Глава 1
Он уходит из офиса на два часа раньше обычного. День клонится к вечеру, полупустой поезд на Гатвик. Место у окошка в самолете. Слабый чай и кусочек шоколада с картинкой альпийского пастбища на обертке. И вдруг его подбрасывает. Он парит над миром, твердая земля уходит вниз за пелену тумана и пара, и эта мысль поражает его как реактивный снаряд. Бах. Вот оно. Есть только это. Больше ничего нет.
Беззвучный взрыв.
Он по-прежнему смотрит в окошко.
Есть только это.
Это не шутка. Жизнь не шутка.
Она ожидает его в зоне прибытия, держа айпад с его именем на дисплее, хотя по фотографии на его сайте она знает, как он выглядит, и подходит к нему, улыбаясь, пока он стоит перед шеренгой водителей с их хлипкими табличками.
– Джеймс? – спрашивает она.
Разница в росте значительная.
– Вы, должно быть, Полетт.
У нее шрам – да? – на нижней губе, маленький бледный рубец, чуть ли не по центру. Следует рукопожатие.
– Добро пожаловать в Женеву, – говорит она.
А затем шоссе – на сваях, сквозь туннели. Франция. Низкое солнце на его щеке. Свежий вечерний свет.
Она говорит:
– Значит, завтра.
– Да. – Он что-то высматривает за окошком, что-то, движущееся в золотисто-зеленом свете. Повсюду, куда бы ни смотрел, он видит деньги.
– Я организовала встречу с ними на площадке, – сообщает она.
– Отлично. Спасибо. – Она исполнительна, он это знает. Она оперативно отвечает на его письма, и ее ответы полностью его устраивают.
Поначалу он разговаривал с Полетт по-французски, пока шел за ней из зоны прибытия. Она же отвечала ему по-английски, и в первые минуты они ощущали неловкость, обращаясь друг к другу на неродных для себя языках.
Безупречный поворотный туннель – звук такой, словно к уху приложили огромную ракушку.
А затем снова долгие сумерки позднего лета.
Он интересуется по-английски:
– Какой будет погода? Завтра.
Это важно, погода может иметь значение.
– Как сейчас, – отвечает она. – Идеальная.
– Это приятно.
– Я устроила это для вас.
Это звучит слегка нелепо – то, как она сказала это.
Он устало улыбается.
Перестает улыбаться.
Передвигает ноги по коврику.
– Что ж, – говорит он после затянувшегося молчания, – спасибо вам.
Дорожное движение клонит его в сон.
Пышное зарево на всем. Зеленые склоны возносятся к небу, озаренные вечерним густо-золотым светом.
Жилой комплекс Les Chalets du Midi Apartments включает двенадцать совершенно новых квартир в одной из самых чудесных долин во Французских Альпах. Имеется широкий ассортимент одно-, двух-, трех– и четырехкомнатных квартир по цене от 252 000 евро без НДС, расположенных в центральном районе в оживленной и популярной деревне Самоен. Самоен – это очаровательная французская деревня со множеством магазинов, ресторанов и баров…
Сколько лет он уже занимается этим?
Они съезжают с шоссе перед Клюзом, и она платит пошлину.
Клюз прозаичен – состоит из ряда маленьких кольцевых развязок. С фонарей свисают цветы в горшках. Миниатюрные платаны, безжалостно обрезанные по французской моде. Здесь она живет, говорит она ему. Она нагибается над рулем, вглядываясь в какое-то окно и указывая на него своим маленьким пальчиком, говорит:
– Вот там я живу.
– Ясно, – кивает он, делая вид, что ему интересно.
Затем они выезжают из города и взбираются зигзагами по склону долины. На другой стороне горы отсвечивает заходящее солнце.
Она чуть опускает свое стекло. Пахнет навозом, мокрой травой.
– Вам знакома эта область? – спрашивает она.
Он говорит, что нет.
– В основном мы работаем чуть дальше к югу, – объясняет он. – Хам. Валь-д’Изер.
Она кивает.
– Куршевель.
Она работает на застройщика, Нойера.
– Я охватываю часть Швейцарии тоже, – поясняет он.
– Понятно.
Зигзаги кончаются. Дальше дорога идет через деревни, под кронами деревьев, в густой тени.
– Здесь приятно, – говорит он вежливо.
Она опять кивает.
– Да, здесь, наверху, приятно.
– Очень. А месье Нойер имеет другие планы? – спрашивает он, стараясь не казаться слишком заинтересованным. – После этого.
– Я так думаю. Вы можете спросить его, в пятницу.
– Спрошу.
Он пытается представить Нойера, думает, поладят ли они. Как Нойер воспримет его предложение? Он даже пока не уверен, в чем оно будет состоять. Ему нужно все обдумать.
– Это становится все популярнее, эта область, – говорит она.
– Держу пари.
– Здесь все более традиционно, – говорит она, – чем в более обустроенных местах.
– Похоже на то.
Деревня. Они заметно сбавляют скорость – повсюду «лежачие полицейские». Деревья поросли мхом. Прокат лыж – Location du ski – закрыт, сейчас не сезон. Реклама о продаже меда.
– Мы почти на месте, – говорит она, ускоряясь на выезде из деревни. – Наша следующая.
Сейчас уже вечер, однозначно. Она включила фары.
Впереди долгая прямая дорога с величественными высокими соснами. Затем шоссе берет влево, проходит над шумной рекой – он видит, как вода бурлит на валунах, – и вот они на месте.
– Мы приехали, – говорит она.
Они видят массу указателей – к отелям, пиццериям, прогулочным дорожкам, лыжным подъемникам. Все кругом как-то зарабатывают на жизнь.
А затем сумрачные тени на скромной улице, обсаженной деревьями.
Многоквартирные дома по обеим сторонам дороги, несколько почерневших от старости конюшен все еще стоят на непроданных полях.
Видя их за мелькающими деревьями, он пытается прикинуть стоимость этих полей.
Он недолго прохаживается в угасающем свете дня. Вершины гор, нависающие над деревней, еще окрашены розовым. Особенно одна из них, упрямая. Бледно-розовая. Где-то плещется фонтан. Вода ледяная. В старой деревне, за бензоколонкой, есть замечательные каменные дома. Ему становится грустно.
Из-за этих поездок в Альпы в одиночестве. Пустые вечерние часы.
Теперь причудливый синий свет покрывает скалистые вершины гор. На улицах становится темно.
В Самоене немало интересного и после того, как перестают работать подъемники, – многочисленные бары и рестораны, где предлагается широкий ассортимент местных блюд, не дадут вам скучать…
Ничего похожего этим вечером.
Вместо этого еда в уединении в столовой отеля, розовато-персиковые скатерти и угнетающая тишина. Столик на одного. В ожидании еды он просматривает глянцевые брошюры – его собственную прозу, – он почти слышит свой голос в этих текстах, он словно сам читает это вслух.
В Самоене немало интересного и после того, как перестают работать подъемники… Немало интересного…
Да уж.
Как если бы он что-то знал об этом. Сейчас он здесь впервые. Хамфри выезжал сюда весной и заключил сделку с Нойером – эксклюзивную рыночную сделку. С тех пор Джеймс, разговаривая с Нойером по телефону на гладком французском, испытывал ощущение, как будто тот считает, что им пренебрегли. И Джеймс к этому причастен. Эта мысль посетила Джеймса не так давно, однажды утром, когда он стоял в ожидании поезда на мокрой платформе Эрлсфилд. И в этом он вдруг увидел для себя новую возможность.
Факт в том, что для Хамфри это было не такое уж важное событие. Сам он не разговаривал с Нойером со времени того весеннего визита. Сейчас Хамфри в Гонконге или, возможно, в Сингапуре – продает альпийскую недвижимость китайцам. Продает целые застройки. (Сколько будет пять процентов от двенадцати миллионов евро? Хорошая выручка за день.) Хамфри-Дьюти-Фри.
– Дьюти-Фри сегодня появлялся? – говорят они, Джеймс и другие, входя в офис в Эшере, чтобы обзванивать клиентов и делать рассылки.
Сколько зарабатывает Хамфри? Они обсуждают это за обедом, жуя сандвичи.
И сколько он стоит?
Он основал фирму в конце восьмидесятых. Он участвовал в одной из ранних сделок, владел долей капитала, так говорит Джон – Джон, бывший там с самого начала, однако ничего такого не урвавший. Он не принимал участия в какой-нибудь из ранних сделок.
Никто не хотел бы закончить, как Джон.
Один за столиком в столовой отеля, он перелистывает глянцевые брошюры. Легкий запах свежей краски. Les Chalets du Midi Apartments. Очевидно, строительство уже близится к завершению. Дома будут готовы как раз к лыжному сезону. Меблированы, упакованы. Десять из них выставят на продажу в течение нескольких месяцев. Должны быть что надо. Он побывает здесь не раз. Узнает это место, отель «Савой». Он обводит взглядом чопорное помещение в розово-персиковых тонах. Он уже знает его. Ну да, знает. В скольких отелях, подобных этому, он останавливался? В полупустых отелях ранним сентябрьским вечером? В первую неделю сентября летний сезон по большей части окончен.
Он думает, допивая бокал альпийского лагера, Нойер какой из себя, поладят ли они.
После еды он идет смотреть апартаменты. Это в пяти минутах пешком от отеля, от каменного центра деревни, в тишине еще оставшихся открытых полей в лунном свете.
Помимо маршрутов для горных велосипедов здесь также имеется ряд прогулочных маршрутов с прекрасными видами. Вы можете посетить обширные природные парки, находящиеся в этой области, и насладиться яркой природной красотой Альп. Если же у вас есть вкус к приключениям, к вашим услугам парапланеризм на горных склонах, скалолазание, а также вождение 4×4 по бездорожью. Но если вы не любитель приключений, вам не нужно будет испытывать столько физических нагрузок…
Новые дома располагаются на бугристом пустыре. Он останавливается на подходе к ним, на щебенке, освещенной лунным светом, держа руки в карманах. В темном воздухе разливается приятный запах молодого леса. Хороший материал для своей ценовой категории – это он видит сразу. Стандартный дизайн с легким налетом «швейцарского стиля», все выстроено в спешке за одно короткое лето.
– Мири?
Он лежит на кровати в номере отеля, в одном белье. Из открытой двери ванной комнаты падает электрический свет.
– Это я.
Его голос кажется громким в сдержанной тишине комнаты.
– Все было замечательно, – говорит он. – Нет, все замечательно.
Сосновые стены, вощеная сосна.
– Это, ну, вы понимаете – Альпы. Нет, мило. Именно что мило… Завтра я должен буду провести день с инвесторами. Выполнить свою работу. Напоить их. Накормить. Показать им магазин, где продается приличный сыр. Вам нужен магазин, где продают приличный сыр.
Он смеется чему-то.
– Мне говорили, здесь есть один… Нет, в пятницу будет застройщик… Как вы там? Как обстоят дела?.. Да? Что ж, мы этого ожидали, разве нет?.. Полагаю. Я не знаю. А почему вам самой не спросить его?.. Я бы об этом не волновался. – Он зевает и повторяет: – Что ж, я бы не волновался об этом… Я волнуюсь?.. Полагаю, да. Ну, да. – После недолгой паузы он говорит: – Здесь все так же. Спокойной. Хорошо. Спокойной.
Глава 2
Утром она ждет его в отеле, он на это не рассчитывал. Она стоит в просторном холле, отделанном сосной, разговаривает с менеджером так, словно хорошо знакома с ним.
– Привет, – говорит Джеймс, подруливая к ним.
На нем тщательно отглаженная рубашка с открытым воротом. Она поворачивается к нему, и он видит, словно впервые, шрам на ее нижней губе. Шрам отчетливо выделяется на гладкой коже, словно капля застывшего воска, очень похоже. Он старается не смотреть на шрам.
– Вы пришли ко мне? – спрашивает он.
– Конечно.
– Очень мило с вашей стороны.
Она знакомит его с менеджером, и они говорят несколько минут по-французски, с преувеличенной почтительностью о деревне, о том, как идет застройка.
На выходе из отеля, в окружении открыток и сувениров на горную тему, она надевает очки «Рэй-Бан» в черной оправе.
Ее маленький «пежо» припаркован перед магазином, продающим традиционные eaux-de-vie.
Они подходят к машине.
Как хорошо ему знакомы эти альпийские деревни. Безукоризненно опрятные. Повсюду цветы и флажки. Горы парят в воздухе, как декорации, прекрасные и безобидные, словно пейзажи маслом. А на улицах витает дух зажиточного пригорода. Все с иголочки. Угнетающая опрятность во всем. И все же здесь что-то есть – едва ощутимое чувство, что это место живет своей жизнью. Несколько еще не испорченных улочек, думает он. Другими словами, пока есть места, на которых можно делать деньги.
Она ищет ключи, вынимая из большой кожаной сумки горсти всякой всячины, и спрашивает, как он спал.
– Идеально, – отвечает он. – Спасибо.
– Это хорошо.
Его седеющие волосы зачесаны назад волнами от высокого лба. С возрастом его кожа становится все более неровной – солнечные очки только подчеркивают это. И также в нем прибывает солидности. Он ждет, пока она отыщет ключи.
– А откуда пойдет новый télécabine? – спрашивает он.
– Вон оттуда.
Она поправляет очки и указывает за бензозаправку, по направлению ко въезду в деревню, туда, где они проезжали вчера, по улице, обсаженной липами.
– И когда его закончат?
Вопрос важен.
– К началу сезона, – говорит она.
Она нашла ключи и теперь читает сообщение, пришедшее на телефон.
– Обещаете? – настаивает он.
Она поднимает взгляд.
Он улыбается.
– Я обещаю, – кивает она.
Дорога на машине до Les Chalets du Midi Apartments занимает меньше минуты. В свете дня постройка кажется меньше, чем вчера вечером, и уже не так впечатляет. Пустырь вокруг теперь еще непригляднее, весь в сорной траве и слякотных ямах, в которых только высохли большие лужи после недавней бури, прокатившейся по долине.
Он стоит, глядя на все это, пока она разговаривает по телефону.
Возможно, она говорит с Нойером, и он пытается расслышать ее слова.
Когда она заканчивает, он чуть поворачивает голову в ее сторону и спрашивает:
– Это был босс?
– Он.
– Все в порядке?
– Да.
– Какой он из себя?
Вопрос как будто удивляет ее.
– Ну да. Какой он из себя?
– Он… – Она задумывается на секунду. – Опрятный.
– А он знает, что делает?
Она снова как будто удивлена, но отвечает:
– Уверена, что знает. А почему вы спрашиваете?
– Так, интересуюсь.
Ее английский не просто идеален: в нем слышится – в том, как она произносит отдельные слова, особенно гласные звуки, – настоящий английский акцент, некий мажорный лондонский налет.
– Должно быть, вы жили в Лондоне какое-то время, – предполагает он, улыбаясь ей в своих солнечных очках, неподвижно стоя на месте.
– Жила, – говорит она.
– Так и думал.
Он продолжает смотреть на нее. У нее миниатюрная, аккуратная фигурка. Платье доходит до середины бедер. Довольно стильно. Он думает: La belle plume fait le bel oiseau. Эта мысль заставляет его улыбнуться снова.
– Так что вы думаете? – спрашивает она серьезно.
Она касается пальцем шрама на губе. Она делает это периодически, просто притрагиваясь к нему на секунду.
Он обращает внимание на бурую застройку с угрюмыми окошками.
В любом случае ничего достойного внимания.
– Мило, – произносит он наконец. – Пойдемте посмотрим?
Что касается планировки этих просторных апартаментов, архитектор приложил все усилия для того, чтобы максимально использовать доступное пространство. В результате планировка получилась очень практичной. Гостиная с открытой кухней имеет доступ на просторную террасу площадью 8 м². С террасы, выходящей на юг, открываются впечатляющие виды на долину. Кроме того, в этих апартаментах вы увидите большую спальню…
Его собственные слова, написанные еще до того, как он увидел это место. Проза на стадии застройки.
Они стоят в демонстрационной квартире.
Даже после малообещающего экстерьера он разочарован. Впечатление полного отстоя. Ламинированный пол, мебель под «ИКЕА», дерьмовые картинки на стенах. Здесь явно сэкономили – эта мысль приходит к нему, едва он переступает порог. Слишком мало пространства. Здесь ничуть не «просторно», даже в понимании агента по недвижимости. Ощущение тесноты. Никаким «вау-фактором» здесь не пахнет, не считая разве что террасы, с которой открывается вид на горы в солнечном свете.
Так или иначе продать такое будет нелегко. Не по объявленной стоимости.
Он возвращается в квартиру. Интересно, кто был советчиком Нойера? Такая экономия просто не оправдывает себя. Только если у него совсем не было денег. Но в таком случае нужно было найти других инвесторов. Никакой проблемы. Джеймс знает, где их найти, где найти денег на такие проекты. Однажды Хамфри взял его с собой на мероприятие в «Огурец» – деньги их там просто ждали, разодетые, улыбающиеся, жующие закуски.
Должно быть, Дьюти-Фри просто оставил проект без внимания. Это действительно второстепенное дело. Никакие олигархи не потянутся в эту сонную долину. Ничего похожего на Мерибель-Виллидж. Но даже если так, можно было сделать все на должном уровне. Выжать из проекта все, что можно. А теперь придется в итоге делать скидку на пятьдесят тысяч. Зачем бросать деньги на ветер? Несколько достойных предметов мебели, холодильник «Смег», немножко мрамора в ванной. Такие детали делают сделку успешной. Эти люди приходят сюда на день. Первое впечатление – все, что у них остается.
Он открывает и захлопывает дверцы хлипкого кухонного гарнитура.
Ну должен же быть хоть какой-нибудь вау-фактор.
Занавески, думает он, слово из студенческого общежития. Какой-то жуткий цветочный орнамент – полная хрень.
Она видит, что он не в восторге.
– Вам не нравится?
– Все отлично, – говорит он ей. – То есть пришлось экономить, конечно.
Он улыбается ей. И видит, что она его понимает. У нее то же ощущение.
– Кто был советником месье Нойера в этом деле? – спрашивает он и сразу добавляет, улыбаясь: – Я знаю, что не вы.
Он понимает это уже по тому, как она одевается. И подумывает, не сказать ли ей об этом. Что-то в этом роде.
Но момент упущен. Она говорит:
– Нет, не я. Не знаю, кто это был.
– Возможно, мадам Нойер?
Он говорит это как бы в шутку, и она снова повторяет:
– Я не знаю.
– А есть вообще мадам Нойер? – спрашивает он.
– Да, есть.
– Давайте тогда посмотрим остальное, – предлагает он.
Другие квартиры без мебели выглядят более привлекательно. Их пустота хотя бы предполагает какие-то возможности. Впрочем, все они будут такими же, как демонстрационная квартира. Несмотря на то, что она сказала, Нойер очевидно не знает, что делает. Ему нужна помощь. Нужен кто-то, чтобы держать его за руку. Именно на это Джеймс и надеялся – найти кого-то, кому нужна помощь.
Он подумывает, а стоит ли вообще показывать демонстрационную квартиру. Уж лучше показывать эти, пустые.
Он стоит у окна «пентхауса» – четыреста двадцать пять тысяч евро (без НДС) – дуплекс на самом верху здания, с видами на всю долину. Долина замыкается массой пересекающихся пиков. Целой стеной. С другой же стороны горизонт низкий.
Пол здесь еще не положен, он шагает по бетону.
– Здесь спят шестеро, так? – спрашивает он.
– Восемь, – говорит она.
– Восемь? – переспрашивает он скептически, словно журналист, берущий телеинтервью у политика.
Она говорит:
– Будет диван в гостиной.
– Верно. Ясно.
Он подходит к одному из окон. Здесь просторнее, чем в других квартирах.
– Камины были бы очень кстати, – рассуждает он.
– Возник вопрос, – говорит она, – в связи со страховкой.
– Да? – Он стоит, глядя в окно. – И все же.
Его рука на холодном стекле. По другую сторону вздымаются зеленые склоны, по сторонам долины высокие пастбища и сосновые рощи. Деревья отсюда кажутся игрушечными. Островерхие игрушечные деревья. Он смотрит на них. Все такое неподвижное.
– Окна на обе стороны – приятное решение, – говорит он.
Она ждет у двери, в соседней комнате.
– Да.
– В деревне есть магазин, где продают приличный сыр? – спрашивает он.
И снова вопрос как будто удивляет ее.
Она переспрашивает:
– Приличный сыр?
– Понтовый сырный магазин, – поясняет он, поворачиваясь от окна. – Есть такой?
– Тут есть сырный магазин, – говорит она. – Не знаю, что для вас значит понтовый.
– Уверен, знаете, – улыбается он ободряюще.
– Ну, думаю, его можно назвать понтовым.
– Много приличного сыра?
– Да, – говорит она и кивает.
– Отлично. Нам такой понадобится. Нам нужен магазин, где продают приличный сыр. Это важно для людей, с которыми мы сотрудничаем. Это для них обязательный компонент покупки недвижимости во Франции. La douceur de vivre. Сколько сейчас времени?
Она смотрит на свои часы:
– Почти без четверти одиннадцать.
– Подбросите меня наверх? – спрашивает он. – Я думаю, мне стоит осмотреть инфраструктуру сверху. Чтобы я мог хотя бы сделать вид, что знаю, о чем говорю. – Он улыбается. – А потом мы пообедаем.
Они уезжают тем же путем, каким приехали вчера, вниз по маленькой улице, обсаженной липами. Но сразу на выезде из деревни они сворачивают на дорогу, идущую крутыми зигзагами через лес. Она переключает скорости со второй на третью и снова на вторую, вписываясь в резкие повороты.
Потом они проезжают около километра по открытому пастбищу на четвертой. Солнце. Под большими навесами фермерский дом, потемневший от времени.
И еще несколько домов, настоящая деревня.
Вся эта земля – сколько она стоит? В ней целые состояния.
И снова лес. И виды на долину, теперь отступающие, иногда сквозь деревья, пока машина делает поворот за поворотом.
Вторая скорость, третья. Третья, вторая, третья. Ее тонкая загорелая рука все время в движении. Как и ее ступня в элегантной сандалии. (Ухоженные ногти, отмечает он – насыщенный розовый цвет, как внутри ракушки.)
Путь до вершины занимает двадцать минут.
– О! – произносит он, когда они берут последний участок дороги, выезжая из тени на открытое пространство.
Неожиданно много щебенки кругом, и дальше вверх, там большая застройка, не очень новая – квартиры, отель, возможно. Домики, здания. Она паркуется на свободном участке щебеночной дороги, в тени, и выключает двигатель.
Вокруг никого. Стоя в солнечном свете, он слышит дробный топот с пастбищ. А когда дует ветер, над головой тихонько поют линии электропередачи. В остальном – тишина.
– Ну, расскажите мне об этом, – просит он.
Она начинает рассказывать о горнолыжных подъемниках и лыжных трассах.
Слушая ее вполуха, он подходит к краю щебеночного покрытия. Склоны расходятся медленными волнами. Видна crêperie с закрытыми ставнями. Жужжание насекомых. Холодный горный ветер. И откуда-то – ленивое звучание коровьих колокольчиков, словно кто-то помешивает ложечкой чай.
Она рассказывает о лыжной школе, École du Ski Français.
Да, он тоже помнит что-то подобное. Давным-давно это было, когда он шагал на лыжах вслед за алым комбинезоном. Туманный день. Влажный снег.
Солнце светит в глаза. Ветер на коже. Руках.
Лице.
Он закрывает глаза и слышит в порывах ветра коровий колокольчик.
Жизнь так уплотнилась в последние годы. Столько всего происходит. Одно за другим. Так мало пространства. Он в самой гуще жизни. Слишком близко, чтобы разглядеть ее.
Солнце светит в глаза.
В порывах ветра коровий колокольчик.
Тепло солнца.
Ветер на коже.
Раствориться бы в этих ощущениях.
Безнадежно.
Это не шутка. Жизнь не шутка.
Он открывает глаза.
Трава колышется, поблескивает.
Она говорит:
– Восемьдесят процентов склонов смотрят на север. Особенно хорошо кататься на лыжах весной.
Вот оно. Вот его жизнь, то, что сейчас происходит.
Это все, что есть.
Она стоит рядом с ним, довольно близко.
– Да? – говорит он. – И сколько там? Длина лыжни. В километрах.
– Считая весь Гранд-Массив?
– Так или иначе.
– Около двухсот шестидесяти километров.
– Ух ты!
– Включая Флен, Морийон, Ле Карро, Сикст и Самоен.
– И они все взаимосвязаны подъемниками?
– Конечно.
– Один переход покрывает их все?
– Это можно устроить.
– Хорошо, – говорит он.
Приятно знать кое-какие факты.
На секунду он снова закрывает глаза, но очарование момента уже пропало.
Обед. Несколько признаний за пиццей. Она училась в художественной школе в Лондоне, откуда была исключена…
– Почему? – спрашивает он.
– Я влюбилась.
– Влюбились, – повторяет он. – Любовь все портит, не так ли?
– Вы очень циничны.
– Да, пожалуй, – соглашается он.
– Разве не в любви весь смысл?
– Весь смысл чего?
– Жизни.
– Я слышал об этом. И что вы сделали? – спрашивает он. – После исключения.
Она нашла работу агента по недвижимости.
И они говорят о недвижимости – он тоже занимался этим когда-то. И снова занимается теперь.
– Похоже, такова моя судьба, – говорит он.
– А вы верите в судьбу? – спрашивает она с удивлением.
– Теперь да.
– А я не верю.
– Конечно, не верите, – кивает он. – Вы слишком молоды.
Она смеется:
– Молода?
– Сколько вам?
Ей двадцать девять.
– Я бы дал двадцать пять.
– Ах, – говорит она, явно польщенная.
Он улыбается.
– А вам сколько?
– Мне сорок четыре.
– И когда вы начали верить в судьбу?
– Не знаю, – говорит он.
Ему очень нравится разговаривать с ней – в ней есть особая свежесть и прямота, – и он пытается придумать, что бы еще сказать, что-то настоящее. И произносит:
– Однажды утром я проснулся и понял, что уже поздно что-то менять. То есть по большому счету.
– Я не думаю, что когда-нибудь поздно что-то менять, – говорит она.
Он просто улыбается. И думает: «Вот такая штука с судьбой, ты только тогда понимаешь, что это судьба, когда уже поздно что-то с этим делать. Поэтому это и есть твоя судьба – просто уже поздно что-то с этим делать».
– Значит, это что-то, существующее только в ретроспективе?
– Полагаю, да.
– Тогда на самом деле этого не существует?
– Разве это следует из моей фразы? Я не знаю, – пожимает плечами он. – Я не философ.
– А вы счастливы? – спрашивает она, выдавливая кетчуп на последний ломтик пиццы.
– Да, думаю, счастлив. Смотря что иметь в виду. У меня нет всего, чего бы я хотел.
– Это ваше определение счастья?
– А ваше? – И, не дожидаясь ответа, добавляет: – У меня нет определения счастья. Зачем оно?
– Вы должны знать, счастливы вы или нет.
– Я не несчастлив, – говорит он и сразу задумывается, так ли это.
– Это не одно и то же.
– А вы? – спрашивает он. – Вы счастливы?
– Нет, – сразу отвечает она. – То есть моя жизнь идет не так, как я хочу.
Он думает, не спросить ли ее, как ей хочется, чтобы шла ее жизнь, что бы это ни значило. Но решает, отпив глоток воды, не спрашивать.
Они говорят о горных лыжах.
После обеда они идут вместе к Les Chalets du Midi Apartments. Аккуратные буковые изгороди, обрамляющие аккуратные улочки деревни, уже тронуты осенним румянцем.
– Вот теперь я примусь за свое дело, – говорит он.
– А мне теперь хочется это увидеть.
Он смеется.
Его вдруг охватывает странное чувство при мысли о том, что он познакомился с ней только вчера.
В долине жара. В небе ни облачка.
Он показал клиентам квартиры, и они сидят на террасе бара «Самоен» на главной площади. И вот он «делает свое дело».
На тротуаре пластиковые столы и стулья, и он следит за тем, как официантка составляет вместе два стола для их вечеринки. Затем он принимает у всех заказы.
Полетт, как он отмечает, сидит рядом с ним. Он улыбается ей:
– Порядок?
Она кивает.
И он снова возвращается к своему делу.
– Так вот, то дерево, – говорит он, выдавая с авторитетным видом сомнительный факт, который узнал только недавно, – является одним из самых старых во всей Франции. Ему, я думаю, около семисот лет.
Все поворачиваются к дереву.
Его мощный ствол два метра шириной. Сверху, на больших ветвях, поросших мхом, листва местами порыжела.
– А что это за дерево? – спрашивает кто-то.
– Липа, я думаю? – Джеймс поворачивается к Полетт.
– Да, это липа, – подтверждает она. – Она посажена знаменитым герцогом Савойским.
– Герцогом Савойским, – повторяет Джеймс. – Вся эта деревня просто полнится историей. Люблю я это место.
Кто-то вышел из-за стола и, подойдя к дереву, читает табличку.
– Тысяча четыреста тридцать восьмой! – кричит этот педант, коротышка средних лет, тыча в табличку.
Он крайне предусмотрительно одет в водоотталкивающий костюм, который сильно шуршит при движении, и прогулочные туфли с пористыми ремешками.
– Так что получается меньше шести сотен лет, – заявляет он, занимая свое место, рядом со своей не менее предусмотрительной женой.
– Ну, сущий саженец, – произносит Джеймс, под смех остальных.
Приносят напитки.
– Однако, – не унимается тип, – я не могу поверить, что это дерево – одно из старейших во Франции. Меньше шести сотен лет?
Джеймс решает игнорировать его. Он помогает официантке расставлять напитки.
– Есть же оливковое дерево, – разъясняет педант остальным, – которому, вроде бы, две тысячи лет…
Они пенсионеры, этот педант и его жена. Джеймс догадывается, что они могут подумывать перебраться сюда насовсем. Продать свою квартирку в Стоук-Ньюингтоне и получить взамен пентхаус в «Les Chalets du Midi Apartments». Они говорят на французском так же, как Дьюти-Фри – Джеймс слышал, как миссис Педант осведомилась насчет сортира – не столько с английским акцентом, как именно по-английски. Они говорят на французском по-английски. Как и Дьюти-Фри, в манере старой школы.
Джеймс передает педанту светлый альпийский лагер.
– Merci, – говорит педант, – monsieur.
– Где еще вы смотрели квартиры? – интересуется Джеймс.
– О, повсюду, правда, – отвечает мужчина, отхлебнув пива и навесив себе пенные усы. – Мы просто как бы разъезжаем по окрестностям. Ну, понимаете.
К Джеймсу обращается Арно (француз, живущий в Лондоне и приехавший сюда со своим партнером, Маркусом):
– А что вы нам скажете о горных лыжах?
– Они здесь великолепны, – говорит Джеймс.
– Вы катались? – спрашивает Арно.
После мимолетной заминки Джеймс отвечает:
– Лично я не катался, нет. В этой области у нас эксперт Полетт. Она вам все об этом расскажет. То есть я не стану вас заверять, будто это второй Вербье или что-то такое. Но здесь достаточно серьезное место. То есть, если брать весь э… Массив. Это ведь около двухсот пятидесяти километров лыжных трасс. Один билет на все. И потом Флен, там высота доходит до… двух восьмисот, двух девятисот?
Полетт говорит:
– Там две тысячи пятьсот. Плюс-минус.
– Хорошо, – говорит Джеймс примирительно.
Она тем временем отвечает на чей-то вопрос:
– Нет, снег тут всегда. Горные лыжи здесь чудесные.
И продолжает говорить о горных лыжах еще несколько минут.
Джеймс смотрит на нее – как взлетают ее брови над оправой солнечных очков, когда она старается проявлять воодушевление. Честно говоря, она немного высокопарна. Сейчас она рассказывает анекдот – что-то про лыжи, – и у нее не очень получается. Он отметил это еще за обедом. Но почему-то его трогает, как она убивает анекдоты. Слишком медленно рассказывает или что-то упускает. Просто ей не хватает беззаботности. Во всяком случае, для таких мероприятий.
И сейчас она теряет внимание публики. Кто-то по доброте душевной продолжает слушать ее с натянутой улыбкой. А кто-то откровенно игнорирует ее. Она пытается рассказывать быстрее, но это только сильнее все портит.
И вот она уже смеется сама, хотя больше никто даже не улыбается.
Вот же черт – она что-то пропустила, какую-то важную деталь, и рассказывает все по новой.
Джеймс поднимает взгляд к ветвям старой липы, в кроне которой блестит солнце.
И наконец, она добирается до конца анекдота. Анекдот окончен.
Люди не сразу это понимают, и раздается несколько сдержанных смешков.
А миссис Педант, снова занявшая свое место, хочет молока к чаю.
Полетт уходит за молоком – Джеймс в благодарность положил на секунду ладонь ей на руку, – и он начинает рассказывать о том, какие замечательные здесь места, развлекает публику, держась очаровательно и непринужденно в своей сиреневой рубашке и солнечных очках:
Во всяком случае, так ему кажется.
Он оплачивает напитки. А затем отводит всех в магазин сыров и помогает с выбором. Один или два человека решаются на покупку, избегая наиболее пахучих сортов.
На выходе из магазина он обещает:
– Мы еще вернемся сюда, если кто-то захочет купить что-то к ужину. Я знаю, некоторые проживают здесь, и мы с радостью покажем вам кое-какие чудесные местечки в деревне. Почему бы нам не встретиться здесь, на главной площади, около семи, если кто-то захочет?
Он, как всегда, играет на публику.
А затем, когда игра окончена и публика расходится по извилистым улочкам деревни, наступает знакомая эйфория, прилив энергии.
Они стоят у витрины fromagerie.
Джеймс спрашивает:
– Выпьем?
Они снова сидят на террасе бара «Самоен».
– Думаю, все прошло хорошо, – произносит он. – Что скажете?
– Очень.
– Полагаю, здесь будет как минимум одна продажа, на этом участке, – говорит он.
Она спрашивает, кого он имеет в виду.
– Арно и Маркуса, – отвечает он. – Они вполне могут клюнуть. Кстати, спасибо, что выручили меня с лыжной темой.
– Всегда пожалуйста, – говорит Полетт.
Джеймс кивает с преувеличенной признательностью, вызывая ее смех.
– Вот ведь черт! Он застал меня врасплох, когда спросил, катался ли я на лыжах.
– А как насчет Ноттбаров? – спрашивает она.
Ноттбары – это господин и госпожа Педанты.
– Они? – Джеймс делает кислую мину. – Нет. Не думаю. Я не уверен насчет степени их серьезности. Я бы на них не ставил.
И они принимаются перемывать косточки Ноттбарам – в какой-то момент Джеймс встает и подбегает к древней липе, пародируя господина Ноттбара, и тычет пальцем в табличку.
Подходя обратно к столику, за которым смеется Полетт, приложив чуть согнутый палец к губам, он решает, что спиртное слегка ударило ему в голову. Слегка вспотев, он усаживается на место и смотрит на часы.
– Еще по одной? – предлагает он.
Она кивает, и он делает знак официанту.
Семь часов. Никто не появился. Они двадцать минут ждут в ранних сумерках. Затем Джеймс говорит:
– Что ж… Похоже, разжиться сыром к ужину желающих нет. А вы не хотите купить что-нибудь? Или вам пора отчаливать?
Они заканчивают вечер в ресторане на одной из узких улочек, ответвляющихся от главной площади, между высокими каменными домами.
Только после ресторана, после еды, савойского вина и дегустации скандинавской тминной водки местного разлива он догадывается спросить:
– Вы ведь не думаете сесть за руль?
– Нет, – отвечает она. – Конечно, нет.
– Так что вы думаете делать?
Они стоят на темной улице.
– Я не знаю.
Вопрос остается открытым, пока они идут по направлению к его отелю. На плечах у нее его куртка – резко похолодало с того времени, когда они принялись за еду. В их деловые отношения закрался флирт.
К примеру, она разрешила ему потрогать ее шрам на губе. (От щепки из-под мопеда, пояснила она, ей тогда было четырнадцать.) Этот шрам в какой-то момент, когда они сидели на террасе бара «Самоен», начал привлекать его внимание. Он то и дело смотрел на него, как только они принялись за еду.
Он слегка коснулся его кончиком пальца и спросил, как бы про себя, каково было бы поцеловать его. И хотя она не сказала ему: «Почему бы не попробовать?» – у него возникло ощущение, что она была бы не против.
Она лишь взглянула ему в глаза своими карими глазами, и он отметил, какие они у нее большие и искренние, и предложил перейти к дижестиву.
Все это время они общались на французском. После того как были выпиты первые пол-литра «Мондёз», он настоял, чтобы они перешли на французский. И тогда он вынужден был объяснить, почему он так хорошо говорит по-французски – его отец жил во Франции, когда сам он ходил в школу, и все школьные каникулы он тоже проводил во Франции, в Париже или на юге. И она спросила его – с игривым блеском серьезных глаз, – не было ли у него гомосексуального опыта в пансионе в Англии, и он ответил, что не было. Все эти разговоры, сказал он ей, о том, что в английских пансионах это обычное дело, не более чем миф. И тогда она рассказала ему весьма пикантную историю о своем сексуальном опыте с одной женщиной, отчего у него пересохло во рту, и он подлил им еще вина.
Чего она не спросила у него, так это, был ли он женат или состоял ли в серьезных отношениях, и он также избегал этой темы.
Она, как выяснилось, была матерью-одиночкой. Отец ее сына проживал в Норвегии.
И вот после второй порции скандинавской тминной водки и одного десерта на двоих они оказались на улице, под звездами, на которые они смотрели, запрокинув головы к небу.
Ему пришло на ум, что этот эпизод со шрамом – она ведь сама предложила ему потрогать его, – был приглашением к поцелую. (Она тем временем стояла рядом, подняв лицо к небу, и слегка дрожала.) И он, ощущая у себя в крови вино с водкой, уже вознамерился поцеловать ее.
Секунду он чувствовал, что сейчас поцелует ее. А потом понял: нет.
Он окинул взглядом темную улицу. Было очень тихо. Она же по-прежнему смотрела в небо.
И тогда он спросил:
– Вы ведь не думаете сесть за руль?
И едва сказав, он понял, что это звучит как приглашение – так, словно он очень хочет, чтобы она осталась на ночь в деревне.
Она опустила лицо и посмотрела прямо на него хмельным взглядом:
– Нет. Конечно, нет.
– Так что вы думаете делать?
– Я не знаю.
– Вы не знаете?
Она покачала головой.
Еще один момент: вино и водка поют в его крови.
Ничего больше не говоря, они направились к его отелю.
Так что вы думаете делать?
Этот вопрос касался его не меньше, чем ее. В любом случае он почти не сомневался, что было у нее на уме.
Однако в резком свете холла эта мысль вдруг показалась ему глупой. Какой-то неудобоваримой. Возникла некоторая заминка.
– Полагаю, нужно снять вам номер, – услышал он свой голос.
И она после секундного колебания кивнула.
И вот он стоит у конторки и просит для нее номер.
А сейчас он у себя, сидит на кровати.
И снимает носки.
Он устал, это правда.
И все же…
Могло быть хорошо.
Он снимает носки и испытывает печаль от упущенной возможности.
Просто ему не хотелось прикладывать для этого какие-либо усилия. Именно перспектива усилия, пусть даже минимального усилия, делала всю ситуацию, когда они стояли в холле, привлекательной.
Вот его друг Фредди приложил бы необходимое усилие. Уж Фредди приложил бы. Фредди поведал ему с гордостью при их последней встрече о том, как играл на пианино в джазовом квинтете в Уэльсе, и после выступления его пригласила выпить к себе за столик одна пара, мужчина и женщина. Женщина была вполне симпатичной, сказал Фредди, так что он принял приглашение, и они хорошо выпили и закинулись амфетамином, после чего его зазвали в гости, где вскоре стало ясно, зачем он был им нужен. Фредди должен был отыметь эту телку, пока ее муж смотрел на них и дрочил. Спасибо амфетамину, это длилось целую вечность, сказал Фредди. Ушел он от них только днем.
В этой истории было что-то жалкое, думает Джеймс, стягивая носки.
Фредди было сорок пять.
Пробавлялся он тем, что играл на пианино на свадьбах и на вечеринках в барах. И спал на чужих диванах.
– А тебя это не беспокоит? – спрашивал его Джеймс.
– Что?
– Твоя жизнь.
– А что с ней не так?
Джеймсу пришлось задуматься, чтобы сформулировать вопрос точнее. В итоге он сказал:
– Да, ладно. Ерунда.
Фредди был не столь счастлив и не столь доволен своим положением, как пытался показать. Дело не в том, что он ощущал себя как та стрекоза из басни, которую ждала суровая зима. (Хотя так и было.) Все обстояло проще. Он хотел, чтобы на него равнялись. Ему нужен был статус. В двадцать пять он добивался статуса безумными сексуальными подвигами – они обеспечили ему зависть ровесников. Теперь его слава поблекла. Ему еще случалось пробуждать зависть у ровесников, несомненно. Тем не менее им уже не хотелось быть им. У него не было денег, а женщины, которых он цеплял теперь, были по большей части не такими уж хорошенькими.
Джеймс смотрит на себя в зеркале, пока перемещает во рту жужжащую электрическую зубную щетку.
На лице у него мертвящая вялость. Сплошное безразличие. Он смотрит на свое лицо так, словно оно чужое. И ощущает определенную дистанцию между собой и этим лицом в зеркале. Неновый свет – ромбовидная лампа на стене – не обнадеживает его. Он слегка пьян. Возможно, чуть больше, чем слегка. Это лишнее. Он выключает зубную щетку, закрывает ее на секунду колпачком. И думает о том, что скажет Нойеру утром – что он должен был быть здесь, а не валандаться со своими помощниками.
Это не шутка.
Жизнь – это вам не гребаная шутка.
Глава 3
Седрик Нойер моложе Джеймса на несколько лет. Однако на нем словно лежит груз возраста, что проявляется в одутловатости лица, бульдожьей нижней челюсти, намеке на сибаритский второй подбородок, нависающий над тщательно выбритым горлом. На нем костюм от «Барбур». Он стоит перед Les Chalets du Midi Apartments и курит сигарету, рядом припаркован «мицубиси-паджеро», забрызганный грязью.
Он владеет, насколько известно Джеймсу, большей частью здешних земель. Его отец был фермером – и фермерствует до сих пор в определенном смысле. У него есть маленькое стадо, и семейный доход разбухает от субсидий на сельское хозяйство. Но ведь сейчас земля – это главное. Поля в Самоене и Марильоне, а также в их окрестностях, и, со стороны матери Седрика, дальше по долине, в Сиксте.
Многоквартирные дома – первый самостоятельный проект Седрика по освоению земель. В течение многих лет, еще с восьмидесятых, его семья продавала поля застройщикам – гектар здесь, два гектара там – по ценам, устойчиво шедшим вверх. (Последний участок земли, с разрешением на планирование, ушел за миллион с лишним евро.) Именно Седрик при поддержке своей сестры Мари-Франс стоял за идею самостоятельного освоения земель – продвижения вверх по «цепочке наращения стоимости», как он это называл. Эту фразу он усвоил в École Supérieure de Commerce в Лионе.
– Я хочу не просто продавать молоко, – заявил он отцу, пытаясь высказать свои амбиции в терминах, понятных старику. – Я хочу делать сыр, много сыра.
Он устремился к Джеймсу, чтобы пожать ему руку, и одаривает его покровительственной улыбкой – он относится к нему как к подчиненному, техническому специалисту, вроде сантехника или слесаря.
Своими апартаментами он очень гордится, Джеймс это сразу видит.
Так что он держится тактично, когда они принимаются за осмотр, начиная с демонстрационной квартиры.
Полетт тоже с ними. Он ощущает ее молчаливое присутствие. Она покинула отель ранним утром и отправилась домой в Клюз. Когда она появилась снова в девять утра, вид у нее был до крайности уставший.
– Очень мило, – говорит Джеймс Седрику о кухне в демонстрационной квартире.
Тон его сдержан и вежлив, но без энтузиазма. Седрик, бродя по комнатам в своем «Барбуре» и вельветовых брюках горчичного цвета, как будто не замечает этого.
Они стоят на балконе, восхищаясь открывающимся видом.
– Magnifique, – произносит Джеймс с чувством.
Они говорят по-французски.
Этим утром в воздухе чувствуется дыхание осени. Ранний туман рассеялся. Солнце снова греет. Сейчас. Сделай это сейчас. Скажи что-нибудь.
– А есть у вас другие планы по застройке? – спрашивает Джеймс, продолжая смотреть на величественную гору, нависающую над деревней.
– Конечно, – отвечает Седрик тоном, дающим понять: он не настроен обсуждать это.
На его гладком лбу выступили капли пота. Он закуривает американскую сигарету.
– Я знаю, вы были не вполне довольны сервисом, – говорит Джеймс.
Седрик пожимает плечами, не поворачивая головы.
– Если вы продадите квартиры, будет замечательно, – говорит он.
– О, мы их продадим, – заверяет его Джеймс. – Мы их продадим. С этим проблемы не будет.
– Тогда порядок.
– Знаете, почему я этого коснулся? – говорит Джеймс. – Мы фокусировались в основном на более традиционных областях. То есть фирма в целом. И поэтому, возможно, мы оказались не в состоянии уделить вам то время и внимание, которого вы заслуживаете. Теперь же мы планируем нацелиться на новые области.
Повисает короткая пауза. Затем Джеймс продолжает:
– Я планирую кое-что начать.
Вот оно.
Он сказал это.
Это было сказано.
Я планирую кое-что начать.
Седрик вообще слушал?
Джеймс говорит:
– В ряде новых областей имеется большой потенциал. Я уверен, вы со мной согласитесь.
– Конечно. – Седрик не смотрит на него.
– Так что я хочу нацелиться на эту область, – говорит Джеймс. – Сделать так, чтобы здесь что-то состоялось. Думаю, вместе мы сможем сделать так, чтобы здесь что-то состоялось. – Он улыбается. – Я хотел бы поговорить с вами, – продолжает он, – о том, какие еще у вас планы. Может, подключиться на ранней стадии. К примеру, эти квартиры, они отличные. Они очень милые. Но должен все же сказать, что, по-моему, мы сумеем в будущем захватить верхний сегмент рынка с любыми планами застройки, какие у вас есть. Это великолепная долина. Здесь ощущается такой традиционный дух, которого нет больше нигде во Французских Альпах, насколько я знаю. В плане культурного наследия. Плюс лыжная инфраструктура, которая все время развивается. Можно зарабатывать больше на топовых проектах. Мы могли бы сделать все на элитном уровне. Понимаете, о чем я?
Этим утром он почувствовал себя смертным, проснувшись с головной болью от выпитого вина и водки, все его кости словно стонали. Сквозь занавески просачивался молочно-бледный свет. Он едва смог разглядеть время на часах.
Время теперь от него ускользает.
Он уже не молод.
Я уже не молод, подумал он, сидя на кровати, сложив руки на коленях и тупо глядя в пол. Когда же это произошло?
С некоторых пор, год или два назад, его стало одолевать гнетущее чувство, что он в состоянии увидеть свою будущую жизнь до самого конца, что ему уже известно все, что с ним произойдет, что теперь все будет предельно предсказуемо. Вот что он имел в виду, когда говорил с Полетт о судьбе.
И сколько еще возможностей, после этой, останется у него, чтобы убежать от этого?
Немного.
Может, ни одной.
Если вообще есть возможность. В чем он сомневался.
Седрик не проявляет интереса к его предложению. Щурясь на солнце, поднося сигарету к своему маленькому рту, он, похоже, больше думает о немногочисленных машинах на дороге, покидающих деревню в направлении Морильона, чем о словах Джеймса. А именно – о перспективе в будущем увеличить инвестиции на начальном этапе, чтобы максимально повысить потенциал недвижимости.
– В этом больше риска, – говорит Джеймс. – Но если вы хотите частично снизить его, мы можем найти других инвесторов, чтобы задействовать их вместе с вами.
Седрик что-то ворчит, он явно не в восторге от этой идеи.
– В любом случае, – говорит Джеймс, стараясь не замечать собственного разочарования, – давайте поговорим о ваших планах и будем исходить из этого. – Он вручает Седрику визитку, из недавно напечатанных. – Мне хотелось бы, чтобы вы позвонили мне.
После осмотра апартаментов Джеймс ведет Седрика в пафосное модное кафе в деревне и заказывает ему кофе. И смотрит, как тот поедает выпечку – tarte aux fraises – отделяя кусочки вилкой.
Полетт сидит с ними. Она выпила чашку эспрессо и набирает что-то в своем телефоне.
Седрик все же проявляет некоторый интерес к наживке Джеймса – по крайней мере, предлагает проехаться с ним по долине и показать несколько площадок, которые он планирует осваивать.
И Джеймс начинает раздумывать, пока Седрик соскребает вилкой crème anglaise с тарелки, где бы ему достать денег – скажем, пару-тройку миллионов, – чтобы вложить в недвижимость во Французских Альпах. У него есть кое-какие телефоны. Людей, знакомых Дьюти-Фри. Ведь все на самом деле определяют связи. Что бы там ни говорили. Сводить вместе деньги, возможности и снимать проценты. Что-то для себя.
Они едут через долину примерно час. И Седрик, владеющий чуть ли не половиной всей этой земли, то и дело показывает поля, которые принадлежат ему.
На одном из них они делают остановку. Это склон прямо над деревней, где домов меньше и начинаются луга. Седрик говорит, что эта территория принадлежит его семье уже восемьдесят лет – сюда выводили стада сразу после зимовки, пока на пастбищах повыше еще лежал снег. Le pré du printemps, так они называют его. Похоже, эту землю он считает самой многообещающей в плане освоения.
– Так что вы, собственно, планируете? – спрашивает его Джеймс.
– Что-то вроде прежнего, – говорит Седрик, имея в виду Chalets du Midi Apartments.
Нет, нет. Забудь об этом.
Джеймс думает о нескольких шале малых и средних размеров. Не больше восьми, расположение хорошее. И многоквартирные дома, где-нибудь посередине. Возможно, десять. Парковка в подвале. Объекты досуга и отдыха. Все по высшему классу. Масса шифера, цинка.
Он прикидывает расходы, стоя по колени в пожухлой траве.
Седрик курит.
– Что насчет планировочных норм? – спрашивает его Джеймс. – Вы знаете кого-то, кто бы мог нам с этим помочь?
Выясняется, что тетка Седрика работает помощницей мэра. Его многочисленное семейство расползлось в местной администрации точно плющ.
– Это превосходная площадка, – говорит Джеймс.
Он смотрит вниз на черепичные крыши деревенских домов: пестрые, яркие, разбросанные в беспорядке. Даже в это время, после полудня, деревня кажется пугающе тихой. Мертвый сезон. Осенью здесь ничего не происходит. Орлы с утра до вечера чертят круги над тенистыми лощинами.
И далеко-далеко поднимаются склоны, поросшие лесом, в тени.
В тиши.
Глава 4
Воскресное утро. Они прогуливаются по Транмер-роуд, мимо домов с террасами, окна которых выдаются вперед точно щеголеватые брюшки. Рядом припаркованы здоровенные черные «ауди», «БМВ»-универсалы, джипы «фольксваген». Пространство между домами и тротуаром отделено низкими кирпичными заборами, а местами – живой изгородью. Ворота, как правило, металлические, ниже пояса. А дальше – дорожка из плитки к узкой входной двери. Джеймс отмечает, что здесь модно помещать номер дома на стекле окошка над дверью, словно темные прозрачные островки в молочной глазури.
Его дом тоже снабжен чем-то подобным. Хотя и поскромнее – цифры просто нарисованы на стекле по трафарету, а не проступают на глазури негативом. Номер уже был там, когда они въехали в дом. Миранда в то время была беременна. В доме царил беспорядок. Старинный газовый камин в гостиной. Разросшийся сад. Слой пыли на всех поверхностях в доме. Раньше здесь жили чьи-то родители, потом они умерли, и дом продали. Он стоил более чем полмиллиона. Поразительно, как мало тебе доставалось за такие деньги – и так повсюду в этой продуваемой ветрами, низинной части Лондона, совсем незнакомой ему, со всеми ее тюрьмами и спортивными площадками.
И огромным пустым небом.
Они заплатили за дом наличными. Миранда заплатила. Открытые пространства, покрашенные в бледные цвета. По саду проложены дорожки, густой дерн, желтые нарциссы. Повсюду галогенные светильники с отдельными выключателями. Все это, надо признать, довольно миниатюрное. Гостиная – улицу скрывают льняные шторы – лишь два шага от стены до стены. За кухонным столом поместится не больше четырех человек. Детская комната такая маленькая, что окно занимает почти всю стену.
А в саду дрожат нарциссы, облака в небе собираются и расходятся.
И это было пять лет назад.
Время идет.
– Томми! – кричит Джеймс, когда его сын слишком забегает вперед. – Том!
Они в конце Транмер-роуд, где она сходится с Магдален-роуд, там стоит начальная школа, а дальше Уэндсвортское кладбище, протянувшееся вдоль железной дороги на Клэпем.
Том ждет его, Джеймс берет его за руку, и они переходят дорогу.
Они приходят на станцию – это ежеутренний маршрут Джеймса. Названия мест в Суррее, которыми испещрено табло, знакомы ему не хуже собственных снов. Они теперь часть его, эти названия: Нью-Молден, Сурбитон, Эшер…
Вернувшись домой вечером в пятницу, он увидел, что дети спят, а жена смотрит телевизор, какую-то телевикторину. Смех каждые несколько секунд. Он присел рядом с ней на диван, оставив вещи в узком холле. Снял туфли.
Потом они лежат в постели.
В воскресенье, однако, он был не в себе.
На прошлой неделе, когда дул сильный ветер, довольно большой кусок трубы упал с крыши и проломил чей-то новый джип «ниссан», припаркованный неподалеку. Кошмар страховщика. Всю неделю Миранда общалась по телефону со страховой компанией, без особого успеха. Даже просто починить трубу было уже проблематично. Он провел большую часть воскресенья, сгорбившись под склоном крыши, вглядываясь в мелкий шрифт на экране планшета и кипя от бешенства. Том хандрил, портил вещи. Алиса вопила где-то внизу.
Поезд проходит сквозь свет. Мимо земельных участков. Мимо стен, увитых плющом. На секунду мелькает какой-то водоспуск, сияя точно ртуть под темными деревьями. Множество путей идут параллельно друг другу, когда они приближаются к Уимблдону.
Он держит Тома за руку, сходя с ним на платформу. Люди повсюду. Местные поезда стоят в ожидании в полосах света, пока над головой плывут облака.
Сегодня на обед приезжают родители Миранды, из Ньюбери. Миранда на кухне, готовит. Вероятно, какое-нибудь итальянское блюдо из ягненка.
Том говорит:
– Почему деревья такие высокие?
Они в автобусе номер 93, по пути от Уимблдонского стадиона к палате общин, вверх по Уимблдон-Хилл-роуд.
Джеймс раздумывает над вопросом.
Сегодня его очередь гулять с Томом с утра, чтобы Миранда могла приготовить обед, пока Элис будет висеть в своей подвеске, призванной уберечь ее от неприятностей.
Он говорит:
– Полагаю, они пытаются подняться так высоко к солнцу, как только возможно.
– Зачем?
Другие пассажиры – их совсем немного – сдержанно улыбаются им. Они на верхнем ярусе, в передней части.
– Ну, – объясняет Джеймс, – солнечный свет дает им рост. Он нужен им для роста.
Том смотрит с интересом на платаны вдоль дороги, они тяжело нависают над тротуаром. Лондонское воскресенье, людской гомон лишь слегка приглушен. Все целенаправленно шагают вниз по улице. Джеймс видит мужчину и женщину, идущих вверх по холму, туда же, куда едет автобус, – высокая женщина с копной темных волос что-то объясняет на руках.
– Он нужен им для роста, – повторяет Том, в то время как солнечный зайчик играет в листве, на которую он смотрит.
– Именно так, – говорит Джеймс с отцовской гордостью.
Здесь стоят симпатичные дома из красного кирпича.
И новые микрорайоны с многоквартирными домами.
Нойер. Он всегда в его мыслях.
Затем «деревня» Уимблдон. Главная улица с шикарными бутиками – люди энергично что-то покупают – и остатками зеленых зон. Военный мемориал.
Родители Миранды должны быть в пути. Они довольно простые люди, родители Миранды. Ходят на ипподром в Ньюбери. Однажды пошли вчетвером. День «Хеннесси». Черт, кажется, это было так давно. Тот вечер кажется чем-то из другой жизни.
Время идет.
Воздух над пустырем душный и влажный. Кругом люди – сейчас еще лето, к тому же выходные. Папоротники трещат под натиском детей, продирающихся через их зеленые заросли. Деревья простирают ветви, покрытые листвой, над сухими дорожками. Обильный дождь, прошедший ночью, увлажнил сухую почву, а солнце сушит ее с самого рассвета. Солнце печет, пробиваясь сквозь дыры в кучевых облаках. Пруды отсвечивают слепяще-белым.
Джеймс идет за сыном по тихому пустырю, все дальше от людей, играющих в футбол, и собак, носящихся за палками.
Он раздумывает с самой пятницы, в каждую свободную минуту, о Нойере и земельном участке, который тот показывал ему. Нужно составить план, чтобы представить Нойеру что-то, явно превосходящее его собственные планы по сооружению укрупненной версии Les Chalets du Midi, заставленной дерьмовой мебелью. Восемь шале – вот о чем думал Джеймс, – и десять многоквартирных домов.
Они сошли с изъезженной дорожки с ее длинными коричневыми лужами и углубляются в лес с мощными деревьями. Повсюду папоротники, некоторые закручиваются на верхушках. Не отставая от сына, Джеймс пробирается через влажный кустарник, борясь с одышкой.
– Том, – зовет он, – Том! Эй! Подожди меня.
Восемь шале, десять многоквартирных домов.
Пять миллионов на все? Больше? Понадобится прокладывать коммуникации. Дороги. Сейчас это только тропа. Да, вероятно, больше пяти миллионов.
У Нойера столько не будет. Возможно, он вложит один или два миллиона.
Так что придется достать еще четыре-пять миллионов. И оставить Нойеру где-то – плюс землю – сорок процентов. Он будет рад? Получит почти половину дохода. Практически удвоит свои деньги. Должен быть рад: на Chalets du Midi он денег точно не удвоит.
Джеймс Тома из виду потерял.
– Том! – кричит он.
С завтрашнего дня, с понедельника, ему придется серьезно подумать, к кому он может обратиться за деньгами. Он уже об этом думает. У него есть несколько старых знакомых. Для начала. Тристан Элфинстоун, к примеру. (Он еще не сменил номер? Скоро узнаем.) Джеймс прихватил несколько визиток тем вечером в «Геркине» с Дьюти-Фри. Пора отыскать их. Дело в том, что сначала ему, по-видимому, нужно будет уйти от Эшера, если он обратится к людям Дьюти-Фри. Или нет? А то непорядочно выйдет.
Или хуже – судебный иск от Дьюти-Фри его не слишком обрадует.
Уйти от Эшера.
Это будет главный шаг.
Столько лишних расходов в эти дни, вот в чем дело. Ипотека. Школьные взносы. Зарплата Лаймы – няни-литовки.
Он еще не говорил Миранде о Нойере. Ей нравится, что Джеймс работает на Эшера. Ему хорошо платят. Работа надежная. Миранда думает, ему тоже нравятся все эти прогулки в горы. Раз или два, в прежние годы, она ездила с ним. Каталась на лыжах в выходные. До детей, естественно. Эту работу он получил почти одновременно с их знакомством, тем же летом.
Уйти от Эшера. Он борется с этой мыслью. Сначала надо все утрясти с Нойером. Отправить ему план – посмотреть, что он скажет.
И внезапно это кажется ему чем-то чисто умозрительным, иллюзорным. Пустой болтовней.
Он опять потерял Тома.
Тяжело дыша, Джеймс забирается на толстый ствол упавшего дерева, наполовину скрытый кустами. Он видит Тома в кустах, сын на что-то смотрит. Джеймс понимает, что пренебрегает мальчиком, мало общается с ним, он слишком поглощен своими делами. Своими планами.
Это его жизнь – все, что происходит с ним.
– Томми, – говорит он.
Лицо мальчика бледное, когда он смотрит вверх на отца.
У него ясные голубые глаза матери, не отцовские синие.
День безветренный.
Это не шутка.
Жизнь не шутка.