он это предложил. В первую ночь, когда мы были в этом отеле и рядом не оказалось Габора. Он сказал, мне лучше переехать сюда. Сказал, что пристроит меня в хорошее место. Мое собственное. И мне придется работать только раз или два в месяц или что-то такое.
– А ты что сказала?
– Я ничего не сказала – просто рассмеялась. Он уверял, что не шутит, что тут нет ничего смешного.
– А ты хочешь переехать сюда?
– Что? И все время видеть Золи? Ну уж нет. Он – полное дерьмо, это точно. Согласен?
– Ну да, наверно, – говорит Балаж так, словно никогда не думал об этом.
Он как будто все еще раздумывает об этом, когда она спрашивает:
– Знаешь, почему ты мне нравишься?
Он молча смотрит на нее.
– Ты не судишь людей, – говорит она.
– Не сужу? – спрашивает он.
– Нет, – произносит она. – Даже Золи. И уж точно не меня. Точно не меня. А я знаю, когда кто-то судит меня.
Когда пинты допиты, он спрашивает, не хочет ли она еще. Но она интересуется временем и отвечает, что нет.
– Думаю, лучше не стоит.
Затем она извиняется и идет в дамскую комнату. Какие-то пожилые американцы за соседним столиком с дорожной картой и безалкогольными напитками, похоже, провожают ее взглядами. Когда она прошла, один из них что-то говорит другому – и они сдавленно смеются. Да, думает Балаж, вот они ее судят, и нависает над столиком, упершись в него локтями, пытаясь рассмотреть Эмму, удаляющуюся в туфлях на пробковой подошве. Почти час дня. Несмотря на то что она отказалась от новой пинты, он предполагает, что вечер они проведут вместе – что еще им делать? – и он ошарашен, когда она говорит ему, вернувшись за столик:
– Тогда пойдем назад в квартиру?
Ему словно залепили пощечину.
– Да? – удивляется он, а затем, словно желая выразить свое неодобрение, добавляет: – Серьезно?
– А ты чего хочешь? – спрашивает она, будто предлагая ему выбор.
– Ну, не знаю. – Он чешет затылок.
На самом деле он очень даже знает – знает отчетливо до боли.
Когда проходит примерно десять секунд, в течение которых он молчит, она говорит:
– Думаю, нам надо двигать обратно.
Он грустно пожимает плечами:
– Ну ладно.
Они идут к подземке молча и почти не разговаривают в поезде.
Глава 4
Припаркованный «мерс», знакомые тени.
Габор говорит:
– Я слышал, вы с Эммой сегодня осматривали достопримечательности?
Он еще спал, когда они вернулись с прогулки, и Балаж не знает, что именно Эмма рассказала ему. Но сам факт того, что она ему что-то рассказала, огорчает его.
И он отвечает уклончиво:
– Да, в общем…
– Вы ходили в восковой музей, – говорит Габор.
– Ну да. Правда, мы туда не попали.
Балаж пока не уверен, как Габор смотрит на это, поэтому старается говорить осторожно.
– Не попали, – говорит Габор. – Она мне сказала. Она сказала, вам бы пришлось стоять два часа или типа того.
– Больше, – произносит Балаж.
– Ты можешь получить билеты вне очереди, – говорит Габор.
– Да?
– Да.
Габор обхватил руль указательными пальцами и смотрит прямо перед собой, через широкое ветровое стекло, на длинную темную Мейфер-стрит.
– Я так сделал, когда пошел туда.
– Я этого не знал, – говорит Балаж.
– Так чем вы потом занимались? – спрашивает Габор.
В этом вопросе кроется какой-то подвох – если она рассказала ему про музей и про очередь, то Габор уж конечно спросил ее, и она рассказала ему, что́ они делали потом. Тогда зачем – пытается понять Балаж – он спрашивает его? Он что-то подозревает? Или ищет расхождения с рассказом Эммы?
– Да в общем, ничем, – говорит Балаж. – Прогулялись немного. Как у тебя… Как у тебя все прошло вечером?
Габор как будто не прочь сменить тему:
– Все прошло прекрасно. Тебе стоило пойти с нами.
– Я устал, – говорит Балаж извиняющимся тоном.
– Да ну?
Кажется, Габор ему не очень верит.
– Ну да.
– Я подумал, может, ты хочешь подъехать к Эмме, – говорит Габор с улыбкой, как бы шутя. – Особенно после того, как вы отправились вместе гулять.
– Ты о чем? – спрашивает Балаж.
– Значит, нет? – Габор продолжает улыбаться.
– Нет, – говорит Балаж.
Он чувствует, как лицо начинает гореть, выдавая его.
– Просто большинство парней рядом с Эммой, – говорит Габор, глядя на него лукаво, – пускают, на хрен, слюни. Понимаешь меня? А ты вроде ничего такого.
– Нет, – говорит Балаж.
Но этого, похоже, мало.
То, как Габор это сказал – «Ты вроде ничего такого», – словно требует разъяснений.
– Ты не гей случайно? – интересуется Габор так, словно уже раздумывал об этом с некоторых пор.
На секунду Балаж теряет дар речи от удивления. А затем отвечает:
– Нет.
– Ничего страшного, если ты гей, – говорит Габор.
– Нет, – упорствует Балаж, – я не гей. Я э… нет.
– Она просто не в твоем вкусе или что?
С выражением муки на лице Балаж произносит:
– Слушай… Я не знаю…
– Эй, да ладно, старик. Я к тебе в душу не лезу.
– Да, все путем.
– Она не в твоем вкусе, не в твоем вкусе, – повторяет Габор. – Ну и ладно.
Больше они почти не говорят.
Балаж отмечает, что на него находит что-то вроде депрессии. Словно буря, грозившая разразиться весь вечер в жуткой тишине прокуренной гостиной, вдруг навалилась на него беззвучным штормом отчаяния. Сидя в тени, он думает со стыдом и тоской о своей жизни, о своих делах, о своих убогих, мелких радостях.
Звонит телефон Габора.
Это она, и, очевидно, у нее проблемы.
– Хорошо, просто оставайся там, – говорит Габор. – Просто оставайся на месте. Мы будем через минуту.
Закончив разговор, он говорит:
– Нам опять нужно подняться к ней. Она закрылась в ванной комнате.
Безликое великолепие номера 425. Телевизор шумит. На постели, напоминающей неистово взбитый яичный белок, сидит голый человек. Около сорока, хлипкого сложения, длинная физиономия кажется еще длиннее из-за расползающейся лысины. Эммы не видно, но ее одежда – все, что она надевает для таких случаев, раскидана по полу. Так же, как и одежда голого человека. Он встает до странности неспешно, когда слышит, как они входят в номер.
– Вы кто? – спрашивает он.
– Где она? – спрашивает Габор.
– Там. – Голый указывает на дверь ванной, а затем возмущается: – Вы, блядь, кто такие?
– Присмотри за ним, – говорит Габор Балажу и, постучав в дверь ванной, кричит: – Эй, это я!
Дверь приоткрывается, и он исчезает за ней.
В ярко освещенной комнате Балаж стоит лицом к лицу с голым человеком, их разделяет не более метра. Этого типа как будто совсем не смущает нагота. Он громко сопит:
– Я с ней не закончил, ясно?
Балаж стоит молча и, похоже, выглядит так, словно не понял сказанного, потому голый спрашивает:
– Ты по-английски говоришь, горилла ебучая? Я не закончил. Так почему бы тебе и твоему дружку не убраться отсюда?
Балаж по-прежнему молчит, а голый продолжает:
– Думаешь, я ударил ее? Я ее не бил. – Он бросает слова в невозмутимое лицо Балажа. – Я только сказал, что она шлюха, это так и есть. Я ей сказал все как есть. Эй, горилла, макака ебаная! Я с тобой…
Свист удара.
Звук такой, точно собачьи челюсти вгрызлись в свиной хрящ – нос разбит и наполняется кровью.
Голый пятится к кровати, и вид у него неважный. Кровь растекается по губам и подбородку.
– Она в порядке, – говорит Габор, открывая дверь ванной. – Какого хера…
Голый на коленях, закрыл лицо руками, кровь течет между пальцев и капает на пушистый ковер.
Балаж выходит из номера. В коридоре все спокойно, словно ничего и не случилось. Клокочущий адреналин мешает ему найти служебную лестницу, и он спускается в стеклянном лифте. Дверцы раздвигаются, и он выходит в холл, в глазах у него рябит от яркого света. Мерцающее облако вокруг канделябра. Кровь на его кулаке, влажная минуту назад, теперь подсохла, и он чувствует, как дрожит его рука. Плавный поворот вращающейся двери – и тишина холла сменяется звуками ночи – прерывистый шум дорожного движения по улице, такси подъезжает ко входу в отель.
Балаж шагает дальше. Он идет по улице, в дробящемся свете фар отбрасывая на асфальт три тени. То и дело мимо него проезжают машины. Он ни о чем не думает, только чувствует прохладный воздух на своем лице.
Постепенно он начинает замечать окружающее: деревья, их листья колышутся темно-зеленой массой в свете фонарей. На другой стороне улицы темнота – там, должно быть, парк. На автобусной остановке люди.
Он останавливается перед темной витриной автосалона «БМВ» и думает, что ему теперь делать. В голове понемногу проясняются малоприятные детали инцидента, и Балаж закуривает «Парк-лейн». Он не вполне уверен, что, собственно, произошло. Он ударил того человека один раз как минимум, это он помнит. Судя по тому, как подрагивала и саднила его рука, удар был сильный. Вероятно, он сломал ему нос. Глядя сквозь стекло на призрачные, набычившиеся «БМВ», он говорит себе, что тот человек не станет заявлять в полицию. Хотя бы потому, что у него было обручальное кольцо – Балаж это заметил. Ему придется что-то соврать жене насчет разбитой физиономии, но он бы соврал ей в любом случае.
Балаж снова идет. Теперь он вспоминает, как Габор закричал на него, появившись из ванной, и, увидев человека в крови на ковре, продолжал что-то кричать, даже когда Балаж вышел в коридор. Габор такого явно не ожидал. А Эмма… Он был уверен, что успел увидеть ее на пороге ванной, обернутую в полотенце, и она резко вскрикнула…
Балаж на секунду задумывается, не лучше ли ему сразу свалить из Лондона – быстрей в аэропорт – и домой, в одиночку. Но у него нет при себе паспорта. Все на той квартире. Нет, он еще пройдется, пока не уляжется адреналин. А потом встретит проблему, какой бы она ни была, лицом к лицу.
Однако, когда спустя какое-то время он находит переулок, в котором они парковались, он не видит там «мерседеса».
Он не знает, как добраться от отеля до дома, кроме как на метро, но оно откроется только через несколько часов. В четыре утра он в районе Найтсбриджа, рассматривает витрины «Хэрродса». Еще через полчаса он шагает по Итон-сквер. В пять, провожаемый взглядом полицейского, он проходит мимо Букингемского дворца. Уже светло как днем, солнце встало, и он ожидает открытия метро на станции «Грин-парк».
Час спустя он видит Габора в прокуренной гостиной их квартиры, тот говорит по телефону. Беседует он, очевидно, с Золи.
Пока говорит, на Балажа он внимания не обращает. Балаж стоит и ждет, пока Габор закончит, но затем тот тихо говорит в трубку:
– Да, он здесь. Только что вернулся. – Через минуту он кладет трубку и сообщает: – Золи рвет и мечет.
– Мне жаль.
– Ты знаешь, кому ты разбил нос?
Балаж молча качает головой.
– Какого хера ты творишь? – кричит Габор.
– Мне жаль, – повторяет Балаж, опустив глаза.
– Ты совсем, что ли, блядь, охренел?
– Я думал… думал, он ударил ее, – говорит Балаж.
– Нет, он ее не ударил. Я сказал тебе, что она в порядке.
– Она в порядке? Так что там случилось? Почему она?..
– Ты хоть вообще представляешь, – спрашивает Габор, не обращая внимания на вопрос Балажа, – чего мне это стоило?
После долгого молчания Балаж уже готов опять сказать, что ему жаль, но тут Габора прорывает. Он говорит жутким полушепотом, вероятно потому, что Эмма спит в соседней комнате.
– Сперва мне пришлось разбираться с чуваком с разбитым носом, – говорит Габор, – который сидел на полу. Подавать ему полотенца, чтобы вытереть кровь, возиться с ним, как с инвалидом – это вообще было отвратно, чувак! Потом он начал говорить, что вызовет полицию. То есть он, блядь, прямо рассвирепел. Так что мне пришлось умасливать его, уверять, что полиция ни к чему, что ему лучше копов не привлекать. А он меня на хуй посылает, говорит, его не колышет, он все равно вызовет копов, и нас всех арестуют. И я очкую, что он так и сделает – он вообще не соображал, обдолбался кокаином, у него, видно, было сотрясение мозга или типа того. То есть он мог наделать глупостей, что-то, о чем сам потом пожалеет. И я говорю ему, что позвоню Золи и порешаю с ним, и чтобы он ничего не делал пока. И к тому же он еще шатается, на ногах не стоит, и не знает, где его телефон – его одежда и вещи повсюду раскиданы. Он же все еще голый, и когда пытается встать, начинает заваливаться. Я звоню Золи, ага, но он, конечно, спит, потому что это, блядь, середина ночи, и сперва не отвечает, но я все названиваю – и наконец он берет трубку, и он, похоже, уже понял, что у нас проблема, иначе я не стал бы звонить среди ночи, и мне приходится выкладывать ему, в чем дело, я должен сказать ему, что ты, блядь, разбил нос чуваку. А он говорит: «А что сделал этот чувак?» И я должен сказать ему, что чувак не сделал ничего, то есть по факту, ты просто разбил ему нос. А Золи просто не может, блядь, поверить, когда я говорю ему все это!
Вошедший в раж Габор прерывается, чтобы закурить сигарету, а потом продолжает:
– И тут он катит на меня за то, что я привлек тебя в это дело – как будто это я виноват в том, что случилось. И он говорит, что переломает тебе ноги и все такое. То есть он вполне серьезно говорил, и, наверное, он знает людей, которые могут сделать это. Короче, я ему говорю, что чувак грозит вызвать полицию. А он говорит, я не должен позволить ему это. И я спрашиваю: «Что ты, блядь, от меня хочешь? Чтобы я убил его?» А Золи отвечает: «Дай я с ним поговорю». И я говорю чуваку, с ним хочет говорить Золи, и передаю ему трубку. На чувака вообще страшно смотреть – то есть рожа распухла, как мяч, и вся лиловая, а нос – это вообще писец какой-то, просто месиво. Короче, он берет трубку и говорит с Золи, и он, блядь, сердитый как черт – орет, что сейчас вызовет полицию, пусть он даже в таком виде, но что мы все равно получим свое и сядем в тюрьму. Блядь, Золи полчаса, наверно, пришлось его успокаивать, и потом чувак дает мне трубку и говорит: Золи хочет мне что-то сказать. И Золи объясняет, что они договорились с чуваком, что он не станет звать полицию, если мы вернем ему деньги, и тут мне прямо полегчало, на хрен, что я все разрулил и он не вызовет полицию, так что я говорю Эмме: давай деньги, и даю их назад чуваку. Я себя чувствовал как обосранный.
Габор гасит бычок.
Балаж стоит все там же, у двери.
Габор говорит:
– Я ему говорю одеться и умыться и обещаю вернуться через десять минут. Беру Эмму, веду в машину, оставляю ее там и иду назад в комнату, где чувак уже оделся и смыл почти всю кровь с лица. В общем, он исчезает, а мне приходится убирать за ним комнату. Там ведь кровища повсюду.
Габор переводит дыхание – видно, история утомила его.
– Так что я звоню Джулии, и мы находим в каком-то шкафу типа пылесос для этого ковра, какую-то моечную машину, и она показывает, как ей пользоваться, и я должен чистить этот ковер.
Габор, чуть не плача, кричит на Балажа:
– Это тебе не пылесос, а хрен знает что! Я даже не понял толком, как он работает!
Он закуривает еще одну сигарету. Балаж, стоя на месте, тоже закуривает.
– То есть я тебя просто ненавидел, пока там возился, – говорит Габор. – Я, блядь, хотел тебя убить.
– Мне правда жаль, – повторяет Балаж.
– Куда ты, на хуй, ушел?
– Не знаю. Никуда.
Габор смотрит на него несколько секунд, будто не понимая, а потом говорит:
– Я не смогу заплатить тебе, без обид. То, что я собирался тебе заплатить за эту неделю. Нам пришлось отдать все деньги чуваку – это гораздо больше, чем я собирался тебе заплатить, ясно? Мы потеряли деньги по твоей вине, так что…
Хотя Балаж совсем не ожидал такого поворота, он просто пожимает плечами.
– Золи хочет, чтобы ты выплатил разницу, – продолжает Габор с нажимом. – Он хочет, чтобы ты нам выплатил ебучую разницу, и это почти миллион форинтов. Я сказал ему, ты не сможешь это выплатить, у тебя просто нет таких денег, а он сказал, что, может, ты предпочтешь, чтобы тебе переломали ноги. То есть он, мать твою, злой как черт. И Эмма тоже, – говорит Габор более спокойно, отводя взгляд.
– Правда? – спрашивает Балаж тихо, с удивлением.
– А как же! Ей пришлось трахаться с ним, – говорит Габор с расстановкой, – а ей даже не заплатили.
– Ну да.
– Так что да, она злится.
– Но она в порядке?
Габор пропускает вопрос мимо ушей.
– Слушай, – говорит он, – еще кое-что. Я думаю, ты должен теперь оставаться здесь в любом случае. Я сам обо всем позабочусь.
– В смысле?
– Я думаю, больше ты в этом не будешь участвовать. Короче, мы тебе теперь не платим, так что… Слушай, забудь. Я сам справлюсь. Ты свою работу сделал. Ясно?
Золи в тот день, естественно, не появляется, ведь денег у них нет, а к тому времени, когда он заходит на следующий день, он, похоже, уже остыл и просто игнорирует Балажа. Балаж лежит на диване с «Harry Potter és a Titkok Kamrája» и тоже игнорирует его. Уже не возникает разговора о ломании ног – только холодное пренебрежение, положенное тому, кто серьезно облажался.
И такую же холодность, как понял Балаж, проявляла к нему Эмма. Она, казалось, избегала его прошлым вечером. В гостиную она ни разу не зашла, и только случайно столкнувшись в ванной, они обменялись парой слов.
– Ой, извини, – сказала она, не глядя ему в глаза.
И Балаж, выглядывая из-за двери, сказал:
– Порядок. Я уже закончил.
Но он продолжал стоять в дверном проеме.
– Слушай, мне жаль, – сказал он.
Не поднимая глаз, она кивнула.
– Да ладно.
Вот и все – он отошел в сторону, а она вошла во влажную, затхлую ванную.
Через несколько часов они с Габором отправились в отель.
Габор заглянул в гостиную:
– Порядок, мы едем.
– Ага, – сказал Балаж. – Ясно.
Когда они ушли, он еще посидел какое-то время на месте. Задумчиво выкурил две сигареты, а потом накинул куртку и вышел на улицу. Вечернее небо было густо-синим, и его прорезали следы самолетов различной степени четкости – одни белые, другие, вероятно, находившиеся повыше, нежно-розовые. А внизу, там, где он шел, узкую улицу заполняли сумерки, серебря стекла припаркованных машин. Вокруг было тихо, и внутри он ощущал приятную пустоту – что-то, похожее на темные окна домов, мимо которых он шел, такую мирную пустоту. Тихие интерьеры. Никого нет дома.
Прошло меньше недели с тех пор, как он впервые прошелся по этой улице, от квартиры до магазинов, но этот маршрут уже казался ему до боли знакомым – чем-то таким, что известно ему вдоль и поперек и о чем ничего нового он уже не узнает.
А еще в «Курах-гриль» была девушка. Она всегда находилась там, принимая заказы, но только сейчас он по-настоящему заметил ее. И еще он обратил внимание, когда она принимала его заказ, что ее тихую улыбку, обращенную к нему, он видит уже не впервые. На шее у нее была цепочка с маленьким золотым крестиком, а из V-образного выреза футболки выглядывал кружевной краешек лифчика. Сидя за столиком, он смотрел, как она обслуживает очередного посетителя, как серьезно она держится, как ее рука сжимает ручку, записывая заказ. И ему захотелось узнать, как она смотрит на жизнь и всякое такое. У нее было приятное лицо, хотя сейчас она не улыбалась.