Темнота в столовой раздражала Грейс. Поэтому на следующее утро, оставив кофе для Хосе, она принесла туда вместо перегоревшей «дюро-лайт» настольный светильник с розовой лампочкой, который ей особенно нравился. Когда она попыталась подключить его, выяснилось, что розетка находится слишком далеко от стола. Грейс отправилась в кладовку на поиски удлинителя. Она была абсолютно уверена, что он лежит в ящике с инструментами. Разгребая залежи мотков изоленты, баночек из-под гуталина и всякой ветоши, Грейс чувствовала запах старой замазки и лимонного масла, пропитавший кладовку.

После нескольких минут безуспешных поисков она начала злиться и внезапно почувствовала, что ей до смерти хочется принять пару таблеток солтина — как она полагала, виной были две чашки чая, выпитые на пустой желудок, после чего ее часто тошнило. Она еще глубже забралась в кладовку, думая, что удлинитель могли куда-нибудь засунуть. Лэз относился к кладовке как к черной дыре для домашней утвари, и теперь Грейс поняла почему. Задумавшись, где еще может лежать удлинитель, она не сразу услышала телефонный звонок.

— Грейс? — раздался в трубке голос Кейна. — Ты совсем запыхалась. Что-то случилось?

— Привет, Кейн, — ответила Грейс, откидывая упавшие на лицо волосы. — Просто ищу удлинитель.

— В буквальном или переносном смысле?

— Кейн, правда, — она была не в настроении поддерживать его игривый тон. — Пока его искала, всю квартиру вверх дном перевернула.

— Пропал? — не отставал Кейн.

Грейс буквально слышала, как крутятся винтики у него в голове.

— На что ты намекаешь?

— Может, просто настало время перерезать провода?

— Кейн, я говорю об удлинителе.

— Я тоже.

— Кстати, он не пропал, это я его куда-то засунула.

— Вот и я о том же, только ты никогда со мной не согласишься. Я просто звоню передать Лэзу, что хоккей на этой неделе отменяется из-за «Пьюиз».

— Я ему скажу, как только он вернется.

Повесив трубку, Грейс вернулась в кладовку, пошарила еще немного, но так и не смогла отыскать пропавший шнур. Все, что она нашла, было несколько непонятно как попавших сюда вещей и всякая всячина, вроде расшитой бисером вечерней сумочки с порванной лямкой, нескольких пультов дистанционного управления без батареек и перчатки без пары, которая, подумала Грейс, когда-нибудь может пригодиться для кукольного театра.

Когда она уже собиралась запереть кладовку и спуститься, на глаза ей попалась фотография. Этот снимок ей никогда не нравилась. Кейн отпечатал его специально для них. Фотография была сделана семь лет назад на вечеринке в честь Хэллоуина, той самой, на которой Грейс впервые встретила Лэза. Все они пришли на вечеринку ряжеными. Грейс стояла рядом с Кейном, а Лэз обнимал за талию подругу Грейс — Хлою. На пластмассовой рамке лежал слой пыли, и Грейс вынула карточку, чтобы получше разглядеть ее. Лэз в шутку говорил, что не проявится на пленке, так как в конце концов он был в костюме Человека-невидимки. Но получился он очень даже видимым.

* * *

Грейс познакомилась с Кейном еще до Лэза. Выражаясь терминологически, они с Кейном «встречались», хотя оба подсмеивались над этими свиданиями. Как и все подобного рода события, они звучат даже забавнее в пересказе.

Конечно, как только Лэз обратил внимание на Грейс, для нее это был знак судьбы — Грейс знала, что они будут вместе, хотя она и ходит на свидания с его лучшим другом. После вечеринки Лэз попросту отвел Кейна в сторонку и сообщил ему, что собирается увести у него подружку, на что Кейн ответил: «Будь как дома». Только много позже Грейс задалась вопросом о последовательности событий. Прежде всего, ее немного задело, что Кейн не поборолся за нее, но тут она уже ничего не могла изменить. С другой стороны, она могла бы и не выходить за Лэза.

У Грейс и Кейна были общие друзья, их представили друг другу летом того же года, когда устраивалась вечеринка в общежитии в Грейт-Баррингтоне. Это было четвертого июля. Кейн играл в настольный теннис и, прихлебывая пиво, краешком уха слушая Луи Армстронга, с шумными выдохами посылая мячик на противоположную сторону стола, флиртовал с Грейс. Перед ужином они вместе лущили горох над большой стеклянной салатницей, для вящей патриотичности украшая песочные коржики черникой, клубникой и сбивным кремом, и к концу недели между ними установилась определенная связь. Однажды вечером за ужином Грейс слышала многочисленные упоминания о друге Кейна, Лэзе, чье имя произносилось как нечто легендарное. Вернувшись в город, они с Кейном пару раз сходили в кино и только однажды поцеловались. Кейн подарил ей букет желтых роз, что впоследствии было истолковано Грейс как, скорее, дружеский, чем любовный жест.

В тот Хэллоуин Кейн пригласил Грейс на костюмированную вечеринку, и она спросила, найдется ли у него приятель для Хлои, ее давнишней подруги, вернувшейся из Чикаго. Грейс тщательно нарядилась, зачесав наверх свои волнистые каштановые волосы а-ля Уильма Флинстон и приспособив свой лифчик без бретелек к леопардовой накидке, которую откопала в кладовке. На ноги она надела сандалии из якобы крокодиловой кожи, хотя шел дождь, и, пока она ловила такси, ей все время приходилось прыгать через лужи. Хлоя не горела таким энтузиазмом — она терпеть не могла ряженых, — но, стоило ее немного подначить, и она уступила: надела крестьянскую блузу и накинула белый платок. С татуировкой на лодыжке, колючей черной шевелюрой и крестиком из горного хрусталя на шее она выглядела как молочница в стиле панк-рок.

Было почти половина двенадцатого ночи, когда они приехали на угол 120-й улицы и Риверсайд-драйв в необитаемый особняк, принадлежавший другу Кейна. Особняк был идеальным местом для вечеринки на Хэллоуин. Легенды ходили о его подземных туннелях и переходах, которые неведомо зачем вели к реке, что послужило предметом бесконечных обсуждений на протяжении вечера. Кейн решил нарядиться кинематографическим Тарзаном, с кожаным хлыстом и во взъерошенном черном парике, чтобы подыграть Грейс в роли Джейн.

Хэллоуин не был ее любимым праздником. Когда она шла по улицам Манхэттена в Хэллоуин, то часто не могла сказать, кто из прохожих ряженый, а кто нет, и это нервировало ее.

Когда Грейс впервые увидела Лэза, стоявшего в полутемном вестибюле, что-то дрогнуло в ее душе, хотя лицо его было скрыто вуалью, полями низко надвинутой шляпы и зеркальными солнечными очками. Она сказала: «Привет!» — и тут же облила его пивом, нервно пожав затянутую в перчатку руку.

— Смотрите, я злопамятный, — сказал Лэз, вытирая руки коктейльной салфеткой. Грейс знала, что первое впечатление часто обманчиво — с ней такое уже случалось, — но в этот раз все было иначе. Когда Лэз спросил Хлою, не хочет ли она посмотреть особняк, Грейс подумала, что с его стороны будет очень любезно попытаться развлечь ее подругу, но тут же вспомнила, что ее кавалер — Кейн, и повернулась к нему.

— Знаю, — сказал Кейн. — Женщины и собаки — он словно гипнотизирует их.

Впрочем, этот гипноз действовал не только на женщин и собак, но абсолютно на всех. Людей влекло к Лэзу, словно к пропавшему без вести и наконец нашедшемуся другу.

Грейс поразило, что под конец вечера Лэз (уже снявший вуаль, но из уважения к Г. Дж. Уэллсу оставивший солнечные очки и перчатки) знал интимные подробности, касавшиеся всех присутствующих. Конечно, они тоже знали о нем: из статей, которые он писал для «Эсквайра», и выступлений на телевидении, но, главным образом, они знали его по награде, которой «Международная амнистия» удостоила его за книгу, посвященную Косово, откуда он только что вернулся. В этой книге, названной «Пробуждение призраков», документально описывались шесть недель, проведенные им под маской немого мусульманского пленного в сербском концентрационном лагере с целью собственными глазами увидеть и запечатлеть творящиеся там зверства. Рассказ Лэза, который все сочли душераздирающим, вознес его на пьедестал, куда более привычный для рок-звезды, чем для журналиста. Книга шла нарасхват как последняя сенсация и вскоре была переиздана. Лэз даже вошел в число номинантов на Пулицеровскую премию. Грейс читала отрывок в «Вэнити фаер». Нелишним оказалось и то, что Лэз был фотогеничен и красноречив и производил впечатление человека, для которого деньги и признание ничего не значат, что вызывало к нему еще большее уважение.

Пока Лэз оживленно говорил о воздействии, которое оказывает война на осиротевших детей, Грейс старалась слушать внимательно, но понимала только, что, когда он смотрит на нее, а он делал это часто, щеки ее заливает румянец, словно он мог вслух рассказать, как она старательно совлекает с него в своем воображении покровы Человека-невидимки.

После вечеринки они вчетвером отправились в северную часть Риверсайд-драйв, за могилу Гранта, где был припаркован «сааб» Лэза. Дождь перестал, но похолодало. Лэз накинул свой пиджак на плечи Грейс и взял ее за руку. Они даже шагали в ногу.

«Человек-невидимка» сильно напугал Грейс еще тогда, когда она ребенком смотрела этот фильм. Родители оставили ее с новой няней, а та выключила везде свет и задернула шторы, чтобы создать настроение, соответствующее просмотру картины. Недели и даже месяцы спустя у Грейс сохранилось отчетливое чувство, будто кто-то преследует ее по дороге в школу, а когда она принимала душ, Человек-невидимка кончиками пальцев щекочет ей спину.

Но к Лэзу все эти старые ассоциации были неприменимы.

Лэз отвез всю их компанию в квартирку Грейс, расположенную на последнем этаже роскошного здания. Грейс сварила шоколад, и вся четверка уселась играть в «Погоню». Когда гости уехали, Грейс сняла свой костюм, подобрала вуаль, которую Лэз оставил на кофейном столике, накинув ее на плечи, и устроилась на подоконнике допивать шоколад.

Грейс вставила фотографию обратно в рамку. За время, минувшее с того Хэллоуина, они с Хлоей разошлись, но она не могла вспомнить почему. Когда они виделись в последний раз? Год назад или около того. Их жизни были слишком различны, да и, по правде говоря, Хлоя и Лэз никогда не испытывали друг к другу теплых чувств.

Грейс представила, что бы произошло, войди он прямо сейчас в дверь. Он мог, она знала, мог сделать это в любой момент. Так уже бывало. Нет причин не верить, что это может повториться. Грейс никогда не спрашивала себя, почему он с ней. Слишком ясен был для нее ответ. Она была свидетельницей периодов затишья, которые часто оборачивались черной депрессией, когда он с трудом приходил в себя, иногда не звоня целыми днями. Она давала ему возможность перевести дух, всегда радовалась его возвращениям, не задавая вопросов и не требуя ответов. Он чувствовал себя с ней в безопасности и, не рискуя, мог вновь исчезнуть, потому что знал: она никуда не денется и всегда будет заполнять собой эти промежутки.

В первый раз он ушел вот так на два дня, доведя Грейс до жуткой истерики. Накануне они проговорили всю ночь до самого утра и, казалось, никогда не были ближе друг к другу. Лэз рассказал, как отец бросил его, трехлетнего, и добавил, что не перенесет, если ему придется потерять и ее тоже. Он наконец уснул, и, спящий, был похож на маленького ребенка. На следующий вечер, когда он не пришел домой к ужину, Грейс обзвонила его друзей и родных и, в довершение, полицию и больницы.

Франсин Шугармен нанесла еды на дюжину человек и держала стражу в квартире Грейс. Она предложила даже остаться на ночь, с этой целью прихватив из дома спальный мешок и одеяло с электроподогревом, из-за которого сразу же перегорели все пробки. Кейн принес салат из сига; мать Грейс — запеканку и упаковку настоящих английских блинчиков, которые она отыскала в особом магазине. Родственники из Нью-Хейвена, которых Грейс не видела много лет, заскочив на часок, уселись рядком на стоявшей под углом кушетке — как на детском утреннике. «Кто умер?» — пошутил Берт Шугармен, оценив разнообразие угощений и гостей.

Грейс все еще помнила выражение лица Лэза, когда он вошел в комнату, набитую встревоженными людьми, и как все они набросились на него, требуя объяснений.

— Где тебя черти носили? — грозно вопросила мать Грейс.

— Где ты был? — подал голос Милтон.

— Мы тут все из-за тебя переволновались — просто с ума сойти, — сказала Франсин.

— Что, трудно было хотя бы позвонить? — буркнул Берт.

Лэз пожал плечами и поцеловал Грейс в щеку, умело скрывая неудовольствие.

— Если бы я знал, что меня ожидает такой прием, я бы побрился, — ответил он и рассмеялся, но под этим смехом таился ледяной взгляд, от которого Грейс до сих пор бросало в дрожь, словно это ей надо было извиняться за устроенный переполох.

Присутствующие вновь заняли свои места и дружно, с облегчением вздохнули:

— Слава богу, с тобой все в порядке.

Когда Лэз пропал во второй раз, она позвонила одному Кейну.

— Не волнуйся, я его разыщу, — ответил он. — Думаю, я знаю, где он может быть.

Четыре часа спустя Кейн с Лэзом вошли в дом. Оказывается, Лэз сел в машину и просто поехал куда глаза глядят, пока не добрался до обиталища Кейна на озере. Кейн нашел его сидящим на переднем крыльце дома. Грейс помогла Лэзу снять ботинки и уложила в постель, наблюдая за ним, пока он не уснул.

— В следующий раз никого не зови, Грейси, — сказал он, наконец проснувшись, двое суток спустя. — Никто не понимает меня лучше, чем ты. Даже Кейн. Я всегда буду возвращаться. Обещаю. Поверь мне.

В третий раз он отсутствовал намного дольше — Грейс не могла точно припомнить насколько. Она поклялась никому ничего не рассказывать, каждый вечер ожидая, что Лэз вернется в квартиру, в которой он определенно решил больше не жить.

Последующие несколько отлучек Лэза вспоминались еще более смутно, поскольку со временем Грейс стала придавать им все меньше и меньше значения. Она знала, что любые попытки расспросить его ничего не дадут. Он просто не станет ей отвечать. И хотя Грейс честно пыталась найти лазейку в баррикадах, которыми окружил себя Лэз, ему удавалось ускользнуть от нее за спиной.

Брачные обеты всегда казались Грейс недостаточными. И даже если бы наравне с обетами любви, уважения и заботы Лэз принес ей обет физического присутствия, это все равно не удержало бы его дома.

Исчезновения Лэза не были обычными «мужними загулами». Он не торчал за бутылкой с друзьями, тяжело навалившись на стойку прокуренного бара, не засиживался за покером, не играл с дружками в боулинг и даже не шлялся по стрип-клубам. С такими загулами было бы проще смириться. Дружки — дружками, что уж тут. Но Лэз не ходил «налево». Он попросту исчезал.

В конце концов Грейс приноровилась к ритму его уходов и возвращений, к приливам и отливам в его поведении. Она стала готовиться к каждому исчезновению, удерживая свою осажденную крепость с силой, равной силе его отступничества, так, чтобы к тому времени, когда Лэз даст ей окончательный расчет, не оказаться застигнутой врасплох.

Положив фотографию обратно в ящик, она закрыла кладовку. Из-за слоя пыли и отпечатков пальцев на пластмассе, скрывавших изображение, Лэз и вправду казался почти невидимым.