На следующее утро, еще до рассвета, Грейс обнаружила, что укрыта платком, который связала ей бабушка, когда Грейс еще ходила в колледж. Бабушка Долли уже много лет как перестала вязать, с тех пор, как артрит сковал суставы ее пальцев. Теперь, пережив третий удар, она жила в доме для престарелых. Грейс редко пользовалась этим платком, боясь, что плетение может распуститься, превратившись в бесконечную путаницу акриловых нитей. Кончики ее пальцев высовывались из маленькой дырочки, каких в последнее время стало больше; их уже не могли удержать стратегически расположенные то тут, то там узелки.

Узор платка был ромбовидным и многокрасочным — благодаря использованию пестрой пряжи, цвет которой переходит от одного трепещущего радужного оттенка к другому, избавляя вязальщицу от скучной необходимости без конца подвязывать новые нити. Платок можно было стирать в машине, несмотря на то что мать Грейс пришила к нему этикетку «Только для сухой чистки». Больше всего Грейс озадачивало то, как она могла вытащить платок из шкафа и укрыться им, не запомнив этого и ничего не уронив по пути.

Когда она вытащила палец из дырочки в фиолетово-красной части платка и увидела, как распустившаяся нить исчезает, наподобие краба, в ней шевельнулось искушение заклеить отверстие клейкой лентой. Однажды, когда Грейс сломя голову мчалась на вечер, посвященный книге Лэза, она приклеила оторвавшуюся от шелковой юбки пуговицу синтетическим клеем. Все шло нормально, и юбка сносно держалась на протяжении всего вечера, пока издатель Лэза не подошел к ней и не спросил: «Ну, а вы чем занимаетесь?» Как только она собралась ответить, пуговица отскочила. Молнией метнувшись к Грейс, Лэз обхватил ее за поясницу — тактическая хитрость, имевшая целью удержать быстро соскальзывающую юбку. «Мы во всем помогаем друг другу», — ответил он издателю. Потом повернулся к Грейс и шепнул: «Пожалуйста, постарайся как-нибудь удержать юбку».

* * *

Она спала в одежде Лэза, а проснувшись, лежала вытянувшись, глядя на ровный белый потолок. Ее охватило мирное чувство: казалось, последние несколько недель ей просто приснились, а сейчас Лэз выскочил купить чего-нибудь на завтрак. Она могла поклясться, что слышит запах кофе. Когда она начала понемногу приходить в себя, реальность — включая все произошедшее в баре между ней и Кейном — заполонила ее мысли; мир и покой сменились тупой болью в висках.

Она явно перебрала. Ей захотелось позвонить Кейну и упрекнуть его за то, что он не сказал ей о ее оранжевых губах.

Она встала и, пошатываясь, побрела на кухню — поставить чайник и приготовить кофе Хосе. Для себя она выбрала чай «Эрл Грей» в пакетиках. Когда она открывала пачку, пакетик порвался. Чаинки высыпались и превратили пол в грязное месиво, особенно после того как Грейс попыталась смыть их влажной губкой. Единственное, что сулили ей рассыпавшиеся чаинки, — это тяжелое утро. Она открыла другой чайный пакетик, благодаря судьбу за то, что еще темно. Но все равно в голове у нее мелькнула мысль надеть темные очки. Она налила кофе для Хосе, положила две ложки сахара, плеснула ореховых сливок и плотно закрыла крышку.

Когда она спустилась, в вестибюле никого не было. Пачка газет на полу была единственным признаком, что скоро наступит утро. Грейс удивило, что на конторке портье уже стоит чашка кофе рядом с небрежно завернутым в провощенную бумагу витым коричным печеньем. Чуть подальше, в холле, она увидела мужчину, вывозившего велосипед из кладовки. Он был в черных тренировочных шортах и ветровке с капюшоном. Подкрутив седло своего велосипеда, он поехал к дверям, не глядя по сторонам. Когда он проезжал мимо Грейс, она заметила, что на нем до блеска начищенные черные бальные туфли с белыми носками — легкая ненормальность, которую она приписала нью-йоркским причудам. Грейс поставила чашку с кофе рядом с другой на конторку Хосе, вытащила из пачки свою газету и вернулась наверх.

Сев за стол в гостиной, Грейс отпила глоток своего уже еле теплого чая из расписанной бабочками кружки. Белые кончики билетов на «Дон Жуана» высовывались из серебряной вазы, неприятно напоминая ей крылышки моли. Она постаралась навсегда выкинуть из памяти эти билеты. Тут явно имелось какое-то разумное объяснение, которое, Грейс не сомневалась, ей удастся найти позже или тогда, когда она переведет свое воображение в другую плоскость.

Внезапно она услышала голос Лэза, прозвучавший как во сне, и поняла, что автоответчик включился, а звонка она не слышала, и вот теперь Лэз приветствует кого-то: «Квартира Брукменов. Мы перезвоним вам позже, как только будет возможность». Грейс бросилась к телефону. Вероятно, она уменьшила громкость звонка, хотя опять не могла вспомнить, как и когда сделала это. Однако в том состоянии, в каком находилась она накануне ночью, все было возможно.

Прежде чем она добежала, на другом конце уже успели повесить трубку. Грейс внушила себе, что это мог быть только Лэз. Подождала, пока он перезвонит. Когда через несколько секунд телефон зазвонил снова, она поняла, насколько сдавленным и неровным было ее дыхание все это время. Она дождалась второго звонка, смакуя ощущение покоя, похожее на запах распускающейся сирени, затем сняла трубку.

— Грейс. Слава богу! — Это был отец. — Мы звонили тебе всю ночь, но никто не подходил. Сейчас мы звоним по нашему новому сотовому. Последняя модель. Наш старичок по сравнению с ним просто динозавр. Как ты меня слышишь? — Родители Грейс первыми из всех своих приятелей обзавелись сотовым телефоном, но толку от этого было мало, поскольку, как правило, батарейки оказывались незаряженными, а сам телефон по стечению обстоятельств либо забывали дома, либо оставляли в бардачке машины.

— Прекрасно, — ответила Грейс. — Просто замечательно. Вы не дома?

— Нет, мы дома, просто проверяем его. Уже начали о тебе волноваться. Лэз в порядке?

Грейс посмотрела на индикатор автоответчика. Семнадцать звонков. Она забыла позвонить отцу и сказать, что добралась благополучно. Они до сих пор практиковали этот уже немного устаревший обычай.

Лэза он поначалу забавлял, но в конце концов это превратилось в обузу, особенно после многочисленных бесплодных поисков телефонов, когда они путешествовали по необозначенным на карте территориям. Иногда эти поиски превращались в цель всего путешествия, вроде одной нескончаемой гонки по холмам Иудеи, когда телефонная будка возникла из ниоткуда, как видение, на окраине бедуинской деревни, рядом с автоматом по продаже кока-колы. Отец Грейс три года назад подарил ей на ее тридцатилетие пейджер, который, как уверял потом Лэз, случайно выпал из ее незастегнутой сумочки, когда они плыли вдоль берегов Гренады. Это объяснение положило конец подозрениям Милтона в нечистой игре.

— Пап, прости. Я мчалась на встречу с Кейном и совершенно забыла. Я совсем не хотела, чтобы вы беспокоились.

Грейс услышала на другом конце провода приглушенное фырканье, за которым последовал пронзительный смешок. Это означало, что мать была рядом с отцом.

— Передай маме, я позвоню позже, — сказала Грейс.

— Передам, — заверил отец. — А Лэз обязательно должен приехать посмотреть новый кэноновский ксерокс. Полсотни страниц в минуту — невероятно! И он может проверять листы брошюруемой книги. Для Лэза это просто сокровище.

— Милтон, оставь ты этих голубков в покое, — встряла мать. — Уверена, им и без тебя найдется чем заняться.

— Мама права, извини. Рад был слышать. Одевайся потеплее — холодает. И не забывай своих стариков.

Грейс повесила трубку, внезапно вспомнив об электронном письме, которое ее родители получили от Лэза накануне вечером. Она бросилась к компьютеру и включила его. Лэз наверняка отправил письмо и ей. Она нажала клавишу входящей почты. Там оказалось несколько сообщений от издателя Лэза, одно от родителей и подтверждение от компании по производству губной помады. Потом она увидела сообщение с незнакомым адресом: Oblomov. Это был Лэз! Она испытала невероятное облегчение. Лэз не только связался с ней, но его сообщение взывало к самой упоительной поре их жизни. Она открыла письмо и прочла: «Полагаю, нам надо встретиться. Как насчет завтра в восемь в „Розовой чашке“? Захвати „Обломова“». Письмо было без подписи. Завтра? Грейс посмотрела на дату. Письмо отправили до полуночи. Завтра означало сегодня.

Тон был такой официальный и совсем не похож на Лэза. Может быть, это был вовсе и не Лэз? А кого бы она действительно хотела увидеть? Может, кто-нибудь другой даже лучше. По крайней мере сейчас, пока она расставляла вещи по своим местам. Вместо законного мужа перед ней предстанет таинственный незнакомец — тот, за которого она вышла замуж, а может быть, и кто-то другой?

Грейс посмотрела на компьютерные часы. Прошло уже около часа. Должно быть, она грезила наяву, хотя понятия не имела о чем. Она умела впадать в прострацию почти сознательно, отключать сознание в подходящий момент, как было в истории с почтовым рассыльным, или когда она безуспешно пыталась определить происхождение загадочных лампочек либо застревала в пробке, или когда попросту чувствовала себя огорошенной. Кейн был одним из немногих, кто когда-либо расспрашивал ее об этих «заскоках».

— Грейс, ты же не можешь просто так выпадать, — сказал однажды Кейн, когда они смотрели у него дома соревнования по боулингу.

— Нет, могу, — парировала она.

— Ты все равно должна о чем-то думать. Или пытаться не думать о чем-то. Ну вот, к примеру, сейчас: о чем ты думаешь?

— Не знаю. Ни о чем.

— Ладно, хватит дурочку валять.

— Я не валяю дурочку — просто стараюсь сбить тебя с толку.

— О’кей, но начиная с этого момента я буду спрашивать тебя каждые две секунды.

— Просто следи за игрой и оставь меня в покое, — засмеялась Грейс.

Кейн наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Ни за что, — сказал он. — Можешь на это и не рассчитывать.

Грейс выключила компьютер. Одевшись, она пошла в ванную умыться. Ставя на место зубную щетку, она заметила золотой отблеск на верхней полке аптечки. Машинально она передвинула баллон с бритвенной пенкой так, чтобы он полностью закрывал кольцо, и заперла аптечку. Затем, надеясь, что мысли ее прояснятся, она до упора открыла кран и ополоснулась прохладной водой. Однако сомнения относительно рандеву в «Розовой чашке» не проходили. Вытерев лицо, она расчесала волосы и откинула их назад. Прежде чем выйти из ванной, она снова проверила аптечку — убедиться, что кольца Лэза не видно. Стоявшие у постели Грейс часы показывали половину десятого. Надо поторопиться, иначе она опоздает на встречу с матерью Лэза. Грейс побежала за пальто. Едва открыв дверцу шкафа, она сразу поняла, что чего-то не хватает. Там, где вчера вечером висел кожаный пиджак Лэза, была голая деревянная вешалка. Раздвигая один за другим все висевшие в шкафу пиджаки и пальто, она добралась даже до второго, заднего ряда, пока не поняла, что, должно быть, оставила пиджак в баре. Вряд ли «Бочонок» откроется до двенадцати. Грейс решила зайти в бар после музея. Поклявшись никогда — никогда больше! — не пить «космополитенов», она просунула руки в отороченные шелком рукава розового кашемирового пальто покроя «принцесса» — подарка Лэза к ее последнему дню рождения.

Музей естественной истории, несмотря на столь ранний час, выглядел оживленно, быстро заполняясь семейными парами с детьми и туристами. Грейс пришлось простоять почти двадцать минут в главном зале под каноэ коренных жителей Северной Америки, прежде чем появилась мать Лэза. Нэнси появилась в полной боеготовности: в белых «зимних финтифлюшках», как она их сама называла, и высоких, доходящих почти до бедер сапогах из кожи ящерицы. Она помахала рукой со скучающим видом, словно опоздала Грейс, а не наоборот.

— Давай, дорогуша, все почти готово. Не будем терять время.

Нэнси провела невестку через зал рептилий, мимо выставки эскимосов, в комнату с диорамой, воспроизводящей в натуральную величину эпизод из жизни североамериканских аборигенов, потчующих паломников кленовым сиропом. В глубине маячило неукрашенное деревце. Перед ним стояли два длинных стола, заваленных пачками разноцветной бумаги для оригами, со складными металлическими стульями для всех желающих.

Грейс села и сразу принялась за работу. Это было проще, чем шушукаться с матерью Лэза, особенно после того, как та сболтнула ей насчет Кейна вчера вечером. Грейс предпочла сосредоточиться на папиросной бумаге. Скоро работа настолько увлекла ее, что она почти забыла, что Лэза на самом деле нет дома, что он не спит и не смотрит футбол, как она сказала свекрови.

Руки Грейс уже настолько привыкли к подобным операциям, что бумага, казалось, складывается сама собой. Она приготовила обычный набор из зверюшек, фонариков и звезд, накладывая радужные лоскутки на бумагу более блеклых тонов. К сожалению, мать Лэза была не столь уж занята, поэтому, по своему обыкновению, принялась сплетничать со всеми, кто ее слушал. Работа Грейс над серебряным лебедем была в самом разгаре, когда Нэнси заговорила о Кейне.

— Он так глазами по сторонам и стреляет. Посмотрим, как долго протянет это его новое увлечение.

— Он выглядит счастливым, — рассеянно отвечала Грейс, складывая лебедю хвост. Она уже собиралась приступить к крыльям, когда мать Лэза повернулась к ней.

— Вид у тебя какой-то слегка опухший. Что-то от меня скрываешь? В смысле бабушки насчет меня лучше планов не строй. В старухи записать хочешь?

Грейс уставилась на мать Лэза. Она уже собиралась было ответить, когда заметила, что по неосторожности сломала шею лебедю, над которым работала: крохотная серебряная шейка хрустнула между ее большим и указательным пальцами.

— Надо бережнее относиться к материалу, Грейс, — упрекнула ее мать Лэза. — Сосредоточься.

Грейс оставила обезглавленного лебедя на столе и машинально потянулась за новым листком бумаги. Она снова стала складывать фигурку, но пальцы утратили прежнюю ловкость.

Она вспомнила, когда у нее в последний раз были месячные. Привычка отмечать дату в календаре по-прежнему оставалась ее второй натурой. Это не могло случиться ранее четырех недель назад, самое большее — четыре с половиной, но она не была уверена. Циклы у нее были очень регулярными.

Перспектива забеременеть показалась Грейс не такой уж неприятной. Мысль об этом даже позабавила ее, и она представила себе сегодняшнюю вечернюю встречу в «Розовой чашке». Лэз — за маленьким столиком у окна. Она входит, щеки у нее горят. Увидев ее, он встанет и подойдет к ней, и не надо будет никаких слов: он обнимет ее, прижмет пальцы к губам и скажет, что именно этого ждал все время.

Грейс несколько раз прокрутила эту сцену перед своим внутренним взором, выстраивая освещение и подбирая детали одежды и диалога, пока не поняла, что обрушившаяся на нее реальность не даст этой сцене быть сыгранной так, как ей того хочется. Само собой разумелось, что ее внутриматочное устройство дает девяносто девять процентов гарантии, и, кроме того, Лэз никогда не хотел иметь детей.

Сложив бумагу еще несколько раз, Грейс впервые взглянула на своего лебедя. К сожалению, она выбрала неудачный желто-коричневый лист бумаги. Крылья получились несимметричными, тело маленьким и коренастым; нет, назвать лебедя грациозным не поворачивался язык. Голова его, вдвое больше обычной, была слегка повернута в сторону, словно стыдясь самой себя. Грейс уже собиралась выбросить свое творение, постаравшись сделать это как можно незаметнее, когда девчушка, сидевшая на дальнем конце стола, подбежала и выхватила лебедя у нее из рук.

— Мам, смотри, — крикнула она, высоко поднимая мутанта в воздух, чтобы ее мать и все остальные могли получше его разглядеть, — это же Гадкий утенок!

Сделав еще семнадцать лебедей, Грейс вышла из музея и остановилась на улице напротив торговца солеными крендельками. Начало двенадцатого. До открытия «Бочонка» надо было ждать еще около часа. Она побрела домой; клуб дыма, вырвавшийся из открытого люка, почти скрыл из виду тележку торговца.

На металлических трибунах, оставшихся после вчерашнего парада, мороз развесил замысловатые кружева инея. Отец был прав: холодало. При каждом вдохе кровь стучала у нее в висках, словно она очень быстро ела мороженое. Грейс всегда находила что-то привлекательное в дешевых местах на галерке, и каждый год она в конце концов уговаривала Лэза пойти посидеть на верхнем ряду с термосом горячего шоколада до того, как начнется парад. Но сегодня, увидев на галерке двух влюбленных, обнявшихся и сунувших руки друг другу в карманы, она испытала острый укол чувства обездоленности, и ей захотелось, чтобы город поскорее сдул парочку оттуда.

Когда она проходила через вестибюль, Хосе радостно встретил ее. «Сеньор Брукмен всегда знает, когда я делаю двойной. И оставляет мне две чашки. И еще он знает, что сладости — моя слабость. Жена говорит, я от них толстею. Так что вы уж скажите ему, чтобы не оставлял больше печенья — сажусь на диету». Грейс пообещала, что так и сделает.

Наверху она увидела гору почты у своих дверей и, подняв верхнее письмо, быстро взглянула на него, пока искала ключ. Ей пришлось перечитать его дважды. «Нашей единственной и неповторимой». Первой реакцией Грейс было решить, что почту доставили ей по ошибке. Она была не единственной и к тому же замужней. Но, приглядевшись, она заметила на конверте свое имя. Грейс инстинктивно дотронулась до обручального кольца. Кровь снова застучала в висках. Чем сильнее она старалась примирить спорящие друг с другом мысли, тем острее чувствовала, как теряет опору. Ей захотелось выпасть, отключиться, но мысли продолжали в голове свою круговерть, а выключателя не было.