Семнадцатое января

Сильвия Кауфман сидела у себя в гостиной. Кресло было удобно, мягко, и она, потягивая третью чашечку чая, обозревала компанию, которая была зародышем ассоциации жильцов дома «Джексон Армз». Увы, командой суперменов их никак не назовешь. Улыбаясь про себя, Сильвия вспомнила то время, которое проводила с внуком и внучкой. Это было до того, как родители увезли их в Лос-Анджелес. Тогда внуков интересовали: Чудо-Женщина, Супермен и Аквекмен-блондин, который плавал, как моторная лодка. Среди проблем, занимавших детей, не было ничего подобного Лиге справедливости.

Ее самая старая приятельница Анна Боннастелло, естественно, пришла раньше всех, и Сильвия угостила ее холодным ужином. Анна отказывалась признать, что случившаяся после сильного сердечного приступа грудная жаба замедлила ритм ее жизни, и теперь она с трудом преодолевала коридор в квартире Кауфман, опираясь на палку. Особенно тяжело приходилось Анне по ночам. Ее суставы (впрочем, как и воля) теряли силу после захода солнца. Вот уже пятнадцать лет как Анна вдовствовала и вряд ли подходила для роли спасительницы, даже если бы владела самолетом-невидимкой Чудо-Женщины. Но проголосовать и подписать петицию Анна, конечно, могла.

А вот Йонг Пак, казалось, был способен расправиться с целой армией столь ненавистных ему проституток. Он был невысок и мускулист, с непроницаемым лицом и всегда выглядел собранным. Йонг Пак работал по шестнадцать часов — с пяти утра, когда выезжал на рынок Хантс-Пойнт, чтобы лично выбрать фрукты и овощи для своего продуктового магазинчика, и до девяти вечера, когда он, его жена и трое из четырех детей закрывали магазин. Пак сначала не хотел идти на собрание, поскольку это означало, что он должен закрыть магазин на два часа раньше. Но Сильвия пообещала встречу с Элом Розенкрантцем, представителем администрации, который выслушает жалобу и примет петицию.

К сожалению, было уже полдевятого, собрание началось полчаса назад, а Розенкрантц все не появлялся. Лицо Йонг Пака выглядело, как всегда, невозмутимым. Но вот Пэт Шиман проявлял признаки беспокойства. Сильвия давно знала: Луи, сосед Пэта по квартире, был гомосексуалистом, и предполагала, что Пэт тоже голубой, хотя он не выглядел женственным. Часто соседи по дому шутили над этой странной парочкой, которая жила в трех с половиной комнатах на четвертом этаже.

Эти шутки никогда не казались Сильвии смешными, хотя она и держала свое мнение при себе. Луи был тяжко болен и выглядел ужасно худым и слабым, почти как муж Сильвии перед кончиной. Конечно, Бенни Кауфман умер от рака, а любовник Пэта скорее всего болен СПИДом, но выглядели они почти одинаково. Пэт Шиман не являлся на самом деле одним из близких друзей, которых посоветовал мисс Кауфман пригласить сержант Данлеп, но всегда был очень приветливым, если им случалось столкнуться в магазине или в прачечной. Поэтому Сильвия попросила его прийти на собрание, следуя минутному порыву, и была удивлена, когда он принял предложение.

— Послушайте, Сильвия, этот самый Розенкрантц собирается появиться или нет? Потому что, если он не придет… — Инэ Алмейда скрестила руки на груди. Ей было двадцать восемь лет, и она постоянно на что-нибудь злилась. Впервые Сильвия встретила Инэ через несколько недель после того, как семья Алмейды переехала в квартиру на четвертом этаже, и та сразу же весьма красочно выразила свое отношение к неудобствам, с которыми пришлось столкнуться. Все вокруг было ужасно, правда, кроме мужа Инэ и того человека, с которым она в данный момент разговаривала. — А вот в моей стране избавляются от таких женщин, не подписывая никаких петиций, — продолжала Инэ. Это была ее вторая любимая тема — «в моей стране».

Как будто, подумала Сильвия, на Кубе — рай. Муж Инэ, упоминая Кубу, говорил об этой стране как об адской западне.

Андрэ Алмейда прервал жену на полуслове, как бы утверждая свою власть мужа и выражая личное мнение.

— Мы всего лишь должны ждать, — сказал он твердо, заставив замолчать Инэ. Это он умел делать, как никто другой. — Независимо от того, появится человек из администрации или нет, нужно что-то предпринять. Не можем же мы позволить нашим детям постоянно смотреть на этих путан в коридоре.

От негодования он чуть не сплюнул на ковер. Глаза Сильвии от удивления расширились, но она сразу поняла, что это был всего лишь жест: делать он этого не собирался. Все в кубинской семье Алмейды были христианами-евангелистами, дважды в неделю они посещали религиозные собрания. Их старший восьмилетний ребенок ходил в церковную школу, а не учебное заведение номер семьдесят восемь для детей младшего возраста, которое находилось прямо за углом.

— Кто-нибудь заметил, что случилось с дверью подъезда? Кто-нибудь заметил, что замок не работает и ключ не входит в него, а дверная защелка не попадает в этот чертов паз? Здесь стало небезопасно — хоть кто-то обратил на это внимание? — Майк Бенбаум гневно обвел взглядом всех присутствующих, прежде чем ответил на собственные вопросы. — Живет тут всякий сброд, наркоманы, шлюхи! Когда Моррис Катц владел домом, он управлял им, как управляют большинством нормальных зданий, а теперь у нас новое начальство, и никто вообще не знает, кто здесь хозяин. Разве компания, а не кто-то один, может быть хозяином? Надо было выкупить квартиры, когда нам это предлагали. Тогда бы мы сами решали, кому жить в нашем доме.

Майку Бенбауму шел восемьдесят первый год, он пережил свою жену и казался даже злее Инэ Алмейды. Понимал, что сам был еще более озлобленным, чем в юности, когда завоевывал приз за призом, боксируя с христианами на ринге. Он любил, когда его называли «воинствующим евреем». Бенбаум давно вышел на пенсию и кое-как перебивался на помощь от министерства здравоохранения, едва сводя концы с концами.

Разговор, который уже почти затих, так как все разуверились в приходе Эла Розенкрантца, вновь начал набирать силу. Сильвия тем временем занялась кофе и выкладывала на тарелку кусочки пирога (своего лучшего, с лимонной пудрой), но видела: всего лишь один из присутствующих, судя по виду, не придавал значения той опасности, которая грозила их спокойной жизни. Как и следовало ожидать, это был Майрон Гоулд. Так же как Майк и сама Сильвия, Майрон был одним из давнишних жильцов.

— Ну что здесь такого особенного? — спросил он, разводя руками, чтобы показать свое удивление.

Он вырос в этом доме, потом женился, развелся и вернулся в квартиру 2Б после смерти отца. Его мать, Шели Гоулд, проходила реабилитацию после операции на челюсти по удалению опухоли. Эта женщина покидала квартиру всего два раза в неделю для терапевтического лечения в госпитале, расположенном в нескольких кварталах от дома.

— А вы помните жильцов из квартиры 3Ф, что жили здесь два года назад? — Майрон терпеливо ждал, пока другие вспомнят. Это была банда, любившая мотоциклы, скорость и тяжелый рок. Их въехало сразу несколько человек, где обитала секретарша — крашеная блондинка. Она была маленькой, как мышка, но питала пристрастие к групповому сексу и Халею Хогзу. — Да, конечно, они жили у нас некоторое время, ну а что вы хотите? Вы же не можете отрицать того факта, что Моррис в конце концов выгнал их отсюда. Конечно, неприятно иметь таких жильцов, как в квартире 3Ф, но это всего лишь пустяк, который не может явиться причиной для каких-то коллективных протестов. Некоторые здесь присутствующие уже говорят о юристах и инспекторах по условиям проживания. Послушайте, вы же занимаетесь ерундой!

— Ну, а что говорит управляющий? — Майк Бенбаум с негодованием смотрел на Майрона Гоулда. Он чувствовал к нему отвращение, потому что Майрон был ассимилированным евреем, который хотел ладить со всеми. Таких людей Майк и его отец всегда ненавидели. От них вообще никакого толка, они готовы прятаться под материнской юбкой, как только жизнь им начинает казаться слишком жестокой штукой.

— Больше нет никакого управляющего. Прошлой ночью я отморозил, пардон, свою задницу, — сказал он, обращаясь к женщинам. — Мне восемьдесят один год, а я должен носить вниз мусор. С тех пор как Моррис уехал, все это место — просто кусок…

Заметив испуганный взгляд Андрэ Алмейды, старик умолк.

— Почему в других домах не случается ничего подобного? — Мухаммед Азиз был мусульманином из Пакистана и жил в «Джексон Армз» всего десять месяцев. Сильвия не приглашала его, ибо не знала достаточно хорошо. Но она хотела, чтобы кто-нибудь из азиатов присутствовал на собрании, и сказала об этом старому джентльмену, которого встретила около почтовых ящиков. Старика звали Афтаб. Он не мог прийти сам и послал вместо себя в качестве наблюдателя более молодого.

— Надо, чтобы мы могли понять, что происходит перед тем, как подписывать любые бумаги. Домовая администрация и так уже за нами охотится, — сказал он Сильвии. — Видите, многие квартиры пустуют. В них раньше жили азиаты, и ситуация становится все более опасной для нас. Я пошлю молодого человека, чтобы он сам все увидел и услышал. Мухаммед Азиз очень умен. На родине он был врачом, а здесь работает техником.

Сильвия ответила Афтабу широкой улыбкой, но на лице его увидела скрытую злость. Тем не менее ей пришлось смириться — в «Джексон Армз» проживало двенадцать пакистанских семей, и, если ситуация ухудшится, они все ей понадобятся.

— Многие пакистанцы живут в других домах, и у них нет подобных проблем. — На гладком смуглом лице Мухаммеда Азиза застыла вежливая улыбка, и голос звучал сладкоречиво.

Это, конечно, было серьезное замечание. Моррис владел тремя зданиями. После его отъезда в двух других заметных изменений не произошло. Те же управляющие, те же жильцы, которым по-прежнему оказывались коммунальные услуги.

— Совершенно справедливо! — Майрон Гоулд зацепился за мысль Мухаммеда, хотя не понимал, какие проблемы волнуют пакистанца. — Нет никаких причин считать, что лишь оттого, что выгнали пьяницу-управляющего, который, кстати, это заслужил, все пропало. Не нацисты же в самом деле оккупировали наш дом. — Последнюю фразу от произнес на повышенных тонах и многозначительно посмотрел в сторону Майка Бенбаума.

Майрон дал понять, что не позволит делать из себя дурака.

— Но ведь ты же не знаешь, правда? — Майк Бенбаум не переносил, если последнее слово в разговоре оставалось не за ним. Скорее его вынесут в простыне, чем он позволит ничтожеству вроде Майрона унизить себя. — Два дня назад я позвонил этим ворам, которые называют себя администрацией. Я так и сказал их секретарше: «Послушайте, мне ничего от вас не надо, мне надо, чтобы вы соединили меня с хозяином, я хочу напрямую поговорить с владельцем дома!» Вы знаете, что сделала эта дрянь? Она даже не сказала мне, чтобы я не лез не в свои дела! Она просто бросила трубку. Бряк, и все!

— Ну и что? — спросил Майрон, оглядывая присутствующих в поисках поддержки. — Какого черта ты все это рассказываешь?

Он не желал опускаться до уровня Бенбаума, но старый мерзавец его раздражал своим упрямством.

— А дело в том, — продолжал Майк Бенбаум, почти касаясь лица Майрона длинным крючковатым пальцем, — что, может быть, сам Гитлер владеет нашим домом, и у тебя нет никакой возможности доказать мне, что это не так. Ответь мне: если эти жулики не затевают ничего плохого, почему им надо прятаться?

Вопрос Майка, так же как и вопрос Мухаммеда Азиза, повис в воздухе. Сильвия Кауфман понятия не имела, каким образом дальше вести собрание и как сосредоточить внимание всех на главной теме. В конце концов, видела она, все свелось к выяснению личных счетов, и большинство жильцов осталось в стороне.

Но в этот момент внизу позвонили в дверь. Сильвия вскочила, чтобы открыть подъезд с помощью домофона, но вспомнила, что замок сломан, и мистер Розенкрантц (если это он) мог спокойно пройти прямо к ее квартире. Тем не менее она включила кнопку домофона, а затем открыла дверь в ожидании посетителя.

— Эл Розенкрантц. — Толстый человек пожал протянутую Сильвией руку и прошел мимо нее. — Прошу всех извинить меня за опоздание.

Он снял длинный водонепроницаемый плащ и вручил его хозяйке.

— У нас в Бронксе ЧП. Здание осталось без отопления. Мне пришлось принимать необходимые меры.

У Эла были маленькие глазки, тяжелые, нависающие над глазами брови и припухшие желтоватые щеки. Его взгляд перебегал с одного лица на другое, и он кивал, когда встречался с кем-либо глазами, машинально проводя пальцем по тонким темным усикам.

Майк Бенбаум первым обрел дар речи.

— А как по поводу ЧП в этом доме?

— Пожалуйста, называйте меня Эл, — начал Розенкрантц.

— Я никак не буду вас называть, пока не увижу каких-либо результатов, — парировал Бенбаум.

Вздохнув, Розенкрантц тяжело опустил свое большое тело на кухонный стульчик.

— Пожалуйста, называйте меня Эл, — повторил он, обращаясь ко всем. А потом, глядя на Майка Бенбаума, заметил: — Я даже не знаю, с кем разговариваю.

— С жильцом, — ответил Бенбаум, сложив руки на груди.

Розенкрантц, внимательно посмотрев на старика, подумал: лучшего начала для разговора не придумать.

— Миссис Кауфман, — сказал он, поворачиваясь к Сильвии, — я пришел сюда, чтобы услышать ваши жалобы. Как вы знаете, администрация занимается этим домом в течение неполных трех месяцев. За это время мы кое-что изменили, но считаем, в конечном итоге все перемены должны содействовать устранению проблем как для жильцов, так и для владельцев здания.

— И поэтому выбрасываете нас на улицу? — Голос Мухаммеда Азиза был слаще шербета. — С тех пор как поменялся хозяин, отсюда выселяют только пакистанцев. Скажите, почему это происходит?

Розенкрантц снисходительно улыбнулся.

— Пожалуйста, — сказал он, — назовите ваше имя.

— Мухаммед Азиз.

— Мухаммед, я занимаюсь этим бизнесом уже пятнадцать лет и знаю, что при купле-продаже недвижимости владелец первым делом проверяет документы на аренду квартир. Он хочет быть уверен в том, что люди проживают в них на законном основании.

— Чтобы потом поднять квартплату! — послышался голос Бенбаума.

Эл Розенкрантц взял чашечку кофе и деликатно стал отпивать его маленькими глотками.

— Договор об аренде, — начал он с почтением в голосе, — важнейший юридический документ, в котором оговариваются обязательства обеих сторон. Это соглашение рассчитано надолго. Договор об аренде очень важен для нормального течения городской жизни, и потому в Нью-Йорке даже создан специальный суд, который рассматривает спорные вопросы, возникающие между владельцами жилья и квартиросъемщиками. Закон гарантирует субъектам договора обоюдные права и обязанности.

Он помолчал, отыскав глазами Майрона Гоулда, который уставился на Майка Бенбаума, словно на внезапно выползшего таракана. Гоулд кивнул, признавая неоспоримость логики оратора. Эл продолжал:

— Через шесть месяцев пустующие квартиры будут сданы и нанят новый управляющий. Все будет нормально, и скоро вы станете смеяться над своими подозрениями. Мы преодолели переходный период без каких-либо помех, только дайте нам немного времени.

Андрэ Алмейда, опередив жену, начал первым:

— Мистер Розенкрантц…

— Называйте меня, пожалуйста, Эл.

— Нет, мистер Розенкрантц, я — кубинец. Родился на Кубе и там понял, что не каждый, кто пожимает тебе руку, на самом деле твой друг. Я хочу знать, почему вы позволяете шлюхам снимать квартиры в нашем доме? Я воспитываю своих девочек в истинной вере и не желаю, чтобы они видели подобные картины.

— Хорошо, что вы заговорили об этом. — Эл улыбнулся и взял кусочек торта, испеченного Сильвией Кауфман. Он почувствовал, как кожа у корней волос сильно потеет — это была одна из неконтролируемых им неприятностей. — Услышав о так называемых проститутках, я лично сразу же просмотрел файлы и проверил документы на аренду квартиры 1Ф. Она снята гражданином по имени Сэл Рагоззо. Один из наших проверяющих посетил мистера Рагоззо в его квартире, не нарушая договор, только потому, что у него там кто-то еще живет. Если виновность этих людей будет доказана, тогда мы уладим все без проблем. Основанием послужит нарушение морального кодекса квартиросъемщика.

Быстрым жестом, вздрогнув от отвращения, он вытер лоб белым платком.

— Все же, чтобы показать, насколько благосклонно мы настроены, я предлагаю вам петицию за… допустим, двадцатью подписями, и мы отправим Рагоззо уведомление о выселении, а затем посмотрим, решится ли он подать на нас в суд. Тем временем, мы считаем, вы должны просить вмешательства полиции. С этой швалью церемониться не надо. А пока я могу гарантировать только одно: наша администрация будет строже относиться к новым жильцам. Подобная неприятность больше не повторится, эти проблемы нами получены в наследство, так как квартира 1Ф была сдана мистеру Рагоззо Моррисом Катцем за три недели до того, как он уехал.

Наблюдая за спектаклем, разыгранным Элом Розенкрантцем, Пэт Шиман приходил в изумление. Сильвия считала Пэта голубым, что было верно лишь отчасти. Действительно, Луи Персио, сосед по квартире, был гомосексуалистом с женскими наклонностями. Эта пара встретилась, отбывая срок в тюрьме Даннимора. Так случилось, что Луи поместили в ту же камеру, где сидел Пэт Шиман. Между ним был заключен своего рода контракт: Луи соглашался удовлетворять сексуальные фантазии Пэта Шимана, который в свою очередь гарантировал физическое и сексуальное выживание Луи в тюрьме. После того как они год прожили вместе, не осталось ничего, кроме любви. Оба были более чем удивлены этим фактом, особенно Пэт Шиман, который после освобождения, проведя как-то уик-энд с семнадцатилетней шлюхой, отличавшейся небывалым энтузиазмом, понял, что хочет быть только с Луи Персио.

Они встретились на воле два, три, четыре раза, но это не остудило их чувства. И тогда Пэт Шиман, который всегда был реалистом, просто сел в поезд метро, доставивший его на Холмы Джексона. Он приехал всего с одним чемоданом. Это случилось четыре года назад. Двумя годами позже Луи проснулся однажды утром с ужасно опухшими гландами и лихорадкой, которую нельзя было вылечить ни аспирином, ни пакетами со льдом.

К счастью, никто ничего на знал о тюремном прошлом сожителей. Хватало и того, что они оба были известны как голубые. Пэт при небольшом росте — всего лишь пять футов семь дюймов — весил прилично, семьдесят пять фунтов, и был физически закален тюрьмой. Луи Персио, по стандартам тюрьмы Даннимора, был «лисой», а «лисам», как известно, защитить себя нечем. Пэт, однако, старался быть незаметным. Он работал водителем микроавтобуса. Это была очень хорошая работа для бывшего заключенного, и он не хотел, чтобы какие-нибудь жалобы дошли до офицера, контролирующего его поведение на воле.

Но даже если нюх Пэта Шимана притупится, он и через сто лет сможет распознать такое трепло, как Эл Розенкрантц. От того просто несло, и Пэт чувствовал этот запах, как старый заключенный чувствует страх новичка. Пэт уже все понял, едва первый раз увидел сутенера, поселившегося в квартире 1Ф с двумя шлюхами. Никто бы не смог подписать договор об аренде с Регзом Рагоззо, чтобы потом не броситься мыть руки. Этот парень просто потел оливковым маслом, так же как толстый Эл Розенкрантц, у которого капли пота текли по вискам. Фигура Розенкрантца была настолько ясна для Пэта, что ему просто хотелось кричать, бросать в этого человека его собственным дерьмом. Сейчас он вспоминал одного из охранников в тюрьме, который говорил те же слова, что и Розенкрантц: «Если только вы дадите шанс нашему заведению, то оно сделает для вас все необходимое». Пэта тошнило от такого вранья.

Но Шиман не терял контроль над собой. Он не стал рассказывать соседям, что стояло за всем этим, хотя уже на сомневался — новые жильцы напротив в квартире 4Б были наркоманами и употребляли героин. Он понял это, как только увидел их во время переезда. Черт возьми! Он кое-что знал о наркотиках и распрощался с ними из-за несчастного случая, когда участвовал однажды в вооруженном нападении, чтобы достать деньги и поддержать себя очередной дозой.

— Вы что, не можете распознать этого вора? — кричал Майк Бенбаум Майрону Гоулду. — Вам надо дождаться, пока он вам череп проломит? Вот тогда-то вы, наверное, проснетесь!