"ПРИВОДНОЙ РЕМЕНЬ КЪ МАССАМЪ"

Картина нынѣшней россійской дѣйствительности опредѣляется не только директивами верховъ, но и качествомъ повседневной практики тѣхъ милліонныхъ "кадровъ совѣтскаго актива", которые для этихъ верховъ и директивъ служатъ "приводнымъ ремнемъ къ массамъ". Это — крѣпкій ремень. Въ административной практикѣ послѣднихъ лѣтъ двѣнадцати этотъ активъ былъ подобранъ путемъ своеобразнаго естественнаго отбора, спаялся въ чрезвычайно однотипную прослойку, въ высокой степени вытренировалъ въ себѣ тѣ — вѣроятно, врожденныя — качества, которыя опредѣлили его катастрофическую роль въ совѣтскомъ хозяйствѣ и въ совѣтской жизни.

Совѣтскій активъ — это и есть тотъ загадочный для внѣшняго наблюдателя слой, который поддерживаетъ власть крѣпче и надежнѣе, чѣмъ ее поддерживаетъ ГПУ, единственный слой русскаго населенія, который безраздѣльно и до послѣдней капли крови преданъ существующему строю. Онъ охватываетъ низы партіи, нѣкоторую часть комсомола и очень значительное число людей, жаждущихъ партійнаго билета и чекистскаго поста.

Если взять для примѣра — очень, конечно, неточнаго — аутентичныя времена Угрюмъ-Бурчеевщины, скажемъ, времена Аракчеева, то и въ тѣ времена страной, т.е. въ основномъ — крестьянствомъ, правило не третье отдѣленіе и не жандармы и даже не пресловутые 10.000 столоначальниковъ. Функціи непосредственнаго обузданія мужика и непосредственнаго выколачиванія изъ него "прибавочной стоимости" выполняли всякіе "незамѣтные герои" вродѣ бурмистровъ, приказчиковъ и прочихъ, дѣйствовавшихъ кнутомъ на исторической "конюшнѣ" и "кулачищемъ" — во всякихъ иныхъ мѣстахъ. Административная дѣятельность Угрюмъ-Бурчеева прибавила къ этимъ кадрамъ еще по шпіону въ каждомъ домѣ.

Конечно, бурмистру крѣпостныхъ временъ до активиста эпохи "загниванія капитализма" и "пролетарской революціи" — какъ отъ земли до неба. У бурмистра былъ кнутъ, у активиста — пулеметы, а, въ случаѣ необходимости, — и бомбовозы. Бурмистръ изымалъ отъ мужицкаго труда сравнительно ерунду, активистъ — отбираетъ послѣднее. "Финансовый планъ" бурмистра обнималъ въ среднемъ нехитрыя затраты на помѣщичій пропой души, финансовый планъ активиста устремленъ на построеніе мірового соціалистическаго города Непреклонска и, въ этихъ цѣляхъ, на вывозъ заграницу всего, что только можно вывезти. А такъ какъ, по тому же Щедрину, городъ Глуповъ (будущій Непреклонскъ) "изобилуетъ всѣмъ и ничего, кромѣ розогъ и административныхъ мѣропріятій, не потребляетъ", отчего "торговый балансъ всегда склоняется въ его пользу", то и взиманіе на экспортъ идетъ въ размѣрахъ, для голодной страны поистинѣ опустошительныхъ.

Совѣтскій активъ былъ вызванъ къ жизни въ трехъ цѣляхъ: "соглядатайство, ущемленіе и ограбленіе". Съ точки зрѣнія Угрюмъ-Бурчеева, засѣдающаго въ Кремлѣ, совѣтскій обыватель неблагонадеженъ всегда — начиная со вчерашняго предсѣдателя мірового коммунистическаго интернаціонала и кончая послѣднимъ мужикомъ — колхознымъ или не колхознымъ — безразлично. Слѣдовательно, соглядатайство должно проникнуть въ мельчайшія поры народнаго организма. Оно и проникаетъ. Соглядатайство безъ послѣдующаго ущемленія — безсмысленно и безцѣльно, поэтому вслѣдъ за системой шпіонажа строится система "безпощаднаго подавленія"... Ежедневную мало замѣтную извнѣ рутину грабежа, шпіонажа и репрессій выполняютъ кадры актива. ГПУ только возглавляетъ эту систему, но въ народную толщу оно не подпускается: не хватило бы никакихъ "штатовъ". Тамъ дѣйствуетъ исключительно активъ, и онъ дѣйствуетъ практически безконтрольно и безаппеляціонно.

Для того, чтобы заниматься этими дѣлами изъ года въ годъ, нужна соотвѣтствующая структура психики. Нужны, по терминологіи опять же Щедрина, "твердой души прохвосты".

 

РОЖДЕНІЕ АКТИВА

Родоначальницей этихъ твердыхъ душъ, — конечно, не хронологически, а такъ сказать, только психологически — является та пресловутая и уже ставшая нарицательной піонерка, которая побѣжала въ ГПУ доносить на свою мать. Практически не важно, изъ какихъ соображеній она это сдѣлала: то-ли изъ идейныхъ, то-ли мать просто въ очень ужъ недобрый часъ ей косу надрала. Если послѣ этого доноса семья оной многообѣщающей дѣвочки даже и уцѣлѣла, то ясно, что все же въ домъ этой піонерки ходу больше не было. Не было ей ходу и ни въ какую иную семью. Даже коммунистическая семья, въ принципѣ поддерживая всякое соглядатайство, все же предпочтетъ у себя дома чекистскаго шпіона не имѣть. Первый шагъ совѣтской активности ознаменовывается предательствомъ и изоляціей отъ среды. Точно такой же процессъ происходитъ и съ активомъ вообще.

Нужно имѣть въ виду, что въ средѣ "совѣтской трудящейся массы" жить дѣйствительно очень неуютно. Де-юре эта масса правитъ "первой въ мірѣ республикой трудящихся", де-факто она является лишь объектомъ самыхъ невѣроятныхъ административныхъ мѣропріятій, отъ которыхъ она въ теченіе 17 лѣтъ не можетъ ни очухаться, ни поѣсть досыта. Поэтому тенденція вырваться изъ массы, попасть въ какіе-нибудь, хотя бы относительные, верхи выражена въ СССР съ исключительной рѣзкостью. Этой тенденціей отчасти объясняется и такъ называемая "тяга по учебѣ".

Вырваться изъ массы можно, говоря схематически, тремя путями: можно пойти по пути "повышенія квалификаціи", стать на заводѣ мастеромъ, въ колхозѣ, скажемъ, трактористомъ. Это — не очень многообѣщающій путь, но все же и мастеръ, и трактористъ питаются чуть-чуть сытнѣе массы и чувствуютъ себя чуть-чуть въ большей безопасности. Второй путь — путь въ учебу, въ интеллигенцію — обставленъ всяческими рогатками и, въ числѣ прочихъ перспективъ, требуетъ четырехъ-пяти лѣтъ жуткой голодовки въ студенческихъ общежитіяхъ, съ очень небольшими шансами вырваться оттуда безъ туберкулеза. И, наконецъ, третій путь — это путь общественно-административной активности. Туда тянется часть молодняка, жаждущая власти и сытости немедленно, на бочку.

Карьерная схема здѣсь очень несложна. Совѣтская власть преизбыточествуетъ безконечнымъ числомъ всяческихъ общественныхъ организаціи, изъ которыхъ всѣ безъ исключенія должны "содѣйствовать". Какъ и чѣмъ можетъ общественно содѣйствовать нашъ кандидатъ въ активисты?

Въ сельсовѣтѣ или въ профсоюзѣ, на колхозномъ или заводскомъ собраніи онъ по всякому поводу, а также и безо всякаго повода, начнетъ выскакивать этакимъ Петрушкой и распинаться въ преданности и непреклонности. Ораторскихъ талантовъ для этого не нужно. Собственныхъ мыслей — тѣмъ болѣе, ибо мысль, да еще и собственная, всегда носить отпечатокъ чего-то недозволеннаго и даже неблагонадежнаго. Такой же оттѣнокъ носитъ даже и казенная мысль, но выраженная своими словами. Поэтому-то совѣтская практика выработала рядъ строго стандартизированныхъ фразъ, которыя давно уже потеряли рѣшительно всякій смыслъ: безпощадно борясь съ классовымъ врагомъ (а кто есть нынче классовый врагъ?), цѣликомъ и полностью поддерживая генеральную линію нашей родной пролетарской партіи (а что есть генеральная линія?), стоя на стражѣ рѣшающаго или завершающаго года пятилѣтки (а почему рѣшающій и почему завершающій?), ну и такъ далѣе. Порядокъ фразъ не обязателенъ, главное предложеніе можетъ отсутствовать вовсе. Смыслъ отсутствуетъ почти всегда. Но все это вмѣстѣ взятое создаетъ такое впечатлѣніе:

— Смотри-ка, а Петька-то нашъ въ активисты лѣзетъ...

Но это только приготовительный классъ активности. Для дальнѣйшаго продвиженія активность должна быть конкретизирована, и вотъ на этой-то ступени получается первый отсѣвъ званыхъ и избранныхъ. Мало сказать, что мы-де, стоя пнями на стражѣ, и т.д., а нужно сказать, что и кто мѣшаетъ намъ этими пнями стоять. Сказать что мѣшаетъ — дѣло довольно сложное. Что мѣшаетъ безотлагательному и незамедлительному торжеству соціализма? Что мѣшаетъ "непрерывному и бурному росту благосостоянія широкихъ трудящихся массъ" и снабженію этихъ массъ картошкой — не гнилой и въ достаточныхъ количествахъ? Что мѣшаетъ "выполненію или перевыполненію промфинплана" нашего завода? Во-первыхъ, — кто его разберетъ, а во-вторыхъ, при всякихъ попыткахъ разобраться всегда есть рискъ впасть не то въ "уклонъ", не то въ "загибъ", не то даже въ "антисовѣтскую агитацію". Менѣе обременительно для мозговъ, болѣе рентабильно для карьеры и совсѣмъ безопасно для собственнаго благополучія — вылѣзти на трибуну и ляпнуть:

— А по моему пролетарскому, рабочему мнѣнію, планъ нашего цеха срываетъ инженеръ Ивановъ. Потому какъ онъ, товарищи, не нашего пролетарскаго классу: евонный батька — попъ, а онъ самъ — кусокъ буржуазнаго интеллигента.

Для инженера Иванова это не будетъ имѣть рѣшительно никакихъ послѣдствій: его ГПУ знаетъ и безъ рекомендаціи нашего активиста. Но нѣкоторый "политически капиталецъ" нашъ активистъ уже пріобрѣлъ: болѣетъ, дескать, нуждами нашего пролетарскаго цеха и передъ доносомъ не остановился.

Въ деревнѣ активистъ ляпнетъ о томъ, что "подкулачникъ" Ивановъ ведетъ антиколхозную агитацію. При такомъ оборотѣ подкулачникъ Ивановъ имѣетъ очень много шансовъ поѣхать въ концентраціонный лагерь. На заводѣ активистъ инженера, пожалуй, укусить всерьезъ не сможетъ — потому и доносъ его ни въ ту, ни въ другую сторону особыхъ послѣдствій имѣть не будетъ — но своего сосѣда по цеху онъ можетъ цапнуть весьма чувствительно. Активистъ скажетъ, что Петровъ сознательно и злонамѣренно выпускаетъ бракованную продукцію, что Сидоровъ — лжеударникъ и потому не имѣетъ права на ударный обѣдъ въ заводской столовкѣ, а Ивановъ седьмой сознательно не ходитъ на пролетарскія демонстраціи.

Такой мелкой сошкой, какъ заводской рабочій, ГПУ не интересуется. Поэтому, что бы тутъ ни ляпнулъ активистъ, — это, какъ говорятъ въ СССР, будетъ "взято на карандашъ". Петрова переведутъ на низкій окладъ, а не то и уволятъ съ завода. У Сидорова отнимутъ обѣденную карточку. Ивановъ седьмой рискуетъ весьма непріятными разговорами, ибо — какъ это своевременно было предусмотрѣно Угрюмъ-Бурчеевымъ — "праздники отличаются отъ будней усиленнымъ упражненіемъ въ маршировкѣ" и участіе въ оныхъ маршировкахъ для обывателя обязательно.

Вотъ такой "конкретный доносъ" является настоящимъ доказательствомъ политической благонадежности и открываетъ активисту дальнѣйшіе пути. На этомъ этапѣ спотыкаются почти всѣ, у кого для доноса душа недостаточно тверда.

Дальше активистъ получаетъ конкретныя, хотя пока еще и безплатныя заданія, выполняетъ развѣдывательныя порученія комячейки, участвуетъ въ какой-нибудь легкой кавалеріи, которая съ мандатами и полномочіями этакимъ табункомъ налетаетъ на какое-нибудь заведеніе и тамъ, гдѣ раньше былъ просто честный совѣтскій кабакъ, устраиваетъ форменное свѣтопреставленіе, изображаетъ "рабочую массу" на какой-нибудь "чисткѣ" (рабочая масса на чистки не ходитъ) и тамъ вгрызается въ заранѣе указанныя комячейкой икры, выуживаетъ "прогульщиковъ", "лодырей", вредителей-рабочихъ, выколачиваетъ мопровскія или осоавіахимовскія недоимки... Въ деревнѣ, помимо всего этого, активистъ будетъ ходить по избамъ, вынюхивать запиханные въ какой-нибудь рваный валенокъ пять-десять фунтовъ несданнаго государству мужицкаго хлѣба, выслѣживать всякія "антигосударственныя тенденціи" и вообще доносительствовать во всѣхъ возможныхъ направленіяхъ...

Пройдя этакій искусъ и доказавъ, что душа у него дѣйствительно твердая, означенный прохвостъ получаетъ, наконецъ, портфель и постъ.

 

НА АДМИНИСТРАТИВНОМЪ ПОПРИЩѢ

Постъ этотъ обыкновенно изъ паршивенькихъ. Но чѣмъ больше будетъ проявлено твердости души и непреклонности характера передъ всякимъ человѣческимъ горемъ, передъ всякимъ человѣческимъ страданіемъ, передъ всякой человѣческой жизнью — тѣмъ шире и тучнѣе пути дальнѣйшаго поприща. И вдали, гдѣ-то на горизонтѣ, маячитъ путеводной звѣздой партійный билетъ и теплое мѣсто въ ГПУ.

Однако, и въ партію, и въ особенности въ ГПУ принимаютъ не такъ, что-бы ужъ очень съ распростертыми объятіями — туда попадаютъ только избранные изъ избранныхъ. Большинство актива задерживается на среднихъ ступенькахъ: предсѣдатели колхозовъ и сельсовѣтовъ, члены заводскихъ комитетовъ профсоюзовъ, милиція, хлѣбозаготовительныя организаціи, кооперація, низовой аппаратъ ГПУ, всякія соглядатайскія амплуа въ домкомахъ и жилкоопахъ и прочее. Въ порядкѣ пресловутой текучести кадровъ нашъ активистъ, точно футбольный мячъ, перебрасывается изъ конца въ конецъ страны — по всякимъ ударнымъ и сверхударнымъ кампаніямъ, хлѣбозаготовкамъ, мясозаготовкамъ, хлопкозаготовкамъ, бригадамъ, комиссіямъ, ревизіямъ... Сегодня онъ грабитъ какой-нибудь украинскій колхозъ, завтра вылавливаетъ кулаковъ на Уралѣ, черезъ три дня руководитъ налетомъ какой-нибудь легкой гиппопотаміи на стекольный заводъ, ревизуетъ рыбные промыслы на Каспіи, разслѣдуетъ "антигосударственныя тенденціи" въ какомъ-нибудь совхозѣ или школѣ и всегда, вездѣ, во всякихъ обстоятельствахъ своей бурной жизни вынюхиваетъ скрытаго классоваго врага...

Приказы, "директивы", "установки", "заданія", инструкціи мелькаютъ, какъ ассоціаціи въ головѣ сумасшедшаго. Они сыплются на активиста со всѣхъ сторонъ, по всѣмъ "линіямъ": партійной, административной, совѣтской, профсоюзной, хозяйственной. Они создаютъ атмосферу обалдѣнія, окончательно преграждающаго доступъ какихъ бы то ни было мыслей и чувствъ въ и безъ того нехитрую голову твердой души прохвостовъ...

Понятно, что люди мало-мальски толковые по активистской стезѣ не пойдутъ: предпріятіе, какъ объ этомъ будетъ сказано ниже, — не очень ужъ выгодное и достаточно рискованное. Понятно также, что въ атмосферѣ грабежа, текучести и обалдѣнія, никакой умственности активъ пріобрѣсти не въ состояніи. Для того, чтобы раскулачить мужика даже и до самой послѣдней нитки, никакой умственности по существу и не требуется. Требуются стальныя челюсти и волчья хватка, каковыя свойства и вытренировываются до предѣла. Учиться этотъ активъ времени не имѣетъ. Кое-гдѣ существуютъ такъ называемыя "совѣтско-партійныя школы", но тамъ преподаютъ ту науку, которая въ терминологіи щедринскихъ знатныхъ иностранцевъ обозначена какъ: grom pobieda razdavaissa — разумѣется, въ марксистской интерпретаціи этого грома. Предполагается, что "классовый инстинктъ" замѣняетъ активисту всякую работу сообразительнаго аппарата.

Отобранный по признаку моральной и интеллектуальной тупости, прошедшій многолѣтнюю школу грабежа, угнетенія и убійства, спаянный безпредѣльной преданностью власти и безпредѣльной ненавистью населенія, активъ образуетъ собою чрезвычайно мощную прослойку нынѣшней Россіи. Его качествами, врожденными и благопріобрѣтенными, опредѣляются безграничныя возможности разрушительныхъ мѣропріятій власти и ея роковое безсиліе въ мѣропріятіяхъ созидательныхъ. Тамъ, гдѣ нужно раскулачить, ограбить и зарѣзать, — активъ дѣйствуетъ съ опустошительной стремительностью. Тамъ, гдѣ нужно что-то построить, — активъ въ кратчайшій срокъ создаетъ совершенно безвылазную неразбериху.

На всякое мановеніе со стороны власти активъ отвѣчаетъ взрывами энтузіазма и вихрями административнаго восторга. Каждый очередной лозунгъ создаетъ своеобразную совѣтскую моду, въ которой каждый активистъ выворачивается наизнанку, чтобы переплюнуть своего сосѣда и проползти наверхъ. Непрерывка и сверхранній посѣвъ, бытовыя коммуны и соціалистическое соревнованіе, борьба съ религіей и кролиководство — все сразу охватывается пламенемъ энтузіазма, въ этомъ пламени гибнутъ всякіе зародыши здраваго смысла, буде таковые и прозябали въ головѣ законодателя.

___

Когда въ подмогу къ остальнымъ двуногимъ и четвероногимъ, впряженнымъ въ колесницу соціализма, былъ впряженъ этакимъ коренникомъ еще и кроликъ — это было глупо, такъ сказать, въ принципѣ. Кроликъ — звѣрь въ нашемъ климатѣ капризный, кормить его все равно было нечѣмъ, проще было вернуться къ знакомымъ населенію и притерпѣвшимся к всѣмъ невзгодамъ русской жизни свиньѣ и курицѣ. Но все-таки кое чего можно было добиться и отъ кролика... если бы не энтузіазмъ.

Десятки тысячъ энтузіастовъ вцепились въ куцый кроличій хвостъ, надѣясь, что этотъ хвостъ вытянетъ ихъ куда-то повыше. Заграницей были закуплены милліоны кроликовъ — за деньги, полученныя за счетъ вымиранія отъ безкормицы свиней и куръ. Въ Москвѣ, гдѣ не то что кроликовъ, и людей кормить было нечѣмъ, "кролиководство" навязывали больницамъ и машинисткамъ, трестамъ и домашнимъ хозяйкамъ, бухгалтерамъ и даже horrible dictu церковнымъ приходамъ. Отказаться, конечно, было нельзя: "невѣріе", "подрывъ", "саботажъ совѣтскихъ мѣропріятій". Кроликовъ пораспихали по московскимъ квартирнымъ дырамъ, и кролики передохли всѣ. То же было и въ провинціи. Уже на закатѣ дней кроличьяго энтузіазма я какъ-то "обслѣдовалъ" крупный подмосковный кролиководческій совхозъ, совхозъ показательный и весьма привиллегированный по части кормовъ. Съ совхозомъ было неблагополучно, несмотря на всѣ его привиллегіи: кролики пребывали въ аскетизмѣ и размножаться не хотѣли. Потомъ выяснилось: на семь тысячъ импортныхъ бельгійскихъ кроликовъ самокъ было только около двадцати... Какъ былъ организованъ этотъ кроличій монастырь — то-ли въ порядкѣ вредительства, то-ли въ порядкѣ головотяпства, то-ли заграницей закупали кроликовъ вотъ этакіе энтузіасты — все это осталось покрытымъ мракомъ соціалистической неизвѣстности...

Теперь о кроликахъ уже не говорятъ... Отъ всей этой эпопеи остался десятокъ анекдотовъ — да и тѣ непечатны...

 

КАМНИ ПРЕТКНОВЕНІЯ

Пути административнаго энтузіазма усѣяны, увы, не одними революціонными розами. Во-первыхъ, обыватель — преимущественно крестьянинъ — всегда и при первомъ же удобномъ случаѣ готовъ проломить активисту черепъ. И во-вторыхъ, надъ каждымъ активистомъ сидитъ активистъ чиномъ повыше — и отъ этого послѣдняго проистекаетъ рядъ весьма крупныхъ непріятностей.

Позвольте для ясности привести и расшифровать одинъ конкретный примѣръ:

Въ "Послѣднихъ Новостяхъ" отъ 5 февраля 1934 г. была помѣщена такая замѣтка о Совѣтской Россіи, кажется, изъ "Правды". Грамофонная фабрика выпускала пластинки съ пѣсенкой: "Въ Тулѣ жилъ да былъ король". Администрація фабрики, по зрѣломъ, вѣроятно, обсужденіи, пришла къ тому выводу, что "король" въ пролетарской странѣ — фигура неподходящая. "Король" былъ замѣненъ "старикомъ". За этакій "перегибъ" наркомъ просвѣщенія Бубновъ оную администрацію выгналъ съ завода вонъ.

Эмигрантскій читатель можетъ доставить себѣ удовольствіѣ и весело посмѣяться надъ незадачливой администраціей: заставь-де дурака Богу молиться и т.д. Могу увѣрить этого читателя, что, будучи въ шкурѣ означенной администраціи, онъ бы смѣяться не сталъ: за "старика" выгналъ Бубновъ, а за "короля" пришлось бы, пожалуй, разговаривать съ Ягодой. Вѣдь сажали же пѣвцовъ за

Ибо требовалось пѣть:

Во всякомъ случаѣ лучше рискнуть изгнаніемъ съ двадцати службъ, чѣмъ однимъ приглашеніемъ въ ГПУ. Не такой ужъ дуракъ этотъ администраторъ, какъ издали можетъ казаться.

Такъ вотъ: въ этой краткой, но поучительной исторіи фигурируютъ: директоръ завода, который, вѣроятно, не совсѣмъ ужъ обормотъ, грамофонная пластинка, которая для "генеральной линіи" не такъ ужъ актуальна, и Бубновъ, который не совсѣмъ ужъ держиморда. И кромѣ того, дѣйствіе сіе происходитъ въ Москвѣ.

А если не Москва, а Краснококшайскъ, и если не граммофонная пластинка, а скажемъ, "антипартійный уклонъ", и если не Бубновъ, а просто держиморда. Такъ тогда какъ?

Недостараешься — влетитъ и перестараешься — влетитъ. Тутъ нужно потрафить въ самый разъ. А какъ именно выглядитъ этотъ "самый разъ", неизвѣстно приблизительно никому.

Неизвѣстно потому, что и самъ активъ безграмотенъ и безтолковъ, и потому, что получаемыя имъ "директивы" такъ же безграмотны и безтолковы. Тѣ декреты и прочее, которые исходятъ изъ Москвы по оффиціальной линіи, практически никакого значенія не имѣютъ, какъ не имѣютъ, скажемъ, рѣшительно никакого значенія проектируемые тайные выборы. Ибо кто осмѣлится выставить свою кандидатуру, которая вѣдь будетъ не тайной, а открытой. Имѣютъ значеніе только тѣ — и отнюдь не публикуемыя — директивы, которыя идутъ по партійной линіи. Скажемъ, по поводу означеннаго тайнаго голосованія активъ, несомнѣнно, получитъ директиву о томъ, какъ тайно ликвидировать явныхъ и неугодныхъ кандидатовъ или явныя и "антипартійныя предложенія". Въ партійности и антипартійности этихъ предложеній судьей окажется тотъ же активъ. И тутъ ему придется сильно ломать голову: почему ни съ того, ни съ сего "король" оказался партійно пріемлемымъ и почему за "старика" вздули?

Партійная директива исходитъ отъ московскаго держиморды и, "спускаясь въ низовку", подвергается обработкѣ со стороны держимордъ областныхъ, районныхъ и прочихъ, "прорабатывающихъ оную директиву" примѣнительно къ мѣстнымъ условіямъ. Такъ что одна и та же директива, родившись въ Москвѣ изъ одного источника, по дорогѣ на село или на заводъ разрастется цѣлой этакою многоголовой гидрой. По совѣтской линіи (черезъ исполкомъ), по заводской линіи (черезъ трестъ), по партійной линіи (черезъ партійный комитетъ), по партійно-соглядатайской — черезъ отдѣлъ ГПУ и т.д. и т.д. Всѣ эти гидры одновременно и съ разныхъ сторонъ вцѣпятся нашему активисту во всѣ подходящія и неподходящія мѣста, каковой фактъ способствовать проясненію чьихъ бы то ни было мозговъ — никакъ не можетъ.

Конечно, промежуточные держиморды объ этихъ директивахъ другъ съ другомъ не сговариваются. Когда очередная директива кончается очереднымъ крахомъ, возникаетъ ожесточенный междувѣдомственный мордобой. Держиморды большіе сваливаютъ всѣ грѣхи на держимордъ мелкихъ, и ѣдетъ нашъ активъ и за Уралъ, и на "низовую работу", и просто въ концлагерь.

Въ самомъ чистомъ видѣ эта исторія произошла со знаменитымъ головокруженіемъ — исторія, которую я случайно знаю весьма близко. По прямой директивѣ Сталина югъ Россіи былъ разоренъ вдребезги — требовалось сломить кулачество въ тѣхъ районахъ, гдѣ оно составляло подавляющее большинство населенія. Андреевъ, нынѣшній секретарь ЦК партіи, а тогда секретарь Сѣверо-Кавказскаго крайкома партіи, получилъ на эту тему спеціальную и личную директиву отъ Сталина. Директива, примѣненная къ мѣстнымъ условіямъ, была передана секретарямъ районныхъ комитетовъ партіи въ письменномъ видѣ, но съ приказаніемъ, по прочтеніи и усвоеніи, сжечь. Этотъ послѣдній варіантъ я самолично видалъ у одного изъ, увы, уже только бывшихъ секретарей, который догадался ее не сжечь.

На донского и кубанскаго мужика активъ ринулся со всѣмъ своимъ погромнымъ энтузіазмомъ. О томъ, что дѣлалось на Дону и на Кубани — лучше и не говорить. Но когда начались волненія и возстанія въ арміи, когда волей-неволей пришлось дать отбой — Сталинъ выкинулъ свое знаменитое "головокруженіе отъ успѣховъ" — отъ актива ему нужно было отгородиться во имя собственной шкуры.

Маккіавели не подгадилъ. Мужики изъ актива вытягивали кишки по вершку. ГПУ разстрѣливало и разсылало особенно одіозныя фигуры, и самъ я слыхалъ въ вагонѣ старушонку, которая говорила:

— Вотъ Сталину, ужъ дѣйствительно, дай Богъ здоровья. Прямо изъ петли вытащилъ...

Только здѣсь, заграницей, я понялъ, что старушонка эта, несмотря на весь свой преклонный возрастъ, принадлежала къ партіи младороссовъ...

___

Тотъ дядя, который догадался оную директиву не жечь — былъ очень стрѣлянымъ совѣтскимъ держимордой. Онъ не только не сжегъ ее, онъ ее передалъ въ третьи руки. И, взятый за жабры по обвиненію въ головокруженіи, сказалъ, что, ежели съ нимъ что-нибудь особенно сдѣлаютъ, такъ эта директивка, за подписью самого Андреева, пойдетъ гулять по партійнымъ и по военнымъ верхамъ... Дядя сторговался съ ГПУ на томъ, что его выслали въ Среднюю Азію. Директивка у него осталась и была запрятана въ особо секретномъ мѣстѣ... Но столь догадливые активисты попадаются не часто.

Такъ вотъ и живетъ этотъ активъ — между обухомъ рабоче-крестьянской ярости и плетью рабоче-крестьянской власти...

Власть съ активомъ не церемонится — впрочемъ, съ кѣмъ, въ сущности, церемонится сталинская власть? Развѣ только съ Ленинымъ, да и то потому, что все равно уже померъ... Съ активомъ она не церемонится въ особенности, исходя изъ того весьма реалистическаго соображенія, что этому активу все равно дѣваться некуда: лишь только онъ уйдетъ изъ-подъ крылышка власти, лишь только онъ будетъ лишенъ традиціоннаго нагана, его зарѣжутъ въ самомъ непродолжительномъ времени.

 

ЧОРТОВЫ ЧЕРЕПКИ

Оторванный отъ всякой соціальной базы, предавшій свою мать ГПУ и свою душу — чорту, активъ "дѣлаетъ карьеру". Но чортъ, какъ это извѣстно было уже Гоголю, имѣетъ чисто большевицкую привычку платить черепками. Этими черепками оплачивается и активъ.

Люди, которые представляютъ себѣ этотъ активъ въ качествѣ "сливокъ націи" и побѣдителей въ жизненной борьбѣ, совершаютъ грубую ошибку. Никакія сливки и никакіе побѣдители. Это — измотанные, истрепанные, обалдѣлые люди и не только палачи, но и жертвы. Та небольшая сравнительно прослойка актива, которая пошла на всѣ эти доносы и раскулачиванія во имя какой-то вѣры, — пусть очень туманной, но все же вѣры, вѣры хотя бы только въ вождей — состоитъ, кромѣ всего прочаго, изъ людей глубоко и безнадежно несчастныхъ. Слишкомъ широкіе потоки крови отрѣзываютъ дорогу назадъ, а впереди... Впереди ничего, кромѣ чортовыхъ черепковъ, не видно.

Совѣтская власть платить вообще не любитъ. Индивидуально цѣнный и во многихъ случаяхъ практически трудно замѣнимый спецъ — кое-какъ пропитывается и не голодаетъ, не воруя. Активъ можетъ не голодать только за счетъ воровства.

Онъ и подворовываетъ, конечно, въ нищенскихъ совѣтскихъ масштабахъ — такъ, на фунтъ мяса и на бутылку водки. По такой примѣрно схемѣ:

Ванька сидитъ предсѣдателемъ колхоза, Степка въ милиціи, Петька, скажемъ, въ Госспиртѣ. Ванька раскулачитъ мужицкую свинью и передастъ ее милиціи. Выходитъ какъ будто и легально — не себѣ же ее взялъ. Милицейскій Степка эту свинью зарѣжетъ, часть отдастъ на какія-нибудь мясозаготовки, чтобы потомъ, въ случаѣ какого-нибудь подсиживанія, легче было отписаться, часть въ воздаяніе услуги дастъ тому же Ванькѣ, часть въ чаяніи дальнѣйшихъ услугъ препроводитъ Петькѣ. Петька снабдитъ всю компанію водкой. Водка же будетъ извлечена изъ акта, въ которомъ будетъ сказано, что на подводѣ Марксо-Ленинско-Сталинскаго колхоза означенная водка была перевозима со склада въ магазинъ, причемъ въ силу низкаго качества оси, изготовленной Россельмашемъ, подвода перекинулась, и водка — поминай, какъ звали. Актъ будетъ подписанъ: предсѣдателемъ колхоза, старшимъ милицейскимъ и завѣдующимъ Марксо-Ленинско-Сталинскимъ отдѣленіемъ Госспирта. Подойди потомъ, разберись.

Да и разбираться-то никто не будетъ. Мѣстное населеніе будетъ молчать, воды въ ротъ набравши. Ибо, ежели кто-нибудь донесетъ на Петьку въ ГПУ, то въ этомъ ГПУ у Петьки можетъ быть свой товарищъ, или, какъ въ этомъ случаѣ говорятъ "корешокъ". Петьку-то, можетъ, и вышлютъ въ концлагерь, но зато и оставшіеся "корешки", и тѣ, кто прибудетъ на Петькино мѣсто, постараются съ возможнымъ авторомъ разоблаченія расправиться такъ, чтобы ужъ окончательно никому повадно не было портить очередную активистскую выпивку.

Этакое воровство, въ той части, какая идетъ на активистскій пропой души, большого народно-хозяйственнаго значенія не имѣетъ, даже и въ масштабахъ совѣтской нищеты. Бываетъ значительно хуже, когда для сокрытія воровства или для полученія возможности своровать уничтожаются цѣнности, далеко превосходящія потребительскіе аппетиты актива. Въ моей кооперативной дѣятельности (была и такая) мнѣ разъ пришлось обслѣдовать складъ въ 8.000 пудовъ копченаго мяса, которое сгноили въ цѣляхъ сокрытія концовъ въ воду. Концы дѣйствительно были сокрыты: къ складу за полверсты подойти было нельзя. И на все были акты, подписанные соотвѣтствующими Ваньками, Петьками и Степками.

"Ревизіонная комиссія" вынесла соломоновское рѣшеніе: согнать мужиковъ, выкопавъ ямы, зарыть въ эти ямы оное гнилье.

Для полноты картины слѣдуетъ добавить, что сгнившія колбасы были изготовлены изъ раскулаченныхъ у тѣхъ же мужиковъ свиней. Въ теченіе мѣсяца послѣ этого благовоннаго происшествія половина мѣстнаго актива была вырѣзана мужиками "на корню". Остальные разбѣжались.

 

АКТИВЪ И ИНТЕЛЛИГЕНЦІЯ

Такъ что — куда ни кинь, все выходятъ чортовы черепки.

Особенно обидный варіантъ этихъ черепковъ получается въ отношеніи актива и интеллигенціи.

Нынѣшній россійскій политическій строй — это абсолютизмъ, который хочетъ быть просвѣщеннымъ. Хозяйственный строй — это крѣпостничество, которое хочетъ быть культурнымъ. Поэтому совѣтскій баринъ любитъ щеголять культурой и бѣлыми перчатками. Обращаясь къ аналогіи крѣпостныхъ временъ, слѣдуетъ вспомнить, что тотъ самый Мирабо, который

— относился весьма сочувственно къ Вольтеру и украшалъ жизнь свою крѣпостнымъ балетомъ. Онъ, конечно, былъ покровителемъ и наукъ, и искусствъ. Онъ, скажемъ, послѣ хорошей псовой охоты по мужичьимъ полямъ или послѣ соотвѣтствующихъ операцій на конюшнѣ, былъ очень не прочь отдохнуть душой и тѣломъ за созерцаніемъ какихъ-нибудь этакихъ черныхъ тюльпановъ. По этой самой причинѣ онъ милостиво пригласить въ свой барскій кабинетъ ученаго, хотя и тоже крѣпостного, садовода и будетъ вести съ нимъ проникновенные разговоры о цвѣтоводствѣ или о томъ, какъ бы этакъ распланировать барскій паркъ, чтобы сосѣднее буржуазное помѣстье издохло бы отъ зависти.

Какъ видите — тема эта довольно тонкая. Бурмистръ же столь тонкихъ разговоровъ вести не можетъ. Онъ выполняетъ функцію грубую: бьетъ плебсъ по мордѣ. Садовода пороть невыгодно, на обученіе его какія-то деньги ухлопали. А на мѣсто бурмистра можно поставить приблизительно любого обормота съ достаточно административными дланями и челюстями.

Вотъ приблизительная схема взаимоотношеній треугольника — партія — активъ — интеллигенцій — такъ, какъ эта схема складывается въ послѣдніе годы. Ибо именно въ послѣдніе годы стало ясно, что съ интеллигенціей власть одновременно и перепланировала, и недопланировала.

Истребленіе "буржуазной интеллигенціи" было поставлено въ такихъ масштабахъ, что, когда "планъ" при содѣйствіи доблестныхъ активистскихъ челюстей былъ выполненъ, то оказалось, что почти никого и не осталось. А новая — совѣтская, пролетарская и т.д. — интеллигенція оказалась, во-первыхъ, еще болѣе контръ-революціонной, чѣмъ была старая интеллигенція, и, во-вторыхъ, менѣе грамотной и технически, и орфографически, чѣмъ была старая даже полуинтеллигенція. Образовалась дыра или, по совѣтской терминологіи, прорывъ. Острая "нехватка кадровъ" врачебныхъ, техническихъ, педагогическихъ и прочихъ. Интеллигентъ оказался "въ цѣнѣ". А недорѣзанный, старый, въ еще большей. Это — не "поворотъ политики" и не "эволюція власти", а просто законъ спроса и предложенія или, по Марксу, "голый чистоганъ". При измѣнившемся соотношеніи спроса — активистскимъ челюстямъ снова найдется работа.

Теперь представьте себѣ психологію актива. Онъ считаетъ, что онъ — соль земли и надежда міровой революціи. Онъ проливалъ кровь. Ему не единажды и не дважды проламывали черепа и выпускали кишки. Онъ безусловно вѣрный песъ совѣтскаго абдулъгамидизма. Ни въ какихъ уклонахъ, сознательныхъ, по крайней мѣрѣ, онъ не повиненъ и повиненъ быть не можетъ. Для "уклона" нужны все-таки хоть какіе-нибудь мозги, хоть какая-нибудь да совѣсть. Ни тѣмъ, ни другимъ активъ не переобремененъ. Можете вы представить себѣ уѣзднаго держиморду, замѣшаннаго въ "безсмысленныхъ мечтаніяхъ" и болѣющаго болями и скорбями страны?

По всему этому активъ считаетъ, что кто — кто, а ужъ онъ-то во всякомъ случаѣ имѣетъ право на начальственныя благодѣянія и на тотъ жизненный пирогъ, который, увы, проплываетъ мимо его стальныхъ челюстей и разинутой пасти и попадаетъ въ руки интеллигенціи — руки завѣдомо ироническія и неблагонадежныя.

А пирогъ попадаетъ все-таки къ интеллигенціи. Цѣпныхъ псовъ никогда особенно не кормятъ: говорятъ, что они отъ этого теряютъ злость. Не кормятъ особенно и активъ — прежде всего потому, что кормить до сыта вообще нечѣмъ, а то, что есть, перепадаетъ преимущественно "людямъ въ цѣнѣ", т.е. партійной верхушкѣ и интеллигенціи.

Все это — очень обидно и очень какъ-то двусмысленно. Скажемъ: активъ обязанъ соглядатайствовать и въ первую голову соглядатайствовать за интеллигенціей и въ особенности за совѣтской и пролетарской, ибо ея больше и она болѣе активна... Какъ бы осторожно человѣка ни учили, онъ отъ этого пріобрѣтаетъ скверную привычку думать. А ничего въ мірѣ совѣтская власть у трудящихся массъ такъ не боится, какъ оружія въ рукѣ и мыслей въ головѣ. Оружіе можно отобрать. Но какимъ, хотя бы самымъ пронзительнымъ обыскомъ, можно обнаружить, напримѣръ, складъ опасныхъ мыслей?

Слѣжка за мыслями — вещь тонкая и активу явно не подъ силу. Но слѣдить онъ обязанъ. Откопаютъ, помимо какого-нибудь приставленнаго къ этому дѣлу Петьки, какой-нибудь троцкистско-бухаринскій право-лѣвый уклоно-загибъ — и сейчасъ же Петьку за жабры: а ты чего не вцѣпился? И поѣдетъ Петька или на Аму-Дарью, или въ ББК.

А, съ другой стороны, какъ его сигнализируешь? Интеллигентъ — онъ "все превзошелъ, депеши выдумывать можетъ", а ужъ Петьку ему этакимъ уклоно-загибомъ обойти — дѣло совсѣмъ плевое. Возьметъ въ руки книжку и ткнетъ туда Петьку носомъ.

— Видишь? Кѣмъ написано? — Бухаринымъ-Каменевымъ-Радекомъ написано. Смотри: партиздатъ есть? — Есть. Виза Главлита есть? — Есть. "Подъ редакціей коммунистической академіи" написано? — Написано. Ну, и пошелъ ты ко всѣмъ чертямъ.

Активисту ничего не останется, какъ пойти ко всѣмъ чертямъ. Но и въ этомъ мѣстопребываніи активисту будетъ неуютно. Ибо откуда его бѣдная чугунная голова можетъ знать, была ли инкриминируемая Бухаринско- и прочее фраза или цитата написана до разоблаченія? Или послѣ покаянія? Или успѣла проскочить передъ обалдѣлымъ взоромъ коммунистической академіи въ промежутокъ между разоблаченіемъ и покаяніемъ? И не придется ли означенному Бухарину за означенную фразу снова разоблачаться, пороться и каяться, и не влетитъ ли при этомъ и оному активисту — заднимъ числомъ и по тому же мѣсту?

Не досмотришь — и:

Притупленіе классовой бдительности.

Хожденіе на поводу у классоваго врага.

Гнилой оппортунизмъ.

Смычка съ враждебными партіи элементами.

Перестараешься — и опять палка:

"Головокруженіе", "перегибъ", "спецеѣдство", "развалъ работы" и даже "травля интеллигенціи"... И какъ тутъ отличить "линію" отъ "загиба", "недооцѣнку" отъ "переоцѣнки", "пролетарскую общественность" отъ "голаго администрированія" и халтуру отъ просто кабака?

На всей этой терминологіи кружатся и гибнутъ головы, наполненныя и не однимъ только "энтузіазмомъ".

 

СТАВКА НА СВОЛОЧЬ

Совѣтскую власть, въ зависимости отъ темперамента или отъ политическихъ убѣжденій, оцѣниваютъ, какъ извѣстно, съ самыхъ различныхъ точекъ зрѣнія. Но, повидимому, за скобки всѣхъ этихъ точекъ зрѣнія можно вынести одинъ общій множитель, какъ будто безспорный: совѣтская система, какъ система власти во что бы то ни стало, показала міру недосягаемый образецъ "техники власти"...

Какъ бы мы ни оцѣнивали совѣтскую систему, безспорнымъ кажется еще одно: ни одна власть въ исторіи человѣчества не ставила себѣ такихъ грандіозныхъ цѣлей и ни одна въ исторіи власть по дорогѣ къ своимъ цѣлямъ не нагромоздила такого количества труповъ. И при этомъ — осталась непоколебленной.

Этотъ треугольникъ: цѣлей, труповъ и непоколебленности — создаетъ цѣлый рядъ оптическихъ иллюзій... За голой техникой властвованія людямъ мерещатся: и "энтузіазмъ", и "мистика", и "героизмъ", и славянская душа — и много вещей въ стилѣ Откровенія св. Іоанна. Или, во всякомъ случаѣ, столь же понятныхъ...

...Въ 1918 году въ германскомъ Кіевѣ мнѣ какъ-то пришлось этакъ "по душамъ" разговаривать съ Мануильскимъ — нынѣшнимъ генеральнымъ секретаремъ Коминтерна, а тогда представителемъ красной Москвы въ весьма неопредѣленнаго цвѣта Кіевѣ. Я доказывалъ Мануильскому, что большевизмъ обреченъ — ибо сочувствіе массъ не на его сторонѣ.

Я помню, какъ сейчасъ, съ какимъ искреннимъ пренебреженіемъ посмотрѣлъ на меня Мануильскій... Точно хотѣлъ сказать: — вотъ поди-жъ ты, даже міровая война — и та не всѣхъ еще дураковъ вывела...

— Послушайте, дорогой мой, — усмѣхнулся онъ весьма презрительно, — да на какого же намъ чорта сочувствіе массъ? Намъ нуженъ аппаратъ власти. И онъ у насъ будетъ. А сочувствіе массъ? Въ конечномъ счетѣ — наплевать намъ на сочувствіе массъ...

Очень много лѣтъ спустя, пройдя всю суровую, снимающую всякія иллюзіи, школу совѣтской власти, я, такъ сказать, своей шкурой прощупалъ этотъ, уже реализованный, аппаратъ власти въ городахъ и въ деревняхъ, на заводахъ и въ аулахъ, въ ВЦСПС и въ лагерѣ, и въ тюрьмахъ. Только послѣ всего этого мнѣ сталъ ясенъ отвѣтъ на мой давнишній вопросъ: изъ кого же можно сколотить аппаратъ власти при условіи отсутствія сочувствія массъ?

Отвѣтъ заключался въ томъ, что аппаратъ можно сколотить изъ сволочи, и, сколоченный изъ сволочи, онъ оказался непреоборимымъ; ибо для сволочи нѣтъ ни сомнѣнія, ни мысли, ни сожалѣнія, ни состраданія. Твердой души прохвосты.

Конечно, эти твердой души активисты — отнюдь не специфически русское явленіе. Въ Африкѣ они занимаются стрѣльбой по живымъ чернокожимъ цѣлямъ, въ Америкѣ линчуютъ негровъ, покупаютъ акціи компаніи Ноева Ковчега. Это міровой типъ. Это типъ человѣка съ мозгами барана, челюстями волка и моральнымъ чувствомъ протоплазмы. Это типъ человѣка, ищущаго рѣшенія плюгавыхъ своихъ проблемъ въ распоротомъ животѣ ближняго своего. Но такъ какъ никакихъ рѣшеній въ этихъ животахъ не обнаруживается, то проблемы остаются нерѣшенными, а животы вспарываются дальше. Это типъ человѣка, участвующаго шестнадцатымъ въ очереди въ коллективномъ изнасилованіи.

Реалистичность большевизма выразилась, въ частности, въ томъ, что ставка на сволочь была поставлена прямо и безтрепетно.

Я никакъ не хочу утверждать, что Мануильскій былъ сволочью, какъ не сволочью былъ и Торквемада. Но когда христіанство тянуло людей въ небесный рай кострами и пытками, а большевизмъ — въ земной чекой и пулеметами, то въ практической дѣятельности — ничего не подѣлаешь — приходилось базироваться на сволочи. Технику организаціи и использованія этой послѣдней большевизмъ отъ средневѣковой и капиталистической кустарщины поднялъ до уровня эпохи самолетовъ и радіо. Онъ этотъ "активъ" собралъ со всей земли, отдѣлилъ отъ всего остального населенія химической пробой на доносъ и кровь, отгородилъ стѣной изъ ненависти, вооружилъ пулеметами и танками, и... сочувствіе массъ? — Наплевать намъ на сочувствіе массъ...

 

ЛАГЕРНЫЕ ПРОМЫСЛЫ АКТИВА

Когда я нѣсколько осмотрѣлся кругомъ и ознакомился съ людскимъ содержаніемъ УРЧ, мнѣ стало какъ-то очень не по себѣ... Правда, на волѣ активу никогда не удавалось вцѣпиться мнѣ въ икры всерьезъ... Но какъ будетъ здѣсь, въ лагерѣ?..

Здѣсь, въ лагерѣ, — самый неудачный, самый озлобленный, обиженный и Богомъ, и Сталинымъ активъ — всѣ тѣ, кто глядѣлъ и недоглядѣлъ, служилъ и переслужился, воровалъ и проворовался... У кого — вмѣсто почти облюбованнаго партбилета — года каторги, вмѣсто автомобиля — березовое полѣно и вмѣсто власти — нищенскій лагерный блатъ изъ-за лишней ложки ячменной каши. А пирогъ? Пирогъ такъ мимо и ушелъ...

— За что, же боролись, братишечки?...

...Я сижу на полѣнѣ, кругомъ на полу валяются кипы "личныхъ дѣлъ", и я пытаюсь какъ-нибудь разобраться или, по Насѣдкинской терминологіи, опредѣлить "что — куда". Высокій жилистый человѣкъ, съ костистымъ изжеваннымъ лицомъ, въ буденовкѣ, но безъ звѣзды и въ военной шинели, но безъ петлицъ — значитъ, заключенный, но изъ привиллегированныхъ — проходитъ мимо меня и осматриваетъ меня, мое полѣно и мои дѣла. Осматриваетъ внимательно и какъ-то презрительно-озлобленно. Проходитъ въ слѣдующую закуту, и оттуда я слышу его голосъ:

— Что эти сукины дѣти съ Погры опять намъ какого-то профессора пригнали?

— Не, юресъ-кон-сулъ какой-то, — отвѣчаетъ подобострастный голосъ.

— Ну, все равно. Мы ему здѣсь покажемъ университетъ. Мы ему очки въ задъ вгонимъ. Твердунъ, вызови мнѣ Фрейденберга.

— Слушаю, товарищъ Стародубцевъ.

Фрейденбергъ — это одинъ изъ украинскихъ профессоровъ, профессоръ математики. Въ этомъ качествѣ онъ почему-то попалъ на должность "статистика" — должность, ничего общаго со статистикой не имѣющая. Статистикъ — это низовой погонщикъ УРЧ долженствующій "въ масштабѣ колонны", т.е. двухъ-трехъ бараковъ, учитывать использованіе рабочей силы и гнать на работу всѣхъ, кто еще не померъ. Неподходящая для профессора Фрейденберга должность...

— Товарищъ Стародубцевъ, Фрейденбергъ у телефона.

— Фрейденбергъ? Говоритъ Стародубцевъ... Сколько разъ я вамъ, сукиному сыну, говорилъ, чтобы вы мнѣ сюда этихъ очкастыхъ идіотовъ не присылали... Что? Чей приказъ? Плевать мнѣ на приказъ! Я вамъ приказываю. Какъ начальникъ строевого отдѣла... А то я васъ со всѣмъ очкастымъ г... на девятнадцатый кварталъ вышибу. Тутъ вамъ не университетъ. Тутъ вы у меня не поразговариваете. Что? Молчать, чортъ васъ раздери... Я вотъ васъ самихъ въ ШИЗО посажу. Опять у васъ вчера семь человѣкъ на работу не вышло. Плевать я хочу на ихнія болѣзни... Вамъ приказано всѣхъ гнать... Что? Вы раньше матомъ крыть научитесь, а потомъ будете разговаривать. Что, ВОХРа у васъ нѣтъ?.. Если у васъ завтра хоть одинъ человѣкъ не выйдетъ...

Я слушаю эту тираду, пересыпанную весьма лапидарными, но отнюдь непечатными выраженіями, и "личныя дѣла" въ голову мнѣ не лѣзутъ... Кто такой этотъ Стародубцевъ, какія у него права и функціи? Что означаетъ этотъ столь много обѣщающій пріемъ? И въ какой степени моя теорія совѣтскихъ взаимоотношеній на волѣ — можетъ быть приложена здѣсь? Здѣсь у меня знакомыхъ — ни души. Профессора? Съ однимъ — вотъ какъ разговариваютъ. Двое служатъ въ УРЧ... уборщиками — совершенно ясно, изъ чистаго издѣвательства надъ "очкастыми". Одинъ, профессоръ "рефлексологіи", штемпелюетъ личныя карточки: 10-15 часовъ однообразнаго движенія рукой.

..."Профессоръ рефлексологіи"... Психологія въ Совѣтской Россіи аннулирована: разъ нѣтъ души, то какая же психологія? А профессоръ былъ такой: какъ-то, нѣсколько позже, не помню, по какому именно поводу, я сказалъ что-то о фрейдизмѣ.

— Фрейдизмъ, — переспросилъ меня профессоръ — это что? Новый уклонъ?

Профессоръ былъ совѣтскаго скорострѣльнаго призыва. А ужъ новую совѣтскую интеллигенцію "активъ" ненавидитъ всѣми фибрами своихъ твердыхъ душъ. Старая — еще туда-сюда. Училась при царскомъ строѣ — кто теперь разберетъ. А вотъ новая, та, которая обошла и обставила активистовъ на самыхъ глазахъ, подъ самымъ носомъ... Тутъ есть отъ чего скрипѣть зубами...

Нѣтъ, въ качествѣ поддержки профессора никуда не годятся.

Пытаюсь разсмотрѣть свою ситуацію теоретически. Къ чему "теоретически" сводится эта ситуація? Надо полагать, что я попалъ сюда потому, что былъ нуженъ болѣе высокому начальству — вѣроятно, начальству изъ чекистовъ. Если это такъ — на Стародубцева, если не сейчасъ, такъ позже можно будетъ плюнуть, Стародубцева можно будетъ обойти такъ, что ему останется только зубами лязгать. А если не такъ? Чѣмъ я рискую? Въ концѣ концовъ, едва-ли большимъ, чѣмъ просто лѣсныя работы. Во всякомъ случаѣ, при любомъ положеніи, попытки актива вцѣпиться въ икры — нужно пресѣкать въ самомъ корнѣ. Такъ говоритъ моя совѣтская теорія. Ибо, если не осадить сразу, — заѣдятъ. Эта публика значительно хуже урокъ. Хотя бы потому, что урки — гораздо толковѣе. Они, если и будутъ пырять ножомъ, то во имя какихъ-то конкретныхъ интересовъ. Активъ можетъ вцѣпиться въ горло просто изъ одной собачьей злости — безъ всякой выгоды для себя и безо всякаго, въ сущности, расчета... Изъ одной, такъ сказать, классовой ненависти...

Въ тотъ же вечеръ прохожу я мимо стола Стародубцева.

— Эй, вы, какъ ваша фамилія? Тоже — профессоръ?

Я останавливаюсь.

— Моя фамилія — Солоневичъ. Я — не профессоръ.

— То-то... Тутъ идіотамъ плохо приходится.

У меня становится нехорошо на душѣ. Значитъ — началось. Значитъ, нужно "осаживать" сейчасъ же... А я здѣсь, въ УРЧ, — какъ въ лѣсу... Но ничего не подѣлаешь. Стародубцевъ смотритъ на меня въ упоръ наглыми, выпученными, синими съ прожилками глазами.

— Ну, не всѣ же идіоты... Вотъ вы, насколько я понимаю, не такъ ужъ плохо устроились.

Кто-то сзади хихикнулъ и заткнулся. Стародубцевъ вскочилъ съ перекошеннымъ лицомъ. Я постарался всѣмъ своимъ лицомъ и фигурой выразить полную и немедленную, психическую и физическую, готовность дать въ морду... И для меня это, вѣроятно, грозило бы нѣсколькими недѣлями изолятора. Для Стародубцева — нѣсколькими недѣлями больницы. Но послѣдняго обстоятельства Стародубцевъ могъ еще и не учитывать. Поэтому я, предупреждая готовый вырваться изъ устъ Стародубцева матъ, говорю ему этакимъ академическимъ тономъ:

— Я, видите ли, не знаю вашего служебнаго положенія. Но долженъ васъ предупредить, что, если вы хоть на одну секунду попробуете разговаривать со мною такимъ тономъ, какъ разговаривали съ профессоромъ Фрейденбергомъ, то получится очень нехорошо...

Стародубцевъ стоитъ молча. Только лицо его передергивается. Я поворачиваюсь и иду дальше. Вслѣдъ мнѣ несется:

— Ну, подожди же...

И уже пониженнымъ голосомъ присовокупляется матъ. Но этого мата я "оффиціально" могу и не слышать — я уже въ другой комнатѣ...

Въ тотъ же вечеръ, сидя на своемъ полѣнѣ, я слышу въ сосѣдней комнатѣ такой діалогъ.

Чей-то голосъ:

— Тов. Стародубцевъ, что такое их-ті-о-логъ?

— Ихтіологъ? Это рыба такая. Допотопная. Сейчасъ ихъ нѣту.

— Какъ нѣту? А вотъ Медгора требуетъ сообщить, сколько у насъ на учетѣ ихтіологовъ.

— Вотъ тоже, сразу видно — идіоты съ университетскимъ образованіемъ... — Голосъ Стародубцева повышается въ расчетѣ на то, чтобы я смогъ слышать его афоризмъ. — Вотъ тоже удивительно: какъ съ высокимъ образованіемъ — такъ непремѣнно идіотъ. Ну, и напиши имъ: никакихъ допотопныхъ рыбъ въ распоряженіи УРЧ не имѣется. Утри имъ .... носъ.

Парень замолкъ, видимо, приступивъ къ "утиранію носа". И вотъ, къ моему ужасу, слышу я голосъ Юры:

— Это не рыба, товарищъ Стародубцевъ, а ученый... который рыбъ изучаетъ.

— А вамъ какое дѣло? Не разговаривать, когда васъ не спрашиваютъ, чортъ васъ возьми!.. Я васъ тутъ научу разговаривать... Всякій сукинъ сынъ будетъ лѣзть не въ свое дѣло...

Мнѣ становится опять нехорошо. Вступиться съ кулаками на защиту Юры — будетъ какъ-то глупо, въ особенности, пока дѣло до кулаковъ еще не доходитъ... Смолчать? Дать этому активу прорвать нашъ фронтъ, такъ сказать, на Юриномъ участкѣ?.. И на какого чорта нужно было Юрѣ лѣзть съ его поправкой... Слышу срывающійся голосъ Юры:

— Слушаюсь... Но только я доложу объ этомъ начальнику УРЧ. Если бы ваши допотопныя рыбы пошли въ Медгору, — была бы непріятность и ему.

У меня отходитъ отъ сердца. Молодцомъ Юрчикъ, выкрутился... Но какъ долго и съ какимъ успѣхомъ придется еще выкручиваться дальше?

___

Насъ помѣстили на жительство въ палаткѣ. Было электрическое освѣщеніе и съ потолка вода не лилась. Но температура на нарахъ была градусовъ 8-10 ниже нуля.

Ночью пробираемся "домой". Юра подавленъ...

— Нужно куда-нибудь смываться, Ватикъ... Заѣдятъ. Сегодня я видалъ: Стародубцевъ выронилъ папиросу, позвалъ изъ другой комнаты профессора М. и заставилъ ее поднять... Къ чортовой матери: лучше къ уркамъ или въ лѣсъ...

Я тоже думалъ, что лучше къ уркамъ или въ лѣсъ. Но я еще не зналъ всего, что намъ готовилъ УРЧ, и мѣсяцы, которые намъ предстояло провести въ немъ. Я также недооцѣнивалъ волчью хватку Стародубцева: онъ чуть было не отправилъ меня подъ разстрѣлъ. И никто еще не зналъ, что впереди будутъ кошмарныя недѣли отправки подпорожскихъ эшелоновъ на БАМ, что эти недѣли будутъ безмѣрно тяжелѣе Шпалерки, одиночки и ожиданія разстрѣла...

И что все-таки, если бы не попали въ УРЧ, то едва-ли бы мы выбрались изъ всего этого живьемъ.

 

РАЗГОВОРЪ СЪ НАЧАЛЬСТВОМЪ

На другой день ко мнѣ подходитъ одинъ изъ профессоровъ-уборщиковъ.

— Васъ вызываетъ начальникъ УРЧ, тов. Богоявленскій...

Нервы, конечно, уже начинаютъ тупѣть. Но все-таки на душѣ опять тревожно и нехорошо. Въ чемъ дѣло? Не вчерашній ли разговоръ со Стародубцевымъ?

— Скажите мнѣ, кто, собственно, этотъ Богоявленскій? Изъ заключенныхъ?

— Нѣтъ, старый чекистъ.

Становится легче. Опять — одинъ изъ парадоксовъ совѣтской путаницы... Чекистъ — это хозяинъ. Активъ — это свора. Свора норовитъ вцѣпиться въ любыя икры, даже и тѣ, которыя хозяинъ предпочелъ бы видѣть неизгрызанными. Хозяинъ можетъ быть любою сволочью, но накинувшуюся на васъ свору онъ въ большинствѣ случаевъ отгонитъ плетью. Съ мужикомъ и рабочимъ активъ расправляется болѣе или менѣе безпрепятственно. Интеллигенцію сажаетъ само ГПУ... Въ столицахъ, гдѣ активъ торчитъ совсѣмъ на задворкахъ, это мало замѣтно, но въ провинціи ГПУ защищаетъ интеллигенцію отъ актива... Или, во всякомъ случаѣ, отъ самостоятельныхъ поползновеній актива.

Такая же закута, какъ и остальные "отдѣлы" УРЧ. Задрипанный письменный столъ. За столомъ — человѣкъ въ чекистской формѣ. На столѣ передъ нимъ лежитъ мое "личное дѣло".

Богоявленскій окидываетъ меня суровымъ чекистскимъ взоромъ и начинаетъ начальственное внушеніе, совершенно безпредметное и безсмысленное: здѣсь, дескать, лагерь, а не курортъ, здѣсь, дескать, не миндальничаютъ, а съ контръ-революціонерами въ особенности, за малѣйшее упущеніе или нарушеніе трудовой лагерной дисциплины — немедленно подъ арестъ, въ ШИЗО, на девятнадцатый кварталъ, на Лѣсную рѣчку... Нужно "взять большевицкіе темпы работы", нужна ударная работа. Ну, и такъ далѣе.

Это свирѣпое внушеніе дѣйствуетъ, какъ бальзамъ на мои раны: эффектъ, какового Богоявленскій никакъ не ожидалъ. Изъ этого внушенія я умозаключаю слѣдующее: что Богоявленскій о моихъ статьяхъ знаетъ, что оныя статьи въ его глазахъ никакимъ препятствіемъ не служатъ, что о разговорѣ со Стародубцевымъ онъ или ничего не знаетъ, или, зная, никакого значенія ему не придаетъ и что, наконецъ, о моихъ будущихъ функціяхъ онъ имѣлъ то самое представленіе, которое столь блестяще было сформулировано Насѣдкинымъ: "что — куда"...

— Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что ваше предупрежденіе совершенно безцѣльно.

— То-есть — какъ такъ безцѣльно, — свирѣпѣетъ Богоявленскій.

— Очень просто: разъ я попалъ въ лагерь — въ моихъ собственныхъ интересахъ работать, какъ вы говорите, ударно и стать цѣннымъ работникомъ, въ частности, для васъ. Дѣло тутъ не во мнѣ.

— А въ комъ же, по вашему, дѣло?

— Гражданинъ начальникъ, вѣдь черезъ недѣлю-двѣ въ одной только Погрѣ будетъ 25-30 тысячъ заключенныхъ. А по всему отдѣленію ихъ будетъ тысячъ сорокъ-пятьдесятъ. Вѣдь вы понимаете: какъ при такомъ аппаратѣ... Вѣдь и мнѣ въ конечномъ счетѣ придется отвѣчать, всему УРЧ и мнѣ — тоже.

— Да, ужъ насчетъ — отвѣчать, это будьте спокойны. Не поцеремонимся.

— Ну, конечно. На волѣ тоже не церемонятся. Но вопросъ въ томъ, какъ при данномъ аппаратѣ организовать разсортировку этихъ сорока тысячъ? Запутаемся вѣдь къ чертовой матери.

— Н-да. Аппаратъ у насъ — не очень. А на волѣ вы гдѣ работали?

Я изобрѣтаю соотвѣтствующій моменту стажъ.

— Такъ. Что-жъ вы стоите? Садитесь.

— Если вы разрѣшите, гражданинъ начальникъ. Мнѣ кажется, что вопросъ идетъ о квалификаціи существующаго аппарата. Особенно — въ низовкѣ, въ баракахъ и колоннахъ. Нужно бы небольшіе курсы организовать. На основѣ ударничества.

И я запинаюсь... Усталость... Мозги не работаютъ... Вотъ дернула нелегкая ляпнуть объ ударничествѣ. Не хватало еще ляпнуть что-нибудь о соціалистическомъ соревнованіи: совсѣмъ подмочилъ бы свою нарождающуюся дѣловую репутацію.

— Да, курсы — это бы не плохо. Да кто будетъ читать?

— Я могу взяться. Медгора должна помочь. Отдѣленіе, какъ никакъ — ударное.

— Да это надо обдумать. Берите папиросу.

— Спасибо. Я старовѣръ.

Моя образцово-показательная коробка опять появляется на свѣтъ Божій. Богоявленскій смотритъ на нее не безъ удивленія. Я протягиваю:

— Пожалуйста.

Богоявленскій беретъ папиросу.

— Откуда это люди въ лагерѣ такія папиросы достаютъ?

— Изъ Москвы пріятели прислали. Сами не курятъ, а записаны въ распредѣлителѣ номеръ первый.

Распредѣлитель номеръ первый — это правительственный распредѣлитель такъ, для наркомовъ и иже съ ними. Богоявленскій это, конечно, знаетъ...

Минутъ черезъ двадцать мы разстаемся съ Богоявленскимъ, нѣсколько не въ томъ тонѣ, въ какомъ встрѣтились.

 

ТЕХНИКА ГИБЕЛИ МАССЪ

Мои обязанности "юрисконсульта" и "экономиста-плановика" имѣли то замѣчательное свойство, что никто рѣшительно не зналъ, въ чемъ именно онѣ заключаются. Въ томъ числѣ и я. Я знакомился съ новой для меня отраслью совѣтскаго бытія и по мѣрѣ своихъ силъ пытался завести въ УРЧ хоть какой-нибудь порядокъ. Богоявленскій, надо отдать ему справедливость, оказывалъ мнѣ въ этихъ попыткахъ весьма существенную поддержку. "Активъ" изводилъ насъ съ Юрой десятками мелкихъ безсмысленныхъ подвоховъ, но ничего путнаго сдѣлать не могъ и, какъ оказалось впослѣдствіи, концентрировалъ силы для генеральной атаки. Чего этому активу было нужно, я такъ и не узналъ до конца. Возможно, что одно время онъ боялся, какъ бы я не сталъ на скользкіе пути разоблаченія его многообразнаго воровства, вымогательства и грабежа, но для такой попытки я былъ все-таки слишкомъ стрѣляннымъ воробьемъ. Благопріобрѣтенные за счетъ мужицкихъ жизней бутылки совѣтской сивухи распивались, хотя и келейно, но вкупѣ съ "головкой" административнаго отдѣла, третьей части и прочихъ лагерныхъ заведеній... Словомъ — та же схема: Ванька — въ колхозѣ, Степка — въ милиціи, Петька — въ Госспиртѣ. Попробуйте пробить эту цѣпь круговой, пріятельской, пролетарской поруки.Это и на волѣ жизнеопасно, а въ лагерѣ — ужъ проще сразу повѣситься. Я не собирался ни вѣшаться, ни лѣзть съ буржуазнымъ уставомъ въ пролетарскій монастырь. Но активъ продолжалъ насъ травить безсмысленно и, въ сущности, безцѣльно. Потомъ въ эту, сначала безсмысленную, травлю вклинились мотивы дѣловые и весьма вѣсомые. Разыгралась одна изъ безчисленныхъ въ Россіи сценъ "классовой борьбы" между интеллигенціей и активомъ — борьбы за человѣческіе жизни...

 

"БЕЗПОЩАДНОСТЬ" ВЪ КАЧЕСТВѢ СИСТЕМЫ

Техника истребленія массъ имѣетъ два лица. Съ одной стороны простирается "кровавая рука ГПУ", то-есть система обдуманная, безпощадно-жестокая, но все же не безсмысленная. Съ другой стороны дѣйствуетъ активъ, который эту безпощадность доводитъ до полной безсмыслицы, уже никому, въ томъ числѣ и ГПУ, рѣшительно ни для чего не нужной. Такъ дѣлается и на волѣ, и въ лагерѣ.

Лагерный порядокъ поставленъ такъ: заключенный Иванъ долженъ срубить и напилить 7,5 кубометровъ лѣса въ день или выполнить соотвѣтствующее количество другой работы. Все эти работы строго нормированы, и нормы отпечатаны въ обоихъ справочникахъ. Этотъ Иванъ получаетъ свое дневное пропитаніе исключительно въ зависимости отъ количества выполненной работы. Если онъ выполняетъ норму цѣликомъ — онъ получаетъ 800 граммъ хлѣба. Если не выполняетъ — получаетъ 500, 400 и даже 200 граммъ. На энномъ лагпунктѣ имѣется тысяча такихъ Ивановъ, слѣдовательно, энный лагпунктъ долженъ выполнить 7500 кубометровъ. Если эта норма выполнена не будетъ, то не только отдѣльные Иваны, но и весь лагпунктъ въ цѣломъ получитъ урѣзанную порцію хлѣба. При этомъ нужно имѣть въ виду, что хлѣбъ является почти единственнымъ продуктомъ питанія и что при суровомъ приполярномъ климатѣ 800 граммъ обозначаетъ болѣе или менѣе стабильное недоѣданіе, 400 — вымираніе, 200 — голодную смерть. Количество использованныхъ рабочихъ рукъ подсчитываетъ УРЧ, количество и качество выполненной работы — производственный отрядъ, на основаніи данныхъ котораго отдѣлъ снабженія выписываетъ то или иное количество хлѣба.

Нормы эти практически не выполняются никогда. И отъ того, что "рабочая сила" находится въ состояніи постояннаго истощенія, и оттого, что совѣтскій инструментъ, какъ правило, никуда не годится, и оттого, что на каждомъ лагерномъ пунктѣ имѣется извѣстное количество "отказчиковъ" — преимущественно урокъ, и по многимъ другимъ причинамъ. Техники, вродѣ Лепешкина, экономисты, вродѣ меня, инженеры и прочіе интеллигенты непрестанно изощряются во всякихъ комбинаціяхъ, жульничествахъ и подлогахъ, чтобы половину выполненной нормы изобразить въ качествѣ 70 процентовъ и чтобы отстоять лагпункты отъ голоданія. Въ нѣкоторой степени это удается почти всегда. При этой "поправкѣ" и при, такъ сказать, нормальномъ ходѣ событій лагпункты голодаютъ, но не вымираютъ. Однако, "нормальный порядокъ" — вещь весьма неустойчивая.

Карьеръ № 3 на лагпунктѣ Погра занятъ земляными работами. Эти работы опять-таки нормированы. Пока карьеръ копается въ нормальномъ грунтѣ, дѣло кое-какъ идетъ. Затѣмъ землекопы наталкиваются на такъ называемый "плывунъ" — водоносный слой песка. Полужидкая песчаная кашица расплывается съ лопатъ и съ тачекъ. Нормы выполнить невозможно физически. Кривая выработки катастрофически идетъ внизъ Такъ же катастрофически падаетъ кривая снабженія. Бригады карьера — тысячи двѣ землекоповъ — начинаютъ пухнуть отъ голода. Кривая выработки падаетъ еще ниже, кривая снабженія идетъ вслѣдъ за ней. Бригады начинаютъ вымирать.

Съ точки зрѣнія обычной человѣческой логики — нормы эти нужно пересмотрѣть. Но такой пересмотръ можетъ быть сдѣланъ только управленіемъ лагеря и только съ санкціи ГУЛАГа въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ. Это дѣлается для того, чтобы никакое мѣстное начальство, на глазахъ котораго дохнутъ люди, не имѣло бы никакой возможности прикрывать "объективными причинами" какіе бы то ни было производственные прорывы. Это дѣлается, дальше, потому, что система, построенная на подстегиваніи "рабочей силы" угрозой голодной смерти, должна показать людямъ эту смерть въ, такъ сказать, натуральномъ видѣ, чтобы публика не думала, что кто-то съ нею собирается шутки шутить.

Въ данномъ случаѣ — случаѣ съ карьеромъ № 3 — санкція на пересмотръ нормъ получилась только тогда, когда всѣ бригады полностью перешли въ такъ называемую слабосилку — мѣсто, куда отправляютъ людей, которые уже совсѣмъ валятся съ ногъ отъ голода или отъ перенесенной болѣзни, гдѣ имъ даютъ 600 граммъ хлѣба и используютъ на легкихъ и ненормированныхъ работахъ. Обычный лагерникъ проходитъ такую слабосилку раза три за свою лагерную жизнь. Съ каждымъ разомъ поправка идетъ все труднѣе. Считается, что послѣ третьей слабосилки выживаютъ только исключительно крѣпкіе люди.

Конечно, лагерная интеллигенція — иногда при прямомъ попустительствѣ мѣстнаго лагернаго начальства, ежели это начальство толковое, — изобрѣтаетъ самыя фантастическія комбинаціи для того, чтобы спасти людей отъ голода. Такъ, въ данномъ случаѣ была сдѣлана попытка работы въ карьерѣ прекратить совсѣмъ, а землекоповъ перебросить на лѣсныя работы. Но объ этой попыткѣ узнало управленіе лагеремъ, и рядъ инженеровъ поплатился добавочными сроками, арестомъ и даже ссылкой на Соловки. Въ бригадахъ изъ 2.000 человѣкъ до слабосилки и въ самой слабосилкѣ умерло, по подсчетамъ Бориса, около 1.600 человѣкъ.

Это — "безпощадность" обдуманная и осмысленная. Бороться съ нею почти невозможно. Это — система. Въ систему входятъ, конечно, и разстрѣлы, но я не думаю, чтобы по Бѣломорско-Балтійскому лагерю разстрѣливали больше двухъ-трехъ десятковъ человѣкъ въ день.

 

АКТИВИСТСКАЯ ПОПРАВКА ВЪ СИСТЕМѢ БЕЗПОЩАДНОСТИ

Параллельно этой системѣ, возглавляемой и поддерживаемой ГПУ, развивается "многополезная" дѣятельность актива, причиняющая "лагерному населенію" неизмѣримо большія потери, чѣмъ ГПУ, слабосилка и разстрѣлы. Эта дѣятельность актива направляется говоря схематично, тремя факторами: рвеніемъ, безграмотностью и безтолковостью.

А. Рвеніе.

Прибывающіе въ лагерь эшелоны этапниковъ попадаютъ въ "карантинъ" и "распредѣлительные пункты", гдѣ людямъ даютъ 600 граммовъ хлѣба и гдѣ нормированныхъ работъ нѣтъ. Лагерная система съ необычайной жестокостью относится къ использованію рабочей силы. Переброски изъ отдѣленія въ отдѣленіе дѣлаются только въ выходные дни. Пребываніе лагерника въ карантинѣ и на распредѣлительномъ пунктѣ считается "утечкой рабочей силы". Эта "утечка" организаціонно неизбѣжна, но УРЧ долженъ слѣдить за тѣмъ, чтобы ни одного лишняго часа лагерникъ не проторчалъ внѣ производственной бригады. УРЧ изъ кожи лѣзетъ вонъ, чтобы въ самомъ стремительномъ порядкѣ разгрузить карантинъ и распредѣлительные пункты. Этимъ дѣломъ завѣдуетъ Стародубцевъ. Десятки тысячъ лагерниковъ, еще не оправившихся отъ тюремной голодовки, еще еле таскающихъ свои истощенныя ноги, перебрасываются на лѣсныя работы, въ карьеры и прочее. Но дѣлать имъ тамъ нечего. Инвентаря еще нѣтъ. Нѣтъ пилъ, топоровъ, лопатъ, тачекъ, саней. Нѣтъ и одежды — но одежды не будетъ совсѣмъ: въ лѣсу, на двадцатиградусныхъ морозахъ, по поясъ въ снѣгу придется работать въ томъ, въ чемъ человѣка засталъ арестъ.

Если нѣтъ топоровъ, нормы выполнены не будутъ. Люди хлѣба не получатъ — такъ же и изъ тѣхъ же соображеній, по которымъ не получили хлѣба землекопы карьера № 3. Но тамъ давали хоть по 400 граммъ — все-таки хоть что-то да копали, а здѣсь будутъ давать только 200, ибо выработка равна приблизительно нулю.

Слѣдовательно, УРЧ, въ лицѣ Стародубцева, выполняетъ свое заданіе, такъ сказать, "въ боевомъ порядкѣ". Онъ рабочую силу далъ. Что съ этой рабочей силой будетъ дальше — его не касается: пусть расхлебываетъ производственный отдѣлъ. Производственный отдѣлъ, въ лицѣ своихъ инженеровъ, мечется, какъ угорѣлый, собираетъ топоры и пилы, молитъ о пріостановкѣ этого потока людей, не могущихъ быть использованными. А потокъ все льется.

Пришлось говорить Богоявленскому не о томъ, что люди гибнутъ — на это ему было наплевать, — а о томъ, что, если черезъ недѣлю-двѣ придется поставить на положеніе слабосилки половину лагеря, — за это и ГУЛАГ по головкѣ не погладитъ. Потокъ былъ пріостановленъ, и это было моимъ первымъ дѣловымъ столкновеніемъ со Стародубцевымъ.

Б. Безграмотность.

Строительство гидростанціи на рѣкѣ Нивѣ ("Нивастрой") требуетъ отъ нашего отдѣленія 860 плотниковъ. По такимъ требованіямъ высылаютъ крестьянъ, исходя изъ того соображеніи, что всякій крестьянинъ болѣе или менѣе плотникъ. Въ партію, назначенную на отправку, попадаетъ 140 человѣкъ узбековъ, которые въ "личныхъ карточкахъ" въ графѣ "профессіи" помѣчены крестьянами. Урчевскій активъ и понятія не имѣетъ о томъ, что эти узбеки, выросшіе въ безводныхъ и безлѣсныхъ пустыняхъ Средней Азіи, съ плотничьимъ ремесломъ не имѣютъ ничего общаго, что слѣдовательно, какъ рабочая сила — они будутъ безполезны, какъ ѣдоки — они, не вырабатывая плотницкой нормы, будутъ получать по 200-400 гр. хлѣба, что они, какъ жители знойной и сухой страны, попавъ за полярный кругъ, въ тундру, въ болото, въ полярную ночь вымрутъ, какъ мухи, и отъ голода, и отъ цынги.

В. Безтолковщина.

Нѣсколько дней подрядъ Стародубцевъ изрыгалъ въ телефонную трубку неописуемую хулу на начальство третьяго лагпункта. Но эта хула была, такъ сказать, обычнымъ методомъ административнаго воздѣйствія. Каждое совѣтское начальство, вмѣсто того, чтобы привести въ дѣйствіе свои мыслительныя способности, при всякомъ "прорывѣ" хватается прежде всего за привычное оружіе разноса и разгрома. Нехитро, кажется, было бы догадаться, что, если прорывъ на лицо, то все, что можно было сдѣлать въ порядкѣ матерной эрудиціи — было сдѣлано уже и безъ Стародубцева. Что "подтягивали", "завинчивали гайки", крыли матомъ и сажали подъ арестъ и бригадиры, и статистики, и начальники колоннъ, и ужъ, разумѣется, и начальникъ лагпункта. Никакой Америки Стародубцевъ тутъ изобрѣсти не могъ. Нехитро было бы догадаться и о томъ, что, если низовой матъ не помогъ, то и Стародубцевскій не поможетъ... Во всякомъ случаѣ, эти фіоритуры продолжались дней пять, и я какъ-то слыхалъ, что на третьемъ лагпунктѣ дѣла обстоятъ совсѣмъ дрянь. Наконецъ, вызываетъ меня Богоявленскій, съ которымъ къ этому времени у меня успѣли установиться кое-какія "дѣловыя отношенія".

— Послушайте, разберитесь-ка вы въ этой чертовщинѣ. По нашимъ даннымъ третій лагпунктъ выполняетъ свою норму почти цѣликомъ. А эти идіоты изъ ПРО (производственный отдѣлъ) показываютъ только 25 процентовъ. Въ чемъ здѣсь дѣло?

Я засѣлъ за кипу "сводокъ", сотней которыхъ можно было бы покрыть доброе нѣмецкое княжество. Графы сводокъ, говорящія объ использованіи конскаго состава, навели меня на нѣкоторыя размышленія. Звоню въ ветеринарную часть лагпункта.

— Что у васъ такое съ лошадьми дѣлается?

— У насъ, говоря конкретно, съ лошадьми фактически дѣло совсѣмъ дрянь.

— Да вы говорите толкомъ — въ чемъ же дѣло?

— Такъ что лошади фактически не работаютъ.

— Почему не работаютъ?

— Такъ что, можно сказать, почти всѣ подохли.

— Отъ чего подохли?

— Это, такъ сказать, по причинѣ вѣточнаго корма. Какъ его, значитъ, осенью силосовали, такъ вотъ, значитъ, какъ есть всѣ кони передохли.

— А на чемъ же вы лѣсъ возите?

— Говоря фактически — на спинахъ возимъ. Ручною тягой.

Все сразу стало понятнымъ...

Кампанія — конечно, "ударная" — на внѣдреніе вѣточнаго корма провалилась по Руси, когда я еще былъ на волѣ. Когда отъ раскулачиванія и коллективизаціи не то что овесъ, а и трава расти перестала — власть стала внѣдрять вѣточный кормъ. Оффиціально доказывалось, что кормъ изъ сосновыхъ и еловыхъ вѣтокъ — замѣчательно калорійный, богатый витаминами и прочее. Это было нѣчто вродѣ пресловутаго кролика. Кто дерзалъ сомнѣваться или, упаси Боже, возражать — ѣхалъ въ концлагерь. Колхозные мужики и бабы уныло бродили по лѣсамъ, рѣзали еловыя и сосновыя вѣтки, потомъ эти вѣтки запихивались въ силосныя ямы... Та же исторія была продѣлана и здѣсь. Пока было сѣно — лошади кое-какъ держались. Когда перешли на стопроцентный дровяной способъ кормленія — лошади передохли всѣ.

Начальство лагпункта совершенно правильно разсудило, что особенно торопиться съ констатированіемъ результатовъ этого елово-сосноваго кормленія — ему совершенно незачѣмъ, ибо, хотя это начальство въ данномъ нововведеніи ужъ никакъ повинно не было, но вздуютъ въ первую очередь его по той именно схемѣ, о которой я говорилъ въ главѣ объ активѣ: отвѣчаетъ преимущественно самый младшій держиморда. Дрова таскали изъ лѣсу на людяхъ на разстояніи отъ 6 до 11 километровъ. Такъ какъ "подвозка ручной тягой" въ нормировочныхъ вѣдомостяхъ предусмотрѣна, то лагерники выполнили приблизительно 70-80 процентовъ, но нормы не по рубкѣ, а по перевозкѣ. Путемъ нѣкоторыхъ статистическихъ ухищреній лагпунктовская интеллигенція подняла этотъ процентъ до ста. Но отъ всѣхъ этихъ мѣропріятій дровъ отнюдь не прибавлялось. И единственное, что могла сдѣлать интеллигенція производственнаго отдѣла — это: путемъ примѣрно такихъ же ухищреній поднять процентъ фактической заготовки лѣса съ 5-10% до, скажемъ, 40-50%. Отдѣлъ снабженія изъ этого расчета и выдавалъ продовольствіе лагпункту.

Населеніе лагпункта стало помаленьку переѣзжать въ слабосилку. А это — тоже не такъ просто: для того, чтобы попасть въ слабосилку, раньше нужно добиться врачебнаго осмотра, нужно, чтобы были "объективные признаки голоднаго истощенія", а въ этихъ признакахъ разбирался не столько врачъ, сколько члены комиссіи изъ того же актива... И, наконецъ, въ слабосилку, всегда переполненную, принимаютъ далеко не всѣхъ. Лагпунктъ вымиралъ уже къ моменту моего открытія этой силосованной чепухи...

Когда я съ этими результатами пошелъ на докладъ къ Богоявленскому, Стародубцевъ кинулся сейчасъ же вслѣдъ за мной. Я доложилъ. Богоявленскій посмотрѣлъ на Стародубцева:

— Двѣ недѣли... двѣ недѣли ни черта толкомъ узнать даже не могли... Работнички, мать вашу... Вотъ посажу я васъ на мѣсяцъ въ ШИЗО...

Но не посадилъ. Стародубцевъ считался незамѣнимымъ спеціалистомъ по урчевскимъ дѣламъ... Въ Медгору полетѣла средактированная въ трагическихъ тонахъ телеграмма съ просьбой разрѣшить "внѣплановое снабженіе" третьяго лагпункта, ввиду открывшейся конской эпидеміи. Черезъ три дня изъ Медгоры пришелъ отвѣтъ: "Выяснить и подвергнуть суровому наказанію виновныхъ"...

Теперь "въ дѣло" былъ брошенъ активъ третьей части. Арестовывали ветеринаровъ, конюховъ, возчиковъ. Арестовали начальника лагпункта — чекиста. Но никому въ голову не пришло подумать о томъ, что будетъ съ лошадьми и съ силосованнымъ дубьемъ на другихъ лагпунктахъ...

А на третьемъ лагпунктѣ работало около пяти тысячъ человѣкъ...

___

Конечно, помимо, такъ сказать, "массовыхъ мѣропріятій", активъ широко практикуетъ и индивидуальный грабежъ тѣхъ лагерниковъ, у которыхъ что-нибудь есть, а также и тѣхъ, у которыхъ нѣтъ рѣшительно ничего. Такъ, напримѣръ, отъ посылки на какой-нибудь Нивастрой можно откупиться литромъ водки. Литръ водки равенъ заработку лѣсоруба за четыре — пять мѣсяцевъ каторжной работы. Лѣсорубъ получаетъ 3 р. 80 коп. въ мѣсяцъ, и на эти деньги онъ имѣетъ право купить въ "ларькѣ" (лагерный кооперативъ) 600 гр. сахару и 20 граммъ махорки въ мѣсяцъ. Конечно, лучше обойтись и безъ сахару, и безъ махорки, и даже безъ марокъ для писемъ домой, чѣмъ поѣхать на Нивастрой. Способовъ въ этомъ родѣ — иногда значительно болѣе жестокихъ — въ распоряженіи актива имѣется весьма обширный выборъ... Я полагаю, что, въ случаѣ паденія совѣтской власти, этотъ активъ будетъ вырѣзанъ приблизительно сплошь — такъ, въ масштабѣ семизначныхъ чиселъ. Отнюдь не будучи человѣкомъ кровожаднымъ, я полагаю, что – стоитъ.

 

ЗА ЧТО ЛЮДИ СИДЯТЪ?

Всѣ эти прорывы, кампаніи и прочая кровавая чепуха касались меня, какъ "экономиста-плановика", хотя я за все свое пребываніе на этомъ отвѣтственномъ посту ничего и ни на одну копѣйку не напланировалъ. Въ качествѣ же юрисконсульта, я, несмотря на оптимистическое мнѣніе Насѣдкина: "ну, вы сами разберетесь — что къ чему", — все-таки никакъ не могъ сообразить, что мнѣ дѣлать съ этими десятками пудовъ "личныхъ дѣлъ". Наконецъ, я сообразилъ, что, если я опредѣлю мои никому неизвѣстныя функціи, какъ "оказаніе юридической помощи лагерному населенію", то это будетъ нѣчто, соотвѣтствующее, по крайней мѣрѣ, моимъ собственнымъ устремленіямъ. На "юридическую помощь" начальство посмотрѣло весьма косо:

— Что, кулаковъ собираетесь изъ лагеря выцарапывать?..

Но я заявилъ, что по инструкціи ГУЛАГа такая функція существуетъ. Противъ инструкціи ГУЛАГа Богоявленскій, разумѣется, возражать не посмѣлъ. Правда, онъ этой инструкціи и въ глаза не видалъ, я — тоже, но инструкція ГУЛАГа, даже и несуществующая, звучала какъ-то внушительно.

Отъ тридцати пудовъ этихъ "дѣлъ" несло тяжкимъ запахомъ того же безправія и той же безграмотности. Здѣсь дѣйствовала та же схема: осмысленная безпощадность ГПУ и безсмысленное и безграмотное рвеніе актива. Съ папками, прибывшими изъ ГПУ, мнѣ не оставалось дѣлать рѣшительно ничего; тамъ стояло: "Ивановъ, по статьѣ такой-то, срокъ десять лѣтъ". И точка. Никакой "юридической помощи" тутъ не выжмешь. Городское населеніе сидѣло почти исключительно по приговорамъ ГПУ. Если и попадались приговоры судовъ, то они въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ были мотивированы съ достаточной, по совѣтскимъ масштабамъ, убѣдительностью. Крестьяне сидѣли и по приговорамъ ГПУ, и по постановленіямъ безконечныхъ "троекъ" и "пятерокъ" — по раскулачиванію, по коллективизаціи, по хлѣбозаготовкамъ, и я даже наткнулся на приговоры троекъ по внѣдренію вѣточнаго корма — того самаго... Здѣсь тоже ничего нельзя было высосать. Приговоры обычно были формулированы такъ: Ивановъ Иванъ, середнякъ, 47-ми лѣтъ, 7/8, №, 10 лѣтъ. Это значило, что человѣкъ сидитъ за нарушеніе закона о "священной соціалистической собственности" (законъ отъ 7 августа 1932 года) и приговоренъ къ десяти годамъ. Были приговоры народныхъ судовъ, были и мотивированные приговоры разныхъ "троекъ". Одинъ мнѣ попался такой: человѣка засадили на 10 лѣтъ за кражу трехъ картошекъ на колхозномъ полѣ, "каковыя картофелины были обнаружены при означенномъ обвиняемомъ Ивановѣ обыскомъ".

"Мотивированные приговоры" были мукой мученической. Если и былъ какой-то "составъ преступленія", то въ литературныхъ упражненіяхъ какого-нибудь выдвиженца, секретарствующаго въ Краснококшайскомъ народномъ судѣ, этотъ "составъ" былъ запутанъ такъ, что — ни начала, ни конца. Часто, здѣсь же рядомъ, въ дѣлѣ лежитъ и заявленіе осужденнаго, написанное уже въ лагерѣ. И изъ заявленія ничего не понять. Соціальное происхожденіе, конечно, бѣдняцкое, клятвы въ вѣрности соціалистическому строительству и "нашему великому вождю", призывы къ пролетарскому милосердію. Одновременно и "полное и чистосердечное раскаяніе" и просьба о пересмотрѣ дѣла, "потому какъ трудящій съ самыхъ малыхъ лѣтъ, а что написано у приговорѣ, такъ въ томъ виноватымъ не былъ".

Изъ такихъ приговоровъ мнѣ особенно ясно помнится одинъ: крестьянинъ Бузулукскаго района Фаддѣй Лычковъ осужденъ на 10 лѣтъ за участіе въ бандитскомъ нападеніи на колхозный обозъ. Здѣсь же къ дѣлу пришита справка бузулукской больницы: изъ этой справки ясно, что за мѣсяцъ до нападенія и полтора мѣсяца послѣ него Лычковъ лежалъ въ больницѣ въ сыпномъ тифу. Такое алиби, что дальше некуда. Судъ въ своей "мотивировкѣ" признаетъ и справку больницы, и алиби — а десять лѣтъ все-таки далъ. Здѣсь же въ дѣлѣ покаянное заявленіе Лычкова, изъ котораго понять окончательно ничего невозможно. Я рѣшилъ вызвать Лычкова въ УРЧ для личныхъ объясненій. Активъ сразу полѣзъ на стѣнку: я разваливаю трудовую дисциплину, я отрываю рабочую силу и прочее и прочее. Но за моей спиной уже стояла пресловутая "инструкція ГУЛАГа", въ которую я, въ мѣру элементарнѣйшаго правдоподобія, могъ втиснуть рѣшительно все, что мнѣ вздумается. На этотъ разъ Богоявленскій посмотрѣлъ на меня не безъ нѣкотораго недовѣрія: "что-то врешь ты, братъ, насчетъ этой инструкціи". Но вслухъ сказалъ только:

— Ну, что-жъ. Разъ въ инструкціи есть... Только вы не очень ужъ этимъ пользуйтесь.

Вызванный въ УРЧ, Лычковъ объяснилъ, что ни о какомъ нападеніи онъ, собственно говоря, рѣшительно ничего не знаетъ. Дѣло же заключается въ томъ, что онъ, Лычковъ, находился въ конкурирующихъ отношеніяхъ съ секретаремъ сельсовѣта по вопросу о какой-то юной колхозницѣ. Въ этомъ соціалистическомъ соревнованіи секретарь перваго мѣста не занялъ, и Лычковъ былъ "пришитъ" къ бандитскому дѣлу и поѣхалъ на 10 лѣтъ въ ББК: не соревнуйся съ начальствомъ.

Въ особенно подходящій моментъ мнѣ какъ-то особенно ловко удалось подъѣхать къ Богоявленскому, и онъ разрѣшилъ мнѣ переслать въ Медгору десятка полтора такихъ дѣлъ для дальнѣйшаго направленія на ихъ пересмотръ. Это былъ мой послѣдній успѣхъ въ качествѣ юрисконсульта.

 

АКТИВЪ СХВАТИЛЪ ЗА ГОРЛО

Сѣлъ я въ калошу изъ-за "дѣлъ по выясненію". Дѣла же эти заключались въ слѣдующемъ:

Территорія ББК, какъ я уже объ этомъ говорилъ, тянется въ меридіональномъ направленіи приблизительно на 1200 километровъ.

По всей этой территоріи идутъ непрерывные обыски, облавы, провѣрки документовъ и прочее: въ поѣздахъ, на пароходахъ, на дорогахъ, на мостахъ, на базарахъ, на улицахъ. Всякое лицо, при которомъ не будетъ обнаружено достаточно убѣдительныхъ документовъ, считается бѣжавшимъ лагерникомъ и попадаетъ въ лагерь "до выясненія". Onus probandi возлагается, по традиціи ГПУ, на обвиняемаго: докажи, что ты не верблюдъ. Человѣкъ, уже попавшій въ лагерь, ничего толкомъ доказать, разумѣется, не въ состояніи. Тогда мѣстное УРЧ черезъ управленіе ББК начинаетъ наводить справки по указаннымъ арестованнымъ адресамъ его квартиры, его службы, профсоюза и прочее.

Разумѣется, что при темпахъ мрачныхъ выдвиженцевъ такія справки могутъ тянуться не только мѣсяцами, но и годами. Тѣмъ временемъ незадачливаго путешественника перебросятъ куда-нибудь на Ухту, въ Вишеру, въ Дальлагъ и тогда получается вотъ что: человѣкъ сидитъ безъ приговора, безъ срока, а гдѣ-то тамъ, на волѣ семья попадаетъ подъ подозрѣніе, особенно въ связи съ паспортизаціей. Мечется по всякимъ совѣтскимъ кабакамъ, всякій кабакъ норовитъ отписаться и отдѣлаться — и получается чортъ знаетъ что... Изъ той кучи дѣлъ, которую я успѣлъ разобрать, такихъ "выясняющихся" набралось около полусотни. Были и забавныя: какой-то питерскій коммунистъ — фамиліи не помню — участвовалъ въ рабочей экскурсіи на Бѣломорско-Балтійскій каналъ. Экскурсантовъ возятъ по каналу такъ: документы отбираются, вмѣсто документовъ выдается какая-то временная бумажонка и дѣлается свирѣпое предупрежденіе: отъ экскурсіи не отбиваться... Мой коммунистъ, видимо, полагая, что ему, какъ партійному, законы не писаны — отъ экскурсіи отбился, какъ онъ писалъ: "по причинѣ индивидуальнаго пристрастія къ рыбной ловлѣ удочкой". При этомъ небольшевицкомъ занятіи онъ свалился въ воду, а когда вылѣзъ и высохъ, то оказалось — экскурсія ушла, а бумажка въ водѣ расплылась и разлѣзлась до неузнаваемости. Сидѣлъ онъ изъ-за своего "индивидуальнаго пристрастія" уже восемь мѣсяцевъ. Около полугода въ его дѣлѣ лежали уже всѣ справки, необходимыя для его освобожденія — въ томъ числѣ справка отъ соотвѣтствующей партійной организаціи и справка отъ медгорскаго управленія ББК съ приложеніемъ партійнаго билета незадачливаго рыболова, а въ билетѣ — и его фотографія...

Человѣкъ грѣшный — въ скорострѣльномъ освобожденіи этого рыболова я отнюдь заинтересованъ не былъ: пусть посидитъ и посмотритъ. Любишь кататься, люби и дрова возить.

Но остальныя дѣла какъ-то не давали покоя моей интеллигентской совѣсти.

Загвоздка заключалась въ томъ, что, во-первыхъ, лагерная администрація ко всякаго рода освободительнымъ мѣропріятіямъ относилась крайне недружелюбно, а во вторыхъ, въ томъ, что среди этихъ дѣлъ были и такія, которыя лежали въ УРЧ въ окончательно "выясненномъ видѣ" больше полугода, и они давно должны были быть отправлены въ управленіе лагеремъ, въ Медвѣжью Гору. Это долженъ былъ сдѣлать Стародубцевъ. Съ точки зрѣнія лагерно-бюрократической техники здѣсь получалась довольно сложная комбинація. И я бы ее провелъ, если бы не сдѣлалъ довольно грубой технической ошибки: когда Богоявленскій слегка заѣлъ по поводу этихъ дѣлъ, я сказалъ ему, что о нихъ я уже говорилъ съ инспекторомъ Мининымъ, который въ эти дни "инструктировалъ" нашъ УРЧ. Мининъ былъ изъ Медвѣжьей Горы, слѣдовательно, — начальство и, слѣдовательно, отъ Медвѣжьей Горы скрывать уже было нечего. Но съ Мининымъ я не говорилъ, а только собирался поговорить. Богоявленскій же собрался раньше меня. Вышло очень неудобно. И, во-вторыхъ, я не догадался какъ-нибудь заранѣе реабилитировать Стародубцева и выдумать какія-нибудь "объективныя обстоятельства", задержавшія дѣла въ нашемъ УРЧ. Впрочемъ, ничѣмъ эта задержка Стародубцеву не грозила — развѣ только лишнимъ крѣпкимъ словомъ изъ устъ Богоявленскаго. Но всей этой ситуаціи оказалось вполнѣ достаточно для того, чтобы подвинуть Стародубцева на рѣшительную атаку.

Въ одинъ прекрасный день — очень невеселый день моей жизни — мнѣ сообщили, что Стародубцевъ подалъ въ третью часть (лагерное ГПУ или, такъ сказать, ГПУ въ ГПУ) заявленіе о томъ, что въ цѣляхъ контръ-революціоннаго саботажа работы УРЧ и мести ему, Стародубцеву, я укралъ изъ стола Стародубцева 72 папки личныхъ дѣлъ освобождающихся лагерниковъ и сжегъ ихъ въ печкѣ. И что это заявленіе подтверждено свидѣтельскими показаніями полдюжины другихъ УРЧ-евскихъ активистовъ. Я почувствовалъ, что, пожалуй, немного разъ въ своей жизни я стоялъ такъ близко къ "стѣнкѣ", какъ сейчасъ.

"Теоретическая схема" мнѣ была уныло ясна, безнадежно ясна: заявленія Стародубцева и показаній активистовъ для третьей части будетъ вполнѣ достаточно, тѣмъ болѣе, что и Стародубцевъ, и активисты, и третья часть — все это были "свои парни", "своя шпана". Богоявленскаго же я подвелъ своимъ мифическимъ разговоромъ съ Мининымъ. Богоявленскому я все же не всегда и не очень былъ удобенъ своей активностью, направленной преимущественно въ сторону "гнилого либерализма"... И, наконецъ, когда разговоръ дойдетъ до Медгоры, то Богоявленскаго спросятъ: "а на кой же чортъ вы, вопреки инструкціи, брали на работу контръ-революціонера, да еще съ такими статьями?" А такъ какъ дѣло по столь контръ-революціонному преступленію, да еще и караемому "высшей мѣрой наказанія", должно было пойти въ Медгору, то Богоявленскій, конечно, сброситъ меня со счетовъ и отдастъ на растерзаніе... Въ лагерѣ — да и на волѣ тоже — можно расчитывать на служебные и личные интересы всякаго партійнаго и полупартійнаго начальства, но на человѣчность и даже на простую порядочность расчитывать нельзя.

Деталей Стародубцевскаго доноса я не зналъ, да такъ и не узналъ никогда. Не думаю, чтобы шесть свидѣтельскихъ показали были средактированы безъ вопіющихъ противорѣчій (для того, чтобы въ такомъ дѣлѣ можно было обойтись безъ противорѣчій — нужны все-таки мозги), но вѣдь мнѣ и передъ разстрѣломъ этихъ показаній не покажутъ... Можно было, конечно, аргументировать и тѣмъ соображеніемъ, что, ежели я собирался "съ диверсіонными цѣлями" срывать работу лагеря, то я могъ бы придумать для лагеря что-нибудь менѣе выгодное, чѣмъ попытку оставить въ немъ на годъ-два лишнихъ больше семидесяти паръ рабочихъ рукъ. Можно было бы указать на психологическую несообразность предположенія, что я, который лѣзъ въ бутылку изъ-за освобожденія всѣхъ, кто, такъ сказать, попадался подъ руку, не смогъ выдумать другого способа отмщенія за мои поруганныя Стародубцевымъ высокія чувства, какъ задержать въ лагерѣ 72 человѣка, уже предназначенныхъ къ освобожденію. Конечно, всѣмъ этимъ можно было бы аргументировать... Но если и ленинградское ГПУ, въ лицѣ товарища Добротина, ни логикѣ, ни психологіи обучено не было, то что же говорить о шпанѣ изъ подпорожской третьей части?

Конечно, полсотни дѣлъ "по выясненію", изъ-за которыхъ я, въ сущности, и сѣлъ, были уже спасены — Мининъ забралъ ихъ въ Медвѣжью Гору. Конечно, "нѣсть больше любви, аще кто душу свою положитъ за други своя" — но я съ прискорбіемъ долженъ сознаться, что это соображеніе рѣшительно никакого утѣшенія мнѣ не доставляло. Роль мученика, при всей ея сценичности, написана не для меня...

Я въ сотый, вѣроятно, разъ нехорошими словами вспоминалъ своего интеллигентскаго червяка, который заставляетъ меня лѣзть въ предпріятія, въ которыхъ такъ легко потерять все, но въ которыхъ ни въ какомъ случаѣ ничего нельзя выиграть. Это было очень похоже на пьяницу, который клянется: "ни одной больше рюмки" — клянется съ утренняго похмѣлья до вечерней выпивки.

Нѣкоторый просвѣтъ былъ съ одной стороны: доносъ былъ сданъ въ третью часть пять дней тому назадъ. И я до сихъ поръ не былъ арестованъ.

Въ объясненіе этой необычной отсрочки можно было выдумать достаточное количество достаточно правдоподобныхъ гипотезъ, но гипотезы рѣшительно ничего не устраивали. Борисъ въ это время лѣчилъ отъ романтической болѣзни начальника третьей части. Борисъ попытался кое-что у него выпытать, но начальникъ третьей части ухмылялся съ нѣсколько циничной загадочностью и ничего путнаго не говорилъ. Борисъ былъ такого мнѣнія, что на всѣ гипотезы и на всѣ превентивныя мѣропріятія нужно плюнуть и нужно бѣжать, не теряя ни часу. Но какъ бѣжать? И куда бѣжать?

У Юры была странная смѣсь оптимизма съ пессимизмомъ. Онъ считалъ, что и изъ лагеря — въ частности, и изъ Совѣтской Россіи — вообще (для него совѣтскій лагерь и Совѣтская Россія были приблизительно однимъ и тѣмъ же) — у насъ все равно нѣтъ никакихъ шансовъ вырваться живьемъ. Но вырваться все-таки необходимо. Это — вообще. А въ каждомъ частномъ случаѣ Юра возлагалъ несокрушимыя надежды на такъ называемаго Шпигеля.

Шпигель былъ юнымъ евреемъ, котораго я никогда въ глаза не видалъ и которому я въ свое время оказалъ небольшую, въ сущности, пустяковую и вполнѣ, такъ сказать, "заочную" услугу. Потомъ мы сѣли въ одесскую чрезвычайку — я, жена и Юра. Юрѣ было тогда лѣтъ семь. Сѣли безъ всякихъ шансовъ уйти отъ разстрѣла, ибо при арестѣ были захвачены документы, о которыхъ принято говорить, что они "не оставляютъ никакихъ сомнѣній". Указанный Шпигель околачивался въ то время въ одесской чрезвычайкѣ. Я не знаю, по какимъ собственно мотивамъ онъ дѣйствовалъ — по разнымъ мотивамъ дѣйствовали тогда люди — не знаю, какимъ способомъ это ему удалось — разные тогда были способы, — но всѣ наши документы онъ изъ чрезвычайки утащилъ, утащилъ вмѣстѣ съ ними и оба нашихъ дѣла — и мое, и жены. Такъ что, когда мы посидѣли достаточное количество времени, насъ выпустили въ чистую, къ нашему обоюдному и несказанному удивленію. Всего этого вмѣстѣ взятаго и съ нѣкоторыми деталями, выяснившимися значительно позже, было бы вполнѣ достаточно для холливудскаго сценарія, которому не повѣрилъ бы ни одинъ разумный человѣкъ

Во всякомъ случаѣ терминъ: "Шпигель" вошелъ въ нашъ семейный словарь... И Юра не совсѣмъ былъ неправъ. Когда приходилось очень плохо, совсѣмъ безвылазно, когда ни по какой человѣческой логикѣ никакого спасенія ждать было неоткуда — Шпигель подвертывался...

Подвернулся онъ и на этотъ разъ.

 

ТОВАРИЩЪ ЯКИМЕНКО И ПЕРВЫЯ ХАЛТУРЫ

Между этими двумя моментами — ощущенія полной безвыходности и ощущенія полной безопасности — прошло около сутокъ. За эти сутки я передумалъ многое. Думалъ и о томъ, какъ неумно, въ сущности, я дѣйствовалъ. Совсѣмъ не по той теоріи, которая сложилась за годы совѣтскаго житья и которая категорически предписываетъ изъ всѣхъ имѣющихся на горизонтѣ перспективъ выбирать прежде всего халтуру. Подъ щитомъ халтуры можно и что-нибудь путное сдѣлать. Но безъ халтуры человѣкъ беззащитенъ, какъ средневѣковый рыцарь безъ латъ. А я вотъ, вопреки всѣмъ теоріямъ, взялся за дѣло... И какъ это у меня изъ головы вывѣтрилась безусловная и повелительная необходимость взяться прежде всего за халтуру?...

Очередной Шпигель и очередная халтура подвернулись неожиданно...

Въ Подпорожье свозили все новые и новые эшелоны лагерниковъ, и первоначальный "промфинпланъ" былъ уже давно перевыполненъ. Къ серединѣ февраля въ Подпорожскомъ отдѣленіи было уже около 45.000 заключенныхъ. Кабакъ въ УРЧ свирѣпствовалъ совершенно невообразимый. Десятки тысячъ людей оказывались безъ инструментовъ, слѣдовательно, безъ работы, слѣдовательно, безъ хлѣба. Никто не зналъ толкомъ, на какомъ лагпунктѣ и сколько находится народу. Одни "командировки" снабжались удвоенной порціей пропитанія, другія не получали ничего. Всѣ списки перепутались. Сорокъ пять тысячъ личныхъ дѣлъ, сорокъ пять тысячъ личныхъ карточекъ, сорокъ пять тысячъ формуляровъ и прочихъ бумажекъ, символизирующихъ гдѣ-то погибающихъ живыхъ людей, засыпали УРЧ лавиной бумаги: и писчей, и обойной, и отъ старыхъ этикетокъ кузнецовскаго чая, и изъ листовъ старыхъ дореволюціонныхъ акцизныхъ бандеролей, и Богъ знаетъ откуда еще: все это называется бумажнымъ голодомъ.

Такіе же формуляры, личныя карточки, учетныя карточки — и тоже, каждая разновидность — въ сорока пяти тысячахъ экземпляровъ — перетаскивались окончательно обалдѣвшими статистиками и старостами изъ колонны въ колонну, изъ барака въ баракъ. Тысячи безымянныхъ Ивановъ, "оторвавшихся отъ своихъ документовъ" и не знающихъ, куда имъ приткнуться, бродили голодными толпами по карантину и пересылкѣ. Сотни начальниковъ колоннъ метались по баракамъ, пытаясь собрать воедино свои разбрѣдшіяся стада. Была оттепель. Половина бараковъ — съ дырявыми потолками, но безъ крышъ — протекала насквозь. Другая половина, съ крышами, протекала не насквозь. Люди изъ первой половины, вопреки всякимъ вохрамъ, перекочевывали во вторую половину, и въ этомъ процессѣ всякое подобіе колоннъ и бригадъ таяло, какъ снѣгъ на потолкахъ протекавшихъ бараковъ. Къ началу февраля въ лагерѣ установился окончательный хаосъ. Для ликвидаціи его изъ Медвѣжьей Горы пріѣхалъ начальникъ УРО (учетно-распредѣлительнаго отдѣла) управленія лагеремъ. О немъ, какъ и о всякомъ лагерномъ пашѣ, имѣющемъ право на жизнь и на смерть, ходили по лагерю легенды, расцвѣченныя активистской угодливостью, фантазіей урокъ и страхомъ за свою жизнь всѣхъ вообще обитателей лагеря.

___

Часа въ два ночи, окончивъ нашъ трудовой "день", мы были собраны въ кабинетѣ Богоявленскаго. За его столомъ сидѣлъ человѣкъ высокаго роста, въ щегольской чекистской шинели, съ твердымъ, властнымъ, чисто выбритымъ лицомъ. Что-то было въ этомъ лицѣ патриціанское. Съ нескрываемой брезгливостью въ поджатыхъ губахъ онъ взиралъ на рваную, голодную, вороватую ораву актива, которая, толкаясь и запинаясь, вливалась въ кабинетъ. Его, казалось, мучила необходимость дышать однимъ воздухомъ со всей этой рванью — опорой и необходимымъ условіемъ его начальственнаго бытія. Его хорошо и вкусно откормленныя щеки подергивались гримасой холоднаго отвращенія. Это былъ начальникъ УРО, тов. Якименко.

Орава въ нерѣшимости толклась у дверей. Кое-кто подобострастно кланялся Якименкѣ, видимо, зная его по какой-то предыдущей работѣ, но Якименко смотрѣлъ прямо на всю ораву и на поклоны не отвѣчалъ. Мы съ Юрой пробрались впередъ и усѣлись на подоконникѣ.

— Ну, что-жъ вы? Собирайтесь скорѣй и разсаживайтесь.

Разсаживаться было не на чемъ. Орава вытекла обратно и вернулась съ табуретками, полѣньями и досками. Черезъ нѣсколько минутъ всѣ разсѣлись. Якименко началъ рѣчь.

Я много слыхалъ совѣтскихъ рѣчей. Такой хамской и по смыслу, и по тону я еще не слыхалъ. Якименко не сказалъ "товарищи", не сказалъ даже "граждане". Рѣчь была почти безсодержательна. Аппаратъ расхлябанъ, такъ работать нельзя. Нужны ударные темпы. Пусть никто не думаетъ, что кому-то и куда-то удастся изъ УРЧ уйти (это былъ намекъ на профессоровъ и на насъ съ Юрой). Изъ УРЧ уйдутъ либо на волю, либо въ гробъ...

Я подумалъ о томъ, что я, собственно, такъ и собираюсь сдѣлать — или въ гробъ, или на волю. Хотя въ данный моментъ дѣло, кажется, стоитъ гораздо ближе къ гробу.

Рѣчь была кончена. Кто желаетъ высказаться?

Орава молчала. Началъ говорить Богоявленскій. Онъ сказалъ все то, что говорилъ Якименко, — ни больше и ни меньше. Только тонъ былъ менѣе властенъ, рѣчь была менѣе литературна и выраженій нелитературныхъ въ ней было меньше. Снова молчаніе.

Якименко обводитъ презрительно-испытующимъ взоромъ землисто-зеленыя лица оравы, безразлично скользить мимо интеллигенціи — меня, Юры и профессоровъ — и говоритъ тономъ угрозы:

— Ну?

Откашлялся Стародубцевъ. "Мы, конечно, сознавая нашъ пролетарскій долгъ, чтобы, такъ сказать, загладить наши преступленія передъ нашимъ пролетарскимъ отечествомъ, должны, такъ сказать, ударными темпами. Потому, какъ нѣкоторая часть сотрудниковъ, дѣйствительно, работаетъ въ порядкѣ расхлябанности, и опять же нѣту революціоннаго сознанія, что какъ наше отдѣленіе ударное и, значитъ, партія довѣрила намъ отвѣтственный участокъ великаго соціалистическаго строительства, такъ мы должны, не щадя своихъ силъ, на пользу міровому пролетаріату, ударными темпами въ порядкѣ боевого заданія."

Безсмысленной чередой мелькаютъ безсмысленныя фразы — штампованныя фразы любого совѣтскаго "общественника": и въ Колонномъ Залѣ Москвы, и въ прокуренной закутѣ колхознаго сельсовѣта, и среди станковъ цеховаго собранія. Что это? За семнадцать лѣтъ не научились говорить такъ, чтобы было, если не смысловое, то хотя бы этимологическое подлежащее? Или просто — защитная окраска? Не выступить нельзя — антіобщественникъ. А выступить?.. Вотъ такъ и выступаютъ — четверть часа изъ пустого въ порожнее. И такое порожнее, что и зацѣпиться не за что. Не то что смысла — и уклона не отыскать.

Стародубцевъ заткнулся.

— Кончили?

— Кончилъ.

Якименко снова обводитъ ораву гипнотизирующимъ взоромъ.

— Ну?.. Кто еще?.. Что, и сказать нечего?

Откашливается Насѣдкинъ.

— У меня, разрѣшите, есть конкретное предложеніе. По части, чтобы заключить соціалистическое соревнованіе съ УРЧ краснознаменнаго Водораздѣльскаго отдѣленія. Если позволите, я зачитаю...

— Зачитывайте, — брезгливо разрѣшаетъ Якименко.

Насѣдкинъ зачитываетъ. О, Господи, какая халтура!.. Какая убогая провинціальная, отставшая на двѣ пятилѣтки халтура! Эхъ, мнѣ бы...

Насѣдкинъ кончилъ. Снова начальственное "ну?" и снова молчаніе. Я рѣшаюсь:

— Разрѣшите, гражданинъ начальникъ?

Разрѣшающее "ну"...

Я говорю, сидя на подоконникѣ, не мѣняя позы и почти не подымая головы. Къ совѣтскому начальству можно относиться корректно, но относиться почтительно нельзя никогда. И даже за внѣшней корректностью всегда нужно показать, что мнѣ на тебя, въ сущности, наплевать — обойдусь и безъ тебя. Тогда начальство думаетъ, что я дѣйствительно могу обойтись и что, слѣдовательно, гдѣ-то и какую-то зацѣпку я и безъ него имѣю... А зацѣпки могутъ быть разныя. Въ томъ числѣ и весьма высокопоставленныя... Всякій же совѣтскій начальникъ боится всякой зацѣпки...

— ... Я, какъ человѣкъ въ лагерѣ новый — всего двѣ недѣли — не рискую, конечно, выступать съ рѣшающими предложеніями... Но, съ другой стороны, я недавно съ воли, и я хорошо знаю тѣ новыя формы соціалистической организаціи труда (о, Господи!), которыя провѣрены опытомъ милліоновъ ударниковъ и результаты которыхъ мы видимъ и на Днѣпростроѣ, и на Магнитостроѣ, и на тысячахъ нашихъ пролетарскихъ новостроекъ (а опытъ сотенъ тысячъ погибшихъ!..) Поэтому я, принимая, такъ сказать, за основу интересное (еще бы!) предложеніе тов. Насѣдкина, считалъ бы нужнымъ его уточнить.

Я поднялъ голову и встрѣтился глазами со Стародубцевымъ. Въ глазахъ Стародубцева стояло:

— Мели, мели... Не долго тебѣ молоть-то осталось...

Я посмотрѣлъ на Якименко. Якименко отвѣтилъ подгоняющимъ "ну"...

И вотъ изъ моихъ устъ полились: Уточненіе пунктовъ договора. Календарные сроки. Коэффиціентъ выполненія. Контрольныя тройки. Буксиръ отстающихъ. Соціалистическое совмѣстительство лагерной общественности. Выдвиженчество лучшихъ ударниковъ...

Боюсь, что во всей этой абракадабрѣ читатель не пойметъ ничего. Имѣю также основаны полагать, что въ ней вообще никто ничего не понимаетъ. На извилистыхъ путяхъ генеральной линіи и пятилѣтокъ все это обрѣло смыслъ и характеръ формулъ знахарскаго заговора или завываній якутскаго шамана. Должно дѣйствовать на эмоціи. Думаю, что дѣйствуетъ. Послѣ получаса такихъ заклинаній мнѣ лично хочется кому-нибудь набить морду...

Подымаю голову, мелькомъ смотрю на Якименко... На его лицѣ — насмѣшка. Довольно демонстративная, но не лишенная нѣкоторой заинтересованности...

— Но, помимо аппарата самаго УРЧ, — продолжаю я, — есть и низовой аппаратъ — колоннъ, лагпунктовъ, бараковъ. Онъ, извините за выраженіе, не годится ни къ... (если Якименко выражался не вполнѣ литературными формулировками, то въ данномъ случаѣ и мнѣ не слѣдуетъ блюсти излишнюю pruderie). Люди новые, не всегда грамотные и совершенно не въ курсѣ элементарнѣйшихъ техническихъ требованій учетно-распредѣлительной работы... Поэтому въ первую голову мы, аппаратъ УРЧ, должны взяться за нихъ... Къ каждой группѣ работниковъ долженъ быть прикрѣпленъ извѣстный лагпунктъ... Каждый работникъ долженъ ознакомить соотвѣтственныхъ низовыхъ работниковъ съ техникой работы... Тов. Стародубцевъ, какъ наиболѣе старый и опытный изъ работниковъ УРЧ, не откажется, конечно (въ глазахъ Стародубцева вспыхиваетъ матъ)... Каждый изъ насъ долженъ дать нѣсколько часовъ своей работы (Господи, какая чушь! — и такъ работаютъ часовъ по 18). Нужно отпечатать на пишущей машинкѣ или на гектографѣ элементарнѣйшія инструкціи...

Я чувствую, что — еще нѣсколько "утонченій" и "конкретизацій", и я начну молоть окончательный вздоръ. Я умолкаю...

— Вы кончили, товарищъ...?

— Солоневичъ — подсказываетъ Богоявленскій.

— Вы кончили, товарищъ Солоневичъ?

— Да, кончилъ, гражданинъ начальникъ...

— Ну, что-жъ... Это болѣе или менѣе конкретно... Предлагаю избрать комиссію для проработки... Въ составѣ: Солоневичъ, Насѣдкинъ. Ну, кто еще? Ну, вотъ вы, Стародубцевъ. Срокъ — два дня. Кончаемъ. Уже четыре часа.

Выборы a` la soviet кончены. Мы выходимъ на дворъ, въ тощіе сугробы. Голова кружится и ноги подкашиваются. Хочется ѣсть, но ѣсть рѣшительно нечего. И за всѣмъ этимъ — сознаніе, что какъ-то — еще не вполнѣ ясно, какъ — но все же въ борьбѣ за жизнь, въ борьбѣ противъ актива, третьей части и стѣнки какая-то позиція захвачена.

 

БАРИНЪ НАДѢВАЕТЪ БѢЛЫЯ ПЕРЧАТКИ...

На другой день Стародубцевъ глядѣлъ окончательнымъ волкомъ. Даже сознаніе того, что гдѣ-то въ джунгляхъ третьей части "прорабатывается" его доносъ, не было достаточно для его полнаго моральнаго удовлетворенія.

Мой "рабочій кабинетъ" имѣлъ такой видъ:

Въ углу комнаты — табуретка. Я сижу на полу, на полѣнѣ. Надо мною на полкахъ, вокругъ меня на полу и передо мною на табуреткѣ — всѣ мои дѣла: ихъ уже пудовъ пятьдесятъ — пятьдесятъ пудовъ пестрой бумаги, символизирующей сорокъ пять тысячъ человѣческихъ жизней.

Проходя мимо моего "стола", Стародубцевъ съ демонстративной небрежностью задѣваетъ табуретку ногой, и мои дѣла разлетаются по полу. Я встаю съ окончательно сформировавшимся намѣреніемъ сокрушить Стародубцеву челюсть. Въ этомъ христіанскомъ порывѣ меня останавливаетъ голосъ Якименки:

— Такъ вотъ онъ гдѣ...

Я оборачиваюсь.

— Послушайте, куда вы къ чертямъ запропастились? Ищу его по всѣмъ закоулкамъ УРЧ... Не такая ужъ миніатюрная фигура... А вы вотъ гдѣ приткнулись. Что это — вы здѣсь и работаете?

— Да, — уныло иронизирую я, — юрисконсультскій и планово-экономическій отдѣлъ.

— Ну, это безобразіе! Не могли себѣ стола найти?

— Да все ужъ разобрано.

— Tarde venientibus — полѣнья, — щеголевато иронизируетъ Якименко. — Бываетъ и такъ, что tarde venientibus — полѣньями...

Якименко понимающимъ взоромъ окидываетъ сцену: перевернутую табуретку, разлетѣвшіяся бумаги, меня, Стародубцева и наши обоюдныя позы и выраженія лицъ.

— Безобразіе все-таки. Передайте Богоявленскому, что я приказалъ найти вамъ и мѣсто, и стулъ, и столъ. А пока пойдемте ко мнѣ домой. Мнѣ съ вами кое о чемъ поговорить нужно.

— Сейчасъ, я только бумаги съ пола подберу.

— Бросьте, Стародубцевъ подберетъ. Стародубцевъ, подберите.

Съ искаженнымъ лицомъ Стародубцевъ начинаетъ подбирать.... Мы съ Якименко выходимъ изъ УРЧ...

— Вотъ идіотская погода, — говоритъ Якименко тономъ, предполагающимъ мою сочувственную реплику. Я подаю сочувственную реплику. Разговоръ начинается въ, такъ сказать, свѣтскихъ тонахъ: погода, еще о художественномъ театрѣ начнетъ говорить...

— Я гдѣ-то слыхалъ вашу фамилію. Это не ваши книжки — по туризму?..

— Мои...

— Ну, вотъ, очень пріятно. Такъ что мы съ вами, такъ сказать, товарищи по призванію... Въ этомъ году собираюсь по Сванетіи...

— Подходящія мѣста...

— Вы какъ шли? Съ сѣвера? Черезъ Донгузъ-Орунъ?

...Ну, чѣмъ не черные тюльпаны?..

И такъ шествуемъ мы, обсуждая прелести маршрутовъ Вольной Сванетіи. Навстрѣчу идетъ начальникъ третьей части. Онъ почтительно беретъ подъ козырекъ. Якименко останавливаетъ его.

— Будьте добры мнѣ на шесть вечера — машину... Кстати — вы не знакомы?

Начальникъ третьей части мнется...

— Ну, такъ позвольте васъ познакомить... Это нашъ извѣстный туристскій дѣятель, тов. Солоневичъ... Будетъ намъ читать лекціи по туризму. Это...

— Да я уже имѣю удовольствіе знать товарища Непомнящаго...

Товарищъ Непомнящій беретъ подъ козырекъ, щелкаетъ шпорами и протягиваетъ мнѣ руку. Въ этой рукѣ — доносъ Стародубцева, эта рука собирается черезъ иксъ времени поставить меня къ стѣнкѣ. Я тѣмъ не менѣе пожимаю ее...

— Нужно будетъ устроить собраніе нашихъ работниковъ... Вольнонаемныхъ, конечно... Тов. Солоневичъ прочтетъ намъ докладъ объ экскурсіяхъ по Кавказу...

Начальникъ третьей части опять щелкаетъ шпорами.

— Очень будетъ пріятно послушать...

На всю эту комедію я смотрю съ нѣсколько запутаннымъ чувствомъ...

___

Приходимъ къ Якименкѣ. Большая чистая комната. Якименко снимаетъ шинель.

— Разрѣшите, пожалуйста, товарищъ Солоневичъ, я сниму сапоги и прилягу.

— Пожалуйста, — запинаюсь я...

— Уже двѣ ночи не спалъ вовсе. Каторжная жизнь...

Потомъ, какъ бы спохватившись, что ужъ ему-то и въ моемъ-то присутствіи о каторжной жизни говорить вовсе ужъ неудобно, поправляется:

— Каторжная жизнь выпала на долю нашему поколѣнію...

Я отвѣчаю весьма неопредѣленнымъ междометіемъ...

— Ну, что-жъ, товарищъ Солоневичъ, туризмъ — туризмомъ, но нужно и къ дѣламъ перейти...

Я настораживаюсь...

— Скажите мнѣ откровенно — за что вы, собственно, сидите?

Я схематически объясняю — работалъ переводчикомъ, связь съ иностранцами, оппозиціонные разговоры...

— А сынъ вашъ?

— По формѣ — за то же самое. По существу — для компаніи...

— Н-да. Иностранцевъ лучше обходить сторонкой. Ну, ничего, особенно унывать ничего. Въ лагерѣ культурному человѣку, особенно если съ головой — не такъ ужъ и плохо... — Якименко улыбнулся не безъ нѣкотораго цинизма. — По существу не такая ужъ жизнь и на волѣ... Конечно, первое время тяжело... Но люди ко всему привыкаютъ... И, конечно, восьми лѣтъ вамъ сидѣть не придется.

Я благодарю Якименко и за это утѣшеніе.

— Теперь дѣло вотъ въ чемъ. Скажите мнѣ откровенно — какого вы мнѣнія объ аппаратѣ УРЧ.

— Мнѣ нѣтъ никакого смысла скрывать это мнѣніе.

— Да, конечно, но что подѣлаешь... Другого аппарата нѣтъ. Я надѣюсь, что вы поможете мнѣ его наладить... Вотъ вы вчера говорили объ инструкціяхъ для низовыхъ работниковъ. Я васъ для этого, собственно говоря, и побезпокоилъ... Сдѣлаемъ вотъ что: я вамъ разскажу, въ чемъ заключается работа всѣхъ звеньевъ аппарата, а вы на основаніи этого напишите этакія инструкціи. Такъ, чтобы было коротко и ясно самымъ дубовымъ мозгамъ. Пишите вы, помнится, недурно.

Я скромно наклоняю голову.

— Ну, видите ли, тов. Якименко, я боюсь, что на мою помощь трудно расчитывать. Здѣсь пустили сплетню, что я укралъ и сжегъ нѣсколько десятковъ дѣлъ, и я ожидаю...

Я смотрю на Якименку и чувствую, какъ внутри что-то начинаетъ вздрагивать.

На лицѣ Якименки появляется вчерашняя презрительная гримаса.

— Ахъ, это? Плюньте!...

Мысли и ощущенія летятъ стремительной путаницей. Еще вчера была почти полная безвыходность. Сегодня — "плюньте"... Якименко не вретъ, хотя бы потому, что врать у него нѣтъ никакого основанія. Неужели это въ самомъ дѣлѣ Шпигель? Папироса въ рукахъ дрожитъ мелкой дрожью. Я опускаю ее подъ столъ...

— Въ данныхъ условіяхъ не такъ просто плюнуть. Я здѣсь человѣкъ новый...

— Чепуха все это! Я этотъ доносъ... Это дѣло видалъ. Сапоги въ смятку. Просто Стародубцевъ пропустилъ всѣ сроки, запутался и кинулъ все въ печку. Я его знаю... Вздоръ... Я это дѣло прикажу ликвидировать...

Въ головѣ становится какъ-то покойно и пусто. Даже нѣтъ особаго облегченія. Что-то вродѣ растерянности...

— Разрѣшите васъ спросить, товарищъ Якименко, почему вы повѣрили, что это вздоръ?..

— Ну, знаете ли... Видалъ же я людей... Чтобы человѣкъ вашего типа, кстати и вашихъ статей, — улыбнулся Якименко, — сталъ покупать месть какому-то несчастному Стародубцеву цѣной примѣрно... сколько это будетъ? Тамъ, кажется, семьдесятъ дѣлъ? Да? Ну такъ, значитъ, въ суммѣ лѣтъ сто лишняго заключенія... Согласитесь сами — непохоже...

— Мнѣ очень жаль, что вы не вели моего дѣла въ ГПУ...

— Въ ГПУ — другое. Чаю хотите?

Приносятъ чай, съ лимономъ, сахаромъ и печеньемъ. Въ срывахъ и взлетахъ совѣтской жизни — гдѣ срывъ — это смерть, а взлетъ — немного тепла, кусокъ хлѣба и нѣсколько минутъ сознанія безопасности — я сейчасъ чувствую себя на какомъ-то взлетѣ, нѣсколько фантастическомъ.

Возвращаюсь въ УРЧ въ какомъ-то туманѣ. На улицѣ уже темновато. Меня окликаетъ рѣзкій, почти истерически, вопросительный возгласъ Юры:

— Ватикъ? Ты?

Я оборачиваюсь. Ко мнѣ бѣгутъ Юра и Борисъ. По лицамъ ихъ я вижу, что что-то случилось. Что-то очень тревожное.

— Что, Ва, выпустили?

— Откуда выпустили?

— Ты не былъ арестованъ?

— И не собирался, — неудачно иронизирую я.

— Вотъ сволочи, — съ сосредоточенной яростью и вмѣстѣ съ тѣмъ съ какимъ-то мнѣ еще непонятнымъ облегченіемъ говоритъ Юра. — Вотъ сволочи!

— Подожди, Юрчикъ, — говоритъ Борисъ. — Живъ и не въ третьей части — и слава Тебѣ, Господи. Мнѣ въ УРЧ Стародубцевъ и прочіе сказали, что ты арестованъ самимъ Якименкой, начальникомъ третьей части и патрульными.

— Стародубцевъ сказалъ?

— Да.

У меня къ горлу подкатываетъ острое желаніе обнять Стародубцева и прижать его такъ, чтобы и руки, и грудь чувствовали, какъ медленно хруститъ и ломается его позвоночникъ... Что должны были пережить и Юра, и Борисъ за тѣ часы, что я сидѣлъ у Якименки, пилъ чай и велъ хорошіе разговоры?

Но Юра уже дружественно тычетъ меня кулакомъ въ животъ, а Борисъ столь же дружественно обнимаетъ меня своей пудовой лапой. У Юры въ голосѣ слышны слезы. Мы торжественно въ полутьмѣ вечера цѣлуемся, и меня охватываетъ огромное чувство и нѣжности, и увѣренности. Вотъ здѣсь — два самыхъ моихъ близкихъ и родныхъ человѣка на этомъ весьма неуютно оборудованномъ земномъ шарѣ. И неужели же мы, при нашей спайкѣ, при абсолютномъ "всѣ за одного, одинъ за всѣхъ", пропадемъ? Нѣтъ, не можетъ быть. Нѣтъ, не пропадемъ.

Мы тискаемъ другъ друга и говоримъ разныя слова, милыя, ласковыя и совершенно безсмысленныя для всякаго посторонняго уха, наши семейныя слова... И какъ будто тотъ фактъ, что я еще не арестованъ, что-нибудь предрѣшаетъ для завтрашняго дня: вѣдь ни Борисъ, ни Юра о Якименскомъ "плюньте" не знаютъ еще ничего. Впрочемъ, здѣсь, дѣйствительно, carpe diem: сегодня живы — и то глава Богу.

Я торжественно высвобождаюсь изъ братскихъ и сыновнихъ тисковъ и столь же торжественно провозглашаю:

— А теперь, милостивые государи, послѣдняя сводка съ фронта побѣды — Шпигель.

— Ватикъ, всерьезъ? Честное слово?

— Ты, Ва, въ самомъ дѣлѣ, не трепли зря нервовъ, — говоритъ Борисъ.

— Я совершенно всерьезъ. — И я разсказываю весь разговоръ съ Якименкой.

Новые тиски, и потомъ Юра тономъ полной непогрѣшимости говоритъ:

— Ну вотъ, я вѣдь тебя предупреждалъ. Если совсѣмъ плохо, то Шпигель какой-то долженъ же появиться, иначе какъ же...

Увы! со многими бываетъ и иначе...

___

Разговоръ съ Якименкой, точно списанный со страницъ Шехерезады, сразу ликвидировалъ все: и доносъ, и третью часть, и перспективы: или стѣнки, или побѣга на вѣрную гибель, и активистскія поползновенія, и большую часть работы въ урчевскомъ бедламѣ.

Вечерами, вмѣсто того, чтобы коптиться въ махорочныхъ туманахъ УРЧ, я сидѣлъ въ комнатѣ Якименки, пилъ чай съ печеньемъ и выслушивалъ Якименковскія лекціи о лагерѣ. Ихъ теоретическая часть, въ сущности, ничѣмъ не отличалась отъ того, что мнѣ въ теплушкѣ разсказывалъ уголовный коноводъ Михайловъ. На основаніи этихъ сообщеній я писалъ инструкціи. Якименко предполагалъ издать ихъ для всего ББК и даже предложить ГУЛАГу. Какъ я узналъ впослѣдствіи, онъ такъ и поступилъ. Авторская подпись была, конечно, его. Скромный капиталъ своей корректности и своего печенья Якименко затратилъ не зря.