Вот уже три недели — с Верой только служебные отношения.

Помнится, в детстве я дрался с Толькой Чучкиным.

Решался вопрос о «монархе». Нас окружили сопливые подданные. И мы сосредоточенно молотили друг друга. Вернее, верзила просто избивал меня. А я, плохо соображая (лицо уже было деревянным), автоматически продолжал наносить куда-то удары.

И кончилось дело тем, что Толька заревел и побежал.

С тех пор я крепко знаю: главное — выждать, претерпеть, выстоять…

Первой пришла Вера.

Все из «моих людей» (эти слова я произношу ещё несмело) на перекуре или разъехались в город по командировкам. В отделе одна Эльвира.

Она стоит босая, как Айседора Дункан. Дамы СКВ окружают эту щеголиху. С конструктором третьей категории Эльвирой Плешкиной их объединяет сейчас тридцать восьмой размер обуви.

Пока дамы рассматривают левый сапог Эльвиры, я сижу и исправляю её безграмотные чертежи.

Неожиданно появляется Вера. Какая-то неслужебная. Показывает глазами на Эльвиру.

— Эльвира Николаевна! — кричу щеголихе.

Подходит.

Привыкла к смене начальников, смотрит на меня, как на пустое место. Типичная Дездемона. А глаза — съест печень отца.

— Эльвиш. Отдай, пожалуйста, это письмо в машбюро.

Что сейчас будет?!

Дискредитация с пререканиями? Нет?

— Григорий Александрович! Отпустите меня сегодня на час раньше!

— Передай письмо и можешь быть свободна.

Вера положила на стол… две путёвки.

— Туристические. По Военно-Грузинской дороге. Вчера распределяли. Дали Вале, мне, — опасливо поглядывая на дверь, телеграфировала Вера. — Третья путёвка у кого-то из наших…

Чёрт бы побрал этого «нашего».

А если «наш» — Бернер?

Иду к нему.

— Евгений!

(Если будет со мной на «ты» и назовёт Григорием, значит, у меня всё в порядке. Там, у Главного.)

— А, Григорий, садись.

— Жень, куда в отпуск?

— В месткоме грозились сослать на Кавказ.

— По Грузии? Учти, под Батумом сезон дождей.

— Да ну их, эти пальмы в кадушках. Хочется опять на рыбку под Астрахань.

— Так, значит, на Кавказ ни в какую?

— Ни в… Постой, — сажает меня обратно. — Как с планом?

Молчу. Потом:

— Евгений Густавович. Горит ЭП-2.

Он задумывается, но сейчас же даёт ответ, который ему, конечно, ничего не стоит.

— Тебе нужен авторитет в коллективе.

— Работаю над этим. Знаю, престиж завоёвывают не у всех сразу, а поодиночке. Истина старая.

— Сосунок ты. Авторитет в коллективе — это когда у тебя порядок наверху. Нет, ты ей-богу завалишь план. И все мы не получим премии. А Главный этого не прощает. Убийца! Даю тебе Дуликова. Вернёшь в конце квартала.

— Женя! Родной! — захлёбываюсь я в благодарности. — Вылезу — поставлю твой бюст в отделе!

Входит Дуликов.

— Василий Кондратьевич. Ты что это… э-э… какой-то потрёпанный?

— Главный грозился переаттестацией… Ошибки.

Дуликов тяжело сел за кульман рядом.

— Ничего, Василий, — говорит Бернер.

«Кому ничего?» — думаю я.

— Григорий, — переходит на шёпот Бернер, — ломаю голову, как перевести Васю в ведущие. Проекты, как нарочно, сейчас мелкие, не на чём себя показать… Постой, Григорий! — вдруг восклицает Бернер. — Что, если ты подключишь Василия Кондратьевича на ЭП-2?! Разработка масштабная, на прицеле у министерства. Как, Василий?

— А Григорий Александрович возьмёт? — краснеет Дуликов.

— Я подумаю, — говорю я, не обнаруживая своего восхищения ходом Бернера.

— Евгений! — шепчу я. — Рядом с тобой я глуп, как консервная банка.

— Я где-то читал, — трёт себе лоб Бернер, — что консервы позволяют каждому чувствовать себя первооткрывателем… Приготовишь развлечения моим дамам к Восьмому марта. И лучше-к зачтению приказа: будут обиженные.

— Жень, как за кружкой пива: в чём секрет управления людьми? На деле.

— Ты хочешь стать политиком?

— В масштабах отдела. Не хочу быть бякой в глазах подчинённых.

— По известному анекдоту, бяки — это те родители, которые не дотягивают детей до пенсии. Администратор всегда бяка. Он отказывает. Сказать «да» ответственно и надо думать. При всём при этом надо выглядеть человеком.

— Выглядеть или быть?

— Англичане говорят: «Я честен всегда, если мне это обходится не дороже пяти шиллингов». Нетрудно быть — будь. Полезно знать, чего хочет подчинённый. Похвалы. Покоя. Карьеры. Прибавки. Помоги ему или сделай так, чтобы он был уверен в том, что ты ему помогаешь…

За толстыми линзами очков чудные, громадные, с красными ниточками сосудов глаза Бернера. Что за этими биологическими узлами?

Звякнул телефон.

— Бернер слушает. Не можем. Я вас понял. Что?! Если мы будем повторять «сахар», слаще от этого не будет. Я сказал всё, вы мне мешаете работать…

В трубке частые гудки.

Частые гудки. Там человек висит, зацепившись пальцами как бы за край камня. А другой человек здесь бьёт его по пальцам с побелевшими ногтями.

— Григорий Александрович, подождите! — тяжело догоняет меня Дуликов в коридоре и нервно закуривает. — Поверьте, Григорий Александрович, выложусь, кровь из носа… — бормочет он, не чувствуя боли от догорающей в пальцах спички.

Я спасён. Дуликов — робот. С него можно в год собирать три урожая.

Премию трудяге всё же придётся срезать.

Чтобы Эльвирке дать полностью. Так надо. При последнем обходе Главный остановился у её доски, перемолвился, похвалил вариант узла (мне пришлось самому набросать этот вариант).

Через полчаса — звонок шефа.

— Григорий Александрович, как с ЭП-2?

— Трудно с людьми. Не хватает…

— Вам трудно? Вы устали, Григорий Александрович?

Молчу. «Вы устали» — это страшно.

— Вы не умеете работать с народом. Перебросьте всех на ЭП-2. Почему вы с обеда отпустили Плешки— ну? Думающий конструктор. Вы мне её испортите. Вам дали Неменову, Дуликова. По журналу командировок посчитайте усидчивость по отделу и доложите на тех— совете.

Частые гудки.

Дали Неменову. Лучше бы её у меня взяли. И не заикнёшься. Тут же: «Умейте воспитывать».

Ну, положим, Эльвирку «застукали» в проходной. А Дуликов? Ведь только что…

Ничего не скажешь, служба… как это… Науходоносора у Главного на высоте.

— Евгений, — звоню Бернеру. — А ты уже доложил?

— О чём?

— Ну, об ЭП-2. О том, что героически отдаёшь Дуликова.

— Поди ты к чёрту!

— Не вешай трубку. Дай Дуликова. Василий Кондратьевич, кому говорили об ЭП?

— Никому. Постойте, курил с Прохоровым… — не может соврать Дуликов.

Да, не видать премии нашему Дурикову.

Прохоров.

Кроме выпуска стенгазеты, тот, кажется, ничего не делает. А премия у него всегда железная и почему-то по всем объектам.

Почему-то! Теперь ясно, почему.

Надо бы дать ему «Что кому снилось» для номера к Восьмому марта.

Затем коэффициент усидчивости шефу…

Невредно заготовить рапорт о переводе инженера Э. Н. Плешкиной из конструкторов третьей категории во вторую…

Затем дамы Бернера…

Итак, надо только то, что срочно и нужней.

Конечно же дамы Бернера; с Женькой необходимо рассчитаться в первую очередь.

Боже, ко мне с рулоном чертежей направляется — П-ов! До чего же занудливый тип. Сейчас заявит мне, именно заявит, а не скажет: «Григорий Александрович! Завтра «рыбаки» (заказчики из Рыбного института), а у нас конь не валялся».

— Николай Степанович! — останавливаю П-ова в шести шагах. — Если вы с «рыбаками» и конём, который у вас не валялся, — тогда завтра. Готовлю экспресс-справку для Главного. Меня здесь нет! — это я кричу уже всему отделу.

П-ов возвращается на своё рабочее место и прячет рулоны за кульман. Затем, разминая на ходу сигарету, направляется к двери.

«П-ов! А ведь вы у нас числитесь ведущим конструктором по «рыбным» делам! — хочется крикнуть ему вдогонку. — Почему, почему, чёрт возьми, вы не подскочили к моему столу красным от ярости, почему не стукнули кулаком по столу?! Ведь я обязан был, вы понимаете — обязан, и по положению, и по срочности дела выслушать вас и принять решение!..»

Однако незачем распалять себя. Надо собраться и выделить главное…

Да, дамы Бернера. Женька прав: при зачтении приказа с благодарностями будут обиженные. И недели на две скверный микроклимат в его отделе.

А полезно ли моральное поощрение?

Этот так называемый акт милосердия нуждающимся или вечный упрёк в несостоятельности всем остальным Скажу про себя: с торжественных вечеров, где я не упомянут в приказе, я ухожу совсем не с праздничным настроением.

«Будут обиженные». Ещё бы!

А если после приказа Главного зачесть шуточный?

Надо завтра посоветоваться с Бернером.

Тем временем дружно стучат ящики столов, двери шкафов. Инициативные сотрудницы толкутся на стартовой площадке у двери.

День-то кончился, а я так и не «прошёлся по доскам»!

На улице мокрый снег. Поднимаю воротник. Моей ещё нет на остановке.

Автобус, по-видимому, только что отошёл — у столба одна женщина. Женщина повёртывается ко мне лицом… Боже мой, Вера!

— Гриша, прости… Я ехала с тобой. Какой ты измученный, Гриша, тебе тяжело, я знаю. Я хочу тебе помочь! У тебя становление… Говорю не то… Опять о службе! Это ужасно! Знаю, знаю, ты её встречаешь здесь, на остановке… Едете вместе… с сумками… Гриша! Я здесь не первый раз… у этой мерзкой автопоилки, я… не могу иначе. Вон она идёт. Я ухожу. Как далёк сентябрь! Гриша, в сентябре?!

— В сентябре, в сентябре.