Придя домой, Грейс первым делом пошла на кухню и проверила аквариум. Почти весь лед растаял, и ключ остался в небольшом ледяном шаре, размером с грейпфрут. Грейс, как гадалка, держала аквариум в руках и пристально глядела в воду. Лед скоро растает, но в аквариуме не было ответов, которые искала Грейс.

Воодушевившись, она стала вспоминать другие способы предсказания будущего. Волшебный шар по-прежнему лежал под столом в спальне, и Грейс решила еще разок его потревожить. Сохраняя подобающую долю скепсиса, она осторожно встряхнула шар, не желая без нужды беспокоить его, и снова спросила, беременна ли она. Ответ гласил: «Да, определенно». Сначала она не поверила и продолжала спрашивать, с удивлением наблюдая, как «Да, определенно» трижды подряд появилось в крохотном окошечке.

Грейс торопливо натянула на себя пару свитеров и сбегала вниз в аптеку на углу — купить тест на беременность. Она попросила у продавца двойной мешок, чтобы скрыть свою покупку, впрочем, от кого — она и сама не знала. Едва вернувшись, она тут же провела тест и с трясущимися руками ждала, пока истекут три минуты.

Проверив результаты, она с облегчением вздохнула, увидев в контрольном окошечке только одну розовую линию: это значило, что можно позабыть обо всех страхах — а заодно и о воздушных замках, — связанных с ребенком.

Грейс завернула использованный тест в пакет, поглубже засунула его в мусорное ведро и прошла в спальню. Там она подобрала волшебный шар, смущенная тем, что настолько доверилась ему, ведь тест на беременность гарантировал девяностопроцентную точность, а на шаре даже не было беспошлинного клейма. Она бросила шар на пол и хорошенько поддала ногой, пронаблюдав, как он катится под кровать. Глупая пластмассовая игрушка, наполненная подкрашенной водой. И все же, чем больше она старалась отмахнуться от шара, тем тверже верила, что ему известно нечто такое, что неизвестно тесту на беременность. Приподняв край покрывала, она вытащила запылившийся шар на свет божий, повернула его и еще раз прочла ответ: «Да, определенно».

На следующее утро Грейс проснулась преисполненная оптимизма. Спала она как убитая. Скоро придет Марисоль, и порядок вновь будет восстановлен. На елке повиснут гирлянды огней, в духовке будет медленно закипать сладкий крем, а залежи пыли бесследно исчезнут.

Позаботившись о кофе для Хосе, Грейс позвонила Хлое и оставила ей сообщение о том, что они с Лэзом приедут в Чикаго на день ее рождения. Потом начала приводить все в порядок, иными словами — создавать видимость того, что Лэз по-прежнему здесь живет. Амариллис пышно цвел, еще один бутон готов был распуститься ослепительным рубином.

Что-то напевая себе под нос, Грейс расставляла и раскладывала вещи так, будто они с Лэзом провели здесь праздничный уикенд — пара перчаток, ботинки, два узких высоких хрустальных бокала в честь годовщины, надкушенное печенье с растекшимся смородиновым джемом, «Обломов» на столе, весь в желтых закладках, кашемировый свитер на вешалке. Она даже оставила ящики стола наполовину выдвинутыми — одна из привычек Лэза, бесившая ее, но теперь такая дорогая и милая, — равно как и отставленные от стола стулья. Это была часть дня, доставлявшая ей наибольшее удовольствие, — создание сценической декорации.

Воссоздавая улики, свидетельствующие о том, что Лэз ел сэндвич с ореховым маслом, рассыпав на буфете крошки и оставив нож в посудомойке, Грейс бросила взгляд на аквариум и увидела, что лед полностью растаял и ключ лежит на дне. Она погрузила руку в ледяную воду и, чувствуя себя персонажем детского стишка, вытащила ключ. Даже это она одолела одним махом, наверняка зная, что справится со всем, с чем бы ей ни пришлось столкнуться в квартире Лэза.

Зазвонил телефон. Это была племянница Марисоль с известием о том, что Мари-соль съела испорченную джамбалайю и появится самое раннее в среду. Следующие несколько минут Грейс бесцельно бродила по квартире, качаясь как одуванчик в ожидании легкого ветерка.

Теперь, после того как все ее утренние усилия пропали даром, ей нужно было чем-то занять себя. Бабушкин платок, перекинутый через ручку стула, заброшенный и рваный, помог ей. Грейс вознамерилась немедленно отнести его в магазин пряжи на Бродвее и отдать в починку. Она как будто открыла свое истинное предназначение. Несколько умелых стежков — и все снова будет в порядке, по крайней мере с платком. А на обратном пути она может заскочить в домовладельческое агентство и внести плату за старую квартиру Лэза. Изучив показания комбинированного термометра-барометра, который отец установил за кухонным окном, взяв платок, чековую книжку и ключ, Грейс вышла из дома.

На столике в вестибюле она заметила белую почтовую открытку — послание от ее гинеколога, напоминавшее о том, что она записана на ежегодное обследование. В противовес прочим предзнаменованиям Грейс восприняла открытку как доказательство того, что планеты расположились удачно и действуют в полном согласии.

Стоял прекрасный солнечный день, и все вокруг, включая тротуары, сияло. Грейс ощущала прилив жизненной энергии, чего почти не случалось с ней за последние недели. Она поднялась по крутой, устланной ковром лестнице и позвонила в дверь магазина пряжи, существовавшего на Бродвее сколько она себя помнила. Замок щелкнул, и дверь открылась. Войдя, Грейс поначалу никого не заметила. Вдоль стен ровными рядами были разложены мотки пряжи; клубки шерсти переполняли плетеные корзины. Образцы свитеров висели на деревянных распялках над большими окнами, а посреди комнаты стоял длинный деревянный стол с муляжами. Тут же помещался богатый набор наполовину законченных узорных образчиков вязального искусства.

Из-за прилавка вышла женщина. Подняв с пола большую коробку, она поставила ее на стол. Ее волосы с малиновым отливом были собраны в высокую прическу, тело облегало подчеркивающее формы платье с цветочным рисунком, а на плечи была накинута бледно-лиловая шаль. Грейс неподвижно ждала. Наконец женщина оторвалась от своих занятий и спросила:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Я думала, не возьметесь ли вы починить это, — сказала Грейс, открывая сумку.

— Починкой не занимаемся, — отрывисто и довольно резко ответила женщина. — Мы обучаем, составляем рисунки, выявляем повреждения, высылаем материалы. Специально для вас мы ничего делать не будем.

— Жаль, — сказала Грейс, — я совершенно не умею вязать крючком.

— В каком состоянии ваша вещь? — спросила женщина, немного смягчаясь.

Надев очки в черепаховой оправе, она разостлала платок по всему прилавку, словно готовясь произвести полное медицинское обследование. Скользнув молочно-белыми руками по обмахрившимся краям платка, она покачала головой, оценивая ситуацию.

— Лучше начать все сначала, — сказала она наконец. — От него одно воспоминание осталось.

Грейс почувствовала сильнейшее желание вырвать платок у этой женщины, похожей на сову.

— Я не могу.

— Начните заново. Так или иначе, он слишком винтажный, — сказала женщина ровным, бесцветным голосом. Мать Грейс пользовалась этим словом, чтобы описать дизайнерские вкусы Франсин Шугармен. «Винтажным» в сознании матери было что-то употреблявшееся еще до эпохи шестидесятых.

— Надо по крайней мере попробовать, — спокойно ответила Грейс. — Он у меня уже так давно.

— Дело ваше. Что бы вы хотели?

— У вас продается такая пряжа? — спросила Грейс.

— Вы имеете в виду омбре?

— Полагаю, да, — ответила Грейс.

— Акриловой пряжи мы не держим. А «Вулворт» уже давно и надолго закрылся.

Непонятно почему, но, пока Грейс сворачивала платок и аккуратно укладывала его в сумку, на глаза у нее навернулись слезы. Она повернулась, чтобы идти. Когда она уже была в дверях, женщина догнала ее и положила руку ей на плечо.

— Я могла бы показать вам несколько простых стежков. Это поможет вам отвлечься.

Грейс села на скамеечку, а женщина, порывшись в корзинке, достала моток пряжи мягких, приглушенных тонов — лилового и серовато-зеленого. Она завязала нить простым скользящим узлом, накинула его на вязальный крючок и показала Грейс, как могла вязать ее бабушка. Сначала, пока Грейс не наловчилась, ее пальцы двигались медленно и неловко. Закончив свой квадрат, она окончательно успокоилась. Глядя на квадрат четыре на четыре дюйма, который держала в руках, Грейс не могла поверить, что связала его сама.

— И так один за другим, — заверила ее женщина. — Вот и вся премудрость.

— Понятия не имела, что это так просто, — сказала Грейс.

— Как вас зовут? — спросила женщина, обрезая конец нити крошечными золотыми ножницами в форме аиста.

— Грейс.

— А меня Пенелопа. Понимаете, Грейс, почти все на свете очень просто… это люди все усложняют. — Она положила пять мотков пряжи и вязальный крючок в пластиковый мешок. Грейс предложила заплатить, но Пенелопа отказалась. — Просто я запишу это за вами, — сказала она. — Когда свяжете несколько квадратов, приходите снова, и я покажу вам, как сложить их вместе. И оставьте платок. Посмотрю, что с ним можно сделать.

Вестибюль дома, в котором когда-то жил Лэз, недавно покрасили, подновили и в точности восстановили его былой блеск — с вымощенным булыжником въездом для экипажей, золочеными панелями и хрустальными люстрами. Внешняя известняковая облицовка тоже подверглась изменениям, и вся южная сторона была затянута черной сеткой, как будто огромная вуаль свисала с куполов. Однако, несмотря на все улучшения, внутри здания по-прежнему висел застоявшийся запах, насквозь пропитавший коридоры и лестничную клетку, — смесь тяжелого духа подгорелых тостов, папайи и нафталина.

Танцевальная школа, которую Грейс посещала вплоть до подросткового возраста, занимала в мезонине того же дома большое помещение с зеркалами от пола до потолка и окнами вдвое выше обычных. Мать Грейс обычно ждала на одной из обитых выцветшим ситцем кушеток в вестибюле, когда появятся ее Грейс с леденцом в обтянутой белой перчаткой руке и, как правило, с дыркой на колене, там, где проехалась она в своих белых колготках по натертому мастикой полу. Лэзу эта сценка казалась забавной, и он назвал Грейс своей маленькой дебютанткой, как-то вечером провальсировав с ней по мраморному коридору до самого лифта.

Они с Лэзом жили в его старой квартире около полугода, пока Грейс не стало невтерпеж; ее мутило от замкнутого пространства и крикливых полоумных соседей, с которыми Лэз однажды среди ночи поскандалил, постучавшись к ним в дверь, хотя на нем не было ничего, кроме овчинных шлепанцев. На следующий вечер они пригласили этих соседей на небольшую пирушку с пирожными из пропитанных бренди груш и белой сангрией. Позже Лэз только смеялся над баталиями за стенкой. Он, как и Грейс, обладал избирательной памятью, но, похоже, помнил только хорошие дни, прожитые в этой квартире, — а они целиком и полностью относились к эпохе до появления Грейс.

По пути к лифтам, проходя мимо портье, Грейс узнала его. Портье помахал ей рукой, как если бы она до сих пор жила здесь. Грейс нажала кнопку шестнадцатого этажа, где помещалась контора агента домовладельца. Войдя в офис, она подошла к секретарше. Та легонько постукивала по столу длинными бирюзовыми ногтями.

— Я хочу заплатить по этому счету. Он опоздал на две недели. — Грейс почувствовала, как слова застревают у нее в горле, будто она сказала секретарше, что запоздал не счет, а ее месячные. Секретарша взяла счет и стала внимательно его разглядывать. Потом посмотрела на выписанный Грейс чек.

— Вам надо заверить этот чек, — сказала она бесцветным голосом. — А нам надо определить, за какой срок производить перерасчет.

— Ну, это несложно. Я все улажу с мужем.

Женщина быстро, но пристально поглядела на Грейс. Глаза ее остановились на обручальном кольце.

— Красивое кольцо, — сказала она наконец.

Грейс привыкла к тому, что люди пялятся на ее обручальное кольцо. Оно было шикарное — с бриллиантом в два карата, ограненным как изумруд. Когда Лэз подарил кольцо Грейс, та поначалу стеснялась его носить. Изначально Лэз планировал подарить ей обручальное кольцо своей бабушки с более скромным бриллиантом в простой оправе, но за неделю до того, как он собирался сделать предложение, его мать сказала ему, что кольцо украли. Она получила значительную сумму от своего страхового агента, которой хватило бы не только на то, чтобы купить другое кольцо, но и на то, чтобы отремонтировать кухню. В конце концов бабушкино кольцо обнаружилось в ее депозитном ящике вместе с родословной ее жеребца, но к тому времени Грейс с Лэзом уже уехали в Белиз.

— Я должна поставить вас в известность, — сказала секретарша, — что поступило несколько жалоб на шум из вашей квартиры.

Грейс постаралась не подать виду, насколько ошеломлена такой информацией. В конце концов, она знала, что Лэз время от времени передает квартиру в субаренду. Но обычно он упоминал об этом.

— Приму необходимые меры, — заверила она секретаршу.

Грейс спустилась в лифте на четвертый этаж и сейчас стояла перед дверью старой квартиры Лэза. Ключ и роза, которые она бросила здесь в прошлый раз, исчезли. И хотя у нее и был ключ из аквариума, она решила сначала позвонить. Выждав подобающее время, Грейс вставила ключ в замок и открыла дверь. Если здесь кто-нибудь и жил, то никаких видимых следов этого проживания заметно не было — ни еды, ни свежих газет, ни беспорядка; ничто не указывало на то, что квартира обитаема.

Школьный стол Лэза и книжные полки из шлакоблоков выглядели так, будто к ним не прикасались долгие годы. К антенне телевизора, принимавшего только местные станции, и то с кучей помех, были по-прежнему прикреплены кроличьи ушки из фольги. Грейс обратила внимание, как пыльно кругом, причем все было покрыто не обычной пылью и гарью, а какими-то тускло поблескивающими частичками.

Грейс продолжала оглядывать комнату, как будто попала на выставку доколумбового искусства. Начиная с флюоресцентных светильников и кончая самодельной, «под дерево», кухоньки с кладовкой, все в квартире выглядело более чем скромно. Лэзу она и нравилась такой — прямая противоположность модерновым двухэтажным апартаментам его матери на Парк-авеню. От былого величия квартиры сохранились только нераспечатанная стойка с вращающимися полками для закусок, некогда служившая обитателям гостиницы, да газовый камин. Мать Лэза говорила, что он «снимает угол».

Когда Лэзу исполнилось тридцать два, в один из немногих визитов его матери, соблаговолившей почтить их своим присутствием, Грейс приготовила на ужин седло барашка с картофельной запеканкой. Ужинали за карточным столом, вокруг которого расставили складные металлические стулья, и большую часть вечера пытались отключить сверхчувствительную пожарную сигнализацию, которая срабатывала даже тогда, когда Лэз задувал свечи на гринберговском шоколадном торте.

Грейс удивилась, заметив на пыльном кофейном столике заводных щенков. А потом она увидела удлинитель, утыканный штепселями, провода от которых вели во всех направлениях к различным электроприборам. Удлинитель выглядел до жути похожим на тот, который у нее пропал. Если раньше она могла считать загадку удлинителя решенной, то теперь возникло еще больше вопросов. Она понимала, что все это не просто совпадение, и стала гадать, уж не соединила ли ненароком судьба их с Лэзом для игры в кошки-мышки. Женатые, но существующие порознь — все равно как если бы они играли в шахматы за разными досками.

Грейс присела на край кушетки. Это был изумрудно-зеленый бархатный раздвижной диванчик, на котором Лэз спал в пору учебы в колледже, с продавленным матрасом, в котором не хватало нескольких пружин. Лэз обычно заменял их скрученной проволокой, на которую Грейс натыкалась, когда делала влажную уборку. Она вспомнила, каких усилий стоило ей сложить матрас и закрыть диванчик. Иногда приходилось в буквальном смысле прыгать на нем. Грейс провела рукой по обивке. Бархат вытерся до бледно-зеленого цвета у подлокотников и на сиденье, где они привыкли кувыркаться.

Она вспомнила утро вскоре после того, как они съехались, когда она нашла черно-белую фотографию женщины внутри одной из застегивавшихся на «молнию» подушек сиденья. Лэз сказал, что, возможно, ее забыли там прежние хозяева кушетки. Объяснение было таким простым и ясным, что Грейс даже стало стыдно, что она вообще задала этот вопрос. На следующий вечер Лэз завязал ей глаза и повел по извилистым коридорам, вверх по винтовой лестнице и, наконец, наружу. Когда он снял с ее глаз повязку, Грейс увидела перед собой линию горизонта.

— Я думала, дверь на крышу закрыта, — сказала она.

— Закрыта, — ответил Лэз. — Но я заплатил Джорджу.

Грейс улыбнулась и тут заметила в дальнем северном углу гамак под навесом из спрессованной соломы и книгу, лежавшую на сложенной столбиком черной черепице.

— Смотри-ка, — сказал Лэз, проходя к гамаку, — кто-то читает «Обломова».

Они с Грейс неделями читали его вслух по ночам. Лэз взял книгу и открыл ее, причем корешок треснул. Свой экземпляр они купили в книжной лавке на Стрэнде, и на оборотной стороне переплета еще сохранились написанная карандашом цена и экслибрис прежнего владельца.

Грейс перегнулась через металлическое ограждение, и перед ней открылась перспектива Бродвея, уходящего вдаль, за Колумбийский университет. Она отчетливо, до яви представила, что сможет увидеть очертания особняка, где они впервые встретились. В ту ночь, когда они лежали в гамаке, Грейс не сомневалась, что эти воспоминания пребудут здесь всегда, давая почву под ногами ей и Лэзу, особенно в разлуке.

Теперь она не могла вспомнить, действительно ли они закончили читать «Обломова». Но речь никогда и не шла о том, чтобы добраться до конца. У них была манера останавливаться и начинать чтение с начала, не пропуская ни строчки. Усталость охватила Грейс; она поставила мешок для покупок на пол и опустила голову на украшенную кисточками подушку. Погружаясь в сон, она пыталась вспомнить, чем заканчивается «Обломов».

Разбудил ее громкий стук в дверь.

Снаружи было темно. Она услышала, как дождь барабанит по кондиционеру. Стараясь понять, где находится, она вспомнила обрывок сна, мелькнувшего в ее наполовину пробудившемся сознании. Лэз стоял по другую сторону дверного проема, затянутого густой паутиной. Он прошел сквозь нее, но ни одной паутинки к нему не пристало.

Встав с кушетки, чтобы открыть дверь, она заметила висевшую на крючке коричневую кожаную куртку, точно такую же, как у Лэза. Ошеломленная, боясь, что все еще спит, она протянула руку и дотронулась до куртки. Потом сняла ее с крючка, уронив на пол ветровку и бейсбольную кепку. Продев руки в рукава, она сунула их в карманы. Сердце ее упало: у этой куртки, в точности похожей на куртку Лэза, дыры в подкладке не было. Снимая ее, Грейс заметила протершиеся заплаты на локтях. Это не была пропавшая куртка, которую она искала, но в то же время она очевидно принадлежала пропавшему человеку.

Спускаясь в лифте, Грейс сообразила, что совершенно позабыла о стучавшем, настолько ее отвлекла куртка. Возможно, это был кто-то из техобслуживания, приходивший, чтобы сделать перерасчет, подумала она.

Портье в вестибюле сменился. Грейс мельком взглянула на медные часы на конторке: четверть шестого. Она проспала три с лишним часа! Она не успела отменить «пшеничный вечер», и Кейн с Грегом будут ждать ее и Лэза в семь.

— Вы разминулись с мистером Брукменом, — обратился к ней портье, когда она проходила мимо конторки. Остановившись, Грейс обернулась.

— Простите?

— С мистером Брукменом, — повторил портье. — Вы только что с ним разминулись.

Мешок с вязальным крючком и шерстью выпал у нее из рук, и Грейс проводила взглядом клубок омбре, который катился по полу, разматывая радужную нить.

— Лэз был здесь? — еле выговорила она.

Портье покачал головой и улыбнулся.

— Нет, — поправил он Грейс. — Молодой мистер Брукмен. Просто забежал что-то оставить.