Незадолго до одиннадцати зазвонил телефон. Грейс приняла сообщение на автоответчик. Ей хотелось подольше полежать и забыть этот странный день, и у нее не было ни малейшего настроения выслушивать подробности прощального ужина Франсин. Проходя из передней в спальню, она услышала голос матери.

— Дорогая, это мамуля. Мы провели чудный вечер с Шугарменами. Просто стыдно, что тебе нездоровилось. Папа хочет узнать, записала ли ты его шоу. У него немного закололо в желудке, так что мы отвезли его в Леннокс-хилл на таллиевый стрессовый тест. Теперь ждем…

Грейс бросилась на кухню и так стремительно схватила трубку, что она едва не выпала у нее из рук.

— Мамочка? — спросила она, задыхаясь.

— Грейс. Я как раз оставляла для тебя сообщение, — сказала мать, слегка раздраженная тем, что ее прервали. — Я тебя не разбудила? — добавила она, подумав.

— Нет, я уже встала. Я слышала сообщение. Почему ты мне раньше не позвонила? Как папа?

— Мы не хотели тебя беспокоить. Скорее всего, ничего серьезного. Они все тщательно проверили.

— Хочешь, я приеду? — спросила Грейс, пытаясь расслышать голос матери сквозь треск в ушах, хотя линия была чистой.

— Очень мило с твоей стороны, но здесь уже Берт и Франсин. В приемном покое Берт столкнулся с одним из своих приятелей по колледжу. У его жены камни в желчном пузыре. Так или иначе, это продлится недолго. Не волнуйся. Мы первым делом позвоним тебе. Тебе надо немного отдохнуть, дорогая. Передай Лэзу, что мы его очень любим, — сказала мать и повесила трубку.

Чувствуя себя совершенно беспомощной, Грейс прошла в гостиную, тяжело опустилась на кушетку и уставилась на мигающие елочные огни. Под рукой валялся нетронутый пакет с пряжей — патентованным розничным противоядием от стремительно проносящихся в голове мыслей. Взяв немного пряжи, Грейс принялась бездумно вязать, предоставив этим метущимся мыслям возможность распутаться.

Она не могла остановить разрушительное действие лекарства в своем организме иначе, чем пытаясь повлиять на результаты тестов отца или телепатически заклиная Лэза вернуться к ней. Так или иначе, она могла создать нечто из хаоса, нечто упорядоченное, симметричное и целенаправленное — что бы это ни было.

Грейс продолжала вязать до глубокой ночи и, должно быть, ненадолго вздремнула. Она очнулась, потревоженная телефонным звонком. Небо порозовело, но это был не предрассветный румянец, а, скорее, признак того, что скоро пойдет снег. Сколько сейчас — три часа ночи или начало девятого утра, — сказать было невозможно. Она подпихнула телефон себе под ноги и почувствовала исходящее от батареек тепло.

Результат ее вязальных усилий лежал у нее на коленях — прямоугольник примерно два на четыре фута. Грейс с трудом поверила в это, настолько быстро промелькнули часы, однако вещественное доказательство покоилось у нее в руках. Размеры вещи были ничем не примечательны. Петли обычные, но радующие глаз своей правильностью. Слишком маленькая для покрывала и слишком большая для шарфа в подарок Гриффину. Когда Грейс складывала вещицу, чтобы найти телефон, крохотные электрические искры заплясали, покалывая, на ее предплечьях, и она поняла, что бессознательно связала детское одеяльце. Грейс подняла одеяльце, но, слишком легкое, оно только подчеркивало вес пространства, которое нечем было заполнить. Она знала, что невозможно оплакать непризнанную утрату, хотя ее ловкие руки и попытались овеществить символическое спасительное средство. На кратчайший миг она призналась себе, что испытывает боль.

Телефон продолжал звонить. Выключив автоответчик, она ожидала услышать голос матери, сообщающий, что все в порядке, но, к ее удивлению, в трубке раздался незнакомый мужской голос.

— Миссис Брукмен. Это Адриан Дубровски. — Грейс мгновенно выпрямилась. — Миссис Брукмен? — повторил мужчина.

До Грейс донеслось негромкое пощелкивание клавиш компьютера. Отец тоже часто забавлялся с какой-нибудь технической безделушкой, когда звонил ей. Грейс пошла на кухню посмотреть, который час. Часы на микроволновке показывали четверть седьмого.

— Вы понимаете, который сейчас час? — спросила она, медленно собираясь с мыслями.

— Простите, что побеспокоил вас так рано, но у меня совершенно беспорядочное расписание, и я почувствовал, что нам надо поговорить. — Его акцент трудно было распознать. — Я получил ваше сообщение. Когда я встретил вас в «Розовой чашке», все получилось очень неловко, — сказал он. — Это единственное, что я могу сейчас сказать.

— Я вас не совсем понимаю.

— Я попал туда обманным путем, — продолжал Дубровски. — Моя ситуация изменилась, и (я не могу вдаваться в подробности) боюсь, что моя работа на вас приведет к столкновению интересов. Но я хотел бы договориться о том, как забрать книгу. Меня беспокоит, что она может попасть не в те руки.

В этот момент раздался еще один звонок, и Грейс, попросив мистера Дубровски оставаться на связи, нажала кнопку ожидания.

— Проснись и пой, — услышала она бодрый голос отца. Он перевирал эту строчку, сколько Грейс себя помнила, но ей никогда и в голову не приходило поправить его. Обычно он просыпался задолго до пяти утра и читал; к шести он уже был готов включиться в общественную жизнь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Грейс.

— Как огурчик. Карантин отменяется. Просто немного повышенная кислотность. Врач говорит, что нужно отказаться от острой пищи, вот и все.

— Слава богу, — сказала Грейс. Потом вспомнила, что мистер Дубровски ждет на другой линии. — Пап, я тебе скоро перезвоню.

— Нам нужно сходить в супермаркет пополнить запасы. Перезвони около десяти.

Грейс знала, что отец терпеть не может ходить по магазинам. Он разработал график, по которому они с матерью закупали продукты всего раз в месяц, за исключением скоропортящихся, которые доставляли им из продуктового магазина «Всякая всячина».

— Пополнить запасы? Зачем? — спросила Грейс.

— Из-за снежных бурь. Завтра к вечеру снегу наметет на два фута. Самый сильный снегопад за последние пятьдесят лет.

— Пап, я так рада, что ты в порядке. Заставил-таки поволноваться. Ах да, и поблагодари маму за брюки, — сказала она, переводя взгляд на атласные брюки, которые так и не сподобилась снять.

Прежде чем Грейс успела нажать кнопку и переключиться на линию мистера Дубровски, она услышала, как мать кричит по параллельному телефону: «Не стоит!»

На линии мистера Дубровски ее ждал долгий гудок. Ее собеседник повесил трубку. Странная птица, заключила про себя Грейс, представляя себе мистера Дубровски в полосатой пижаме, слушающего запись «Братьев Карамазовых». «Идеальной паре» явно следовало получше присматриваться к своим клиентам — она же не желала числиться в их рядах.

Стараясь выбросить разговор из головы, она пошла на кухню приготовить кофе Хосе. По пути на глаза ей попался принадлежавший мистеру Дубровски экземпляр «Обломова», который лежал в передней рядом со стопкой кассет Кэтрин Хэпберн. Она прихватила его с собой.

Книга была явно зачитанная: некоторые страницы в пятнах, покоробленные от пролитой на них жидкости. Грейс села на кушетку и стала листать роман, чтобы найти место, на котором они с Лэзом остановились в прошлый, последний раз. Ее внимание привлекли строчки, отмеченные карандашом: «Вы еще до разлуки разошлись и были верны не любви, а призраку ее, который сами выдумали, — вот и вся тайна».

Строчки были до невозможности уместны. Казалось даже, что Обломов обращается непосредственно к Грейс, а не к своей возлюбленной, Ольге. Было ли это случайным совпадением или пророческой вспышкой, доносившейся из девятнадцатого века? Или мистер Дубровски знал больше, чем предполагала Грейс? Она перевернула страницу и прочла: «Перед вами не тот, которого вы ждали, о ком мечтали: он придет, и вы очнетесь…»

У Грейс перехватило дыхание. Это были те самые строчки, которые читал ей Лэз, но никогда прежде они не находили в ней такого отзвука, как сейчас. Грейс поняла, что не в состоянии сосредоточиться на словах Гончарова, и ей захотелось изгнать их прочь вместе со своими чувствами, сослать их в какое-нибудь место, еще менее гостеприимное, чем ГУЛАГ. Они звучали слишком близко, словно исходили из самых глубин ее существа.

Когда она уже собиралась закрыть книгу, ей показалось, что она узнала два слова, написанные на полях расплывшимися синими чернилами. Поднеся книгу ближе к глазам, она постаралась внимательнее разглядеть буквы. Слова были написаны на языке, алфавит которого не напоминал ни английский, ни кириллицу и, скорее, был похож на какой-то странный иероглифичсский шифр. Грейс могла поклясться, что ей удалось прочесть: «Брукмен Редукс». Она вгляделась еще пристальнее, но слова плыли по странице, как глубоководные порождения скрэббла без правил.

Грейс посмотрела на видневшееся за окном розовое небо. Утро складывалось тревожно. Она постаралась сосредоточить внимание на сегодняшнем приезде Гриффина, но не могла отделаться от повисших в воздухе проблем. Это изводило ее, и она подумала, что не помешает немного проветриться, чтобы восстановить ясность мыслей. Если разразится снежная буря, то, пожалуй, будет неплохо и докупить кое-какие продукты — а вдруг на улицах появятся снеговые завалы, предсказанные Милтоном. Можно зайти во «Всякую всячину», открытую круглосуточно, а на обратном пути занести в салон видеокассеты.

Лэз никогда ничего не возвращал в срок. Все библиотечные книги и видеокассеты, которые он брал напрокат, были давным-давно просрочены. Однажды ему присудили двести долларов штрафа за то, что он потерял кассету «В свободное от работы время». Ни один фильм они не досмотрели до конца. Грейс только спустя годы наталкивалась на какую-нибудь кассету, валявшуюся в коробке вместе со старыми оранжевыми радиочасами, письмами и прочей дребеденью, которую Лэз, вне всякого сомнения, не удосужился вернуть в срок. Подобно взятым напрокат кассетам и библиотечным книгам, брак был для Лэза чем-то таким, за что он предпочитал платить неустойку, лишь бы не связывать себя пожизненным обязательством. Мало-помалу Грейс начинала понимать, что ее брак тоже не был явлением постоянным — скорее, он был вещью, данной взаймы.

Она налила кофе в чашку Хосе и плотно закрыла крышку. Затем схватила в охапку пальто, стопку кассет и спустилась вниз.

Чашку с кофе Грейс поставила на конторку красного дерева. Убрав руку, она представила себе золотые буквы, идущие по ободку картонной чашки и похожие на попкорн, из которого в конце концов составилась другая фраза, более соответствующая ее сегодняшнему утреннему настроению: «Мы рады заботиться о вас».

Ослепительно сияющие огни «Всякой всячины» придавали магазину сюрреалистический, вневременной вид. Проходы между рядами были фактически пусты; лишь несколько парней со склада, сидя на коробках, распаковывали и расставляли по местам продукцию, которую и так, казалось, было некуда девать. Грейс подумала о родителях в супермаркете: как они толкают по широким проходам свои огромные тележки, покупая запасы еды, которой хватило бы прокормить Гаргантюа. Ее родители довели методику хождения по магазинам до уровня своего рода науки: каждый брал список и тележку, и они расходились в разные стороны, каким-то образом всегда одновременно заканчивая маршрут в отделе свежезамороженных продуктов.

Грейс начала заполнять свою тележку продуктами. Предсказуемость «экспозиции» внушала уверенность; Грейс шла по проходу, снимая с полок то, что, как ей казалось, может понравиться Гриффину, — соленые крендельки, кукурузные чипсы, упаковку кока-колы на шесть бутылок. Она бродила по магазину уже довольно давно. Наполнять тележку было так приятно. Для себя Грейс запаслась бургерами, свежими овощами и фруктами, соевыми орехами и хлебом. На выпечку и сладкое ее больше не тянуло. К ужину она решила приготовить шпинатовую лазанью, поэтому отправилась на поиски сыра «рикотто».

Зайдя в следующий проход, она застыла на месте. Вокруг стояли аккуратно выровненные ряды баночек с овощным пюре, детские смеси, крохотные ложечки, колечки для зубов, плошечки, целые полки пеленок и присыпок. Грейс неудержимо потянуло тут же свалить содержимое полок в свою тележку, как если бы за этим последовало все остальное.

Вдалеке она увидела женщину в знакомом серебристом дождевике — та пыталась достать с верхней полки коробку «клинексов». Женщина стояла к ней спиной, но, подойдя поближе, Грейс узнала Франсин и поспешила ей на помощь.

— Франсин, дай я тебе помогу, — сказала она, протягивая руку за пачкой бумажных носовых платков. Изумленная, Франсин резко обернулась, попутно обрушив гору упаковок с бумажными полотенцами.

— Грейс, — произнесла она с натянутой улыбкой, — как приятно тебя встретить. Рада, что папа поправляется. — Грейс уже собиралась ответить, когда Франсин швырнула коробку «клинекса» в свою тележку и сказала: — Извини, я бегу.

Глаза Франсин были жирно подведены черным карандашом, и Грейс страшно захотелось тут же стереть тушь влажной салфеткой, как то, несомненно, сделала бы ее мать. Франсин была в том же наряде, что и накануне, впрочем, опустив взор, Грейс поняла, что и она — тоже.

— Все в порядке? — поинтересовалась Грейс. Франсин, с деловым видом перерывавшая свои покупки, схватила две упаковки салфеток и положила их на самый верх, словно пытаясь скрыть то, что внутри.

— О да. Все прекрасно. Рада была повидаться, — протараторила она и, быстро махнув рукой, растаяла серебристым пятном. Когда Франсин заворачивала за угол, тележка практически балансировала на двух колесах, и Грейс удалось разглядеть ее содержимое. Там лежало несколько дюжин бутылок с соусом «чили», по меньшей мере вдвое большее количество банок с валлийским виноградным желе и пакеты миниатюрных зефиринок — странный запас, особенно странный, если учесть, что Берт был диабетиком.

Грейс закончила с покупками и встала в очередь в кассу. Разгрузив тележку, она поняла, что не купила упаковку мятных таблеток для Лэза, словно бы, пусть из одного притворства, предоставляла ему самому заботиться о себе или ходить голодным. Она предъявила кассирше льготную карточку, которую дал ей отец, и пробежалась взглядом по заголовкам лежавших рядом с кассой журналов. На обложке одного из них была помещена фотография изможденного мужчины в белом балахоне, стоящего рядом с рестораном «Макдоналдс» в разбомбленной деревне. «Боснийскому пленнику заплатили за его историю». Грейс перевернула журнал и быстро нацарапала свой адрес на доставочном талоне.

Небо затянули плотные темные облака, и в воздухе было разлито предчувствие снега. С угла Верди-сквер ей удалось разглядеть сквозь черную строительную сетку купола старого дома Лэза. Снаружи сетка выглядела угрожающей и непроницаемой, как будто сквозь нее не мог пробиться свет. Гриффин, наверное, еще спал под своей затянутой пластиком кроватью. Грейс знала, что для человека его возраста «с утра» вполне могло означать середину дня.

Фасад видеосалона был закрыт металлическими гофрированными жалюзи. Сбоку краской для граффити были нарисованы красно-бело-синяя стрелка, а также знак, указывающий на приемную щель. Без стрелки Грейс, пожалуй, и не заметила бы ее. Открывать щель, одновременно держа стопку кассет, было неудобно, поэтому Грейс разработала такую систему: бросать их по нескольку штук зараз, придерживая дверцу бедром. В итоге кассеты застряли в щели и ей пришлось опускать их по одной. Кассеты громко стукались об пол; Грейс представила себе, как они в беспорядке валяются на линолеуме. Она опустила последнюю и, когда та провалилась в щель, с ужасом поняла, что вместо одной из кассет бросила в щель экземпляр «Обломова» мистера Дубровски. «Обломов» лежал теперь среди кучи видео с Кэтрин Хэпберн.

Грейс попыталась выудить книгу, но щель была сделана по типу почтового ящика, который пропускает письма только внутрь. Игнорируя подозрительные взгляды проходивших мимо собачников, Грейс старалась действовать как можно непринужденнее, по самое плечо засунув руку в приемное отверстие. Наконец, признав поражение, она оставила свои попытки и пошла домой ждать Гриффина.