Глава 1
Всего десять лет дала Руси для передышки и восстановления сил черная смерть – чума. Она ушла в 1353-м, чтобы вернуться летом 63-го. Приползла опять с юга, приведя с собою за компанию еще один ужас той эпохи: моровую язву. Надолго поселились на русских землях эти две кары Господни, пожиная свой щедрый урожай. И не было от них спасения ни в избе смерда, ни в монастырских стенах, ни на княжьем дворе…
Не ведал Иван Федоров, изо всех сил старавшийся сохранить русское подворье в далеком Сарае невереженым, что не стало у него жены Алены и двух юных дочерей. На два десятка могил вырос погост Митиного Починка. Почти обезлюдели Лужки, старательно заселенные к этому времени выкупленными русскими полоняниками и беглецами с беспокойных южных рязанских окраин. Бобылем сделался и Федор, положивший в одну могилу и жену-татарку, и трехлетнего сына. Погребальный звон неумолчно висел над Москвою, Коломной, Тверью, Нижним Новгородом и прочими русскими городами, провожая горожан и смердов в их последний путь.
Но не сломлен был дух оставшихся в живых. Ратные продолжали исполнять свои обязанности, монахи служили службы и требы, князья творили мирские дела, продолжая искать выгоду для своих земель. Ставились храмы, копались общие могилы-скудельницы, собирались и погребались трупы. Нависала угроза голода для людей и скотины, поэтому все здоровые ратные княжьих и боярских дружин, в ком не было острой нужды при дворах, отправлялись на заготовку сена и хлебов. Оттого и Федор до осеннего расторопа оказался в своем опустевшем тереме в Митином Починке.
Помня рассказы отца о прошлой чуме, он велел всем смердам не трогать одежды и утварь почивших. Для питья привозилась вода из сильного ключа, бившего в овраге рядом с деревней. Новый люд в Митин Починок не допускался, свои же, пришедшие в боярский дом, окуривались густым дымом сухой полыни и можжевельника, обувь и руки протирались крепким уксусом. Постоянно топилась баня для всех, возвращавшихся с полей. Для хранения зерна и иных припасов строго-настрого велено было рубить лабазы на столбах, чтобы крысы и мыши – главные разносчики заразы – не в силах были добраться до мешков и ларей. С той же целью собирались по всей округе кошки. Усилия не оказались напрасны, среди федоровских людей мор быстро пошел на убыль.
Суздальские полоняники Константин и Ефросинья сошлись в семью еще при жизни Алены. Теперь боярский дом держался лишь на них. Женщина стряпала и стирала, топила баню и следила за скотиной. Муж дневал и ночевал в поле, работая то косой-горбушей, то трехзубыми деревянными вилами верша копны готового сена. Не было в те дни деления на мужскую и бабью работу, выживать приходилось всем и вместе.
Ежедневный тяжелый труд не смог задушить в Федоре плотских желаний, а при виде тела, столь успешно гасившего их в походе на Суздаль и позднее, страсть еще сильнее молоточками стучала в висках. Однажды, не в силах совладать с собою, молодой боярин прискакал с рыбных ловов, бросил на кухне кожаный мешок с белорыбицей и приказал:
– К вечеру ухи на всех навари! Жбан пенного поставлю, пусть мужики немного расслабятся. Да баньку истопи пожарче.
Он подошел к холопке, положил тяжелую руку ей на ягодицу и заглянул в глаза:
– Поняла ли, Фросенька?
Женщина замерла с деревянной лопатой в руках, которой собиралась вынимать доходившие в печи хлеба. Федор с легким усилием забрал ее и положил на пол:
– А ведь я по тебе уж которую ночь скучаю, Фрося? Снова тебя рядом с собою вижу. Пойдем, пожалеешь бобыля?! Мужики не скоро возвернутся…
– Грех это, боярин! Мы ведь с Костенькой венчанные.
Близость желанного тела сделала Федора глухим. Он нагнулся, плотно припал губами к ее упругим устам, крепко обнял, жадно тиская еще по-девичьи тугую грудь, и, к радостному удивлению, почувствовал ответный поцелуй. Уже не раздумывая, подхватил Ефросинью на руки и отнес к себе в спальню…
Покой пришел лишь после того, как боярин трижды овладел женщиной. Откинувшись на спину, он сладостно прикрыл глаза. Легкие пальцы приятно перебирали его запотевшие кудри, пробегали по волосатой груди.
– Горячий ты, жадный… Я за Костькой забыла уж, когда и стонала сладко…
– А мальца все ж сотворил твой Костька ладного, – не открывая глаз, бормотнул Федор. – Мне же теперь надо новую жену искать, чтоб род не прервался…
Глубокий женский вздох, и вдруг, словно удар грома:
– То ж твое чадо, Феденька! От тебя понесла, когда мы под возом ноченьки коротали!
Федор приподнялся на локте:
– Не врешь?
– Вот те крест!
– Пошто ж матери в свое время не поведала, глупая?
– А зачем? Жена твоя жива была, боярыня ж сама велела за Костьку замуж идти, чтоб дворню плодить да его ко двору покрепче привязать. Коль не веришь – глянь на Антипку! Ваша порода, Федоровская!
Боярин надолго замолчал, осмысливая неожиданную весть. Ефросинья невесомо погладила его по щеке:
– Узнал – и забудь. Для того поведала, чтоб знал, коли черная меня приберет. Помни, более никто не ведает, что Антипка – боярских кровей. Будем жить, как жили, а там как Господь повелит. Дай я встану, любый, хлеба, поди, сгорели уже. Чем работников твоих кормить ноне буду?!
Жить «как жили» у Федора далее не получилось. Когда Константин был в отъезде (а отсылать его хозяин стал все чаще!), Фрося вновь обнимала боярина. Догадывался ли обманываемый муж об их отношениях? Скорее всего да, такое трудно утаить. Но молчал… до поры до времени. Пока вернувшиеся из Москвы мужики, отвозившие на двор тысяцкого рыбу и фураж для коней, не сообщили:
– Боярин, Костька пропал!
– Как пропал?
– Разгрузились мы, поели. Порешили из утра обратно двигаться. Костька сказал, что до торга прогуляется, жене подарок купит. Ну и… не возвернулся.
– Стражу на воротах не вопрошали?
– Мы вельяминовскому ключнику обо всем поведали, но ответа так и не дождались. Ты велел к субботе возвернуться, вот мы обратно и поспешили. Была еще причина: отец твой из Сарая приехал, просил повидать его. Сам зело занят, не может Кремника покинуть. Так что вопроси там сам ключника про Костьку, боярин!
Спустя сутки сын радостно обнял отца:
– Пошто приехал, батя? Князь вызвал, аль случилось что?
– Случилось…
Иван понизил голос и продолжил:
– Василий Кирдяпа, сын Дмитрия Суздальского, в ставке хана Азиза появился. Дары привез новому хану, ярлык для отца великокняжеский просит. Кроме как мне, некому боле было с этой вестью в Москву гнать. Днями в Суздаль ко князю Дмитрию Алексий посольство ладит, меня тоже в него включил.
– Старшим кто едет?
– Тимофей Вельяминов с племянником Иваном. Надобно обговорить многое с Дмитрием Константиновичем до возвращения сыночка.
– А коли не успеете? – с испугом спросил Федор. – Не покуют вас тамо в железа суздальцы, если ярлык на руки получат?
Иван в ответ промолчал и лишь грустно улыбнулся.
Глава 2
Чума унесла с собою старшего из Константиновичей, Андрея Нижегородского. Его стол занял младший брат Борис, презрев лествичное право и предсмертную волю старшего брата. Укрепив город, он не пустил в Нижний Дмитрия и выпросил на княжение ярлык у хана Булгарского улуса и его главной жены Асан. Дмитрий смирился, ханский ярлык в те годы на Руси решал все: за ним стояли тысячи и тысячи жадных вооруженных кочевников. Он вернулся обратно в Суздаль, ясно не осознавая, как ему теперь поступать далее. Горячий сын Василий начал сам делать все за отца.
Воспользоваться братней замятней решил и митрополит Алексий. То, что Дмитрия не допустили в главный город Суздальского княжества, Москве было на руку. Оставалось лишь попытаться грамотно разыграть эту партию. Весть о появлении Кирдяпы в Сарае очень усложнила планы Алексия. Тимофею Васильевичу Вельяминову было поручено во главе наскоро собранного посольства отбыть в первую столицу одного из старейших княжеств Залесной Руси. Митрополит понимал, что главным было успеть заручиться поддержкой и согласием с его планами более рассудительного и уже успевшего дважды ожечься о великокняжеский стол старшего брата. До его кончины все остальные были для Москвы не слишком опасны. Тимофей Вельяминов вез в Суздаль два заманчивых московских предложения.
Князь Дмитрий был извещен о прибытии московских послов. Его раздирали противоречия: принять посланцев Алексия или дать от ворот поворот. С одной стороны, хлопоты сына в ставке Азиза могли увенчаться успехом, и ярлык на великое княжение вновь окажется в руках Суздаля! С другой… Дмитрий уже дважды с соромом был изгоняем из Владимира. Если Василий привезет лишь бумагу, не подкрепленную татарской конницей, – быть ему битым и в третий раз! Брат Борис ради признания Москвой его прав на Нижний Новгород не двинет с места ни пешца. Прочие удельные князья уже получили славный урок, и последовать участи галицкого и стародубского князей вряд ли кто захочет. И что останется? Старый Суздаль, из земель которого при новом нашествии московских ратей заберут в полон тысячи смердов? Выкупить их обратно не хватит серебра в опустевших кладовых. Ярость детей, которая в конце концов неминуемо обернется против отца? Бесславная и нищая старость?
Если же Алексий проявит милость и поможет вернуть Нижний, это было б неплохо. Город, по достатку своему и подчиненным землям уже не уступавший Великому Новгороду, питал бы серебром своего князя непрерывно. Крепкий союз с Москвою обеспечил бы защиту от степняков. Как быть, куда качнуться?
Дмитрий так окончательно ничего для себя не решил. Когда башенная охрана возвестила, что показался московский поезд, он приказал открыть ворота и ближним боярам встретить послов за стенами города. Сам же спустился с высокого крыльца лишь тогда, когда княжий двор заполнился фыркающими лошадьми, богато одетыми конными, возками, вооруженной немногочисленной охраной. Облобызавшись с Тимофеем Вельяминовым, Дмитрий широким жестом пригласил гостей в дом. На тот день был назначен лишь званый ужин, все деловые переговоры перенесли на следующее утро.
Длинный стол был уставлен рыбными и мясными блюдами, соленьями, пирогами, кашами, заморскими винами, хмельным светлым и темным медом. Но не было за ним того буйного веселья, что царило обычно во время богатых княжеских трапез. Суздальцы настороженно присматривались и прислушивались к московитам, те же опасались слишком захмелеть, памятуя, что они в этом тереме отнюдь не долгожданные гости. Казалось, хозяин лишь ожидал, когда закончится этот долгий ужин, и можно будет спокойно проследовать в свою спальню. Но Тимофей Васильевич был матерым переговорщиком и в нужный момент, когда заговорили о князе Дмитрии Ивановиче, притворно-горько вздохнул:
– Растет великий князь, править все больше учится. Одна только беда: унесла черная брата его Ивана! Ведаешь о том, Дмитрий Константиныч?
– Каждого двора беда эта коснулась. Я тоже брата в землю положил.
– Так у тебя вон дети славные какие растут! Случись чего, отца заменят и в кресле, и в сече. А наш князь один остался в роду. Наследники ему край как нужны! Вот и порешила дума наша боярская вкупе с Алексием женить Дмитрия Ивановича не мешкая. Не желаешь породниться? Твоя Евдокия, поди, уже на выданье?
Дмитрий Константинович, засунувший себе перед этими словами в рот новогородскую резную ложку из рыбьего зуба, полную золотистой щучьей икры, от неожиданности втянул добрую порцию воздуха и мучительно закашлялся. Подскочивший тотчас окольничий несколько раз лупанул князя кулаком промеж лопаток. Отпустило…
– Это такое дело… это думою решать надобно, – просипел Дмитрий в ответ.
– Само собою, кто спорит, – согласился и Тимофей Васильевич. – Вот завтра о своих делах перебаем, потом ты и думу собери, обмозгуйте все. Токмо не мешкайте, нам велено возвернуться не стряпая. Коли с вами тут согласия не достигнем, посольство в Нижний к Борису поедет. Так уж наши бояре на своей думе постановили!
Нужно ли говорить, что в голове суздальского князя после всего услышанного до конца застолья воцарился полный сумбур. Всю последующую ночь он провел, не смыкая глаз.
Поздним утром, испив по чаре вина, чтобы прогнать муть похмелья, Дмитрий Константинович и Тимофей Васильевич уединились в верхней горнице для переговоров.
– Так что хочет предложить мне Алексий? – после нескольких дежурных фраз вопросил суздальский князь.
– Мы помогаем возвернуть тебе Нижний и подписать договор с младшим братом о вечной любви и согласии. Борису отойдет Городец. Кроме того, я об этом вчера баял, Дмитрий Иванович возьмет за себя Евдокию. Ты получаешь место в Московской думе возле кресла великого князя. Согласись, это ведь немало.
– А что взамен? – горько улыбнулся Дмитрий.
– Взамен ты подпишешься под грамотой, что великому князю ханом Авдулом и Мамаем выдана, и в коей великое княжение владимирское названо вотчиною великого князя московского. Пообещаешь, что ни ты, ни потомки твои великого стола под Москвой искать не будут.
– А коли у меня вновь ярлык ханский на руках окажется?
– Было ведь это, Дмитрий Константинович! Два раза было! Но ты как сидел, так и сидишь здесь, потому как мы гораздо сильнее, – стараясь придать голосу мягкость, ответил Тимофей. – Ты уж прости мне эти слова, моими устами нонче великий князь вещает.
– Василий обещал из Орды татарскую помощь привести!
Вельяминов кашлянул в кулак.
– Дозволь мне нашего человека из Сарая на минутку призвать? Он тебе повестит, каковы нонче дела у Азиза.
– Ну… зови, – после долгой паузы ответил князь.
Вошел Иван Федоров, низко поклонился Дмитрию. Тот взглядом указал на широкую скамью у двери.
– Как считаешь, Иван, сможет хан Азиз тумены свои нонче на Русь прислать? – произнес Вельяминов.
– Никак не сможет, – уверенно ответил глава русского подворья.
– Докажи!! – вспыхнул Дмитрий.
– Про Мамая ты ведаешь, княже! Он на Сарай зариться не передумал, тумены его над Волгой висят. Серебра у Азиза мало, улусники новому хану плохо подчиняются, ратей своих за спасибо не выставят. Всю зиму татары меж собою в степи резались, много нукеров полегло. Мор у них, как и у нас. По осени степь, воюя, выжигали, зимой джут свирепствовал. Скотины пало не счесть. Ослабела Орда, княже! Так что скорее от Мамая, чем от Азиза пакости нашим землям ждать сегодня можно. Я не вру, на кресте могу в сказанном поклясться.
– Поди прочь, – тихо и как-то обреченно произнес князь. Дождавшись, когда дверь закрылась, столь же тихо вопросил:
– Пошто ты вчера Борисом меня и бояр моих пугал, Тимофей?
– Не пугал я, княже. Сам пойми: с тобою не столкуемся – Бориса о подписи под Мамаевой грамотой просить станем. За обещание оставить за ним Нижний тот подпишет что угодно, ты его знаешь.
Дмитрий вновь вспыхнул:
– Отобью! Ольгерду поклонюсь, чтоб конницу дал!!
– Ольгерд никогда тебе против Бориса, тестя своего, ратных не даст. Ярость сейчас твоими устами вещает, княже, не разум!
Повисла долгая тишина. Наконец князь изрек:
– Обложили вы меня, стойно зверя в загоне. Поживите пока, мне нужно с боярами, с семьей посоветоваться, самому все обдумать хорошенько. Через седмицу дам ответ, Тимофей Васильевич!
Вельяминов пристально посмотрел на собеседника, но ничего не ответил.
Глава 3
Прошло пять дней. Суздальский князь проводил время то один, то в беседах с боярами, женой, дочерьми. Младшая, Евдокия, узнав про возможное сватовство великого князя, заметно изменилась в поведении и в отношении к отцу. Однажды на вопрос Дмитрия, хочет ли она стать женой пятнадцатилетнего сына Ивана Красного, неожиданно вспылила:
– Зачем такую глупость спрашиваете, батюшка? Конечно ж хочу! И вам неужто интереса нет с великим князем породниться?
– Цыц! Мала еще такие вещи говорить!
– А коль мала, пошто сами спрашиваете? Я ж вижу, мнетесь все, Ваську ждете. Только вспомните ту сказку, где лиса за двумя зайцами сразу гонялась. Так голодная и легла спать, глупая!
Она помолчала немного и добавила:
– Коли выдадите меня за Дмитрия, я вам до последних дней с мамой опорой и защитой буду. И внуки ваши великими князьями вслед отцу станут, помните!
Этот простой довод явно поразил князя в самое сердце. Он привлек дочь, поцеловал ее меж густых бровей и слегка оттолкнул в сторону девичьей горницы. Вышел на крыльцо, обозрел двор. Трижды перекрестился на купола Рождественского собора. Солнце садилось, восьмиконечные кресты горели позолотой над Суздальским Кремником, словно благословляя князя.
«Завтра же дам московитам свое согласие! – твердо решил Дмитрий. – Права Дуня, от добра добра не ищут. Пусть не я, так хоть внук мой над Русью вознесется!!»
Сон князя в ту ночь был крепок и спокоен. Снился ему полуденный обеденный прием московских послов, слова согласия и любви, которые он произнесет, довольные лица ближних бояр, не желавших дальнейшей распри с сильным соседом. Но как жаль, что не всегда завтра бывает таким, каким видится оно сегодня!..
…Иван возвращался после утренней проездки лошадей. В то утро он, взяв с собою двух гридней, проехал рысью три поприща, желая посетить в соседней Кидекше заложенный еще Юрием Долгоруким храм святых князей Бориса и Глеба. Старый боярин все чаще и чаще начинал ловить себя на мысли, что устал уже от мирского бытия и хлопот. Он все более стал понимать племянника Андрея, оставившего мирскую жизнь и подавшегося в пустынь ради монашеского подвига. Его более ничто уже не удерживало: любимая жена вознеслась на облака вместе с ангелами-детьми. Единственный сын прочно встал на ноги, повзрослев и научившись просчитывать свои поступки на какое-то время вперед. Служба?.. Он уже послужил многим князьям, приобрел определенный достаток, который, если быть честным, его более нимало не волновал. Митин Починок и Лужки были за сыном, он хорошо нес свою службу мелкопоместного боярина, исправно собирая корма и выход, не забывая при этом себя. Оставалось лишь одно – долг! Не совсем понятное чувство, сидевшее в самом сердце и заставлявшее быть верным молодому князю, митрополиту, Вельяминовым, всем прочим, что не жалели здоровья своего и достатка ради возвышения княжества и сплочения вокруг все более усиливавшейся Москвы!
Когда он ступил в храм, сердце кольнуло. Вспомнился племянник, подобно молодым муромскому и ростовскому князьям безропотно встретивший свой последний час от русских же неправедных ворогов. Иван помолился на иконную стену, погладил посеревший от двух столетий пористый известняк, прочитал несколько надписей, процарапанных на камнях прихожанами. Отчего-то не хотелось ехать обратно. Словно что-то пыталось удержать старого человека…
Широко перекрестившись, Иван резко повернулся и вышел на каменные ступени.
Когда завиднелись суздальские ворота, боярин натянул поводья и поднял правую руку вверх. Переезжая мост через Каменку, в город втягивался довольно длинный верхоконный поезд. Тускло блестели запыленные брони дружинников, алели овальные щиты, горели насадки копий, притороченных к седлам. Немного приотстав, чтобы поднятая пыль отнеслась в сторону, ехал еще один отряд. Конский бунчук во главе, низкие лохматые лошадки и характерные меховые шапки не оставляли сомнений, что это были татары. Спустя несколько минут все конные скрылись за городскими стенами.
– Кто это, Федорович? – испуганно-напряженно вопросил один из дружинников.
– Боюсь, княжий сынок из Орды возвернулся, Васька Кирдяпа. А раз с татарами, то вместе с ним и баскак Азизов пожаловал. Ярлык они Дмитрию Суздальскому привезли, братцы!
– А как же там теперь наши?!
Иван обернулся. На лицах еще молодых воев застыл испуг.
– С нашими может и плохо приключиться, – медленно выдавил из себя боярин. – Я Ваську знаю, бешеный он! Мечтает сам когда-нибудь великим князем стать, ради этого и через кровь переступит. Лишь бы отец ему этого не дозволил…
Он надолго замолчал, до боли закусив нижнюю губу.
– Дорогу на Владимир и Юрьев знаете? – вопросил он, не поворачивая головы.
– Пошто?
– По то, что тебе, Овдоким, до двора митрополита Алексия предстоит, возможно, правиться, а тебе, Сергий, до Юрьевского князя. Сейчас я на княжий двор отправлюсь вослед этим новым гостям. Коли вскоре обратно не явлюсь и знак не подам, скачите что есть мочи, куда я указал. В обоих местах скажете людям князя нашего и митрополита одно: Кирдяпа из Орды возвернулся, ярлык отцу привез. Наших всех в железа поковал али, еще хуже, жизни лишил. Далее уж пусть батюшка Алексий мыслит, как быть!
– Ты ж голову там сложить можешь, Федорович!! – почти выкрикнул Овдоким. – Пожди с нами, а потом вместе коней во Владимир и направим!
– Ты не подумал, что там может все помирному разрешиться? – резко оборвал его Иван. – Тогда что? Возжелает Дмитрий Константиныч добровольно под Москву передаться, как вдруг прослышит, что рати на его удел идут?! На чью совесть кровь пролитую возложить тогда прикажешь?
Не дождавшись ответа, Иван грустно усмехнулся:
– Все, порешили! И еще одна вам просьба будет, братцы, последняя! Не знаю, как уж вас там в стольном граде и Юрьеве примут, а токмо гоните-ка вы своих коней бережно до самой Москвы и передайте мои слова самому великому князю либо тысяцкому! Коли окажемся мы тута в железах, нам токмо ратная подмога поможет. Да скажите Василию Васильевичу, что татар в Суздаль прибыло мало, не более сотни. Это только охрана при посланце Азизовом.
И, увидев новый вопрос в глазах молодого ратника, пресек его:
– Ты поедешь в град вместо меня, Овдоким? Чтобы увидеть, как с боярами Вельяминовыми обходятся, какую им честь воздали? Нет? Тогда делай, что я тебе приказал, и помни: вернусь живой – за непослушание либо леность голову с плеч сам снесу! Все, ребятки, поехал я, а вы покуда в кусты слегка отступите. Коли махну над головою исподней рубашкой – все хорошо. Коли иным чем – в полоне мы все оказалися.
Иван истово перекрестился и не спеша тронул своего верного вороного спутника.
Чем ближе были ворота, тем сильнее хотелось повернуть назад. Распахнутые створки казались жирными губами жадного рта, желающего как можно скорее всосать свою новую добычу. Одна из половин ворот колыхалась туда-сюда по ветру, издавая пронзительные душещипательные стоны. Сын Федоров вновь перекрестился и толкнул коня пятками под брюхо.
По дороге к княжьему двору ему почти не встретилось горожан. Видимо, наученные горьким опытом, при виде татар жители Суздаля попрятались по домам, закрыв калитки на засовы. Дубовые, окованные полосами железа ворота к терему князя Дмитрия оказались распахнуты и без охраны, и уже одного взгляда Ивану хватило, чтобы понять, что за ними творилось непотребное!
Московские дружинники покорно стояли, бросив к ногам оружие. Молодой Иван Вельяминов отбивался саблей от нескольких суздальских ратных, железным ежом копий прижавших его к амбару и пытавшихся неумело накинуть арканы. Тимофей Васильевич что-то кричал, отпихивая вяжущих его гридней. Несколько пеших и конных равнодушно наблюдали за происходящим со стороны.
Поняв, что иной возможности не будет, Иван вернулся к городской стене, несколько раз взмахнул узкой полоской сабли, а затем повелевающе указал ею на мост через Каменку. С облегчением увидел, что двое конных тронулись с опушки леска в указанном направлении, дождался, пока они не скроются из вида, и вновь повернул коня внутрь суздальского Кремника.
К моменту его возвращения замятня на княжьем дворе прекратилась. Князь Дмитрий стоял рядом с сыном Василием, оживленно что-то с ним обсуждая. Татары вязали коней к коновязи, гортанно переговариваясь и зазывно окликая девок, снующих туда-сюда. На Ивана никто сразу не обратил внимания.
– Добрый день, княже!! – первым подал голос московский боярин.
Он повел глазами по сторонам и вдруг увидел сарайского знакомого. Татарский нойон Серкан-бей, с коим доводилось встречаться еще в ордынской столице, с интересом наблюдал за новым действующим лицом.
– О! – воскликнул Василий Кирдяпа. – Остатняя птичка сама в клетку залетела! А ну, братцы, тащите его ко всем остатним!
– Князь, ты не отменишь этого приказа?! – громко крикнул Иван.
Дмитрий явно замялся. Его обычная двуликость и нерешительность проявились здесь более чем наяву. Сын вновь взял инициативу в свои руки:
– В железа его, я сказал!!! Отец, очнись, ты уже снова великий князь!! В твоей воле жизни этих московских холуев!!
Прежде чем ратники Василия достигли его, Иван успел крикнуть:
– Серкан-бей!! На твоих глазах те, кому ты привез ярлык, надругались над одним из главных заветов великого Чингисххана!! ПОСОЛ НЕПРИКАСАЕМ!!! Ты хочешь, чтобы степь узнала, что хан Азиз этот завет не чтит?
– Вы завтра же будете кормить псов на заднем дворе, и об этом никто не узнает! – озлобленно огрызнулся Василий.
– Он ошибается, Серкан-бей! Честью своей клянусь! Четверо моих слуг по разным дорогам спешат довести эту весть до великого князя Владимирского! Если наши головы останутся на корм собакам князя Дмитрия, коему не благоволит сам Мамай, – хорошо ли это будет для Азиза?!
Иван выкрикивал все это на татарском, справедливо полагая, что люди Василия могут впоследствии исказить перевод его слов. По осуровевшему лицу нойона он понял, что усилия были не напрасны.
– Они действительно послы? – повернул лицо к Дмитрию нойон. Князь замялся, затем лишь потерянно кивнул головой. Василий Кирдяпа, желая смягчить ситуацию, закричал:
– Они – люди Мамая!! Мамай – враг Азиз-хана!! Неужели ты хочешь принять их сторону, Серкан-бей?! Я напишу об этом великому хану!!
Невозможно описать то выражение, что легло на лицо татарского нойона. Он вначале скривился, затем вытащил из тороков плеть, доехал до княжеского сына и сплеча стеганул того по лицу. Кирдяпа успел прикрыться локтем.
– Я передаю тебе ярлык великого Азиза, князь! – раздельно, почти по слогам сказал по-русски Серкан. – Садись на стол, если можешь! Я также передам моему господину все, что увидел в твоем стольном городе. Стол и меда хмельного мне и моим нукерам, завтра мы отъезжаем обратно!
С невозмутимым спокойствием татарин повернулся и проследовал к коновязи. Слуга поспешно поддержал его при сходе на землю, привязал узду к слеге и вынул изо рта удила. Суздальцы потерянно молчали.
– Отведите его к тем, – произнес наконец Дмитрий. – Железа не накладывать…
Трое дюжих ратных подскочили к Ивану, заломили руки и повлекли к крутым каменным ступенькам, ведущим под основание башни Рождественского собора. К неожиданной своей радости, московит не ощутил при этом особой боли: суздальцы выполняли службу без особого рвения!
– Стоять! – раздался вдруг за спиной властный голос.
Василий Кирдяпа догнал пленника, схватил его за седые волосы и рывком поднял голову вверх. Бешеные зрачки ввинтились в красные, в старческих прожилках, глаза.
– Не знаю, какая вошь укусит в очередной раз батюшку, но тебя, пес смердючий, я лично вот этой рукою располовиню!!! Пусть только узкоглазые со двора съедут, сам в подвал спущусь!!
Кирдяпа бешено плюнул в лицо Ивана и отрывисто бросил:
– Заковать!!!
– Но ваш батюшка велел… – осмелился было напомнить один из гридней.
– Заковать, пес!! Плевал я на своего трусливого отца!!
Спустя пятнадцать минут, гремя ржавыми оковами, Иван воссоединился со своими знакомцами-московитами.
Глава 4
Встреча для многих была явно неожиданна. Иван Вельяминов приподнялся на локте, всмотрелся в лицо втолкнутого в каменный мешок и удивленно присвистнул:
– Федоров?! А я думал, ты умнее! Пошто сам в пасть кирдяповскую сунулся? Ты ж должен сейчас в Москву во весь опор скакать, чтоб наши головы отсюда вытащить!
– Скачут, Иван Васильевич, скачут! Скакать – не хитрое дело. Лишь бы только коней сдуру раньше времени не заморили.
– Кто скачет?
– Гридни князевы, Овдоким и Сергий.
– А ты чего не поберегся? – теперь уже совершенно иным голосом вопросил сын московского тысяцкого.
– Кто б тогда Дмитрию Константиновичу повестил, что подлость евонная не осталась безликой и безгласною? – натянуто-спокойно ответил Иван. – Тут еще, на счастье, кили-чей татарский знакомцем оказался. Завтра со своими нукерами обратно в Сарай подаваться решил. Что в татарах я ценю, Иван Васильевич, так это верность своим традициям! Как узнал, что суздальцы послов, стойно мужиков пьяных, в поруб затолкали силою – сразу в лице изменился! Мыслю, теперь и Кстинычу будет над чем подумать, прежде чем на плаху наши головы класть!
Внимавший до этого словам Федорова молча, Тимофей Васильевич подал голос:
– Иди сюда, Иван! Переспим это дело, утро вечера мудренее.
Уже когда хозяин русского подворья прилег рядом на пук свежей ржаной соломы, Вельяминов шепнул:
– Мыслишь – донесут нужную весть орелики?
– Донесут, боярин! Парни сметливые. Хотя бы один, но доскачет до князевых людей.
– Ну, тогда и нам в тоску впадать грех. Поглядим, как суздальцы далее запоют. Коли вылезем отсюда невережеными, Иван, сам перед князем просить буду, чтоб наградил тебя достойно!
– Полно, боярин! Оно, конечно, милость князева завсегда приятна. Но ведь с собою на небеса злато-серебро не захватишь, тяжело оно. А на земле и того, что уже имею, на мой и Федькин век хватит, коли Москва сильна будет и земли свои ворогам зорить не позволит.
Усталость, скорее нервная, чем физическая, все более овладевала Иваном. Подбив соломы под голову, он поднял воротник ферязи, запахнулся поплотнее и быстро погрузился в чуткий, но столь желанный сон. И снилось ему, будто въезжает в ставший родным Митин Починок на свежем игривом коне, а у первой же избы встречают его сын Федя и любимый не менее родного сына, уже ушедший служить вечную службу Господу, Андрей-Симон.
Двое суток москвичи пребывали в тягучем неведении. Им давали пищу и питье, им выносили ночные посудины, но суздальцы делали это молча, не откликаясь на вопросы полоняников. А все лишь потому, что там, наверху, уже долгое время длилась котора между отцом и сыном!
– Ты совсем поглупел, отец! Стал не князем, а трусом!! – кричал потерявший над собою контроль Василий. – У тебя на руках ханский ярлык, а ты не решаешься занять свое законное место!!
Дмитрий застыл с кубком в руке, а затем в ярости выплеснул недопитый мед в лицо сына.
– Заткнись, щенок!!! Что ты понимаешь? Я уже дважды имел ярлык и дважды досыта испил чашу своего позора!!! У московского Дмитрия тоже есть такой фирман!!!
– Твой выдан ханом, сидящим в Сарае!! Великим ханом!
– Если б он еще подкрепил его хотя бы парой туменов. Он бы для меня действительно стал великим! Алексий ведь меня просто не допустит до Владимира! Понимаешь ли это?
– Москва ослабла, у них мор ратных поубавил, – уже менее нервно ответил Кирдяпа.
– А у нас что, на погостах крестов не прибавилось? Ты выдь, проедь по дворам, в соседние села загляни! Попы не успевают мертвых отпевать!
Наступила короткая пауза. Князь глубоко вздохнул и вновь наполнил свою чашу. Василий с некоторой опаской глянул на питие.
– Давай я до Бориса доскачу, уболтаю его. Тогда можно будет и Ольгерда о помощи просить, – предложил сын.
– Борис не дурак. Ему нужно мое обещание, что Нижний останется в его власти. Но такое же обещание даст ему и Алексий! Брат бросил меня в последний раз, отчего ж ему этого не сделать снова? Борьке выгоднее остаться под Москвою и платить Мамаю уменьшенный выход, чем, в случае моей победы, отдавать дать, словно Джанибеку. Это же касается и прочих князей. А Ольгерд… Ольгерд потребует за помощь изрядный кус западных земель. Над чем же я княжить стану, коль великий стол займу? Русь собирать надобно, а ты мне дробить ее предлагаешь! Не подумал, что после тот же Ольгерд нас со всеми остатними потрохами и заглотит?
– Значит… подпишешь Мамаеву грамоту? Согласишься, что великий стол стал вотчиною московитов? – горько вымолвил Василий.
Он сел за стол, запустил пальцы в лохматые кудри и вдруг с размаху саданул кулаком по столу.
– Но я не могу, не хочу этого допустить!!! Я сам когда-нибудь во Владимире сесть хочу!!!
Дмитрий с легкой усмешкой глянул на сына. Ответил не сразу:
– Надеюсь, ты станешь удельным князем после моей смерти? Вот тогда и борись за Владимир, коли прыти не поумеришь к тому времени. На Руси давно уже лествичное право похерили, еще со времен Юрия Даниловича Московского! Есть ум и силы, поддержит тебя земля – борись и садись. А ярлык… ярлык ты теперь в Орде завсегда получишь, было б чем за него заплатить!
Последнюю фразу Дмитрий произнес с нескрываемым презрением. И действительно, к тому времени Золотая Орда стала чем-то вроде продажной девки, за серебро готовой как угодно потешить платящего. Правда, норовистой девки, за спиной которой все еще оставалась Степь с ее десятками тысяч готовых сесть в седло кочевников…
Василий бешено глянул на отца, налил себе хмельного, в несколько глотков опустошил чашу.
– Я буду мстить Дмитрию до конца дней своих, – сквозь зубы выдавил он. – Каждому московиту буду мстить!!!
– Дмитрий может стать твоим зятем, не забыл? И тогда будешь его ненавидеть?
– Всегда!!!
– Ну, тогда запомни слова мои, Васька!! – медленно, но явно с закипающей злостью в душе произнес Дмитрий. – Коли ты будешь мне при жизни моей под ногами мешаться, с Москвой пытаться меня схлестнуть – выгоню из княжества вон!! Доживай тогда свой век изгоем!
Отец шагнул было к двери, но словно споткнулся:
– Да, коли с теми, что в порубе сидят, случится неладное, – тебя самого к стене на цепь прикую! Все, нету больше об княжении великом разговора! Я все решил!!
Хлопнув дверью, он не мог видеть, как сын показал ему вслед здоровенную злобную фигу.
(Забегая вперед, скажем, что Василий Кирдяпа так и не смирил своей ярости. Во многом именно благодаря ему, его лживой клятве, подтвержденной целованием креста, Москва пятнадцать лет спустя раскрыла перед Тохтамышем ворота, обрекая сама себя на вырезание и гибель в пожаре…)
Поднявшись в свою горницу, Дмитрий немного успокоился, затем велел привести к себе Тимофея Вельяминова. Когда боярин преступил порог и встал перед сидящим на скамье князем, тот тоже поднялся на ноги.
– Забудем все, что меж нами за эти два дня было, Тимофей Васильевич. На вот, держи, передашь это Дмитрию Ивановичу. Заодно и мой поклон низкий, и желание звать его отныне и навеки старшим братом!
Москвич развернул свиток, хотя уже и без этого догадался, что увидит. Пробежался глазами по ханскому ярлыку.
– Спасибо, Дмитрий Константинович. Рад, что все так кончается. А давешнее… что ж, мало ли что меж соседями случается? Все помнить – головы не хватит.
– Присядь, Тимофей Васильевич, испей чашу.
По зову князя стряпчий быстро внес кувшин с вином и легких закусок. Вельяминов с поклоном принял кубок, выпил его до дна и утер бороду.
– А что мне еще великому князю передать? – неторопливо произнес он.
– Скажи, что я ждать буду обещанного мне Нижнего. Потом в свой черед Москву навещу, грамотку Абдулову подпишу. Ну, а потом… пусть сватов князь присылает!! Сыром кормить их не стану точно!!
Князь облегченно рассмеялся, чувствуя, как с этой беседой все больше и больше его покидает нервное напряжение последней недели. Решение было принято и прозвучало, мосты за собою окончательно сожжены.
– Помойтесь ноне в баньке, гости дорогие. Трапезу добрую примите. А завтра после заутрени можете отъезжать с Богом. Дадите знать, когда против Борьки ратных своих готовить, я не умедлю.
Глава 5
Солнце уже высоко стояло над ломаной линией горизонта Ополья, когда небольшой отряд москвичей выехал из ворот Суздаля. У крыльца терема их проводили ближние князя, сам он попрощался лишь с двумя Вельяминовыми за закрытыми дверями. Пьянящий воздух вновь обретенной свободы хмелил, как и вчера, когда они дружной толпою поднялись по ступеням узилища. Застоявшиеся кони сами перешли на рысь, грациозно выбрасывая вперед ноги. Радостно светились лица, некоторые дружинники даже, балуясь, подкидывали по-монгольски вверх короткие копья-сулицы и ловили их. Лишь один Иван был странно мрачен. Это не могло не укрыться от взора Тимофея Васильевича.
– Что смурной, Федоров? Аль темница суздальская по нраву пришлась, покидать неохота было?
– Тут другое, боярин! Не могу из памяти лик Кирдяпы изгнать!
– При чем тут Васька? – удивился Вельяминов.
– Грозился он меня невереженым из города не выпустить.
– Так выпустил же?!
– То-то и оно! Не похоже это на Василия. Я видел, как он на меня смотрел при отъезде. Глазами б загрыз, коли возможно сие было!
– Ну, он на всех так, поди, смотрел, – хмыкнул Тимофей Васильевич. – Небось насолили мы ему под хвост знатно. Зря в Орду мотался, ярлык я в своей суме в Москву везу.
– То-то и важно, что насолили. Боюсь, не захочет он просто так это заглотить. Приказал бы всем брони вздеть, Тимофей Васильевич?
Вельяминов окинул взором окрестности, глянул на безоблачное небо. Представил на плечах тяжесть кольчуги и надетого под нее зипуна. Потом ведь можно изойти до Владимира!
– Не пори ерунды, Федоров! – зазвучал металл в голосе старшего. – Не осмелится Дмитрий.
– Дмитрий – нет!!! А Василий с удовольствием отцу занозу подсунет под зад, чтоб с Москвою попытаться рассорить.
Иван подтолкнул пятками коня и обогнал Вельяминова-старшего.
Тимофей Васильевич был скорее посол, чем воевода. Десятки книг окружали его дома. Не одним лишь русским владел образованный боярин, умел логически думать и никогда не спешил принимать скоротечных решений. Вот и теперь лоб его нахмурился: в словах Ивана была все-таки своя, допустимая правда.
Они проехали по открытому месту несколько поприщ. Вдали завиднелся небольшой хвойный лес, с двух сторон будто обнимавший дорогу. Что-то словно кольнуло Вельяминова в сердце: возжелай кто сделать на их пути засаду – лучшего места было б не найти!
– Стой! – зычно крикнул он. – Всем вздеть брони!! Федоров – ко мне!
– Ты что, дядя? – подъехал Иван. – Какие брони, пошто? С кем ратиться задумал, с оводами?
– А ну, цыц! Делай, что велено, Иван! После шутки шутить будем, как Владимира достигнем.
Тимофей столь грозно глянул на племянника, что тот воздержался от дальнейших вопросов. С недовольным видом принял из рук слуги извлеченную из тороков кольчугу и надел ее прямо на льняную рубаху. Старший лишь недовольно крякнул, но более ничего не сказал.
Иван подъехал уже в полной боевой справе.
– Видишь лесок? – кивнул Вельяминов.
– Вижу. Спасибо, что поверил, Тимофей Васильевич. Сердце, словно ведун, кричит: «Тамо они, тамо!!» Дозволь проверить?
– Поезжай вперед, Иван! И потом саженях в ста впереди нас держись, глазами нашими будешь. Сзади я тоже присматривать повелю.
Иван согласно кивнул, перевел коня в галоп и поскакал вперед. Видя все эти приготовления, ратные вмиг стали серьезными. Кое-кто проверил, как выходит меч из ножен. Отряд продолжил свой путь неспешной рысью.
Федоров скрылся за лесным поворотом. Иван Вельяминов иронично хмыкнул:
– Надо было б ему приказать, чтоб сосчитал, сколь много стволов в этом леску. Чего зря в войну старику играть?
Тимофей не успел ответить. Федоров показался вновь, но теперь он во весь опор мчался назад. Достигнув своих, резко натянул удила. Конь взвился на дыбы, из шеи его торчала длинная татарская стрела. Еще одна торчала у ноги Ивана в седле.
– Десятка четыре их там, не менее, – тяжело выдохнул Федоров. – У дороги за деревьями прятались. Токмо встал, чтоб осмотреться получше, – сразу стрелами ударили. Кабы не бронь…
– Как одеты? – перебил его старший.
– Пешцы, бронь не сверкала. А уж вздета – нет ли, не ведаю, боярин. Не до того было, чтоб всматриваться.
– Справа, полями – марш в объезд! – зычно возгласил Вельяминов. – К напуску от леса быть готовыми, стрелы вложить! И не робей, соколики!!
Глянув на обагренную кровью шею Федоровского коня, добавил:
– Ивану – коня из заводных! Этого брось. Коли силы есть – сам за нами поскачет.
Длинной дугою небольшой отряд обогнул лесок. Было видно, как на опушку высыпали одетые в зипуны люди. Преследовать московитов никто не пытался.
Владимира достигли к обеду. Измученные доспехами и жарой дружинники упросили Вельяминова вначале остановиться на песчаном берегу Клязьмы, чтобы смыть опостылевший пот. Нагие белые тела долго плескались в чистой воде.
Тимофей Васильевич надел на берегу чистую исподнюю рубаху, подставил лицо теплу и ветерку. Увидев, что Иван тоже вздел свежее, подошел к нему и молча крепко обнял. Зачем нужны слова мужчинам, когда глаза и руки могут сказать гораздо больше!..
Глава 6
Теплая июльская ночь лежала над полями, лугами, лесами. На громадном заливном лугу, раскинувшемся внизу, старательно уговаривали всех и вся «спать пора!!» неумолчные перепела. Редкие перистые облака не могли заслонить собою луну, и блестящая лунная дорожка пересекала весь омут на изгибе реки, какою-то колдовскою силой невольно притягивая к себе взгляд. Чуть слышно журчал родник, направляющий свои воды по крутому склону. Доносился голос кряквы, призывающей к себе выведенных на быстрые речные струи шустрых пернатых малышей.
Игумен Сергий стоял над крутым киржачским берегом, пытаясь понять, что явил ему Господь в последнем ярком сне. Привиделось основоположнику Благовещенского монастыря, будто стоит он у весеннего окна. Ярко светит солнце, в лучах которого радужно искрится растущая от крыши сосулька. Вот она все больше, больше! Начинает ронять со своего острого конца звонкие капли, и от этих капель зародилась и потянулась снизу вверх иная, не менее яркая. И чем больше она росла и светилась изнутри, тем меньше и тусклее становилась первая.
Неожиданно откуда-то прилетела большая бабочка чудной расцветки. Она вначале присела на нижнюю льдинку, дабы испить ледяной живительной влаги, а затем перепорхнула на верхнюю. И тотчас воссияла та, подобно сказочному горному хрусталю!! И светили далее обе, даря миру радость пробуждающейся новой жизни…
Сергий обернулся на скрип двери. Пожилой инок Исаакий направлялся растапливать печь и замесить тесто для новых хлебов. Ответ вдруг пришел сам, ниоткуда!
«Троица! Конечно же, Троица. Брат Стефан не возмог направить ее в общежительское русло. Хиреет Троица. А значит, брат Алексий хочет просить меня вернуться вновь туда! И это будет правильно, здесь дело налажено, здесь все прочно. Надо лишь нового, достойного игумена из братии выбрать!»
После утренней молитвы и трапезы Сергий собрал всех тех, кто пришел к нему из Радонежской обители после ссоры со Стефаном.
– Господь меня вновь ко святой Троице на гору Маковец призывает! Здесь нужен новый игумен, братия. Исаакий, возможешь?
Старец тотчас отрицательно мотнул головой:
– Давно хочу попросить тебя, отче, благословить меня на подвиг молчания! Хочу остатние годы свои токмо с Господом беседу вести неслышную.
– Хорошо! Благословлю. Роман, ты?
Рослый монах неуверенно глянул на игумена:
– Дозволь ответить после молитвы, отче? Не готов я вот так, сразу.
– Конечно. Но я верю в тебя, Роман! Пусть же и Господь твой дух укрепит!
Роман к вечеру дал свое согласие. Теперь он должен был быть положен в сан игумена, и для этого Сергий призвал его идти с собой в Москву. Несколько иноков попросили разрешения также вернуться в Троицу вместе со своим святым наставником. Сергий не возразил.
Когда митрополиту Алексию повестили о том, что с Киржача пришел Сергий, духовный владыка русских земель вздрогнул. Он думал об игумене несколько последних дней, и не только в связи с хиреющей Троицкой обителью. Святой старец, и только он, нужен был Алексию для свершения иного мирского подвига.
Когда Сергий Радонежский вошел в горницу митрополита, тот первым встал на колени:
– Благослови, отче, на дела земные! Хоть и «царство мое не от мира сего», но поставлен я Господом верховодить князем молодым и землею русской. Тяжкая ноша эта! Грешен я, отче! Грешен кипением страстей мирских…
Святой старец без удивления положил руку на голову митрополита:
– Не сумуй, брат Алексий! Это Господь возложил крест на рамена твои! Духовная власть владычествовать над властью земной может и должна! Дух превыше плоти, превыше кипения княжих страстей. Помни: я и молитва моя всегда будем с тобою, доколь ты благо Руси единой желать будешь!
Вновь словно игла кольнула в сердце Алексия. Сергий сказал именно то, что хотел услышать митрополит. Поцеловав натруженные ладони старца, владыка поднялся с колен.
– Я сам хотел посылать за тобою, – сказал он, глядя в глубокие голубые глаза святого.
– Троица?
– Да. Но не токмо. Надо тушить пожар между суздальскими братьями. Борис владеет Нижним не по совести. Присядь, брат Сергий!
Алексий дал игумену время обдумать все только что прозвучавшее. Он прекрасно знал своего гостя, у того всегда мысль опережала слово.
– Тебе нужно, чтобы брат Дионисий также рёк против Бориса? – наконец заговорил Сергий.
– Да!!! Ибо иначе он не позволит мне совершить в Нижнем то, что я хочу! Токмо властию церкви возможно сломить ноне Бориса. Ратных вести нельзя, хан Тагай с юга с ордой идет. Одолеет Олега Рязанского – на московские земли навалится.
– Ты хочешь… закрыть церкви в Нижнем? – догадался Сергий.
– Да!
– Мор ведь! – жестко произнес старец. Он словно увидел десятки гробов с неотпетыми покойниками, которых нельзя было класть в могилы. Но и нельзя было оставлять на земле.
– Иначе к мору добавится еще и братняя война, – не менее жестко ответил Алексий. – И новая кровь прольется за великий стол. Азиз хочет видеть во Владимире Дмитрия…
Сергий вновь глубоко задумался. Он прекрасно понимал тяжесть земных забот митрополита.
– Хорошо! Я поеду, владыка. Но мне нужна будет твоя грамота Борису и кто-то из архимандритов.
– Архимандрит Павел уже готов, сыне.
– Когда выезжать?
– Завтра. Грамоту составлю, и с Богом. А это вот тебе, держи!
Сергий развернул бумажный свиток и прочел письмо в Киржачскую обитель за подписью митрополита, в коей тот просил игумена вернуться под Радонеж, обещая убрать из Троицы всех, мешающих установлению в монастыре общежительского устава.
– Да-да, – улыбнулся Алексий. – Ноне хотел с иноком отправить. Ты снова меня опередил, отче Сергий!
Глава 7
Игумен Дионисий Печерский был одной из ярких фигур русской истории середины четырнадцатого столетия. Неутомимый поборник борьбы с Золотой Ордою, он в своих страстных проповедях постоянно призывал и князей, и прихожан к истреблению «нечестивых». «Бешеным попом Денисом» прозвал его в свое время великий хан Джанибек, не решившийся в том числе и по этой причине передать великий ярлык Константину Суздальскому после смерти Симеона Гордого. Дионисий был также активным строителем монастырей и монашеских пустынь, он более, чем Алексий, преуспел в налаживании среди монахов общежительского устава. После смерти епископа Суздальского и Нижегородского Олексея Дионисий надеялся сам занять этот пост. Но митрополит Алексий был осторожен: пока шла пря между Москвою и Суздалем из-за великокняжеского стола, иметь на епархии такую сильную личность, как Дионисий, было опасно. Московский владыка придержал духовное управление этих земель за собою.
Когда игумену повестили, что в Печорский монастырь прибыли несколько клириков из Московского княжества, Дионисий вздрогнул. Суть этого визита опытному политику сразу стала ясна. Москва окоротила Дмитрия Суздальского, заставив того отказаться от великоханского ярлыка. Взамен Алексий просто обязан был удоволить своего нового союзника в другом: возвращении ему самого богатого города княжества – Нижнего Новгорода. А на Нижнем сидел младший брат Дмитрия Борис, чей взрывной характер и готовность ради своих интересов обнажить меч были больше по нраву Дионисию, чем нерешительность и постоянный расчет Дмитрия. Младшего брата игумену было бы проще поднять против татарского засилья.
Приказав монахам принять, накормить и дать возможность отдохнуть гостям, Дионисий уединился в своей келье. Нужно было тщательно просчитать все возможные направления грядущих переговоров. Он никак не мог предполагать, что Сергий твердо отстранит во дворе растерявшихся печорских монахов и вместе с архимандритом Павлом направится к игумену.
Низкая дверка открылась с легким скрипом, впуская двоих, скинувших перед входом запыленные плащи, людей. Дионисий зло вскинул глаза, намереваясь жестко отчитать ступивших в его святая святых без приглашения, и… осекся. Сергия Радонежского он знал лично и давно и никак не ожидал увидеть среди гостей московского святого. Павла он тоже признал, но чуть позже. Гости встали перед хозяином в поклоне, и Печорскому игумену ничего не оставалось, как благословить их и предложить скамью.
– Здоров ли владыка? – задал дежурный вопрос Дионисий.
– Слава Богу. Здоровы ли ты и твоя братия, брат Дионисий? – ответствовал Павел.
– Мор в городе свирепствует. Мнихи день и ночь на улицах и в домах. Собирают усопших, роют могилы, провожают в последний путь. Ну, и сами мрут, конечно, хотя я и делаю все, что возможно.
– Мор по всей Руси пир правит, – согласился Павел.
Сергий молчал, пристальным взором словно проникая в глубину души нижегородца. Тот не выдержал:
– Приехали братьев мирить?
– Борис владеет Городом не по праву! – спокойно ответил, наконец, радонежский старец. – Алексий призывал его на духовный суд, но князь не явился. Тебе то ведомо, брат?
– Ведомо.
– Почто тогда не подвиг его на поездку во Владимир? Прихотям его неправедным потакаешь?
Дионисий замялся. Сергий словно стегал его словами, и укоры троицкого игумена были более чем справедливы. Паства на местах обязана была неукоснительно выполнять волю митрополита!
– Не возмог я силою слова своего князя Бориса убедить, – тихо ответил он. – Боюсь, что и вам это не удастся. Лучше бы князь Дмитрий рать под стены Нижнего привел…
– Тебе и Борису мало крови русской, что уже пролилась из-за упорства князей суздальских? Будем и далее ею землю питать на радость татарам и прочим ворогам земли нашей? Нет, Дионисий, князя Бориса будет судить церковь!!! И ты нам в этом поможешь!
Дионисий вдруг все понял. Он вскинул глаза, чтобы вновь погрузить свой взгляд в бездонную голубизну глаз Сергия. Безмолвный поединок был недолгим.
– Будете закрывать церкви?
– Будем вместе! – поправил его Павел. – Вот грамота владыки. Если Борис воспротивится переезжать в Городец, мы вместе навесим на все храмы замки и повестим о решении митрополита всех священников. Любой, кто его нарушит, будет лишен сана.
– ЛЮБОЙ, брат! – выделив первое слово, словно эхо, повторил Сергий.
Дионисий закрыл глаза ладонями. Он привык, что часто ломал чужую волю, а теперь вот сидящий перед ним в лаптях и дорожной одежде святой ломал его собственную. И был при этом абсолютно прав!
– Но князь имеет ярлык на владение Нижним, – попытался-таки возразить нижегородец.
– Ярлык булгарского хана и его жены, – уточнил Павел. – У Дмитрия ярлык великого хана!
Вновь повисла тяжелая тишина. Дионисий чувствовал на себе тяжесть взгляда Сергия.
– Давайте, я ноне же еще раз переговорю с князем, – предложил печорский игумен.
– Нет! Я не хочу, чтобы Борис съехал со двора. Мы все пойдем к нему завтра утром, брат Дионисий. А ты пока озаботься, чтобы под рукою было достаточное количество замков. Я не хочу использовать те, что сейчас на руках у священников.
Сергий вдруг улыбнулся, словно показывая, что основная часть неприятной беседы закончена.
– Прикажи мнихам баньку истопить пожарче, брат Дионисий. А за ужином мы с тобою, если не возражаешь, о монастырском строительстве побеседуем. Зело ты нас с владыкою в этом святом деле превзошел на землях нижегородских!
Глава 8
Иван Федоров вместе с Федором Кошкой и двумя десятками дружинников возвращался в Сарай. Этот степной город давно утратил свое былое величие, переходя от одного хана к другому, но все же номинально еще оставался столицей Золотой Орды и местом пребывания ее великого хана. Но о каком величии можно было говорить, когда ранее громадная и единая держава рассыпалась на несколько враждующих друг с другом улусов, и великий хан упивался своим величием в лучшем случае год-другой. Азиз, Абдула, Урус-хан… Уже появился на горизонте Тохтамыш, подталкиваемый опытной и безжалостной рукою хромого Тимура. Московское подворье было нужно скорее не для проживания теперь там московских князей и бояр, а как место, откуда проще было следить за Великой степью и вовремя оповещать родные залесные города о текущем спокойствии либо грядущей опасности.
Бояре везли с собою подарки для великого хана и запасы серебра и мехов для взяток нужным эмирам. Алексий снабдил Федора заемными грамотами за подписью и печатью великого князя Владимирского, чтобы при нужде могли русичи брать серебро у торгующих в Орде купцов. Ведая о надежности этих писем, торговый люд охотно ссуживал диргемы, гривны и рубли даже под невысокий процент.
Судно остановилось в Нижнем Новгороде. Помимо закупок продовольствия два боярина, по приказу Алексия, должны были выяснить обстановку в городе. Лишь они одни знали о миссии Сергия Радонежского и, в случае силового его задержания князем Борисом, должны были сделать все возможное для освобождения московских посланцев.
Иван, облачив неброское платье, в сопровождении одного лишь гридня отправился прогуляться по Кремнику и его округе.
В посаде под приречной стеной царило что-то непонятное. Возле небольшой деревянной церкви прямо на земле стояло два десятка домовин, вокруг кипел недоуменно-возмущенный народ, а на дверях церкви висел тяжелый замок. Священник стоял на возвышении, растерянно глядя на паству:
– Не волен я церковь открывать и требы вершить, родные вы мои!!! Митрополит Алексий своей грамотой повелел прекратить в граде все службы!
– Это за что ж такое над нами содеять-то решили?
– Что ж теперь, покойников без отпевания в землю закапывать?
– Может, Москва хочет, чтоб мы кресты поснимали да снова капище на горе поставили, стойно литвинам поганым? Так мы замогем, коли нужда приспичит!!!
– Кто церкви-то затворяет, скажи, батюшка?! Мы его живо за ворота вынесем!
– За что?!!!
Иван не выдержал. Растолкав локтями толпу, он встал рядом со священником, даже на миг не подумав, что разъяренная толпа может избрать его самого в качестве искупительной жертвы.
– Кого вы хотите за ворота вышвырнуть? Сергия Радонежского? Святого своего? А князя Бориса не желаете? Это ж по его воле котора со старшим братом идет нескончаемая! Борис не по праву русскому в городе сел, митрополит Алексий хочет помочь закону восторжествовать, а вы кресты с себя снимать надумали?
– Сергий? Сам Сергий?! – выкрикнул из толпы бородатый мужичина. – Не брешешь?
Иван истово перекрестился, достал нательный крест и поцеловал его.
Толпа пораженно замолчала, потом по ней побежали легкие волны шепота:
– Господи, неужто впрямь своего святого к нам призвал? Может, и мор теперь на убыль пойдет? А где его можно увидеть, где?
Иван почувствовал, как сердце вновь застучало ровно.
– Не ведаю, братцы! Может, другие храмы с Дионисием затворяет…
– В Печору! Айда в Печору, поклонимся Сергию!! Пусть град наш грешный благословит!
– В Кремник айда!
Гробы были оставлены, народ устремился вверх по горе. Лишь один священник остался на месте. Слеза скатилась по щеке и затерялась в седой бороде. Искоса глянув на Ивана, он тихо произнес:
– Пусть это будет моя последняя служба, но не могу я зреть тела неотпетые. Меня Мефодием зовут, боярин. Можешь повестить Дионисию аль самому Сергию, что раб грешный не смог исполнить повеление митрополита своего в точности!
Он повернулся к домовинам и прямо под открытым небом начал читать молитвы.
Иван с чувством легкого восхищения какое-то время смотрел на это печальное действо. Бормотнул скорее для себя:
– Я – мирянин, и не мое дело попов судить. Пошли, Кирилл!
– Куда, Федорович?
– Туда же, куда и народ. Сперва в Кремник, там видно будет.
Ворота в Нижегородский Кремль стояли распахнуты, молчаливые стражники молча пропускали внутрь всех. Предхрамовая площадь была густо заполнена народом. Перед входом в деревянный храм восседал на коне князь Борис в окружении конных гридней. Двери храма были открыты.
– Идут, идут, идут!!! – пролетело вдруг меж людей. – Дионисий и сам Сергий идут!
Толпа начала вдруг сама по себе слегка раздвигаться, давая проход группе клириков. И Павел, и Дионисий были в белых одеждах, Сергий же облачился в строго черное. Гордо поднятая голова, уверенный неспешный шаг, неустанное возложение двуперстного креста направо и налево. Словно подкошенные, люди падали на колени по обе стороны от движущейся к храму процессии.
Наконец священники остановились напротив конного князя. Лицо Бориса было пунцово от гнева. Левая рука непрестанно дергала зажатую в правой плеть.
– Не пущу!!!
Дионисий шагнул чуть вперед:
– Не надо, княже! Не сотвори себе весь город ворогом…
– Прочь, прихвостень московский!!
Сергий молча смотрел на это бесчестие. Затем вздел правую руку и начал благословлять княжье воинство. Несколько гридней не выдержали и покинули седла, также преклонив колени.
– Псы! – рявкнул на них Борис. – Вон пошли!!!
Многосотенная толпа напряженно молчала и истово крестилась. И вновь Иван не выдержал:
– Братцы! Да что ж это деется?!! Князь благословения святого принимать не хочет! Или он уже басурманскую веру успел принять?! А нужен ли нам тогда такой князь?!
И тут вдруг толпу прорвало:
– Может, ты еще и плеть на святых отцов взденешь?
– Покажь крест на груди, князь!!
– Пошел прочь!! Негож ты граду нашему!!
– Не князь ты нам!! Дмитрия хотим!!
Борис крикнул что есть мочи, указав перстом на толпу:
– Руби их!!! Руби черную кровь!!!
Но ни один из дружинников даже не шелохнулся. Медленно, один за другим, они слезли с седел и встали рядом с лошадьми.
Казалось, князя вот-вот хватит удар. Он еще раз бешено огляделся, оскалил зубы и с места пустил наметом коня. Павел отшатнулся, Сергий же остался стоять как вкопанный.
Когда он двинулся дальше, к святому потянулись руки, жаждущие коснуться одежд старца. Взойдя на возвышение, игумен обратился к народу:
– Простите, братия и сестры, что столь сурово с градом вашим поступаем! Но иным путем не удается церкви воззвать к совести князя вашего Бориса! Не по праву занял он свое кресло, и, доколь не уступит его брату, быть Нижнему без церквей! На себя беру я грех этот, отмолю его и попрошу Господа принять всех, направившихся на небеса. Но коль не дадим мы все вместе князю Борису окорота, большие жертвы придется вам принести! Кровью суздальской, московской и нижегородской земля напитается, ратные на улицы эти ворвутся, дома запылают. Простите же еще раз, братия, за то, что ноне вершится!!!
Сергий дошел до двери, обернулся. Один из печорских иноков торопливо подбежал, протянул замок. Казалось, звук проворачиваемого ключа был слышен на всю безмолвную площадь…
Игумен Дионисий также поднялся на церковные ступени.
– Помолим же Господа, чада мои, во искупление грехов наших!..
Площадь молилась и плакала. Текли слезы и по Ивановым щекам. То были слезы умиления и гордости за то, что и он по мере сил своих служит делу торжества Москвы…
…На следующий день сломленный князь Борис послал к великому князю Дмитрию своих послов, повестив об этом игумена Дионисия и московских священников.
Еще будет тайное пакощенье Василия Кирдяпы, перенявшего этих послов под Владимиром. Еще будет схождение ратей, московско-суздальской и нижегородской, завершившееся, к счастью, без обнажения мечей. Но нравственный урок, данный Борису Алексием и Сергием, привел-таки к тому, что князь Борис перебрался в Городец, передав Нижний Дмитрию…
Глава 9
Стоя наверху воротной башни, Василий Кирдяпа долго смотрел вслед дружине дяди Бориса, покидающей Нижний Новгород. Ветер с Волги ерошил длинные волосы, играл полами незастегнутого кафтана, разгонял уже надоевшую этим летом жару и сушь. Дерево на заборолах давно забыло про капли дождя и, казалось, всеми трещинками своими взывало о глотке воды. Брат Семен стоял рядом, машинально отколупывая щепку за щепкой.
– Ну, вот, братик, и переехали мы в свое царство-государство, – негромко произнес Кирдяпа. – Все довольны, все радостны. Дуська скоро великой княгиней станет. Одни мы с тобой, как два яйца вареных – шелуши и глотай! Стойно дядьке Дмитрию Ногтю безудельными до смерти отца жить будем!
– Тятя еще крепок… – бормотнул Семен.
– Телом крепок, а умом слаб! Лишил нас с тобою права на стол великий, лизоблюд московский! Попу себя вокруг пальца обвести дал да мальцу несмышленому.
– А что отцу еще оставалось делать? Сила-то за ними… – повернулся к брату Семен.
– Что?!! Да драться за себя и нас! Союзных искать в драке этой! Так юшку московитам пускать, чтоб их при имени князя Суздальского уже тошнить начинало! Чтоб ночью мы им снились, и в поту холодном Алексий и Дмитрий просыпались!
– Ха! Попробовали ж князья соединиться, а что вышло? Уделы свои только потеряли.
Василий обернулся. Рядом никого больше не было.
– Так ведь не с чахлыми ростовской и галичской дружинами надо было сливаться! Сильных в союзные себе искать завсегда надобно! Того же Святослава Ивановича Смоленского, он Москве не дружен.
– Ха, может, еще и Ольгерду Литовскому в ноги поклониться? С язычником покумиться?
Василий пристально глянул на брата.
– Ну… во-первых, Ольгерд крещеный. Под ним русских, почитай, поболее, чем литвинов, уже собралось. А во-вторых…
Василий рывком вытащил из-за пазухи большой серебряный нательный крест:
– Поклянись на распятье, что все промеж нас останется.
– Всё – это что? – прищурился Семен.
– А то, что мы князю московскому мстить теперь будем до конца дней своих, брат! Ненавижу я его лютой ненавистью. Да и тебе тоже любить его не за что, проклятого!
Семен помедлил, затем перекрестился и поцеловал крест. То же проделал и старший брат.
– Про Литву – это ты хорошо напомнил. Действительно, кроме Ольгерда ноне Москве противостоять некому. В Орде невесть что творится. Мамай руку Москвы держит. А Ольгерд вон и Мамая начал по Днепру укорачивать. К нему я и поеду! Отцу скажу, что в Новгород Великий правлюсь, с Александром Абакумовичем супротив ушкуйников перебаять хочу.
– И чем же ты Великому князю Литовскому за помощь его заплатить хочешь? Ни земель, ни казны, ни власти у нас ведь нет, братик!
– А услугой союзной… – понизил голос Василий.
Он также отщипнул от бревна кусочек дерева, растер его в руках и серой пылью выпустил из пальцев.
– Зришь? Сушь уже второй месяц стоит! Не приведи Господь, искра попадет, знатный костер получится!..
Семен даже отшатнулся. Василий испытующе окинул брата взором с ног до головы:
– Что? Мстить только на словах сладко? А дойди до дела – в кусты?
– Да нет… неожиданно как-то… сроду такого не делал…
– А тебе и делать ничего не надо, братуха! Найди только мужиков лихих, что за серебро и мать родную продадут! Пусть едут в Москву, пусть дождутся ночки ветреной, пусть петуха красного выпустят в самом Кремнике. А он уж дальше сам кукарекать будет!! Ну, возможешь?!
Глаза Кирдяпы сверлили, словно бурава. Семен никак не мог набрать полную грудь воздуха, что-то словно сдавило сердце. Наконец, лишь молча кивнул, глядя на Волгу.
– Ну вот и ладно. Ищи пока мужиков, трех, я думаю, достанет! А как я отъеду, так и их отсылай. Погреем великого князя нашего перед свадебкою…
…О страшном московском пожаре, начавшемся возле церкви Всех Святых и дочиста слизнувшем как деревянный Кремль, так и пригород, Сергий Радонежский узнал в Троице. Заезжавшие с дарами очевидцы рассказывали о бревнах, летавших от жара и бешеной тяги словно щепки. О каменных церквях, что трескались, не выдерживая пекла. О многих десятках христиан, не успевших добраться до ворот Кремля. О воде в пристенных рвах, что кипела и бурлила, выбрасывая вареную рыбу и лягушек. Такого пожара город с более чем двухвековой летописной историей еще не ведал. Для княжества, с четырех сторон окруженного недругами и только-только начавшего вновь совокуплять силы после страшного мора, во второй раз за десять лет обезлюдившего земли, это был страшный удар!
«Господи, вразуми раба твоего грешного, за что кару сию нам послал?!»
Сергий встал на немую молитву и простоял на коленях долгих полтора часа. А утром один пешком отправился в Переяславль.
Митрополит Алексий пребывал в этом городе. В последнее время город на Плещеевом озере сделался негласной духовной столицей Руси. Сергий Радонежский застал владыку в Горицком монастыре.
– Вот ведь горе-то какое, брат Сергий! – благословив монаха, пожаловался Алексий. – Бич Божий…
– То благодать Божия! – медленно ответил старец. – Господь нам знак и волю свою явил, владыка!
Митрополит вздрогнул. Взяв гостя за плечи, пристально всмотрелся в его голубые глаза.
– Знак?!! Тебе было видение, Сергий?! Ответствуй, не томи!
– Литва…
– Литва?
– Москва – сердце страны, владыка. Руси Залесной нужно другое сердце! Каменное!! Срочно нужно…
Алексий долго стоял безмолвно. Лицо его все более светлело, словно на него легли лучи солнца. Наконец широко перекрестился и прошептал:
– Спасибо, Сергий! Утишил ты сердце мое, прояснил разум! Да, конечно, Москве срочно нужен каменный Кремник! Завтра же в Москву выезжаю.
Спустя седмицу в княжеском загородном тереме на Воробьевых горах собралась большая дума. Великий князь уже имел до этого с митрополитом долгую беседу и проникся необходимостью тратить свою казну на непривычную для русичей крепостную стройку. Теперь нужно было убедить в этом и бояр.
Странно, но в тот день в зале, где собрались более трех десятков самых богатых и влиятельных мужей Московии, не было долгих споров и прений. Слово ЛИТВА не называлось, но всем было ясно, отчего об этой стройке стали говорить до намечаемой свадьбы Дмитрия, еще при неразобранных обгорелых московских завалах. Каменный Кремник требовал очень больших расходов, но дума согласно кивнула соболиными и бобровыми шапками на слова тысяцкого Москвы:
– Полагаю, всем все ясно, бояре? Открываем сундуки и кладовые тогда! Старосты пусть, не мешкая, шлют смердов на разбор пожарища, ломку и перевозку камня из Мячкова. Я ноне же посылаю во Псков за мастерами каменными. Как прибудут – начнем и землю под основу стен копать! Этой зимой на лавках никому отлеживаться не придется. Все, владыка?
– Нет, Василий Васильевич! Давайте и насчет свадьбы Дмитрия Ивановича решать.
– А чего решать? – хмыкнул Семен Жеребец. – Сватов шлем и на Масленую окрутим!
– Токмо обговорить в Нижнем сразу надобно, где свадьбу играть будем, – перебил его Тимофей Вельяминов. – На Волге у тестя великому князю не след, а Москва нонче невеселая…
– Может, Коломна всех удоволит? – подал голос Дмитрий Зернов. – Не вашим и не нашим, а город московский и видный.
– Можно и в Коломне, – заговорил великий князь и неожиданно, совсем по-детски, добавил: – А она хоть красивая, эта ваша Евдокия?
По рядам бояр прошла волна басовитого хохота. Даже Алексий не удержался и вытер набежавшую слезу. За всех ответил сын тысяцкого Николай Вельяминов, сам совсем недавно сыгравший свадьбу со старшей сестрой Евдокии:
– Писаная красавица, княже!! Головой ручаюсь! Как первую ночь на снопах с нею проведешь, так и забудешь все на свете.
Тут и Дмитрий понял свою оплошность. Улыбнулся сам:
– Все, бояре, думать закончили. Начинаем дела не стряпая вершить!
Глава 10
Грустно и печально выглядела Москва. Черные, во многих местах рассыпавшиеся крепостные городни, закоптелые церкви, в которых местами треснули от нестерпимого жара стены. Груды обгорелых бревен на месте княжеского и иных дворов. Черный снег, перемешанный с пожарищем тысячами лаптей согнанных на возведение нового города смердов и мастеровых. Горы длинных бревен, уже белеющих сочными стволами и еще не ошкуренных. Сотни упряжек, везущих и везущих дерево, железную ковань, дранку, доски, снедь. Неумолчный стук топоров, жужжание пил, крики «Ой, да-а-а!», «Пошло, родимое!» Радостное хмельное веселье вокруг уже возведенных теремов. И так с короткими перерывами до середины следующего лета. Стольный город поднимался на глазах, лишь стены оставались пугающе-молчаливы.
Московская стройка надолго затихла лишь в середине января, когда колокольный благовест по всему княжеству возвестил о свадьбе великого князя Дмитрия Ивановича и нижегородской княжны Евдокии Дмитриевны. В Москве неделю на улицах бесплатно поили хмельным и кормили всех желающих. Забыты были холод и грязь, ушибы и ссадины, сорванные мозоли и надоевшие вши. Девки пели кучками, водили хороводы, улыбались отмывшимся в банях парням. Мужики танцевали вприсядку, пьяно обнимались, тискали девок и чужих женок, сходились на кулаках, размазывали по лицу кровавые сопли и вновь обнимались и целовались. Москва отдыхала по-русски!
Федор воспользовался этой передышкой и укатил сначала домой, а потом в Коломну. Желание собственными глазами увидеть широкую княжескую свадьбу побороло все остальные. А в приграничном городе было на что посмотреть!
В Коломну съезжались князья со своими семьями и дружинами из Москвы, Суздаля, Нижнего, Дмитрова, Юрьева-Польского, Ростова, Переяславля и многих других удельных городов. Улицы расцвели дорогими одеждами, конской упряжью, оружием. Несколько хоров песельниц пробовали свои силы, то вполголоса, а то и во всю силу женского многоголосья готовясь доказать, что они – лучшие. Мясные и рыбные ароматы плыли далеко за старыми дубовыми стенами, заставляя невольно сглотнуть слюну спешащих из окрестных сел и деревень на невиданный праздник простолюдинов. И колокольный звон, нескончаемо текущий над Москвой-рекою! Когда ж полетело из княжеских рук в толпу серебро, когда заплясали и задудели в рожки и дудки скоморохи, когда питие и снедь явились на улицах простому люду – пошло-поехало!!!
Красиво умела гулять матушка-Русь и в те далекие от нас годы!..
…А в самом начале года 1367-го, согласно воле Митрополита Алексия, великого князя Дмитрия и думских бояр, Москва стала вновь похожа на растревоженный муравейник. Княжество начало строить свое новое, белокаменное сердце. В извоз были брошены тысячи лошадей: везли серый известняк из Мячкова. Людское многолюдье с рассвета и до темноты копошилось на крепостных валах, разбирая сгоревшие стены, вывозя прочь их земляное нутро, роя глубокие рвы под основу новых стен. Мужиков силком на работы не гнали: в деревнях было голодно после засухи и неурожая, а работному люду каждый день перепадали и каши, и рыбная либо мясная уха. В княжьих угодьях часто проводились загонные охоты, и убоинку для мужицких желудков не жалели.
Федор со своими митинскими и лужковскими мужиками был поставлен на земляные работы. Пока стояли морозы, смерды успели отрыть двухсаженной глубины ров по всей длине будущих стен. Но с первым теплом срезы глины и песка засочились грунтовыми водами, поплыли вниз. Привезенные из Пскова мастеровые ругались денно и нощно:
– Куды ж камень-то класть в такую жижу? Своей тяжестью токмо еще больше вдавится вниз. Извести время нужно, чтоб схватиться, а нешто эта мразь даст камню полежать хоть седмицу спокойно?
– Как же ты раньше строил? – зло выкрикнул Федор, обессиленно смахивая грязной рукой пот со лба. – Небось мешками гривен князь тебе за работу платит?
– У нас в Плескове скала внизу, там такого болота нету.
– Так любое ж болото загатить можно, тюря!!
Каменных дел мастер словно споткнулся, услышав эти слова:
– Загатить? Как тебя зовут, боярин?
– Ну, Федор.
– Чем же ты свои болота гатишь, чтоб с годами не сопрело?
– Известно чем: дубом! Он заморится и веками будет лежать. А сверху уж можно будет и осину валить, тоже с водою дружит.
– А ну, пойдем со мною!
– Куда это? – насторожился Федор.
– К старшому моему. Мы ведь уж который день головы над этой жижей ломаем. А тут, похоже, свет забрезжил!
Старший среди плесковичей мастер Фома долго слушал своего помощника. Наконец вопросил, обращаясь к Федору:
– Возмогут твои мужики дно и стены рва дубом обложить? Вроде большого корыта низ и бока укрепить?
– А что ж не смогут? Мои мужики что заступом, что секирой – всем справно владеют. Гвоздей больших и скоб надобно будет много, да досок сосновых.
– Будет. За сколь времени двадцать саженей рва в дуб оденешь?
Федор привычно сунул пальцы в волосы, производя расчеты.
– Коли еще с полсотни людей в подмогу дашь – за пару дён сделаю.
– Гляди, боярин! Я ведь ноне же самому великому князю об том поведаю! Сдюжишь – быть тебе обласканному. Не сдюжишь – кнута на спине спробуешь.
– Не пугай, плескович! Пуганый уже, и ушкуйниками, и татарвой.
Фома вдруг улыбнулся и повернулся к своему помощнику:
– Мыслю я, Гридя, мы этот кусок сперва на пробу и забутим! Коли успеет известь взяться, коли будет кладка без трещин через седмицу – так и будем основу мастерить!
Расчет оказался верным, дубовая опалубка не подвела. На десятки поприщ вокруг оголились дубравы под топорами яростных дровосеков. Многие стволы вековых сосен распались на толстые плахи под вертикальными пилами смердов. Дикий камень валился на дерево, проливался выдержанной многие годы известью, перемешанной с песком и сырыми яйцами, равнялся выше земли по уровню, а сверху уже стали расти белокаменные башни и стены.
Федор был награжден кожаным мешочком с гривнами-новогородками. Вручил его Василий Васильевич Вельяминов, приветливо улыбнувшись и хлопнув молодого боярина по плечу:
– Головастые вы, Федоровы! Что отец, что сын! Старайся, паря, старайся, о тебе сам Дмитрий Иванович проведал! Кончим Кремник – подумаю, куда тебя с моих рыбных ловов перевести. Мне мозговитые бояре край как нужны!!
Новый Кремник раскинулся гораздо шире прежнего, захватывая и часть бывшего окологородья, и хоромы многих бояр, и Чудов монастырь. Грозно высились Фроловские ворота, Троицкий въезд, башни Никольская, Водяная, Боровицкая. Казавшиеся не очень высокими издалека стены вблизи подавляли своей величавостью. Вдоль новой части стены сотни заступов вынимали землю, загружая и загружая телеги. Еще немного, и пойдет вода из Неглинки в Москва-реку, окружая крепость сплошным водяным каналом, делая её еще неприступнее.
Федор со своими мужиками работал на верху стены, возводя над нею деревянные костры, когда снизу поднялись в окружении нескольких гридней великий князь и митрополит. Они встали меж толстых зубцов, подставляя грудь теплому ветру и окидывая взором широкие дали.
– Лепота! – выдохнул Дмитрий. – Спасибо тебе, владыка, за этот подарок! С такими стенами и такой женой мне Дмитрий более не страшен, верно?
– Верно, племянник! – устало улыбнулся Алексий. – Трудом неустанным многих слуг твоих суздальский узелок, мыслю, развязали мы раз и навсегда. Но еще иные остались, кои, возможно, тебе после кончины моей рубить придется.
– Орда и Литва?
– И Литва, и Орда! Но паче всего и важнее всего – Тверь!!
– Тверь?
– Да, Дмитрий Иванович, она. Не помог нам мор, из четырех сыновей Александра одного лишь оставил, но… самого сильного.
– Москва на рати Михаила заможет, владыка! – самоуверенно возразил молодой великий князь. – Одним нахождением полков наших заставлю его младшим братом моим зваться. Его дружина гораздо меньше моей, да и князем тверским Михаил пока не стал. Василий Кашинский еще крепок. Земля за меня стойно этой стене встанет!
Он повернулся к стоявшему неподалеку и слышавшему весь разговор Федору и весело спросил:
– На Тверь пойдешь с великим князем московским, мужик?
– Все, как один, брони взденем, княже!! – жарко выдохнул Федор.
Алексий вскинул горящий взор на князя, но ничего более не произнес.