Ковер был едва виден под одеждой, которую Грейс разбросала по всей спальне; это напоминало взрыв гигантской скороварки, производящей блузки, брюки и юбки и попавшей в круговерть теории относительности. На полу валялись вывернутые наизнанку кожаные брюки: чтобы снять их, Грейс пришлось выдержать настоящее сражение. Ей хотелось бы знать, какие ограничения действуют при возврате вещей в секонд-хенд.

Она сказала Марисоль, что завтра та может не приходить, и теперь горько сожалела об этом. В комнате царил невероятный беспорядок. Едва оказавшись дома, она первым делом проверила, нет ли электронного письма от Лэза, но ее почтовый ящик был пуст. Теперь, что бы она ни надевала, все казалось ей неудобным. Любой ее прежде надежный наряд, вроде сидевшего в обтяжку темно-синего вязаного платья, доходившего до лодыжек, в котором она всегда чувствовала себя уверенно и свободно, выглядел так, будто слишком долго провисел не на своей вешалке, потерял форму и мучился презрением к самому себе, оттого что проснулся в чужой постели и у него не было денег доехать домой на такси.

Кейну обычно было все равно, как она выглядит, а «Бочонок» даже при дневном свете был темным прокуренным баром, но Грейс неистовствовала. Она собрала одежду, сложила ее в свой большой стенной шкаф и закрыла дверцы с жалюзи. Затем открыла шкаф Лэза, вытащила его самые потертые джинсы и бледно-серый кашемировый свитер.

В шкафу скопилось много пыли. Грейс понятия не имела, откуда эта пыль попадала сюда, но она неизменно оседала на деревянных вешалках, воротничках Лэзовых костюмов из тонкой шерсти и ботинках. Лэз был астматиком — недуг, который помог ему избежать роли присяжного, но который так и не помог ему бросить курить по пачке, а то и по две в день. Порой Грейс чувствовала, что одновременно с ним у нее начинается одышка.

Она натянула джинсы и застегнула верхнюю пуговицу. Джинсы хорошо сидели на ней, мягкие и вытертые — после стольких стирок — местами почти до белизны. Правда, они были ей длинноваты.

Надев свитер, Грейс моментально успокоилась. Вязаный кашемир сохранил слабый запах Лэза. Расчесав волосы, она откинула их назад и закрепила заколкой. Потом сгребла в охапку любимый кожаный пиджак Лэза и отправилась на встречу с Кейном, поражаясь тому, что практически не опаздывает, — значит, кое-что еще под контролем. Беспорядок в шкафу, теперь невидимый, скоро позабылся. Вот если бы она могла запихнуть в этот шкаф и Кейна!

Кейн сидел за стойкой — как всегда, безупречно одетый, в однотонных брюках и темно-синем свитере со стоячим воротником, — по-приятельски болтая с барменом. Увидев Грейс, он улыбнулся и обнял ее, потом оглядел с ног до головы:

— Грейс, сегодня что — Хэллоуин? Или ты теперь работаешь под Лэза? Я тоже скучаю по нему, но не до такой степени.

Грейс чувствовала гладко выбритую щеку Кейна, когда он целовал ее, вдыхала его цитрусовый запах и не переставала проверять свою реакцию на него теперь, когда она узнала о нем кое-что новое. Реакция была такой же, как в то время, когда они якобы встречались. Симпатяга, но ничего особенного. Грейс подумала, что должна бы разбираться в таких вещах.

— Как обычно? — спросил Кейн.

Грейс кивнула. Он полез в карман и вытащил сложенную коктейльную салфетку, которую стащил в Нантакете из бара, где, клятвенно заверял он, готовят лучшие «космополитены» в мире. На салфетке были написаны точный рецепт и указания по приготовлению напитка. Кейн разложил ее на стойке перед барменом Питом. Грейс наблюдала, как бармен в точном соответствии с описанной последовательностью совершает церемониальное действо: смочить края двух охлажденных коктейльных стаканов клюквенным соком, потом погрузить в сахарный песок; положить в шейкер лед; влить водку, клюквенный сок, лайм и чуточку «куантро» в определенной пропорции; наконец, два раза встряхнуть и разлить по стаканам.

Бармен положил на стойку две салфетки и широким, эффектным движением поставил перед Кейном и Грейс два сверкающе-розовых коктейля. Он был похож на подростка в своих мешковатых джинсах и бейсбольной кепке козырьком назад — прямая противоположность тщательно одетому Кейну. Волосы Кейна, постриженные значительно короче, чем на юбилейной вечеринке, были зачесаны вперед. Они выглядели блестящими и мягкими, почти как бархат, и Грейс ужасно захотелось их взъерошить.

— Что выберем в этом году? — спросил Кейн. — «Большой сбор»? «Котов, китов, скотов»? «Девятый вал»?

Грейс окинула взглядом бар. Музыкальный автомат играл «Обезьяна у меня в голове». Лэзу нравился «Стили Дэн». Прежде чем ответить, Грейс поглубже вздохнула. Она не хотела напиваться. Пожалуй, надо сыграть пару заходов, а потом под каким-нибудь предлогом пораньше уйти домой.

— Как насчет «Я никогда», — предложила она, прежде всего потому, что в этой игре надо было пить мелкими глоточками, а не залпом.

— Переходим в легковесы? Ладно, посмотрим, — сказал Кейн, знаком показывая бармену, что они готовы ко второму заходу, хотя даже не притронулись к первой порции.

Бармен согласился присоединиться к ним, хотя предпочитал обычную содовую. Все трое чокнулись, и Грейс скрепя сердце выпила свой стакан до дна. Бармен ожидал вынесения вердикта.

— Отлично, — объявил Кейн.

Согласно их ритуалу, все питейные игрища начинались после первой предварительной дозы; при хорошей игре Грейс могла только пригубить следующую. В подобного рода играх Лэз был неумолим, но Кейн мог оказать ей снисхождение. Правда, она не была уверена, сможет ли оказать снисхождение ему, если напьется сама.

— Я начну, — предложил Кейн, потирая подбородок. Он напустил на себя глубокомысленный вид, как будто его следующее изречение могло изменить привычный лик вселенной. — Итак, — медленно начал он, — я никогда не снимался в кино.

Грейс, как и бармен, поднесла стакан к губам и сделала маленький глоток. Кейн притворился шокированным, оставив свой стакан на салфетке.

— А вот почему, Грейси, я и сам никогда не мог понять, — поддразнил он ее, наконец беря стакан.

Обычно Грейс единственная оставалась наполовину трезвой после этой игры, поскольку не принадлежала к людям, выходящим за рамки. Теперь никаких рамок не было.

— На этот раз тебе повезло, — согласилась она. И, на минутку задумавшись, сказала: — Я никогда не читала чужую почту.

Кейн рассмеялся.

— Нечистая игра, — сказал он, отпивая сразу чуть не полстакана. — У тебя что — наблюдательное устройство в моем почтовом ящике?

— Я всегда подозревала, что ты такой.

Кейн перевел взгляд с Грейс на бармена, который, как и она, не прикоснулся к своему стакану.

— Бога ради, это была всего лишь рождественская открытка. Да к тому же это вышло случайно, — пробормотал он, напуская на себя обиженный вид.

Настала очередь бармена.

— Я никогда никому не признавался в любви, чтобы затащить в постель, — сказал он с ухмылкой.

— Вот это уже лучше, — Кейн, казалось, повеселел. Он немного отхлебнул из своего стакана. — Но, по-моему, я тоже имел в виду что-то в этом роде, — добавил он.

Грейс поставила стакан на стойку, пронзив Кейна одним из своих самых испепеляющих взглядов, но чем дольше она на него смотрела, тем более неуверенной себя чувствовала. Разрозненные образы мелькали у нее в голове как стрекозы. Дело состояло не в том, что ей трудно было смириться с мыслью о связи Кейна с каким-то мужчиной, а скорее в осознании того, что сидящий справа от нее человек, которого она считала одним из своих ближайших друзей и который теперь со скучающим видом пригоршнями отправлял в рот орешки, скрывал от нее такую жизненно важную вещь. Оказалось, что она, в сущности, не знает его. Проглотить такой факт Грейс было тяжелее, чем выпить залпом тройной сухой мартини, что она и проделала. У Кейна отвисла челюсть.

— Скажи, что это не так, — попросил он.

— Может быть, мне просто захотелось пить, — смущенно сказала Грейс.

— Так не по правилам, — запротестовал Кейн. Грейс почувствовала, как в груди у нее разливается алкогольное тепло, проникая сквозь непробиваемый прежде слой еды, приготовленной руками ее матери.

— О’кей, значит, я виновата, — сказала она. Образы Кейна в компании Грега, неотвязно крутившиеся в сознании Грейс, теперь сильно поблекли. Пит наполнил стаканы, в том числе и свой, до краев. Грейс не побеспокоилась проследить за тем, выпил ли бармен — Пит, ей постоянно приходилось напоминать себе об этом, поскольку у нее наметилась явная тенденция называть его Ларри, — выпил ли он вместе с ними во время последнего захода. Удивительно, но уровень ее восприятия в данный момент понизился до «кому какая разница».

Они сыграли еще пару заходов, причем заявления варьировались от «Я никогда не спала со своим окулистом» до «Я никогда никому не изменял», и даже: «Я никогда не занимался любовью в супермаркете», пока стакан Грейс почти не опустел в третий раз. Она даже не подозревала, что бармен такой чертовски забавный парень. Снова настала ее очередь. Она уже не контролировала свои мысли. Заколка соскользнула, и волосы упали ей на лицо, закрыв его, как челка у афганской борзой. Она встряхнула головой и впервые поняла, что вот-вот напьется. Голова ее качалась как у марионетки в отсутствие кукловода, и только большим усилием воли она заставила остановиться закружившуюся вдруг комнату.

Ей стало жарко, и, сняв пиджак Лэза, она повесила его на спинку соседнего табурета. Вид пиджака, накинутого на спинку табурета так небрежно, словно это сделал Лэз, заставил Грейс вздрогнуть. На мгновение она почти поверила, что он вышел купить резинку в автомате мужской уборной.

— Пьяная в стельку, — услышала она голос Пита; слова звучали приглушенно, как будто у нее были ватные затычки в ушах. Грейс уставилась на него из-под волос.

— Точно, сейчас свалится, — согласился Кейн.

— Почему вы говорите обо мне в третьем лице? — вмешалась Грейс. — Вам что, никто не объяснял, что это верх невоспитанности? — Пит и Кейн обменялись взглядами. — Короче, — продолжала Грейс, — она не пьяная в стельку, а просто немного перебрала, и ей нужно сходить в дамскую комнату.

— Признаю свою ошибку. — Кейн смахнул волосы у нее с лица и заправил за уши. — Грейси, может, пора…

Грейс подняла голову, посмотрела на Кейна и ни с того ни с сего протянула руку и погладила его по голове.

— Какие колючие, — сказала она, пытаясь встать. Чтобы удержать равновесие, ей пришлось схватить Кейна за плечо. Его свитер был таким мягким, а плечо таким крепким и теплым под ее ладонью, что ей не захотелось убирать руку. — Никогда еще не прикасалась к такому материалу.

— Это шерсть, Грейс, — сказал Кейн, посмотрев на нее.

— А, — сказала она и попыталась рассмеяться, чтобы загладить неловкость. Потом встала, держась за стойку. Ноги у нее стали резиновыми и подгибались, как у одной из тех кукол, о которых она так мечтала ребенком. Она почувствовала, что не в состоянии прямо сейчас самостоятельно проделать путешествие в уборную и обратно, и безвольно осела на табурет. Уже много лет, как она и думать позабыла про тряпичных кукол, и вдруг ей припомнился холодный пасмурный день, когда она отправилась в гости к своей подружке. (Однажды, когда они с матерью зашли в игрушечный магазин, Грейс попросила купить ей тряпичную куклу, но мать решительно повела ее в отдел игрушек из папье-маше, которые, с ее точки зрения, обладали большей воспитательной ценностью.) Когда подружка вышла из комнаты, Грейс спрятала куклу под свою юбочку. Это было несложно, потому что эти мягкие куклы только выглядели трехмерными, если глядеть спереди, но на самом деле были совсем плоскими.

Она вспомнила, как разглядывала куклу, когда вернулась домой. Ощущение острого удовольствия быстро сменилось раскаянием, поскольку Грейс чувствовала себя слишком виноватой, чтобы когда-нибудь и в самом деле играть с ней, но о признании не могло быть и речи. Несколько дней она носила куклу в кармане, а потом мать постирала ее брючки, не проверив содержимое карманов, и жар стиральной машины превратил поролон в полураздавленную зефирину.

Сидя на табурете в облаке коктейльных испарений, Грейс задумалась над тем, от какой бы стороны своей натуры она предпочла отказаться. Даже под давлением обстоятельств вопрос все равно оставался риторическим.

— Мне нужна мелочь — купить резинку, — объявила Грейс, засовывая руку в карман Лэзова пиджака и роясь в нем. Она не взяла с собой сумочку, положив ключи и деньги в карман на молнии. Почувствовав, что в кармане пиджака пусто, она пошарила в другом и вытащила тюбик таблеток «Спасатель» и карманный ежедневник, по поводу пропажи которого Лэз так сокрушался. Она вспомнила, с каким отчаянием он искал его.

— Вот, Грейс, — сказал Кейн, вручая ей два четвертака.

— Нет, мои ключи! — ответила Грейс. — Их здесь нет.

— Ты уверена, что не положила их в карман своего кардигана? Я хочу сказать, Лэзова кардигана? — спросил Кейн.

Грейс снова почудилась вата, но на этот раз не в ушах, а во рту. Поэтому она просто кивнула.

— Не волнуйся, Грейс. Найдутся, — сказал Кейн с утешительной интонацией в голосе, но без капли уверенности. Грейс вспомнила, что его голос никогда прежде не оказывал на нее такого действия, и почувствовала, как впадает в транс. Кейн снял кардиган с табурета и встряхнул. Грейс услышала звяканье и вздохнула с облегчением; плечи ее обмякли. — В подкладке дырка, Грейс, — сказал Кейн. — Вот тебе ключи и помада. О, и еще корешки от билетов на «Дон Жуана», — добавил он, бросив корешки в пепельницу на стойке.

Грейс протянула руку за помадой и туг же отдернула ее. Тюбик был незнакомый. Хотя она и попыталась скрыть свою реакцию, Кейн явно заметил смущенное выражение ее лица.

— Полагаю, это не Лэза, — поддразнил он ее. — Не его оттенок.

Грейс бросила на него еще один грозный взгляд.

— Нет, это моя, — быстро сказала она, отнимая у Кейна ключи и помаду. — Просто забыла, что они там. Спасибо.

Она разглядывала серебристый тюбик, крутя его в пальцах. Она могла купить помаду и забыть про это. А может, это был один из образчиков, которые всегда совала ей мать. Чем дольше Грейс на него смотрела, тем более знакомым он казался, пока она окончательно не уверилась, что это ее вещь. Она внимательно посмотрела на билеты. Лэз не проявлял особого интереса к опере, Грейс тоже, поэтому они почти никогда туда не ходили.

Грейс взглянула на дату: 14 октября, половина восьмого вечера. Она взяла ключи, корешки от билетов и положила их в задний карман. Когда вернется домой, надо будет свериться с календарем. Возможно, она помнила об этом, а потом забыла. Франсин всегда утверждала, что от черники память становится лучше. Грейс про себя взяла на заметку купить немного черники завтра утром, хотя, вероятно, сейчас не сезон и ее импортируют откуда-нибудь из Чили, и стоит она пять долларов полпинты, но Грейс опасалась, что иначе будет забывать все.

Потом она встала, на этот раз медленнее, взяла четвертаки и помаду, извинилась и прошла в дамскую комнату сверхустойчивой походкой, как если бы ее попросили пройти по линейке.

* * *

Двери уборных были помечены картинками: мужская — изображением двух буйков, женская — чаек. В женской по непонятным причинам был установлен писсуар — зрелище, всегда приводившее Грейс в изумление. Ей припомнился один вечер после Дня Благодарения, в компании Кейна и Лэза, когда она по ошибке зашла в мужскую комнату и, не заметив особой разницы, не отдавала себе отчета в ошибке, пока развеселившиеся законные хозяева не устроили ей стоячую овацию; особенно усердствовал Лэз, кричавший: «Грейс тоже решила, что она из буйков».

В «Бочонке» на славу потрудились в честь праздников: кабинки были украшены гирляндами фонариков, а над писсуаром разместилась шоколадного цвета индейка с широкой клетчатой красной лентой на шее.

Освещение в уборной было очень резким. Вымыв руки и сполоснув лицо прохладной водой, Грейс наложила на губы тонкий слой помады. Повернув тюбик так, чтобы можно было прочесть название, она попыталась сосредоточиться. Она скосила глаза, не допуская возможности, что причина, по которой она никак не может вспомнить этот тюбик, имеет хоть какое-то отношение к недостатку в ее организме растительных ферментов. Грейс удалось прочесть название — «Опал». Ну конечно. Как она могла забыть?

Ветер свистел в рамах, сдувая тонкий слой гари с подоконника. Шоколадная индейка пялилась на нее со своего шестка неровно посаженными глазами из сладкой кукурузы с отсутствующим видом, будто собираясь поведать о странных вещах, что здесь творились. Грейс захотелось разбить писсуар, чтобы только избавиться от этого взгляда.

Взяв один из четвертаков, которые дал ей Кейн, она опустила его в автомат и со скрежетом нажала ручку. Подождав, пока не послышится стук шариков жевательной резинки, падающих в металлический лоток, она открыла его. Розовые. Она опустила еще монету — снова розовые. Это обнадежило ее.

Грейс опять сидела за стойкой, держа шарики резинки на весу, будто это были жемчужины, которые ей удалось отыскать в дамской уборной. Но разглядывание жемчужин не возымело желаемого результата, и она спрятала их в карман кардигана. Потом — несмотря на протесты Кейна и Пита — настояла на том, чтобы сыграть еще несколько заходов в питейные игры.

— У меня есть идея, — заявила она, прикончив свой «космонолитен». — Но для этого захода мне нужен бокал белого вина.

Пит поставил перед ней стакан белого вина, глядя, как показалось Грейс, на нее немного странно, и не стал закупоривать бутылку.

— Я никогда… — начала Грейс, вдохновляемая непривычным чувством оставленности. Кейн приходился ей другом — или она только так полагала? — и она не могла не сердиться на него за то, что он скрыл от нее нечто существенно важное. — Я никогда ничего не скрывала от своего лучшего друга, чтобы защитить его, — сказала она наконец. Звучало не совсем так, как представляла себе Грейс — слова сложились у нее в голове за несколько секунд сами собой, — но получилось то, что нужно.

Кейн сразу посерьезнел, слегка опустил голову, поднял свой бокал и тяжело вздохнул. Грейс почувствовала себя ужасно. В ее намерения не входило, чтобы это стало для него таким тяжелым ударом. Она положила руку ему на плечо — будто даруя прощение, но тут же поняла, что сама виновата не меньше. Она дотянулась до откупоренной винной бутылки, вытащила красно-белую соломинку из хозяйства Пита, вставила ее в горлышко и стала пить. Когда Кейн понял, что она делает, он повернулся к ней, отобрал у нее бутылку и легонько тронул ее за подбородок.

— Ладно, Грейс, давай-ка отвезем тебя домой.

— Рано, я еще только начала, — сказала она, словно одержимая.

Грейс снова потянулась за бутылкой. Кейн схватил ее за запястье, прежде чем она успела добраться до вина. Она облокотилась о стойку и повернулась к нему.

— А еще я никогда не спала с женщиной, — наконец сказала она.

Кейн молчал. Слова прыгали у Грейс в голове, как мячики для пинг-понга, но она не была до конца уверена, что они сорвутся у нее с губ. Единственное, в чем она могла не сомневаться, было то, что голова ее сейчас лежала на коленях у Кейна.

— Пора, Грейс, — сказал Кейн, нежно поднимая ее и ставя почти прямо, как тряпичную куклу. — Ведь завтра нам нужно украшать елку.

Грейс отметила, как ласково Кейн употребляет местоимение «мы». Это было так похоже на него — напомнить, что завтра утром ей предстоит заниматься оригами.

Когда они вышли на улицу, Грейс поскользнулась, потеряла равновесие и шлепнулась на тротуар, оставив четкий отпечаток на снегу. Кейн помог ей встать, отряхнул ее и остановил такси. Всю дорогу до дома они молчали. Холодный воздух протрезвил ее. Было уже за полночь. Грейс повернулась к Кейну — ей хотелось заверить его, что она берет назад все слова, произнесенные в баре. Но в первый раз за весь вечер ей так ничего и не удалось сказать.

— Не надо ничего говорить, — наконец произнес Кейн. И Грейс поняла, что все будет хорошо.

Поднявшись наверх, Грейс достала корешки билетов и положила их в серебряную вазу в форме тюльпана, стоявшую на столе в столовой. Включая свет, она испытала непривычный ужас от мысли, что еще одна лампочка вот-вот с шипением перегорит.

Когда она протянула руку выключить свет, то мельком заметила свое отражение в старом зеркале на дальней стене. То, что она увидела, потрясло ее. Губы были цвета апельсинового шербета — ни дать ни взять страшилище. Неудивительно, что Пит с Кейном так странно смотрели на нее, когда она вернулась из уборной. Она снова посмотрела на донышко тюбика. Теперь в глазах у нее не двоилось, и буквы были ясно видны: «Коралл. Искусственный жемчуг». Ей никогда и в голову бы не пришло купить помаду такого оттенка. Это даже хуже, чем пользоваться синими тенями для глаз. Она яростно вытерла губы и задремала на кушетке в гостиной: шоколадные индейки с оранжевыми губами пили из бутылок через соломинки, вертевшиеся у нее перед глазами.