Вечер скрэббла по-мексикански в канун Нового года у Шугарменов никак нельзя было назвать праздничным. Даже несмотря на то что «комнату Бали» переделали в тысячелетний храм майя, с церемониальными статуями и традиционными украшениями из раскрашенной коры, подвешенными на окнах, веселье носило заметно приглушенный характер. В то время как весь город разделился на тех, кто на всех парах мчался навстречу последней ночи столетия, ночи вседозволенности, и тех, кто запасался минеральной водой, видеокассетами и антипохмельными средствами, родители Грейс и Шугармены притихли, готовые по возможности сглаживать все могущие возникнуть острые утлы.

«Храм майя, — подумала Грейс, — вполне уместная тема: бастион, защищающий от вторжения врагов и злых духов». Оставалось только догадаться, кого принесут в жертву.

В «комнате Бали» было холодно, поэтому отец Грейс с Бертом вытащили и включили нагреватель, полыхавший оранжевым светом, как жерло вулкана. От сочетания нагревателя и бунзеновской горелки, которую включили, чтобы разогреть кукурузную кесадилыо, вся комната, где было много стекла, подернулась туманом. Учитывая завешенные зеркала, собравшиеся в некотором смысле напоминали плакальщиков, усевшихся в храме майя вокруг мертвого тела.

На Франсин было длинное, белое, настоящее мексиканское подвенечное платье, которое она купила за двенадцать долларов, когда в прошлом марте они с Бертом ездили в Акапулько. Она все еще очень важничала после своей кулинарной экспедиции, свидетельством чего служили ацтекская керамика и плетеные корзины — истинный праздник подлинного вкуса. Отец Грейс выглядел усталым, но не жаловался, участвуя во всем с обычным для него добродушным энтузиазмом.

— Франсин, ты превзошла сама себя! — сказал Берт, отведав кусочек приготовленного на гриле осьминога в соусе. — Ты не перестаешь меня удивлять.

Франсин выпучила глаза.

— Скорее, наоборот.

— Ты хочешь сказать, это я не перестаю удивлять тебя? — спросил Берт. — Что ж, спасибо.

— Что-то вроде, — ответила Франсин, целуя мужа в щеку.

— Похоже, медовый месяц еще не закончился, — сказал Берт, подмигивая в сторону Франсин.

— Не искушай судьбу, — успела парировать Франсин прежде, чем выскочить на кухню — присмотреть за суфле из черной фасоли.

После ужина на столе разложили доску для скрэббла. Компания подкреплялась теплыми лепешками, сочащимися медом, и игра шла своим чередом, но как-то зловеще, без малейшего вдохновения. Берт, что было для него не характерно, не предложил ни одного слова. Он вытащил свой Оксфордский словарь, но только для того, чтобы отец Грейс окинул его наметанным глазом.

— Определенно нужен новый переплет, — изрек Милтон. — Сдается мне, ты не слишком-то аккуратно с ним обходился. Дай-ка я возьму его домой, а потом верну. Будет как новенький — глазом не успеешь моргнуть.

— Премного благодарен, — ответил Берт. — Я перед тобой в долгу.

— Если хочешь, могу сделать специальное покрытие против плесени.

— Только если это не слишком хлопотно.

— Ерунда, — ответил Милтон. Таким оживленным Грейс уже давно его не видела. — Мне это не в тягость.

Слова проскальзывали, как угри сквозь сеть, — имена собственные, жаргонные, с вопиющими ошибками. В какой-то момент даже Грейс была готова предложить слово, но, увидев, как отец подыграл матери со словом попойщик, так и не смогла собраться с духом.

— Молодцом, моя дорогая! — сказал отец, сияя от гордости. — Очень упорная игра. Снимаю шляпу перед всеми.

Незадолго до одиннадцати Грейс начала готовить родителей и Шугарменов к скорому расставанию, ритуал которого, она знала это на своем опыте, мог затянуться. Чтобы какая-нибудь пробка не полетела в полночь накануне нового тысячелетия, лифты в ее доме отключили на час. Грейс решила, что это хороший предлог уйти пораньше.

— Ты не можешь встречать Новый год одна. Это неслыханно, — возразила Франсин.

— Выпей с нами стаканчик яичного коктейля. Я приготовила его в яйцесбивалке для твоего отца, — сказала мать.

— А у меня мой обычный — пальчики оближешь! — шоколадный мусс, — добавила Франсин.

— Ты не понимаешь, чего лишаешься, — сказал Берт. — Даже меня к нему не подпускают.

— А потом Берт сразу отвезет тебя домой, — предложила Франсин, как будто это могло соблазнить Грейс остаться.

— Спасибо, но я действительно не могу, — ответила Грейс. — Утром мне нужно кое-что сделать.

— Заедешь завтра вечерком? — поинтересовалась Франсин.

— Обязательно, — ответила Грейс.

Надевая пальто, Грейс увидела в передней на столике с откидной доской пластмассовый садок для бабочек Берта. Три сероватые хризалиды, свисавшие с верхнего глазка, были полностью поглощены освобождением из коконов. Их внешняя оболочка постепенно принимала форму крыльев. Скоро они должны были полинять. Грейс застегнула пальто и почувствовала, как по спине пробежали мурашки. В мыслях царил разброд. Казалось, что пальто немного жмет под мышками.

Она пошла домой через парк. Если она пойдет быстро, то будет дома без четверти двенадцать. Ночь стояла тихая, без единого облачка — в такие ночи прогнозы погоды кажутся излишними. Парк был населен бегунами-полуночниками и парочками, которые рука об руку шли с шампанским к большой лужайке, чтобы посмотреть на фейерверк. Многие, казалось, вот-вот совершат помолвку.

Мужчина в блестящей шляпе пробежал мимо. Потом мимо проехал на велосипеде кто-то в костюме снеговика. Все начинало слишком уж походить на Хэллоуин.

Продолжая идти по Парк-драйв, Грейс вдруг почувствовала себя так, будто на ней чужие туфли, слишком большие и слишком тяжелые для нее. Байкерские сапоги свинцовым грузом повисли на ногах, и у нее заломило лодыжки. Каждый шаг давался с трудом, и походка Грейс стала непривычно осознанной, будто ей приходилось думать при каждом шаге, куда поставить ногу. Она была как только что вылупившийся утенок. Вдалеке она заметила толпу бегунов, начавшую собираться вокруг «Таверны». Перед самым выходом из парка Грейс вздрогнула от неожиданности — чья-то рука легла ей на плечо. В свете уличных фонарей Грейс могла различить только смутные силуэты.

Перед ней стояла пара. Женщина была наряжена в блестящий розовый утепленный костюм; наряд довершали головная повязка из кроличьего меха и кроссовки. Ее кавалер, в каком-то непонятном черном беговом снаряжении и лыжной шапочке, особенно выделялся из толпы своими ослепительно белыми носками. Грейс никак не могла сообразить, кто они, пока не услышала женский голос и не поняла, что это не кто иная как Пенелопа.

— Грейс, какое замечательное совпадение, — сказала Пенелопа, обхватывая себя руками в фуксиново-красных рукавах. — Мы только что говорили о тебе.

— Говорили обо мне?

Грейс заподозрила, что мужчина — это тот самый тип, с которым Пенелопа познакомилась в Интернете. Мужчина, такой яркий в слепящем свете уличных огней, казалось, шагнул по направлению к Грейс.

— Мы выбрались на полуночный пробег, а потом собирались отпраздновать нашу помолвку. Адриан только что сделал мне предложение. Это настоящая помолвка. — Пенелопа взяла жениха за руку и вывела из круга фонарного света. — Вы должны к нам присоединиться.

Теперь Грейс могла различить его черты и, увидев под черной шапочкой те же легкие, воздушные волосы, что однажды блеснули перед ней в «Розовой чашке», поняла, что мужчина, стоящий рука об руку с Пенелопой, несомненно, не кто иной как мистер Дубровски, частный сыщик. Грейс колебалась, что будет умнее: небрежно пожелать счастливого Нового года и поскорее уйти или предупредить подругу, что ее жених — крепкий орешек. Она все еще перебирала в уме варианты, когда мистер Дубровски протянул ей руку. Грейс инстинктивно вздрогнула.

— Миссис Брукмен, — сказал он с легким поклоном, — я ваш вечный должник. — Едва он заговорил, Грейс уловила в его голосе нотки Мориса Шевалье; в воздухе бодряще пахнуло лосьоном. Пенелопа млела. Грейс мигом почувствовала себя обезоруженной и заняла еще более оборонительную позицию. Она отвела Пенелопу в сторонку.

— Вы знаете, кто это? — шепотом спросила Грейс.

— Разумеется, да. Он мне все рассказал.

— Позвольте мне, Пенелопа, — вмешался мистер Дубровски, легонько шлепнув ее по руке. — Могу я называть вас Грейс? — спросил он. Грейс ничего не ответила. В целом ситуация представлялась смехотворной, даже при не очень строгих нормах ее отношения к жизни, но она не уходила, надеясь, что каким-нибудь образом все встанет на свои места. — Должен извиниться, что обманул вас, — продолжал мистер Дубровски. Когда мать Гриффина, Меррин, позвонила мне и попросила найти мистера Брукмена, я и представить себе не мог, какой запутанной станет ситуация. Если я причинил вам какой-нибудь вред, то мне жаль, и я постараюсь исправить его. Но встреча с вами действительно перевернула мою жизнь. Если бы не вы, я никогда не нашел бы свою Пенелопу.

— О, Адриан, — сказала Пенелопа, тычась носом в его шею. Грейс чуть не чихнула — ей было так знакомо это щекочущее ощущение в носу, когда все кажется правильным. Она вообразила картину, как будущей весной они втроем прогуливаются возле водохранилища, восторгаясь цветущими вишнями. Даже Гриффин и Кейн, Хлоя и Пит встали у нее перед глазами, будто японский веер развернулся во всем великолепии павлиньего хвоста.

— Ваша книга у меня, — сказала Грейс мистеру Дубровски.

— Теперь она мне не нужна, — ответил он, беря Пенелопу за руку, и они пошли дальше по тропинке.

Когда Грейс вошла в дом, то поняла, что что-то неладно. Хосе разводил людей по лестницам, и аварийные пожарные двери были распахнуты настежь. Вместо обычных светильников под потолком вдоль коридора стояли фонари.

— С Новым годом, миссис Брукмен, — сказал Хосе, появляясь в вестибюле.

— Спасибо, Хосе. Тебя также. Почему такая темь?

— Когда отключили лифты, во всем доме погас свет. Генератор стоит на таймере. Включится в половине первого, в час. Ну и ночка! А жильцы из десятой квартиры хотели устроить караоке.

Грейс поднялась по лестнице до своей квартиры. На каждой площадке стоял фонарь, и она заметила, как ее тень становится длиннее с каждым шагом.

Открыв дверь, она прошла на кухню. На столе, перед местом, где обычно сидел Лэз, лежали сложенная салфетка и нож, полупустой стакан воды стоял на буфете. Должно быть, она по рассеянности поставила его туда. От старых привычек, поняла она, отделаться нелегко. Она могла притворяться даже во сне. Открыв вспомогательную кладовку, она достала фонарик, что было излишним, так как после реорганизации, произведенной Марисоль, свет стал вовсе не нужен. Грейс могла найти все что угодно даже с закрытыми глазами.

Вдалеке послышались хлопки фейерверков. Грейс подошла к окну и стала смотреть на размытое пиротехническое действо. В Нью-Йорке звонили все, большие и малые, колокола — Пенелопа и Адриан наверняка поднимали тост на финишной черте; ее родители за чашкой грога с пониженным содержанием холестерина спорили с Шугарменами о том, сколько они должны за шоколадный мусс Франсин; где-нибудь праздновал и Лэз, пусть даже и под чужим именем. Сегодня вечером они с Лэзом должны были быть в Линкольн-центре. Лэз в своем ежедневнике записал: «Контакт». Грейс всегда хотелось посмотреть эту пьесу.

Хотя было еще не поздно, она чувствовала, что силы ее на пределе. Она сбросила пальто и одежду на пол спальни. Потом рухнула в кровать.

Ее разбудил сон, настолько живой, что каждая жилка ее тела трепетала. Ей снилось, будто Лэз проник в ее мозг и тело. «Я никогда больше не брошу тебя», — говорил он Грейс на языке чувств, которые она считала забытыми. Слова звучали в ее ушах, как далекая мелодия. Это были те самые слова, которые она вызывала в воображении день за днем, слова, которые она заставила бы Лэза произнести, если бы ей довелось устроить его возвращение домой с той же точностью, с какой она воспроизводила его присутствие.

«Я здесь, Грейси. Я вернулся, вернулся навсегда. Я никогда больше тебя не брошу».

Слова эти крутились в ее голове.

Грейс так сильно и так долго желала услышать их, и все же в них была какая-то фальшь. Она покрылась потом. На грудь что-то давило. Лампа возле кровати зажглась неожиданно, как будто Хосе сам включил центральный рубильник. Грейс открыла глаза и поняла, что это не сон и не галлюцинация, — рядом с ней лежал Лэз. Это был не призрак Лэза, спрыснутый из пульверизатора и до неприличия равнодушный ко всему, как выпавший волосок, — запах тела, грубые руки, слишком знакомый взгляд, маскирующий улыбку, — это был Лэз во плоти. Почти неузнаваемый. Рядом с ней лежал незнакомец.

Лэз взъерошил волосы у нее на затылке и поцеловал, как тогда, на лыжном подъемнике. Грейс закрыла глаза и словно опять перенеслась туда, оторвавшись от земли. Она снова открыла глаза и увидела свое отражение в зрачках Лэза.

— С Новым годом, милая. Я люблю тебя, — сказал он, перекатываясь на спину. Голос у него был низкий и слегка хрипловатый. — Я так виноват. Я заставил тебя пройти через ад. Но ты же меня знаешь — это было для меня слишком. Я не мог принять ее. Но все это больше ничего не значит. Даже Пулицеровская премия. Главное, что мы снова вместе. И будем вместе всегда. Это всего лишь начало. Обещаю. Теперь ты нужна мне больше, чем когда-либо.

Он закрыл глаза. Грейс представила себе утро и ту сторону постели, на которой спал он — смятое, сбившееся, перекрученное белье, — и усомнилась в том, что Лэз смог бы так же искусно засвидетельствовать свое присутствие, как это делала она.

— Я так скучал по тебе. Все изменится — обещаю. Ты единственная, кого я по-настоящему люблю.

Он снова поцеловал Грейс и обвил ее руками. Она собиралась сказать ему, что он будто никуда и не уходил, но он уже спал.

Вспышка света исказила зрение Грейс, и все теперь в ее глазах отсвечивало зеленым, как в современном, урбанизированном Изумрудном городе. Но смерч, вызванный Лэзом, не мог оторвать ее от дома. Она уже была дома и теперь — не больше и не меньше, чем всегда.

Грейс положила голову на подушку и уставилась в потолок. Мужчина рядом с ней был не тем, кого она ждала. Она наконец вернулась к самой себе. Сном было то, чего она все это время желала, и теперь, когда оно пришло, Грейс могла с легкой душой расстаться с ним.

Рано утром Грейс выскользнула из постели, чтобы приготовить чашку чая и отнести кофе Хосе. Это стало ее ритуалом, но сегодня она сварила кофе в керамической кружке, которую Марисоль нашла в музыкальной шкатулке. Кружка была забита карандашными огрызками и круглыми резинками. Грейс понимала, что должна чувствовать себя раскрепощенной в своей упорядоченной квартире — в щелях не крылось больше никаких секретов, никаких чудес, никаких сюрпризов под кроватью, ничего не было потеряно по дороге, ни одно сокровище не осталось не открытым. Все на своих местах. Грейс должна была испытать нечто вроде катарсиса, но вместо этого чувствовала пустоту. Это был ее беспорядок, ее окольный, кружной путь. Просто до сих пор она этого не понимала.

Гостиная ослепительно сияла — елка и «дюро-лайт» мигали в унисон. Оставив их, она пошла в спальню надеть свои байкерские сапоги. Она постаралась не разбудить Лэза. Сон у него был крепкий. Грейс показалось, что в спальне пахнет как-то по-другому, она забыла об особой алхимии феромонов. Она приоткрыла на щелку окно и встала в дверях. Лэз был дома. Его ноги свешивались с кровати, смятая простыня была подоткнута. Часы лежали на ночном столике, ботинки и брюки валялись в углу, возле оттоманки. Стертые детали, не дававшие пищи воображению. Если бы Грейс не слышала дыхания Лэза, она вряд ли сказала бы, что он здесь.

Она вырвала страничку из одного из своих блокнотов. «Рада, что ты вернулся. Мне жаль, но я не могу остаться. Я здесь больше не живу. Грейс».

Она положила записку и свое обручальное кольцо рядом с орхидеей на столе в столовой и оставила возле них свою скульптуру женщины, встающей со стула, прямо в пятне света от «дюро-лайт». Потом взяла бабушкин платок вместе с принадлежавшим мистеру Дубровски экземпляром «Обломова» — уж на этот раз она его дочитает — и спустилась вниз отнести кофе Хосе, прежде чем отважно выйти на улицу под моросящий дождь — свободной, как никогда.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст, Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.