Грейс пропустила через мясорубку две чашки грецких орехов и добавила их к растертой клюкве. От орехов смесь загустела, чего она и добивалась, потому что по рассеянности купила всего один пакет клюквы. После праздников эта штука будет выглядеть не такой уж неудобоваримой, а может, наоборот — в зависимости от того, вернется к тому времени Лэз или нет.

Она надела коричневые кожаные брюки, которые подарила ей мать Лэза; со стороны Грейс это было знаком исключительной вежливости, поскольку старшая миссис Брукмен собиралась присоединиться к ним на празднование Дня Благодарения. Натягивая брюки, Грейс почувствовала некое неудобство, и ей пришлось втянуть живот, чтобы застегнуть ремень. Брюки сидели в облипку, но она надевала их в первый раз и подумала, что за день они растянутся.

Готовясь к первой встрече с Нэнси Брукмен, родители Грейс хлопотали так, будто собирались принимать особу королевских кровей. Мать Грейс сделала прическу и маникюр не в своем обычном салоне у Ренаты, расположенном в двух шагах от дома, а у Федры и Фредерика Феккаи и купила новый наряд. Она даже подрядила себе в помощницы Марисоль, повязав ей вокруг талии белый накрахмаленный фартук. Отец Грейс открыл бутылку коньяка 1917 года, который подавался в суженных кверху бокалах «баккара», полученных родителями после того, как они открыли счет в «Эппл банке». Берт весь вечер говорил с каким-то странным, вроде бы европейским акцентом, как если бы он закончил школу где-нибудь в Бомбее. Единственным человеком, на кого Нэнси Брукмен не произвела впечатления, была Франсин, весь вечер отпускавшая шпильки в ее адрес.

— Когда я вижу такую дамочку, сразу вспоминаю девиц из «Купса», — сказала она Полетт после ухода матери Лэза, не зная, что Лэз стоит в дверях у нее за спиной. «Купе» был новомодным квартирным комплексом, построенным в 20-е годы к северу от Аллертон-авеню — района, где Франсин с Бертом встречались подростками. Грейс всегда удивляла гибкость произношения Нэнси Брукмен, которое в зависимости от ситуации колебалось между изысканным языком элиты и уличным сленгом (когда, например, она разговаривала со служащими гаража в своем доме).

— Она не из Бронкса, она из Ньюпорта, — поправил Берт Франсин.

— А этот наряд — расфуфырилась, дальше некуда! Кем она себя воображает? Королевой-матерью? — продолжала Франсин, застегивая «молнию» на сумке.

— Нет, — ответил Лэз, выскользнув у нее из-за спины и схватив оставшийся кусок шпинатного пирога. — Эта вакансия уже занята.

Когда Грейс вышла из дому, над городом шел снег, похожий на сахарную пудру, которую просеивают через огромное сито. Казалось, он бросает вызов силе земного притяжения, то устремляясь вверх, то мечась из стороны в сторону, так что Грейс даже представить себе не могла, как ему удается прилипать к мостовой. В их первый с Лэзом Валентинов день за ночь на подоконники ее квартиры нанесло целые сугробы. В шесть часов утра взбежав по лестнице с двумя парами лыж под мышкой, Лэз нажал кнопку ее звонка. Освещение было странным: хотя солнце еще не встало, розовый отсвет неба пробивался сквозь ставни.

— Одевайся. Пошли кататься на лыжах, — сказал Лэз. На голову он натянул оранжевую вязаную шапочку с помпоном. Вид у него был шутовской.

— С ума сошел. Сегодня воскресенье, и всего только… — ответила Грейс, повернувшись, чтобы идти на кухню. — Погоди, я приготовлю завтрак.

— Завтра у тебя выходной. Машина на ходу, — сказал он. — Горы ждут нас.

Грейс обвила его шею руками. Никогда раньше она не брала отгул на работе.

Грейс преподавала керамику в частной школе в Манхэттене. Она получала огромное удовольствие, глядя, как работают ее ученики, и забывая о себе по мере того, как глина преображалась в их руках и как преображались они сами. Когда они с Лэзом поженились, она оставила это место, не возразив ни словом на замечание Лэза о том, что ее уроки — это всего лишь игра в няньки и что ей следует сосредоточиться на собственной работе. Но после того как она смирилась, занятия скульптурой каким-то образом утратили главенствующую роль в ее жизни. В то время ей не пришло в голову заморозить свою работу вместе с ключом в аквариуме.

В тот Валентинов день по дороге в горы они говорили без умолку, так, словно им нужно было выговориться после долгих лет, а не пары дней разлуки. Лэз рассказал ей об одной из двух встреч с отцом после его ухода из семьи — в столовой, рядом с его подготовительной школой. «Я взял чизбургер с томатом и молочный коктейль. Помню, как он достал из кармана часы посмотреть время, но они даже не были заведены. И он не предложил мне подвезти меня обратно до школы, — рассказывал Лэз, постоянно сглатывая слюну и прочищая горло. — Но он дал мне свои сломанные часы. Спросил, есть ли у меня мелочь на автобус, а потом сунул руки в карманы, как будто боялся, что я еще чего-нибудь попрошу. Я видел его еще только раз, когда заканчивал колледж, а потом он повернулся и пошел на стоянку, даже не попрощавшись».

Грейс и Лэз приехали в Бельэйр еще до открытия и первыми в тот день купили билеты на подъемник. «Будь моим Валентином», — было отпечатано на билетах. На подъемнике Лэз сказал, что хочет жениться на ней. Его дыхание согревало ее щеку. Как только лыжи Грейс коснулись снега, Лэз пошел впереди — прокладывать лыжню. Линия лыжни казалась тогда такой простой, такой желанной. Ей оставалось только следовать ей.

* * *

Когда Грейс приехала к родителям на ужин в честь Дня Благодарения, ее мать уже успела расставить целый набор мисок и тарелок. Грейс предстояло выбрать, куда положить свои праздничные приношения. Там были блюда из освинцованного стекла, нержавеющей стали, фарфора, дерева и даже тяжелые меламиновые, неоновой расцветки тарелки из модернистского периода ее матери. На самом деле большая часть посуды предназначалась Франсин Шугармен, которая собиралась опорожнить содержимое своих пластиковых контейнеров в надлежащие емкости, но только после длительного обсуждения сервировочной ситуации, в самый разгар которого появилась Грейс.

— Для спаржи нужно овальное блюдо, — жаловалась Франсин. — Нельзя ее так мять.

— Что-то мне не нравится твой тон, Франсин, — сказала мать Грейс, сгребая спаржу так, словно это был пучок сорной травы, и швыряя ее в другое блюдо. — Так лучше?

В спешке Полетт надломила несколько остроконечных стебельков, хотя они и успели подморозиться в холодильнике Франсин. Франсин стиснула зубы, но не сказала ни слова. Берт, не сняв шерстяного пальто и галош, прошел в комнату, неся коробки с выпечкой.

— Тут торт, который мы привезли весной из Вены. Только попробуйте — просто объеденье. — Он поставил коробки на сервант и стал внимательно наблюдать за процедурой. — Все выглядит так красиво, Полетт, — сказал он, окуная палец в пюре из сладкой картошки. — Хотя лично я еще подержал бы его в микроволновке. — И добавил с экспрессией подающего реплику актера: — И где ты только умудрилась отыскать спаржу в это время года?

Франсин и Полетт прыснули со смеху и обнялись, восхищенно озирая стол, как если бы все это было произведением искусства.

— Что такое? — саркастически спросил Берт. — Что-нибудь не так?

Отец Грейс по обыкновению работал у себя в кабинете. Он неизменно появлялся именно в тот момент, когда наступала его очередь исполнять возложенные на него обязанности, которые, в рамках ужина в честь Дня Благодарения, включали в себя встречу прибывающих гостей, выбор напитков и разделывание индейки. Отец считал, что умнее всего — держаться подальше от поля боя до последней возможности. Если бы Лэз был здесь, он тоже окопался бы в кабинете, и отец Грейс с гордостью демонстрировал бы ему свое последнее высокотехнологичное приспособление, вроде бумагорезки, которая могла справиться со всем, начиная с ненужной почты и кончая газетами.

Полетт и Франсин отправились на кухню проверить фрикадельки в кисло-сладком соусе. Грейс присела за кухонный стол и начала насыпать соль в солонки в форме индюшек и сворачивать льняные салфетки, просовывая их в салфеточные кольца. Много повидавшая на своем веку орнаментальная ваза, которой надлежало выситься в центре стола, вылепленная Грейс еще в четвертом классе, была лишь сравнительно недавно сослана в кладовку после двух десятилетий царствования.

— В таких случаях мне бывает жаль, что у меня нет второй микроволновки, — вздохнула мать Грейс.

— Я не говорила, что через две недели еду в Париж? — объявила Франсин.

— Правда? В круиз? — мать Грейс вынула фрикадельки из духовки и переложила в оранжевое меламиновое блюдо.

— Экономь соус, — Франсин пластмассовой лопаткой вытерла внутренность блюда, пока оно не заблестело так, будто его только что достали из посудомойки. — Как плохо, что Лэзу снова не удается отведать моих фрикаделек, — добавила она. — Грейс, может, отложить ему еще контейнер?

Оторвавшись от своих занятий, Грейс посмотрела на нее, думая о другом контейнере, который до сих пор стоял в ее морозильнике.

— Нет, право, не стоит беспокоиться, — ответила она.

— Глупости, мне это только приятно. Просто принеси обратно мои контейнеры.

Даже если бы Грейс не была вегетарианкой, маловероятно, чтобы она могла съесть столько фрикаделек до следующей игры в скрэббл.

— Ради бога, почему бы тебе не дать ей рецепт? — спросила мать Грейс едва ли не в сотый раз. Франсин встретила вопрос в штыки.

— Тебе известно, что настоящие повара готовят не по рецептам, — ответила она, вскидывая голову. — В любом случае я скоро отбываю в «Ле кордон блю», — продолжала Франсин. — Две недели рядом со всемирно прославленными виртуозами кухни — что может быть прекраснее?

В кухню вошел Берт и присел к столу. Пальто на сей раз он снял, но так и остался в галошах.

— Этим лягушатникам такого в жизни не приготовить, — сказал он, насаживая фрикадельку на пластмассовую зубочистку. — Сколько бы с вас содрали в ресторане за такие фрикадельки? — спросил он, делая попытку пронзить еще одну фрикадельку — попытку, тут же пресеченную Франсин. — К тому же я лишаюсь своего лучшего танцевального партнера.

— Знаешь, Берт, я думаю, что уж ты-то мог бы хоть разок чем-то пожертвовать, — сказала Франсин, отгоняя мужа от стола.

— А кто позаботится о моих бабочках? — спросил Берт.

— Верно, — откликнулась Франсин, — а я и позабыла, что ты у нас энтомолог. Специалист по чешуекрылым. Завел пластмассовый садок для бабочек и возомнил себя Владимиром Набоковым. Им всего-то и нужно, что немного подслащенной воды. Надеюсь, ты справишься.

— Тебе нужен партнер по танцам, Берт? — спросила мать Грейс, стрельнув взглядом на дочь так, что Грейс захотелось спрятаться под стол.

— Мам, пожалуйста, не надо.

— Так ты умеешь танцевать? Как насчет двух недель, начиная со следующего четверга? Приглашаю на вечер мамбы, — сказал Берт. Потом ухмыльнулся: — Конечно, если Лэз не возражает. Хотя я не стал бы винить его, если бы он на время залег на дно. Вокруг его книги — настоящая свара. Каждый…

У матери Грейс отвисла челюсть.

— Что? Да Грейс великолепно танцует! — почти выкрикнула она, пытаясь оглушить Берта своим энтузиазмом. — Ей наверняка захочется составить тебе пару.

Грейс нервно теребила салфетку. Отчасти ей хотелось продолжить разговор с Бертом, но, с другой стороны, она позволила благим хореографическим намерениям матери увлечь себя в вальсе. Она вспомнила об уроках танцев, которые ребенком посещала в Беркли. Все — от напудренных изнутри перчаток до поскрипывающих бальных туфель — мгновенно и осязаемо представилось ей. На танцевальном конкурсе она завоевала второй приз — разочарование, которое ее мать так никогда и не пережила, — унося домой призовую шариковую ручку, с помощью которой было так удобно чертить расписание и делать задания по математике, вместо главного трофея — пары серебряных балетных пуантов.

— Да, вечер мамбы, — повторил Берт. — Смотри не пропусти — пожалеешь.

— Я дам вам знать.

— Прекрасно, только не тяни, а то, пока Франсин не будет, меня того и гляди подцепит какая-нибудь резвая шлюшка.

Индейка прожаривалась гораздо дольше, чем ожидалось, и это вызвало некоторую озабоченность. Даже отец Грейс, позабыв о своем благоразумии, увлекся разворачивавшейся на кухне драмой.

— Я поставила ее в одиннадцать. Потом включила таймер, так что она должна была приготовиться, пока мы тут говорили про Грейси, — волновалась мать.

— Смотри не перетрудись, Полетт, — сказал отец Грейс, погладив жену по волосам кухонной рукавицей. — Уверен, осталось ждать всего несколько минут. Понимаешь, тут нужен научный подход.

— Надо попытаться ее надрезать, если она слишком жесткая, — предложила Франсин. — У меня на такие вещи чутье. В микроволновке она у тебя сама никогда не лопнет.

— Терпеть не могу индейку, — заявил Берт, заглядывая в духовку. — Такая сухая.

Выпрямившись, он перехватил взгляд Франсин.

— Но твоя — пальчики оближешь!

— Нэнси будет с минуты на минуту, — сказала Полетт, вытирая руки оранжево-желтым посудным полотенцем. — А я даже еще не одета.

— Не волнуйся, дорогая, — заверил ее муж, повязывая фартук. — Твоя индейка в надежных руках.

Нэнси Брукмен вошла в кухню в тот самый момент, когда индейку вскрыли с помощью щипцов. Птица вылетела из духовки как артиллерийский снаряд и, срикошетив от потолка, приземлилась в посудомойке.

— Все получится, я не сомневался, — торжествующе сказал Милтон.

— Я без предупреждения, — объявила Нэнси. Отец Грейс бросился ей навстречу, вытирая руки о фартук.

— Ты, как всегда, замечательно выглядишь, — сказал он, принимая у Нэнси ее пальто из стриженой норки.

— Естественно, — ответила она, сняв темные очки. Она отдала ему свои перчатки и рыже-белую сумку для боулинга, которую отхватила в Милане прошлым летом за много месяцев до того, как заявки на такие сумки стали поступать в бутик на Мэдисон-авеню. Разумеется, «сумка для боулинга» — это слишком сильно сказано, поскольку в ней едва умещались пара бумажных носовых платков и кожаные автомобильные перчатки. — Насколько я понимаю, мой недотепа сынок не почтит нас своим присутствием. Нет-нет, ничего личного, — добавила она, тем не менее подчеркнув интонацией слово «почтит».

— Он передает привет, — сказала Грейс.

— Мы получили от него письмо по электронной почте. Он так жалеет, что пропускает праздник, — добавил отец.

— Вы получили письмо от Лэза? — спросила Грейс.

— От моего любимого зятя. Сегодня утром.

— Что он пишет?

— Просит оставить ему чего-нибудь вкусненького, — ответил отец. Грейс захотелось броситься к компьютеру и посмотреть, нет ли письма и для нее.

— Вылитый отец, — сказала мать Лэза. Потом оглядела Грейс с ног до головы. — Вижу, ты носишь брюки, которые я тебе купила. Они меня в этом секонд-хенде просто обожают. На хорошие вещи у меня глаз наметанный.

— Это из комиссионки? — поинтересовался Берт, который провел столько часов в ожидании, пока Франсин появится из примерочной магазина Лемана, что мог считать себя знатоком в области женской моды. — Мягкие, — сказал он, пощупав брюки Грейс.

— Я знала, Грейси оценит, что деньги пойдут на достойное дело. То ли рак легких, то ли детский диабет, не могу вспомнить. Впрочем, не важно. Просто она может сознавать, что сделала свой вклад.

Отец Грейс вернулся на кухню и приступил к процессу разделки, начав с заточки электрического разделочного ножа — на кремне, предварительно изучив его зернистость, словно топографическую карту, и прикладывая лезвие то под одним, то под другим утлом. Когда настало время садиться за стол, все уже чувствовали себя наевшимися до отвала.

— Замечательная начинка, Полетт, — сказала Франсин, зачерпывая ложкой соус.

— Спасибо. В этом году я использовала мацу вместо хлебных крошек.

Индейка и начинка вместе с клюквенной приправой Грейс были единственными продуктами, не принесенными в контейнерах Франсин.

— Большая разница, — согласилась Франсин. Грейс встала из-за стола налить воды в графин.

— По-моему, ты немножко располнела, Грейс, — сказал Берт. — В талии.

— Берт! — оборвала его Франсин. — Я знала, что тебе не следует пить второй кампари. Грейс просто перышко! Гибкая, как березка.

Грейс вернулась и поставила графин на стол. Брюки на ней так и не растянулись. Две порции начинки, которые, строго говоря, нельзя было назвать вегетарианской кухней, и щедрая порция сладкой картошки не спасли ситуацию. Соевые хлебцы, припасенные для нее матерью, не вызывали у Грейс ни малейшего аппетита. Она извинилась, сказав, что ей нужно проверить свои сообщения. На самом деле ей нужно было просто прилечь. Виной тому был не столько стресс, вызванный необходимостью притворяться перед всеми, сколько то, что, сидя за столом, она почувствовала, как у нее прекращается кровообращение.

Она прошла в свою детскую спальню и закрыла дверь. Все в комнате — от зелено-розовых в клетку занавесок и постельного покрывала до травянисто-зеленого коврика и розового потолка — осталось неизменным. На стенах висели репродукции Питера Макса и Дега. Даже розовый махровый халат на медном крючке рядом с дверью был на месте, словно Грейс забежала домой перекусить после школьной волейбольной тренировки.

Грейс посмотрела на себя в зеркало. Повернувшись боком, она несколько раз вдохнула и подобрала живот. Берт был прав, брюки не заслуживали лестных слов. Действительно обнаруживалось потрясающее сходство между ней и праздничной индейкой, стянутой-перетянутой и вот-вот готовой лопнуть.

Пока она стояла перед зеркалом, у нее промелькнуло воспоминание: на Лэзе был розовый махровый халат, когда он впервые встретился с ее родителями. Грейс с Лэзом шли через парк по дороге в «Метрополитен», и их застиг внезапный ливень. Грейс предложила зайти посушиться к ее родителям, дом которых был всего в нескольких кварталах от музея.

Когда они пришли, дома никого не было, и Грейс с Лэзом, вытираясь, забрызгали весь пол. Грейс сунула их вещи в сушилку и надела узкие джинсы и бейсболку, висевшие в ее кладовке. Лэзу был предложен халат. Грейс сдавленно хихикала, он же, казалось, чувствовал себя вполне комфортно, увиваясь за ней, как жигало.

Через несколько минут они услышали доносившиеся из передней звуки. Лэз быстренько затянул на халате кушак, Грейс поправила джинсы, и они оба вышли поздороваться с родителями.

— Рад наконец познакомиться, Лэз, — сказал отец, пожимая руку Лэзу и явно не придавая значения тому факту, что на новом приятеле его дочери надета женская одежда. — На улице льет как из ведра.

Мать слегка толкнула Грейс локтем и шепнула: «Мне он нравится. Мы его не отпустим. И ноги красивые», — и вышла сварить кофе, который они пили потом на застекленной лоджии, глядя на дождь.

Грейс села на кровать. Это была белая койка с двумя выдвижными ящиками внизу. Грейс не заглядывала в них уже много лет. В ящиках хранилась часть ее жизни, которую она называла «до-лэзовской», но про которую на самом деле думала как о жизни «до-Грейс». Что бы ни лежало в ящиках, все теперь обветшало и казалось чужим.

Грейс распустила ремень на брюках и откинулась на валик. На самом деле ей никогда не нравилась ее комната, но, глядя на розовый потолок и редкий снег, реющий за окном, прислушиваясь к звону тарелок, серебряных ножей и вилок, доносившемуся из столовой, она захотела остаться здесь навсегда.

— Кто хочет выпить муската за Лэза? — услышала Грейс голос отца.

Она вернулась к гостям и села к столу.

— Выпьешь? — отец протянул Грейс узкий высокий бокал, налитый почти до краев.

— Нет, спасибо, — ответила Грейс.

— А как насчет чашечки эспрессо? — Отец недавно купил роскошную кофеварку. Она отрицательно покачала головой. — Что-нибудь слышно о Лэзе? — спросил отец.

— Говорит, вернется к полуночи.

— Рад слышать, — сказал отец. — Передай, что мы без него скучали.

— Пирога? — предложила мать, подвигая к Грейс блюдо с ореховым пирогом, как будто принимала участие в шоу «Хлопотливые хозяйки». Грейс взглянула на покрытые карамелью пекановые орехи и озерцо темного сиропа посередине. Обычно она не могла устоять. Берт накладывал себе на тарелку ломтики ананаса и дыни.

— Пожалуй, нет, — ответила Грейс, стараясь вздохнуть поглубже. Ей не терпелось попасть домой, проверить свою электронную почту и переодеться во что-нибудь эластичное и удобное. Потом она вспомнила, что обещала встретиться с Кейном.

— Нам больше останется, — сказал отец. Грейс поглядела на свои часы, а затем на сидящих за овальным столом. Мало что изменилось по сравнению с предшествовавшими годами, кроме Лэза, но его отсутствие тоже почти ничего не меняло.

— Мне надо идти. Через час я встречаюсь с Кейном, — сказала Грейс, когда с десертом было покончено. Мать побежала на кухню и вернулась с продуктовой сумкой, набитой остатками праздничного стола. Нэнси положила сигарету в объедки пирога и повернулась к Грейс.

— Я тебя подвезу. Машина внизу.

Мать Грейс бросила Франсин Шугармен понимающий взгляд.

Даже если бы Грейс осталась еще часов на пять, этого все равно было бы мало. Она встала из-за стола и поцеловала мать в щеку.

— Позвони, как доберешься домой, чтобы мы знали, что все в порядке, — сказал отец.

— И не забудь про вечер мамбы, — напомнил Берт. — Наведи глянец на бальные туфли.

— Не забуду, — ответила Грейс, глядя на отца. — Я имела в виду — позвоню, папа.

По дороге домой Грейс глядела в окно, выводя пальцем закорючки на затуманившемся стекле. Мать Лэза закурила сигарету и повернулась к Грейс.

— Говорят, у Кейна новое увлечение, — сказала она, глубоко затягиваясь, — по имени Грег.

Грейс удивилась, как небрежно мать Лэза говорит о подобных вещах, будто Кейн просто поменял адрес, а не сексуальную ориентацию.

— Грег? — недоверчиво переспросила Грейс. У Кейна было много романов со многими женщинами на протяжении многих лет, и мысль о том, что он гей, казалась Грейс невообразимой.

— Его мать сказала мне на той неделе на обеде членов Общества охраны природы. Звучит серьезно. Одному богу известно, как долго он от нас это скрывал, — сказала Нэнси, выпуская струйку дыма.

— Мне он ни слова не говорил, — ответила Грейс.

— Ну, в сердечных делах он не очень-то откровенен, сама знаешь.

Мысль Грейс бешено заработала, перетасовывая теснившуюся в ее голове информацию и стараясь составить связную картину. Желтые розы и относительная холодность Кейна во время их последнего свидания теперь становились более понятными, но больше ничего не прояснялось. Грейс гадала, знал ли Лэз. Он наверняка сказал бы ей что-нибудь, если бы знал. Когда они ехали через парк, Грейс вдруг почувствовала, что ее мутит. Машина остановилась у ее дома. Прощаясь, мать Лэза приложила ладонь к губам и послала Грейс воздушный поцелуй.

— Целую, дорогая. Надеюсь, ты поможешь нам завтра в десять с оригами. Буду ждать тебя, где обычно. Кстати, нам потребуется твое участие в ходатайстве об аукционе в Историческом обществе. Я сказала им, что ты с удовольствием возьмешься.

Помимо прочих благотворительных обязанностей, на участие в которых она всегда подписывала Грейс, мать Лэза состояла ассистентом при Американском музее естественной истории. Однажды Грейс случайно услышала, как мать Лэза говорила кому-то: «О, Грейс сделает это — ей все равно больше делать нечего». Каждое Рождество Грейс помогала изготавливать бумажные украшения для елки, потому что, по словам матери Лэза, была в ладах с бумагой. Кроме занятий по переплетному делу и сопредседательствования в различных комитетах, всю оставшуюся неделю Грейс круглые сутки «ничего не делала».

— Наилучшие пожелания Лазарю, — сказала мать Лэза, наклонив голову. Прижав пальцы к губам, Грейс смотрела, как поднимается тонированное стекло. Вероятно, скоро мать Лэза поймет, что ее сын ушел.

Поднявшись к себе, поставив контейнер с фрикадельками рядом с другими в морозильник, Грейс в конце концов пожалела, что отказалась от муската.