Наше первое свидание — в сквере — она назначила сама.
Я слежу из дальнего угла сквера.
Сидит на лавочке с каким-то интеллигентом. Он случаен или»…
Нет, она с ним не разговаривает.
К интеллигенту подходит некто с тощей бородёнкой.
Если Спаситель нашивал потёртые джинсы, то этот точь-в-точь Иисус Христос.
Они уходят.
Я не поддаюсь крайностям молодёжной моды. Однако чуть-чуть припустил, правда, только сзади, но лишь для того, чтобы бритым затылком не смахивать на функционеров.
— Вера, извини, двадцать минут ждал автобуса. Что случилось? Это свидание или выяснение отношений?
Вера теребила замочек своей сумочки, то раскрывая, то закрывая её. Молча. Неожиданно к её ногам упало что— то блестящее. Вероятно, из сумочки. Теперь мне предстояло только нагнуться, чтобы определить неизвестное в этой задаче. А-а, золотой старомосковский ключик. Бородка припаяна медью. Он обжигает пальцы, когда открываешь двери незнакомой квартиры…
В чужой комнате у нас ничего не происходит.
Мы молча пьём холодный чай.
«Вечерка» служит скатертью в нашей вокзальной сервировке. Постукиванием пальца я по крупинке сбрасываю соль с кончика ножа на газету. Это требует сноровки. Вот на полированной нержавейке словно бы и не было соли. Сверкает, чистая, словно бы вы-мы-та-я, из магазина.
Хорошо ли подсматривать?
Почему мне пришла в голову эта мысль?
Вера посматривает на меня, как на ледяную воду.
Ах, вот почему!
Жил-был писатель Олеша.
Чем отличается настоящий писатель от ненастоящего.
Графоман напишет: «… свитер с чередующимися крупными жёлтыми и чёрными горизонтальными полосами, плавно переходящими одна в другую».
Писатель, например Олеша, напишет просто «… свитер цвета осы».
Юрий Карлович пишет, словно бы разговаривает с собой.
Читатель подслушивает.
Это хорошо. Так лучше идёт работа у них двоих. Но не у нас.
Так делаются нужные открытия.
Маленькие: «…соль не оставляет следов на зеркале ножа».
Большие: умирание — это процесс сокращения круга зримых вещей, их смысла…
Если б я произнёс всё это вслух, она оценила бы?
Достаточно ли женщине иметь только античную фигуру гетеры?
Может быть, это и есть идеал женщины?
Я вдруг вижу Веру. В глазах у неё испуг, затем обычное оценочное выражение: «Нет, и ты мне не нужен!»
— Вчера погубил одессита. (Зачем я говорю это?) Хороший одессит был. Красивый.
Мне начинает нравится, как я леплю образ.
— Зачем же ты это сделал?
(Она заинтересовалась. Сработано хорошо.)
— Ты же знаешь, как важно мне сейчас произвести впечатление на шефа. Надо. Я всё ещё и. о. Исполняющий обязанности. Слышишь, как звучит мерзко?
— В тебе всегда жил палач.
— Такой же большой, как в Главном?
— Можно больше ясности?
— Можно. Шефу до зарезу нужно завалить проект параллельной организации. Ты же знаешь. Он поручил мне выступить с докладом. Я выступил.
— Удачно?
Решили создать комиссию для повторной экспертизы. Так что ему конец.
— И ты доволен?
Одессит в заключительном слове говорил какие-то жалкие слова. Он всё твердил: «У меня дети». Но все поняли у него будут большие неприятности на службе. Вернуться к одесскому начальству с заваленным проектом — для него действительно катастрофа. Но мне его не жалко. На его месте мог бы быть и я.
— Как?!
— Так.