Кейн не позвонил ни назавтра, ни на следующий день. Поначалу это было незаметно. Его звонки вовсе не отличались регулярностью — от одного или двух в день до одного в неделю, а то и реже. Дело было не в том, что он не звонит, дело было в том, как он не звонит, и тут Грейс чувствовала разницу.

Она оставила ему уже два сообщения. Первое содержало извинения, что Лэз не смог участвовать в обычной вечерней игре в хоккей — причиной было собрание акционеров, которым повязала его мать; второе являлось попыткой как-то поправить произошедшее в ресторане. Оба звонка остались без ответа.

На столе в вестибюле материализовалась еще одна кипа корреспонденции. Эта лавина почты, затопившая ее жизнь, наводила Грейс на мысль о бесконечной необходимости чистить лужайку перед домом: счета напоминали упрямый тополиный пух, а рекламные проспекты — листопад. Ей бы хотелось, чтобы хлопоты со счетами были такими же простыми, как переход на более мощную газонокосилку или более эффективный гербицид.

Среди счетов она обнаружила письмо из «Идеальной пары». В обычном состоянии она разорвала бы его пополам, но после встречи со странным мистером Дубровски ее любопытство было задето.

Распечатав конверт, Грейс увидела, что ошиблась. Это было письмо от компании по производству губной помады; в нем сообщалось, что необходимо выплатить дополнительно пять долларов девяносто пять центов за тюбик, а также по возможности прислать еще один образец помады, который будет отправлен в лабораторию в Миннесоте для дальнейших анализов.

Грейс была разочарована. Почти не сомневаясь, что у нее не осталось больше ни тюбика помады, она на всякий случай пошла в ванную и порылась в своей виниловой косметичке — не завалялось ли что-нибудь там. Грейс хранила косметичку на подоконнике над сломанной батареей, потому что мать однажды сказала ей, что срок годности косметики сокращается, если она подвергается воздействию жары или влажности, и посоветовала держать запасную помаду в морозильнике. Если бы Грейс следовала всем советам своих родителей по правильному хранению, то морозильник у нее был бы битком набит фотопленкой, батарейками, чулками и косметикой, а возможно, даже и лампочками.

Косметичка была переполнена увлажнителями, тенями для глаз, образцами духов, помады и румян, блестящей пудрой, бесцветным губным блеском для губ, металлическими карандашами с тушью и множеством бросающих вызов времени лосьонов, которые подарила ей мать и которыми Грейс никогда не пользовалась. Франсин снабжала ее остатками обедов и ужинов, мать — косметической продукцией. Грейс испытывала укол совести, стоило ей лишь подумать о том, чтобы швырнуть косметичку в мусор — как и при мысли о том, чтобы сделать нечто подобное с фрикадельками Франсин.

Она уже собиралась прекратить дальнейшие поиски, когда заметила оранжевый флакон с гидратным спреем для тела под названием «Счастье». На обратной стороне флакона Грейс прочла: «Опрыскайтесь и будьте счастливы».

Не устояв перед таким соблазном, она сняла крышку и опрыскала шею и предплечья. «Вреда от него не будет», — сказала в свое время мать. Цитрусовый запах был довольно приятным, но никаких других эффектов Грейс не заметила. Если бы только это было так просто, подумала она, бросая спрей обратно в прозрачную косметичку, и пошла одеваться.

Она выбрала кремовый кашемировый свитер с высоким воротником и новую фиолетовую юбку из замши — наиболее, по ее мнению, подходящий ансамбль для того, чтобы навестить бабушку в доме для престарелых.

Грейс не относилась к числу опытных покупателей и чаще всего перекладывала принятие «портновских» решений на других. Элиот, продавец у «Барни», звонил ей всякий раз, когда к ним поступало что-нибудь, что, с их точки зрения, ей шло, как, например, совершенно необходимые черные брюки, гофрированная розовая блуза без воротника и рукавов или расшитый бисером шелковый саронг, который Грейс позднее увидела предлагаемым за десятую долю названной ими цены, когда вместе с матерью совершала набег на распродажу у «Вудбери». Вчера Элиот оставил сообщение о том, что отложил для Грейс замшевую юбку, но, когда она пришла примерить ее, он со всей учтивостью (неспособной, впрочем, замаскировать его вздернутую бровь) констатировал, что они немного напутали с размером. Приличия удержали его от предположения, что они напутали еще кое с чем. «Она растянется», — заверил он Грейс.

Грейс припомнила многочисленные субботние вылазки в магазины, совершавшейся ими с матерью на протяжении долгих лет, после которых обе часто возвращались домой с одинаковыми нарядами: это могли быть шелковые блузки с кружевными вставками и рукавами «колокольчиком» или мини-платья с ярким цветочным узором и «знаками мира» на белых поясах. Умение делать покупки составляло сильную сторону ее матери, равно как и служило родом терапии — панацеей от всех хворей и недугов. Они часами перерывали вешалки, а потом, нагруженные пакетами, устремлялись в ближайшую закусочную, чтобы, как выражалась Полетт, немного взбодриться; перекусон состоял из половины мускусной дыни, бургера и большой бутылки колы. Однако, к концу дня Грейс страшно уставала. В то время как для матери одежда была средством добиться желанного имиджа для себя и дочери, дочь смотрела на очередную покупку как на еще один нелепый наряд.

Когда Грейс было пятнадцать, она порвала со своим первым парнем. Мать, не тратя время на расспросы о подробностях разрыва, заявилась в спальню Грейс с коробкой конфет «Причуда» и бумажными носовыми платками — так, словно всю жизнь готовилась к этому знаменательному моменту, связующему звену в отношениях матери и дочери. Грейс впала в какое-то оцепенение и даже не могла плакать.

— Я слышала, ты порвала с этим душкой Джейми. Что случилось? — спросила мать.

Грейс подобрала под себя ноги и попыталась найти нужные слова.

— Я перестала чувствовать себя собой, — спокойно ответила она.

Мать недоуменно посмотрела на нее.

— Ты все та же. Джейми любил тебя такой, какая ты есть.

— Дело не в нем. Дело во мне. Это было, как если бы я нашла идеальное платье, носила его каждый день и никогда не хотела сменить… помнишь, как то платье в горошек, которое я носила, пока не выросла?

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду, — кивнув, сказала мать. — Разнообразие придает жизни остроту. Но то платье великолепно смотрелось на тебе.

— Только чем больше я его носила, тем меньше себе в нем нравилась. Я не знала, чего от меня ждут и что хотят, чтобы я носила. Было такое чувство, будто у меня нет других платьев. — Мать обняла ее за плечи и сунула ей коробку с засахаренной кукурузой и пачку носовых платков.

— Не волнуйся, милочка, — сказала она. — «Лорд и Тейлор» открыты до девяти, и у них распродажа в молодежном отделе. Мы снова сделаем тебя такой, какая ты есть, не успеешь и глазом моргнуть.

Грейс застегнула молнию на юбке и заколола волосы. Она и думать не могла, что ее мать способна на что-то большее, и принимала все добрые намерения Полетт, даже если они проявлялись в форме платьев с оборочками и бирюзовых поясов, но в мыслях по-прежнему пребывала в какой-то метафорической гардеробной, примеривая одежду, выбранную кем-то другим.

Заскочив на кухню наскоро выпить чашку чая, Грейс открыла буфет и там, рядом с жестяной банкой мятного чая, увидела знакомый серебристый тюбик, светящийся, как маяк во тьме. Она была поражена — уж больно странное место для помады, но это было очень похоже на нее — по рассеянности оставить ее тут. Она почувствовала прилив радости, какая обычно приходит рождественским утром.

Грейс вспомнила о держателе для помады, сделанном из горного хрусталя. Мать Лэза позарилась на него на прошлогоднем аукционе Исторического общества. Даже несмотря на то, что аукцион проводился с благотворительными целями и за покупку мать Лэза получила бы налоговую скидку, она отказалась поднять цену выше установленной и проиграла Франсин Шугармен, которая приказала Берту перебивать цену у любого (сама она осталась дома из-за гриппа). Берт размахивал карточкой со своим номером, как чемпион по настольному теннису, однажды даже перебив цену у самого себя, когда Нэнси положила свою карточку на колени.

Мать Лэза до сих пор смотрела на эту вещицу с язвительной улыбкой всякий раз, когда видела, как Франсин достает ее из сумочки — что Франсин делала часто и с явным удовольствием, — потому что она, Нэнси Брукмен, никогда не заплатила бы полную стоимость. Грейс подумала, что сама могла бы принять участие в аукционе в этом году, чтобы ей было куда положить свою изготовленную по особому заказу помаду, когда ее наконец пришлют. Она пожалела, что не переименовала помаду, — название «Бархат» казалось теперь каким-то общеродовым.

Грейс выписала чек на требуемую дополнительную сумму, положила образец помады в конверт и заклеила его. Это было похоже на участие в каком-то эксперименте по клонированию, и она задумалась: а что, если послать им смазанные отпечатки пальцев Лэза с очков — смогут ли они воссоздать его подобие?

Взяв конверт и мешок с вязанием на случай, если у нее будет время забежать за пряжей по пути на занятия, она отправилась навестить бабушку.

Грейс ехала в автобусе по Риверсайд-драйв, мимо Колумбийской пресвитерианской больницы, в лечебницу. Бабушка Долли прожила около сорока лет на Вашингтонских высотах в доме из красного кирпича, стоящем на скалах Гудзона, в квартире, окна которой выходили на реку.

Когда Грейс была подростком, Долли частенько отводила ее в сторону и говорила, что, когда она умрет, квартира достанется Грейс. «Я знаю, ты позаботишься о ней… ведь это мой музей. Понимаешь?» Грейс всегда думала, что переедет туда и сохранит все в неприкосновенности, как того желала бабушка, но Лэзу хотелось какого-нибудь жилья «в городе». Для него Вашингтонские высоты были чем-то вроде заграницы, хотя они находились в городской черте. После того как шесть лет назад Долли легла в лечебницу, квартиру сдали, имущество было оценено, а затем продано.

Когда с Долли случился первый удар, Грейс приехала в лечебницу с Лэзом, чтобы познакомить его с бабушкой. Долли скосила глаза и поймала Лэза взглядом. «Я тебя знаю», — произнесла она с кажущейся уверенностью.

Долли приехала в Соединенные Штаты из Литвы вместе со своим старшим братом, когда ей было девятнадцать. Остальные члены ее семьи погибли во время войны через несколько лет после этого, и тут-то Долли и начала собирать свою коллекцию. Пока дети были в школе, а муж на работе, Долли рыскала по антикварным лавочкам. По «старьевщикам», как она их называла. Она возвращалась домой, нагруженная тяжелыми часами с маятником, фарфоровыми чашками, резными стульями, и прятала свои сокровища в кладовку до той поры, пока в один прекрасный день они внезапно не появлялись на свет божий, смешиваясь с прочими предметами домашнего обихода, как это всегда происходило у них в доме.

Автобус катил по Риверсайд-драйв, мимо могилы Гранта и особняка, в котором они познакомились с Лэзом. Теперь он стоял заброшенный, «собственность» была окружена изгородью из колючей проволоки. Окна закрыты фанерными щитами, двери заколочены досками. Грейс оглянулась, надеясь заметить мельком хоть какие-нибудь признаки восстановления, но автобус свернул, и особняк скрылся из виду.

Выйдя из автобуса, Грейс поднялась по каменным ступеням лечебницы. Она нашла Долли в постели, обложенную подушками и глядящую на Гудзон.

— Грейс, — спросила она заплетающимся языком, — когда этот самолет сядет?

Палата Долли не отличалась богатым убранством, если не считать расшитого постельного покрывала с шелковыми кисточками и старинных фарфоровых часов — экспоната из коллекции антиквариата, — которые громко тикали.

Когда Грейс ходила в колледж, она навещала бабушку каждую неделю. Одно из посещений Грейс помнила в мельчайших подробностях, как будто дело было вчера. Долли в длинной, до пят, крестьянской юбке и накинутой на плечи фиолетовой шали стояла у двери. На голове у нее была косынка с цветочным узором, а седые волосы заплетены и собраны в тугой пучок, заколотый черепаховым гребнем.

— Грейс, как я рада! А я приготовила для тебя шпинатовый пирог. Давай съешь кусочек.

— Долли, я ведь сказала, что сегодня принесу обед.

— Что? Будешь есть покупное? — спросила бабушка, обнимая Грейс за талию.

— У меня торт, который ты любишь.

— Ну ладно, с «Забаром» я тягаться не стану. Проходи, садись.

Грейс прошла вслед за Долли в гостиную. Комната была большая, но настолько загроможденная мебелью, что по ней трудно было пройти, обо что-нибудь не стукнувшись. Дверь на балкон была открыта, дул легкий ветерок. Грейс села в «кресло для ухаживания». У него было два вытертых сиденья красного дерева, обращенных в разные стороны. Резные ручки переплелись, как при объятии. Долли любовалась сценой, улыбаясь и кивая.

— Ты прекрасно выглядишь в нем. Просто прекрасно.

Тут Грейс заметила рядом с камином сломанную прялку. Она никогда не видела ее прежде и подошла потрогать.

— Это новое, Долли? — спросила она.

— Ах нет, Грейс. Она тут все время стояла.

Теперь Грейс смотрела на очертания маленького бабушкиного тела под покрывалом и на голую палату, в которой царил строгий порядок.

— Скоро этот самолет сядет? — снова спросила Долли. Грейс задумалась, куда лежит путь бабушкиных мыслей — в Америку или обратно, в дом ее детства в Литве, который она всю жизнь пыталась воссоздать.

— Скоро, Долли, — сказала Грейс. — Даю слово.

В магазине пряжи было полно народу, и Грейс не сразу нашла Пенелопу. Наконец та появилась из кладовой в подвале, запыхавшаяся после подъема. Она несла полные руки пряжи. Сложив клубки на прилавок, она кивнула Грейс. Один из клубков свалился и закатился за корзину, как испуганная мышь. Грейс нагнулась, чтобы поднять его.

— Спасибо, — сказала Пенелопа, — вы ведь Грейс, правда?

— Да, — ответила Грейс. Другая покупательница, невысокая женщина в дубленке и черном берете, ожидала звонка. Грейс чувствовала, что попала в хорошую компанию. Жаль, что она раньше не обратила внимания на медитативную сторону вязания.

— Ну, как дела? Вы уже на крючке? — спросила Пенелопа, подмигнув. Она явно не в первый раз употребила этот каламбур и даже не сочла нужным рассмеяться. Грейс улыбнулась. Потом положила свой пакет с вязанием на прилавок.

— Я бы хотела купить еще пряжи.

— Вы уже закончили? — спросила Пенелопа, раскрывая глаза все шире по мере того, как Грейс вытягивала из пакета связанную ею бесконечную полосу. Грейс и сама удивилась ее размерам, которые, как опара, выросли вдвое с прошлого вечера.

— Начала и уже не могла остановиться, — ответила Грейс.

— Рисунок мне нравится. Каким пособием вы пользовались?

— Никаким, — честно призналась Грейс. — В процессе я как бы импровизировала.

К этому времени вокруг прилавка собралась небольшая группа покупателей, которые тянулись, чтобы проверить длину связанной Грейс полосы. Подошла и высокая женщина в длинном черном пальто, к которому всюду пристала кошачья шерсть.

— Интересный рисунок, — произнесла она с видом знатока, изучая плетение. — Но что вы хотите связать?

— Сама не знаю, — сказала Грейс. Мысль о том, что в конце концов все это завершится, не очень-то привлекала ее. Какая-то часть ее верила, что она может вязать до бесконечности.

— Это процесс, — авторитетно заявила Пенелопа.

— Симпатичные завитушки, — высказала свое мнение другая женщина. Грейс поблагодарила ее, хотя даже понятия не имела, о каких завитушках идет речь, и при любых других обстоятельствах справедливо оскорбилась бы. К прилавку подошел плотного сложения мужчина лет тридцати, не больше, с блестящими каштановыми волосами. Грейс обратила внимание, что он одет в ярко-синий свитер ручной вязки, заправленный в слишком тесные джинсы.

— Моя бабушка научила меня вязать крючком, когда мне было восемь, — сказал он Грейс, рассеянно на нее глядя. — Когда меня что-нибудь беспокоило, мы садились рядком, начинали вязать, и все как рукой снимало. И все это было задолго до того, как наука открыла уровни содержания серотонина. — Грейс оставалось только кивнуть. — Меня зовут Скотт, — сказал мужчина, протягивая руку. — Я организовал мужскую группу, которая называется «С вязанием — в будущее». Мы собираемся в подвале пресвитерианской церкви по четвергам вечером. В память о моей бабушке. — И он вздохнул. Грейс испугалась, что сейчас он расплачется. — Мне ее правда очень сильно недостает. — Грейс и в голову не приходило, что людей могут связать друг с другом несколько самых обычных петель.

— А у вас талант, — сказала Пенелопа. — Не знай я ничего, сказала бы, что вы вяжете с рождения. Я начала чинить платок, который вы принесли, но думаю, что вы справитесь и сами. Не бойтесь распускать уже связанное. Вы должны быть безжалостны к себе, иначе попусту потратите время. Если вы не возьметесь за него прямо сейчас, он прорвется в других местах, — объяснила она. Грейс почувствовала, как щеки ее заливает румянец. Как бы там ни было, но после того как она увидела Долли в ее голой палате, дыры казались ей предпочтительнее мысли о том, чтобы распустить связанное бабушкой.

— Если вы не против, мне бы хотелось, чтобы это сделали вы, — сказала Грейс. Потом подошла к корзине и вытащила клубок мягкой пряжи.

— Милая шерсть, если вы хотите связать покрывало, — сказала Пенелопа. Грейс понравилось, как это звучит. Это было менее путающим, чем вязка свитера или чего-нибудь в этом роде, чего-нибудь имеющего точно определенные размеры. Покрывало. Ни к чему не обязывает и очень уютно.

— Сколько пряжи на него уйдет? — спросила она.

— Это зависит от того, насколько большую вещь вы хотите связать. Одного мотка хватит примерно на десять квадратных дюймов.

— Ну, тогда мне, наверное, понадобится около двадцати, — решила Грейс.

— Дам-ка я вам немного соломы и посмотрим, что у вас получится, — рассмеявшись, сказала Пенелопа. Грейс на всякий случай улыбнулась, хотя ничего не поняла. — Ну знаете, вроде Страшилы, — добавила Пенелопа, подметив растерянное выражение на лице Грейс.

— Ах да, конечно, — сказала Грейс.

Пенелопа сложила пряжу в пакет.

— Кстати, я ищу кого-нибудь на неполный рабочий день. Может быть, это вас заинтересует.

— Мои дни все сплошь заняты, — ответила Грейс. — Можно я подумаю?

— Конечно. Сколько угодно.

Грейс поразил дух товарищества и взаимной поддержки, царивший в этом крохотном и явно не преуспевающем магазинчике. Она представила, как все сидят за длинным дубовым столом, сравнивая петли и давая друг другу советы на будущее. Если где-либо и вправду существовал «Клуб одиноких сердец», то не иначе как здесь.

Для обычного вечера середины недели книжный магазин «Химера» был не слишком переполнен публикой. Грейс прошла в заднюю комнату, приветствуя продавцов с новообретенной искренностью. Она словно видела это место впервые, любовно подмечая каждую характерную деталь магазина — от напоминавших гравюры Эшера стертых деревянных ступенек, которые вели к покоробленным книжным полкам, до запаха гвоздик праздничных букетов. Один из служащих принес рождественское буше, и Грейс решила, что не откажется от кусочка. Вытащив свои принадлежности, она разложила ручные дрели и металлические гладилки на длинном рабочем столе рядом с листами золоченой фольги размером в три квадратных дюйма, которые купила в художественном салоне Ли.

Освещение в комнате было скудноватое — света свисавшей с потолка старинной медной лампы из бильярдной едва хватало на то, чтобы читать. Однако тусклое освещение ни в коей мере не убавляло энтузиазма учеников Грейс, мастеривших из бумажного ледерина переплеты для своих фолиантов. Грейс принесла несколько фонарей «молния», способных добавить не только света, но и тепла, что было весьма кстати из-за сквозняка, которым тянуло от больших щелястых рам. Некоторые из ее учеников даже предпочитали тусклый свет, потому что, как они говорили, он возвращает их в стародавние времена, когда все было проще. Грейс не спорила. В потемках золотая фольга трепетала, как крылья бабочки. Немного сноровки и легкой позолоты — и Грейс казалось, что она сможет перехитрить Берта, создав бумажную копию его любимой репейницы.

Из передней части магазина, послышались смех и хлопанье пробок. Закончив приготовления к занятию, Грейс решила присоединиться к празднику. Проходя между полок, мимо листающих книги людей, она заметила экземпляр «Превращения» Кафки и, сняв его с полки, обнаружила, что это первоиздание. Отец научил ее определять раритеты, и она уже собиралась перевернуть титульный лист, как вдруг почувствовала на плече чью-то руку. Она обернулась и увидела молодого человека, которого запомнила с прошлого раза и который теперь стоял перед ней в той самой кожаной куртке, которая висела тогда в квартире Лэза. И вдруг она ощутила острую боль в нижней части живота, потом сильный толчок — и упала на пол.

Грейс никогда еще не теряла сознание, поэтому, даже поняв, что лежит на полу, она не была окончательно уверена в том, что случилось. Склонившиеся над ней озабоченные лица явно свидетельствовали, что произошло нечто нехорошее, и она тут же постаралась встать. На нижней полке, за которую она ухватилась, стояла книга «Естественное деторождение» с черно-белой фотографией еще не отделившегося от плаценты ребенка на обложке. И опять к горлу подкатила тошнота. Возможно, ей стоило больше доверять волшебному шару, чем тесту на беременность. Она закрыла глаза и почувствовала, как сразу несколько сильных рук поднимают ее и проводят через магазин, чтобы усадить в большое кожаное кресло у окна. Опустившись в кресло, она взглянула на стоявшего перед ней молодого человека.

— Простите, я напутал вас. Вам действительно стало плохо вон там, — сказал он, впрочем без особого выражения. — Меня зовут Гриффин.

— Просто немного закружилась голова, вот и все, — ответила Грейс. — Я скоро приду в себя, спасибо. У меня еще занятия.

Кто-то принес стакан воды, которую Грейс выпила мелкими глотками. Гриффин придвинул стул и сел рядом с ней. Грейс посмотрела на его куртку. Она знала, что он может помочь ей кое в чем разобраться, но что-то удерживало ее от вопросов. Завязав волосы хвостиком, она еще раз посмотрела на Гриффина. Он был симпатичный, и при ближайшем рассмотрении его сходство с Лэзом казалось менее заметным. С курткой, однако, складывалась другая история.

— Ваша куртка… — начала было Грейс, но остановилась.

— А, да. Ее носил отец.

— Отец подарил ее вам? — спросила Грейс. — Когда? — Едва начав спрашивать, она поняла, что уже не сможет остановиться.

— Ну, «подарил» не совсем точно сказано, — ответил Гриффин. — Я имею в виду, что никогда его не видел. Мама сохранила ее для меня. Он носил ее в колледже. Она не очень теплая, хотя, может быть, просто я не привык к холодам. — Грейс пришло в голову, что Гриффин мог оказаться сыном Лэза. Никакое вязание не поможет отогнать эту мысль.

— Почему? Откуда вы? — спросила она.

— Из Атланты. Но учусь в колледже в Мэриленде. Хожу на второй подготовительный курс медицинского.

По мере того как он говорил, все странные происшествия последних недель складывались как части головоломки — начиная от издания Твена и кончая парочкой из ресторана и упоминанием портье о молодом мистере Брукмене. Все это был Гриффин.

— Как вы узнали, где меня найти? — спросила Грейс.

— Из статьи, которую мать увидела в журнале. Она послала отцу письмо. Вы его не получили?

Грейс отрицательно покачала головой, а потом смутно припомнила сложенный листок, которым был заложен «Обломов».

— Значит, вы приехали, чтобы его найти? — спросила она. Гриффин посмотрел на свои изгрызенные ногти и сунул руки в карманы. Лэз тоже грыз ногти.

— Простите, я вел себя с вами нечестно, — сказал он голосом, в котором теперь сильнее чувствовался южный акцент. — Я не был на все сто уверен, как меня примут. — Щеки у него все время полыхали. Грейс заметила, что он порезался, когда брился.

— Итак, — осторожно начала Грейс, — выходит, я мачеха?

Это была полная чушь, особенно учитывая то, что Лэз вряд ли был старше Гриффина, когда ребенок был зачат. Гриффин улыбнулся.

— Я думал, вы поможете мне наладить связь с отцом, но теперь понимаю, что выбрал неподходящий момент; вы в ссоре и всякое такое.

Если бы даже Грейс знала, где сейчас Лэз, она была бы не в силах представить себе это счастливое воссоединение.

— Он дал вам ключи от своей квартиры, верно? — спросила Грейс, пытаясь сменить тему.

— Он оставил их для меня у портье, но сам никогда не показывался. Мать говорит, это в его манере. — Гриффин помолчал. — Она не хотела, чтобы я отказывался от своих надежд, но я сказал ей, что мне нечего терять. — Грейс кивнула, хотя понимала, что он ошибается. В любом случае ему было что терять. И уж тем более если бы он познакомился с Лэзом.

— Его сейчас нет, — сказала Грейс, стараясь не встречаться глазами с Гриффином. — Он на конференции.

— А когда вернется?

— Он точно не сказал, — ответила Грейс. — Я думаю, скорей всего, на будущей неделе. — Она почувствовала, как вдоль позвоночника пробежала тонкая струйка пота. В магазине внезапно стало душно и жарко, и Грейс поняла, что ей надо поскорее выйти на свежий воздух.

— Вы снова побледнели, — сказал Гриффин. — Чего-нибудь принести?

— Здесь не жарко? — спросила она и, не дожидаясь ответа, рванулась к дверям.

Оказавшись на улице, Грейс прислонилась к почтовому ящику. Пошел снег, и большие влажные снежинки липли к ее замшевой юбке. Гриффин последовал за ней.

— Вы в порядке? — спросил он, накидывая ей на плечи куртку.

— Извините, мне просто надо было немного подышать, — объяснила она.

— Мне знакомо это чувство, — сказал он и полез в свой зеленый армейский рюкзак. Расстегнув молнию одного из отделений, он порылся в нем, вытащил коробочку мятных таблеток, открыл и протянул Грейс.

Лэз тоже всегда носил при себе коробочку мятных таблеток. Грейс взяла одну штучку, не переставая удивляться тому, что отец и сын, никогда не знавшие друг друга, могли иметь так много общих черточек. Возможно, ген, склоняющий к употреблению перечной мяты, передавался наравне с цветом глаз и леворукостью. Не надо было никаких генетических проб.

— Мать всегда говорила, что перечная мята бодрит, — сказал Гриффин. Было бы лучше, появись он откуда-нибудь из стратосферы. Но тот факт, что у него была мать, предполагало отношения с отцом, а столкнуться лицом к лицу с этим фактом Грейс не была готова. — А имбирь помогает при расстройствах пищеварения. — Он достал из рюкзака имбирь в кристаллах. — Попробуйте, может вашему желудку станет легче.

— Желудку? — растерянно спросила Грейс.

— Вы не даете ему расслабиться. Думаю, это может вас беспокоить.

Грейс и не знала, что зажимает свой желудок. Внезапно почувствовав ноющую боль, она приложила руки к боку. Потом задумалась, не может ли это быть психосоматическим отражением ее желания иметь ребенка. Возможно, появление Гриффина как-то задело ее, высветив возможности, о которых она никогда не позволяла себе мечтать. Удивительно, но мята взбодрила ее.

— Спасибо, — сказала Грейс. — Мне намного лучше. — Она посмотрела на Гриффина и поняла, что пытается разъять его черты, решая, какие принять, а от каких отказаться: квадратная линия подбородка, длинные пальцы и даже то, как пряди волос падали ему на лоб, — все это явно было от Лэза. Но его печальные и одновременно доверчивые глаза, несомненно, достались ему от кого-то другого.

Грейс взглянула на часы.

— Теперь мне надо вернуться.

Гриффин выжидательно смотрел на нее. Да — он надеется, что она хотя бы частично возьмет на себя инициативу: пригласит поужинать или предложит встретиться.

— Ты надолго в городе? — спросила наконец Грейс.

— Сразу после Нового года уезжаю, — сказал Гриффин. — Новый семестр начинается.

Грейс была в нерешительности. Мало того что Лэз бросил ее. Теперь его уход выходил за рамки сугубо супружеских проблем — к нему примешивались отношения между детьми и родителями. И, что хуже всего, он бросил ее вычищать грязь, связанную с его собственными прошлыми грехами.

Он явно был неспособен встретиться лицом к лицу со своей женой и своим сыном. Мало-помалу уход Лэза обретал смысл. В конце концов, разоблачение его книги и возвращение ищущего отца сына было перебором для человека, уже предрасположенного к увиливанию от супружеских уз.

Гриффин стоял перед ней с надеждой и ожиданием в глазах.

— Можешь позвонить, если тебе что-нибудь понадобится, — сказала Грейс. Передавая Гриффину листок с их телефонным номером, она понимала, что ее предложение неадекватно отражает ситуацию и что все, кроме удачной попытки заставить Лэза материализоваться прямо сейчас, будет неизбежно обречено на провал.

— Спасибо, — ответил Гриффин. Грейс вернула ему куртку. Наблюдая, как он застегивает молнию, она боролась с той женщиной в себе, которой хотелось поднять ему воротник. Гриффин поцеловал ее в щеку, что абсолютно застало ее врасплох, и повернулся, чтобы идти.

— Береги себя, — крикнула она ему вслед, глядя, как он удаляется, размахивая на ходу руками, в точности как это делал Лэз. Ее потянуло догнать его, но он свернул за угол и скрылся из виду. Потом она вернулась в магазин — проводить занятие.