ВЕНОК СОНЕТОВ
Со студенческих пор я знал, что существует такая форма — венок сонетов. Она мне казалась непостижимой. Каждое стихотворение рождалось внезапно. За полчаса до его написания я и не подозревал, что оно, откуда ни возьмись, проявится на бумаге. Начиная стихотворение, нельзя было предугадать, как оно будет развиваться и каково будет его завершение. Оно возникало как зов, и оставалось только откликнуться.
Строгая форма сонета, как такового, хотя и пугала, но все же не казалась недостижимой… Но венок! И вообще — заданность. Стихотворение, его форма и содержание рождаются одновременно. Их нельзя отделить друг от друга, как нельзя отделить молнию от ее зигзага, от ее рисунка на темном небе. А тут получалось, что нужно сначала прочертить, нарисовать на небе зигзаг молнии, а потом добиться, чтобы живая молния уложилась в этот заранее приготовленный зигзаг.
Но, с другой стороны, я понимал, что в пределах своей профессии нужно уметь решить любую задачу. Возникла постепенно и реакция на два предыдущих сборника, написанных свободным стихом. Случайно подслушанный разговор о том, что, может быть, я просто разучился рифмовать и вообще владеть формой, обострил мое давнишнее желание, а подоспевший — относительный, конечно, — досуг исключил проволочку. С мая по октябрь среди владимирских перелесков и перед грандиозной синевой Кабулет я бубнил, между делом, мужские и женские рифмы, стараясь их чередовать в соответствии с предписанными строжайшими законами сонета.
Предварительно я рискнул заглянуть в энциклопедические словари.
«Форма сонета восходит ко времени труверов, которые, быть может, заимствовали ее у арабов. Мы находим ее в Сицилии в XIII веке, и хотя сонеты писал еще Данте, изобретателем их считается Петрарка, в сущности, только доставивший известность этой форме…»
«Сонет… небольшое стихотворение, состоявшее из двух четверостиший (катренов) на две рифмы и двух трехстиший (терцин) на три рифмы; к этим правилам строгая теория прибавляет еще некоторые условия: рифмы в четверостишиях должны чередоваться в порядке… женские рифмы должны сменяться мужскими, так что… обязателен пятистопный ямб, так что… воспрещено… должна составлять… Лишь соблюдение всех этих требований дает, по указанию Буало, сонету ту высшую красоту, благодаря которой…»
«Поэзия мысли охотно обращается к сонету, который прельщает ее не внешней музыкальностью — есть формы более благозвучные, — но своей сжатостью, законченностью, возможностью отлить новое индивидуальное содержание в определенную, заранее предустановленную форму».
«Особую форму представляет венок сонетов: он состоит из пятнадцати сонетов. Последний, пятнадцатый сонет, называемый магистралом, связывает между собою все части «венка»; первый сонет начинается первым стихом магистрала и кончается вторым стихом магистрала; второй сонет начинается вторым стихом магистрала (то есть, значит, последним стихом предыдущего сонета. — В. С.) и кончается третьим стихом и т. д., четырнадцатый начинается последним стихом магистрала и кончается снова первым стихом магистрала. Самый же магистрал повторяет первые стихи каждого сонета, последовательно развивающего идеи и образы магистрала».
— Уф! — только и можно сказать, одолев такую науку.
Субъективные положения другой статьи о сонетах, утверждающей прямую взаимосвязь сонета с готикой, читать было интереснее, но они меньше давали с точки зрения практического строительства задуманного, и впрямь архитектурного, сооружения.
Первую ошибку в моих сонетах уловил умудренный поэтическим слухом Павел Григорьевич Антокольский. Третий сонет я читал на Блоковских вечерах. Тут-то старый мастер и сказал мне, что третья строка сонета получилась шестистопной, хотя ей непреложно полагается быть пятистопной. Исправление строки вело бы, может быть, к улучшению всего сонета, но к ухудшению самой строки. Кроме того, нашлось еще несколько невольных вольностей, или, скажем точнее, ошибок, которые исправить было бы очень трудно. Пусть читатель найдет их так же, как их нашел с запозданием сам автор.
Если верить тем же энциклопедическим словарям, почти все, обращавшиеся на протяжении веков к форме сонета, допускали сознательные или несознательные вольности. Но, конечно, это не может служить оправданием собственных ошибок. Надо согласиться с высказыванием Готье: «Зачем тот, кто не хочет подчиняться правилам, избирает строгую форму, не допускающую отступлений?»
В «Приключениях барона Мюнхаузена» есть бегун, который, чтобы не слишком быстро бегать, привязывает к ногам пудовые гири.
Я мечтал написать венок сонетов и написал его. Закончив эту работу, я почувствовал себя как мюнхаузенский бегун, снявший гири с ног. Легкость-то какая! Рифмуй как хочешь. Строки чередуй как хочешь! А хочешь и вовсе не рифмуй и не чередуй!
Но зато вдруг растерянность: не знаешь, куда и зачем бежать. Жди зова.
1
Венок сонетов — давняя мечта.
Изведать власть железного канона!
Теряя форму, гибнет красота,
А форма четко требует закона.
Невыносима больше маята
Аморфности, неряшливости тона,
До скрежета зубовного, до стона,
Уж если так, пусть лучше немота.
Прошли, прошли Петрарки времена.
Но в прежнем ритме синяя волна
Бежит к земле из дали ураганной.
И если ты все мастер и поэт,
К тебе придет классический сонет —
Вершина формы строгой и чеканной.
2
Вершина формы строгой и чеканной —
Земной цветок: жасмин, тюльпан, горец,
Кипрей и клевер, лилии и канны,
Сирень и роза, ландыш, наконец.
Любой цветок сорви среди поляны —
Тончайшего искусства образец,
Не допустил ваятеля резец
Ни одного малейшего изъяна.
Как скудно мы общаемся с цветами.
Меж красотой и суетными нами
Лежит тупая жирная черта.
Но не считай цветенье их напрасным,
Мы к ним идем, пречистым и прекрасным,
Когда невыносима суета.
3
Когда невыносима суета,
И возникает боль в душе глубоко,
И складка горькая ложится возле рта,
Я открываю том заветный Блока,
Звенит строка, из бронзы отлита,
Печального и гордого пророка.
Душа вольна, как дальняя дорога,
И до звезды бездонна высота.
О Блок! О Бог! Мертвею, воскреси!
Кидай на землю, мучай, возноси
Скрипичной болью, музыкой органной!
Чисты твоей поэзии ключи.
Кричать могу, молчанью научи,
К тебе я обращаюсь в день туманный.
4
К тебе я обращаюсь в день туманный,
О Родина, ужели это сны?
Кладу букет цветов благоуханный
На холмик глины около сосны.
И около березы. И в Тарханах.
И у церковной каменной стены.
Поэты спят; те стойкой ресторанной,
Те пошлостью, те пулей сражены.
А нас толпа. Мы мечемся. Мы живы.
Слова у нас то искренни, то лживы.
Тот без звезды, а этот без креста.
Но есть дела. Они первостепенны.
Да ты еще маячишь неизменно.
О. белизна бумажного листа!
5
О, белизна бумажного листа!
Ни завитка, ни черточки, ни знака.
Ни мысли и ни кляксы. Немота.
И слепота. Нейтральная бумага.
Пока она безбрежна и чиста,
Нужны или наивность, иль отвага
Для первого пятнающего шага —
Оставишь след и не сотрешь следа.
Поддавшись страшной власти новизны,
Не оскверняй великой белизны
Поспешным жестом, пошлостью пространной
Та белизна — дорога и судьба,
Та белизна — царица и раба,
Она источник жажды окаянной.
6
Она источник жажды окаянной,
Вся жизнь, что нам назначено прожить.
И соль, и мед, и горечь браги пьяной,
Чем больше пьешь, тем больше хочешь пить.
Сладко вино за стенкою стаканной,
Мы пьем и льем, беспечна наша прыть,
До той поры, когда уж нечем крыть
И жалок мусор мелочи карманной.
За ледоход! За дождь! За листопад!
За синий свод — награду из наград,
За жаворонка в полдень осиянный.
За все цветы, за все шипы земли,
За постоянно брезжущий вдали
Манящий образ женщины желанной!
7
Манящий образ женщины желанной…
Да — помыслы, да — книги, да — борьба.
Но все равно одной улыбкой странной
Она творит героя и раба.
Ты важный, нужный, яркий, многогранный,
Поэт, главарь — завидная судьба!
Уйдет с другим, и ты сойдешь с ума,
И будешь бредить пулею наганной.
Немного надо — встретиться, любя.
Но если нет, то всюду ждут тебя
В пустых ночах пустые города,
Да все-таки — надежды слабый луч,
Да все-таки — сверкнувшая из туч
В ночи осенней яркая звезда.
8
В ночи осенней яркая звезда,
Перед тобой стою среди дороги.
О чем горишь, зовешь меня куда,
Какие ждут невзгоды и тревоги?
Проходят лет, событий череда,
То свет в окне, то слезы на пороге,
Глаза людей то ласковы, то строги,
Все копится для Страшного суда.
Для каждого наступит Судный день:
Кем был, кем стал, где умысел, где лень?
Ты сам себе и жертва и палач.
Ну что ж, ложись на плаху головою,
Но оставайся все-таки собою,
Себя другим в угоду не иначь.
9
Себя другим в угоду не иначь.
Они умней тебя и совершенней,
Но для твоих вопросов и задач
Им не найти ответов и решений.
Ты никуда не денешься, хоть плачь,
От прямиков, окольностей, кружений,
От дерзновенных взлетов и крушений,
От всех своих побед и неудач.
Привалов нет, каникул не бывает.
В пути не каждый сразу понимает,
Что жизнь не тульский пряник, не калач.
Рюкзак годов все крепче режет плечи,
Но если вышел времени навстречу,
Души от ветра времени не прячь!
10
Души от ветра времени не прячь…
Стоять среди железного мороза
Умеет наша светлая береза,
В огне пустынь не гибнет карагач.
Но точит волю вечная угроза.
Но подлецом не должен быть скрипач.
Но губят песню сытость, ложь и проза,
Спасти ее — задача из задач.
Берешь, глядишь: такие же слова,
Похожа на живую, а мертва.
Но если в ней сознанье угадало
Хоть уголек горячий и живой,
Ты подними ее над головой,
Чтобы ее, как факел, раздувало.
11
Чтобы ее, как факел, раздувало,
Ту истину, которая в тебе,
Не опускай тяжелого забрала,
Летя навстречу буре и борьбе.
Тлен не растлил, и сила не сломала.
И медлит та, с косою на горбе.
Хвала, осанна, ода, гимн судьбе —
Ты жив и зряч, ни много и ни мало!
С тобой деревья, небо над тобой.
Когда же сердце переполнит боль,
Оно взорвется ярко, как фугас.
Возможность эту помни и держи,
Для этого от сытости и лжи
Хранится в сердце мужества запас.
12
Хранится в сердце мужества запас,
Как раньше порох в крепости хранили,
Как провиант от сырости и гнили,
Как на морском суденышке компас.
Пускай в деревьях соки отбродили,
Пусть летний полдень засуху припас,
Пусть осень дышит холодом на нас
И журавли над нами оттрубили,
Пусть на дворе по-зимнему темно,
Согреет кровь старинное вино,
Уздечкой звякнет старенький пегас.
Придут друзья — обрадуемся встрече,
На стол поставим пушкинские свечи,
Чтоб свет во тьме, как прежде, не погас!
13
Чтоб свет во тьме, как прежде, не погас.
Да разве свет когда-нибудь погаснет?!
Костром горит, окном манит в ненастье,
В словах сквозит и светится из глаз.
Пустые толки, домыслы и басни,
Что можно, глыбой мрака навалясь,
Идущий день отсрочить хоть на час,
Нет ничего смешнее и напрасней!
А мрак ползет. То атомный распад.
То душ распад. То твист, а то поп-арт.
Приоритет не духа, а металла.
Но под пустой и жалкой суетой
Он жив, огонь поэзии святой,
И тьма его, как прежде, не объяла.
14
И тьма его, как прежде, не объяла,
Мой незаметный, робкий огонек.
Несу его то бодро, то устало,
То обогрет людьми, то одинок.
Уже не мало сердце отстучало,
Исписан и исчеркан весь листок,
Ошибок — воз, но этот путь жесток,
И ничего нельзя начать сначала.
Не изорвать в сердцах черновика,
Не исправима каждая строка,
Не истребима каждая черта.
С рассветом в путь, в привычную дорогу.
Ну а пока дописан, слава богу,
Венок сонетов — давняя мечта.
15
Венок сонетов — давняя мечта,
Вершина формы строгой и чеканной,
Когда невыносима суета,
К тебе я обращаюсь в день туманный.
О, белизна бумажного листа!
Она источник жажды окаянной,
Манящий образ женщины желанной,
В ночи осенней яркая звезда!
Себя другим в угоду не иначь.
Души от ветра времени не прячь,
Чтобы ее, как факел, раздувало
Хранится в сердце мужества запас.
И свет во тьме, как прежде, не погас,
И тьма его, как прежде, не объяла!