7
— Егупыч, подверни здесь и, пожалуй, все. Можно показывать.
Сашин отошел от порошкового тормоза, уже замонтированного в машину, и, вытирая промасленные руки концами, издали любовался своим детищем. Портил картину ковырявшийся в грязном халате Егупыч, но он сейчас отойдет…
Тормоз — снаружи простой, как нарисованный школьником цилиндр, — матово серебрился свежеобто-ченной сталью. Простым он был и внутри. Но не проста была идея, положенная в основу конструкции. Впрочем, тоже проста, как все неожиданно новое, что рождается «вдруг» в науке и технике.
Всего два года, как магнитные порошковые тормоза появились на выходе в одном головном машиностроительном институте. О них знали немногие. Нелегко было проникнуть туда Сашину. Нещедро делились информацией. Что греха таить, причиной тому была не только осторожность разработчиков, но и боязнь нашедшего сокровище скупца — готовилась лавина диссертаций, заботили руководство предвидимые лавры…
Библиотеки, кафедры, НИИ, переводы со словарем, уход с головой в теорию, непонимание, понимание, бес-соница, отчужденность в семье, расчеты, компоновки, эскизы — их десятки, может быть, сотни… По существу Сашин работал в параллель с институтом.
Неудачи, провалы, отчаяние, свет впереди… А проклятый техсовет! А треклятый Шкуро! А мастерские! А…
Как будто это только ЕМУ было надо!!
Да, ему это было нужно.
Почему? Что двигало им?
Жажда созидания?
Да.
Неприятие отжившего, инстинкт прогресса?
Да.
Можно в резине прошагать через грязную лужу, а можно догадаться, вернуться и положить спасительный для других кирпич. Была, значит, здесь инженерная реакция на «техническую грязь»?
Конечно и это.
Потребность делать людям добро? Чтоб лучше было всем, тебе, Родине?
Это было. Не как провозглашение кредо и следование идее. Это существовало в Сашине, как условный рефлекс, подспудно. Может быть, он совсем и не знал этого в себе.
Им овладевало тщеславие?
Почему «тще»? Да, он нуждался в общественном поощрении. Здоровое признание, искреннее, другими инженерами, другими людьми полезности его труда, его ума, таланта, его риска, его воли и того, что он дал, наконец. Было просто необходимо, чтобы люди порадовались его успеху, чтоб разделили с ним этот успех.
Почему все это сухо называют «принципом морального поощрения»? Или иронично «пряником»?
Хорошая это вещь, пряник без кавычек. И плохая — кнут. Якобы необходимый и очень нужный. Почему это он так необходим, этот кнут, вызывающий затаенную злобу, сопротивление и упрямое нежелание работать?!..
А может стимулом для Сашина был другой принцип, «принцип материальной заинтересованности»? Может быть, Сашин, коего этот принцип по воле Шкуро часто обходил стороной, сам решил стать «принципиальным». (Помните, у Райкина — Лисица Вороне: «Бу-дэшь таварш пэрэнсипиалный — всэгда будэшь с сыр»?) Может, здесь была отчаянная попытка заиметь хорошее жилье, машину, снять гнетущую заботу о деньгах, выбиться «в люди»?
А почему нет? Почему ему, безусловно способному, по-настоящему квалифицированному инженеру, которому случается разрабатывать и узлы, туманно именуемые «бортовой аппаратурой», не иметь этого? Имеет же все это его сосед «на недоливе»?
Вот уж, честное слово, этого не было. Не приходило в голову даже. Если можно так сказать — он был для Этого слишком рассеянным. Так называют сосредоточенных…
И вот он — РАБОТАЮЩИЙ порошковый тормоз!
Лучший тормоз.
Тормоз, созданный Сашиным.
— Заведи, — извиняясь голосом, попросил Сашин.
— Сколько можно, — проворчал старик, — тыщу раз включали — трудится без осечки.
— Молчи. Включай, — ласково приказал Сашин.
— Чем бы дитя не тешилось… — Егупыч повернул рукоятку справа.
Ротор взвыл, набирая скорость, казалось, он разнесет машину, но чуть — на сотые! — дрогнул тормоз и мягко укротил ревущий вал. Теперь машина погудыва-ла ровно и тихо, словно июльокий шмель.
Сашин стал измерять частоту вращения стробоскопом. Голубые, сливающиеся между собой вспышки освещали белое кольцо на крутящемся валу. Кольцо мало-помалу превращалось в белую метку, скрепленную с валом. Вал начал как бы останавливаться; для глаза. А ухо слышало прежний шмелиный гул — вал работал. Но вот вал в голубом свете совсем остановился, замерла в устойчивости метка.
— 1600 оборотов! — крикнул Сашин, словно бы находился в грохоте кузнечного цеха.
— Не ори. С тобой заикой станешь.
Сашин глянул на лицо Егупыча. Строгое лицо в голубом свете. Жизнь выдавала себя недовольным поже-выванием бритых губ.
«И чего пенсионеры бреются? Как хорош старик бородатый! Степенность. Благообразие. Или без работы не может, молодится, боится — спишут с корабля!.».
Сашин сам изменил тормозной момент. Это теперь делалось просто — поворотом реостатной ручки. Шмель загудел где-то далеко, улетал, наверное.
— Хватит, наигрались, — старик выключил общий рубильник. — Перекур.
Сели. Егупыч с удовольствием вытянул ноги, вынул какую-то длинную салонную папиросу, постучал ей по картонной коробке с золотом, продул и прикурил от щеголеватой зажигалки.
— Дорогие куришь.
— Могу. Сто двадцать плюс сто восемьдесят от ЦКБ. Больше собез не разрешает. Вдовцу триста хватит?
— Я думаю.
Игорь Игоревич мысленно сопоставил триста и свои сто шестьдесят плюс десятка премии; на семью — Саша недавно родила.
Вспомнил он также, что старика обхаживает стяжательница Прасковья Дудкина.
— Богатый жених, — сказал он шуткой.
— Не надо. Вот мое, — обвел рукой полуподвал испытательной станции Егупыч. — Все тут.
Егупыч… Он прошел с Сашиным весь этап отладки. Кто знает, может и сейчас еще Игорь Игоревич гальванизировал бы труп установки, если б Егупыч не предложил тогда поставить пружину помягче. Бывают завалы на лесосплаве. Так достаточно выдернуть один ствол у берега, чтоб тронулся весь бревенчатый массив.
— Теперь, возможно… э-э… Возникнет и некоторый, так сказать… э-э… шумок вокруг тормоза. Тебя на доску Почета… — молвил великодушный победитель Сашин.
При упоминании доски Почета перед ним сразу возникло лицо конструктора Коряги. Его, впрочем, называли Корягой только в праздничных приказах с благодарностями и на техсовете. А в ЦКБ, запросто, он ходил в «доцентах». Это была пора популярности юмористического эстрадного скетча, где фигурировал некий тупой доцент, который никак не мог взять в толк, что Авас — имя студента-кавказца, а не «А вас?».
Коряга был любим Главным именно за его стоеросо-вость. Когда директор вспоминал, что он по положению и Главный конструктор, что надо ему временами являться и в этой ипостаси, он лично брался за руководство разработкой какого-либо объекта. Нет, не какого-либо, а того, что хотя бы краем касался лелеемой в мечтах докторской диссертации. В исполнители он всегда брал Корягу. В этом сочетании и дураку было ясно, кто был лидером в дуэте.
— У Владимира Васильевича Коряга, — все объясняла этим секретарша Наденька входившему с хрустящими, словно бы накрахмаленными, письмами главинжу и Саня, махнув рукой, убирался восвояси со своими бумагами бегать по коридорам.
— Мстислав Евгеньевич, — звонила она Азизову, начальнику «доцента», — Нестора Фокича (это Коряга) к директору.
И когда Нестор Фокич появлялся в паре со своим начальником на пороге приемной, она вежливо останавливала Азизова:
— Владимир Васильевич просил Нестора Фокича.
При удаче (ее определял техсовет) Шкуро скромно выдвигал «доцента» и сей последний, как приваренный, висел на почетной доске вечно, выделяясь среди других, свежих портретов, желтоватым фоном подвергнувшейся естественному старению фотографии.
— Не бывать тебе на доске, — с дымом выбросил слова Егупыч. Он, реалист, сразу и правильно схватил — предлагая почетное место ему, великодушный Сашин не исключал, конечно, и лавры для себя.
— Это почему же?..
— Потому что конструктор ты дубовый.
— К-как это?..
— Дубовый-то? Прочный. Не то, что какая там липа. Какой тебе еще шум? Вокруг настоящего конструктора шума нет. Сдал чертежи. Изготовили. Собрали. Все работает. Чего шуметь? Сидит за доской, проектирует дальше.
У Игоря Игоревича отлегло. Он даже несколько заалелся от дорогого комплимента: рабочие скупы на похвалу.
Егупыч вынул новую «аристократическую» папиросу. Такие курила какая-нибудь леди Астор.
— Шум — это неполадки когда, — мешая слова с дымом, продолжал Егупыч. — Не идет конструкция. Нервы. У всех. Напружилось начальство. Трещит план, беготня. Крики. Угрозы. Ласка. Предложения, советы. Не дай бог, советы высшего начальства. Запутают дело в конец. И смотрят с надеждой потом на того же горе-конструктора. Спасай, ради бога! В конце концов трудности преодолели, совокупно, конечно, — навалились всей организацией; незаметное свое слово сказал здесь и тихий конструктор. Но на виду-то «герой». Все идет через него. Все теперь его знают, вплоть до замминистра. Волевой, значит. Вон как, сердяга, бился, а вывез. А трудности — потому новатор. И — галочку против него. В списке. Глядишь, сам стал номенклатурой…
— Умный-то начальник все видит, — продолжал Егупыч. — Или честный. И хороший конструктор добьется. А только долгие годы на это надо, ох, долгие…
— Тут темновато. Зажгите свет, — вдруг раздался голос Шкуро, за которым вошли в полуподвал члены техсовета.
«Почему они здесь?.. Какой же день сегодня? Среда? Да, сегодня техсовет… Пришли смотреть тормоз!.». — захватило дух у Сашина.
Но Владимир Васильевич подошел к верстаку, на котором стояла установка Коряги, заказанная кафедрой престижного вуза.
— Здесь есть дополнительный свет?
Засуетился Азизов, маслиноглазый, благообразный; он мог бы без грима играть Одиссея.
Усилиями начальников все наличные светильники были направлены на установку. Она блистала хромом, поражала элегантностью окраски на уровне экспортного исполнения.
— Итак, мы рассматриваем установку для изучения колебательных процессов. Кто докладывает? Где автор? Вы здесь, Нестор Фокич?
— Я не автор. Вы…
— Нестор Фокич, берегите время? — выскочил Азизов.
— Нестор Фокич, мы вас слушаем, — с преувеличенной уважительностью произнес председатель.
«Доцент», выдавливая слова и переминаясь с ноги на ногу, начал невразумительное сообщение, из которого было ясно одно — «автор» совершенно не понимает толком даже назначения своей установки.
Владимир Васильевич поскучал некоторое время по необходимости ритуала.
— Вы кончили, Нестор Фокич? — обратился он к докладчику, хотя тот по сути только начал. — Тогда разрешите мне несколько слов для дополнения.
Трудно описать здесь выступление Владимира Васильевича. Это был пример того, как нужно выступать на технических совещаниях. Начальники выглядели изумленными учениками. Спешно поданный Владимиру Васильевичу кий, когда его рука ловила в воздухе отсутствующую указку, как шпага мушкетера, делал выпады то в одно, то в другое место установки. Артистически, по-разному вибрируя ладонями, он доходчиво показал все стадии колебательного процесса. Когда он стал с большой амплитудой разводить и сближать свои ладони, показывая вхождение в резонанс, — это напоминало аплодисменты — начальники не выдержали и зааплодировали.
Владимир Васильевич, строгий, гневно и сейчас же прекратил спонтанную овацию.
— Итак, мы должны поздравить Нестора Фокича с удачной разработкой, — закончил председатель.
Раздались жидкие хлопки в адрес Коряги.
— Давайте же включим установку, — попросил Нетотов.
— Ах, да… Включите, Нестор Фокич.
«Доцент» подключил мотор на малых оборотах и затем стал их наращивать. Балка, объект колебаний на установке, слегка задрожала, нехотя увеличивая размах и вдруг загремела в страшных деформациях.
— Вот вам наш резонанс! — пересиливая рев балки, крикнул Владимир Васильевич. — Выключайте!!
Но прежде чем Коряга выключил установку, балка, мелко задрожав, неожиданно успокоилась.
— У кого будут вопросы? — соблюдая регламент, спросил главный конструктор.
— Я хотел спросить… А, ладно, — махнул рукой Не-тотов.
— Так. Вопросов нет. Переходим к обсуждению и утверждению.
— Можно вопрос? Не члену техсовета? — раздался голос Сашина из притененного угла.
Владимир Васильевич съел вроде бы что-то кислое:
— Пожалуйста.
— Чтобы показать студенту резонанс, нужно показать и НЕ резонанс. Почему установка проглатывает окрестность резонанса?
— Вот это и я хотел спросить, — подал голос Нетотов.
— Система с затуханием? — спросил у Коряги Сашин.
Тот молчал.
— С затуханием, — ответил Шкуро.
— Тогда такого внезапного перехода не должно быть. Извините! — с резкостью бросил Сашин; когда речь шла о научно-технических вопросах он не признавал табели о рангах.
— Нестор Фокич, включите установку, — темнея лицом приказал председатель.
Повторилась прежняя картина.
Сашин подошел к установке.
— Возбудителем колебаний, — он заглянул внутрь, — у вас является электродвигатель с неуравновешенным валом. Какой мотор вы взяли?
— Сериесный, — промямлил Коряга.
— Как??… Сериесный? Да у него же мягкая характеристика!
— Надо же! Выбран оптимально неудачный тип двигателя! — воскликнул Нетотов. — Здесь нужен жесткий мотор.
— Все ясно, — твердо сказал Сашин. — Энергия колебаний при прохождении по резонансной кривой меняется…
Игорь Игоревич очень обоснованно растолковал причину неудачи. Понял его, пожалуй, только Нетотов. Может быть, Линчевский.
— Установка «та совершенно не отвечает поставленной задаче, — заключил он.
— Владимир Васильевич! Это же нарушение всякого регламента! У нас отнимают время. Кто-то со стороны врывается в ход заседания… Я призызаю членов техсовета, подчеркиваю — членов техсовета, к голосованию и одобрению хорошей установки, повторяю — хорошей установки. А критики и злопыхатели…
— Мстислав Евгеньевич, — обратился Шкуро к Азизову, — я призываю вас к порядку. Мы благодарны вам за критику, Игорь Игоревич, — вежливо повернулся он к Сашину. — Весьма вероятно, что выбор двигателя, который сделал Нестор Фокич, еще не экстремален, но…
— Вы сами выбирали двигатель, — бросил неумный Коряга.
«Доцент» не представлял, наверное, что при словах «Вы сами…» его желтая фотография отклеилась и упала с доски почета.
Волевой Главный словно бы не заметил этой реплики.
— Хотелось бы, Игорь Игоревич, чтоб все то, что вы сказали нам здесь так экзальтированно, в состоянии, так сказать, аффекта, было бы спокойно аргументировано. Я думаю, что все мы с удовольствием прочтем вашу обоснованную докладную с расчетами, с результата-мч опытной проверки ваших положений, с отзывами начальников отделов. Не исключаю я здесь и внешней экспертизы, Наконец такой объективный фактор, как голосование…
— Научно-технические вопросы голосованием не решаются! — лез на рожон Сашин.
Владимир Васильевич помолчал ровно столько, сколько было нужно, чтобы перевоплотиться в директора, с которым шутки плохи.
— Мстислав Евгеньевич, смотрел установку профессор Геворкян?
— Смотрел. У него нет возражений. А если что — он доведет ее своими силами на кафедре. Владимир Васильевич! Она в плане этого месяца! Последние дни! Мы физически не сможем заменить двигатель!
— И не наберем очков. Необходимых 0,2 %, — съязвил Нетотов.
Гнев директора был страшен.
— Мстислав Евгеньевич, — сказал он сурово, но неожиданно сдержанно. — Вы заняли беспринципную позицию. Я указываю вам на это пока устно. Пока я директор, компромиссов с совестью не будет!..
— Я предлагаю утвердить полностью удовлетворяющую заказчика ОПЫТНУЮ установку, — прозвучал голос железного директора.
— Кто за это предложение? Единогласно. Ах, вы воздержались, — заметил директор пассивность Нетото-ва. — Это дела не меняет. Поздравляю вас, Нестор Фокич.
— Я против! Категорически!! — истерически крикнул Сашин. — Это бессовестно! Вы можете сдать! У вас нет конкурентов, а голодная кафедра возьмет что угодно!..
— Заседание технического совета ЦКБ на этом закрываю. Желающие могут задержаться здесь. Посмотрим, что у нас получилось с пресловутым порошковым тормозом.
— Успокойтесь, возьмите себя в руки, — тихо сказал Сашину Линчевский и чувствуя, что сам Сашин демонстрацию провести не может, стал давать команды Егупычу.
Все прошло как нельзя лучше. Разительным выглядело сопоставление прежнего тормоза с новым. Словно самоубийца, старая установка сделала все возможное для своей дискредитации — наивно тарахтела, вал ее нервически менял обороты, стрелка измерителя скорости моталась как овечий хвост…
Воцарилось молчание.
Вообще-то добродушный, но озлобленный Сашиным Азизов смотрел на Владимира Васильевича жадно, ожидая чуда.
Маг мог.
Мстислав Евгеньевич вспомнил, наверное, сейчас неудобный чугунный тракторный домкрат, который Главный спроектировал с Корягой в его отделе. Конструктор ЦКБ Кирко предложил свой домкрат — легкий, изящный, который, несмотря на свою субтильность, как пушинку поднимал тяжкую махину. Директор забраковал конкурентный механизм и приготовился к длительной обороне против Кирко, эксплуатационников и Главка. Крепость не выдержала осады и Шкуро сам попал в положение зайца, прижатого в угол. И тут изворотливый «косой» сотворил очередное чудо. Он, к удивлению противоборствующих, предложил испытание опытных домкратов «в полевых условиях». По методике Шкуро механизмы-соперники были положены на асфальт и по ним несколько раз проехал «Челябинец». Комиссия запротоколировала: домкрат Кирко был раздавлен всмятку, значит, никуда не годился*, домкрат Шкуро вывел из строя трактор, значит, был надежным. Потом все спустили на тормозах в другую проектную организацию. А что с Кирко? Трудно сказать. Он теперь в ЦКБ не работает.
— Игорь Борисович, — обратился Шкуро к своему заместителю по снабжению Вельдову. — Сможем ли мы бесперебойно получать магнитный порошок?
— Были затруднения уже на опытном образце, — задыхаясь от восторга, отвечал Вельдов.
— Мы не можем строить производственную программу на авантюристических началах. Вы хотите поставить ЦКБ на колени? — строго обратился директор к Линчевскому…
— Нам нужен на все тормоза какой-нибудь пакет…
— Надеюсь не черный, — с недоброй улыбкой директор посмотрел на Сашина.
— «..на четыре, пять кило, — продолжал Линчевский. — Не сразу, понятно — вы были осторожным, но вы, наконец, санкционировали разработку.
«Почему этот разговор возник теперь?» — хотел закончить Линчевский, но это уже было бы перебором.
— Это… Это невообразимо! — воскликнул Сашин. — Это же порошок, железный порошок, который десятками тонн производится для электротехнической, радиопромышленности, для порошковой металлургии!..
— Тем более. В этом дефиците нам могут отказать всегда, — весомо парировал Главный конструктор. И Линчевскому: — Олег Георгиевич, Игорь Игоревич способный инженер. Займите его настоящим делом.
Неспешной тяжелой походкой чудодей направился к двери. Апостолы-начальники шли за ним на цыпочках.
Сашин впал в прострацию. Его задушила бессильная злоба.
— Ништо. Дело свое возьмет. Нешто поговорить с Андрей Леонидычем? — спросил Егупыч.
— Что? — отозвался, не понимая, Сашин.
— Ну, с секретарем нашим? Мне! Старому рабочему?
— Его положили на операцию… — пробормотал Сашин.
